Увидимся на Рождество

Глава 1. Английское предание

«...И ровно в полночь, когда над белоснежными улочками Литтл-Сити раздался праздничный колокольный звон, оповестивший всех о наступлении Рождества, прекрасный юноша, чьи темные волосы слабо колыхались на ветру, поднял глаза на свою возлюбленную и замер в ожидании. Взгляды их пересеклись: она смотрела с нежностью и в то же время трепетала, словно испуганная бабочка. Он улыбнулся, так ласково, как только мог, выдохнул, и дымка теплого дыхания окружила их на морозе. Осторожно взял ее руку в свои, прижал к груди и почти произнес самые заветные слова: «Я любл...»

Как вдруг — тишину разорвал громкий выстрел. Оба вздрогнули и запрокинули головы: безмятежное темное небо наполнилось яркими узорами фейерверка и фиолетовыми конфетти.

— Еще не время, — протянул он тоскливо, чем вновь завладел ее вниманием. И, не глядя на нее, учтиво поклонился, поцеловал тыльную сторону ладони, шагнул назад и исчез. Растворился в воздухе. 

Так быстро и внезапно, что вокруг еще витал шлейф изысканности и благородства.

Девушка надеялась, что он вернется. Должен. Чтобы сказать то самое заветное, о чем она мечтала. И не раз. Через миг-другой, когда она поняла, что юноша не явится, закрыла глаза и почувствовала, как все вокруг завертелось...»   

Больше всего на свете я не люблю просыпаться по утрам. А в канун Рождества особенно предпочитаю оставаться в кровати до глубокого вечера. И видеть сны. Нет, это не потому что я не обожатель семейных традиций, наоборот. Мне нравится «предрождественская суета», как ее величают в народе, она вызывает у меня разноцветную эйфорию. 

И хотя я не из тех, кто любит заворачивать подарки или украшать елку. Совсем не помогаю матери в приготовлении специальных блюд и не жду Санту, вообще семнадцать — тот возраст, когда осознанно перестаешь верить в старика, вваливающегося в дымовую трубу по ночам. Все это до ужаса смешно и так по-детски. Но Рождество я все же люблю. По-своему, правда. 

Ведь останавливаю выбор в сочельник. И причина, по которой в ночь перед Рождеством я мечтала поспать подольше, кроется в... «Особенном сне», если можно так выразиться. Вот уже третий год подряд именно в это утро приходит он. Тот, благодаря которому я каждый раз загадываю только одно желание, с надеждой, что оно исполнится.  

По правде говоря, вряд ли я смогу когда-нибудь честно ответить друзьям на вопрос: «Какой праздник люблю всем сердцем?» — и при этом не увидеть осуждения в их глазах. Это даже забавно: я не верю в чудеса, но мечтаю увидеть высокого брюнета в черном пальто, с карими глазами, прямым носом и идеальными губами.

— Йоу, мне нравится красавчик из сна. Неужели, странно? 

Харизматичный и совершенный — вот его определения. Знаю, что совершенных людей не бывает. Но именно таков он для меня. Его аура... Внешний вид... И улыбка... 

Но вот засада! Если глубоко в душе задуматься, то я сомневаюсь в его существовании. Ведь прежде мы не встречались. Ни разу. Так что надеяться, что он настоящий, равносильно тому, как поймать падающую с неба звезду. Наверное, он просто созданный в моей голове, образ идеального принца. Безымянного. 

Но я его люблю. Люблю до безумия. И ничего не хочу менять.

Наверное, как и он. Каждый раз он приходит во сне, где мы встречаемся на одном и том же месте: у башни с часами, что стоит на главной площади Литтл-Сити. Мы долго и пристально смотрим, друг другу в глаза. Он улыбается, берет мою руку в свои, прижимает к груди и только собирается сказать три самых заветных слова, как вдруг нечто происходит. 

Год назад это был еще один звон колокола: будильник прозвенел некстати. В этот — салют. Кто, блин, пускает салют в моем сне, когда мне пытаются признаться в любви? Почему нельзя подождать хотя бы пару секунд? Зачем все портить? 

Иными словами, исход всегда один. Своим бархатным голосом незнакомец говорит: «Еще не время», — целует мою ладонь, как настоящий джентльмен, и растворяется в воздухе. Причем так внезапно, что остается только страдать и надеяться на его возвращение.

Печально. Но, наверное, во сне парни такие же, как и в реальной жизни: кружат рядом, одаривают комплиментами и подарками, а когда ты соглашаешься, отдаешь всю себя — исчезают. 

В любом случае, когда я просыпаюсь, то все последующие месяцы провожу в ожидании его появления и надежде, что никто не помешает ему сказать то, чего я желаю услышать. 

Нет такой ситуации, которую бы не испоганил младший брат. И это особое утро не оказывается исключением. Я просыпаюсь от того, что он вламывается в мою комнату, запрыгивает на кровать и начинает орать что-то неразборчивое. Затем вздрагиваю от сильного хлопка. Приподнимаюсь на локтях и несколько раз моргаю, чтобы окончательно проснуться. Когда перед глазами перестает плыть, замечаю, что моя постель голубого цвета усеяна прямоугольными бумажками. Фиолетовыми. До меня не сразу доходит: Хантер и есть тот самый обломщик признания. Конфетти в моем сне — дело его рук. 

Хантер злорадно хихикает, кривится, прыгает на пол, но не удерживается, и его взъерошенная копна темных волос быстро ровняется с матрасом. Он падает на пятую точку и издает жалобный стон. Но я не сочувствую ему. Вообще человек, которого разбудили, не способен на сочувствие. А если учитывать то, как Хантер нагло вломился в мои сновидения, то он еще легко отделался. 

