В объятиях матадора

Вместо предисловия...

...из дневника Ники

Есть события, что ломают жизнь.

Есть люди, что сжигают нас дотла.

Есть встречи, что меняют всё.

Наша первая встреча должна была стать последней,

едва стихли сокрушительные оргазмы.

Он не должен был меня искать, я — в него влюбляться.

Но мы всё испортили…

Потом, когда всё уже случилось, не в силах отпустить, не в силах забыть, не в силах справиться, я открыла телефон и написала:

— Пошёл ты на хрен, Арт!

Крик в пустоту.

Я ни о чём не могла думать, ничего не могла делать — я гоняла по кругу воспоминания, невыносимо желая забыть и боясь забыть даже самую маленькую деталь.

С перебинтованным горлом, запретом говорить, в больничной палате, заваленной цветами, предоставленная сама себе, я понятия не имела, что из этого выйдет.

Я не собиралась заводить блог, вести канал или что-то в этом роде. Не рассчитывала, что меня кто-то услышит. Это был дневник, а дневники пишут не для кого-то, их пишут для себя. Я просто открыла телефон и начала писать.

А писать я могла только об одном — об Артуре Керне.

О том, как оказалась в объятиях матадора.

О том, что было «до» и что случилось «после».

О том, как мы познакомились. О том, как расстались.

И начать, наверное, было правильнее с последнего.

Во мне клокотала ярость, кипела обида, меня переполняла боль.

А Керн… явился как ни в чём не бывало с очередным букетом.

Даже не с букетом — ведром цветов.

Я подняла средний палец, демонстративно не отрывая глаз от телефона.

Керн втиснул новое ведро между остальными. Забрал у меня из рук телефон, отложил.

Я подняла глаза.

Сука! Да на кой хрен мне твои цветы! Ты меня предал. Подставил. Использовал. Я никогда была тебе по-настоящему не нужна. Ты всегда знал, что избавишься от меня при первой же возможности. И ты избавился, придумав смехотворный повод. Просто вопиюще абсурдный, нелепый, ничтожный, унизительный повод.

Надеюсь, ты прочитал всё это по моим глазам? — сверлила я его ненавидящим взглядом.

— Ты спала с ним? — спросил он тоном, выносящим приговоры. Обвиняющим и бесстрастным.

Его красивое точёное лицо не выражало ничего. У него и по венам, видимо, текла не кровь, а антифриз. Словно припухшие от поцелуев чувственные губы плотно сжались. И взгляд, сегодня свинцово-серый, давил, как небо перед грозой.

Пресвятая дева Мария Гваделупская! Серьёзно? Ты явился в больницу спустя три грёбаных дня, чтобы спросить меня об этом? Спала ли я с ним?

Я заткнула пальцем канюлю — выход трубки, что стояла у меня в горле, иначе говорить было невозможно.

— А как же привет? Как дела? Как себя чувствуешь? — прошипела я.

И как бы сильно я ни хотела его не любить, как бы сильно ни хотела не замечать его привлекательность, как бы сильно ни хотела, чтобы меня к нему не влекло, это ни хрена не помогало.

Он всё ещё был самым притягательным мужиком в мире и самым бездушным засранцем, каких видывал свет.

Артур Керн засунул руки в карманы неизменно чёрного костюма, которые носил с неизменно белоснежными рубашками, расстёгнутыми на груди на неприличное количество пуговиц.

— Привет. Как дела? Как себя чувствуешь? Ты спала с ним?

— Привет! Я жива, что в данных обстоятельствах уже неплохо. Чувствую себя преданной, — прохрипела я, рискуя остаться без голоса. — И грёбаный ответ на твой грёбаный вопрос: нет.

— Нет, никогда? Или нет, после встречи со мной? — возвышался он гранитным обелиском над моей могилой.

Взяв с приставного столика стакан с трубочкой, я отхлебнула воды. Откинув тонкое одеяло, спустила ноги на пол. И демонстративно повернувшись к Керну спиной, пошла к окну.

— Я всё ещё здесь, — прозвучал вслед его голос.

