Учительница с горячим секретом

Глава 1

— Пишем, не отвлекаемся, — просит Ольга у детей, когда замечает, что те слишком часто посматривают на настенные часы, ожидая окончания урока чистописания. Один и мальчишек за задней партой кинул в друга свернутую в шарик бумагу. Друг ойкнул. — Иванцов, прекрати немедленно. Если сам закончил работу, это еще не значит, что другие такие же быстрые.

Ей так сильно хотелось сегодня спокойно поработать над планом на четверть, она даже задание придумала малышне, но они, будто что-то почуяв, сегодня совершенно сошли с ума: балуются и балуются, не давая учительнице заниматься важным делом. Ольга тяжело вздыхает, откладывая ручку в сторону, ей явно не придется сегодня продолжать начатое дело, если только она не хочет с ним напортачить.

— Ольга Викторовна, Иванцов меня снова за косички дергает! — возмущается Раечка Попова, лучшая ученица класса.

— Иванцов, если девочка тебе нравится, то за ней надо ухаживать иначе, — не отрывая взгляда от часов, теперь и она на них смотрит.

С одной стороны, женщине хочется, чтобы этот учебный день побыстрее закончился, с другой же это будет означать, что пора идти на свою вторую работу, которую Никифорова ненавидит всей душой. Но она ничего не может поделать — тот способ самый верный и быстрый, чтобы поскорее разделаться с долгами бывшего. Вспомнив о Викторе, морщится, словно от зубной боли.

С ним Ольга познакомилась, когда была глупой первокурсницей столичного педагогического университета. Тогда парень, учащийся на курс старше профессии инженера показался ей отжившей девичьей мечтой: высокий, стройный, с чистым лицом без единого прыщика, зато с правильными чертами; пухлые губы так и хотелось поцеловать, а в бездонные голубые глаза смотреть и смотреть. В принципе, Оля только это и делала — чуть ли не в рот заглядывала Виктору. Шеховцов, как ни странно, обратил на нее внимание, предложил встречаться, ну а там уже закрутилось-завертелось. Обалдевшая от счастья студентка ни на что не обращала внимания, кроме своего принца, ставшего для нее центром вселенной. «Вот и получила по заслугам. Идиотка, не захотела сама ничему учиться, так Вселенная по башке надавала», — с ужасом вспоминает Никифорова о том, как в одно утро ее возлюбленный исчез из квартиры, которую они снимали вместе, а вместе с ним пропали немногочисленные украшения и наличные накопления девушки. Однако, это было полбеды.

К вечеру к ней заявились самые настоящие коллекторы. Они, не задавая много вопросов, банально выбили хлипкую входную дверь своими мощными плечами и приставили к горлу Ольги самый настоящий нож. Что она тогда пережила, словами не передать: на голове прибавилось седых волос, а после ухода головорезов Никифорова проплакала всю ночь — оказывается, именно ее подпись стояла под займом Виктора. И сумма была им занята астрономическая, такая, которую так просто не покроешь, взяв кредит уже официально в банке. Да никто бы его Оле не одобрил, она тогда только-только закончила университет, и сама перебивалась редкими заработками с репетиторства.

— Ольга Викторовна, звонок! — выводит учительницу из раздумий звонкий детский голосок с парты у окна.

— Да, дети, вы правы. Простите меня. Можете собираться, всех сегодня родители забирают? Леваков, твоя мама успевает? — Никифоровой не хочется в очередной раз сидеть в вестибюле школы и ждать эту странную женщину. Мальчик кивает, и она расслабляется, по крайней мере сегодня у нее будет время поспать перед ночной сменой. — Хорошо. Тогда сдавайте свои работы и можете идти.

Стопка тонких тетрадок с зелеными обложками, подписанными кривым детским почерком, ложится на учительский стол. Каждый из учеников прощается с Ольгой, а затем, взяв рюкзак и верхнюю одежду из шкафчика, выходит в коридор. Женщина проверяет, что все приборы выключены, закрывает окно и сама начинает собираться. У нее из вещей только женская сумочка, в которой лежат кошелек (с жалкими ста рублями), ключи от дома и старенький сотовый телефон.

Что делать с этими ста рублями она и не знает. На проезд их не хватит, разве что на булочку с чаем. Потому, решив, что гулять так гулять, прежде, чем отправиться домой пешком, покупает в ларьке мясную самсу и чай. Пластиковый стаканчик обжигает руки, но Ольге это даже нравится — перчатки порвались, а на новые денег и нет. Откуда им взяться, если почти все заработанное с двух работ она отдает коллекторам.

— Куда прешь, дура! — злобная старуха весом, наверно, килограмм сто, идет по самой середине дороги и не намерена хоть немного сдвинуться, пропуская других пешеходов.

Никифорова предпочитает сама сдвинуться, встав ветхими сапожками в первый ноябрьский снег — спорить с бабищей, тратить на нее свои нервы, которых и так маловато осталось, ей совсем не хочется.

Осень в этом году выдалась премерзкой. Температура упала в середине сентября до нуля градусов и с тех пор не поднималась. Солнце видно крайне редко, оно прячется за плотными серыми тучами, затянувшими небосвод от края до края. Дожди льют и утром, и днем, и вечером, будто решили затопить Москву. Из-за этих луж ноги у Ольги вечно промокшие, так и заболеть недолго. Чего-чего, а сейчас точно не до простуд. Лето прошло и в клуб набивается куда больше народу, самое время отрабатывать свои ночные смены, получая зарплату и чаевые.

Так, в раздумьях от сволочизме жизни, женщина доходит до дома. Её квартира располагается в одной и старых построек, недалеко от школы. Сюда она переехала после случая с Виктором. И пусть квартирка старая, зато стоит куда меньше прошлой, на которую у нее уходили и мизерная зарплата, и стипендия. В подъезде пахнет мусором, старой мебелью и кошачьей мочой, потому Ольга привычно задерживает дыхание, прежде чем шагнуть внутрь. По лестнице взбегает на третий этаж и начинает дышать, лишь когда дверь квартиры закрывает за своей спиной.

Она вешает одежду и сумочку, стягивает сапоги и ставит их к батарее, чтобы просушить, а потом направляется прямиком в спальню, чтобы с пользой провести три вечерних часа.

Глава 2

«Леденец» построили пять лет назад. Некто бизнесмен вдруг решил, что в городе не хватает баров и возвел это аляповатое здание прямо посередине города: с дурацкими башенками, золотыми колоннами и неоновыми вывесками. Вначале в нем просто напаивали до беспамятства посетителей, а потом владелец пошел в разнос, решив удовлетворять самые низменные желания людей — организовал стриптиз для любителей «клубнички». Множество людей посещают клуб каждый день, и большинство из них это мужчины, желающие посмотреть, а то и потрогать чужие прелести. Ольге несколько раз предлагали не только танцевать у шеста, но и заняться кое-чем более интересным в вип-комнатах на втором этаже. Она всегда отказывалась, справедливо замечая, что не шлюха, а просто танцовщица.