Глава 2. Проигранное сражение

Она недовольно косится на меня, но ничего не отвечает.

Я прикусываю губу. Извиняться все равно поздно. Да и есть ли в этом смысл? Maма прекрасно знает, что в рождественских подготовках я в основном принимаю сторону наблюдателя, и все равно послала брата разбудить меня. Чего ради? Чтобы я оценила ее уродливый ободок?

— Да что с тобой? — спрашивает мама и хмурит подведенные брови. — Если у тебя плохое настроение — не повод портить его другим.

Скрещиваю руки.

— Я была в порядке.

И это правда. Всего какая-то пара минут подаренных братом и ситуация могла сложиться иначе. А сейчас мы на грани катастрофы.

Рождественская радиостанция переключает очередной хит. Мама отмахивается и больше не произносит ни слова. Я поворачиваю голову в сторону брата, довольный где-то откопал круглый карамельный леденец и теперь жадно его сосет.

Я снова обращаю внимание на голубую простынь и меня не покидает мысль, что теперь она почему-то выглядит очень знакомой. Не то чтобы я знаю все постельные комплекты в доме, но эта простынь словно веет нечто особенное. Некоторые воспоминания. Хорошие воспоминания...

— Хантер, — говорю я со смутным сомнением. Брат отвлекается от леденца, но ненадолго, — где ты ее взял? — легко киваю в сторону накидки. 

Он опять злорадно хихикает.

— Где ты взял эту простынь? — спрашиваю уже более настойчиво.

— Где взял, там нет, — весело отвечает он, лизнув угощение.

Какое-то время я еще пытаюсь избавиться от навязчивости, но всего одно размышление, что приходит в голову, хоть и с опозданием, заставляет меня не только выстроить цепочку логических событий, но и глубоко задуматься: мне почему-то не кажется странным, что я где-то видела ее.

Свои сомнения я проверяю на практике. В комнате оказываюсь в мгновение ока. Уже в следующий миг приступ неконтролируемой ярости захлестывает с головой, я сжимаю кулаки и прикусываю губу до такой степени, что на языке остается неприятный специфический вкус, полностью перекрывающий шоколадные пряности.

В моей спальне царит кавардак похуже, чем в гостиной. Куда не гляди, валяются одеяла и подушки вперемешку с одеждой, ранее сложенной аккуратными стопками, и плакатами из кино, сорванными со стен. На столе разбросаны школьные тетради и книги, а рядом лежат фотографии из личного альбома, где маленькая я отмечаю день рождение и веселюсь в бассейне, установленном на заднем дворе. Повернув голову, замечаю, что матрас оголен полностью.

Хантер, мелкое чудище, не только разграбил кровать, но и уничтожил труды недельной уборки.

— Хантер! — злостно вырывается у меня.

Я поворачиваюсь с мыслью, что не только закрою его в комнате на три дня, но и прежде надаю тумаков, решительным шагом иду на кухню.

— Ты что натворил, гад?! — восклицаю я, оказываясь напротив него. Хантер гребет ложкой из банки шоколадную пасту, лопает ее и прикрывает глаза, будто вообще не замечает меня и мои возмущения. 

Конечно, ведь нас разделяет стол, битком набитый угощениями. И он знает, что я из уважения к трудам матери не пролезу по нему.

Тогда я угрожающе обхожу преграду, двигаюсь в его сторону и вытягиваю руку. Остается несколько сантиметров, прежде чем я коснусь его «мантии» и оттащу подальше от неприятностей.

— Иди сюда! — свирепо выпаливаю я, хватаясь за край своей простыни.

И тут...

Брат резко вскакивает со стула, свободной рукой развязывает концы мантии и ускользает у меня прямо из рук. Набитая шоколадом и еще не успевшая столкнутся с его все поедающим ртом ложка бесцеремонно летит в меня, и на белой футболке моментально оказывается жирное коричневое пятно.

Я издаю шокирующий стон. Выпускаю простынь и без предупреждения кидаюсь в его сторону. Хантер пробегает мимо миски с мукой, что покоится на краю столешницы, зарывает в нее руку и бросает этой консистенцией в меня. Мука задевает лицо, во рту я чувствую примесь сладкого с чем-то еще.

Считаю справедливым отплатить той же монетой: зарываю руку и бросаю горсть муки в него. Попадаю прямо в спину.

Я оказываюсь в гостиной, но через какой-то миг замираю в ужасе: из кухни слышится тошнотворный хруст битого стекла. Поворачиваюсь и замечаю, что миска с мукой упала на пол и разбилась. Ее содержимое превратилось в такое же неприятное большое пятно, как и на моей футболке.

И хотя я понимаю, что за это придется отвечать, но что сделано, то сделано. Наступаю на гирлянду и чувствую, как лампочки царапают ступни. Съеживаюсь, но не показываю боли. Брат со смехом перескакивает любые помехи и запрыгивает на диван, где я его подлавливаю и хватаю за локоть.

Он вскрикивает, как загнанный в ловушку зверек.

Как раз в этот момент, по иронии судьбы, слышатся шаги.

— Что здесь происходит?! — вскрикивает мама на несвойственных ей высоких тонах. Я оборачиваюсь и вижу, как она замирает с коробкой в руках, из которой торчат бородатые головы статуэток Санты Клауса.

— Отпусти его, — велит она тоном, не терпящим возражений, — сейчас же!

И я неохотно подчиняюсь.