— Иди к чёрту, Арт, — прошипела я не поворачиваясь.

На город ложился вечер, но всё, что я видела, кроме огней, становящихся всё ярче на фоне темнеющего неба — отражение Артура Керна у себя за спиной.

— Это очень простой вопрос, Ника.

— И я на него уже ответила. Нет — это нет, Керн. Нет — это ни разу, ни за что, никогда в жизни. Всё? Ты услышал, что хотел? А теперь — убирайся.

Я прислонилась лбом к холодному стеклу.

Не хочу с тобой говорить, Арт. Не хочу тебя видеть. Не хочу тебя любить.

Убирайся!

— Не могу, — подошёл он так близко, что я чувствовала на волосах его дыхание. — И хотел бы уйти, но не могу.

Часть первая. ДО

Все персонажи и события вымышлены.

Любые совпадения случайны.

1. Ника

За полтора месяца до встречи…

— Вызывали? — я радостно влетела в кабинет главного редактора, на ходу запихивая в карман расстёгнутого пуховика шапку.

Перед новогодними праздниками я сдала на проверку, на мой взгляд, блестящую статью.

Статью-расследование, статью-разоблачение, статью, за которую должна получить если не Пулитцеровскую, то хотя бы премию «Редколлегии», а ещё гонорар в цать тыщ миллионов денег, контракт на постоянное сотрудничество и оклад с шестью нолями.

Про шесть нолей я, конечно, погорячилась, откуда в журнале «Город» такие зарплаты, но я согласна стать первой. В эту статью я вложила так много наболевшего, личного, выстраданного, что она точно не могла оставить равнодушным никого, даже сухаря Главного.

От Главного я, конечно, не ждала бурных восторгов, но скупое «молодец» точно заслужила.

Только гладковыбритое с жёсткими скулами лицо главного редактора журнала «Город» Евгения Георгиевича Лебедева выглядело суровее обычного.

— Да, проходи, — неприветливо кивнул он и положил передо мной лист.

— Это что? — уставилась я на документ. На предложение с шестью нолями набранное двенадцатым кеглем «Приложение к договору» явно не тянуло.

— Это твоё заявление на увольнение, Ника Астахова, — сверху прихлопнул он бумагу именным Паркером. — Мы разрываем с тобой контракт. Подписывай.

Определённо я ошиблась, когда решила, что он выглядит суровее обычного — на самом деле я никогда не видела главного таким злым. Недовольным. Сердитым. Играющим желваками.

Я словно рухнула с неба на землю и приземлилась очень неудачно, переломав себе пару десятков костей.

Нет. Пресвятая дева Мария Гваделупская, нет!

Пожалуйста, нет. Не верила я ни ушам, ни глазам.

Нет-нет-нет-нет. Этого не может быть. Это дурной сон. Нелепость. Недоразумение. Дурацкий розыгрыш. Глупая ошибка.

— Евгений Георгиевич, но я же… — Я прочистила горло. Голос у меня и так был низкий, а сейчас от потрясения совсем осип. — Я же почти закончила статью. Да, ещё нужно уточнить кое-какие детали, но… — под грозным взглядом главного редактора последние слова я едва прошептала.

— Вот эту статью? — схватил он со стола стопку распечатанных листов, исчерченную его любимой и всеми ненавидимой красной пастой. — Эту? — спросил он с явной издёвкой.

— Да. Что-то не так? — проводила я глазами свой выстраданный труд, дело всей своей жизни, и невольно вздрогнула, как от пощёчины, когда стопка шлёпнулась на столешницу.

— Хорошо, что я догадался показать твои чёртовы заметки юристу заранее. — Главный скрестил на груди руки, глядя на меня испепеляюще. — Ты знаешь, какими судебными издержками нам это грозит, Астахова? Вот эта твоя безбожная клевета и дилетантское расследование? Ты хотя бы представляешь, что с нами сделают, стоит это опубликовать?

Вместо ответа я сглотнула, а Главный прислонился задницей к столу и продолжил.

