Усни со мной

Глава 1.

Ева

День пролетает за консультациями так быстро, что я не успеваю опомниться, как на часах уже шесть. На улице уже темнеет. Света ушла пораньше — собирать чемодан перед вечерним вылетом в Тайланд. Я навожу порядок в офисе и в кабинете, просматриваю расписание на завтра — не перепутать бы ничего без помощницы.

Наконец, одеваюсь и выхожу. Останавливаюсь на ступеньках, чтобы закрыть дверь. Ключ, как всегда, заедает. Я аккуратно вытаскиваю его, вставляю снова — и со второго раза он поддаётся.

Замечаю боковым зрением едва уловимое движение. Что-то резко прижимается к моему лицу — зловонная, пропитанная химией тряпка. Успеваю заметить синие узоры на мужском запястье. Я резко втягиваю воздух — зря! — и тут же чувствую, как подкашиваются ноги. Оседаю, и чужие руки подхватывают меня под локти. Я даже не успеваю испугаться.

Всё становится чёрным.

...И остаётся чёрным, даже когда я прихожу в себя. Страх расползается по позвоночнику, как липкий сироп. Веревка режет руки, связанные за спиной. Перед глазами — чёрная ткань. Они что, надели мне на голову мешок? Я слышу шум дороги.

Кто они? Куда меня везут?

Утром того же дня.

Половина девятого. Я уже опаздываю, поэтому ускоряю шаг, несмотря на то, что на асфальте — лужи, а значит, мои светлые брюки будут сверху донизу заляпаны грязью.

Подхожу к кирпично-красной ободранной двери подъезда, жму на звонок. После трёх гудков дверь щёлкает и открывается. Взлетаю на третий этаж по лестнице — в старых пятиэтажках нет лифтов. Анфиса Петровна ждёт меня на лестничной площадке, приоткрыв дверь в квартиру. Оттуда несмотря на утро, уже веет запахом варёного лука из супа.

— Доброе утро! Здесь — лекарства, здесь — продукты, — я передаю ей два шуршащих пакета. — Простите, я тороплюсь, сегодня не зайду.

— Спасибо, Евочка, храни тебя бог! — слышу надтреснутый голос, уже сбегая по лестнице.

Залетаю в офис, на часах без пяти девять. Успела! Молодая женщина в светлом пальто уже ждёт меня. Я киваю Свете, моей помощнице, и скрываюсь с посетительницей в кабинете.

Всего за полчаса удается облегчить ей головную боль — дело было в спазме шеи. Я расписываю ей простую гимнастику и провожаю к выходу — приятно, когда сразу есть улучшения.

Довольная собой, я выхожу за кофе.

— Опять к бабке до работы бегала? — Света не скрывает скептицизма.

— Не к бабке, а к Анфисе Петровне. Она, между прочим, ветеран труда.

— Вот именно, и им бесплатно дают лекарства, и прибавки к пенсии у них хорошие. Она тебя просто использует.

Света принимается раскладывать маркеры и стикеры — она фанатично относится к идеальной организации пространства.

Я не продолжаю тему — Света не понимает моего волонтёрства, а я не считаю нужным объяснять причины, по которым уже несколько лет помогаю пожилым в своём районе. В конце концов, каждый решает для себя.

Я выбираю «эспрессо» на кофемашине и нажимаю кнопку.

— Если смотреть на жизнь цинично, то всех нас используют, Свет.

— Да, только за это есть какие-то бонусы. Ну, например, ты используешь меня как работника, но платишь зарплату.

Я шумно выдыхаю через нос. Света — отличная помощница, организованная и быстрая. Но в комплекте к её способностям идёт острый язык и цинизм. Иногда от этого устаёшь. Зато моя способность сглаживать острые углы и оптимизм делают из нас неплохой тандем.

Делаю глоток терпкого, горячего кофе. Зажмуриваюсь от удовольствия — это же какое-то счастье, каждое утро иметь возможность ощущать этот аромат и вкус.

Я открыла свой кабинет всего полгода назад, а клиентов уже столько, что запись забита на два месяца вперёд. Поэтому пришлось нанять помощницу — из-за такой загрузки у меня не хватает времени на то, чтобы заниматься расписанием и планированием.

Я — телесный терапевт, со специализацией на проблемах сна. Работаю на стыке доказательной медицины и альтернативных методик. В основном я работаю через тело, комплексно: это не только массаж и акупунктура, но и, например, терапия ароматами.

Интерес к лечению у меня с детства. Можно сказать, наследственный — бабушка была известной травницей. В детстве я ходила с ней в лес собирать травы, она учила меня сушить коренья, рассказывала про свойства растений. Мне всё было интересно, легко запоминалось. Бабушка говорила, что у меня дар.

Я не очень верю в магию, но когда кладу руки на человека, я действительно ощущаю тепло под кожей, как будто энергия сама течёт мне в пальцы.

Конечно, я не врач, но многое могу.

