В царстве калифорнийского света

Глава 1: Ноль по шкале Рихтера

Дождь стучал по крыше такси мерзким, нью-йоркским дробовиком. Лаура смотрела в запотевшее стекло, где город расплывался в грязном желтом мареве огней. Чемодан у ее ног был осязаемым воплощением побега — переполненный, туго застегнутый, битком набитый не вещами, а обрывками старой жизни.

«Ты уверена?» — этот вопрос матери висел в воздухе их тесной кухни уже месяц, с тех самых пор, как пришло письмо о переводе в калифорнийский университет и Марк, отец, после пяти лет почти полного молчания, вдруг предложил остановиться у него. Не «переехать». Не «вернуться домой». «Остановиться».

Мать стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди — поза вечной обороны. За ее спиной, в гостиной, маячила тень отчима, Дэвида, приглушенно бубнившего что-то о телевизоре.
— Там же ничего нет, кроме кактусов и сумасшедших, — сказала мать, не глядя на нее, выстукивая ногтем по косяку. — И с Марком… ты же его почти не знаешь. Он чудак. Всегда был.
— Мне нужно это, мам, — тихо, но четко произнесла Лаура. Она боялась, что голос дрогнет. Он не дрогнул. Два года терапии, выплаканные в подушку ночи и яростное, выстраданное решение — они закалили что-то внутри, сделали его тихим и твердым, как сталь. — Это хороший университет. Последние два курса. Я хочу их закончить… по-другому.
«По-другому» значило: без твоих вечных упреков, что я недостаточно стараюсь. Без его тяжелых, оценивающих взглядов, когда она надевала короткую юбку. Без ощущения, что она — незваный гость в собственной жизни.

Мать вздохнула, и этот звук был полон такого знакомого, утомленного разочарования, что Лауру снова затошнило.
— Ну что ж. Лети. Только не говори потом, что я тебя не предупреждала.
Объятия не было. Было сухое, быстрое прикосновение щеки к щеке, запах привычных духов и что-то невысказанное, навсегда застрявшее между ними. Дэвид помахал рукой с дивана, даже не приглушив звук телевизора.
— Удачи, детка. Шлешь открытку с пляжа.

В такси, в аэропорту, в салоне самолета, зарывшись лицом в холодное стекло иллюминатора, Лаура чувствовала не боль, а оглушительную тишину. Тишину после долгой, изматывающей какофонии. Ее сердце не колотилось от волнения, оно тяжело и медленно билось, словно отмеряя последние секунды перед неведомым. Она не бежала к чему-то. Она бежала от. И пока самолет отрывался от мокрой полосы, оставляя внизу серое месиво ее прошлого, она впервые за долгое время позволила себе просто закрыть глаза и дышать.

---

Солнце Сан-Диего ударило в лицо, как физическая пощечина. Оно было не просто ярким — оно было наглым, всезаполняющим, выжигающим каждую частицу нью-йоркской сырости. Лаура щурилась, стоя у выхода в зал прилета, сжимая ручку чемодана, пока пальцы не побелели.

И тогда она увидела его.

Марк стоял у стойки, немного в стороне от толпы ликующих встречающих. Он не держал табличку с ее именем. Он просто стоял. Высокий, поджарый, в простых хаки и темно-синей футболке, которая обтягивала плечи, все еще хранящие следы военной выправки. Его лицо, изрезанное лучами солнца и чем-то более глубоким — задумчивостью или печалью, — было обращено к ней. Он узнал ее мгновенно. И она — его.

«Папа». Слово застряло комком в горле, непроизнесенное. Пять лет. Они виделись на фото в соцсетях, мельком во время редких видео-звонков по Рождеству. Вживую он казался… более реальным. И более чужим.

Он сделал несколько шагов навстречу.
— Лаура.
Голос был ниже, чем в телефонной трубке, с легкой хрипотцой.
— Привет, — выдавила она.

Объятие было неловким. Он похлопал ее по спине, как товарища по службе, быстро отстранился, взял чемодан. Его руки были большими, с выступающими костяшками и коротко остриженными ногтями. Руками, которые умели работать.
— Дорога была нормальной? — спросил он, направляясь к выходу.
— Да, без турбулентности.
— Хорошо.

Машина оказалась не полицейской «короной», как она почему-то ожидала, а стареньким, ухоженным пикапом. Он закинул чемодан в кузов.
— Садись.

