Уволена с контракта судьбой

Пролог. Управление Судеб и Перезагрузок

Зал заседаний №3

— Пункт первый: объект семьдесят три. Элиза. Человек. Женщина. Нелицензированная магическая активность отсутствует, но коэффициент событийности зашкаливает, — монотонно отчитался архивариус, перелистывая пухлую папку, будто пытался её выдрессировать.

— Переводим на нормальный язык, — сказал магистр маршрутизации судеб, потягивая чай с корицей. — У неё жизнь, как хроника в хрустальном шаре: треск, вспышки и соседи стучат ручкой по стене.

— Верно, — подтвердил гном Финбольд, ревизор. — Невеста короля — раз. Увольнение по королевской же печати — два. Приданое обнулено, репутация… колеблется в туманах.

— То есть проблемная?

— Нет, — Финбольд задумчиво постучал пером по столу. — Она живая. А это в наше время хуже любого проклятия.

В зале наступила пауза, в которой кто-то громко уронил печать на пол, и она укатилась под шкаф.

— И что прикажете? — спросил магистр.

— Изолировать. Участок №14-Б. Хутор на краю карты. Дом с характером, чтобы мог огрызнуться. Сосед — особенный, чтоб держал в тонусе.

— Особенный — это который… тот самый?

Финбольд кивнул, как будто речь шла о чайнике, который иногда стреляет паром в спину.

— Пусть поживёт. Остынет.

— А если не остынет?

— Тогда, — Финбольд щёлкнул папкой, — мы наконец-то получим новую легенду для архива. А то у нас с прошлого года только скучные сказания про налоги и неудачные привороты.

Добро пожаловать в конец света

Хутор встретил её глухим молчанием. Даже ветер не удосужился посвистеть в щелях. Только доска у ворот подло скрипнула под сапогом и, судя по звуку, тут же треснула. Элиза вздохнула — и сразу пожалела. Воздух пах не травами и свободой, а дымом, сырым мхом и чьей-то давно забытой обувью.

— И вот я, значит, на новом месте службы, — сказала она вслух. — Или… ссылки?

Чемодан вздохнул вместе с ней и плюхнулся в лужу, как будто сдался первым.

— Отлично. Перезагрузка судьбы, говорили они. Обновлённый маршрут, второй шанс… Никто не уточнял, что маршрут ведёт в глушь, где даже сороки махнули лапой.

Старый, облезлый дом взирал на неё из-за кривй изгороди. Он не выглядел гостеприимным. Он выглядел как тот родственник, у которого ты однажды заняла денег — и теперь он копит злобу и черепицу.

Элиза сделала шаг к двери. Та хлопнула. Без чьей-либо помощи. Просто — хлоп. С акцентом на «уходи».

— Ну-ну. А я думала, ты — Дом судьбы, хранитель уюта, участник программы переселения магически нестабильных. А ты просто… хам.

— Вообще-то, он предпочитает “архитектурный авторитет с характером”, — раздался голос откуда-то сверху.

Элиза вздрогнула.

На толстой ветке, растущей рядом яблони, вальяжно развалился кот. Чёрный, пушистый, как кошмар декоратора, с кисточками на ушах и глазами цвета весенней крапивы. Он лениво лизнул лапу и добавил:

— А я — Тень. Не бойся, я редко кусаю. Только если в ответ.

— Ты… ты говоришь?

— А ты слышишь. Значит, всё идёт по плану.

Он зевнул, поднимая усы вверх.

— Итак, новенькая. Формальности упростим. Ты — не первая, кто сюда попадает по ошибке. Дом — обидчивый, но терпеливый. Гном в подвале пьёт с шести вечера, и у тебя примерно неделя, чтобы не разозлить его. А я…

Он спрыгнул, элегантно — как только может пушистый комок весом с небольшого дракона.

— Я здесь главный. И если хочешь выжить, варить кофе, убирать листья и не вызывать заклятия самоуничтожения — слушай меня.

Дверь снова хлопнула. Уже мягче. Почти… любопытно.