Я знаю, где у человека прячется тревога — в шее, в животе, в челюсти. Умею почувствовать зажим, который копился годами, — и отпустить его. Знаю, как дыхание может изменить давление, а прикосновение — вернуть контроль над телом. Я чувствую, когда человек держит боль внутри.

А то, из-за чего ко мне идут по сарафанному радио, — это талант настраивать сон. Без таблеток, без усилий, без борьбы.

Я мечтала быть врачом. Но медицинского университета в нашем городе не было, а денег на учёбу в другом — тем более. Мама растила меня одна, отца я даже не знаю. Поэтому я пошла учиться на медсестру — чтобы лучше понимать, как устроено человеческое тело. Медсестре найти работу несложно в любом городе, даже в столице, куда я переехала после учебы.

Хороший сон — роскошь в современном мире. Мои клиенты — мамы, дети которых уже выросли, а сон так и не восстановился. Бизнесмены, с таким запасом напряжения, что можно зарядить небольшую электростанцию. Пожилые и молодые, мужчины и женщины — измученные хронической бессонницей и усталостью.

И я чувствую, что помогать им — моё призвание. Видеть, как усталые глаза вдруг постепенно наполняются энергией, как движения из заторможенных и вялых становятся плавными и красивыми — лучшая награда.

Не знаю, даётся ли мне всё легко, потому что я по натуре оптимистка, или, наоборот — я стала оптимисткой потому, что у меня многое получается. Факт остаётся фактом: спустя всего несколько лет работы я смогла открыть свой крошечный кабинет и начать работать на себя.

Глава 2.

Глава 2.

Ева

В горле поднимается тошнота, то ли от рваной манеры езды, то ли от страха. Я стараюсь унять панику: дышу медленно, выдыхаю через рот. Когда пульс становится чуть спокойнее, пытаюсь расслабить верёвку, осторожно растягиваю её в стороны за спиной. Бесполезно — кажется, я только стёрла кожу на запястьях.

Чувствую, как к глазам подступает влага, и закусываю щеку изнутри — сейчас не время расклеиваться. Кто бы это ни был — нужно сохранять спокойствие и трезвую голову. По крайней мере, можно сделать вывод, что я нужна им живой.

Пытаюсь собрать максимум доступной информации, но зацепиться не за что: из ощущений — только гладкая кожаная обивка салона. Из звуков — только шум шин по асфальту. Замечаю, что он меняется — видимо, мы съехали с гладкого шоссе на просёлочную дорогу. Машину потрясывает, тошнота становится ещё сильнее, когда автомобиль разворачивается. К счастью, после этого мы останавливаемся.

Моя спина уже взмокла, руки дрожат, но когда дверца открывается, я всё равно отчаянно рвусь в сторону, мотаю головой, чтобы сбросить мешок.

Бесполезно — чьи-то пальцы железными тисками сжимаются на плечах, и меня буквально швыряют вперёд. Меня обдаёт запахом табака и мускуса, и от этого мутит так, что с трудом понятно, в каком направлении меня тащат.

Вдруг мы останавливаемся, верёвка на запястьях ослабевает. Лязг двери, толчок в спину и щелчок.

Руки свободны. Я снимаю мешок с головы, растираю занемевшие запястья. Сердце бьётся как у спринтера, поднявшись куда-то к горлу.

Я одна. Полумрак не слепит — наоборот, после темноты он кажется мягким, бархатным. Я медленно поворачиваю голову, позволяя глазам привыкнуть, осматриваюсь.

Комната большая, с полом из выбеленного дерева, тёмными шторами, задёрнутыми неплотно. Кровать — с фигурными ножками, резной узор на изголовье.

Я бросаюсь к окну. Никаких решёток. Тяну за ручку — оно открывается! Надежда вспыхивает и тут же гаснет: я высовываюсь — и резко отшатываюсь, ударяясь плечом о раму.

Под окном — обрыв. Гладкая отвесная скала. Метров тридцать, не меньше. Внизу — густая зелень. Ни дорог, ни людей.

Подхожу к кровати, откидываю покрывало. Провожу рукой по простыне из плотного, дорогого хлопка. Возможно, если её разорвать на несколько частей и связать из неё длинную верёвку, то я смогу вылезти из окна.

— Не советую, — ироничный мужской голос разрезает тишину. — По всему периметру наблюдение, а до ближайшего жилого пункта десятки километров. Ещё не было случаев, чтобы кто-то смог уйти. Живым, я имею в виду.

Я резко разворачиваюсь, сердце опять частит. Утренний посетитель смотрит на меня ухмыляясь. Он без пальто и без кепки, в сером пиджаке, в руках у него папка. Без головного убора видно, что он полностью седой, хотя на вид мужчине не больше пятидесяти лет.

— Я же говорил, что не стоит отказываться, — его голос звучит слегка раздраженно.

Слова седого больше не кажутся просто угрозами. Я вдруг понимаю, что я полностью в его власти — без связи, без документов, слабее физически, на его территории. Никто даже не знает, где я. Ужас сковывает челюсть, губы еле шевелятся.

