Тюльпинс, Эйверин и путь к Искре

Пролог

— Не скули!

Стакан соскользнул на пол, оставив царапину на гладкой столешнице. Розовое пойло быстро впиталось в ворсины ковра, в комнате повис резкий цветочный запах. Чарльз взглянул под ноги и раздраженно хмыкнул.

Он любил этот ковер... А жену не любил. Она опостылела ему больше полувека тому назад, но из года в год ему приходилось терпеть все ее выходки. Покидая родное Хранительство, он взял ее с собой, уповая на то, что здоровая и крепкая девушка из хорошей семьи сможет подарить ему сына, а Лёйниму - надежду. Но чудо произошло всего два года назад, когда постаревшая и обрюзгшая Совейна вдруг поняла, что извечное раздражение мужа перерастает в чистую ненависть. На свет появились два мальчишки-близнеца. Только вот даже отголосков силы Чарльз в них не чувствовал.

Теперь же, когда болезнь стальными прутьями оплетала его тело, Чарльз закипал от ярости, видя как Совейна сюсюкается с его детьми, как рядит их в разноцветные, почти девичьи, одежды. Казалось, эта женщина не понимала, что предстоит сотворить мальчикам, если их отец скончается раньше срока. Она замкнулась в своем маленьком счастливом мирке, словно позабыв о том, что Хранительство Лёйним когда-то существовало.

Но Чарльз не мог этого забыть. Каждую ночь он слышал хриплый голос отца, призывающий его сделать все возможное, видел остекленевший взгляд матери.

Но что он мог сделать сейчас, пока мальчики не подросли? Пока не способны они были принять и части его знаний? Ему оставалось только пить и злиться.

— Не скули! — повторил Чарльз, поднимая стакан и вновь наполняя его доверху. Сегодня ему удалось раздобыть только слабенький женский напиток, не способный заглушить бурю, занимавшуюся в груди.

Совейна рыдала, деланно дергала плечами и громко сморкалась в надушенный платок, пытаясь привлечь к себе внимание. Но Чарльз упорно смотрел в стакан и вслушивался в звук настенных часов: тик-так, тик-так, тик-так. Время идет, безжалостно и неустанно. Нужно решиться. Решиться хоть на что-то. Почти сотня лет пролетела, как один день. Остались считанные годы. Раньше такой срок мог показаться ему жалкими секундами. Но не сейчас. Кровь его медленно остывала, вечность насмехалась над ним. Его растили, чтобы он стал великим, но он вскоре уйдет, и от него ничего не останется. Его слабые, безмозглые, как их мамаша, сыновья, не смогут вернуть величественный Лёйним к жизни.

Чарльз взъерошил курчавые волосы и поднял глаза на жену. Она тут же перестала выть, но ее пышное тело то и дело сотрясалось от икоты. Даже в полумраке комнаты Совейена уловила в муже большую перемену.

— Чарли? — просипела она, вставая с кресла и подходя ближе. — Чарли?..

Кто-то из детей заголосил, сбрасывая с Чарльза оцепенение. Он потянул себя за волосы, пытаясь мыслить как можно более ясно. Совейна суетливо засеменила в детскую, позабыв о ссоре с мужем. Она чувствовала, что не нужна ему. А потому для детей она хотела стать самим воздухом. Начни они задыхаться вдали от нее, она была бы только рада.

Чарльз вошел в детскую вслед за женой, дернул за веревочку настенного светильника и громко рявкнул:

— Отойди!

Совейна отшатнулась от резной детской кроватки, боязливо вскинув руки.

— Который из них ревет? — Чарльз не решался подойти к детям. Голова его раскалывалась от пронзительного крика.

— Чарли… — Совейна глупо улыбнулась. — Ты же их различаешь, правда?.. Тюльпи спит у стеночки, Эйли вот тут вот, с краю…

— Тюльпи! — Чарльз ударил кулаком по стене, и лампа потухла. — Эйли! Что за прозвища ты им дала!

Совейна отступила к книжному шкафу, лицо ее искривилось: вот-вот зарыдает вновь.

— Ты что, не понимаешь?! Ты не понимаешь, как они важны?! — Чарльз подскочил к шкафу, и, чувствуя, что готов вцепиться в толстую шею жены, начал скидывать с полок книги. — Ты! Совсем! Отупела!