— Аэропорт Шарля де Голля, торговый центр в Сеуле, мечеть в Бирмингеме, — ткнул он пальцем в сторону отброшенной статьи, — ты понимаешь, что все эти организации имеют полное право подать на нас в суд только за упоминание произошедших в них трагедий. Я уже молчу про мэрию, градостроительный комитет и лично мэра, по которым ты тут так щедро проходишься. Но нет, тебе мало двух исков, штрафа и судебного запрета, что ты уже добилась, про судебные издержки, которые и нас не обошли стороной по твоей милости.

Справедливости ради, не по моей, но сейчас это было неважно.

Он снова схватил со стола исчёрканные листы и процитировал:

— Погибшие дети. Искалеченные судьбы. Разрушенные жизни.

Брезгливо отшвырнул сцепленную степлером за уголки страниц стопку.

Я снова вздрогнула, когда она упала.

— Всех этих людей ты спросила, прежде чем делать громкие заявления? Узнала, хотят ли они, чтобы их раны вновь вскрывали, их имена упоминали, а пережитое ими ворошили?

— Нет. Но это же… просто факты. Все эти здания тоже имели сетчатые перекрытия-оболочки, и все они рухнули. А всё, что случилось с этими людьми, правда, — выдохнула я.

— Ах, правда, — он взмахнул руками. — И где же тогда документы, подтверждающие твои слова? Где заключения экспертов? Не диванных, на которых ты щедро ссылаешься, а настоящих, с дипломами и правами на экспертную оценку?

— Я же сказала, мне ещё нужно уточнить детали. То есть найти…

— Что? Доказательства? Нет, девочка моя, — покачал он головой. — Всё это ищется сначала, а уже потом на основании полученных данных ведётся расследование и пишется текст, а не наоборот. У тебя же лишь праздные домыслы, шаткие версии да нелепые предположения. С твоей фантазией книги надо писать, госпожа Астахова, а не серьёзной журналистикой заниматься. Напомни-ка, сколько курсов журфака ты закончила? Полтора? Хотя о чём это я, ты же у нас самородок, дарование, зачем тебе учиться, ты и так всё знаешь, всё умеешь.

2

Это было жестоко, но справедливо.

Журфак я не только не окончила, хоть и наврала редактору, что не доучилась — я даже не поступила. Не потянула вступительный конкурс и платное обучение.

А кто бы потянул? Четыреста пятьдесят человек на место, четыреста пятьдесят тысяч в год. Точно не девчонка с рабочей окраины.

Справедливости ради, я устроилась в библиотеку вуза, чтобы читать учебники, и, прикидываясь студенткой, ходить на лекции, как и делала, так что не совсем профан, хотя диплома журналиста да, у меня нет. Иначе я и работать пошла бы, возможно, не к Лебедеву. Хотя «Город» для моих целей подходил идеально — журнал освещал не только события и скандалы, он печатал личные истории, публичные откровения и журналистские расследования.

— Я найду доказательства, Евгений Георгиевич, — выдохнула я. — Опрошу людей. Позвоню в мечеть. Или нет, мечеть можно вычеркнуть, там совсем другой случай, там кран…

— Ника, — перебил он, — я понимаю, для тебя это личное, рухнувшая кровля аквапарка унесла жизнь близкого и дорогого тебе человека, но мой тебе совет: брось это дело. Двенадцать лет прошло. Двенадцать!

— Но виновные так и не наказаны, — почти выкрикнула я.

— И в этом твоя беда. Ты хочешь не докопаться до истины, не собрать хороший материал, не написать крутую статью, не стать настоящим журналистом… — Главный покачал головой.

Я подула в вырез пуловера (так торопилась, когда сказали, меня ищет Лебедев, что ни сумку на рабочем месте не бросила, ни верхнюю одежду не сняла) и усмехнулась: журналистом!