Элиза покосилась на неё.

— Он… сейчас это была форма приветствия?

— Это была проверка вежливости, — фыркнул Тень. — Ты сдала на троечку. Но Дом — сентиментален. Он любит отчаявшихся. Особенно тех, кто пахнет ванилью и магическим истощением.

Она вздохнула. Подняла чемодан из лужи. Обняла его, будто это был последний знакомый предмет в этом мире.

— Ну, Дом, Тень и прочие чудеса… Здрасьте. Я Элиза. Бывшая почти-невеста, бывшая контрактная магичка, новая… кто?

— Пока что — гостья судьбы, — сказал Тень. — Но это лечится.

И Дом… открылся.

Плавно, со скрипом, но без злобы. Внутри пахло камином, запылёнными травами и чуть-чуть — надеждой. Элиза шагнула внутрь, и дверь закрылась за ней сама, с тихим — тук, как финальная точка в старой главе.

Дом пах… воспоминаниями. Не её — своими. Словно кто-то сто лет назад здесь ссорился, варил что-то пряное, целовался в кухонном углу, топал ногами по коридору — и всё это осталось в воздухе, пропитав доски, подушки, печь.

— Хм, — сказала Элиза, оглядываясь. — Ты или очень тёплый, или собираешься меня сожрать.

Стены тихо скрипнули. Не угрожающе — скорее, задумчиво.

Тень проскользнул мимо, бесшумный, как хороший слух.

— Он тебя изучает, — сообщил он. — Он не уверен, впишешься ли в интерьер. Или станешь очередным пятном на ковре истории.

— Я аккуратная. Только если пугают — бью кружкой.

— Дом — не из пугливых. Он просто ворчливый. Почти как я. Только с чердаком вместо характера.

Элиза прошла вглубь. Там был камин — древний, потрескавшийся, но гордо стоящий посреди гостиной, как генерал на пенсии. Над ним висело что-то вроде портрета. Или, быть может, это была просто тень, смахивающая на дракона. Элиза решила не уточнять.

— Слушай, Тень… — Она сняла накидку, повесила её на крючок, который, кажется, попытался укусить её в ответ. — Тут… уютно. В своей… пугающей манере.

— Это потому, что ты всё ещё пахнешь прошлым. — Кот потянулся, зацепив когтями половик. — Дом чувствует. Если хочешь с ним поладить, начни с малого. Чашка чего-то горячего, тишина, уважение к паутине.

— К кофе он не привередлив?

— Если кружка не взорвётся — значит, ты всё делаешь правильно.

Элиза усмехнулась и прошла на кухню.

Там царил… творческий беспорядок. Кастрюля смотрела на неё с осуждением. Полки прогибались от сушёных трав, каждая с этикеткой, написанной разными почерками. В углу что-то шуршало, и она очень надеялась, что это не завтрак.

Она нащупала в углу пузатый чугунник с затейливой ручкой в форме драконьего хвоста. Поставила его на плиту — старая, чёрная, с ржавым кольцом посередине. Плита фыркнула, как сердитая кошка, но нагрелась.

— Извините, что без стука, — пробормотала Элиза.

Кухня, кажется, вздохнула.

Нашлась и кружка — толстостенная, с облупленным краем, но тёплая на ощупь, будто давно ждала рук.

Кофе заварился сам собой. Или его кто-то заварил до неё.

Она села на табурет. Он скрипнул, но подался вперёд — как будто хотел подвинуться ближе к огню.

— Ну что, Дом, — сказала Элиза. — У нас с тобой странное начало. Но, думаю, мне стоит попытаться.

— Давай честно. Я не просила перезагрузки. Я хотела остаться. Там. В дворце. Пусть даже в тенях. Я ведь почти уже… Я была… Слова повисли, как пыль в солнечном луче.

Камин тихо вспыхнул. Не громко — мягко. Тепло обняло её плечи. Тень, устроившись у ног, сказал почти шёпотом:

— Ты здесь не случайно. Он впускает только тех, кто нужен. Даже если сам об этом ещё не догадывается.