Второй ребенок заверещал громче первого. Чарльз зарычал, сжал пульсирующие виски ладонями. Совейна с невиданной резвостью подскочила к кроватке, подхватила детей на руки и поспешила прочь из комнаты.

— Стой, женщина, стой!

Чарльз нагнал жену и вцепился в ее пухлые  плечи, не жалея сил. Она закричала от боли. Дети, извивающиеся в ее руках, уже покраснели от визга.

— Быстро говори мне, который из них заорал первым!

— Ча-а-а-а-а-арли…Пожа-а-а-алуйста… — Совейна попыталась отступить, но муж только сильнее впился пальцами в нежную кожу. — Отпусти-и-и-и-и нас…

— Какой. Из. Них. Заоорал, — прохрипел Чарльз, чувствуя, что теряет контроль.

Видимо, глаза его были настолько страшны, что Совейна съежилась еще больше. Она громко всхлипнула, и тихо сказала:

— Тюльпи…

— Дай мне другого! Сейчас же дай мне другого! — Чарльз взглянул на детей, пытаясь понять, который из них Тюльпинс, но за два года он так и не научился их различать.

— Вот, — Совейна, чуть повела левым плечом, пытаясь ослабить хватку. — Это – Эйлундас.

Часть первая: прочь из Двадцать Третьего. Глава первая, в которой Эйверин и Тюльпинс оказываются в реке.

Карета резко завалилась на бок, и грязь просочилась внутрь через разбитое стекло. Эйверин, ударившись головой об одну из стенок, одурело смотрела по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Фонарь, горевший, когда она засыпала, потух.

— Тюльп? Эй! Тюльп?! — закричала  Эйви, лихорадочно шаря руками вокруг себя. — Ты где?!

Тюльпинс не отвечал. Его попросту не было рядом. Опираясь на лавку, Эйверин с силой толкнула дверцу и тут же закашлялась: в салон хлынули потоки ледяной воды. Крикун запищал и суетливо заерзал в нагрудном кармане, но девочка лишь затолкала его поглубже и, выбравшись из кареты, попыталась осмотреться.

По небу ползли отъевшиеся грозовые тучи, сам воздух, казалось, приобрел цвет и стал серовато-фиолетовым. В полумраке Эйви едва рассмотрела Ржавую речку, которая вдалеке от города сделалась очень широкой и извилистой. Вдоль ее покатых берегов жались друг к другу чахлые деревца, вросшие в мягкую почву цепкими корнями. За тонкие ветви одного из деревьев и пытался ухватиться Тюльпинс, стоявший по колено в бурлящих потоках речной воды.

Эйверин смахнула с лица налипшие волосы и постаралась  как можно быстрее дойти до берега, но с каждым шагом все больше увязала в размытой глинистой почве. Но, может быть, это было девочке и на пользу, иначе шквальный ветер, нещадно дующий с далеких теперь гор, мог бы оторвать ее от земли.

— Ты что там делаешь, идиот?! — заорала Эйверин, приблизившись. Она невольно наклонилась к земле, спасаясь от ливневых потоков.

Эйви протянула руку Тюльпинсу, и он, фыркая от дождевой воды, затекающей в глаза и ноздри, крепко схватился за нее скользкой ладонью. Эйверин сделала шаг назад, пытаясь вытащить парня, но ствол деревца, за ветви которого держался Тюльп, внезапно хрустнул, и парень шлепнулся в реку, увлекая девочку за собой.

Эйверин, плюясь и ругаясь так, что даже у самого Рауфуса уши свернулись бы калачиком, с трудом встала ноги и отерла с лица грязь и песок. Уровень воды уже доходил ей почти до пояса, и барахтаться в ней вечно не хотелось. 

— Ч-что?! Я н-не слышу т-т-тебя! — застонал Тюльпинс чуть позади. К его счастью, он не расслышал отборной брани, льющейся в его адрес. — Н-нам нужно выбираться отсюда! Вода прибывает!