Тишина в машине поначалу была оглушающей. Он вел аккуратно, обе руки на руле в «без десяти два». Лаура смотрела в окно на мелькающие пальмы, на яркие, приземистые здания, на бесконечно синее небо.
— Как… как учеба? — наконец спросил Марк, не отрывая глаз от дороги. — Говоришь, последние два года?
— Да. Специализация — психология. Все хорошо, вроде бы зачли все кредиты при переводе.
— Психология, — он кивнул, будто что-то обдумывая. — Это… важно. Разбираться в людях. Полезно.

Она ждала очередного стандартного вопроса. О матери. О Дэвиде. Он не спросил.
— Сам много работаешь? — перевела она стрелки на него.
— Да. Департамент не самый спокойный. Но график сменный, бывает время. — Он помолчал. — Здесь, кстати, повернем.

Он свернул с шоссе в уютный район с невысокими домами и вывесками мелких бизнесов. И вдруг остановился у небольшого, невзрачного здания с вывеской «Джо и его морепродукты». Над дверью скрипуче качался деревянный пеликан, выкрашенный в облезлую синюю краску.

Лаура замерла. Пахнуло воспоминанием. Соленым, маслянистым, сдобренным детским смехом.
— Ты… помнишь? — спросил Марк, и в его голосе впервые прозвучала неуверенность, почти робость. — Мы сюда приходили. Ты обожала их рыбные тако с лимонным айоли.
Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Она помнила. Ей было семь или восемь. Они сидели за пластиковым столиком на улице, она, весь рот в соусе, а он, смеясь, вытирал ей щеки бумажной салфеткой. Это было до развода. До долгих судов. До переезда с матерью на другой берег континента.

— Подумал, может, перед домом… — он не закончил, просто вышел из машины.

Внутри почти ничего не изменилось. Все тот же потертый линолеум, плакаты с рыбами на стенах, гул вентиляторов. За стойкой стоял тот же самый Джо, только теперь он был седой как лунь и еще больше похож на добродушного моржа.
— Марк! Черт возьми, давно не виделись! — прогремел он и тут же уставился на Лауру. Его глаза округлились. — Не может быть. Это наша маленькая Лори?
— Привет, Джо, — смущенно улыбнулась она.
— Выросла! Красавица! Колледж? Ах, да, Марк говорил! — Джо вылез из-за стойки, чтобы обнять ее, пахнув морем и специями. — Для тебя, как всегда? Двойные тако, лишний айоли?
— Да, — прошептала Лаура, и комок в горле наконец рассосался, сменившись теплой волной.

Глава 2: Отблеск черной молнии

Сон в новой комнате был прерывистым и чутким. Каждый скрип деревянных балок дома, каждый отдаленный лай собаки в каньоне, шелест листвы за окном — все это будило Лауру, заставляя вглядываться в непривычную темноту. Она привыкла к постоянному гулу Нью-Йорка, к его белому шуму, заглушавшему любые мысли. Здесь же тишина была настолько громкой, что в ушах звенело. В ней плавали воспоминания дня: сухой поцелуй матери, хриплый голос отца, вкус лимонного айоли и его неуверенная полуулыбка. Она ворочалась, натягивая одеяло на голову, пытаясь укрыться от этой пронзительной ясности бытия.

Глубокой ночью она услышала, как заскрипела гравийная дорога, хлопнула дверь внизу, послышались негромкие шаги. Потом — звук наливающейся в стакан воды и тихое покашливание. Марк. Он вернулся. В доме появилось еще одно дыхание, и это почему-то успокоило ее. Не сразу, но сон наконец накрыл ее тяжелой, безвидной волной.

Утро встретило ее яростным калифорнийским солнцем, которое без спроса ворвалось в комнату и залило все пыльными лучами. Лаура встала, чувствуя себя разбитой, но странно ожившей. Внизу, на кухонном столе, рядом с кофеваркой, лежала записка на листке из блокнота, испещренном служебными печатями:

«Лаура. Кофе есть. Молоко в холодильнике. Ключи от пикапа на крючке. Если захочешь. График на неделю на магните. Буду днем. Марк.»

Почерк был угловатый, четкий. Лаура сварила кофе, нашла график. Сегодня у него смена с трех. Значит, они пересекутся. Мысль не вызвала паники, лишь легкую нервную дрожь — как перед началом важного, но неизвестного разговора.

Она решила не брать машину. Ей нужно было прочувствовать дорогу, пространство, в которое она вписалась. Надев простые шорты и футболку, накинув рюкзак с документами, она вышла из дома. Воздух был еще прохладным, пахло полынью и нагревающимся камнем. Дорога вниз, к остановке автобуса, вилась серой лентой.

