Тьма, в которой я держу тебя

Глава 1. Голос из пустоты

Ей снова снился город.

Пустые улицы, одинаковые дома, словно слепленные из одного серого куска. Окна не отражали ни света, ни теней, только чёрные прямоугольники, будто зияющие раны. Она шла медленно, чувствуя, как под ногами не хрустит снег, не скрипит асфальт, — тишина глотала каждый звук.

На площади стояли люди. Сотни людей. Они не разговаривали, не двигались, не моргали. Все смотрели в одну точку, где, казалось, не было ничего, кроме пустоты.

Среди них — родители.
Она сразу узнала их силуэты, знакомые линии лиц. Они улыбались, но улыбка была натянутой, застывшей. Она хотела броситься к ним, но стоило приблизиться, как лица размывались, будто написанные на влажном стекле.

— Мама?.. — её голос прозвучал в гулкой тишине.

Мать открыла рот. Но вместо слов из её губ вырвался сухой шипящий звук, как помехи старого радио. Отец тоже что-то сказал, но слова утонули в том же гуле.

И тут все люди на площади повернули головы к ней одновременно.
Сотни одинаковых глаз.
Сотни одинаковых лиц.

Она проснулась, захлебнувшись воздухом. Сердце стучало так сильно, что боль отдавалась в висках.

Комната встретила её привычной тишиной. Узкая кровать, книжная полка, аккуратно сложенные бумаги на столе, пачка карандашей и альбом с рисунками. На стене висели фотографии — детство, школьные годы, выпускной.

Она смотрела на них каждое утро. Но в последние недели что-то изменилось.

Раньше эти фотографии казались ей доказательством её жизни, её прошлого. А теперь — просто картонные карточки, чужие изображения. Она смотрела на себя маленькую, улыбающуюся, и не чувствовала ничего. Ни тепла, ни воспоминаний, ни запаха праздника. Как будто эта девочка была не она.

На работе всё шло как всегда. Археологический центр был небольшим: два этажа, запах старой бумаги и пыли, ряды ящиков с находками. Она раскладывала фрагменты керамики, записывала данные в таблицы, проверяла старые отчёты.

Коллеги кивали ей одинаково:
— Доброе утро.

Каждый день одни и те же слова, одни и те же интонации. Раньше она не замечала. Теперь каждый «доброе утро» звучал как реплика актёра, повторяющего чужую роль.

В кружке рисования было не лучше. Учитель остановился рядом с её мольбертом, посмотрел и сказал:
— Интересно. Но линии слишком жёсткие. Постарайся мягче.

Она замерла. Эти слова она слышала и неделю назад. И месяц назад. И всегда. Точно такие же, до последней интонации.

На холсте у неё был дом. Пустой, с заколоченными окнами.
Раньше она рисовала цветы, пейзажи, но теперь рука будто сама выводила тяжёлые линии стен, крыши, чёрного проёма дверей.

Вечером она открыла старый фотоальбом.

Снимки: поездка к морю, школьный выпускной, прогулка по парку. Всё выглядело знакомым.
Но воспоминаний не было. Она смотрела на себя подростка в ярком платье и не могла вспомнить — каково это было? Что она тогда чувствовала? Какая музыка играла?

Один снимок особенно тревожил: она с родителями на фоне памятника. Они улыбаются, держат мороженое. Но город на заднем плане — не узнаваемый. В памяти пусто. Никакой дороги туда, никакой истории. Только фотография.

Она провела пальцами по лицам родителей на фото и ощутила холод.

В эту субботу она снова собиралась к ним в гости. Раньше эти ужины казались привычными, почти уютными. Но теперь ей было страшно. Она чувствовала: за фасадом привычности прячется что-то чужое.

Она шла по дороге и повторяла про себя: «Это просто родители. Всё будет нормально».
Но сердце не верило.

На следующий день она решила пройтись по городу.

Сначала — аптека. Внутри пахло лекарствами и чем-то сладким, липким. За прилавком сидела женщина в белом халате, её лицо казалось слишком гладким, будто маска, а улыбка — застывшей.

— Здравствуйте, — сказала девушка. — Скажите, а вы когда-нибудь ездили куда-то, ну… за город?

Фармацевт замерла. В её глазах на миг мелькнуло что-то странное, пустое. Потом она наклонила голову и улыбнулась шире:

— Нет. Я всегда здесь.