Элиза опустила взгляд в кружку. Там, в кофейной глади, качалась её отражённая грусть. И капелька — только капелька — надежды.

Тишина в доме была не пугающей, а… наблюдающей. Казалось, сама древесина ждала, как она себя поведёт. Элиза не торопилась двигаться. Отпила кофе — тёплый, с корицей и какой-то странной сладкой ноткой, будто кто-то добавил туда ложку памяти.

Ночь, дверь и чьи-то крылья

В спальню Дом пускал неохотно.

— Да ну тебя, — пробормотала Элиза, толкая очередную створку, которая в ответ прижалась к косяку, как обиженная кошка. — Устала. Долго ехала. Души нет ни в тебе, ни в твоих стенах.

Тишина. Потом — скрип в дальнем коридоре. Что-то клацнуло, и одна из дверей приоткрылась сама, будто нехотя. Элиза хмыкнула.

— Так бы сразу. Спасибо, ваше ворчливейшество.

Комната оказалась тёмной, но вполне пригодной для ночлега: кровать с балдахином (пыльным), кресло у окна, тумбочка с подсвечником и зеркало, кривое, как судьба после разворота. Одеяло на кровати было взъерошено и отчаянно пыталось не выглядеть подозрительно.

Она присела на край — матрас заскрипел, пружина укусила в бедро.

— Ты тоже против? Приятно познакомиться. Элиза. Уставшая. Потерявшая работу, будущее и, судя по всему, подушку.

Подушка, впрочем, тут же свалилась на пол. С характером.

В умывальнике журчала вода. Сам он выглядел как старинный рукомойник с медными кранами в виде драконьих морд. Когда Элиза зачерпнула воду, один из кранов фыркнул.

— Не смотри на меня так, — бросила она в зеркало. — Я всю дорогу ехала в карете, где пахло козами и судьбой. Не лучшее сочетание.

От зеркала ничего не последовало. Только пар.

Она с трудом нашла полотенце (оно пыталось сбежать, пока Тень не прижал его лапой) и вытерлась, как могла.

— А туалет?.. — Элиза прищурилась в темноту. — Только не говори, что на улице.

Светильник, повисший в углу комнаты, качнулся.

— Тень. Он… на улице?

— Хутор, девочка моя, — зевнул кот с подоконника. — Здесь и звёзды ближе, и туалеты дальше.

Позже, закутавшись в одеяло, Элиза лежала в постели и пыталась не думать. Не о дворце. Не о короле, который даже не попрощался. Не о проклятой магии, которая всё так ловко устроила, будто это не судьба, а чей-то хитрый план.

Дом дышал вокруг неё: скрипел в углах, чуть потрескивал полами, ритмично гудел в трубе, как будто напевал что-то древнее.

Тень свернулся у ног, один глаз приоткрыт, как будто он не дремал, а сторожил.

И вдруг — звук. Не совсем хлопок, не совсем грохот — что-то тяжёлое, мощное, будто… крылья. Огромные. Мелькнули за стеной, за окном — или только в голове?

Окно задрожало. Штора вздрогнула. Кот приподнялся. Замер. Элиза затаила дыхание.

Где-то за домом кто-то прошёл. Или пролетел. Или… опустился.

Тишина. Глубокая, вязкая. Как туман, только звуковой.

— Что это? — прошептала она.

— Ветер, — ответил Тень. — Или кто-то, кто умеет летать ночью и не любит свидетелей.

Он снова улёгся. Дом больше не скрипел. Только камин внутри выдохнул немного тепла — как если бы пытался сказать: “Спи. Ещё не время знать. Ответы придут сами.”

Элиза проснулась оттого, что Дом тихонько скрипнул в стене. Как будто зевнул. Или намекнул, что спать после рассвета — признак дурного воспитания.

Тень всё ещё лежал у ног — но уже с другим выражением на морде. Теперь он выглядел не как страж, а как эксперт, оценивающий продуктивность дня посторонних особ.

— Ты храпела, — сообщил он, лениво потягиваясь. — Как старая метла, которой давно не давали полетать.

