Убежище — выжить в любовном романе

Пролог

Приличные молодые люди с некоторых пор никогда не ходили по этой улице. Приличные девушки — тем более.

Поэтому я лежала посреди нее ничком, истекая кровью, и с равнодушной ленцой ожидала обморока. Когда попадаешь в другой мир, ждешь чуда и красивого мужика, спасающего тебя от любой передряги, а получаешь это — одиночество, пронизывающий холод, грязь, звездное небо над головой…

И чье-то отдаленное легкомысленное посвистывание. Возможно, мне это только послышалось: предсмертные галлюцинации, Машенька, это тебе не шутка…

А ведь я так старалась выжить. Не сосчитать, сколько раз это общество, странный монастырь, в который я так нахально влезла со своим уставом, пыталось убить меня или хотя бы вытеснить на обочину. Я нахожу себе лишь небольшое оправдание: я не выбирала попасть сюда. Да и многих исконных жителей этого мира калечили введенные ими же правила. Особенно женщин. Женщины, девушки, девочки здесь — не более, чем красиво упакованный товар или занимательный попугай, который повторяет заученные цитаты из умных книг. Иногда женщина — это средство шантажа, удовольствия или выгоды. Иногда, гораздо реже, — искренне любимая домохозяйка, заботливая мать и послушная дочь, умирающая на восьмых родах. И над всей этой калечащей жизни махиной, как красивая сказка о принце, который замечает и влюбляется в простушку, нависает Императорский Отбор — возможность получить хоть какую-то власть и, успокоившись, сказать самой себе: «Я особенная».

А что другие, проигравшие отбор?

Другие возвращаются домой и выходят замуж по воле родителей, а там — кому как повезет. Хорошо, если равнодушный муж будет разбавлять твое однообразное существование хотя бы раз в полгода в супружеской спальне. Плохо — если ты ему не понравишься и, получив наследника, он без развода выставит тебя вон. Пособие от государства и мужа женщина получает только после официального расставания, родители бы не пустили замужнюю дочь на порог, опасаясь позора для всего рода. Еще хуже — если муж оказывается тираном и садистом. На балах такая супруга непременно носит длинные рукава и воротники, чтобы скрыть синяки и шрамы.

Все эти женщины, закутанные в плащи с головы до пят, приходят сюда, на улицу отступниц, и опускают письмо в волшебный почтовый ящик — письмо со своей историей и криком о помощи. Беззащитные крестьянки и мещанки, не знающие грамоты, заходят внутрь, где их встречает солнечная девушка с копной непослушных кудрявых волос пшеничного цвета. Она носит удалые мальчишеские бриджи на подтяжках и вечно испачканную типографской краской белую рубашку. Жанетт, как обычно, остается в «Убежище» допоздна и предлагает всем желающим чашку чая и свой чуткий слух. Я и сейчас остро чувствую ее присутствие в доме — как и присутствие суровой Альбертины и хозяйственной Эльзы с ее непоседливым мальчишкой, как и рассеянной и потрясающе гениальной Феликс — им пятерым, как и мне, больше негде жить, кроме как на втором этаже нашего «Убежища». Я бы закричала, позвала на помощь — если бы мне только хватало сил…

Свист прервался. Я услышала, как кто-то подбежал ко мне, и звезды заслонила тень — тень с пугающе-яркими зелеными глазами, которая тревожным шепотом повторяла мое имя. А затем темнота поглотила все.

Меня зовут Марией эст Игнисс, в прошлом — Марией Соколовской. И вот уже семь лет я живу в мире, куда попала русская простушка из глубинки, чтобы на отборе соблазнить наследного принца государства.

А я — я в этой истории злодейка!

Глава 1

— Мария, Мария! Мария, очнись!