Слова прозвучали тихо, но отчётливо, словно выученная фраза.

Девушка кивнула, купила ненужные витамины и поспешила уйти.

На углу улицы она увидела старушку с корзинкой яблок. Подошла, выбрала одно, а потом неожиданно спросила:

— А вы бывали когда-нибудь на море?

Старушка перестала шевелиться. Морщинистое лицо застыло, а потом ожило:

— Я всегда была здесь, — сказала она. И протянула яблоко.

Тот же тон, та же интонация, что у фармацевта.

Девушка выронила монету на землю, подняла её, но к старушке больше не смотрела.

На площади дети гоняли мяч. Она подошла к мальчику, который присел отдохнуть на ступеньках.

— А ты хотел бы куда-нибудь поехать? — спросила она, стараясь звучать легко.

Мальчик поднял глаза. В них не было живости, только ровный блеск. Он долго молчал, потом тихо сказал:

— Я хочу быть всегда здесь.

Те же слова. Те же интонации.

Мяч покатился по мостовой, ударился о её ногу, но мальчик не пошевелился, не побежал за ним. Просто сидел и смотрел, не мигая.

Её охватила дрожь.
Она шла домой, чувствуя на себе взгляды. Казалось, весь город повторяет одно и то же. Одна и та же жизнь, один и тот же день.

Внутри росло страшное ощущение: раньше она не видела этого. Жила, как все. А теперь — будто мир треснул, и сквозь трещины видна пустота.

Дом родителей стоял на окраине города, возле парка. Когда-то он казался ей уютным — тёплый свет из окон, запах пирогов, зелёный палисадник. Сегодня же дом выглядел чужим: слишком аккуратным, словно застыл во времени. На стенах не было ни пятен дождя, ни трещин, ни облупленной краски. Будто кто-то тщательно стирал следы времени.

Она поднялась на крыльцо. Ступени под ногами не скрипнули, хотя всегда скрипели.

Дверь открыла мать. Та же улыбка, что на фотографиях.
— Дочка! Проходи.

Голос звучал привычно, но в нём было что-то натянутое, как плохо сыгранная роль.

Глава 2. Кошмары

Меня пробрало до дрожи. Дыхание сбилось, перехватывая грудь судорожными толчками. По коже полз мерзкий холодок, будто в комнату вползла змеиная тень и обвила меня кольцами. Хотелось исчезнуть, сжаться до невидимой точки, чтобы перестать ощущать, слышать, дышать. Казалось, что стоит пошевелиться — и тьма окончательно проглотит меня.

Бежать было некуда. За дверью этой комнаты — та же угроза, те же шорохи и приглушённые шаги, которых не должно существовать. И только пределы моей кровати казались островком спасения, зыбкой границей, за которую я в отчаянии цеплялась, выстраивая хрупкую иллюзию безопасности.

Может, я просто схожу с ума? — мелькнула мысль. Но сразу же я вспомнила — нет, ведь и в городе всё было не так. И родители… Что произошло с ними, не могло быть простой игрой воображения.

Голос больше не отзывался. Лишь тягучая тишина, слишком густая, слишком плотная для обычной ночи. Возможно, это и вправду была фантазия, усталость разыгралась, и мне только показалось?.. Я вцепилась в одеяло сильнее, завернулась так, будто ткань могла стать бронёй, прислонилась к холодной стене и застыла, наблюдая за пустой комнатой.

Слишком тихо. Неправильная тишина. Давящая.
Я боялась пошевелиться — тело затекало, мышцы ныли, но я не позволяла себе движения, будто этим могла отгородиться от невидимого.

Усталость тянула вниз, веки тяжелели, и я чувствовала, как сознание медленно сдаётся. Ждать — вот всё, что мне оставалось. Ждать неизвестного. Хотя чем я могла защититься, если оно снова придёт? Кроме как закутаться в ткань с головой.

Боль пронзила меня неожиданно — не физическая, а глухая, изнутри. От осознания одиночества, от пустоты, которая не только окружала, но и просачивалась в меня саму, разъедая душу изнутри. Казалось, она проникала в каждую клеточку, превращая живое в мёртвое, вытягивая всё человеческое.

Слёзы наворачивались на глаза, горячие и беспомощные. В голове роились вопросы:
«Что из того, что происходит — правда?»
«Где моя жизнь? Что с людьми вокруг?»
«Этот голос… он был реальным или лишь видением?»