— Что вам нужно? Вы незаконно меня удерживаете! — я пытаюсь звучать грозно, но голос ломается.

— Я уже говорил. Вы налаживаете сон пациенту, получаете свой гонорар. Ничего нового. Только теперь вы не можете отказаться, — он заходится резким, лающим смехом.

— Меня будут искать. У меня... Есть защитники. И я могу порекомендовать других специалистов. Я пока только начинающий телесный терапевт, — сверлю его взглядом, хотя голос дрожит.

Мужчина наклоняет голову так, что я не вижу его реакции. А потом поднимает подбородок, и я вижу, что узкие, бледные губы растянуты в неприятной улыбке.

Он отодвигает стул, садится, нога на ногу. Достаёт распечатку из папки.

— Евангелина Белянкина, двадцать пять лет. Рост сто шестьдесят пять сантиметров, глаза зелёные, брюнетка. Образование — медицинское училище, красный диплом. Из родственников только мать, шестьдесят лет, инвалидность второй группы, диабет. Не в браке, в личных отношениях не состоит. Детей нет. Работает с любыми нарушениями сна, хронической усталостью, психосоматическими проявлениями стресса. Особые приметы — татуировка ниже подвздошной кости слева: кельтский узел любви.

Я краснею. Об этой татуировке не знает даже мама.

Мужчина шелестит бумагой, показывая, что там ещё листов пять мелким шрифтом. Листов пять информации обо мне. Голову сжимает обручем. Мысли путаются. Как будто в моей реальности открылся портал в другой мир — грязный, тёмный, всё это время бывший где-то рядом. И о котором я даже не догадывалась.

— Мы знаем о тебе больше, чем ты сама, Ева.

Меня коробит оттого, что он перешёл на «ты», но я благоразумно молчу. Седой встаёт, кладёт папку на столик. Продолжает, смерив меня презрительным взглядом:

— Здесь — правила, которые тебе нужно соблюдать. Ознакомься. Если что-то нужно для работы — обращайся ко мне. Для этого звонишь по этому телефону и просишь передать информацию Юрию.

Он показывает на телефон у кровати, который я сначала даже не заметила.

Глава 3. Визуалы

Воланд

В воздухе висит тяжесть. Чутьё шепчет мне: не всё хорошо. На это нет ни одной рациональной причины — мы сидим в закрытом специально под нас баре на крыше небоскрёба. Уже практически договорились об условиях, и я считываю нетерпение на лице Глеба — младшего из моих парней здесь. Но я медлю. В голове мутно.

Здесь нет ни одного лишнего человека: все проверены, пробиты, изучены до молекул моей службой безопасности.

Я бросаю взгляд на Арта. Он едва заметным движением вскидывает подбородок — не видит никаких проблем.

Арт мне как младший брат. Я доверяю ему, как себе. Наши отцы потом и кровью отвоевали себе место в криминальном мире ещё до нашего рождения.

Мой отец — кандидат физических наук, но с академической карьерой не задалось, и он ушёл в тень: валютные операции, серый импорт. Объединился с отцом Арта, который крышевал спекулянтов. Небольшая банда, знаменитая жёсткими принципами, разрослась в целую империю всего за десять лет. Пережила девяностые, набрала мощь, выживая не только за счёт жёсткости и принципиальности, но и за счёт мозгов моего отца и отчаянности отца Арта.

Но никакой интеллект не может просчитать все риски. Так что последние шесть лет я управляю системой сам, а Арт стал моей правой рукой. Отцов мы навещаем на девятый день после Пасхи. На кладбище.

У нас два направления: серый импорт и защита политической элиты, по-простому – крышевание.

На мне — серый импорт, Арт — за крышу. Взгляды у нас в последнее время расходятся: я уверен, что надо избавляться от средневековых методов и переходить на современный формат, легализовать всё, что возможно. Например, я уже закрыл контрабанду, и как раз вовремя — в тот год сели почти все контрабандисты. Арт — за традиции. Считает, что нововведения убьют суть нашего дела. Но разница мнений — это нормально. И решения всё равно принимаю я.

Сегодня речь идёт об открытии нового канала: поставках технологического оборудования и обработанного золота из Турции и Эмиратов через серую зону. Если этот канал пойдёт, за ним — три страны, семизначные цифры, и одна фамилия, которую нельзя писать на бумаге.

Мы уже работаем с Бешеным и его ребятами по автомобилям, и нареканий никогда не было. Хотя в принципе те, к кому у нас есть нарекания, долго не живут.

Перечитываю условия ещё раз: все как и договаривались. Но я как будто не могу ухватить мысль, которая созрела и уже где-то на поверхности. В голове пелена. Эта пелена уже стала привычной в последние месяцы — потому что я не сплю уже больше полугода.

Арт толкает меня под столом ногой — мы сидим уже два часа, и пора бы заканчивать. Официанты ждут сигнала, чтобы подлить коньяка, но ни я, ни Бешеный не приложимся к бокалам, пока я не дам окончательного одобрения сделки.