Ей в кошмарах снятся все эти сальные взгляды и липкие от возбуждения чужие руки. Каждый раз, когда она закрывает глаза, слышит перешептывания мужчин, их ставки, кому же она сдастся первой. И именно эти разговоры поддерживают в девушке её целомудрие. Сколько бы Никифоровой не предлагали денег, она на них так и не позарилась, справедливо рассудив, что где один раз, там будет и второй, третий, и конца им не будет. В конце концов окажется выкинутой на улицу, без работы, которая помогает ей хоть как-то сводить концы с концами. Так что, взглянув на ненавистную вывеску, молодая учительница заходит в хорошо ей знакомый холл для сотрудников.

— Оленька, ты сегодня рано, — одна из других «девочек» уже в боевой раскраске и одета соответствующе.

Ольга бросила взгляд на Светку, подкрашенную и готовую к вечернему наплыву посетителей.

— Сегодня урок отменили, повезло, — бурчит она в ответ, направляясь к своей гримерке.

Ей нужно время, чтобы перевоплотиться из скромной учительницы в дерзкую танцовщицу. Окончательно. Этот контраст помогает ей отгородиться от реальности, от той Ольги, что днями и ночами корпела над тетрадями, зарабатывая гроши.

В гримерке царил привычный беспорядок: блестки, парики, развратные костюмы. Девушка вздохнула и принялась за дело. На лице появилась яркая маска, волосы спрятались под вызывающим париком. В зеркале теперь отражалась другая женщина, уверенная в себе и знающая свою цену. Но внутри, под этой маской, все еще жила та самая Оля, мечтающая о тихой семейной жизни и крепком плече рядом.

Она вышла в зал, когда музыка уже начала набирать обороты. Свет софитов ослеплял, толпа ревела. Ольга заняла свое место на сцене, и все сомнения отступили. Никифорова была танцовщицей, и это был ее мир, пусть и полный грязи и похоти. Но это был ее способ выжить, и она танцевала, вкладывая в каждое движение всю свою боль и надежду.

Музыка закончилась, и зал взорвался аплодисментами. Девушка поклонилась и направилась за кулисы, где ее уже ждал очередной поклонник с пачкой купюр.

— Спасибо, но я не заинтересована, — решительно отрезала она, не дав ему и шанса. Сегодня она танцевала, а не продавала себя. И этого ей было достаточно.

Девушка чувствует себя выжатой, словно лимон. Смыв грим, она снова превращается в скромную учительницу Ольгу Викторовну, уставшую и немного потухшую. Она накидывает на плечи старенький плащ и выходит на улицу. Ночной город встречает её холодом и влажностью. Фонари тускло освещают дорогу, отражаясь в лужах.

Она хочет просто прийти домой, выпить горячего чаю и забыться сном. Но впереди ждала пустая квартира, одиночество, которое с каждым днем становилось все невыносимее. Иногда Оля задумывается, надолго ли ее хватит. Хватит ли сил совмещать две такие разные жизни, две Ольги, борющиеся друг с другом за право на существование.

Внезапно её окликнули. У обочины стоял мужчина, прислонившись к дорогой машине. Никифорова узнает его – постоянный посетитель клуба, всегда вежливый и сдержанный. Он никогда не переходит границ, просто любуются ею издалека.

— Дорогая, могу я вас подвезти? – спрашивает он, улыбаясь.

В его глазах нет похоти, только искреннее участие. Ольга колеблется, но усталость берет верх.

— Спасибо, – тихо отвечает она, садясь в машину. Даже странно, как так легко доверилась незнакомцу. Возможно, это был шанс вырваться из замкнутого круга. Возможно, это было начало чего-то нового.

Раньше бы она никогда не села в машину мужчины, тем более который знает о её ночной жизни. Но сегодняшняя ночь была весьма тяжелой, усталость накопилась, а невозможность поспать привели к тому, что пару раз на танце Оля спотыкалась, так что теперь она совершенно забывает о том, что следует быть осмотрительнее.

Откинувшись на спинку сиденья, закрывает глаза, позволяя мягкому гулу мотора и едва уловимому запаху свежей кожи убаюкать ее. Голова гудит от музыки и выпитого, а ноги ноют от бесконечных па на шесте. Она чувствует, как напряжение постепенно покидает ее тело, словно песок, утекающий сквозь пальцы. Ей все равно, кто этот мужчина, куда он ее везет, и что будет дальше. Все, о чем она может сейчас думать, это о мягкой подушке и тишине.

В полудреме девушка ощущает, как машина плавно останавливается. Мужчина, чье имя она так и не удосужилась запомнить, открывает ей дверь. Ольга с трудом поднимается и, пошатываясь, выходит на улицу. Свежий ночной воздух немного проясняет голову. Никифорова оглядывается по сторонам. Они стоят перед высоким кирпичным домом, освещенным мягким желтым светом.

— Приехали, — коротко говорит мужчина, указывая на входную дверь.

Ольга молча кивает и, собрав остатки сил, направляется к дому. Не к своему. Она чувствует его взгляд на своей спине, но сейчас ей все равно. Она просто хочет спать.

Внутри оказывается неожиданно уютно. Большая гостиная с камином, мягкие диваны, приглушенный свет. Ольга, не дожидаясь приглашения, рухнула на ближайший диван и моментально засыпает. Впервые за долгое время она ощущает себя в безопасности. Здесь никакие коллекторы её точно не найдут.

Она просыпается от ощущения тепла, окутывающего ее тело. Сначала девушка не может понять, где находится. Комната залита мягким утренним светом, проникающим сквозь неплотно задернутые шторы. Под головой мягкая подушка, а тело укрыто теплым одеялом. Она пытается приподняться, но чувствует легкую слабость.

Глава 3

Помочь? Знает Ольга, как мужчины помогают. А Давид не производит впечатление человека, который безвозмездно что-то для другого сделает, тем более для женщины.

Ольга усмехается про себя. Давид, с его безупречным костюмом и отточенными манерами, кажется воплощением расчетливости. В его глазах не читается ни капли альтруизма, лишь холодный блеск деловой заинтересованности. Она знает этот тип мужчин – они привыкли оценивать каждую свою услугу, каждое проявление внимания, выставляя негласный счет, который рано или поздно придется оплатить.

И все же, искушение принять его помощь слишком велико. Ольга в сложной ситуации и понимает это отчетливо, и Давид, словно волшебник, возник в самый подходящий момент. Его предложение звучит заманчиво, обещая решение ее проблем. Но она понимает, что за щедростью мужчины скрывается нечто большее, чем простое желание помочь.

Она вспоминает слова матери: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловке". И эта мысль прочно заседает в голове. Ольга не хочет становиться должницей Давида, не хочет попадать в его сети. Она предпочитает самостоятельно выбираться из сложившейся ситуации, пусть это и займет больше времени и усилий. Зато никому ничего не должна.

Девушка глубоко вздыхает, обдумывая свой следующий шаг. Она знает, что ей предстоит нелегкий путь, но свобода от обязательств перед Давидом стоит того. Лучше будет бороться сама, чем станет пешкой в его игре.