Я не могла сопротивляться — открыть глаза оказалось намного проще, чем попросить прекратить. Первым меня поприветствовал вязаный полог Эльзы, которым мы занавешивали заплесневелые потолки, — красная, пушистая шерсть со старательно вывязанным на нем девизом: «Убежище» — это не дом, «Убежище» — это люди». Такая дешевая шерсть на рынке стоила сущие копейки, а поделки свои Эльза продавала втридорога и треть оставляла в общий бюджет. Эльза — сокровище, душечка, чистый клад для нашего сумасшедшего дома: и готовить-то она умеет, и платья подшивать, и уют создавать, и деньги приносит немалые, и на рынке торгуется так, будто родилась у торговых портов. Прослезиться мне не дали — крепко обхватив за плечи, меня медленно и аккуратно приподняли над диваном. И тут я увидела лицо незнакомца: на носу пенсне, глаза подслеповато прищурены, волосы лохматы, одежда сера, небрежна и будто бы даже слегка растянута. Незнакомец страшно ссутулился, свободной рукой протягивая мне стакан.

— Пейте, — сказал он странным, неуверенным голосом — не заика, но близко к тому.

Я оглянулась. Рядом со мной стояла Альбертина в рабочей мантии, представляя собой живую иллюстрацию к слову «совершенство». Темные, густые волосы ниспадали с ее плеч и ни один волосок не смел торчать из этой безупречной прически; бриллиантовые сережки, фамильная драгоценность, унесенная с собою из прежнего дома, сияли в ушах, макияж подчеркивал безупречные, аристократические черты лица, но в особенности — глаза. Синие, пронзительные и холодные, будто заглядывающие в самую душу. По макияжу, сережкам, мантии и платью даже до меня в теперешнем состоянии дошло, какой сегодня день.

— Пей, не отравлено, — сказала Альбертина без намека на шутку. Незнакомец вздрогнул почти незаметно — если бы его рука не поддерживала плечи, я бы не заметила этой секундной дрожи. — Сегодня нулевое чтение, — со своей обычной неумолимой жестокостью добавила она. Я жалобно застонала в стакан.

«Нулевое чтение». Это значило, во-первых, что меня избили настолько сильно, что я три дня провалялась в отключке в искусственном сне, из чего следовало, что свинка-копилка «Убежища» изрядно поредела: маги, которые наводили восстанавливающий сон, стоили очень дорого. Во-вторых, я не помогла Альбертине собрать обещанных докладчиц для защиты нашего общего, между прочим, законопроекта Альбертины-Марии. Законопроекта, который позволил бы женщинам самостоятельно усыновлять или удочерять детей или признавать своих бастардов. Дело в том, что женщины не могли наследовать имущество, и после смерти супруга дом и доход доставались ближайшему родственнику мужского пола, а если и таковых не наблюдалось, то собственность умершего уходила в пользу государства, а скорбную вдову ожидал скудный государственный паек. Общество было пока не готово к радикальным переменам и передаче права наследования женщине, но мы нашли способ немного подсократить урон от этого произвола. Если у вдовы имелся сын, она до его совершеннолетия становилась распорядительницей всего имущества: и так до времени его совершеннолетия она могла бы подкопить кое-какие средства, на которые могла бы жить, даже если новый наследник проявил бы к новой матери неблагодарность.

Идея принадлежала мне, но всю работу над проектом взяла на себя Альбертина. Она была не просто гордостью «Убежища». Самые непримиримые наши враги из газетчиков непременно именовали ее как «женщину-феномен» и приводили ее историю как негативный пример отцовского попустительства в воспитании дочерей. Вместо того чтобы поощрять в девочке кротость, смирение и тягу к танцам и вышиванию, отец — член Высокой палаты лордов, почетный судья и просто герцог — разбирал с дочерью трудные случаи из практики и позволял читать и изучать книги из своего кабинета. Женская головка слабенькая, что там может удержаться, снисходительно полагал он, пока однажды Альбертина не переоделась в мальчика и блестяще выдержала всеобщий открытый экзамен от министерства юстиций. Как только результат объявили, Альберт снял парик, представился Альбертиной и наизусть процитировал Судейский Кодекс, который гласил, что каждый, без ошибок выдержавший сложнейший экзамен, имеет право претендовать на место в Высокой палате. На второй экзамен Альбертина пришла в платье и мантии, и более полутора сотни мужчин, глядящих на нее сверху вниз, три часа мучали ее сложнейшими вопросами, но не нашли к чему придраться ни в одном ответе. Так Альбертина стала первой женщиной-членом Высокой палаты, которая разрабатывала и принимала законы. А заодно — первым членом Высокой палаты, которого родители с позором выгнали из дома.