Мне не нравится принимать решение в ватном состоянии, но выбора нет. Киваю, подтверждая, что мы договорились. Собираюсь, жму руку Бешеному — это тоже ритуал, от которого я бы предпочёл отказаться. Тощий официантик в белом доливает в бокал тёмную жидкость. Бешеный криво улыбается, поднимает стакан с коньяком. Ответным жестом я подношу свой, чокаюсь.

Вместо звона хрусталя воздух разрывает выстрел. Пальцы обжигает порохом, коньяк хлещет на стол.

Тело само срабатывает — лечу на пол, прикрывая Арта. Еще выстрел. Пахнет жжённой серой.

Вижу осколки, слышу чей-то хрип. Перед глазами чёрные мушки. Выдираю из кобуры ствол, ловлю белую рубашку в фокус и стреляю. Мимо. Фокус плывёт. Скалюсь, выпускаю ещё пулю. Снова мимо.

Официантик перекатывается по полу, уходит к выходу. Юркий, резкий. Профессионал. Стреляю ещё раз, достаю его в ногу. Вижу, что Бешеный блокирует дверь, в обеих руках по пистолету. Орёт.

Парни сгруппировались, тощего уже вытаскивают, обезоруженного. Глаз заплыл, на белом воротнике бурые пятна.

Арт поднимается, зрачки расширены, рубашка разорвана.

— Воланд, этот х... — в последний момент исправляется, — хрен на мне.

Я морщусь — даже в такой ситуации. Арт знает, что я не признаю брань.

— Стой. Проверь наших ребят. Всех. Особенно Глеба.

— Они чистые, Юра отвечает за каждого.

Я прикрываю глаза. Подавляю нахлынувшую слабость. Добавляю металла в голос.

— Проверь. Сам, без Юры. Мне отчёт на стол через полчаса.

— Принято, — у Арта на челюсти ходят желваки.

Но проверять ничего не приходится — в зал влетают парни Бешеного. Слышу отборный мат, и почти сразу их лидер подходит ко мне.

Боковым зрением вижу, как в углу бледнеет Глеб. Киваю Арту перекрыть выход.

Бешеный недобро смотрит в угол. В его кряжистой фигуре читается напряжение и готовность. Выплёвывает:

— Воланд, крыса с твоей стороны.

Глеб подчёркнуто расслаблен и спокоен. Будничным жестом проводит по выбритым узорам на затылке.

Но я уже вижу, как у него дёргается жилка на виске. И чувствую его страх. Липкий, вязкий.

Подхожу к Глебу. Смотрю в глаза. Нахожу там все ответы. Ну вот и хорошо, сэкономили время на проверке. Ствол твёрдо ложится в руку.

Глава 4.

Ева

Цепкие чёрные глаза прошивают меня насквозь, как игла бабочку. Он пытливо изучает меня, словно ощупывает изнутри. Я с трудом разрываю контакт взглядов, чувствуя себя выпотрошенной. Мельком оглядываю его, опуская глаза.

Мой пациент крупный, загорелый мужчина. У него красивое, хищное лицо. Бритые виски, короткая чёрная борода. Татуировки начинаются уже с шеи, уходя ниже, под ворот белой рубашки. Он и похож на бандита, и непохож — сдержанный, осанка прямая, взгляд свысока. Движения чёткие, плавные.

Величественные.

Не так я представляла Воланда, но почему-то эта кличка ему идёт. Или всё-таки имя? Он молчит, поэтому я начинаю разговор сама.

— Здравствуйте, — мой голос ломается от напряжения. — Меня зовут Ева, я телесный терапевт. Мы начнём с беседы, потом я проведу диагностику и расскажу, чем я смогу помочь.

Никто не говорит ни слова, поэтому я сама выдвигаю стул, сажусь. Беру чистый блокнот и ручку со стола.

Воланд смотрит на Юрия, и я тоже перевожу взгляд на седого. Я думала, что он уйдёт, но он и не собирается — сел в углу комнаты, в наушниках и с диктофоном. Поражаюсь перемене: Юрий в присутствии своего начальства выглядит совсем по-другому. Бледные губы сжаты в полоску, плечи жёсткие от напряжения. Даже ростом как будто стал ниже.

— Я же предупреждал, без вопросов — шипит он мне.

— Но... — я теряюсь. — Я не могу работать без информации.

— Что именно нужно?

Густой, раскатистый тембр заполняет комнату от стены до стены. Мой пациент по-прежнему смотрит на Юрия, так и не подойдя к столу. Как будто вопрос адресован тоже ему.

Я перечисляю:

— Анамнез. Образ жизни, состояние здоровья, хронические болезни. Результаты исследований, если есть. Жалобы — что со сном, в чём именно проблема, как давно всё началось. Связано ли с чем-то.

— Восемь месяцев, — отвечает Юрий. — Исследования в папке, остальное будет завтра. Что-то ещё?