Решение принято. Оля отмахивается от навязчивых мыслей о легком пути, предложенном Давидом. Она сосредотачивается на поиске альтернативных вариантов, просматривая объявления о работе, обзванивая знакомых, пытаясь найти хоть какую-то зацепку.

Несколько дней проходят в изнурительном труде и постоянном напряжении. Отчаяние подкрадывается незаметно, но Никифорова гонит его прочь, напоминая себе о своей независимости и силе воли. Она верит, что сможет выстоять, даже если придется очень тяжело.

Однако, её гордость не отменяет простых требований тела — голод мучает просто ужасно. И вот, когда надежда почти угасает, появляется маленькая искорка. Знакомая предлагает временную подработку, не совсем то, о чем она мечтала, но это было лучше, чем ничего. Девушка хватается за эту возможность, как утопающий за соломинку. Это лишь первый шаг, но она знает, что двигается в правильном направлении. Как же сильно ей хочется больше не трясти своими прелестями перед масляными взглядами мужчин.

В школе тоже всё как всегда. Дети балуются, не желают учиться, еще и выясняется, что появится новенькая в классе Никифоровой. Она не успевает ужаснуться очередному пополнению, когда узнает, что фамилия у девочки Джахидзе. Как у Давида. Таких совпадений не бывает, и Ольга это отлично понимает.

Она в шоке. Джахидзе... Неужели это его дочь? Девушке не верится в то, что происходит. «Если бы он банально хотел мне помочь, то не стал бы приводить дочь в ту школу, где я работаю, тем более в мой класс. Не случается подобного с человеком, который явно не бедствует. Интересно, а где была его дочь в тот момент, когда я у него ночевала?» — задается вопросом Оля, смотря на девочку.

Амина Джахидзе очень красива. Стоит, робко улыбаясь, перед классом и стесняется, будто никогда раньше не видела так много детей своего возраста. Может, так и есть. Учитывая финансовое состояние её отца, Ольга бы не удивилась тому, что до этого девочка обучалась на дому под присмотром множества репетиторов.

Девушка подходит к новой ученицей и, ласково ей улыбнувшись, предлагает:

– Выбирай место, где бы ты хотела сидеть, – а затем добавляет шепотом, – лучше с Раечкой, – указывает на одну из своих лучших учениц. – Она весёлая и умная, поможет тебе адаптироваться к учёбе. А меня зовут Ольга Викторовна, не стесняйся обращаться, если что-то понадобится.

Амина кивает и, подхватив с пола тяжеленный даже на вид рюкзак, садится с другой ученицей. Кладет на парту тетрадь по русскому языку, пенал и учебник, а затем смотрит прямо на доску, где Ольга записывала новые правила.

«Умная девочка», — улыбается своим мыслям учительница, ведь она даже не сказала Джахидзе, какой сейчас урок, та сама сообразила.

Амина не задает никаких вопросов, зато охотно отвечает, если ее спрашивают. В ней чувствуется не только острый ум, но и воспитание. Она сидит с гордо выпрямленной спиной, не закидывает или расставляет ноги, в каждом движении девочки лишь изящная простота, которой обладают те, кто прошел тщательную выучку.

«Пожалуй, даже я бы не смогла такое сотворить с ребенком», — мысли Ольги далеки от радостных, потому что она всегда придерживалась мнения, что у детей должно быть счастливое детство. Но эту мысль она откладывает подальше, можно будет подумать потом, после работы, а сейчас самое время посвятить всю себя ученикам.

***

В эту ночь Никифорова, забыв о своей неприязни ко второй работе, одевается в лучших традициях развязных стриптизерш: короткий топ, не скрывающий ни плоский живот, ни грудь в ярко-красном лифчике, короткую юбку вырвиглазного розового цвета, а на ноги натягивает сетчатые чулки. Именно за их резинку ей и вкладывает первую купюру начавший лысеть мужчина. Руки у него мокрые от пота, и девушка едва сдерживается, чтобы не скривить губы от отвращения. Но тысяча рублей лишними не будут, потому она прикрывает глаза, будто в удовольствии, а затем проводит рукой по щеке посетителя клуба.

«Не думай! Не думай!», — умоляет она саму себя, когда кто-то воняющий потом и шаурмой притягивает Олю к себе на колени.

«Не думай!», — выжигает у себя в мозгу, облизывая губы и лаская обнаженную грудь перед другим мужчиной. Но он хотя бы ее не лапает.

— Хорошо отработала, — Нинель с восторгом смотрит на купюры, которые Никифорова разложила перед собой после смены и теперь тупо на них пялится. — Поделишься?

— Извини, Нинок, мне с этих денег тоже ни копейки не перепадет, — наконец выдыхает она.

Ночь была тяжелая. И, наверно, к лучшему, что весь заработок Ольга отдаст коллекторам, ведь даже глядеть на эти деньги ей тошно.

Глава 4

Давид приглашает Олю снова к себе домой. Не то хочет поговорить без лишних ушей, не то подкатить к ней — интерес мужчины по отношению к девушке слишком очевиден. Но в этот день, не заснув по пути, она по крайней мере может рассмотреть и дорогу до элитного поселка, и сам участок Джахидзе, и его дом.

Это огромное здание черного цвета даже со стороны выглядит пугающе. Трехэтажная такая коробка, а вокруг ни деревца, ни кустика, только зеленая трава. Кованые ворота метра три в высоту тоже впечатляют Ольгу. Но это место не создавало впечатления жилья семейного, скорее крепости.

И вновь Никифорова поразилась тому, что не увидела девочку. Либо Амина прячется где-то в спальнях, либо отец у нее излишне строгий. Оля же привыкла к тому, что дети носятся повсюду, засовывают любопытные носы во все дела взрослых. «Этот момент стоит обдумать», — решает она все-таки.

Давид сегодня выглядит еще привлекательнее, чем в прошлый раз. Тогда он был одет по-домашнему с утра, но сейчас уже почти полдень, и мужчина явно в том, в чем привык ходить обычно: белоснежная рубашка с маленькими серебряными запонками на рукавах, идеально отглаженные черные брюки. Даже на ногах у него были не домашние тапки, а модные лаковые туфли. Да уж, такой вид может сразить любую девушку наповал, и Ольга не исключение. У нее ёкает сердце, а у голове сразу проносится фантазия, как именно она может снять с Джахидзе и эту рубашку, и эти штаны.

Тряхнув головой, отметает фантазии — не время для них. Да и не хочет быть послушной игрушкой в чужих руках. Спасибо, уже доверилась полностью одному человеку и с тех пор хлебает одно только дерьмо ложками. Накушалась по самое не хочу.

— Присаживайся, — предлагает Давид. Затем спрашивает, — воды, сока, чая? Может, чего покрепче?

— Ничего не надо, — Никифорова даже дышать опасается, вдруг за это попросят заплатить чем-то невообразимым. Затем смягчается, — воды, пожалуйста.