Эйверин беспокойно оглядела словно ожившую реку: она жадно вгрызалась в мягкую глину, размывая берега. Если буря продлится еще хотя бы еще час, им будет не выбраться. Ветер неистово гнал тучи и сталкивал их между собой с оглушающим грохотом, мелкие, как паутинки, молнии, вспыхнули над долиной. Того гляди начнут бить по деревьям…

— Ползи! — велела громко Эйверин, подбираясь вплотную к берегу.

Тюльпинс дрогнул, увидев молнию, а потом прижался к берегу животом и, пытаясь отталкиваться от кустиков жухлой травы с крепкими корнями, пополз наверх. Грязевой поток хлестал ему прямо в лицо, и он начал сдаваться, постепенно съезжая обратно.

— Увалень дурацкий! — Эйверин, проворно забралась наверх, цепляясь за ветки, и схватила Тюльпинса за ворот пальто. Ее пальцы побелели от холода и напряжения, но она тянула и тянула на себя парня, пока тот тоже не оказался на более или менее твердой земле.

— Выжили! — Тюльпинс развалился на гладкой траве и от радости даже хлопнул ладонью по луже, в которой оказался.

— Не захлебнись, — пробурчала Эйверин, отирая рукавом лицо. Она продрогла до костей. Мысли уже становились вязкими, ноги дрожали от слабости.

Увалень тяжело поднялся и посмотрел на тучи, несущиеся в сторону Сорок восьмого.

— Ветер слабеет, Эйвер! Чувствуешь?

— Нужно поднять карету! Чего ты вообще вытворяешь, а?! — Эйверин стянула с шеи потяжелевший шарф, и со всей силы хлестнула им Тюльпа по плечу. Она просто закипала от злости, понимая, что все это время могла спокойно спать на мягкой лавке.

Тюльпинс смотрел под ноги и шмыгал носом, как провинившийся ребенок. С мокрых волос его стекала вода, но они все еще продолжали виться. Ресницы его казались теперь еще длиннее, а посиневшие губы – пухлее. Скорбная складка, появившаяся недавно между его бровей, стала глубже.

— Ну, что такое?! Почему у тебя постоянно такой вид, будто ты разревешься с минуты на минуту, а?!  — Эйверин вскинула руки и закусила губу. Ей стыдно было признаться в том, что она испугалась. Испугалась падающей кареты, визга Крикуна, последней вспышки разбитого фонаря, а еще одиночества, в котором вдруг оказалась.

Тюльпинс не ответил. Он поплелся к карете, ссутулившись, нога за ногу. Словно марионетка, от которой по чистой случайности оторвались несколько нитей. Эйви тяжело вздохнула, мысленно пытаясь доказать себе, что она совсем не обидела увальня, а вид у него такой несчастный только из-за того, что промок его любимый костюм.

Ветер стих, дождь прекратился неожиданно. На долину опустилось янтарное марево, размывая черты деревьев и берега реки. Эйверин, уже забыв про Тюльпа, уставилась на появившееся солнце, которое до полудня жгло ярко и неистово, зажигая искры на посеревшем снегу, а теперь поблекло, словно утомленное прошедшей бурей.

Тюльпинс вцепился в колесо кареты, пытаясь опустить его вниз, но ноги его скользили, а руки все-таки были недостаточно для этого сильными. Эйверин улыбнулась, заметив, что лицо парня чересчур уж покраснело, того гляди и вся голова лопнет от напряжения. Она разбежалась  и, подпрыгнув, повисла на колесе. Карета приподнялась, грязь чавкнула и отпустила ее из своего плена. Спустя секунду оба колеса уже стояли на земле, а с дверец стекала коричневатая вода.

Глава вторая, в которой за Тюльпинсом и Эйверин усердно следят

Худощавый служащий Серого корпуса что-то промямлил, всматриваясь в протянутый документ и, ссылаясь на какие-то обстоятельства, умчался за начальником.