Восемь месяцев. Я перевариваю эту цифру. Нормальный человек бы умер за восемь месяцев без сна. А этот выглядит как высокотехнологичная машина для уничтожения. Наверное, проблема не так серьёзна — возможно, он спит, просто плохо.

— Вы не могли бы подойти ближе? — прошу я, обращаясь к Воланду.

— Зачем? — снова встревает Юрий.

Я поворачиваю голову то к одному, то к другому.

— Осмотреть.

— Запрещено, — седой снова шипит.

Но Воланд сам делает несколько шагов в мою сторону. Я жду ещё минуту, но он, похоже, ближе не подойдёт. Поэтому я встаю и подхожу сама.

Обхожу его, быстрым взглядом подмечаю напряжённые плечи, немного асимметричные по высоте. Под рубашкой не видно ничего, кроме контуров мощных мышц, но это мне никак не поможет. Ближе он кажется ещё тяжелее, ещё мощнее. И ещё холоднее. Как скала изо льда. У меня дыбом встают волоски на руках.

Я становлюсь перед ним, заглядываю в лицо, приподнимаясь на носочки. Стараюсь избегать взгляда в глаза, и мне это легко удаётся — Воланд смотрит сквозь меня, как будто я пустое место.

У него ровная, плотная смугловатая кожа, блестящие волосы, чётко очерченные полные губы. Природа постаралась, создавая этот экземпляр. Замечаю пережатые мышцы челюсти — это признак вечного контроля. Уверена, что у него стёрта эмаль на жевательных зубах, но рот его открыть я точно не попрошу. Глаза настолько тёмные, что я с трудом различаю зрачок. Белки глаз красноватые, под глазами — тонкая сеточка из сосудов.

Хмурюсь. Теперь я вижу, что он действительно не спит. Издалека казалось, что проблема не так серьёзна, но теперь я понимаю — дело и правда плохо.

Я быстро делаю заметки в блокноте. Осмотр закончен. Делаю глубокий вдох перед тем, как объяснить следующее действие. Хочется спрятать голову в песок, как страус. Сказать что угодно, только чтобы они от меня отстали. Но я прогоняю малодушные мысли.

— Мне нужно просканировать тело пациента.

Юрий закашливается.

— Как? — Воланд, наконец, задаёт вопрос мне напрямую.

— Было бы удобнее на кушетке, но можно и стоя, — я ищу варианты прямо на ходу, — если вы будете стоять, я кончиками пальцев пройдусь по вашей спине, а потом по груди и животу. Без нажима, это не массаж. Лёгкое касание.

— Зачем? — его голос обволакивает меня, вызывая какое-то животное волнение — похоже, именно так крупные хищники рычанием парализуют свою жертву.

— Так, я найду очаги напряжения и блоки и буду знать, на что делать упор, — внезапно охрипшим голосом поясняю.

— Исключено.

Воланд отворачивается, сцепив руки за спиной. Пальцы постукивают по костяшкам. Вновь поворачивается к нам.

— Юра, я не вижу в этом смысла. Пускай работает с теми данными, что есть.

Я слышу это, и руки сами сжимаются в кулаки. За всё время, что я помогаю людям, никто и никогда не позволял себе так обесценить мою работу. Не видит смысла! Даже не попробовав, даже не начав! Не приложив минимального усилия.

Глава 5.

Ева

Меня захватывает его загадка. Непонятно, оттого ли, что делать больше нечего, или из профессионального интереса, но всё утро я выписываю факты в досье, объединяю с информацией из папки Юрия.

Этот человек действительно не спит восемь месяцев — и я не знаю, почему он ещё жив. Сорок минут сна за ночь больше полугода убили бы кого угодно. Из них глубокого сна — ноль.

У него уже давно должен быть тремор конечностей, обмороки, спутанное сознание. Какая же в нём сила, если он до сих на ногах и в здравом уме! Природа действительно постаралась. Вспоминаю прикосновение к его руке, рваный пульс, и где-то между рёбер начинает свербить. Я отгоняю странное волнение и углубляюсь материалы из папки.

Все цифры говорят об одном: сна нет, здоровье медленно ухудшается. Чётких причин в заключениях специалистов нет. Список лекарств и методик, которые он пробовал, растягивается на двенадцать страниц мелким шрифтом. Всё безрезультатно.

Не будь ситуация такой безумной, я бы даже гордилась тем, что они обратились ко мне после всех этих научно-исследовательских институтов, включая заграничные. Но смогу ли я помочь — это большой вопрос. И второй, который волнует меня ещё больше — смогу ли я отсюда выйти?

Момент с прикосновениями цепляет меня сильнее остального. Всегда ли у него была эта особенность, или появилась, когда пропал сон? Вопросов больше, чем ответов.

Собственных знаний мало, мне нужны источники информации. Я снова беру трубку телефона.

— Информация для Юрия. Мне нужен ноутбук с доступом к интернету и принтер, — диктую женскому голосу на том конце провода. — Как можно быстрее.