Мужчина тут же ставит перед ней стакан. Девушка присматривается к нему внимательнее, теперь обращая внимание не только на внешнюю красоту, но еще и на детали, которые скажут об эмоциональном состоянии Давида. Вот у него рука дергается, когда оказывается вблизи Ольги. А вот он нервно сглатывает, кадык дергается. И на секунду мужчина запинается, но все равно отходит от гостьи. «Волнуется», — с удовлетворением думает Никифорова, ее радует, что не только она ощущает беспокойство.

— Я слушаю, — напоминает, зачем вообще сюда приехала. — Откуда вы меня знаете и почему так стремитесь помочь?

Давид выдыхает расстроено, видимо, не так планировал начать разговор. Но ничего другого ему не остается, ведь не станут же здесь до скончания веков сидеть молча.

— У меня есть несколько бизнесов, что стабильно приносят деньги, — заходит Джахидзе издалека. Ольга кивает очевидному. — Не все они законные, — звучит так, будто оправдывается. — Например, я даю людям в долг деньги и жду, что они их вернут. С процентами. И один из таких должников недавно у меня объявился. Виктором зовут.

«Так вот откуда ноги растут у этой истории», — ярость яркой вспышкой проносится перед глазами девушки. Она и так не забывала о своем бывшем парне, ввергнувшем ее в пучину отчаяния, но сейчас, появись он перед ней, наверно, убила бы.

— Дай угадаю, займ он не вернул, — нервно хихикает Ольга.

— Да. А еще намекнул, что есть та, кто его выплатит за него. Ты.

В комнате воцаряется молчание, которое прерывается лишь тиканьем больших напольных весов. Никифорова переводит взгляд с них на стены, выкрашенные в унылый цвет, потом на глянцевые дверцы холодильника и кухонных шкафов. Все в этом доме кричит о богатстве. Оле неуютно здесь находиться. Ее до мурашек пробирает эта атмосфера, чуть ли не до ужаса доводит.

— Теперь я еще и вам денег, получается, должна, — она не спрашивает, а утверждает.

Ну вот и приплыли.

— Нет. С тебя я не возьму ни копейки, — возражает Давид и наконец поднимает свой взгляд на нее. — Но...

Всегда это «но». Как же без него. Ольга хмыкает.

— Но что-то вы хотите получить, это же очевидно. Пресвятой Боже, когда это уже кончится?! — последнюю фразу она говорит уже шепотом и сама себе. Но Джахидзе все равно услышал. — Давид, только не просите о невозможном, я вас умоляю. Ну хотите, на колени встану? — она готова расплакаться, потому что устала.

Устала от бесконечной погони за деньгами, устала от коллекторов, устала от постоянного чувства голода. Никифорова так долго уже борется со всем миром, что не верит ни в справедливость, ни в то, что выберется из ямы.

И действительно падает на колени, тем самым показывая свою готовность угождать.

Мужчина мягко касается ее плеча и просит встать.

— Нет, Оленька, мне этого не нужно. Зачем такие жертвы? Я же не зверь какой-нибудь. Хотя другие в этом сомневаются, — на лице у Давида странная неуверенная улыбка. — С Виктора я найду способ взыскать долг. Но не в моих правилах заставлять отрабатывать девушек за всяких уродов. Однако, у меня есть к тебе предложение. Оно связано с моей дочерью.

— Значит, это все-таки не совпадение то, что Амина оказалась в моем классе, — девушка окончательно уверяется в своих подозрениях. — Зачем весь этот спектакль?

— Боялся тебя спугнуть. Да, так тоже бывает.

Теперь Ольга в сомнениях. Пока этот странный мужчина не сделал ничего, чтобы она бежала без оглядки. Но ведь и Виктора считала когда-то нормальным, а оно вон как вышло.

— Моей дочери не хватает женского воспитания. И я хотел бы попросить вас побыть ее гувернанткой.

Никифорова теперь удивляется по-настоящему. Она даже слово такое позабыла. Гувернантка это что-то из средневекового лексикона, но никак не двадцать первого века. «Нянькой что ли?», — задается вопросом девушка.

— Не уверена, что справлюсь с такой ответственностью.

— Справитесь. И хорошо на этом заработаете, — Давид пишет на листке цифру, а затем показывает. Гостья ахает, а он, видимо, решает добить окончательно, — это не за месяц, а за неделю.

Глава 5

Наверно, Оля бы думала долго, если бы в кухню не зашла Амина. Сейчас она одета также аккуратно и элегантно, как и в школе: белая блузка, черный сарафан, гольфы и туфельки. Волосы завязаны в две косички. Вновь Никифорова поражается. Такое ощущение, будто она не в жилом доме, а в музее находится. Ладно Давид, он взрослый человек, который, видимо, живет работой, но почему ребенок одет, как на выставку? Где милые шерстяные носочки, тапочки в виде котят, испачканная футболка?! «И зачем я вообще нужна, если Амина и так отдрессирована, словно животное в цирке? Как вообще так получилось?», — Ольга замирает на месте.

Амина не улыбается, лишь стоит, как статуя. Кажется, даже не дышит.

Девушка нервно сглатывает, ощущая, как подступает ком к горлу. В голове роятся мысли, смешиваясь в непонятный гул. "Дрессировка, цирк, животное..." — эти слова неприятно режут слух, но именно они наиболее точно отражают ее ощущения. В этот момент девочка поднимает глаза и смотрит прямо на Олю. Взгляд серьезный и какой-то взрослый, без намека на детскую непосредственность.

— Доброе утро, Ольга Викторовна, — произносит Амина тихим, но отчетливым голосом.

В ее интонации не было ни приветливости, ни враждебности, лишь констатация факта. Никифорова чувствует себя неловко, словно ее застали за чем-то неприличным.

— Доброе утро, — бормочет учительница, стараясь скрыть смущение. — Мы с твоим отцом обсуждаем, как лучше тебя адаптировать в классе. — ничего другого ей банально в голову не приходит.

Малышка кивает и медленно подходит к столу. Она аккуратно отодвигает стул и садится, сохраняя безупречную осанку. Ольга наблюдает за ней, не понимая, что вообще в этом доме происходит. В голове мелькают обрывки фраз, услышанных от Давида: "дисциплина", "порядок", "развитие". Но разве это развитие? Разве ребенок должен быть таким? Тут не просто не хватает женского влияния, а вообще человеческого. Амина словно робот себя ведет. Ни единого лишнего движения, ни капли детского озорства. Ни-че-го.

Оля решает немного похозяйничать в чужом доме: наполняет чайник водой и включает его. Тишина в кухне давит, заставляя чувствовать себя не в своей тарелке. Ей хочется убежать, спрятаться, но она знает, что должна остаться. Должна понять, что происходит в этом странном доме.

В пользу этого решения конечно же говорит и та кругленькая сумма, что Джахидзе предлагает за работу на него. Никифорова и за меньшие суммы оголяется перед клиентами в «Леденце», стараясь не думать о том, какова моральная сторона вопроса.