А еще — но об этом мало, кто знает — первое письмо в почтовом ящике «Убежища» принадлежало ей. Юной девочке тогда не требовалось ничего, кроме поддержки — поддержки или хлесткой пощечины, благодаря которой она смогла бы позабыть про свои дерзкие мечты. Я в то время не дала ей ни того, ни другого: ответ был хоть длинен, но предельно сух, и перечислял последствия каждого из ее решений. Пожалуй, искренне теплой в том послании можно было назвать только одну строчку: «Если ты решишься, «Убежище» готово тебя принять». И год спустя Альбертина появилась на пороге с сумкой и чемоданом, кое-как приволоченным из другого конца столицы — появилась то ли горько плача, то ли счастливо смеясь.

— Прос-ти, — хрипло выговорила я.

— Ты не виновата, — со сдержанной злостью ответила Альбертина. — Жанетт помогла мне найти докладчиков. А после мы разыщем тех, кто напал на тебя. Отдыхай, Алексис присмотрит за тобой.

Незнакомец — Алексис — кивнул. Альбертина наверняка уже стребовала с бедняги кучу дотошно сформулированных магических клятв, так что пока за ним некому толком присмотреть, он не посмеет лишний раз вдохнуть и пальцем пошевелить. Надо будет попросить у него прощения за неудобство — возможно, он приезжий добрый молодой господин из провинции, который просто случайно проходил мимо, а на него повесили заботу о деве в беде.

Глава 2

Когда я вышла из своей комнаты, чтобы поугрожать на званом вечере одному аристократу, Алексис уже ждал меня. Он выглядел… как прожженный интриган при дворе императора. В длинном бежевом камзоле, шитом золотой нитью, жилете в тон, шейном платке, украшенном камеей, зловещих кожаных перчатках, светлых, сияющих белизной брюках и туфлях, в которых можно было разглядеть собственное отражение. Прежде встрепанные волосы он убрал назад, что подчеркивало чеканный профиль, неуловимо заостряло его черты. Монокль на золотой цепочке спрятал в карман. Раньше украшение на лице перетягивало все внимание на себя. А теперь его глаза казались больше, радужка — светлее, так что на мир Алексис глядел малахитовыми очами хищной птицы.

Он заметил, что я вышла, и тут же интриган куда-то делся — я узнала невинного юношу, своего недавнего знакомца.

— Чудесно выглядите, — просиял он, предлагая мне локоть.

Я взяла его за руку, неловко поблагодарив за комплимент. Все в «Убежище» уже давно привыкли к моему платью, которое я надевала на подобные встречи — красивое, но уже давно отставшее от моды, однако все еще истинно злодейское. Алое, яркое, с глубоким, на грани приличия вырезом — к нему не прилагался кринолин, так что во время прогулки было видно очертания моих бедер. За выход в свет в таком платье любая аристократка рисковала снискать себе славу распущенной девицы; но я вовсе не мечтала о замужестве, здешние мужчины мало меня привлекали.

— Боюсь, что вы меня затмили, — добавила я неуклюже.

— Это невозможно, — хоть он и отрицал, я видела, что комплимент пришелся ему по душе. — Нельзя превзойти совершенство.

Я засмеялась. Смех вышел немного нервным.

— Вы мне льстите. Будем считать, что мы оба сегодня прекрасны.

Он усмехнулся, коротко кивнув.

Внизу нас уже поджидали провожающие. Эльза с удовольствием смотрела на нас — Эдди хлюпал какао, болтая под столом ножками. Нервно покусывая зубочистку, Жанетт ходила из угла в угол — она не понаслышке знала, какие неприятности могут поджидать шантажистку на подобных встречах. Феликс сидела, сжимая пальцы одной руки другой с необыкновенно суровым выражением лица. Не хватало только Альбертины: мы так и не узнали, чем закончились нулевые чтения, ибо вчера она вернулась домой в четыре утра, а вновь на работу ушла в семь. И до ночи ее не стоило ждать.

— Удачи, — пробормотала Феликс.

— Не встревай в неприятности, — напутствовала Жанетт. — Беги сразу же, если почуешь неладное.

— Берегите себя, — подбадривающе улыбнулась Эльза, и Эдди согласно булькнул в кружку.