— Ты спал у меня в ногах.

— У меня было стратегическое наблюдение. Вдруг бы ты решила устроить пожар?

— Или перекрасить стены в лаванду?

— Вот. Значит, я нужен.

На крыльце пахло сыростью, дровами и пижмой. Воздух был густой, с нотками рассветной травы и старой, но не выветрившейся магии.

Сад напоминал миниатюрный лес, в котором кто-то посеял хаос и забыл полить здравый смысл.

Фонтан в углу двора пускал пузыри, хотя воды в нём не было. Виноградная лоза свисала с крыши, как кошачий хвост, и в такт движениям Элизы слегка шевелилась.

Она сделала пару шагов и вдруг услышала:

— Тьфу, трава под ногтями… Кто снова заколдовал грядку?!

Из погребного люка вынырнул гном. Невысокий, крепко сбитый, с бородой, похожей на комки шнурков после стирки, и глазами цвета перепоя. В одной руке он держал флягу, во второй — что-то, напоминающее блокнот с вырванными страницами. Сам он выглядел как гном, у которого в голове шумит не голова, а собрание профсоюза внутренних органов.

— Эээ, — осторожно произнесла Элиза.

— А ты кто? — буркнул он, даже не посмотрев.

— Элиза. Я теперь… здесь. Временно.

— Всё тут временное, — отмахнулся он. — И хозяйки. Особенно те, что не могут найти уборную с первого раза.

Он глянул на неё, прищурился.

— Ты хотя бы не прозрачная. Уже хорошо. А то в прошлый раз пришла одна — ходила, бормотала, а потом исчезла. Хотя нет, осталась. В виде пятна. На стене бани.

— Я, вообще-то, пришла по контракту судьбы, — осторожно сказала Элиза. — Или меня… отдали? Перенаправили? Я пока не разобралась.

— Н-да, — протянул гном, отхлебнув из фляги. Та пискнула. — Тсс, зелье. — Он нахмурился и спрятал её за пояс. — Опять не ту захватил.

— А вы?..

— Гримм. Раньше — старший ревизор пятого отдела Управления Судеб.

Теперь — садовник, сторож, и иногда… перегонщик снадобий.

— По заказу?

— По отчаянию.

Вдох.

— Слышь, раз ты тут, знай сразу: не ходи в сарай за курятником. Не спрашивай, почему. Не открывай люк под кухней. И не давай Дому волю — он любит швырять шкафами в новых жильцов. Особенно, если те решат «всё перестроить».

— Я и не собиралась.

— Вот и славно.

Пауза.

— У тебя с магией как?

— … немного. Порядок. Чистота. Зелья для сна.

— А, бытовичка. Ну, Дом любит таких. Он сам раньше был… в приличном состоянии. Пока не стал принимать всех подряд.

Гримм отряхнул жилетку, в которой, как оказалось, жил целый пучок укропа.

— Слушай, — сказал он, вдруг понизив голос. — Если услышишь ночью… шаги. Или вздохи. Или что-то, что звучит, как ветер, но не с той стороны — просто закрой окно. И не смотри. Не потому что страшно. А потому что любопытство — это самый короткий путь назад. В Управление.

Сон

Ему снилось небо Кратерии.

Оно рождалось не из света — из дыхания гор. Медленно распахивалось, поднимая за собой шёлковые слои облаков, и утренний свет ложился на пики, острые, как клинки, пронзая небеса и оставляя на них шрамы из золотого сияния.

Внизу, в чашах долин, звенели драконьи слёзы — осколки упавших звёзд, сияющие изнутри туманными огнями. Люди верили, что они сожжены падением и пусты, но каждый кристалл дышал, пульсировал в такт сердцу мира.

Посреди земли спало Огненное озеро Саринн — чёрная гладь с багровыми прожилками магмы в глубине. В тёмных водах отражалось всё небо сразу: закаты — пурпурными кляксами, рассветы — полосами расплавленного золота. По ночам на поверхности проступали руны древних, тихо зовущие по имени.