Чайник шумит, отвлекая от тягостных мыслей. Девушка достает из шкафчика три кружки и ставит на стол. Взгляд падает на идеально расставленные специи, ни пылинки на столешнице. Даже запах в доме какой-то стерильный, без намека на уют. Да и плита выглядит так, будто на ней никогда ничего не готовили.

Когда чайник закипает, Ольга заваривает чай. Амина сидит все также неподвижно, как статуя, лишь глаза внимательно следят за каждым движением. Учительница, кажется, еще больше смущена, чем раньше. Она нервно теребит в руках ручку, избегая прямого взгляда. Никифорова разливает ароматный напиток, ставит чашку перед девочкой и тихо предлагает печенье, которое нашла в одном из шкафчиков.

Амина берет чашку двумя руками, подносит к губам и делает крошечный глоток. Взгляд остается невозмутимым. Ольга смотрит на нее и внезапно чувствует прилив жалости. Что эта девочка пережила? Что с ней сделали? Ведь за этой маской дисциплины наверняка скрывается испуганный, одинокий ребенок. Иначе и быть не может.

Девушка тут же решает действовать. Она присаживается рядом с малышкой и берет ее маленькую ручку в свою. Кожа ледяная.

— Знаешь, Амина, — говорит девушка мягко, - я тоже иногда чувствую себя не в своей тарелке. Но это нормально. Важно оставаться собой и не бояться проявлять свои чувства.

Юная Джахидзе не отвечает, но в ее глазах мелькает что-то похожее на интерес. Давид же наблюдает за происходящим с интересом первооткрывателя. Никифоровой становится тошно. Амина не зверек, не игрушка, она просто маленький человек.

— Давид, выйдете, пожалуйста, — твердо говорит она хозяину дома.

Теперь мужчина выглядит удивленным. Ему явно давно никто ничего не приказывал, тем более в его доме.

Давид хмурится, его взгляд скользит по лицу Ольги с нескрываемым раздражением. Он явно привык к беспрекословному подчинению, и такое неповиновение для него в новинку. Однако, что-то в твердом взгляде Никифоровой заставляет его заколебаться. Возможно, ему любопытно, чем закончится эта сцена, или же он просто не хочет портить впечатление о себе в глазах гостьи.

— Хорошо, — ворчит он, поднимаясь со стула. — Но я буду рядом, если что.

Давид выходит из комнаты, оставив Ольгу и Амину наедине. Никифорова нежно сжимает маленькую ручку в своей, пытаясь согреть ее своим теплом.

— Милая, я знаю, что тебе сейчас тяжело, — тихо говорит она. — Но ты не одна. Я здесь, чтобы помочь тебе. Расскажи мне, что тебя беспокоит.

Девочка упрямо молчит, но в ее глазах появляется искра осознанности. Оля чувствует, что пробила маленькую трещину в броне, которую Амина воздвигла вокруг себя. Это был лишь первый шаг, но он вселял надежду. Девушка гладит её руку, и чувствует, что Амина легко сжимает её в ответ.

Давида приходится поискать. В этом огромном доме можно запутаться, словно в лабиринте, но Ольга не просит помощи у ребенка — она не обязана помогать собственной няньке ориентироваться в пространстве.

Мужчина расположился в гостиной, по крайней мере так про себя называет Никифорова просторное помещение с черным кожаным диваном (полное отсутствие дизайнерской мысли), биокамином и маленьким стеклянным журнальным столиком. Всё. Больше ничего не было в этих белых стенах: ни картины на стене, ни торшера в углу, ни цветочного горшка. Девушка поражается столь откровенной пустоте. Кажется, что и в глазах Джахидзе она ее видит, потому что больше ничего, никаких эмоций, различить не может. Как и на идеально выбритом лице.

Глава 6

«Леденец» насквозь провонял потом, похотью, алкоголем и деньгами, которые клиенты суют за пояса для чулок и резинку лифчиков танцовщиц. Те, кто посмелее, принимают купюры после проведенного «сеанса» наверху в конвертах. Оля была не такой. Она никогда не позволяла думать себе, что разрешит еще хотя бы одному мужчине на свете прикоснуться к своему телу, да еще и за деньги. Ей противна одна только мысль о том, что можно заняться сексом, аж зубы сводит, когда видит, как очередная девушка ведет своего партнера на этаж выше. «Шлюха», — думает Никифорова, но не осуждает. У всех свои обстоятельства, она тоже не от хорошей жизни оказалась в клубе и вертит задницей перед мужиками.

Выполняя очередной пируэт около шеста, девушка думает о своей новой подработке. Отучившись в университете, она четко усвоила, что все проблемы детей идут от их родителей. Матери у Амины рядом не наблюдается, отец небось живет на работе, а ребенок предоставлен самому себе и нянькам. Наверно, это и стало решающим фактором, когда Амина решила стать удобной для всех вокруг, закрылась в своей раковине и не понимает, как ей жить, чего хотеть. Она банально не умеет этого.

Никифоровой горько на душе от того, как поступили с этой девочкой.

— Детка, садись ко мне на коленки, — не спрашивает, а велит, словно рабыне, один из завсегдатаев.

«Ага, прям с разбегу», — Оля помнит, что конкретно этот мордастый чувак ей никогда не платит за дополнительное внимание. Поэтому оборачивается в сторону двери и кивает одному из охранников, мол, тут твой клиент, забирай.

Она знает, что Амина – лишь одна из многих потерянных душ, которые ищут хоть какое-то подобие тепла в этом холодном мире. И она, как может, старается его дать. Не в виде советов или наставлений, а просто своим присутствием, своей эмпатией. Оля видит, как малышка смотрит на неё, как жадно ловит каждое слово, каждый жест. Словно ищет подтверждение, что не все потеряно, что есть еще шанс на нормальную жизнь.

Закончив танец, стриптизерша подходит к барной стойке и заказывает себе стакан воды. Ей нужно немного перевести дух и собраться с мыслями. Она не может просто взять и решить все проблемы Амины, но она может стать для нее маяком, показать, что есть другой путь, что можно быть сильной и независимой, даже если в детстве тебя лишили этой возможности.

Никифорова примерно понимает, как нужно действовать, но также осознает, что для этого придется общаться с Давидом теснее. А этого она отчаянно не хочет, потому что банально боится. Как бы этот мужчина не был красив, внимателен и ласков, ей страшно до мурашек на коже, до хрипов в горле и бешенного стука сердца в груди. Оля боится того, чем все может закончиться, в какие темные дебри завести. А еще она боится боли, которая, несомненно, будет ждать её на перекрестке двух прямых, которые раньше никогда не пересекались — линий жизни девушки и мужчины.

«Мы из разных миров», — убеждает себя Ольга, закончив последний танец. На часах начало пятого утра. Ладони у нее саднят, как и мышцы во всем теле. Сегодня пришлось выполнять самые трудные трюки на пилоне.

«У нас нет ничего общего», — повторяет про себя, переодеваясь в гримерке и пытаясь смыть дурацки-мягкий макияж с лица. С волосами ничего не сможет сделать, потому что залила их супер стойким лаком для волос с блестками.

