Увольте, эту горничную

Запись 1

- Предки у тебя с заскоком, но не прям сумасшедшие. – Карл подмял окурок ботинком. Он говорил по-английски, носил белые Dr.Martens и любил звонко щёлкать пальцами. Я ненавидел его. Презирал зарубежную манерность, звонкое, глубокое «о». И если бы решился убивать, зарубил его первым.

Карл или Кирилл Тимофеевич увязался за мной. Как жвачка на подошве, или что похуже. Личный водитель встретил нас в аэропорту около семи утра, оттуда нас добровольно-принудительно посадили в чёрную ламборгини и вытряхнули прямо перед порогом нового родительского приобретения.

Не хотел приезжать, но надо.

Вот стою перед калиткой. Топчемся на месте минут сорок. Карл не спрашивает, не лезет в душу, за это я его ценю. Пачка сигарет пустеет. Курим по очереди и большее время молчим. Не знаю, чего именно жду. Сигнала, крика, вспышки, озарения. Вот бы не услышать ничего и вернуться обратно.

Тут защёлка скрипит и двери открываются. Беру за ручку чемодана, на друга не обворачиваюсь. В голове тишина. Вижу мутные фигуры родителей на крыльце. Дом в этот раз жуткий. Мурашки бегут по коже только от одной мысли, что проведу здесь два месяца.

Мама бросается на шею. Едва дотягивается, но оставляет липкие следы от помады на щеках. Неловко. Отец пожимает руку сначала мне, потом Карлу.

- Как добрались?

- Хорошо.

- А учёба как?

- Нормально.

- Коля! Не смущай ребят, идите мальчики, располагайтесь. – мама рада. Не трудно догадаться чему. Я ведь теперь типа хороший, с другом приехал, учиться начал, не кричу, не ругаюсь.

Холл встречает прохладой. Тут темно и сыро, как в темнице. Звенит колокольчик в маминой руке. Из ниоткуда появляется прислуга. Старая тётка тащит наши чемоданы, даёт ключи от спален. Моя на четвёртом этаже, Карла – на третьем. Потолки тут высокие, как в Сталинке. Пока поднимаемся, лестница скулит, и от этого звука ко второй минуте глаз начинает дёргаться.

- Интересно, есть тут горничные посимпатичнее? – Карл переходит на английский. Оставляю его в гостевой спальне, а сам вместе с молчаливой женщиной иду на хозяйский этаж. Тут мало того, что темно, так ещё лампы жутко мигают.

Служанка не проронила ни звука. Может, немая? Мама жалеет всех сирых и убогих, вот и собирает коллекцию из никчёмных. Звенит айфон, от неожиданности телефон падает. Трубку взять не успеваю. На экране мигает пропущенный от Крис.

Проворачиваю ключ. Нет, они и раньше покупали старые особняки, но чтобы такие древние, огромные…

Запись 2

Ужин прошёл спокойно. Вино мне так никто и не налил. Нас обслуживала девчонка с круглыми хомячьими щеками и большими слезливыми глазами. Карл такой перспективе обрадовался. Он клацал зубами, во время разговора с родителями переходил с английского на французский, но некоторые слова произносил на русский манер. Ел мой друг за двоих, а то и за троих. Но сколько бы блюд не проглатывал, оставался всё таким же худым.

Мне же кусок в горло не лез. Сжимал вилку, думал: «Я в пределах нормы или надо ещё постараться». Мама любовно щебетала о доме, о цветочном, о поездке в Италию. Мы слушали, но даже на лице отца я видел усталость от этого бесконечного трёпа. И он с ней ещё живёт! Обручился по глупости перед богом, но главное записал в партнёры по бизнесу.

Выходило, что папа терпел маму. Карл не мог дождаться, когда зажмёт служанку в тёмном углу. А я играл лучше всех, выносил их пребывание в моей жизни. Каждый, и по раздельности, мне приходилось думать о них, делать что-то. Соблюдать меру, актёрствовать. Быть нормальным.

Правую ногу обожгло. Я не шелохнулся. Боль успокоила. Прикрыл на секунду глаза. Началась какая-то какофония, визг мамы, извинения горничной, крик отца. На ошпаренную кипятком ногу приложили что-то холодное.

- Простите, боже, простите, я сейчас же уволюсь, уйду, простите… - лепетало это крошечное создание. Она и впрямь была мелкой, только щёки большие и глаза. Меня уговорами заставили снять штаны. На краю сознания замечал, как Карл завидно облизывается. Прям смотрит и не терпится ему перед девушкой в трусах оказаться, а лучше без…

Мешочек со льдом убрали, его сменили на промоченный чем-то спонж. Снова боль. Снова покой. Встретился с горничной взглядами. В ней не было и капли раскаяния. В уголках голубых глаз собрались слёзы, но лицо ничего не выражало. Действия были механическим, сухими, как по протоколу.

Пролила чай, ошпарила хозяина, значит сокрушайся, раскаивайся, моли о прощении и при должном упорстве сыграешь глупую девочку, но добрую, милую. Как такую уволишь? Она ведь наверняка с какой-нибудь банальной историей, там мать умирает или младшему брату лекарства нужны. Нога то заживёт, а вот она без работы долго не протянет. Попросится в другие места, но куда же безрукую возьмут? Вот останется ей либо повеситься, либо на панель пойти. И там, и там трагедия. Времена сменяют друг друга, а мученицы всё те же. Так думали все, и она это знала.

Я навсегда запомнил миг ясности, полного понимая и злорадства в её глазах. Настоящее лицо, которое за секунду сменилось качественной маской. И вот девчонка вся уже красная, заплаканная, опухшая, и свидетели преступления думать забыли о происшествии. Нога заживёт, не убили же в конце концов, а вот бедная девочка останется без надежды на светлое будущее.