Она дошла до большего перекрестка, уже на окраине жилой зоны. Светофор мигал желтым для машин на ее пути. Лаура, погруженная в мысли о предстоящем визите в деканат, привычным жестом, не глядя по сторонам, ступила на проезжую часть.

Рев пришел не сбоку, а, казалось, из-под самой земли. Глухой, яростный, разрывающий тишину утра. Это был не просто звук мотора — это было рычание. Лаура инстинктивно отпрыгнула назад, на обочину, и в ту же секунду мимо нее, в полуметре, пронеслась черная молния.

Это был мотоцикл. Не хромированный и яркий, а матово-черный, угловатый, лишенный каких-либо украшений, словно вырезанный из ночи. Он пронесся так близко, что она почувствовала вихрь горячего воздуха и уловила запах бензина и горячего металла. Мотоцикл, не сбрасывая скорости, взревел еще громче и резко затормозил прямо у стоп-линии, на уже загоревшемся красном свете.

Лаура стояла, прижав руку к груди, где сердце колотилось, как пойманная птица. Она смотрела на спину гонщика. Он был в такой же черной, плотно облегающей куртке, шлем скрывал голову. Его поза была расслабленной, одна нога опущена на асфальт, но в этой расслабленности чувствовалась сжатая пружина, дикая, нерастраченная энергия.

И тогда он обернулся.

Затемненное стекло шлема было обращено прямо на нее. Она не видела его глаз, но чувствовала взгляд. Физически. Как прикосновение. Оно было не любопытным, не извиняющимся. Оно было… оценивающим. Холодным и намеренным. Он смотрел на нее так, словно видел не испуганную девушку на обочине, а какой-то объект, помеху или, что было еще страннее, неожиданную находку.

«Придурок! — мысленно выдохнула она, и ярость наконец прорвалась сквозь шок. — Собрался на тот свет, так езжай один! Идиот в черном костюме!»

Он не шевелился, пока длился красный свет. Просто смотрел. Лаура, подпитываемая адреналином, не отводила глаз, встречая его невидимый взгляд вызовом. Ее пальцы сжались в кулаки.

Загорелся зеленый. Мотоцикл взревел снова, но на этот раз гонщик не сорвался с места сразу. Он медленно, почти демонстративно, повернул голову вперед. Потом — резкий, отрывистый кивок. Не ясно — ей, светофору, самому себе? И через мгновение черная машина рванула с места, слилась с потоком и исчезла за поворотом, оставив после себя лишь dissipating рев и едкий шлейф выхлопа.

Лаура стояла еще минуту, пытаясь отдышаться. «Дерьмовый драйвер», — прошептала она уже вслух, чувствуя, как дрожь в коленях сменяется пульсацией в висках. Этот миг, этот взгляд из-за темного стекла, казался громче, ярче, реальнее всего утра. Он врезался в память, как пощечина.

Остаток пути до автобуса и сама поездка прошли в тумане. Она машинально смотрела в окно, но видела не пальмы и кампусы, а черный силуэт и непроницаемый шлем. Это было первое столкновение с новой реальностью — не спокойной и тихой, а резкой, опасной и двусмысленной.

Университет предстал перед ней не современным стеклянным комплексом, а массивным, солидным сооружением в стиле испанского ренессанса: песчаные стены, черепичные крыши, аркады внутренних двориков. Он выглядел не просто учебным заведением, а крепостью знаний, полной своей непростой истории. У фонтана у главного входа кипела жизнь: группы студентов смеялись, кто-то торопливо бежал с книгами, кто-то растянулся на траве с ноутбуком. Энергия места была заразительной, и тревога от утреннего инцидента понемногу отступила, сменившись предвкушением.

Внутри было прохладно и шумно. Поток людей нес ее через широкие коридоры с выцветшими от времени мозаичными полами. Лаура, растерявшись у огромной схемы факультетов, пыталась понять, куда идти.
— Выглядишь немного потерянной. Первый день?
Она обернулась. Рядом стоял парень лет двадцати двух, в очках в тонкой металлической оправе и с доброжелательной, немного застенчивой улыбкой. Он держал стопку учебников по архитектуре.
— Да, — призналась Лаура с облегчением. — Нужно найти деканат, сдать документы по переводу. Кабинет 310, вроде бы.
— А, это в Старом корпусе. Легко заблудиться. Я туда как раз иду, — он кивнул. — Меня Кевин зовут. Пойдемте, я покажу.