Убитые небом

Небо 1. Дикари

Мы из партии бракованных ёлочных игрушек. Мы — крошки печенья на животе убийцы, чьи руки по локоть в крови. Мы делаем то, что делали всегда, но мы существуем там, где нам не место.
Мы не вписываемся в картину.
Мы — пустой абзац после точки в конце истории.
Мы здесь. Мы нигде. Одновременно.

Я бы хотела послушать шум машин, увидеть свет уличных фонарей, подержать в руках сигарету и почувствовать её запах. Я бы хотела ощутить мягкость зелёной травы и, заполнив лёгкие ароматом цветов, посмотреть на звёзды. Но я не могу. Я знаю об этих вещах только в теории.

Вместо машин вижу только брошенные возле домов велосипеды. Вместо света фонарей — разбитые гирлянды, которые, вроде как, должны были украшать грустные развалившиеся домики. Вместо запаха сигарет в мои лёгкие попадает только и без того мёртвый воздух. Вместо травы вижу рыхлую землю, блеклые и вялые ростки. А место звёзд занял вечный страх.

Люди перестали смотреть на небо. Его боялись как истинного облика смерти, хоть концу света уже четверть века и пора бы избавиться от глупых стереотипов.

Те, кто жили до Нового времени и воспитывали меня, рассказывали о тех годах с трепетом. Для них было настоящим блаженством рано подняться с кровати, выглянуть в окно и посмотреть на кровавое небо, разрезанное первыми лучами солнца. С каждым годом подобные истории звучали всё реже, голос рассказчиков утихал, пока однажды история не сократилась до одной фразы: «Забудь ты эти глупости».

Над моей головой — крыша полуразваленного дома. Подо мной — деревянные доски. Меня согревает куча тряпья, из которого кое-как удалось соорудить подобие кровати. Я поправляю платок на носу, прищуриваюсь и смотрю вдаль, где первые лучи солнца вскрывают небу горло.

— Эй, всё хорошо? — сонный мужской голос раздаётся еле слышно, и я оборачиваюсь к Энди.

Его лицо, выглядывающее из-под одеяла, сморщено от яркого света солнца, подглядывающего за нами через пролом в стене. На слова парня я молчаливо киваю.

— Поспи. Чем меньше спишь, тем больше хочешь есть.

Эндрю. Парень, потерявший фамилию и надежду, но не желающий терять меня. Мы решили навсегда закрыть тему существования лагерей для выживших. Он считает, что всё, что у нас осталось — мы сами и спасти нас может только упорство, но я до сих пор надеюсь найти место, в котором нам не будет страшно дышать.

Я ложусь рядом с Эндрю, положив голову ему на грудь. Теперь, когда за полем нашего зрения строятся новые империи, мы остаёмся изгоями. Нас называют отшельниками. Беглецами. Теми, кто отказался жить в системе, даже не увидев, какая же она, эта система. Да и есть ли она где-нибудь?

В мире, где катастрофически не хватает воздуха, небо под запретом. Под запретом даже то, что его отдалённо напоминает. Не знаю, были ли до Нового времени какие-нибудь суеверия, но сейчас одним единственным были голубые глаза. Ведь это небо убило нас.

Говорят, конец света не любил тишину. Перед тем, как превратиться в трусливых крыс, люди услышали грохот. Говорят, это было похоже на взрывы. Говорят, стены бункера дрожали так, что осыпались потолки. Говорят-говорят и замолкают, ведь солнечная вспышка это не байка для непослушных детей. Это наша реальность. Мир сгорел в огне. Мир перестал быть мирным.

Мы с Энди не застали времена падения неба. Мои голубые глаза не могут напомнить ему о том, чего он не видел, но мне всё равно каждый раз страшно снимать линзы. Кареглазой жить проще. Безопаснее.