Снаружи уже ждал экипаж. Иногда мы добирались до места встречи пешком, но сегодня над городом собирались тучи: грозовые облака клубились, как дым, набегали друг на друга, словно штормовые волны. Кучер из-под козырька взирал на приближающуюся грозу как на вражескую армию и крепко сжимал в руках зонты — один для себя и один для нас, оба мрачного черного цвета. Я по привычке собиралась войти в карету без помощи, но Алексис ловко меня опередил — выскользнул из моих рук, чтобы открыть дверцу и протянуть ладонь.

— Моя леди, — приглашающе сказал он.

Я аккуратно приняла его руку.

В карете он попытался завязать разговор, но я отвечала односложно и невпопад: уже предвкушала, что меня ждет на приеме. Последний аристократ в столице знал меня в лицо — не только как хозяйку «Убежища», но и дочь эрцгерцога, брошенную невесту кронпринца, сбежавшую невесту другого мужчины. Да, мой «папенька» быстро нашел кандидата на замену, и общество гадало — отчего женщина, выброшенная другим, отказалась от столь выгодной альтернативы. Была все еще настолько безумно влюблена в принца? Сошла с ума? Или же скрывала свою подпорченность?

Никто не стеснялся таких вопросов. Тогда как я всеми силами пыталась позабыть тот год, что провела в стенах «дома» — и все, что случилось после.

Я глядела в окно кареты и слушала далекие раскаты грома — прежде чем резко прервать молчание.

— Послушайте, — я заглянула Алекису в глаза, подчеркивая настойчивость дальнейших слов. — Скорее всего, на приеме мы услышим много неприятных слов. Пожалуйста, пообещайте мне не отвечать на них слишком резко. Можно язвить в ответ, но, прошу вас, не доводите дело до дуэли.

Алексис нахмурился и на секунду крепко сжал ткань камзола.

— Если вы о том просите — я обещаю. Но только до конца вечера.

— До конца вечера — хорошо.

— Хорошо, — откликнулся он и умолк, поджав губы.

Остаток поездки мы провели в молчании. Пока карета не остановилась возле вычурного заведения — салон размещался в квартале, где аристократам предлагали самые разнообразные удовольствия, но среди пестрых и вульгарных домов улицы салон значительно выделялся. Безумная смесь из классицизма и готики, черно-серебряное заведение, украшенное витражом-розой. Уже издали слышались приглушенные смех и музыка, а перед входом толпилась ропщущая очередь. У кованых ворот слуга в маске проверял приглашения. Я протянула ему свое.

— Леди Мария эст Игнис, какая честь. — Слуга поклонился, ухмыляясь. — У вас — особое приглашение, вы можете не ждать своей очереди, а пройти к боковому входу.

— Ведите, — холодно приказала я. Моя властность, кажется, только позабавила гаденыша — он отдал низкий шутовской поклон и поспешил вперед, плюя на правила этикета. Вместе с Алексисом мне пришлось почти бежать за ним на каблуках по мелкому, противному гравию.

У бокового входа под зонтом стоял поднос с масками. Несколько масок в одном стиле, но разных цветов связывала вместе бирка с подписью имени — только мне не предлагался выбор. Ярко-красная, идеально совпадающая узором с моим платьем. Очередное тонкое оскорбление.

— Как удачно мы угадали, — протянул слуга. — Наденьте, пожалуйста, таковы правила вечера.

Пришлось подчиниться. Для моего спутника тоже нашлась подходящая из тех, которые гости уже отвергли. Слуга хотел открыть перед нами дверь, но как будто не рассчитал сил — ручка оказалась у него в руках, и он подскользнулся, полетел назад, спиной к низкому каменному столику с масками. Все смял, некоторые порвали ему одежду и порезали кожу, так что выступила кровь. Слуга завыл от боли. Я шагнула в его сторону — нет, мне не хотелось ему помогать, тело само дернулось — но Алексис мягко взял меня под локоток и потянул внутрь. Краем глаза я увидела, как на помощь товарищу бегут другие слуги.