Эйверин ужасно хотелось выглянуть из окошка и посмотреть, что же там, за массивными воротами из черного камня. Наверняка уже можно рассмотреть ближайшие домишки, а может быть, и сотни кораблей с разноцветными парусами – Двадцать третий ведь морской город. Но Тюльпинс велел ей сидеть прямо и сделать такое надменное выражение лица, на какое она только была способна. Они ведь должны соответствовать карете Полуночи, украшенной драгоценными камнями, и пропуску мистера Тваля, открывающему любые двери. Правда вот карета все еще была в засохшей грязи, да с битыми стеклами, а пропуск после сушки пошел рябью и текст на нем стал уж очень неразборчивым…

Но Тюльпинс держался уверенно, и девочка пыталась вести себя подобающе. Удивительно, но бывший господин не стал наряжаться. Двум цветастым рубашкам предпочел черную, высоко поднял ворот пальто, а вьющиеся волосы и вовсе уложил в короткий хвостик на затылке. Да и Эйверин он велел надеть платье с плотным воротником, застегивающимся под подбородком, а голову покрыть широкополой шляпой, которую они купили в Сороковом. Тут как раз и пригодилась клетка для Крикуна: Тюльп сказал, что в Двадцать третьем животным не рады.

— Здесь весьма своеобразное отношение к молодым девушкам… Им н-не п-п-позволено напрямую обращаться к мужчинам, гулять в одиночестве, н-нельзя даже п-петь, п-представляешь? Здесь это считают неприличным… — Тюльпинс хихикнул.

— Ты это к чему? — Эйверин вскинула бровь.

— Т-т-ты молчи лучше, Эйвер. Вот это я к-к чему. Говорить буду я. А и еще…

Дверцу кареты отворили снаружи. В салон заглянул статный пожилой мужчина в темно-серой, расшитой белыми полосами, форме, видневшейся из-под серого плаща.

— Выходите господа, будем выяснять цель вашего визита, — звучным баритоном сказал он.

— Извините, вы что-то не так поняли? Ваш помощник отдал вам не тот пропуск? — Тюльпинс чуть вскинул бровь и деланно покривился. Эйверин кинула на него удивленный взгляд: а куда делось заикание? Но парень на нее не смотрел. И на стражника, впрочем, он не смотрел тоже. Тюльпинс с удивительной настойчивостью вглядывался в окно, находящееся выше головы служителя, словно видел там что-то крайне интересное и занимательное.

Мужчина плотно сжал губы, на щеках его заиграли желваки. Эйверин поерзала на месте, но Тюльпинс продолжал молчать.

— Пожалуйста… — начал вновь глава Серого корпуса.

— Пожалуйста, — перебил его Тюльпинс, отодвигаясь от двери и освобождая место возле себя. Он изящно положил ладонь на лавку и только теперь перевел взгляд на служащего.

— Я требую!.. — мужчина гневно дернул подбородком, но и тут Тюльпинс не дал ему договорить.

— И вы думаете, от этого что-то изменится? Мы намерены проехать сквозь эти ворота как можно быстрее, мистер ..? Ах да, вы даже не соизволили представиться. Хочу вам сказать, если конечно, вы не подумали об этом сами, что после многодневной дороги мы – я и моя сводная сестрица – ужасно утомились. И если вы не хотите, чтобы я уснул посреди нашего с вами, не скажу, что очень содержательного, разговора, прошу вас, присядьте и сообщите мне все, что собирались сообщить.

Эйверин удивленно смотрела на Тюльпинса. Еще несколько минут назад он мямлил и заикался, но теперь напыщенности его не было предела. Щеки парня раздулись, губы изогнулись в презрительной ухмылке, а глаза стали пусты и насмешливы. Кажется, ему нравилось вновь ощущать себя неприлично богатым и чуть ли не всемогущим.

Служащий на удивление быстро сдался. Он залез в карету, и только открыл рот, как Тюльпинс небрежно взмахнул рукой перед его носом.

— Дверь, пожалуйста. Нам дует.

— Ита-а-ак, — протянул мужчина, доставая из кармана плаща блокнот. Водянистые глаза его впились в Тюльпа с нескрываемой неприязнью, — Цель вашего визита в Двадцать третий?

—  Хайвет, конечно. Что еще могло заставить нас тащиться в такую даль, как вы думаете?  —  со скучающим видом ответил Тюльпинс.

—  Не имел ли я чести раньше встречать молодого господина?

— Я уже бывал здесь ранее. У вас ко мне какие-то вопросы? Что вам не ясно из пропуска?

