Убежища и ловушки

Убежища и ловушки

РОВЕНА

Запах старых книг всегда действовал на меня как транквилизатор. Библиотека Райдера в нашем колледже была именно такой, какой и должна быть — с высоченными деревянными стеллажами, уютными нишами для чтения и тем особым тихим шорохом страниц, который можно услышать, только когда вокруг абсолютная тишина.

В десять вечера, когда большинство студентов разбегались по вечеринкам или собирались по квартирам, здесь оставались только… маньяки. Например, я.

Тусклый свет настольной лампы создавал вокруг меня маленький пузырь безопасности. Я выбрала самый дальний угол, скрытый за секцией редких изданий по искусству Ренессанса. Идеальное место, чтобы спрятаться от всего мира и, в частности, от одного конкретного человека, который в последнее время словно преследовал меня.

Томас Донован. Даже мысленно произнося его имя, я чувствовала волну раздражения.

Я потянулась к кофе, который давно остыл, и сделала глоток, морщась от горечи. На столе передо мной громоздились старые каталоги выставок и монографии по итальянской живописи XVI века — материал для дипломной работы, которая должна была стать моим пропуском в мир серьёзного искусствоведения.

Это была моя территория. Моя крепость.

Я перевернула страницу, вчитываясь в анализ светотени у Караваджо, когда почувствовала едва уловимое движение воздуха за спиной. Чужое присутствие. Даже не оборачиваясь, я знала, кто это.

Широкая ладонь легла на спинку моего стула. Так близко, что я могла ощутить тепло его тела, запах его одеколона — что-то древесное с легкой горчинкой. Профессиональное. Сдержанное. Как и сам Донован.

— Опять прячешься за книжками? — его голос был тихим, глубоким, почти вибрирующим, слишком близко к моему уху. — Или боишься посмотреть на того, кто знает, как ты дышишь, когда теряешь контроль?

Мои пальцы сжали страницу так сильно, что она чуть не порвалась. Воспоминание о том, что произошло между нами неделю назад на закрытом семинаре, прокатилось горячей волной вдоль позвоночника. Два яростных поцелуя в пустой аудитории, его руки, скользящие под мою блузку, и мой собственный сдавленный стон, когда его пальцы нашли застёжку бюстгальтера.

Я заставила себя выпрямиться и повернулась к нему, стараясь выглядеть максимально равнодушной.

— Ты заблудился, Донован? Секция для будущих федералов и военных мальчиков где-то в другой стороне.

ТОМАС

Ровена Делани была произведением искусства. И как любое настоящее искусство, она заслуживала внимательного изучения.

Я наблюдал за ней последние десять минут, стоя между стеллажами. Она всегда выбирала одно и то же место — укромный уголок, скрытый от посторонних глаз. Защищенная территория. Её лицо в полумраке библиотеки казалось высеченным из мрамора — четкие линии скул, сосредоточенный взгляд, легкая морщинка между бровями, когда она находила что-то интересное.

Я пришел в библиотеку за документами для завтрашней встречи с научным руководителем. Мог бы просто взять их и уйти. Но увидел её — и не смог. Мы играли в эту игру уже несколько месяцев. Колкие фразы, случайные прикосновения, взгляды, от которых воздух между нами становился горячим и плотным.

А потом случился тот вечер на семинаре. Она сломала мою выдержку своим язвительным комментарием о том, что "некоторые думают, будто дисциплина заменяет интеллект". И когда все разошлись, я закрыл дверь аудитории и прижал её к стене, чтобы доказать, что она ошибается. Её тело, податливое под моими руками, и жадный, почти отчаянный поцелуй сказали мне все, что я хотел знать.

С тех пор она избегала меня. А я не мог выбросить из головы вкус её губ.

— Ты заблудился, Донован? Секция для будущих федералов и военных мальчиков где-то в другой стороне, — её голос был холодным, но я видел, как пульс бьётся на её шее.

Я медленно обошел стол и сел напротив неё, заставляя её смотреть мне в глаза.

— А я думал, что история искусств учит ценить красоту во всех её проявлениях, — я намеренно понизил голос. — Даже если она носит костюм и планирует карьеру в ФБР.

Её глаза сузились, губы дрогнули в подобии улыбки. Я знал, что она ненавидит, когда я отвечаю на её колкости спокойно.

— Что тебе нужно? Я работаю.

— Я заметил, — я кивнул на её исписанный мелким почерком блокнот. — Караваджо? Интересный выбор. Темнота и свет. Насилие и красота. Противоречия.

Она выглядела удивлённой, что я узнал предмет её исследования.

— Не думала, что военная академия дает курсы по истории искусств.

— А я читаю в свободное время, представляешь? — я наклонился ближе. — Как и любуюсь тем, что меня... интригует.

РОВЕНА

Он смотрел на меня так, будто мог видеть сквозь все мои защиты. Это было невыносимо — то, как его взгляд скользил по моему лицу, спускаясь к шее, к ключицам, к краю блузки, где я расстегнула верхнюю пуговицу, когда стало жарко.

Томас Донован всегда выглядел так, словно только что сошел с обложки какого-нибудь журнала для амбициозных мужчин. Даже сейчас, после долгого дня, его темно-синяя рубашка оставалась идеально отглаженной, рукава аккуратно закатаны до локтей, обнажая сильные предплечья. У него были руки человека, привыкшего к физическому труду, несмотря на его аналитический ум.

Я отвела взгляд, внезапно вспомнив, как эти руки сжимали мою талию, скользили по спине, уверенно находя все чувствительные точки.

— Мне нужно закончить работу, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — В отличие от некоторых, я не могу просто предъявить свои военные заслуги, чтобы получить степень.

Это был удар ниже пояса, и я знала это. Томас никогда не использовал свой опыт для получения поблажек. Наоборот, он работал больше других.

Выражение его лица не изменилось, но что-то промелькнуло в глазах — острое, опасное.

— Не можешь или не хочешь обсуждать то, что произошло? — спросил он тихо.

— Ничего не произошло, — соврала я.

— Неужели? — он поднял бровь. — То есть, если я сейчас встану, обойду этот стол и снова прижму тебя к стеллажу, ты не будешь хватать меня за волосы и умолять не останавливаться?