Глава 3

При свете дня Альбертина явилась в «Убежище» только спустя неделю. От начала нулевых чтений до сего дня она возвращалась в домой лишь на пару часов — принять ванну, быстро поесть и, если повезет, задремать ненадолго, так что с вопросами никто не приставал. Жанетт не признавали как представителя прессы, а остальные газеты как-то вдруг стали обходить законопроект Альбертины-Марии стороной — что могло бы быть как знаком абсолютного триумфа, так и зловещим предзнаименованием. Так что Альбертину я ждала с разъедающим душу нетерпением.

Она пришла и тут же пригласила набрасываться на нее с вопросами: выглядела она поразительно для человека, который провел полторы недели на работе практически безвылазно. Эльза скрылась на кухне — готовить грандиозный пир взамен пропущенных Альбертиной завтраков-обедов-ужинов, а Феликс полностью захватила возможность довести до ума прежде заброшенные проекты. Так что у стола перед Альбертиной собрался до предела наэлектризованный триумвират — я, Жанетт и Алексис.

Хоть последний за неделю неоднократно протягивал белый флаг, я лишь делала вид, что принимаю его. Алексис вернулся к своему повседневному стилю — образу робкого мальчика в растянутых рубашках, — вот только я никак не могла отделаться от мысли, что это только маска, причем одна из многих. А настоящее лицо он показал тогда, в салоне — лицо мужчины, сильного, властного, уверенного, лицо человека, без колебаний распоряжающегося чужими жизнями. И если бы не обещание, Алексис убил бы барона — без сожалений.

Жанетт легко считываала атмосферу, а потому заняла место посередине, между нами двумя. А заодно такое разделение позволило проверить еще одну теорию нашей журналистки — теорию, по которой эти двое спелись, пока я валялась в отключке.

— Нулевые чтения завершились нашей абсолютной победой.

Альбертина славилась своей сдержанностью, но не настолько глубокой, чтобы сообщать радостную весть похоронным тоном. Я и Жанетт подались вперед, справедливо ожидая продолжения — но следующую фразу Альбертина произнесла, глядя прямиком на Алексиса.

— Великий герцог Вайрон отмалчивался все время диспутов.

Мы с Жанетт переглянулись, пока те двое разговаривали друг с другом.

Новость настораживала; герцог Вайрон оставался самым умным и самым ярым противником Альбертины на политической арене. Он первый поддержал желание наследного принца жениться на откровенно невыгодной девушке и развернул из этого шага целую пиар-кампанию: история любви наследного принца и нетитулованной дворянки из разоренного семейства растерзали на романтичные гравюрки и не менее романтичные баллады. Кроме того, герцог всячески поддерживал дорогостоящие развлечения принца — из этого у Альбертины складывалось ощущение, что герцог метит в фактические правители, в императоры без короны. Постепенно образовывались две фракции, чьи границы, однако же, оставались зыбкими — не то чтобы фракция наследного принца как-то серьезно противилась герцогу Вайрону, они лишь готовились, чуть что, встать на сторону принца. Намного интереснее и острее в этом плане было отношение обеих фракций к нейтральному меньшинству — меньшинству, которое возглавляла Альбертина. Нейтралитет ослаблял и сдерживал власть обеих сторон.

Но что взволновало нас с Жанетт гораздо больше в ту минуту:

— Вы даже не скрываете, что сговорились, — лениво отметила Жанетт, подпирая ладонью щеку.

— Будто бы ты не заметила.

— Так я и не для тебя это говорю. Правда, Мария?

Жанетт с ленцой повернулась ко мне. Вместе с нею на меня глядели и двое заговорщиков; я выпрямила спину почти до хруста и прокашлялась, обращаясь — демонстративно — к одной лишь Альбертине:

— Я не одобряю рискованных планов.

— Никакого риска для «Убежища», — заверила меня Альбертина. Вместо ответа я молча ткнула пальцем в вышитый Эльзой девиз. Альбертина обреченно вздохнула, на секунду зажмурившись. Ее пальцы, сложенные в замок, сжались до побеления:

— Нельзя вечно жить так, как мы сейчас живем, — глухо пробормотала она. — Барон де Наль нанес нашей главе смертельное оскорбление, а мы не можем воздать по заслугам такой мелкой сошке. Один только этот случай приводит меня в бешенство — а такое происходит постоянно. Каждый дворянин, каждый сопливый сынок, живущий на деньги своего папочки, может сделать с нами что угодно, а мы не в силах будем защититься. Я решила — если есть возможность вытащить нас отсюда, я обязана ею воспользоваться.