— Он дает право въезда во все города Хранительства, кроме Двадцать пятого.

— И?.. — Тюльпинс пригладил волосы и демонстративно зевнул.

Эйверин такой хладнокровностью не обладала. Она понятия не имела, что будет делать, если после этой многодневной изматывающей тряски их не пустят в город. Не дадут смыть с себя удушливый запах топлива, поесть горячей пищи и вдоволь выспаться. Она считала себя вполне выносливым человеком, но даже ее ужасала идея остаться в карете еще хоть на сутки дольше.

— В нашем городе сейчас карантин, знаете ли. Хайвет только через две недели, остальных гостей мы ждем гораздо позже. А сейчас в Двадцать третий позволено въезжать только по особым пропускам…

Глава третья, в которой Эйверин и Тюльпинс с каждой минутой удивляются все больше

Тюльпинс заболел. То ли известие о пропавшем Осколке Искры так его подкосило, то ли сказалась прогулка под проливным дождем. Но, так или иначе, он лежал в кровати вторые сутки напролет, пил ромашковый настой, отказывался от еды и не позволял Эйверин к себе приближаться. Конечно же, это ее не останавливало. Когда парень вздумал вдруг запираться, она через смежные балкончики пробиралась к узкому окошку, и попадала в комнату минуя дверь.

Девочка садила Крикуна Тюльпу на грудь, а потом устраивалась в плетеном креслице, которое ей удалось выпросить у мистера Гейнса. Уплатив немалую сумму, от него же она узнала, где живет мистер Реню, главный смотритель маяка. Она плохо понимала, как он может быть связан с пропавшим Осколком Искры, но Тюльп и господин Алвис явно говорили о нем.

Мистер Реню оказался худощавым мужчиной почтенного возраста, по-видимому, уделявший своему наряду гораздо меньше времени, чем своим пышным усам. Он, конечно же, отказался у себя принимать незнакомку без сопровождения, но Эйверин не привыкла так быстро сдаваться. Стоило только поколотить кулаками в его двери, да пару раз выкрикнуть что-то невнятное, смутно напоминающее оскорбление, и мистер Реню тут же выскочил из дома. Он решительно пошел в сторону огромной площади, от которой пятью лучами отходили главные улицы. В центре площади высился огромный каменный парусник, разрезающий носом волны из голубого стекла. Эйверин шла за  мистером Реню и спрашивала его об Осколке, но тот лишь ужасно разозлился: потеря такой ценной вещи стоила ему не только карьеры, но и здоровья.

Поняв, наконец, что старик толком ничего не может разъяснить, Эйви вернулась к постоялому двору. Наутро она тихо пробралась в комнату увальня и уселась на своем привычном месте, думая, что он все еще спит.

— Эйвер, — тут же просипел Тюльпинс. — Ты вчера окно не закрыла. Я замерз.

Эйверин удивленно вскинула бровь. Перед своим уходом она точно закрывала окно. Да и вчера ночью, вернувшись от мистера Реню промокшей и опечаленной, она быстро отерлась полотенцем и завалилась спать. Может, у Тюльпа помутился рассудок, и он начал путать дни?

Парень заговорил вновь, чуть растягивая слова:

— Эйвер, и белку свою забери. Она невыносимо громко стучит зубами. У меня голова раскалывается.

Эйви встала и нависла над Тюльпинсом. Глаза его ввалились, губы покрылись сухими корками. Он как-то странно разогнул шею, словно пытался затылком достать до пяток.

— Тюльп, я схожу за врачом? Это уже не дело... — обеспокоенно сказала Эйви. — Сейчас время завтрака. Ты опять не пойдешь есть? Давай я принесу чего-нибудь сюда?

Тюльп едва заметно покачал головой. До этого момента Эйверин думала, что увалень подхватил обычную простуду, но, кажется, дело было гораздо хуже. Она трясущимися руками чуть поправила парню одеяло, и испуганно охнула, увидев алую сыпь на его груди.

— Тюльп, я мигом! Тебе точно нужен доктор!