Воздух был густым, как расплавленный мёд, пах тёплым камнем, дымом костров и пряными травами на уступах. Каждое его дыхание делало чешую ярче, а крылья — сильнее.

Он летел над этим всем, знал каждый изгиб хребтов, каждую ноту ветра, что здесь пел. Это был его дом. Его вселенная. Его право.

Он открыл глаза и пару секунд пытался удержать Кратерию в памяти. Но холод хутора вгрызался в кости, и тёплое небо сна отступало, будто и не существовало.

— Чёртова ведьма, — выдохнул он, глядя в серые доски потолка. — Знал же, что нельзя с ней связываться..

И память, как назло, сама вернулась туда — к едкому дыму, к чёрному котлу, к её глазам, в которых искры жили отдельно от взгляда.

Дым был неправильным.

Пахло не горелым деревом, не степным костром — дым был едким, со вкусом железа и пряных трав, которые драконы не нюхают просто так.

Он снизился, сложил крылья и мягко сел на утёсе. Внизу, у чёрного котла, стояла женщина в длинном и чёрном как ночь, плаще. Варево булькало, будто в нём кипела сама тьма, и каждый пузырёк пах вызовом.

— Это что, зелье для усмирения дракона? — спросил он, склонив голову и чуть прищурившись. — Или просто похлёбка для овец, которые любят острое?

Она подняла взгляд. Медленно, как будто примеряла его к ветру.

— А ты, значит, дракон? Странно… по тону — так, пернатая ящерица, потерявшая дорогу.

Он усмехнулся, выгнул шею, позволяя солнечному свету скользнуть по чешуе, чтобы она переливалась так, что любая птица бы ослепла.

— С твоим лицом, Морана, даже гоблин дважды подумает, прежде чем стать феей.

— А с твоим самолюбием, — её голос стал холоднее, — даже крылья не спасут.

Он хотел ответить — ещё язвительнее, ещё колче, — но в воздухе что-то поменялось. Солнце спряталось, тени вытянулись, а дым от котла потянулся к нему, словно живой.

— Ты слишком много говоришь, — сказала она, и каждое слово стало петлёй. — Пусть теперь твой язык кормит людей, а крылья — остаются в твоих снах.

Он почувствовал, как огонь в груди гаснет, как кожа становится мягкой, как тело сжимается, ломаясь на чужие пропорции.

— И запомни, — шёпот Мораны был ближе, чем её губы, — ты не сможешь прикоснуться ни к кому. Даже к той, кого захочешь.

Он вынырнул из воспоминания, как выныривают из глубокой воды, — сердце всё ещё билось в такт гулу вулканов Кратерии. Огненное озеро, кристаллы-драконьи слёзы, горы, что рвали облака в клочья… и её проклятый смех. Морана. Даже во сне умудрилась оставить вкус горечи на языке.

Он провёл ладонью по лицу, будто мог стереть остатки сна, и ощутил прохладный утренний воздух. Вздохнул. Здесь, в этой глуши, запахи были другими — слишком тихими, слишком человеческими. Не было металла раскалённых скал, не было серы и магии в каждом вдохе.

Встал, вышел из дома, потянулся, расправляя плечи и крылья. Пусть нельзя было улететь за пределы этих холмов — но хотя бы можно было помнить, что они у него есть. Несколько взмахов — и он оказался в глубине леса, ближе к опушке, где старая ель прятала его от посторонних глаз.

И тогда он увидел её.

Девушка с чемоданом, который отчаянно сопротивлялся дороге, шла к хутору.

Тонкая фигурка в выцветшей юбке и зелёной блузе шла, чуть наклонившись вперёд, словно спорила с ветром. На самом деле она спорила с чемоданом — огромным, потерявшим блеск, который время от времени пытался отстать и плюхался в грязь.

Волосы у неё были цвета молодой коры, мягкие и тёплые, как летний вечер, и разметались по плечам так, что рука сама тянулась убрать прядь за ухо. Она шла упрямо, но глаза её — тёмные, внимательные — скользили по каждой детали, будто впитывали этот край и сразу присваивали себе.