— Ох, Альбертина. — От одной только мысли, какой возможной опасности она себя подвергает, ком вставал в горле. Будь на моем месте кто-то более одаренный, кто-то намного лучше разбирающийся в стратегии и тактике, во всех этих политических играх, и ей не пришлось бы сейчас подвергать себя риску. — Мы можем чем-то помочь?

— Нет, — вместо Альбертины ответил Алексис. — Это было мое условие. Чем меньше человек вовлечены в это дело, тем лучше для нас всех.

— Он прав, — откликнулась Альбертина уже как обычно бесстрастно. — И раз уж с этим мы разобрались, то продолжим.

Нулевые чтения без участия герцога Вайрона прошли без сучка, без задоринки. Оппонентов у Альбертины набралось много, но ни один из них не порадовал ее сложным, по-настоящему интересным и глубоким аргументом, и каждый из них в той или иной степени апеллировал к абстрактной «женской чести» и востребованности закона. Герцог Вайрон же настолько отстранился от дискуссии, что не писал речи даже собственным приближенным и обрек их на полный, иногда позорный, разгром. Сообщив новости, Альбертина попросила принести ей еду в комнату: она слишком устала для посиделок за компанию. Жанетт, как обычно, тонула в работе, и только я оставалась сравнительно не у дел. Иногда я помогала с газетой, иногда — скромно подавала инструменты Феликс, иногда занималась благотворительностью, но своего дела у меня в «Убежище» не было. Дни я коротала за перечитыванием почты, рисунками и дневниковыми записями.

Сейчас же я собиралась дождаться кулинарных шедевров Эльзы, чтобы отнести их несчастной Альбертине — та редко обременяла нас подобными просьбами, так что бедняжка наверняка проголодалась просто чудовищно, и лишь из аристократической привычки не подавала виду.

Глава 4

День, в который я умерла, начался с кофе. Закончился — тоже им.

Месяц прошел с тех пор, как я выпустилась с филфака и меня приняли на работу в издательство. Жизнь моя стремилась к лучшему: я переехала из родительского дома, перечеркнув прошлое, будто кошмарный сон; завела приятные знакомства, читала, пила кофе со сливками, слушая — вслушиваясь — в уютную тишину своей квартиры. Из единственного окна открывался вид на внутренний двор и стену соседних подъездов, поросших вьюном. С гвоздя над изголовьем узкой кровати свисал фотоаппарат, штатив стоял в углу, как наказанный ребенок; рабочий стол украшали свечи, дешевый гипсовый бюст, карты таро, книги — и от всего веяло уютным ощущением дома, которого у меня прежде никогда не было.

То воскресенье я собиралась посвятить блогу, полузаброшенному на то время, пока я осваивалась на работе. Кроме тех книг, которые я «вела» в издательстве, я читала только расслабляющий ромфант — о нем, точнее о последнем прочитанном романе, я и собиралась написать насмешливый, разгромный пост. В каком-то смысле «Попаданка для императора» и впрямь была впечатляющей книгой: автор провалился по всем фронтам, бесстыдно позволяя героине нарушать законы созданного мира и при этом оставаться безнаказанной. В чудовищном мани-мирке, где все крутилось вокруг чести, манер, соблюдении приличий и — главное — мужчин, героиня позволяла себе напиваться до беспамятства и засыпать в чужих покоях, хамить всем несимпатичным ей персонажам, даже если те превосходили ее по положению, и при это умудряться с блеском проходить все испытания отбора, к которым прочие девушки готовились годами. Сюжет провисал, как половая тряпка, справившая уже не первый юбилей.

В тот день во всем доме страшно пахло чем-то странным, отчего сильно болела голова. Соседи приближались к апогею ремонта. Но мне оставалось прочесть буквально несколько глав, с которыми хотелось поскорее покончить.