«Я не могу снова наступить на те же грабли», — уже просит сама себя девушка, садясь в такси.

И едет по адресу Давида Джахидзе, ведь он так милостиво предложил пожить у него в гостевой комнате, якобы для того, чтобы Ольга не отвлекалась от работы с его дочерью. По его тону тогда девушка поняла, что мужчина собственным словам не верит.

Заходя снова в этот дом, она кожей ощущает, насколько здесь уныло, сердцем чувствует пустоту, пронизавшую каждый квадратный метр. И её это ошеломляет непонятной мыслью: «Как долго они так живут?». Как долго в этом доме не появляется солнце, согревая его своими лучами? Как долго маленькая семья не чувствует абсолютно ничего, пребывая в своем вакууме? И сколько еще будет это продолжаться, снедая Джахидзе и Давида, и Амину?

Ключ Оля вставляет в скважину тихо. Пусть дом и огромный, она все равно боится разбудить скрежетом девочку.

В гостиной горит тусклый свет от верхней лампы, которая причудливым кругляшом располагается прямо посередине потолка. И Давид тут. Устроился на диване. Никифорова замирает. Не рассматривая его особо, но поражаясь тому, что в столь ранний час — едва стукнуло шесть утра — он уже при полном параде. Идеально выглаженный темно-серый костюм, туфли, волосы уложены, а запах туалетной воды доносит до Оли, не смотря на приличное количество метров между ними. Ну не нормально это всё. Нельзя быть двадцать четыре на семь в подобном состоянии.

Если присмотреться, то можно заметить и залегшие тени под глазами, и усталость в легких морщинках у уголков губ. Жалость — вот что чувствует танцовщица, смотря на него. Не то отчаянное краткое желание поцеловать, а жалость к человеку, который, кажется, забыл как жить, лишь существует, занимаясь привычными ему делами, полностью погружаясь в них и не обращая внимания ни на что вокруг.

Глава 7

На блестки в волосах Давид обращает внимание раньше, чем даже на лицо Ольги. Они причудливо мерцают под тусклым светом лампы, и мужчина не может отвести от них глаз.

— Давид, доброе утро, — приветствует девушка его, взмахну своими невозможно длинными ресницами. По крайней мере они таковыми ему кажутся. — Вы сегодня что-то рано.

— Еще не ложился. И прошу снова: называй меня на «ты».

Он замечает легкий румянец на щеках Никифоровой и некстати думает о том, как же так получилось, что он решил помочь незнакомке, ведь раньше альтруизмом не страдал. А тут, едва услышал от задолжавшего щенка, что за него может выплатить деньги девушка, скривился от омерзения. Нет, Давид Джахидзе никогда не считал себя святым, но и до крайностей не доходило. Может, он и не все говорит Ольге, но подло с ней точно не поступает. Так он думает.

— Ты так и не оставила работу в клубе, — констатирует мужчина факт.

Ему от этого факта никак.

Абсолютно.

Но почему тогда он сказал с той самой интонацией, которую раньше постоянно слышал от своей весьма ревнивой жены?

— Не оставила. Даже с учетом ТВОИХ денег я не могу себе позволить потерять там место. Еще же и жить на что-то надо, — дергается, как от пощечины, Ольга, но отвечает честно.

— Сейчас ты живешь здесь. Бесплатно. Ты ешь здесь. Бесплатно. Такси я тебе оплачиваю и ничего не прошу взамен.

Непривычное чувство давит у него в груди на сердце.

Но Давид запихивает его куда поглубже.

Не хочет...

— И я вам за это благодарна. Очень надеюсь, что не попросите, — смотрит девушка чуть ли не умоляюще.

Мужчина хмыкает, отворачиваясь к окну. За стеклом лениво плывут серые московские тучи, отражая такое же серое настроение внутри него. Он прекрасно понимает, что Ольга сейчас чувствует себя обязанной, загнанной в угол.

И это его раздражает. Раздражает не потому, что ему неприятно видеть ее в таком состоянии, а потому, что он сам поставил ее в это положение.

Помог называется.

Нужна ли вообще была эта помощь?!

— Не стоит благодарности, — бросает Давид тихо, стараясь придать голосу непринужденность. — Просто так получилось.

— Я смотрю, у тебя всегда что-то как-то «получается», — передразнивает Никифорова, потеряв свое хваленое терпение.

В комнате повисает неловкое молчание. Ольга не знает, что еще сказать, переминаясь с ноги на ногу, и Джахидзе чувствует, как нарастает его собственное раздражение. Он не привык к такой атмосфере, к этим полутонам и недосказанностям. Он всегда предпочитал ясность, четкость, определенность. Но с этой девушкой все как-то иначе.

Не так, как обычно.

Наконец, девушка нарушает молчание, ее голос звучит чуть тише обычного:

— Мне пора. Спасибо за разговор. К Амине я зайду после обеда. У нас сегодня по плану прогулка в городе. Если ты не против.

Нет. Не против.

Потому что хочет дочери счастливого детства, которого сам не смог обеспечить, не смотря на миллионные счета.

Давид кивает, не поворачиваясь. Он слышит, как она выходит из комнаты, и облегченно выдыхает. Снова один. В привычной для него обстановке. Но почему-то это одиночество сегодня кажется особенно острым и неприятным.

Оттого, что отвык вот так долго разговаривать.

Тем более с красивой девушкой.

Оля красивая.

Он трет глаза, пытаясь прийти в себя от тех ощущений, что не дают спокойно дышать. Вдох-выдох. Вот так-то лучше.

Телефон успевает тренькнуть пару раз, прежде чем Давид поднимает трубку.

— Да, — отрывисто отвечает он.

— У нас проблемы.

Этот голос Джахидзе ненавидит до глубины души, потому что он никогда ничего хорошего не говорит.

— Алый, только не тяни, — просит мужчина, тяжело выдыхая.

Забыться бы сейчас со стаканом виски.

Напиться...И уснуть.

Но полноценный сон к нему не идет уже несколько дней, разве что на пару часов, чтобы проснуться от кошмара.

— Что на этот раз? — он старается сохранить спокойствие, хотя нутро уже скручивает в тугой узел тревоги.

Так всегда бывает.

Не смотря на всё пережитое за долгие годы.

— Заказчик слился. Вернее, не так. Он мертв, Давид. И все указывает на то, что это наша работа.

Мир вокруг словно замирает. Мужчина чувствует, как кровь отливает от лица, оставляя неприятную пустоту. Мертвое молчание тянется мучительно долго, пока он пытается осмыслить услышанное.

— Это невозможно, — хрипло произносит он, наконец. — Мы сработали чисто.

— Чисто, не чисто, а полиция уже копает. И копает в нашу сторону. Боюсь, что скоро к тебе придут, друг.

Так он его редко называет.

— Черт! — вырывается у Джахидзе. — Нужно срочно заметать следы. Встречаемся через час на старом месте. И никаких телефонов.