Ни на один вопрос не находилось ответа. И я, сжавшись в комок, крепче прижимая ткань к лицу, старалась оттолкнуть от себя всё — мысли, страх, отчаяние.

Тело постепенно расслабилось, сердце сбавило свой бешеный бег, и я провалилась в сон.

Во сне я увидела девочку. Маленькую, рыжеволосую — волосы её, спутанные, падали на плечи неровными прядями. Та же рыжина, что и у меня. Она стояла вся в чёрном, словно траурная кукла. Вокруг — люди. Их лица расплывались, но глаза оставались отчётливыми: полные жалости, снисходительности.

«Бедная девочка», — шептали губы, и эти слова вонзались в её кожу, как иглы.

Она крепко держала отца за руку, прячась за его спиной. Ей было страшно, потому что она не понимала, что происходит. Перед ней лежала мама. Лицо её спокойно, глаза закрыты, а руки сложены на груди. Слишком неподвижно. Слишком холодно. Люди говорили: «Она умерла».

Но девочка не понимала. Умерла это что значит? Смерть для неё была пустым звуком. Она ждала, что мама сейчас откроет глаза, улыбнётся и, как всегда, обнимет её, шепнув: «Не волнуйся, всё хорошо». Но мама не вставала.

Все разошлись. Даже мама ушла. И не вернулась.

Отец сказал: «Она на небесах».
А девочка не понимала — почему мама не взяла её с собой? На эти самые небеса. Почему оставила одну? Боль прорастала в ней острыми шипами.

Картины сменились.
Теперь девочку таскали за волосы. Хохочущие мальчишки дёргали её, бросали в грязь. «Ведьма! Ведьма!» — кричали они. Обливали холодной водой, подсовывали жаб, червей, жуков. Она пыталась бежать, но ноги скользили, падали, и грязь облепляла платье.

Она просила защиты. Она жаловалась воспитателю, но в ответ слышала сухое: «Не выдумывай».

И лишь иногда она слышала голос, после которого все издевательства прекращались. Она не знала чей он, но была благодарна.

Отец… Отец всегда отсутствовал. Его не было дома. Работал. Молчал. Его взгляд был потухший, словно с маминой смертью он потерял всё живое.

Девочка оставалась одна.
Совсем одна.

И одиночество жгло сильнее любого костра.

Я проснулась в холодном поту. Ощущение не отпускало: это было не просто сновидение. Это — память. Это я.

Слишком живые образы. Слишком ощутимые чувства. Я села на кровати, быстро поднялась и почти на бегу схватила альбом с фотографиями. Перелистывала страницы туда, где мне — пять, может шесть лет. Та же рыжая девочка смотрела на меня с бумаги.

Но ничего. Ни капли отклика. Снимки были пустыми, чужими. Взрослые рядом — как декорации, будто нарисованные. Словно кто-то вложил в меня информацию: «Это твоя жизнь», но не добавил самого главного — эмоций.

Я знала, что видела во сне себя. Ту самую девочку. Но здесь, в альбоме, — пустота.

Я подошла к окну. На улице жизнь текла как обычно: люди куда-то спешили, дети смеялись, ветер шевелил листву. Всё выглядело нормальным, слишком нормальным, как тщательно нарисованная декорация.

Голоса молчали. Ни шорохов, ни тянущихся теней. Но тишина не давала облегчения.

Я решила: сегодня не пойду на работу.
Надо проверить. Сделать что-то из ряда вон выходящее, что-то, что может сорвать маску. Проверить свои догадки — или окончательно сойти с ума.

Я вышла на улицу, по пути обдумывая свой маршрут и действия. Никогда прежде я не прогуливала работу или делать что-то, что выходило бы за рамки привычного. Каждый день до этого был выверен, словно я жила внутри расписания, и каждая мелочь имела своё место. Сегодня же я решила нарушить этот порядок.

Сначала я пошла в супермаркет — тот самый, где всегда покупала продукты. Полки знакомые до мельчайшей детали: хлеб, упакованный в одинаковые пакеты; яблоки, слишком блестящие, словно их только что натёрли до искусственного блеска; длинный ряд молочных продуктов, где никогда не заканчивалось молоко нужной марки. Но заметила это я только сейчас. Я взяла тележку и стала наполнять её, но в этот раз не останавливалась, чтобы тщательно проверять даты, цены или складывать всё системно в тележку. Просто хватала первое попавшееся и кидала внутрь.