В тронном зале собрались все придворные, император с императрицей, наследный принц и участницы отбора, чтобы объявить победительницу. Кроме главной героини все испытания отбора прошла только злодейка — единственный персонаж романа, который вызывал хоть какое-то сочувствие. Высокомерная, беспринципная и жестокая — но все-таки упрямая и волевая, и до сумасшествия влюбленная в главного героя, она всю жизнь стремилась к титулу императрицы, посвящая весь свой талант и все свои усилия этой цели. Но, конечно же, главная героиня, попаданка из маленького провинциального городка, не обладающая особыми навыками, не имеющая никаких особых интересов, обошла свою соперницу нехотя, почти случайно. Она, мол, поразила героя в самое сердце своим бесстрашием, свободной манерой поведения и логикой иномирянки.

Я перечитала отзыв и, довольная результатом, опубликовала пост, когда со стороны соседей послышался странный, отчетливый щелчок — единственное предупреждение перед тем, как потолок квартиры утонул в огне.

Мои родители пользовались только электрическими плитами. Так что тогда, в 24 года, я впервые услышала запах газа.

***

Я задыхалась; пространство кружилось, как в лодке. Вцепившись во что-то, чтобы удержать равновесие, я несколько раз зажмурилась. В ушах звенело — но сквозь этот звон я слышала чей-то ещё более звонкий, поразительно наглый голос.

— … вы больше похожи на его тень, чем на возлюбленную, леди.

Знакомые слова врезались в разум, как поезд в картонную коробку. Эта сцена — сцена из книги, которая произошла почти в самом конце. Дерзкие слова героини спровоцируют злодейку на сговор с темным чародеем; героиню похитят и попытаются принести в жертву, но герой, наконец осознавший и принявший свои чувства, спасет ее. На балу, где наследник престола должен был объявить имя избранницы, злодейку обличат и приговорят к смерти.

— Вы правы, — выпалила я, выдыхая сквозь зубы. Я будто видела происходящее со стороны — смотрела на эти стены, украшенные фресками, на этих необыкновенно одетых людей, с жадностью наблюдающих за ссорой претенденток. Я зашагала назад, но наткнулась на стену из зрителей и слуг — очевидно, толпа не собиралась расходиться до тех пор, пока ссора не придет к своему логическому завершению. Я судорожно вдохнула: — С удовольствием отдам вам мужчину, который так быстро меняет предпочтения.

Толпа ахнула. Пока героиня подыскивала подходящий ответ, я нашла среди толпы прореху; рядом с щуплым юношей в очках образовалась мертвая зона, которой я воспользовалась, чтобы вылететь в свободный коридор и сбежать. Ватные ноги едва меня держали. На участницу отбора, сделавшую такое скандальное заявление, оглядывались, но, слава богу, никто не решился последовать за мной. Меня трясло — от смертельной тени страха и боли, что пронзили меня еще буквально минуту назад.

Из-за засилья фентези книг, сериалов и комиксов про попаданок мне хватило пары секунд, чтобы понять и осмыслить, что произошло. Смерть потрясала гораздо больше — внезапная, нелепая и чудовищная, едва не унесшая меня, как ветер — бумажный лист. Я добежала до какого-то лестничного пролета и опустилась на ступеньки, сжимая плечи, баюкая себя в объятиях — чужими, длиннопалыми и бледными руками.

Я настолько погрузилась в себя, что не заметила тень, упавшую по соседству с моей. Только чей-то голос выдернул меня из этого состояния.

— Он-на от-твратительна.

Я резко обернулась. Рядом со мной переминался с ноги на ногу тот самый очкарик, мимо которого я пробежала; он нервно дергал наплечную сумку, краснел, не глядя на меня.

— Что?

— Т-та д-девушка. Он-на от-твратительна.

Возможно, передо мной стояла очередная жертва бытовой мудрости и здравомыслия героини, которыми она так щедро, по просьбам и без оных, делилась с персонажами второго плана. Отвлекаясь, я почти без интереса спросила:

— Почему она так неприятна?

Он промолчал, сглотнув, — я не стала настаивать на ответе, только прислонилась головой к перилам. Только теперь я заметила, что по щекам медленно, лениво лились слезы, размазывая яркий макияж злодейки. Я осмотрела пояс платья — может быть, к нему была пристегнута небольшая сумочка, в которой аристократки носили мелкие предметы: склянки с нюхательной солью, зеркальца, платочки, но ничего на поясе Марии не нашла — и тут молодой человек протянул мне свой.