Тьма и звезды

Глава 1

— Моя королева...

Начальник стражи, светлый айну, пол за спиной которого подметали длинные маховые перья его огромных белых крыльев, почтительно поклонился, открывая своей госпоже вход за Грань Мира. В больших светлых глазах виделось неодобрение; айну явно думал о том, что не стоило его повелительнице самой снисходить до Врага. Она ответила ему взором сильным, спокойным и уверенным. А затем прошла внутрь. Но за гранью мира вовсе не царила тьма. Тут было пусто и холодно, но пространство наполняли обрывки прошлого — всё исторгнутое из мира скапливалось здесь. Для Мелькора же это безбрежное, голое и серое пространство ограничивалось пределами досягаемости его цепи, к которой он был прикован. Цепь лежала на безжизненной земле, похожая на остов мертвой змеи, и призывно звякнула, стоило Варде приблизиться. За ней потянулась черная сгорбленная тень, едва приподнимавшаяся от земли.

— Покажи себя! — потребовала она.

Он ведь может облечься телом? В этом же и состоит наказание, так? Но черный длинный плащ, казалось, трепетал на ветру сам по себе, едва поднимаясь над землей. А затем порыв ветра отбросил его, и Варда вскрикнула и отшатнулась. Ей не верилось, что это скрючившееся уродливое создание и есть тот, кто некогда был сотворен первым и прекраснейшим. Глубокие черные тени на щеках, пальцы, обожженные до кости, длинные и черные, как когти зверя, слезящиеся и невидящие глаза. Он повел лицом, поворачиваясь, точно чувствовал колебания воздуха, но ничего не мог увидеть. Варда посмотрела на ошейник, болтавшийся на тощей шее, и внутренне содрогнулась. Затем сделала шаг вперед.

— Мелькор, — позвала она, а затем протянула руку к нему, протягивая то, зачем явилась; её целью было поделиться силами айнур — потому что Манвэ однажды понял, что не может лишить брата жизни, и не хотел быть виновником его смерти; за гранью мира же силы Мелькора, и без того расточенные в Арде, иссякали, и дух его мог распасться и исчезнуть.

Цепь снова дернулась — черное существо проворно, пусть и неловко отодвинулось подальше. И она поняла, что он её... боится? Боится её занесенной над ним руки. Осознать это было страшно и жутко. Сразу же после осознания в душу к ней закрались сомнения. Не мог же Манвэ быть с пленником столь жесток? Нет, её муж был бесконечно добр и милосерден. Быть может, силы оставляют Мелькора, прозванного Морготом, оттого он и стал подобен зверю в своих повадках, — подумала она.

— Подойди сюда. Я не сделаю плохого.

Черная тощая тень не сдвинулась. Он держался настороженно, если только вообще видел её. Но ей казалось, что нет — и тогда она двинулась вперед, ещё и ещё, хоть и понимала, что отдает себя в его руки. С другой стороны, он был закован и так слаб... И явно испугался звука шагов, потому что рванулся прочь — но цепь не пустила.

— Тише, тише. Я не причиню зла, — протянула она к нему руку, медленно посылая к нему лучи исцеления, что должны были продлить его существование здесь. И темная тень медленно и опасливо подобралась к ней, устроившись под её ладонью. Варда помнила, как на суде валар Мелькор сам пожелал себе небытия и смерти — но теперь выходило, что он против воли тянулся к теплу и свету, и осознание этого радовало её.

— Как случилось, что ты ослеп? — осторожно спросила она.
— Ты сказал, что я не достоин видеть твоё сияние, Манвэ.
Значит, он ещё и не слышал её, а внимал только связи чрез осанвэ, которой владели все валар.
— Вот как? — нахмурилась она и вновь не без содрогания дотронулась худых плеч. — Мэлько, ты не узнал меня? Это я, Элберет.
И она послала ему образ звездного сияния — так он должен был вспомнить её.
Он поднял к ней удивленное и неверящее лицо с провалами под глазами. Она увидела, как из невидящих глаз текут влажные слезы.

***

— Я побывала сегодня за гранью, — обратилась она к Манвэ.
— Надеюсь, наш Враг не причинил тебе вреда, — пробормотал супруг.
— Мне не показалось, что он на это способен. Но Манвэ, он так страдает!
—Ты не должна ему верить. Помни, что он отец лжи.

Но в сердце Варды всё же запало сомнение. Моргот давно потерял способность менять своё воплощение. А ещё ей казалось, что она должна дать ему надежду и — непременно — спеть песнь о перерождении, что ждет их в исцеленной Арде. 

