В Чжэцзян с любовью

В Чжэцзян с любовью

Автобус резко качнуло, и Таню практически впечатало в переднее сидение. Она едва успела подставить руки, уберегаясь от удара.
- Шуйзце, - объявил остановку водитель, оглянувшись на неё через плечо. Всю дорогу он то и дело поглядывал на Таню через зеркало заднего вида, даже было пытался начать разговор, но дальше нескольких дежурных фраз дело не пошло - китайский девушки был годен только на то, чтобы объясняться на самые простые темы.
- Сесе, - неловко поблагодарила его Таня и, прижав к себе свой скудный багаж в виде спортивной сумки, осторожно спустилась со ступенек автобуса, чуть не поскользнувшись - недавний ливень прибил пыль и слякотно размазал её по едва обозначенной проселочной дороге.
Деревня Шуйцзе - «Водный узел» - находилась в провинции Чжэцзян, и Таня потратила двое суток, чтобы перекладными добраться сюда. Она ещё раз опустила руку в сумку, проверяя, на месте ли конверт. Девушка очень боялась его потерять, а ещё больше боялась, что её поездка окажется абсолютно напрасной. У неё не было ни точного адреса, ни фотографии, только рассказы дедушки. Дед умер вот уже почти полгода как, и в конверте была его последняя воля - письмо для женщины, которую он беззаветно любил всю свою жизнь, но с которой эта жизнь его разлучила.
В конце 1950-х, на волне Хрущевской оттепели китайские студенты приезжали учиться в СССР, в основном в Москву и Ленинград. Так встретились Павел, дедушка Тани, и Ли Мэй. Их роман начался с дружбы и перерос в крепкие чувства, а затем и в создание молодой семьи. Вскоре у пары появился мальчик, которого назвали Андреем. Это был Танин отец, который, к сожалению, скончался на двадцать втором году жизни от менингита и так и не получил возможность вновь увидеть свою мать, которая покинула его в совсем нежном возрасте. Отца Таня помнила едва.
Деревня встретила её густым запахом влажной земли, ферментированного чая и дыма очагов. Шуйцзе, как будто место из другого времени, была вписана в склон холма, как древняя гравюра. Каскады чайных плантаций, похожих на гигантские изумрудные ступени, спускались к узкой речушке. Дома – невысокие, с темным деревом стен и побелевшей от времени штукатуркой. Во дворах сушились связки кукурузы, красный перец и пучки трав. У каменного мостика через ручей две пожилые женщины в синих фартуках и соломенных шляпах полоскали белье, их быстрые руки и звонкие голоса сливались с журчанием воды. Воздух звенел от стрекота цикад и далекого крика петуха. Таня, высокая, светловолосая, сразу привлекла внимание местных, которые с любопытством поглядывали на неё, но сами подойти не спешили.
Подойдя к группе стариков, игравших в маджонг под огромным баньяном, Таня собралась с духом:
– Цинвэнь… Ни мэнь жэньши Ли Мэй ма? Извините… Вы знаете Ли Мэй?– её путунхуа звучал неуклюже, с ужасным акцентом.
Один из стариков, с лицом, как высушенная груша, поднял от доски глаза. Услышав имя, покачал головой, что-то быстро проговорив на местном диалекте. Таня уловила только «Ли Мэй» и печальное «Бу цзаи лэ». Женщина, сушившая неподалёку рыбу, отложила работу.
– Ли Мэй? – повторила она и сделала жест рукой вверх, на небо. – Та цюнянь гуши лэ. Хэнь хао дэ жэнь. Она ушла в прошлом году. Очень хороший человек.
Внутри Тани разлилась неприятная маета. Она знала, что шансы малы, но все же...
– Та… ю хайцзы ма? У нее были дети? – спросила она, цепляясь за последнюю надежду. Дед рассказывал, что Ли Мэй вышла замуж второй раз, о чём он узнал много лет спустя её вынужденного отъезда, который случился в начале шестидесятых. Тогда студентов по обмену возвращали на родину, и распалось немало браков. Павел объяснял, что сам настоял, чтобы Андрей остался с ним, что матерью-одиночкой Ли Мэй не было бы жизни ни в деревне, ни в городе. Таня не знала, как к этому относиться.
Женщина на её вопрос оживилась, закивала:
- Ю эрцзы! Есть сын! - Она указала вверх по холму, на дом, стоящий чуть на отшибе среди аккуратных грядок, где росли батат, фасоль и горькая тыква. Таня неуверенно пошла в ту сторону.
Во дворе дома росли пион и дерево хурмы с уже проклюнувшейся вязью плодов. У входа стоял мужчина лет пятидесяти, в простой синей куртке и резиновых сапогах. Он что-то чинил - бамбуковую корзину для чайного листа. Услышав шаги, он тут же поднял голову. Увидев Таню, замер. Его темные глаза, точь-в-точь как у её отца на старых фото, широко раскрылись, а затем прищурились. Выглядел мужчина так, будто узнал девушку, хотя этого, конечно, не могло быть.
- Ни ши шэйи? Кто ты? - спросил он тихо.
Сердце Тани замерло подстреленной птицей, а затем застучало снова, ещё быстрее. Она сделала шаг вперед:
- Во чжао Ли Мэй. Во ши… во ши та суньюу. Я ищу Ли Мэй. Я… я ее внучка.
