Una casa che ha profumo di felicità

Дом и библиотека

Дом стоит чуть в стороне от города. Не в глуши, нет — до ближайшего магазина можно дойти пешком, но в то же время достаточно далеко, чтобы ночью слышно было только ветер и тихую поступь кошачьих лапок по полу. Дом — старый, ухоженный. Его бревна скрипят не от старости, а от скверного характера. Светлый, с облупившейся краской где-то у подоконника фасад, словно сам Дом улыбается криво, но так искренне.

На маленькой веранде — два кресла: Её — плетёное, с тёплым пледом, второе — немного чужое, но с каждым днём обживаемое. Возможно, им пользовались до Него. Возможно, это просто кресло.

Внутри дома гостиная. Много мягкого света. Занавески на завязках, широкий подоконник — на нём удобно расположиться с книгой. На полках живёт чай, расставленный по баночкам, подписанным от руки. Здесь спит одна из кошек, обычно Мияко. На столе — недопитая чашка и книги в стопке, потому что "не хочу убирать, ещё вернусь".

На кухне нет микроволновки, зато есть старая духовка с характером и надписью "резко не открывать — обидится". Полка с продуктами, ничего лишнего, только самое нужное, без излишеств. Рука уже помнит, где стоит "Её" кофе, где "Его" чай, где спрятано миндальное молоко, даже если кто-то молчит.

Комната не столько "девичья", сколько по-настоящему "Её". Спокойные, приглушенные, пастельные цвета, приятные на ощупь, мягкие ткани и лёгких беспорядок. В одном углу — косметика и уход, подобранные с особой тщательностью. В другом — огромная плетёная корзина с пледами, потому что Она ненавидит холод.

Тихая гавань в ванной. Там всегда чисто, пахнет мятой и чем-то ещё. Его зубная щётка всё ещё стоит отдельно, но Она сама иногда убирает её в кружку, которую когда-то купила для себя.

Дом дышит, он живой, щёлкает, шепчет, добродушно поскрипывает. Когда Ей плохо, в нём становится теплее. В нём запах травы, чистого белья, цитруса и немного пыли с книг. Лампы с кружевными абажурами, гирлянды, аромасвечи. Она не любит верхний свет — Он это знает. Мияко и Цукико — часть Дома. К ним тоже был найден подход. Мияко спит с Ней, Цукико — на Его плече, пока Он читает.

Библиотека занимает целую пристройку Дома, когда-то давно там была мастерская, но Она переделала её под книги. Поставила массивные, местами потемневшие от времени, но всё также тёплые шкафы — от пола до самого потолка. Какие-то книги стоят в два ряда, где-то торчат, используемые в качестве закладок, открытки. То тут, то там найдутся засушенные цветы, Она любит собирать гербарий, а Он любит Её маленькие записки, оставленные на клочках бумаги или полях книг. Он поставил кресло-гнездо, чёрное, плетёное, совсем такое, о котором мечтала, в котором можно свернуться клубком, погружаясь в новый мир. Оно стоит у окна, а рядом — кофейный столик, где всегда стоит кофе и жёлтая настольная лампа. В дальнем углу — старинный, винтажный глобус, Она никогда его не вращает, зато любит легонько пробежаться кончиками пальцев по корпусу. На полу тёплые, не новые ковры, подаренные бабушкой. В библиотеке всегда пахнет бумагой, тонкими духами и лавандой, которую Она спрятала в тканевых мешочках между книг. Дверь — деревянная, с витражным стеклом, сквозь которое солнце разбивается тысячей зайчиков, она слегка скрипит, но этот звук дорог, как память: будто Дом шепчет "пойдем читать". Он обожает бывать там, иногда берёт том и читает его вслух, лёжа на ковре, иногда просто сидит в кресле-качалке и наблюдает, как Она листает "Гордость и предубеждение" или "Квантовую теорию недопоцелуев". Кошки тут ведут себя тише — они-то знают, что книги тоже живые.

Далия — тишина между страницами. Словно кофе — не каждому по нраву вкус, но тот, кто распробует, уже никогда не забудет. У Неё тонкая, почти прозрачная чувствительность: к словам, взглядам, запахам. Мир вокруг слишком громкий, поэтому Она создала свой, в нём приглушенный свет, книги, кошки и тишина... Она интроверт, но это не значит, что закрылась от мира. Её тишина — выбор, а не отстранённость. Она слышит и видит то, что остальные пропускают. Она любит свои привычки и ненавидит резкие запахи.