— Принято, — бесстрастно отвечает она.

Кладу трубку, но вдруг слышу короткий, отрывистый писк. В недоумении подношу трубку к уху снова. Знакомый голос оповещает:

— Соединяем. Ждите.

Я слушаю длинные гудки, пытаясь сообразить, что происходит.

— Алло! — мамин голос такой родной, что у меня на глазах вдруг выступают слёзы. — Ева?

— Да, мам.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не расплакаться. Её голос — как тоннель во внешний, нормальный мир. Где можно беззаботно ходить по улицам и наслаждаться солнцем. Где бандитов показывают только в сериалах по телевизору.

— У тебя всё хорошо? Я звонила вчера, а ты не брала.

Глотаю всхлип. Широко улыбаюсь, так, что от усилия даже болят щёки — зато голос будет звучать более радостно.

— Я улетела в отпуск, у меня не будет связи.

— В отпуск! А куда? Ну наконец-то отдохнёшь, дочка.

— В... Таиланд, — говорю я первое, что приходит в голову. — У тебя всё хорошо? — я тороплюсь, боюсь проколоться на лжи. Или расплакаться при ней.

— У меня всё очень хорошо, вот была у нотариуса на той неделе, буду оформлять то ли субсидии, то ли льготы — не разобралась ещё.

Чувство вины колет занозой — маме тяжело ходить самой, не говоря уже об общественном транспорте. Я должна была ей помочь.

— Мам, а как же ты добиралась?

— Ой, у меня новый соцработник, такая хорошая девочка. Она организовала такси, от фонда. Ты приедешь в конце месяца?

Мне нестерпимо хочется оказаться там, в родном доме, прямо сейчас. Вдохнуть свободный воздух, увидеть солнце не через окно клетки. Обнять маму. Я заканчиваю разговор — глаза уже горят от подступивших слёз.

— Постараюсь. Ладно, мам, мне пора — не теряй меня, я буду иногда сама звонить.

— Целую, Евочка. Присылай фотографии.

Я кладу трубку.

Меня разрывает. Радость от того, что я услышала маму. Горечь от моего положения — пленницы, узницы, не имеющей права даже на то, чтобы знать, когда я отсюда выйду, и выйду ли вообще.

Слёзы текут по щекам. Я не пытаюсь их остановить — знаю, что после слёз всегда легче. Они как будто растворяют тугой узел внутри, облегчают тяжесть в лёгких. Так и происходит — дышать становится легче.

Я уже полностью успокаиваюсь, когда раздаётся стук в дверь. Незнакомый паренёк передаёт мне ноутбук, потом втаскивает коробку с принтером. Настраивает и молча удаляется. Я не пытаюсь разговаривать с ним — помню о правилах.

Но включив ноутбук, не могу избежать соблазна — может, я смогу попросить о помощи или хотя бы понять, где я?

Вбиваю в адресную строку гугл-карты, но страница заблокирована. Локация не определяется. Система позволяет мне пользоваться только поисковиком и справочными сайтами. Шансов связаться с внешним миром — никаких.

Это ожидаемо, но разочарование всё равно собирается комком в горле.

Я замечаю необычную иконку и нажимаю. Интересно. Судя по цифрам, это информация из трекера сна Воланда — я видела чёрный браслет у него на запястье. Узнаю данные, которые уже видела в распечатках. Цифры доступны за последние два месяца: сердцебиение, фазы сна по минутам, незнакомые мне аббревиатуры. Нужно разбираться. Данные в реальном времени — приложение синхронизировано с его трекером.

Я возвращаюсь к браузеру — нужно продвигаться с его загадкой. Быстро нахожу то, что искала: то, что крутилось в голове, но не получалось сформулировать. И сразу чувствую, что попала в точку.

Глава 6.

Ева

Неожиданное возмущение заполняет грудь, сочувствие к Воланду моментально испаряется. Я злюсь на себя — вот уж придумала жалеть того, кому моя жалость совсем не нужна. Мессира смерти, который к тому же себе не отказывает в простых плотских радостях. И гаптофобия ему не помеха.

Я почему-то чувствую себя обманутой, как будто меня ударили в слабое место. Очеловеченный образ страдающего мужчины, который я придумала, оказался миражом. И я зла. На себя, и... на него тоже.

— За такие требования вы сами должны надбавку платить, — хмуро отвечает седой. — Ладно, чёрт с вами. Заплатим.

Блондинка посылает ему воздушный поцелуй и цокает к выходу вместе с подругой.

Мы входим в спальню. Я ожидала золотой лепнины на потолках, но обстановка аскетичная: тёмные стены, встроенное освещение. Ни одной фотографии, стены голые за исключением абстрактной картины в изумрудных оттенках. Шкафы в потолок высотой, забитые книгами. Покрывало на кровати без единой складки. Тяжёлые шторы, чёрный пол из шлифованного дерева. Нет ни подушек, ни кресла, ни одной личной мелочи — фотографии, ключей с брелком на столике. Вся атмосфера спальни — слишком интимная. То, что я здесь — ощущается как вторжение. Это не спальня, а настоящее логово человека, который никого к себе не подпускает.