Георгиевич терпеть не мог феминитивы, поэтому никогда не говорил «журналистка», «юристка», «секретарша», только журналист, юрист, секретарь. В редких случаях мог позволить себе «студентку», но «блогерку» — никогда. Это противоречит правилам словообразования русского языка, говорил он. Суффикс «-ка» не режет слух, только когда под ударением стоит последний слог. «СтудЕнтка» можно, «блОгерка» — никогда.

И хоть слово «журналистка» его религия говорить позволяла, «журналист» звучало с большой буквы, а «журналистка» — это для местных новостей, не гордо — горденько (деминутивы он тоже не выносил).

— Ты хочешь покарать виновных, Ника, — устало вздохнул Лебедев. — Скажу больше, виновных по твоему мнению. Это не объективное бесстрастное расследование, это — месть. Вендетта. Карательная операция. Ты пытаешься подтянуть факты под обвинение и что хуже, успокоить совесть, а это до добра не доводит никогда. Я, конечно, сам виноват, что дал тебе в наставники этого старого безбожника и пропойцу, которому сам чёрт не брат. Который ни хрена не боится и на суды ходит как к себе домой. Подозреваю, это его тлетворное влияние. Но Карманный — не ты.

— Так какого же чёрта ты мне его дал? — выкрикнула я в сердцах.

— Он лучшее, что есть в этой редакции. Но вижу, это была моя ошибка. Вместо того чтобы убедить тебя отказаться от возмездия, он внушил тебе чувство вседозволенности. Вместо того чтобы вовлечь в свою работу, занялся твоими делами. А этого я допустить не могу. Прими за добрый и очень настоятельный совет: оставь это, Ника. Оставь в прошлом. И не смей идти со своим расследованием в другие издания, — добавил он, видимо, прочитав на моём лице упрямое желание не сдаваться. — Права на все твои материалы принадлежат мне, — он назидательно постучал пальцем по договору. — А сейчас забирай свои манатки и дуй отсюда. Ты у нас больше не работаешь.

— Можно мне хотя бы… — отчаянно цеплялась я за рабочее место, которое было мне бесконечно дорого как источник существования.

— Нет, — покачал он головой.

— Хотя бы колонку?

— Нет.

— Ну хоть отвечать на письма?.. В интернет-версии?..

— Нет! — гаркнул редактор. — У нас приличное издание, Ника. Приличное. Уважаемое. Авторитетное. Не побоюсь этого слова, влиятельное. Мы каждый год получаем премию «Редколлегии». Мы… — он махнул рукой, как бы говоря: да что я вообще с тобой разговариваю.

Я невольно посмотрела на стену, лицом к которой он подпирал стол.

На стене висел разворот будущего номера журнала постранично. От обложки до последнего листа с рекламой. На местах ещё не готового материала белели пробелы.

Там, в рубрике «Расследование», к концу февраля должна была выйти моя статья, которая, очевидно, не выйдет. Зато обложку уже занял красавец матадор.

Густые волосы, чёрные и блестящие, зализаны к затылку. В глазах страсть и ярость. В парадном костюме алого цвета — золотое шитьё. В руке — мулета. Эта кровавого цвета тряпка скрывает эсток — шпагу, которой убивают быка.

И сейчас он был словно занесён надо мной.

3

— Не хочу, чтобы даже твоё имя было связано с нашим журналом, — безжалостно вынес приговор Главный. — И где-то когда-то упоминалось в связи с ним.

— Так я пишу под псевдонимом, — с трудом отвернулась я от лица матадора (что-то было в нём, пробравшее меня до мурашек) и умоляюще посмотрела на Главного.

С именем он, конечно, погорячился, но я и не жаждала славы.

— Евгений Георгиевич… Дядь Жень… — смотрела я на бывшего бабушкиного ученика, подняв брови домиком.

Моя бабка, профессор, заслуженный учёный-логопед, его, между прочим, заново говорить научила. Чем я, естественно, воспользовалась, когда просила взять меня на работу. Теперь он почти не заикался, только когда очень сильно волновался.

— Посади меня хоть чистить спам.