Он задержался в тени старой ели, не спеша показываться. Дом уже её заметил — ставни чуть приоткрылись, а над крышей едва слышно треснул один из ржавых флюгеров, как сустав, который давно не крутили.

И тут с яблони спрыгнул Тень. Кот, как обычно, выбрал эффектный момент: спланировал точно на изгородь, сел, обвив хвост вокруг лап, и с видом оскорблённого аристократа посмотрел на незнакомку.

Он знал, что кот скажет что-то ядовитое. Этот всегда начинал знакомства с колкости.

Она остановилась, улыбнулась коту так, будто поняла его ещё до слов, и тихо сказала что-то, что он не расслышал.

Но почему-то понял: эта девушка здесь надолго.

Зейн откинулся спиной к шершавому стволу ели, наблюдая за каждой её неловкой попыткой совладать с чемоданом. Он ещё не знал, кто она, но ощущение было странно ясным: эта девушка перевернёт его тихое, проклятое существование с той же лёгкостью, с какой ветер переворачивает осенний лист.

Чуть позже.

— Ну? — раздалось из кустов слева. — И что скажешь?

Он даже не обернулся. Тень всё равно знал, что его заметили. Кот вынырнул из подлеска, отряхнул лапу от мокрых листьев и запрыгнул на поваленное бревно рядом.

— Скажу, что чемодан выглядел тяжелее, чем она сама, — пробурчал он.

— Мм, — кот лениво зевнул. — Я скажу, что она умеет улыбаться так, будто уже знает, как нас всех обыграет.

Соседи с характером

Дверь за спиной Элизы закрылась с таким самодовольным скрипом, что она почти обернулась — проверить, не подмигнул ли ей дверной косяк.

— Ты только не вздумай хлопать, — предупредила она вполголоса.

Тень фыркнул, но выглядел так, словно готов был аплодировать Дому за этот спектакль.

В холле пахло чем-то пряным — смесь свежесваренного кофе и… корицы? Элиза нахмурилась. Вчера вечером она оставила кухню пустой и явно без признаков еды.

— О, гостья встала, — голос донёсся с кухни, глубокий, уверенный, с той лёгкой насмешкой, которую обычно позволяют себе люди, чувствующие себя хозяевами положения.

Она шагнула к дверному проёму и остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду.

За столом сидел мужчина. Не просто мужчина — а из тех, из-за кого дамы забывают о приличиях, а горничные рискуют подносами, только чтобы задержаться у двери подольше. Его черты были будто выведены рукой художника, которому заплатили не золотом — душой, лишь бы тот сумел уловить каждый изгиб губ и каждую тень в глазах. Тёмные волосы, лежали чуть растрёпанно, придавая ему опасную, почти вызывающую небрежность. Взгляд — слишком внимательный для случайного знакомого. И улыбка, как у человека, который знает что-то о тебе… но не спешит рассказывать.

— Я Зейн, — сказал он, поднимаясь. — И, кажется, мы соседи.

— В одном доме? — уточнила Элиза, чувствуя, как Тень за её спиной тихо хихикнул.

— В одном, — подтвердил Зейн, будто это было самым естественным на свете. — Кофе хочешь?

Она хотела сказать «нет», но в этот момент стул у стола сам собой чуть отъехал в сторону, как будто приглашая её сесть. Элиза резко замерла.

— Это… сейчас он? — спросила она, указывая на стул.

— Кто — он? — Зейн сделал вид, что ничего необычного не произошло.

— Дом, — прошептала она.

И где-то под самым полом, тихо, но отчётливо, раздалось ленивое:

«А кто же ещё?»

Элиза едва не уронила букет цветов, сорванных в саду.

— Он… со мной только что…

— Похоже, ты ему нравишься, — сказал Зейн, и уголки его губ чуть дрогнули.