А потому, едва дневное светило поднялось над горизонтом, она вернулась туда, где был заточен Враг мира, позволяя ему уткнуться лицом в свои колени, и гладила его по плечам, утешая.

Глава 2

Бесцветность и пустота царили за Гранью Мира, и взору было не за что зацепиться, поскольку то было пространство всего несотворенного. Но для Мелькора оно наполнилось сиянием надежды. Как показалось Варде он, однако, благоразумно молчал, понимая сколь многое сейчас можно испортить словами, и поддавался целительному касанию её руки. Она помнила многое, но не теперь ли пришла пора всё это простить? Протянутая её ладонь дотрагивалась мелькоровых опущенных плеч, и коленопреклоненная поза выражала собой его смирение и горе. Едва её звездная песнь послышалась чуть сильнее, он отозвался коротким глубоким вздохом, похожим на трепет оборвавшейся струны, и вновь замолчал. Варда глядела на него сверху вниз, озаряя светом, видимым даже темным провалам его глаз.
— Твоя фэар истончилась и ослабла. Скоро она распадется и будет рассеяна в безвременье — а мне этого не хотелось бы; я помню тебя лучшим и первым из творений Эру. И я обещаю тебе, что ты не исчезнешь.
Свет, быть может, и исцелял, но он же и ясно обнажал, сколь мало осталось от него прежнего. И ей точно казалось, что с момента прошлого её визита выглядел Моргот ещё более жалким, опустившимся и ослабевшим. И Варде очень сильно захотелось напомнить ему, что ещё существует свет, что добро безгранично и что ничего не кончено — даже несмотря на то, что ей и дотронуться до него нынешнего было страшно, и она с усилием преодолевала своё отвращение. Уверенность сменила всякое сомнение. И потом, она ведь обещала ему, что спасет его. Она подала надежду. Между ним и спасением стоял сейчас один-единственный тяжелый разговор.

Вскоре она взирала на супруга с сиянием уверенности в её глазах.
— Ты подаёшь Врагу ложную надежду, — ровным и спокойным голосом ответил ей Манвэ.
Глаза Варды блеснули звёздным сияющим светом.
— Я подаю ему истинную надежду. И он нуждается в ней.
— Он не способен услышать благое. Всё его существо стремилось к разрушению начиная от времен сотворения Арды, и ты, я полагаю, помнишь, чем заканчивались попытки...
— Однако наше личное снисхождение могло бы пробудить то немногое светлое, что в нём оставалось, — не отступала от него Элентари. 
— Об освобождении от наказания не может идти и речи.
— Да, но наш личный пример, быть может, смог бы его исцелить. Кто, как не ты, пресветлый, подаст ему этот пример?
Манвэ — и тот утомился от этого разговора. Чело его потемнело, растопорщившиеся во время спора с супругой перья на закрылках прилегли, выдавая его напряжение. Разговор был утомителен и однообразен; он указывал на общественную опасность Врага, Варда взывала к его личному милосердию и благому примеру, и светлый вала волей-неволей вынужден был согласиться с предложенным. Он склонил легонько голову, показывая, что смирился с волей супруги.
— Хорошо, — по-прежнему спокойно и не выдавая раздражения молвил он. — Но как ты видишь это себе? Неужели ты смиришься с необходимостью ежедневно видеть его подле себя?
— Как же иначе? — возмущенно ответствовала Варда. — Я могу передать Эонвэ новую весть? — И она развернулась, собираясь уйти.
— Хорошо, но ошейник и привязь должны остаться! — Манвэ вынужден был догонять её. — И если я увижу, что силы его возросли, то... то всячески буду этому... тому... не стал сильнее меня снова он чтобы... 
— Вот уж не думала я, что мой супруг — такой тюремщик, — ответила она с укоризной.
И сразу после отправилась к айнур — стражам у врат Мира, чтобы возвестить им новую волю Манвэ.