Арен — живой. Ростом чуть выше Её — может, на полголовы, а может и больше. Кудрявый брюнет, постоянно лохматый, даже если только что причесался, со странным спокойствием в глазах. Но не тем, в котором прячется пустота, а тем, которым делятся книги, ночные разговоры и понимание, что любой вопрос — множество ответов, и не один из них неправильный. Замечательное чувство юмора, и иногда Он говорит такие вещи, от которых не знаешь — смеяться или записывать. Тверд, умеет быть опорой. Любит не громко, не вслух, а жестами. Напомнит докупить уход, помнит, что Её нельзя лактозу, учит Цукико не прыгать на полку с чаем. Он не из тех, кто скажет "я люблю тебя" в лоб, Он оставит банку с кофе и записку:"Моей Ведьмочке".

Стук в (дверь) сердце

Шёл дождь. Нет, не ливень — скорее, морось, уставшая и немного настойчивая. Туман тихо стелился над землёй, точно тонкий шерстяной плед, и Дом размеренно дышал, будто ожидал чего-то. Или кого-то. Привычное утро: кофе с молоком, потому что сладкий кофе Она не любит — затем книги, плед и Мияко, уснувшая на подоконнике. Цукико носилась по Дому, охотясь на солнечные пятнышки, изредка просачивающиеся сквозь свинцовые облака. В мае Дом особенно ласков — свежий, чуть влажный, разряженный воздух, просачивающийся через приоткрытую форточку, пахнущий яблоневыми цветами, травой и ещё чем-то лёгким, едва уловимым, будто ожиданием. День был ленивым, даже размеренным, тёк неспешно, тихо, как ручей. Она читала Юми Канэко — медленно, вникая, выделяя простым карандашом особенно хорошие моменты. Ужин был скромным — простая творожная запеканка с овощами. После уселась в оконной нише, наблюдая, как ветер поглаживает траву.

Вечер медленно опустился на город, стало прохладнее, Дом словно приобнял стены, чтобы сохранить тепло. За железными, коваными воротами мерцал свет — не электрический, а живой, тёплый, как дыхание камина. На плите пыхтел чайник, Она готовила вечерний чай — ромашку с мятой, почему-то на две порции. Пританцовывала, напевая старинную балладу. Кошки попрятались где-то по углам. Ей было спокойно, нет тревоги. Просто покой.

И тогда в дверь постучали. Не громко, почти вежливо. Раз, два... пауза. Потом ещё дважды. Как будто кто-то с другой стороны неуверенно коснулся воздуха. Вскинула голову, на секунду замерла, прислушиваясь, прижимая чашку к груди — Она так делала, когда волновалась. Кошки проснулись почти одновременно. Цукико вскочила и направилась ко входу, Мияко так и осталась в кресле. Стук не повторился, он прозвучал единожды, точно удар сердца.

Она подошла, приоткрыла дверь и замерла — там был Он. Стоял, только вышедший из леса. На плечах — косуха, волосы чуть влажные от тумана, тяжёлые кудри падали на лоб, в руке корзинка с ароматным пирогом, глаза внимательно рассматривали её. Словно не удивлён встрече. Как будто знал, кто живёт в этом Доме, даже если никогда не бывал здесь раньше. Пальцы зацепились за лямку рюкзака, губы приоткрылись, будто хотел что-то сказать, но слова запутались на выходе.

— Здравствуй, — сказал Он. Голос Его был низким, спокойным. — Я… быть может, пришёл не туда?

Дом, ожив, заскрипел где-то в глубине. Пробежался сквозняк по коридору. Мияко мягко спрыгнула с кресла и медленно подошла к двери. Он посмотрел на неё, затем снова на хозяйку дома.

— ...не потерялся, — Она наконец-то совладала с собой — просто пришёл раньше.

Он улыбнулся, широко, искренне. Было в этой улыбке что-то... правильное. Что-то до боли знакомое.

— Я войду?

Она кивнула. Не сразу, правда, но кивнула. Он с порога разулся, Дом одобрительно хмыкнул старыми бревнами. Она протянула сухой, тёплый плед, не спрашивая, кто Он, откуда, зачем пришёл и будет ли чай. Просто предложила — и Он взял.

На кухне пахло травами и чем-то сладким, позже Он узнает, что это домашнее варенье из спелой малины. Они молчали. И было в этой тишине всё: неловкость, интерес. Будто двух интровертов заперли в одной комнате, и они решили не сопротивляться.

— Здесь уютно, — произнёс Он, скользя взглядом по книжным шкафам. — И... волшебно.

— Дом давно меня знает. Он уже понял, что мне нужно. — Она спрятала ухмылку в чашке.

Он внимательно разглядывал Её.

— А ты?

— Пока ещё разбираюсь.

Они пили чай, говорили о погоде, книгах, об всём на свете, Он узнал, что у Неё непереносимость лактозы, и предложил к пирогу яблоки. Цукико устроилась у Него в ногах. Мияко — на подоконнике поближе к Ней. Незаметно подкралась ночь, кончился дождь. Она закрыла за Ним дверь и замерла. Приложила пальцы к сердцу. Тихо. Но по-другому. Теперь всё будет по-другому.