Эйверин чуть ли не бегом помчалась на первый этаж. Уже в конце лестницы, она вдруг оступилась, и нога ее ухнула на три ступеньки вниз. Эйви схватилась за перила и замерла, исступленно глядя на картину с морским пейзажем, висящую над входом в столовую комнату. Что-то всего за секунду изменилось внутри нее. Откуда этот страх? Откуда безумное желание кидаться в ноги любому, кто может помочь? Откуда боль в груди, и тревога, от которой все вокруг становится неясным, размытым?

«Я боюсь его потерять» — мысль эта была так проста и так пугала, что Эйверин едва не вскрикнула. Лоб ее покрылся холодным липким потом. Увалень, кажется, стал для нее кем-то важным. Кем-то, чье отсутствие она наверняка ощутит. Кем-то, ради кого нужно стараться.

Эйверин вошла в столовую комнату уже спокойным шагом, но пальцы ее отчего-то дрожали, поэтому она принялась усердно поправлять волосы. Почти все столики сегодня были заняты служащими, привыкшими завтракать в гостевом доме, но мистер Гейнса она нашла без труда - он по обыкновению сидел в своем кресле у круглого окна, гладил ленивого кота и напевал под нос незамысловатую песенку.

— Мистер Гейнс, — Эйверин вспомнила все наставления Тюльпа и, даже почти не скривившись, добавила, — Прошу прощения, что к вам обращаюсь... но мне нужен доктор. И чем скорее, тем лучше.

— Невозможно, — управляющий поводил подбородком, словно жуя собственный язык. — Я отправлю, конечно, кого-нибудь… — он провел ладонью по стеклу, словно смахивая комочки мокрого снега, налипшие снаружи. — Но сами понимаете, город большой, а вы приехали в разгар эпидемии… Вряд ли кто-то…

Эйверин захотелось тряхнуть мужчину да так сильно, чтобы голова его непременно стукнулась о стекло, а, может, даже его и пробила, но девочка только зажмурилась, крепко сжала губы и мысленно досчитала до десяти, борясь с порывом гнева.

— Мистер Гейнс, — прочистив горло, сказала она. — Я вас очень прошу. Мой брат действительно серьезно болен.

Управляющий лишь поджал губы и развел руками, мол, сказал же, ничего не могу поделать.

— Хорошо, — дрожащим голосом сказала Эйви. — Хорошо.

Девочка утерла нос и подняла глаза к потолку, чувствуя, как слабеет. Нет, не телом, тело ее могло выдержать еще сколько угодно лишений, но духом. Сейчас ей хотелось расплакаться так просто и по-детски. От обиды, от бессилия, от внезапно накатившей усталости. Чтобы равнодушный идиот вдруг понял, что и она живая, что и она достойна сочувствия и помощи.

Глава четвертая, в которой Эйверин жульничает

У дяди Чичу тоже была комната с головами мертвых животных, но он в нее никогда не заходил. Нельзя было избегать модных веяний Пятнадцатого, но и перебороть себя неженка-господин не мог: боялся до жути остекленевших глаз и полураскрытых пастей.  

Комната с чучелами в доме мистера Реню вызывала скорее недоумение, чем отвращение или тот же страх. Посреди длинного дубового стола зачем-то установили голову клыкастого зверя, увитую рыболовными сетями; на серую стену, над светильниками, взгромоздили нечто мохнатое и дурнопахнущее, украшенное, как бусинами, рыболовными крючками, а под потолком и вовсе развесили мертвых чаек, которых в Двадцать третьем и без того было предостаточно.

Эйверин с силой зажмурилась: почему именно сейчас, будучи связанной по рукам и ногам, она вздумала разглядывать дурацкую обстановку странного смотрителя маяка? В голове ее еще звенело, во рту было вязко и горько.  

Тюльпинс сидел, свесив голову, справа от нее. Его волосы спутались, пальто в нескольких местах было разорвано, грязными пятнами на нем выделялись следы от сапог. Кажется, парень еще не пришел в себя. Слева всхлипывала, раскачиваясь на стуле, Кора. На ее до недавнего момента прекрасном личике подсыхала грязь, но, казалось, что она всеми силами пытается смыть ее потоком слез. Эйверин сжала кулаки. Испуг девчонки выглядел на удивление естественным и правдивым, но если не было бы ее, они не оказались бы в этой дурацкой комнате.