Эонвэ казался ошеломленным; да так и было, и на лице его было написано недоверие к только что услышанному. Как же, ведь он рассчитывал сторожить врага в заточении до Дагор Дагоррат, а то и дольше! Вместо этого он проследовал за своей госпожой за Врата Мира и отцепил цепь, с поклоном подавая её Варде.
— Ты удостоился великой милости короля Арды, — возгласил торжественно глашатай Манвэ, — и будешь препровожден из-за грани мира назад. 
Мелькор обернулся; громовой голос сложно было не услышать. на его лице, как ни странно, установилось ровно то же выражение непонимания. Эонвэ, будто боясь, что Мелькор немедля восстанет во всей прежней мощи, поспешил добавить:
— Однако сие не значит, что ты избыл своё наказание. Оно не отменено, и отныне ты будешь его отбывать под строгим и неотрывным надзором Манвэ Сулимо и Варды Тинталлэ. Они облагодетельствовали тебя своим бесконечным снисхождением и решили...
Мелькор не слушал его. Он был ослеплен сиянием дня и отвернул лицо, уставив его в пол — так, чтобы лучи не обжигали его. Слёзы текли по его лицу совершенно непроизвольно.
Варде неловко казалось вести Врага на цепи, но, надо сказать, ответственность за судьбы мира и за безопасность Валинора не были ей чужды, и осторожности она ничуть не утратила, хоть и не сомневалась, что враг не в силах даже переставлять ноги, не говоря о том. чтобы сотворить хоть какое-то зло. Оборванный серый плащ стелился по земле, волочась за иссохшей сгорбленной тенью, и Варда ощущала острый укол стыда каждый раз, когда ей приходилось дергать цепь и немного подгонять его. Их путь лежал в чертоги Манвэ и Варды на вершине Таникветиль.

Король Арды смотрел на Врага далеко не так благосклонно. Он считал, что его жалкое состояние —закономерное следствие череды отвратительных мелькоровых деяний, а потому удивляться нечему.
— Вспомни, сколько раз нас губила жалость, — говорил Манвэ, и снисхождения к брату в его тоне не было. — Взгляни, свет ему чужд и глубоко противен, твоё добро для него лишь средство добиться послаблений, но стоит свету вспыхнуть чуть ярче, и он обнажит его сущность...
Манвэ выступил вперед, подойдя к Мелькору и зажигая луч света, подобный пламени, от которого тот отшатнулся, забиваясь в угол. Варда встала перед ним, тем самым неосознанно закрывая от супруга распростершегося на полу Мелькора, и Король Арды отступил, видя её решимость.
— Не понимаю тебя, — добавил он. 
Но затем утешил себя тем, что уж если черная тень поселилась в его чертогах, то по крайней мере она не станет бродить по Арде, неся вновь разрушение и беды, а окажется всецело под его присмотром. С этими мыслями он покинул чертог, и, что немало уязвило его самолюбие, супруга не последовала за ним.

Глава 3

Элентари старательно промыла ему глаза; Манвэ противился, указывая на то, что иначе Моргот будет ослеплён сиянием Валинора: в их чертогах никогда не было тьмы — днём их освещала Ариэн, ночью — Тилион, а во время новолуний наполнял мягкий мерцающий звездный свет. Она искренне сокрушалась, но все же в душе её жила вера в то, что Враг способен почувствовать и оценить ее старания. Как, в самом деле, творение Эру можно уничтожить, как можно желать его гибели, как можно верить, что оно не было создано на благо Арды?
— Ты похож на адана, который, зайдя далеко в леса и перепугавшись при виде дикого зверя, боится его, ненавидит, обращается в бегство или бросается вперёд, мечтая его убить и не ведая того, что и самый страшный зверь сотворен Эру не напрасно и ничуть для того, чтобы вселять в неразумных эдайн страх... — обращалась она к супругу.
Ему при звуке этих речей хотелось закатить глаза, но вместо этого приходилось устало их прикрывать и указывать на то, что бдительности тому плану, однако ж, терять не следует.
Поэтому Манвэ, проходя каждый раз по главному залу своих чертогов, видел черную тень в углу, и поначалу хмурился, но потом привык и даже ожидал ее увидеть, отыскивая взглядом. Тень сперва пугала, после раздражала, затем он смирился с ней и находил нечто смутно приятное, сравнивая свою судьбу с судьбой брата. Разве не правильно то, что он, Сулимо, заслужил свой титул верностью, послушанием, мудростью, честью, а брат разрушил все, что имел, и теперь пожинал плоды своих пагубных деяний? Так что мало помалу губы Манвэ трогала успокоенная улыбка. Иногда он пробовал подзывать его поближе и беседовать — брат внимал, хотя держался подальше. "Не мог же я его в самом деле так запугать", — проносилось у него в голове.
— Иди сюда.
Окончилось все тем, что он попытался подтащить брата к себе за цепь, которую Варда, случайно заметив сцену, прямо-таки вырвала у него из рук.
— Манвэ! Ты его пугаешь!
— Я стремлюсь к его благу, — ответил он, борясь с сопротивлением; когти Мелькора проскребли по полу — Манвэ явно был сильнее и побеждал.
Манвэ не оправдывался, но ясно осознал, что в ближайшее время сеанса публичных попыток вразумить врага делать не стоит. Супруга к тому же отчитывала его.
— Ты вышел из себя, пугаешь вместо того, чтобы добрым словом привести к свету, и злишься. Не позволяй гневу овладеть тобой.
— Я спокоен, — ответил Манвэ, надувшись. 
Варда окинула супруга печальным взглядом. Мелкие пёрышки у него на крыльях встопорщились, изобличая перед ней его воинственный настрой.
Самой ей казалось, что сейчас, быть может, не время даже для вразумляющих речей. Лишь для милосердия, которое и без слов расскажет Морготу, что его любят и готовы принять обратно.
— Твои деяния вызваны снисхождением, которое бессмысленно. Оно не возымеет действия. Ты увидишь, — убеждал Манвэ супругу и сам таил надежду на то, что, быть может, сам Эру проклял Моргота, а потому любая попытка его спасти станет бесплодной. 
— Нужно выждать время. Оно способно исцелять, если я буду терпелива. Постепенно он прозреет...
— Увидит тебя вновь, преисполнится желанием, излишним в его положении, замыслит очередное зло... — продолжал Манвэ несколько нудно.
Словом, разговоры такого рода велись подолгу.
Варда вначале испытывала трепет, смешанный с жалостью, и ужасалась при виде того, во что Мелькор превратился, но, видно, её надежда и впрямь творила чудеса, потому что вид его вскоре перестал казаться ей отвратительным. Хотя, безусловно, оставался достойным сожаления.