Горничная дрожит в маминых объятиях. Всегда знал, что она больше хотела дочь. Папа и Карл не двигались, застыли, как памятники в городском парке. Оба слабы перед женскими слезами.

А я сижу. Бедро горит, и стоит только привыкнуть к этой боли, как она начинается сначала, как зацикленное видео. И с каждой волной мучительнее бьёт по мне. Почему мне так и не налили вино?

Занавес опускается. Девочка думает, что мастерски сыграла этот акт. Но я ей не верю. Она совсем не нежно, толстым слоем, мажет жирную, вонючую мазь, перевязывает место, где кожа слезла. Для невнимательного зрителя она оступившийся ангел.

Горничная помогает взобраться на четвёртый этаж. Уже в спальне она продолжает.

- Простите, я такая неуклюжая, ради бога, извините, хотите я…

И снова прикрывается богом, неужели ещё не поняла, что я ни на йоту не верю. Интереса ради, спрашиваю:

- Хочу, что?

Маска треснула. Даже румянец, делавший её лицо особенно смазливым, схлынул на нет. Побледнела. Не думала, что спрошу, что понимаю.

- Помогу.

Улыбаюсь. Ногу жжёт с такой силой, что уснуть не получится. Чем ты можешь помочь мне глупая девочка? Думаю, от том, чтобы Карл использовал её. Сейчас ему нужно только моё разрешение. И тогда хочет она, не хочет, придётся поиграть ещё и в шлюху. А если…

Тяну за загривок, как котёнка. Она теряет равновесие и падет на меня, облокачивается рукой на раненную ногу. Смирилась. А где же крики о помощи? Мольба прекратить? Я не собирался целовать её, не хочу даже прикасаться к грязи. Хотел припугнуть, проверить. Но снова потерпел поражение. Горничная решила оседлать меня, ручками сжала плечи, пригвоздила к кровати.

Поцелуй был робкий и быстрый. Я чуть не смахнул её с себя. Сука.

- Убирайся.

- Но я …но вы…

Она едва заметно тянет уголки вверх, упиваясь победой. Хочу задушить её, а я ведь даже не пьян.

Запись 3

Вой. Протяжный и звонкий.

Как и прежде я ворочался в кровати. Закрывал глаза, но уснуть не мог. То душно, то холодно. Да, и ожог не сильно помогал в борьбе с бессонницей. Когда электронный циферблат показал ровно два часа ночи, дремота напала на меня. Едва слышно ухала сова на улице, ветер бил по деревьям, раскачивал, пел колыбельную. Я пребывал на грани между сном и реальностью, когда тело всё ещё под контролем, но двигаться так не хочется, да и не нужно. Этот сладкий миг сменился мучительным воплем.

Думаю, померещилось. Но тяжёлые, болезненные стоны не прекращались, наоборот, набирали силу. Всё это так разозлило меня, что я не одеваясь вышел в коридор. Ну, что там произошло? Умирают? Пытают? А потише нельзя?

Повязка съехала по ноге и болталась, как вонючая тряпка на заборе. Босиком, в трусах и футболке, меня не заботило встречу я кого-то или нет, хотелось побыстрее расправиться с нарушителями покоя. Я тогда вообще мало о чём думал.

Старуха. Костлявая, больная карга с пустыми глазницами. Ползла. И тут я уже понял, что рот её плотно закрыт, а протяжный вой звучал в моей голове. Стоило ей обратить безликое лицо на меня, как большой горбатый нос задёргался, как у собаки-ищейки. Учуяла меня. Она поднялась на ноги, облокотилась руками об пол и как животное, хищный зверь, побежала прямо на меня.

- Дочь… где моя дочь.. верни...её верни. – сказала она замогильным голосом. С уголка рта текла вязкая желтоватая жидкость. Лампа мигала. Раз и темнота сменилась ярким светом. старуха, как на слайде презентации, всё приближалась. Я так испугался, что даже не мог осознать силу страха. Паника намертво пригвоздила меня к полу.

Тварь. Точно это не человек, раскрыла пасть. До меня ей оставался один прыжок, но старуха не спешила. Остановилась в метре от меня и дышала, сипела, как больной ангиной. Я не дышал. Не жил.

Белые зубы, ровные треугольники стояли друг к другу так плотно, как стоят зубья пилы. Они безостановочно двигались по кругу в чудовищном механизме. Такая сожрёт и не подавиться. Старуха удобнее кремации, тут даже пепла не останется. Кости размелет в труху, будет приправой к мясцу.

Минуты бездействия нагоняли ужаса. Казалось, куда ещё больше бояться? А я дрожал от страха. Дай мне сейчас шариковую ручку, не удержу. Зуб на зуб не попадал, но хоть в штаны не наложил. Хотелось уйти достойно.

Старуха в последний раз принюхалась и растворилась в серовато дымке. Как и не было.

К утру я думал, что Карл подсыпал мне что-то в еду. Или та сука-горничная использовала лечебную мазь на основе грибов галлюциногенов. Может, я и вовсе задремал, а из-за боли всё обратилось в чересчур реальный сон. Не мог же я видеть призрака. Их не существует.

Родители раньше устраивали сценки. Мама вместо сказок читала введение в сатанизм, а папа вёл не на рыбалку, а в цирк уродов. Самая большая женщина в мире, гном, оборотень, сиамские близнецы, кого мы тогда только не видели. Какие потом кошмары мне только не снились.

Но после случая трёхгодовой давности они подобным не занимались, делали свои чёрномагические ритуалы и призывали духов без меня.