Парень запускает руку мне в волосы и тяжело вздыхает. Мы были знакомы ещё с самого детства. Он любил пересказывать одни и те же истории, которые мы вместе слушали от миссис Джеффри. Он рассказывал их не так подробно, как она, но намного красочнее и живее, словно видел всё своими глазами: и зелёные долины, и леса, и чистые озёра, окружённые молодой зарослью. Что-то изменилось в Энди, когда в дом к миссис и мистеру Джеффри ворвались ОНИ. В народе ИХ называют коротко. Небесные. Во-первых, из-за того, что они приносят только смерть без объяснений и без права на последнее слово. Во-вторых, из-за того, что они носят голубую форму.

Это произошло год назад. Мы жили в небольшом домишке с развалившейся крышей. Муж миссис Джеффри — Маркус — на тот момент был не дома. Он, как всегда, шатался по улицам, заглядывал в чужие заброшенные дома в поиске чего-то съестного или просто полезного. Этот мужичок всегда был очень активным и весёлым. Если мы и доживём до такого возраста, то только если станем такими, как он.

В тот день миссис Джефри учила меня вязать, а Энди вырезал какую-то фигурку из деревяшки. Люди не догадываются о войне, пока не услышат рёв самолётов или взрывы где-то за дверью. Мы же не догадались, даже когда эта самая война стояла на нашем пороге. Всё произошло быстро… Миссис Джеффри подорвалась с места, больно схватила меня за плечи и толкнула в сторону спальни. Мы с Энди — напуганные семнадцатилетние подростки — спрятались там, а после, когда услышали крики и выстрелы, вылезли через окно. Позже увидели, как Небесные покидали наш дом. Наш бывший дом.

Мы сбежали, не взяв ни лоскутка ткани, ни капли воды. Наша одежда — горячий песок, наше питьё — наши же слёзы, наша еда — мёртвый воздух.

Я подорвалась с места, когда перестала чувствовать теплоту тела Энди. Жуткие воспоминания окатили меня холодной водой. Страх помог быстро проснуться и привыкнуть к яркому солнечному свету. Норовя выскочить из груди, сердце заколотилось. «Где он? Куда он пошёл? Вдруг с ним что-то произошло?» На автомате я рукой подкинула одеяло, словно он мог спрятаться где-то под ним.

Небо 2. Огнём похоронены

Научиться писать — не значит стать грамотным. Научиться петь — не значит стать певцом. Родиться — не значит стать человеком. ОНИ не стали.

Я еле разлепила сонные глаза, но из-за кромешной темноты привыкнуть к окружающей обстановке было нетрудно. Холод и сырость поприветствовали меня раньше головной боли и неприятного ощущения в конечностях. Это была яма глубиной где-то в метр, но вырытая так, что она выглядела небольшим навесом с деревянной самодельной решёткой вместо двери. Отсюда было видно весь лагерь, где и обосновались дикари. Люди носили куда-то вещи, брёвна, разговаривали, танцевали, общались. Здесь были даже маленькие дети. Поразительно, насколько нужно быть смелыми людьми, чтобы в таком мире решиться завести детей.

Самодельные палатки выстроились в хаотичном порядке, как маленький городок. Люди часто поглядывали на меня, проходя мимо. В их глазах читалась опаска. Они боялись меня точно так же, как и я их. Сколько я спала? День? Пару часов? Нашли ли за это время Эндрю? Где я вообще?

— Очухалась? — знакомый голос разрезал слух, и я дёрнулась. — Наконец-то. У тебя сегодня тяжёлый день, Морковка.

Это был тот чернокожий мужчина, что назвал мне кучу полезных правил, каждое из которых я нарушила. Почему-то мне хотелось ему доверять.

Я промолчала, непонятливо нахмурила брови, а он хрюкнул от смеха, одновременно с тем открывая замок на деревянной решётке.

— Почему морковка? Тебя то в песок лицом швыряют, то в яму сажают, а ты всё усидеться не можешь. Морковки тоже быстро прорастают.

