Учёный из Вааны. Часть 3: Вне закона

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Солнце уже находилось значительно ближе к западному горизонту, чем к восточному, когда человек и гном двинулись в направлении Первой Округи.

В Гноммону друзья решили не возвращаться. Расстояние от места их пребывания до обоих уделов было примерно одинаковым – километров пятнадцать; но через Первую Округу путь в Громшаг был прямым и быстрым, к тому же Дару с Пончем не хотелось пока пользоваться железной дорогой, слишком свежи были связанные с ней жуткие воспоминания.

Вокруг стояла полнейшая тишина. Слева от дороги по ходу следования друзей тянулись поля, справа – лежала всё та же скалистая местность, из которой они только что выбрались. К удовольствию путников дорога была не пыльной – благодаря вчерашнему дождю.

После некоторого разбора и упорядочивания в голове сведений «Нового уклада» Дар, наконец, развернулся к Пончу и проговорил:

–    Ну вот, загадка происхождения первогномства раскрыта. Только это слишком мрачная и грязная тайна. Сначала гноммонская власть сделала глупость, когда отказалась жить по старым законам, а может, они сделали ошибку ещё раньше, когда перестали размышлять над тем, насколько эти законы мудры. Потом, удивляет бессовестность, с которой верховный гном лгал своим верующим о Творце.

–    Но его можно понять, – заметил Понч. – Он прельстился развитостью новых соседей, людей, и не хотел от них отставать. А прежний образ мышления не давал такой возможности.

–    Да, понять можно, – согласился Дар. – Но оправдать – вряд ли… Как не вижу я оправдания и правительству людей. Они ведь знали «Блуг-ша-уох» и, наверняка, понимали, что так называемые законы Творца, где одно из основных требований – почитание окружающего мира как своего дома, предусматривают постоянное благоденствие разумных существ; а их собственная система правил и ценностей даёт нам возможность лишь временного существования (при довольно низком качестве жизни из-за допустимости лжи), пока не будет окончательно разрушена жизненная среда. Так почему мой народ сделал именно такой выбор и до сих пор правительство Объединённых Уделов его придерживается?

–    Ну, может быть, самовозвеличивание было их изначальной целью, – сказал Понч. – Возможно, это было их убеждение ещё с доваанских времён; ведь мы совсем ничего не знаем о том, как жили твои предки раньше. Зато прекрасно знаем силу убеждений!

–    О да, – согласился Дар, – особенно убеждений, врастающих в сознание из поколения в поколение.

–    Но, с другой стороны, не забывай о Содее, – заметил Понч. – Чем, кроме нажима извне, лучше объяснишь саморазрушительные действия разумных существ? Мы все как будто бы стремимся к благополучию и вместе с тем сами же ставим палки себе в колёса.

–   Содей. Таинственная личность из «Блуг-ша-уоха», ищущая нашей смерти, – задумчиво промолвил Дар. – Да, если считать, что разумное существо сознательно не желает себе зла, то, выходит, нечто другое, нечто извне оказывает давление на центр в нашем мозгу, отвечающий за выбор, и заставляет нас искать ошибочные дороги к достижению наших целей; зачастую даже тогда, когда верный путь бывает более очевиден.

И всё-таки личность Содея для меня остаётся большой загадкой. Даже большей, чем личность Творца.

–    Как это, – удивился Понч, – большей? У тебя уже есть предположения, кто такой создатель?

–    Нет-нет, я говорю только о том, что мы знаем. Если Творец – это носитель высшего разума, стоящий над нашим миром, а мы представляем разум на начальной ступени развития, то кто такой Содей? По словам древних, он сразу был создан таким же всезнающим, как сам Творец, или по крайней мере знающим всё, что ему необходимо; но всякое живое существо должно проходить период развития, взросления… Кроме того, по описанию его создания, где говорится, что он сделан из «черт» создателя и «материи от его сути», складывается ощущение, что речь идёт о неком повторении определённых свойств или… хм... не знаю, как это лучше сказать… В общем, Содей не выглядит живым существом. Я бы сказал, он больше походит на… на машину, на механизм, исполняющий предписанные ему задачи. На механизм, который потом дал сбой.