Он не представлял, зачем пришёл, но когда уходил — знал, что это не последняя их встреча. Оглянулся, когда Дом уже скрылся из виду. Там в окне — Она, и две кошки сидящие по бокам. Уютный свет от лампы и книга, которую Она продолжила читать после Его ухода.

Комната, где хранятся разговоры

Она любила вечера. Особенно такие, когда тени мягко, без острых углов ложились на Дом, когда тишина была тёплой, наполненной дыханием, когда звуки затихали — шорох страниц, бульканье чайника, негромкий смех. Он лежал на полу, скрестив ноги, закинув руки за голову, рассматривая потолок, Цукико свернула удобно устроившись на Его груди. Она сидела на подоконнике, поджав под себя ноги и следила за огнями в окне. Они расположились в маленькой комнате, будто специально придуманной Домом для таких моментов. Через приоткрытое окно свежий воздух приносил ароматы влажной травы, распустившихся яблонь и прочих запахов весенней ночи. На низком столике стояли две чашки, Её с кофе — терпкий аромат вился вверх густым душистым облачком, Его с чаем стояла напротив.

Где-то в глубине Дома скрипнула лестница, отзываясь протяжным эхом, мягкий свет от старинной лампы разливался по помещению, размывая границы между тенью и светом, превращая всё в тёплый акварельный рисунок.

— Ты напоминаешь ведьмочку, — неожиданно произнёс Он, улыбаясь краем губ. — Но не ту, что в книжках злую и сварливую. А ту, которая знает, как говорить с Домом, и кошками.

— Ведьмочку? — фыркнула, переспрашивая, глядя на Него сверху вниз.

— Ведьмочку. У тебя такой взгляд... колдовской. Словно ты знаешь больше, чем говоришь или думаешь. А твой утренний кофе? Варишь так, что я почти готов предать чай. — сказал и сам рассмеялся. Она подхватила общее веселье, смех был лёгким, приятным. — Мияко, растянувшаяся в Её ногах, приподняла голову и настойчиво потребовала почесать за ушком.

Здесь разговоры складывались сами собой. Прятались в трещинки паркета, укутывались в складки штор, оставались в книгах, живущих на полках. За окном пробежался ветер, принеся перезвон ландышей, звенящих в такт беседе. В этом шорохе была целая история, Дом бережно собирал слова, чтобы возвращать к ним в тихие минуты.

— Расскажи мне, — Приподнялся на локтях, чтобы посмотреть в Её глаза. — Какая книга или фильм произвели на тебя сильнейшее впечатление?

Она задумалась, положив голову на колени. Ветер перешёптывался с молодой зеленью, как старый друг, знающий её тайны.

— Я не смотрю фильмы — спустя минуту тихий ответила. — Предпочитаю коротать время за книгами. Самая запомнившаяся на сегодняшний день "Вы найдете это в библиотеке", истории пяти людей, ищущих себя. А ты? Твой самый счастливый день.

— Не знаю, может — сегодня? Тихие, небольшие, просто... дни, когда ничего не давит. Знаешь, когда пахнет солнцем и спокойствием.

Она спрятала смущённую, робкую улыбку в ладони. Тепло стало почти осязаемым, обволакивало пространство.

— Тебе не кажется, что мы странные? — вдруг спросила. — Сидим тут, пьём горячие напитки почти в темноте, вместо того чтобы куда-то бежать. Ведём задушевные разговоры — и наслаждаемся этим.

— Мы и есть странные, — шёпотом ответил Он. — Не в этом ли счастье?

Кошки мягкими поступью перемещались по комнате, Цукико удобно устроилась на Его коленях, позволив тому почесывать себя за ухом. Мияко выбрала сторожить ночь на подоконнике. В их мире царствовал закон молчания, где прикосновения значили больше тысячи слов.

Она молчала, лишь слушала. Её удивляло, как с Ним просто говорить о том, что обычно остаётся в мыслях. Время расплывалось, становясь осязаемым, словно сам Дом заворачивал их в ткань.

— Ты когда-нибудь боялась тишины?

— Нет, — честный ответ. — В тишине я отыскала себя. И ответы.

— И вправду Ведьмочка, — усмехнулся Он.

Она просто кивнула, принимая это без спора, потому что есть прозвища, которые въедаются — попробуй вытрави. Ничего, скоро и Ему придумают ласковое имя. Хорошее имя. Любимое

В комнате снова воцарилась тишина, но это не было молчанием. Это был их разговор — на языке взглядов, дыхания, лёгких прикосновений и кошачьего мурчания.

И Дом, укрытый майской ночью, запоминал, как две души учились разговаривать, не разрывая тишины. Он вздохнул старым деревянным полом, будто улыбнулся.