Мистер Реню, высокий и невозмутимый, наконец, решил заговорить. Едва слышно с нескрываемым раздражением он спросил у служащих, толпившимся у дверей:

—   Зачем вы притащили его ко мне, он ведь ничего не соображает?! Привести  в себя!

Один из робких – выходило, конечно, что он был самым смелым – служащих подошел к Тюльпу и грубо потряс его за плечо. Служащий обернулся к мистеру Реню и испуганно сглотнул, увидев рассерженный взгляд. Он тряс увальня снова и снова, пока не додумался хлестнуть его по лицу.

—  Эйвер? Это ты? —  парень с трудом поднял голову, и Эйверин болезненно поморщилась: весь подбородок его был исцарапан, испачкан подсохшей кровью. Нижняя губа и вовсе распухла и посинела. То еще зрелище.

Мистер Реню заинтересованно посмотрел на Эйви, а потом на Кору, словно пытаясь понять, кто из них был способен поднять руку на господина.

Тюльпинс перевел замутненный взгляд на Эйверин и прохрипел:

—  Я думал, что снова храплю.

Парень глупо хихикнул и вновь потерял сознание.

—  Это бессмыслица! —  мистер Реню гневно дернул усами. —  Вы хотите сказать, что это… вот это… он?! Не смешите меня, идиоты!

—  Но другого объяснения быть не может, —  тихо заметил самый смелый из служащих. —  Откуда Оллу знать, как он выглядит? Вы велели схватить его, как только он себя выдаст…

Мистер Реню фыркнул. Его массивная фигура плыла перед глазами Эйви, и вскоре у него на голове вдруг оказались рога одной из звериных голов.

—  Отведите его на маяк. Если за ближайшие пару дней не сознается – полетит с Зубца. Этих  пока отпустите.

Когда огромные ручищи одного из служащих опустились на плечи увальня, Эйви попыталась вскочить, но вновь потеряла сознание. Пришла в себя она только когда их с Корой вытолкнули за двери прямо под дождь. Где-то в ночи грохотала по мостовой карета, увозящая увальня прочь.

Капли дождя и свежий ветер тут же отрезвили девочку. Она глубоко, так, чтобы почувствовать в груди иголки, вздохнула, а потом поспешила прочь от дома смотрителя маяка.

На каждый удар сердца – один шаг. Эйви с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на бег. «Как же так, как же так, как же так» —  стучало непонимание в ее голове.

Юбка платья и край пальто сразу же намокли и потяжелели, потому что Эйверин и не думала обходить лужи. Она словно по тайному зову спешила в сторону пристани, туда, где ветер бушевал с утроенной силой,  чтобы не только слышать море, но  и видеть его. Словно оно, бескрайнее и всемогущее, и только оно способно дать ей сейчас верный совет. Завидев белую пену, Эйверин, наконец, побежала, срывая на ходу шарф. Ей хотелось дышать полной грудью этим леденящим, отрезвляющим воздухом.

—  Почему ты с ним даже не попрощалась?!

Высокий окрик, словно камень, попал под ботинки Эйверин, она споткнулась и едва устояла на ногах. Назойливая девчонка, о существовании которой Эйви почти забыла, быстро нагнала ее и остановилась в паре метров. Даже в свете фонаря, впрочем, довольно ярком, был ясно виден взгляд Коры: тяжелый, осуждающий. Ну, хотя бы раздражающая улыбка растаявшим снегом стекла с ее лица.

—  Ему ведь страшно там! Нужно бежать за каретой! —  уже менее требовательно добавила девчонка. —  Ты что, решила сбежать? Струсила?

Эйверин дрогнула и уставилась на затянутое низкими облаками темное небо. Никто, хоть немного знакомый с Эйви не посмел бы назвать ее трусом. Слишком уж хлесткое, до боли оскорбительное слово. Но, думая прежде всего об увальне, Эйверин не вспылила, не уставилась на девчонку испепеляющим взглядом. Даже замерзшие пальцы ее привычно не сжались в кулаки. Она только всей душой, всем сердцем пожелала, чтобы назойливой девчонки просто не было рядом. Чтобы испарилась она, исчезла, а, может быть, и вовсе никогда не рождалась.