Ну, кроме проституток.

Хозяин комнаты тоже здесь — и ничего в его облике не говорит о том, чем он занимался пятнадцать минут назад с роскошными блондинками. Белые брюки и рубашка делают его похожим на итальянского мафиози. Смотрю ему в лицо — не могу представить, каким он был ребёнком. Кажется, что мрачным и серьёзным.

Когда чёрные глаза уже привычно прошивают меня, я не отворачиваюсь. Напряжение последних дней истощило меня, а сейчас его взгляд замораживает остатки сил. Но я выдерживаю этот леденящий контакт.

В комнате холодно. Я обнимаю себя руками чтобы согреться. Прохожу к постели, давлю на матрас. Всё делаю с усилием — в воздухе висит его сопротивление. Неприятие.

— В комнате слишком холодно, — поворачиваю голову к Воланду.

— Оптимально — восемнадцать градусов, — он снова отвечает, даже не глядя в мою сторону.

Я раздражена, раздёргана. Сложно выдерживать его тяжесть в таком состоянии. Стараюсь дышать размереннее, чтобы вернуть себе контроль. Объясняю:

— Ваше тело ослаблено, ему сложно поддерживать температуру. Нужно сделать комнату теплее. Матрас хороший. Освещение допустимое.

Ставлю термос с заваренными травами на столик у кровати.

— Это нужно выпить. Там травы. Состав я записала, — киваю на листок, который уже в руках у Юрия. Брезгливость на его лице намекает на то, что отвар был заварен зря.

Воланд дёргает подбородком в сторону. Лицо как маска, но я чувствую, что он тоже раздражён. Наши ощущения сейчас — зеркальные. Я непроизвольно касаюсь прядей, убранных в тугой пучок. Мой пациент тоже проводит рукой по волосам. Движение плавное, но складка между бровей выдаёт напряжение. «Странно, что секс его не расслабил» — ехидно думаю я.

— Ложитесь.

Мой голос звучит слишком резко — как выстрел. Неуместно. Я тороплюсь смягчить:

— Я не буду делать полноценный скрининг, просто попробую начать с акупунктуры — расслабить ключевые точки.

На самом деле я и не рассчитываю что-то расслабить — просто хочу понять, насколько я смогу к нему прикасаться, не заставляя испытывать страдание.

Потому что работая через боль проблему решить невозможно. А значит, я останусь здесь на неопределённый срок — при мысли об этом сердце начинает колотиться.

— Делайте стоя.

Вместо негодования за несогласие я почему-то фиксируюсь на другом: он снова обратился ко мне на «вы». Все его люди тыкают, а он — на «вы».

Воланд плавно выпрямляется, опускает руки вдоль тела. Я даже не рискую просить его снять рубашку. Профессиональная часть меня возмущена — такая работа бессмысленна. Но человеческая часть понимает, что нужно помалкивать. К счастью, про перчатки больше никто не напоминает. Я подхожу к Воланду сзади.

Огромная махина прямо передо мной — широченные плечи, мощная поясница, крепкие ягодицы. Мне не по себе — он непредсказуемый и сильный, как дикий жеребец. Кажется, одно неверное движение, и он просто прихлопнет меня одной рукой. Я закрываю глаза, настраиваюсь.

Кладу большие пальцы вдоль позвоночника, выше лопаток. Под рёбрами становится зябко, руки дрожат. Давлю на счёт — раз, два, три.

Какой он мощный! Странные ощущения. Он как будто закован в броню. Броню из дистанции, мышц, энергетики. Но касаясь его, я проникаю в самую сердцевину. Прикасаюсь к нему внутри. И тем удивительнее, что броня — ледяная, а внутри он — горячий.

Чувствую, как под пальцами напрягаются валуны мышц. Мне становится жарко — это древняя часть мозга даёт сигнал бежать.

Лопатки — как острова на спине. Нажимаю между аккуратно, но сильно. Дышу — раз, два, три. Ликую — попала в зажим. Знаю, что сейчас он начнёт расходиться, и это может быть чувствительно.

Его мышцы под подушечками моих пальцев дёргаются. «Как у коровы, сгоняющей муху», — приходит мысль из ниоткуда. Почему-то эта ассоциация чуть расслабляет меня. Даёт сил продолжать.

Глава 7.

Ева

Я пью кофе утром на кухне и до сих пор не верю. Они отпустили меня. Привезли вчера вечером обратно и высадили за гаражами недалеко от дома, с инструкцией снять мешок через пять минут.

Моя кухня кажется лучшим местом на земле. Тихое ворчание кофеварки, блики солнца на белой столешнице — все эти простые вещи теперь видятся невыразимо прекрасными.