–    Вот это неожиданный вывод! – промолвил Понч. – Мне бы такое в голову не пришло. Но, кажется, я тебя понимаю. А с другой стороны, «Блуг-ша-уох» также показывает, что Содей имеет чувства и желания, как живое, разумное существо. Это видно из его общения с Творцом. Разве не так?

–    Да, так, – согласился Дар. – И судя по тому, как сильно он хотел остаться наиболее значимым созданием Творца, среди прочего, ему не чуждо и самолюбие. Это, конечно, не поведение машины… В общем, я же говорю, очень загадочный этот помощник создателя.

Километра три друзья шли мимо полей. Потом растениеводческие земли закончились, их сменили серые пустоши, а ещё через пару километров с обеих сторон дороги пошли мусоросвалки Первой Округи.

На территорию этого удела Дар с Пончем ступили уже в предвечерний час; зимой в такое время уже смеркалось бы, но теперь, в первой половине лета, солнце ещё не опустилось за крыши небольших частных домиков, принадлежащих жителям окраины удела.

Первая Округа была средним по площади уделом (в два раза больше Гноммоны) и одним из самых старых – он возник четвёртым после Громшага, Гноммоны и Гоблингхэта. Народ здесь жил в основном не зажиточный; четверть населения составляли рыбацкие семьи.

Район, куда вошли Дар с Пончем, принадлежал самым бедным первоокружанам. Жилища свои они строили значительной частью из дешёвых материалов и отходов с больших строек. Только лучшие дома здесь были кирпичными и оштукатуренными; но штукатурка их чернела от грибка, на стенах часто виднелись трещины, в общем, они не сильно выделялись на фоне остальной застройки. Над каждым из этих домов, домиков, домишек вверх топорщилась длинная жестяная труба дымохода: сюда не был проведён центральный горячий водопровод, и потому в каждом доме для нагрева воды и отопления в холодную пору стоял угольный котёл.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

После первого разговора гоблинга Боба и гнома Вострика о существующем в их части обычае – через особое испытание досрочно переопределять некоторых «горшков» в «старшие горшки» – Боб ещё несколько раз просил Вострика отказаться от участия в этом, забыть о преступной затее – самовольно покидать часть, но гном каждый раз отмахивался, и даже посмеивался, что, мол, если гоблинг до сих пор «за папины штаны держится», значит, не вырос ещё – других учить. Очень уж Вострику хотелось не упустить такой, по его мнению, лёгкий способ отделаться от грязных работ и других «прелестей жизни горшка».

–    Я же не на день в самоволку ухожу, – удостоил он Боба кратким объяснением. – Всего час какой-то, пробежка до стрельбища и назад. И всё, не надо год мучиться, прощай стирка чужой формы, пинки под зад, тряпки со швабрами в чужую смену и всё такое!

–    Нас же не заставляют зубными щётками унитазы выдраивать, – заметил Боб, – как бывает в других частях. А это можно и потерпеть.

–    Вот и терпи, терпило! – бросил Вострик. – А вместо тебя Тощий пойдёт. Вот он – мужик!

Вся рота была предупреждена Востриком (естественно, втайне от командования), что в одну из нескольких ночей после присяги –  когда именно, сказано не было – он, Свикл и Комарл, по прозвищу Тощий, будут выполнять важное задание. Поэтому если кто-то проснётся и увидит, как они встают с коек и одеваются, то должен лежать тихо и вопросов не задавать. Какое именно задание, он не уточнял и не уточнял, от кого оно, так как, по условию, о причастности к этому «стариков» должен был знать как можно меньший круг лиц. В их роте это были трое избранных и Боб, с которого также взяли слово молчать. О чести же перехода в «старшие горшки» трое солдат должны были рассказать своим товарищам уже после прохождения испытания; при этом «старики» только утверждали их новое положение, но свою причастность к каким-либо противоуставным действиям троицы для безопасности ни с кем посторонним не обсуждали.