Бросив трубку, он рывком поднимается с дивана. От былого серого, как туман, умиротворения не осталось и следа. В голове лихорадочно проносятся варианты действий, каждый из которых хуже другого. Он понимает, что игра перешла на новый уровень, и на кону стоит не только его свобода, но и жизнь.

Как это было много лет назад, когда он только начинал вести дела.

Тяжелое время.

Тяжелые решения.

Тяжелые последствия.

«Еще бы знать, что за крыса в рядах моих ребят завелась», — еще немного, и Давид потеряет то терпение, которое нарабатывал не годами, а десятилетиями.

Что весьма трудно.

Особенно, когда хочется разбить кому-нибудь голову.

Он целует сонную дочку, зайдя к ней в комнату. И сердце замирает он давно забытой нежности. Потому что она его малышка. Чудо, рожденное из противоречий и ненависти. Ребенок, которого он боготворит. Та, что не дает ему сорваться в злость ко всему миру. Давид гладит её по голове невесомо, едва касаясь.

— Амина, — шепчет так тихо, что даже сам себя не слышит. — Хорошего тебе дня, милая.

Уходит неслышно, мечтая о том, что и вечером вновь увидит свою девочку.

И другие мечты есть. Пока еще туманные. Об Ольге. Оленьке. Олечьке.

Глава 8

Жить в этом доме невыносимо тяжело. Серый цвет давит не только на восприятие, но и на настроение. Поэтому, когда Давид приходит после работы (удивительно рано), Оля только морщит немного нос, унюхав на нем запах чужой женщины. Приторные духи заставляют её задыхаться.

Отвратительно.

Непозволительно.

Но она никто в этом доме. Высказать претензии? Смешно. Никогда не решится. Возмутиться? Не имеет права.

Она просто воспитательница для ребенка. Гувернантка, нянька.

И все-таки заглядывает в его комнату, когда уверена, что Давид спит.

Сквозь щель между дверью и косяком, Никифорова замечает и скинутое одеяло, и мужское тело. Абсолютно голое. Мужчина раскинулся звездой на белой простыне, вытянув руки и ноги. Ольга чувствует, как краснеют её щеки, потому что в первую очередь она опустила взгляд ему на пах. Там среди аккуратно постриженных темных волос лежит член. Он не в полном спокойствии, нет. Он полувставший, и у девушки даже получается разглядеть каплю смазки на уретре. Видимо, мужчине снятся интересные сны.

А потом Оля чувствует запах.

Приторными женскими духами несет.

И ей становится тошно.

Игривое настроение, что было захватило ее, мигом испаряется.

Никифорова отшатывается от двери, словно прикоснулась к раскаленному утюгу. Сердце бешено колотится у нее в груди, грозя вырваться наружу. Она прижимает ладонь к ней, пытаясь унять дрожь. Что она только что видела? Зачем вообще подошла к этой проклятой двери?

Ее ноги словно приростают к полу. Она не может пошевелиться, не может отвести взгляд от щели, сквозь которую еще несколько секунд назад наблюдала за спящим Давидом. Но теперь все было иначе. Теперь там был не просто спящий мужчина, а мужчина, оскверненный чужим запахом, чужой близостью.

Тошнота подкатывает к горлу.

Ольга зажимает рот рукой, чтобы сдержать рвотный позыв. Бежит в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Привалившись к ней спиной, она сползает на пол, чувствуя, как по щекам текут слезы.

И с чего вообще плачет? Непонятно.

Он же ей не более, чем просто работодатель.

Она ненавидит в моменте этот дом, ненавидит Давида, ненавидит себя за то, что позволяла себе даже мимолетные фантазии о нем. Никифорова здесь никто, всего лишь гувернантка. И ей не стоило забывать об этом ни на минуту. Ей остается только одно – пережить этот день, а вечером уйти на более понятную работу. Забыться в танце и не думать ни о чем.

— Ольга Викторовна, а куда мы идем? — спрашивает Амина, когда они бродят по городу больше часа.

Она одета в такое красивое черное платье, что выглядит, как принцесса, и Оля не может не умилиться, смотря на нее.

— А разве у прогулки должна быть конкретна цель? — отвечает девушка вопросом на вопрос.

— Необязательно. Но нельзя брести, как в тумане.

Слишком взрослые слова для такой малышки. Откуда только понахваталась?

— Мне просто нравится гулять с тобой, — добавляет Никифорова, легонько сжимая крошечную ладошку девочки в своей руке. — Смотреть, как ты удивляешься всему вокруг, как задаешь тысячу вопросов в минуту. Это бесценно. Такая ты мне очень нравишься.

Джахидзе задумывается на мгновение, ее взгляд блуждает по мощеным улицам, по витринам магазинов, отражающим огни города.

— А почему люди грустные? — вдруг спрашивает она, указывая на прохожего с опущенными плечами и печальным выражением лица.

Ольга вздыхает. Как объяснить ребенку сложности взрослой жизни?

— У всех бывают трудности, Ами. Иногда просто нужно время, чтобы справиться с ними. Но знаешь что? Твоя улыбка может сделать их день чуточку лучше.

Девочка расплывается в широкой улыбке и тянет гувернантку в сторону уличного музыканта, играющего на саксофоне. Мелодия льется легко и непринужденно, заполняя пространство вокруг теплом и радостью. Девочка начинает пританцовывать, и Оля не может удержаться от смеха, глядя на ее движения. В этот момент она чувствует, как отступает усталость и тревоги, а сердце наполняется любовью и благодарностью. Возможно, она права, и у прогулки не должно быть конкретной цели. Главное – быть вместе, разделять радость и поддерживать друг друга в моменты грусти.

Особенно прекрасно то, что Амина выглядит куда более живой, чем дома. Как если бы вдруг кто-то намагичил экстренное преображение. Но Никифорова боится, что как только они вернутся домой, то девочка закроется в себе вновь, словно в раковину залезет.

И Ольга не знает, как ей с этим быть. Она ведь взяла на себя ответственность. «Хороша нянька, ничего не скажешь», — недовольно ухмыляется своим мыслям.

Все происходит именно так, как и думала — едва увидев дом, Амина замолкает. Лицо её превращается в безмолвную маску.

— Ами, — вновь зовет девочку домашним именем.

— Да, Ольга Викторовна?

Безразличие в голосе.

Страшное безразличие.

Дети. Такими. Не. Бывают.

Ольга чувствует, как внутри нарастает беспомощность. Она не психолог, не чудотворец. Она просто человек, которому доверили маленькую, хрупкую душу, пусть и за большие деньги. И сейчас эта душа снова ускользает, прячется в недоступные глубины.

Вечером, уложив Амину спать, Никифорова долго сидит на кухне, перебирая в голове события дня. Вспоминает светящиеся глаза девочки, ее заразительный смех, неуклюжие танцевальные движения. Неужели все это было лишь мимолетным видением? Неужели она так и не сможет достучаться до сердца Ами?