Куча вопросов крутится в голове, но я терпеливо прикусываю язык и охотно вылезаю из своей тюрьмы. Оказавшись на улице, вжимаю голову в плечи, нервно почёсывая руки. Все взгляды прикованы ко мне какое-то время, но потом люди возвращаются к своим делам. Атмосфера здесь явно намного приятнее, чем там, на побоище. Покусывая ранку на разбитой губе, оборачиваюсь по сторонам, стараясь запомнить это место в деталях и постараться не выглядеть на фоне дикарей ещё большей дикаркой.

— Не вздумай сбегать, — заметил мой взгляд мужчина. — Беглецов у нас не жалуют. Покажешься на глаза ещё раз — убьют без промедления. Ад и так был к тебе слишком милостив.

Если избиения и убийство здесь считают милостью, то я даже не хочу думать, что же тогда для них наказание.

Из всех возможных тактик я выбрала молчание. Было страшно даже неправильно произнести слово. Для меня было шоком то, с какими разными интонациями и манерой речи разговаривали эти люди. Энди всегда говорил спокойно, однотонно, без лишних громких звуков. Теперь я буквально заново училась понимать речь.

— Освойся тут пока. Я поговорю с Адом, а он уже решит, что с тобой делать. И не шали. За тобой присматривают.

Я обернулась по сторонам и заметила с десяток людей, которые, видимо, отвечали за охрану. Мужчина был прав — каждый из них не упускал возможности впиться в меня взглядом.

На этом и закончилась наша беседа. Он скрылся с поля моего зрения, а на его место стали другие люди, чьи лица я стала жадно изучать. В животе урчало, но голос разума был громче. Впервые.

Я скрестила руки на груди, напряжённо нахмурила брови и двинулась в сторону детей, играющих в песке.

— Куро! Живо домой, — громкий женский голос окликнул одного из ребят, но на него отозвались все. Видимо, мать боялась, что я украду её ребенка и зажарю на костре. А вот мне такая идея казалась всё менее дикой… «Меньше спишь — больше хочешь есть».

Люди проходят мимо меня как мимо призрака. Заблудшая в мире душа заблудшего во тьме мира. Ни пламя, ни жаркий песок не делают его светлее. Я замечаю где-то недалеко яркий огонёк, и на автомате иду в его сторону. Всякий чёрт во тьме на свет идёт. Я чувствую себя слепой и хромой молью, голодным и слабым животным.

Тем светом оказался костёр. Я долго смотрела на языки пламени — они так манили меня присесть рядом и поговорить о наших с ним недолгих жизнях, но я продолжала стоять на месте. Загипнотизированная. Влюблённая.

— Чего стоишь, любушка? Аль к земле приклеилась? — нежный приятный голосок вывел меня из транса. Я послушно подошла к костру и села напротив своей спасительницы.

Лицо её изменилось, как только я вышла на свет. Улыбка сменилась на шок и даже какой-то лёгкий страх. Она узнала во мне «чужака», чьё имя весь вечер кричала толпа.

Этой девушке, наверное, и огонь не нужен был. Она сама излучала такой свет, что в её присутствии я чувствовала себя неуютно. Огненно-рыжие волосы, яркие зелёные глаза, кровавые губы, круглое личико и бледная кожа… Она будто вышла с обложки детской книжки. Девушка держала на руках младенца, обмотанного кучей покрывал.

Усаживаюсь поудобнее, но морально готовлюсь к тому, что сейчас меня прогонят. Вытягиваю руки ближе к огню и ощущаю на кончиках пальцев приятное тёплое покалывание.

— Как там? За воротами, — неожиданно спрашивает она, и я на какое-то время даже забываю слова.

— Одиноко.

Она понимающе кивает головой и крепче прижимает к груди ребёнка.

— Каспер сказал, ты пришла не одна, — издалека начала девушка, но я не торопилась отвечать на этот вопрос. За одним вопросом последует второй, а за вторым — третий.

— Вы разжигаете костёр. Но ведь воздух…