Знание того, что должно было произойти, не давало Бобу покоя. Нет, конечно, он не сожалел, что отказался принять в этом участие, сознательный гоблинг беспокоился за своих товарищей. Он всё не мог отделаться от мысли, что они совершают большую ошибку, идут против порядка «Стального Щита», поддерживают странный и недостойный солдата обычай. А если им всё удастся – они в будущем передадут этот обычай другим новобранцам, подтолкнув и их на неверный путь. Вообще, надо сказать, Боб считал, что преступление не потому нельзя совершать, что за него может последовать наказание, а потому, что это нарушение правил, отработанных обществом для безопасного и удобного существования, и ещё – это неуважение к тем, кто, быть может, дорого поплатился, прежде чем эти правила были созданы. А ведь «Стальной Щит» является одной из важнейших, если не самой важной структурой державы, и от его правильной работы зависят безопасность и процветание всех Объединённых Уделов Вааны! Хотя эти мысли были сложны для него, Бобу всё же удалось их выстроить, вместе с тем гоблинг, не без огорчения, убедился, что его товарищам это не под силу. Они видели толк лишь в сиюминутной личной выгоде и удобствах, другое их не интересовало. «Безмозглая детвора!» – с горечью думал Боб; но он обещал молчать и молчал.

Тяготясь всем этим, он даже плохо спал в первую ночь после дня присяги.

И вот приближалась вторая.

Огласили отбой, но Боб, одолеваемый тысячей мыслей, снова не мог сомкнуть глаз. Тем более что спать ему было вообще неудобно. Из-за размеров гоблинга обычная солдатская койка ему не подходила; так их пришлось сдвинуть пару, чтобы он располагался на получившемся ложе по диагонали. Это кое-как спасало положение. Но из-за того что сетки под его весом прогибались больше обычного, место стыка коек постоянно давило ему в зад, а если он лежал на боку, то – в таз, и это не способствовало крепкому сну.

Гоблинг пролежал часа два, глядя в потолок. Потом его всё же стала одолевать дрёма, и он погрузился в тревожный сон. Боб не знал, сколько проспал так, но вдруг его разбудил навязчивый шорох и возбуждённое перешёптывание. Боб открыл глаза и повернул голову: в тусклом свете, струящемся из окна, он сразу различил очертания троих, которые, похоже, как раз заканчивали одеваться.

У гоблинга сразу же остатки сна как рукой сняло. Сердце заколотилось, спёрло дыхание. Ему даже не надо было приглядываться, кто эти трое, он знал и так. Значит, всё должно произойти этой ночью.

Боб лежал и не мог понять, что ему делать. Разум требовал немедленно прекратить это безобразие, снова попытаться вразумить своих несознательных товарищей, а если уговоры не помогут, то прибегнуть к крайней мере – пойти и доложить обо всём дежурному части, пускай он уже сам решает, что делать с нарушителями. Но чувству ответственности противостояли другие чувства. Во-первых, ему было жаль своих товарищей, ведь они могут понести строгое наказание, а так, глядишь, всё ещё и обойдётся; во-вторых, сдать их командованию – означало навсегда стать ненавидимым, презираемым ими и «стариками», чего Боб, конечно же, боялся. Но самым сильным всё-таки было чувство ответственности за данное обещание. Отец Боба с детства прививал ему сознание того, что нет в жизни ничего, дороже данного слова. Конечно, в первую очередь, это была подготовка к серьёзному восприятию военной присяги; но разве может быть одно обещание настоящим, а другое – нет? Боб понимал так: если ты однажды не сдержишь данное слово, значит, общество уже никогда и ни в чём не сможет на тебя полагаться, ты станешь бесполезен в важных делах, а если ты бесполезен, значит, ты – никто и вообще не имеешь права существовать!