Тишина разлилась между ними как река Гуйцзян, спокойная, но таящая в своей глубине множество смыслов. Мужчина не шевелился, его взгляд скользил по чертам её лица – высоким скулам, разрезу глаз, линии бровей. Потом он медленно, как-то тяжело, с усилием кивнул. Вид его сделался понурым, но в этой едва уловимой печали было и что-то особенное и в то же время простое. В это мгновение Таня впервые ощутила связь с этим человеком. Он перестал быть незнакомым именем. Она даже робко примерила на него слово «дядя». Знание родства протянулось между ними незримой нитью.
– Цзиньлай ба, – сказал мужчина глухо, открывая калитку. Таня поняла, что это было приглашением зайти.
Внутри дом был просторным, но аскетичным. Прохладный глинобитный пол, темные деревянные балки под потолком. В углу – традиционный алтарь предков с фотографиями, курительными палочками и скромными подношениями фруктов. Воздух пах дымом, сушеными травами и временем. Чэнь Вэй подошел к алтарю и взял большую черно-белую фотографию в деревянной рамке. На ней была молодая женщина с интеллигентным лицом, гладко зачесанными за уши волосами и большими, чуть грустными глазами. Ли Мэй. Таня узнала в ней черты отца и что-то ещё неуловимо родное.
– Во де муцинь. Моя мать, – сказал Чэнь Вэй, протягивая фото Тане. – Во цзяо Чэнь Вэй. Меня зовут Чэнь Вэй.
– Таня, - девушка постаралась произнести своё имя как можно чётче.
– Таня, – повторил мужчина, прокатывая незнакомое слово. Потом его взгляд стал далёким - мыслями он был уже не здесь.
Чэнь Вэй что-то пробормотал, но Таня не смогла разобрать. Увидев её непонимание, мужчина вздохнул, тяжело, откуда-то из глубины, затем сказал, не глядя на неё:
– Та хэнь ай ни де цуфу. Та хэнь ай та. Она очень любила твоего деда. Очень любила его.
Они помолчали.
– Та цюнянь цоу дэ. Сан юэ, – продолжил Чэнь Вэй. - Она ушла в этом году. В марте.
Таня почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Дед ушёл в феврале.
Чэнь Вэй показал ей и другие фотографии: Ли Мэй уже в Китае, с мужем-китайцем (отцом Чэнь Вэя), с маленьким Чэнь Вэем на руках, с его сыновьями - кузенами Тани. С возрастом Ли Мэй ничуть не утратила былой красоты, и печали в глазах стало будто бы меньше. Возможно, её сменили хлопоты и радости другой жизни. Или Тане хотелось в это верить?
На одной, совсем старой, потрепанной фотокарточке, девушка узнала своего деда! Он стоял, улыбаясь, с малышом (видимо, Андреем) на руках, на фоне какого-то московского зоопарка. Фото было бережно вклеено в китайский альбом.
Таня достала из сумки конверт. Он был по-русски подписан «Ли Мэй», однако внизу было ещё два иероглифа - китайское написание имени бабушки. Девушка знала, что оно переводится как «цветок сливы».
Чэнь Вэй бережно взял конверт, как драгоценность, провел пальцем по незнакомым буквам кириллицы.
– Фэнму? Могила? – тихо спросила Таня.
Дядя кивнул ей, показывая, что понял вопрос.
Семейное кладбище находилось на тихом склоне выше деревни. Могила Ли Мэй была ухоженной, с простой каменной стелой, испещренной иероглифами. Чэнь Вэй зажег пучок благовонных палочек, воткнул их в маленькую урну с пеплом перед стелой. Тонкие струйки ароматного дыма змеями стали расползаться в стороны.
Таня встала на колени. Она положила письмо деда на камень перед стелой. Потом достала из кармана маленькую, гладкую гальку, привезенную с дикого пляжа Москвы-реки, где часто гуляла с дедом. Положила её рядом с письмом. Камень с берега его реки – к её вечному покою на её земле. Чэнь Вэй молча протянул ей жестяную банку, зажигалку и руками показал, что нужно делать.
- Чуаньтун.
Таня не знала значения этого слова, но поняла, что от неё ждут. Она аккуратно сожгла письмо в банке, наблюдая, как огонь превращает слова деда, его последнее прощай, в легкий пепел, светлый, как их с Ли Мэй память.
– Бабушка, – прошептала она по-русски, глядя на стелу. Было непривычно выговаривать это слово вот так. Со стороны матери у Тани никого не было, так как та была сирота. Вот и получалось, что и называть кого-то бабушкой ей прежде не доводилось. Это было приятное и чуточку грустное чувство. – Он помнил. Всегда. Любил. И папа… он вырос хорошим человеком. Спасибо вам за него.
Чэнь Вэй стоял рядом. Он положил свою большую натруженную руку на плечо Тани. Жест этот вышел отчаянно неловким, но девушка всё равно ощутила горячую благодарность.
– Та кандаолэ, – сказал он тихо, глядя на пепел. - Та хэнь гаосин. Она увидела. И очень рада.
Перед отъездом Таня сидела за низким столиком в главной комнате дома Чэнь Вэя. Его жена, маленькая, подвижная женщина с добрыми глазами, хлопотала вокруг, подкладывая рисовых лепешек, сладкой фасолевой пасты и фруктов. Она щебетала на диалекте и всё смеялась над непониманием Тани. Чэнь Вэй сидел молча, пил крепкий чай из небольшой пиалы. Он дал девушке бумажку с номерами телефонов своих сыновей, работавших в Ханчжоу, и своим собственным.
Уже после, провожая её на вечерний автобус до города, дядя сказал:
– Хоэйлай.
Это значило «возвращайся».
Автобус тронулся, вздымая облако рыжей пыли, а слова Чэнь Вэя всё еще продолжали звучать где-то у Тани внутри.
Она обязательно вернётся.