Я открываю форточку, запуская свежий воздух в комнату. Горьковатый аромат кофе заполняет лёгкие — и это радость. Я трогаю гладкий, керамический бок кружки с узором из синих турецких огурцов — и это тоже радость. Просто принадлежать себе — такая малость, которую не ценишь в обычной жизни. И она меняет всё.

Эти два дня были как страшный сон со злодеями, мрачными стенами и липким воздухом криминального мира. А теперь я проснулась, и от этого захватывает дух! Память торопится вычеркнуть болезненные воспоминания — я уже с трудом помню, какого цвета была мебель в комнате, куда меня заточили. Все картинки становятся как из старых диафильмов: блёклыми, плоскими. Как будто эта история — про кого-то, не про меня. Только синяк на локте, цветущий всеми оттенками фиолетового, напоминает о том, что всё это действительно случилось.

Я решаю взять неделю отдыха от работы — моя нервная система слишком истощена, чтобы приступать к работе прямо сейчас. Переделываю расписание, разбираюсь со всеми возмущёнными отзывами от пациентов, которые пришли к закрытым дверям. Терпеливо отвечаю каждому — приношу извинения, предлагаю следующий сеанс бесплатно.

Тем приятнее прочитать хороший отзыв: «Ева, я сплю после ваших рук как младенец. Головные боли полностью прошли. Вы — волшебница!».

Я сижу и улыбаюсь, перечитываю снова и снова. Прикосновения и правда творят чудеса. От рождения и до смерти, мы воспринимаем мир через кожу, через ощущения. Крепко обнимать друзей, гладить мамину руку с мелкими морщинками, целовать нежную макушку ребёнка — это и есть жизнь. Тёплые, шершавые, любящие, дружеские, заботливые — не перечесть, как много есть способов рассказать о своих чувствах через касания.

Я вдруг вспоминаю про гаптофобию. И не могу представить, как это — жить вот так. Мне уже совершенно не нужно думать на эту тему, но я зачем-то открываю ноутбук.

Тема захватывает меня — я читаю статьи, интервью и не могу оторваться. Люди, страдающие гаптофобией, испытывают от прикосновений «... тошноту, головокружение, дрожь, панические атаки». Физические страдания.

Телесные терапевты и люди с гаптофобией — на разных полюсах вселенной. Тем парадоксальнее, что гаптофобия лечится... прикосновениями. Сначала в малых дозах. Потом — всё больше. С незнакомыми людьми фобия сильнее, с теми, кому доверяют — страданий меньше.

Между лопаток пробегает холод. Если бы те, кто меня похитили, были терпеливее — у них были бы все шансы на успех. И мне пришлось бы провести у них не два дня, а много недель. Никакие деньги этого не стоят. Хорошо, что мои похитители этого не знают.

От тревожных мыслей меня отвлекает звонок телефона. Мама. Я как раз собиралась к ней поехать сегодня, устроить сюрприз.

— Мама! — меня переполняют эмоции. Боюсь, я не смогу удержаться и не сказать, что сегодня приеду.

— Ева... — её голос срывается и дрожит. — Я...

Я слышу всхлип. Вскакиваю со стула. Моя мама не плачет просто так. Моя мама вообще не плачет.

— Мама, что случилось?

— Они... они сказали, что нужно освободить дом. За неделю.

Перевариваю её слова. Наверное, мама что-то перепутала. Хорошо, что я сегодня еду к ней и со всем разберусь.

— Кто сказал?

— Новые владельцы, — мама шумно дышит. — Они вот сейчас приходили, показали документы. Сказали, что я сама отписала им дом. И они его продают. Или уже продали. Я не понимаю.

— Мама, стой. Давай по порядку. Что значит «отдала»? Ты же ничего не подписывала. Это мошенники! Ты звонила в полицию?

— Да... Но у них документы, настоящие, с печатями.

— Ты что-то подписывала?

Я вспоминаю, что мама упоминала нотариуса, когда мы говорили в прошлый раз. Но я была в таком шоке и стрессе, что не расспросила её подробно. Я сама виновата.

— Ничего связанного с домом. Только бумаги, чтобы социальный работник от моего имени могла подать на льготы и субсидии. Ты же знаешь, мне тяжело самой ходить по кабинетам. Она сказала, что сейчас все так делают.

— А я? Я бы могла всё сделать!

Я понимаю, почему мама ничего не сказала — не хотела меня дёргать. Я работаю шесть дней в неделю, и, конечно, она не собиралась вызывать меня по своим вопросам. Берегла. Я закрываю глаза. Не верю, что это происходит с нами.

— Что ещё они говорили?

— Они предлагают нам выкупить дом. Но у меня нет таких денег, — мама снова начинает плакать.

— Сколько просят?

Мама называет сумму. У меня тоже нет таких денег. И даже за несколько лет я столько не заработаю. Это дороже, чем мог бы стоить наш дом, но какой справедливой цены можно ждать от мошенников?

— Мам, я еду. Постарайся успокоиться. Я к вечеру буду у тебя. Сходим вместе к участковому.