Элиза постаралась не таращиться, хотя глаза сами норовили изучить его профиль. Он ел спокойно, словно каждая крошка хлеба была предметом королевского этикета. На столе дымилась овсянка, поджаренные булочки источали аромат сливочного масла, а кувшин с парным молоком выглядел так, будто только что прибыл с фермы, которой, возможно, и не существовало.

— Ты не местная, — заметил он, даже не поднимая взгляда.

— А вы… местный? — отозвалась она, решив не отставать.

Где-то в глубине дома что-то тихо треснуло. Элиза замерла.

— Это… крыша? — спросила она, прислушиваясь.

— Это я, — сказал Дом. Голос был чуть глухим, будто доносился сквозь старое дерево, и при этом абсолютно живым. — Просто проверяю, как у тебя с аппетитом.

Элиза, разумеется, чуть не уронила ложку.

— Прекрасно, — пробормотала она. — Ещё скажите, у вас тут кладовая разговаривает.

— Не разговаривает, — вмешался мужчина. — Она иногда ворчит, но это нормально.

Дом довольно скрипнул.

Элиза моргнула, пытаясь осознать услышанное, и медленно перевела взгляд на мужчину.

— Она… всегда так? — осторожно спросила она, чуть отодвигая миску.

— Не всегда, — Зейн пожал плечами и, как ни в чём не бывало, отломил кусок булочки. — Иногда она шепчет.

Дом возмущённо дрогнул ставнями на окне, отчего кружка с молоком тихо звякнула о блюдце.

— Шепчет? — переспросила Элиза, чувствуя, как холодок пробежал по спине. — И что именно?

— А вот это уже зависит от настроения, — Зейн скосил на неё взгляд с едва заметной усмешкой. — Сегодня, например, она вежлива.

— Если это «вежливо», то я боюсь представить, что она делает, когда злится, — пробормотала она, пытаясь вернуться к завтраку.

Где-то в глубине коридора прокатился едва слышный смешок — будто старые балки обменялись шуткой, понятной только им.

Элиза замерла с ложкой на полпути ко рту.

— Я… наверное, допью молоко позже, — прошептала она.

Зейн поставил кувшин ближе к ней и тихо сказал:

— Привыкай. Дом любит новых жильцов… особенно тех, кто не привык, что стены отвечают.

— Ну что, — Зейн отодвинул пустую тарелку и поднялся из-за стола, — я пойду проверю… кое-что во дворе.

В его голосе было что-то такое, что намекало: «не спрашивай, если хочешь сохранить покой».

Элиза уже хотела спросить, но Тень опередил, лениво потянувшись на подоконнике:

— Перевожу: он идёт общаться с досками. Иногда они шепчут ему, что он зря ест чужие булочки.

— Заткнись, — бросил Зейн, но без злости, и вышел.

Дверь за ним закрылась — и почти сразу приоткрылась снова, чтобы в дом ввалился… Гримм. Ввалился — это ещё мягко сказано. Гном выглядел так, будто всю ночь пытался перепить собственную тень и проиграл.

— Кофе, — хрипло выдал он. — Срочно. Без сахара, но с уважением.

— А с похмельем? — поинтересовался Тень. — Или ты его уже в карман положил?

Гримм одарил кота мутным взглядом и процедил:

— Ещё слово, и я постираю тебя в ледяной воде. С мылом.

Дом скрипнул половицами так выразительно, что Элиза не удержалась:

— Это он только что посмеялся?

— Да, — вздохнул Тень. — У нас тут вообще все смеются, когда я гномов дразню.

Гримм направился к кухне, но внезапно застрял в дверном проёме — не физически, а будто его кто-то задержал.

— Дом, — выдохнул он, — я тебе крышу латал или нет?

— Латал, — с ленивым удовольствием отозвался голос из-под пола. — Но криво. Вот и стой, пока думаешь над своим поведением.

Элиза прикусила губу, чтобы не расхохотаться. Гримм, фыркнув, всё же проскользнул на кухню, буркнув что-то про «тряпичный деспотизм архитектуры».

Оставшись с гномом, котом и Домом, Элиза решила, что утро — идеальное время для маленького подвига.