На празднике урожая Мелькор, не дожидаясь приглашения, сам подобрался к ней. Привычно протянутая рука погладила его, распрямляя спутанные волосы, и подала несколько кусочков фруктов. Варда вздрогнула, когда её руки коснулись тонкие сухие губы, аккуратно принимая угощение. Обожженная рука с когтями доверчиво лежала на её колене, и Варда рассеянно поглаживала её кончиками пальцев, каждый раз ощущая ими отголоски той боли, которую эти ожоги когда-то принесли. А затем она ощутила, как его губы касаются её опустевшей руки; прикосновение, или, говоря откровеннее, поцелуй застал её врасплох, и она не успела отнять её. Потом всё-таки отдернула. Мелькор тоже отстранился и сидел прямо перед ней. Взор его был опущен.
"Ты осветила собой мою жизнь, госпожа, но твой супруг прав. Лучше я не буду поднимать взор выше края твоих одежд, чтобы не страдать лишний раз". Его голос прозвучал в её сознании глухо, безжизненный и мертвый, как небытие.
— Ты исцелишься, Мэлько. Мне не хотелось бы становиться причиной твоих страданий.
"Я бесконечно счастлив каждую минуту, что нахожусь здесь", — и он склонил голову перед ней ещё ниже, а темная тень распласталась по полу.
— Что ж, если так, я рада, — произнесла она, ободрившись.
Но он всё ещё не покидал отведенного ему места в их чертогах, самого темного на вершине Таникветиль и, как Варде казалось, большую часть времени проводил в забытье, медленно собирая по частицам свою фэар. Иногда к нему подходил Манвэ, стремясь показать, что тоже не испытывает излишнего отвращения к брату, который так низко пал. 
— Брат, повернись ко мне. Я пришел к тебе не с карающей дланью, а с исцеляющей.
Мелькор поворачивал лицо, напряженно замирая и заставляя Манвэ тоже в ужасе оглядывать себя. Король Арды вел свои долгие вразумляющие речи, указывал на то, что сердцем Мелькору стоит обратиться к исцелению и вспомнить силу созидающей песни. Мелькор кивал и старался показаться покорным; говоря откровенно, он ощущал себя бесконечно слабым, слабее любого айну или даже адана. Но силы — медленно, по крупицам — возвращались.
Однажды Элентари поймала на себе его долгий, снизу вверх, взгляд. И тут же одернула, натянув пониже, свою мерцающую черную накидку. Взор был завороженным, неотрывным.
— Ты прозрел, Мэлько?
— Теперь я вижу, как сияешь, госпожа.
— Ты впрямь можешь меня увидеть?
— Мир столь многоцветен, госпожа, что мне больно от его яркости.
Её ладонь прошлась по его черным, цвета воронова крыла, волосам, убирая с лица упавшие на него в беспорядке длинные пряди. Ничего страшного. Он полюбит эту яркость. Сердце его обратится к свету. Она приведет его туда. И Варда жестом подняла его с колен, и он распрямился, но тут же вновь нагнулся к ней в глубоком поклоне. Они впервые встретились глазами — ей показалось, что она видит в них затаенную муку.