Она вспоминает слова девочки о грустных людях. Может быть, малышка видит то, чего не замечают взрослые? Может быть, она чувствует ту боль, которая скрыта за масками безразличия и равнодушия? И как помочь ей справиться с этой болью, как защитить от нее?

Не понимает.

Совершенно.

Внезапно в голову приходит мысль. А что, если попробовать рисовать? Амина хорошо рисует, Оля заметила это еще в первые дни работы. Может быть, через рисунок девочка сможет выразить то, что не может сказать словами? Может быть, краски и бумага станут мостиком между ее внутренним миром и внешним? Она ведь яркая. Вдохновенная.

Глава 9

Она незаметно как-то проникает в его жизнь. Просачивается, словно вода, и никуда уходить не собирается. Это Давид не разумом даже, а сердцем понимает. Как будто его банально ставят перед фактом — вот тебе Ольга, она всегда будет рядом, хоть ты тресни от злости.

А он злится. Так, как никогда раньше.

Даже когда его собственный отец в кровавый кусок мяса превращал своими жестокими кулаками.

Даже когда он влез в криминальные разборки еще совсем зеленым мальчишкой и получил две пули в кишки.

Даже когда та, которую так любил, сказала, что кувыркалась с его друзьями, а потом ушла, оставив с вдребезги разбитым сердцем.

Вот она сидит перед ним за обеденным столом, задумчиво уставившись в тарелку с яичницей, накручивает непослушный локон на палец, а ему хочется схватить за грудки девчонку. Встряхнуть так, чтобы ее белые ровные зубки клацнули.

А потом поцеловать. Впиться в слегка полные, даже на вид сочные, губы, показать, насколько небезразлична.

Укусить до крови. И пометить.

— Чего? — она заговаривает первой.

Он вздрагивает от ее голоса, словно пойманный с поличным. Откашливается, пытаясь скрыть смятение.

— Ничего, — бурчит мужчина, отводя взгляд. — Просто задумался.

Оля хмыкает, но ничего не говорит. Продолжает ковыряться в яичнице, словно это не еда, а сложная головоломка. Давид наблюдает за ней исподтишка. За тем, как солнце играет в ее светлых волосах, за тем, как чуть вздрагивают ресницы. Бесит. Невероятно бесит это ее спокойствие, эта ее невозмутимость. Будто она и вправду здесь навсегда. Будто он не Давид, способный сломать любого, кто встанет на его пути, а беспомощный котенок, которого приютили.

Джахидзе с силой отодвигает от себя тарелку, и та противно скрежещет по столу. Девушка вздрагивает и поднимает на него удивленные глаза.

— Хватит, — рявкает Давид, поднимаясь из-за стола. — Не могу больше.

Он видит, как в ее глазах мелькает испуг, и ему становится противно от самого себя. Он ведь не чудовище, в конце концов. Хотя, может, и чудовище. Какая разница? Он уходит, хлопнув дверью так, что со стены сыпется штукатурка. Ему нужно побыть одному. Ему нужно подумать. Ему нужно понять, что, черт возьми, происходит.

— Па, — Амина находит отца в кабинете.

Для него это что-то новенькое. Обычно дочь с ним разговаривает лишь по необходимости, то есть крайне редко. И в кабинет никогда не приходила.

Давид не знает, радоваться этому или печалиться. «Но я принял правильное решение, когда попросил Никифорову заняться Ами», — кивает он собственным мыслям.

— Па, — повторяет Амина, робко замирая у порога. В руках она сжимает какой-то листок бумаги.

Мужчина откладывает ручку и смотрит на дочь с внимательным ожиданием. Он видит, как она неуверенно переминается с ноги на ногу, и в его сердце зарождается надежда. Надежда на то, что между ними, наконец, начнет налаживаться связь.

Ему бы этого хотелось.

— Что-то случилось? — мягко спрашивает он, стараясь не спугнуть этот хрупкий момент.

Девочка делает несколько шагов вперед и протягивает отцу листок.

— Это приглашение на родительское собрание. Ты подпишешь, что снова не прийдешь?

Давид берет листок и пробегает глазами текст. Родительское собрание. Обычная вещь, но в контексте их семьи это кажется чем-то значительным. Он поднимает взгляд на девочку.

— Я пойду, — говорит он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и доброжелательно. — Конечно, я пойду.

И почему раньше не задумывался о том, насколько наплевательски относится к собственному ребенку. Ни разу ведь не был в школе у нее. Ни на первое сентября, ни на спектаклях, ни на открытых уроках.

Считал, что есть дела поважнее.

Досчитался, ага.

Амина смотрит на него с недоверием. В ее глазах читается немой вопрос: «Почему сейчас?». Мужчина понимает ее скепсис. Он сам бы себе не поверил на ее месте. Столько раз он обещал быть рядом, но всегда находились причины, чтобы отложить, перенести, забыть.

Он берет ее руку в свою. Ее ладошка такая маленькая и теплая. Хрупкая. Чувствует, как дрожит ее рука, и ему становится стыдно. Стыдно за все пропущенные моменты, за все несдержанные обещания.

— Я знаю, что подвел тебя, милая, — говорит он, глядя ей в глаза. — Знаю, что ты не веришь мне. Но я действительно хочу пойти. Я хочу знать, чем ты живешь, что тебя волнует. Я хочу быть твоим отцом.

Девочка молчит, но в ее глазах появляется искорка надежды. Маленькая, едва заметная, но она есть.

— Хорошо, — тихо говорит Амина, и Давид чувствует, как камень падает с его плеч. — Тогда я скажу учительнице, что ты придешь.

Он улыбается и обнимает ее. Может быть, еще не все потеряно. Может быть, у них еще есть шанс стать настоящей семьей. Он обязательно воспользуется этим шансом.

***

В этот вечер, когда Оля начинает собираться в клуб, Давид срывается, едва увидев, в чем она одета.

Крошечный топ с блестками не прикрывает ничего.

Кожаная черная юбка скорее похожа на широкий пояс.

А обута Никифорова в туфли с непозволительно длинными каблуками.

Еще и улыбается чему-то, задумавшись.

– Ты серьезно? – рычит Джахидзе, преграждая ей путь в коридоре. В глазах – бушующий ураган, готовый смести все на своем пути. – Ты так собираешься выйти из дома?

Девушка вздрагивает от неожиданности, отрываясь от своих мыслей. Улыбка тут же слетает с лица, сменяясь растерянностью.

– А что не так? – тихо спрашивает она, чувствуя, как внутри все сжимается в тугой комок.

Она ведь специально выбирала этот наряд, стараясь выглядеть особенно привлекательно. Для сучьих клиентов «Леденца».

– Не так? Да тут все не так! – Джахидзе жестикулирует, обводя ее взглядом с головы до ног. – Ты выглядишь... Ты выглядишь как... Как будто собираешься на панель!

— Да нет, всего лишь на работу. Но там же ты меня и нашел, разве нет? — усмехается Ольга.

Она, не ожидая такого удара, отшатывается назад, словно от пощечины. Слова Давида ранят ее в самое сердце. Она чувствует, как слезы подступают к глазам, но старается сдержаться.