— Н-ника, н-нет, — устало опустил плечи Лебедев и задвоил согласные, чем тут же подвёл мою бабку, вспомнив о своём недуге. — Уже и так п-поползли слухи, что я не п-просто так с тобой ношусь. И это слухи, которые мне с-совершенно не нужны. Если они дойдут до ж-жены…

Я осмотрела его с головы до ног, словно видела первый раз. Увидела красивого подтянутого сорокалетнего мужика и задохнулась от возмущения. Я и дядь Жень? Люди с-совсем с ума п-посходили что ли? Мысленно начала заикаться и я (а бабуля предупреждала, что чёртов логоневроз заразен).

— Так дело в этом? — покачала я головой, не веря своим ушам.

Кто-то решил, что у нас роман, поэтому он со мной носится?

— И в этом тоже, — скривился Лебедев. Ему явно претили гнусные домыслы, но как говорила моя заслуженный логопед: на каждый роток не накинешь платок.

— Но ничего же не было! — выдохнула я.

И постеснялась добавить: и не могло быть. Во-первых, чтобы его не обижать, а то подумает ещё, что недостаточно хорош для меня. А во-вторых, мне всё же двадцать восемь, а не пятнадцать, чтобы прям не могло. Я взрослая, а он интересный и довольно молодой мужик, хоть я звала его дядь Жень и знала с детства. Но!

Должны же быть у людей какие-то границы, которых не мешало бы придерживаться, прежде чем распускать сплетни. Он несвободен, я несвободна. Он женат, у меня есть парень.

Всё это, конечно, тоже не много значит, но то, что некоторые даже в самых невинных, рабочих и дружеских отношениях видят грязь — уже ни в какие рамки! Мужику лишний раз ни ребёнка обнять, ни женщине помочь — сующим свой нос в чужие дела всюду мерещатся девиации да измены, словно кроме них других отношений и не может быть.

Георгиевич помотал головой, как бы говоря, что мы не будем это обсуждать, и посмотрел на меня так, словно я вызываю у него невыносимую зубную боль и кишечные колики одновременно.

Я покосилась на горячего матадора, занёсшего эсток для последнего удара: финал не предопределён, но неизбежен. Понимающе кивнула, признав своё полное и окончательное поражение, развернула к себе контракт и поставила закорючку в нужном месте.

— Уже утвердили тему выпуска? — показала я на стену тяжёлым именным Паркером. — Жертвоприношения? Кровавые ритуалы? Прилюдные казни, гладиаторские бои и коррида, как вечное человеческое желание зрелищ?

С корридой в моей жизни было связано немного, но оставило неизгладимый след.

Главный склонил голову, разглядывая обложку.

— Эрос и Танатос, — ответил он. — И коррида здесь, как извечная двусмысленность. Игра теней. Эрос и Танатос одновременно. Любовь и ненависть. Сопротивление и соблазнение. Возвышенность и жестокость.

— М-м-м… И мы на зыбком поле сравнений и метафор, — усмехнулась я. — Но испанец безусловно хорош.

— Испанец? Это наш парень, — с гордостью посмотрел на эскиз обложки редактор. — Артур Керн, тридцать шесть лет, пятьдесят шесть боёв. В принципе, он серьёзный бизнесмен, коррида — скорее его хобби, но он и в ней профессионал. Есть такие люди...

— Угу, — многозначительно кивнула я, — что всё доводят до совершенства.

Георгиевич, конечно, с лёгкостью озвучил бы и другие данные этого Керна: рост, вес, семейное положение, количество полученных бычьих хвостов (два уха и хвост — высшая награда матадора), но я не хотела знать, ни сколько ран на теле горячего тореро, ни кто займёт моё место в рубрике «Расследование», ни как свяжет эту статью с Эросом и Танатосом Главный.

Моя статья о катастрофе, кровавом зрелище, любви и смерти вписалась бы идеально. Но я только что потеряла и работу, и смысл жизни — меня ждали куда более насущные проблемы и тяжёлые времена.

— Можно мне хоть остатки зарплаты получить? — вернула я редактору ручку.

4

— Да, зайти в бухгалтерию, — сунул он Паркер в нагрудный карман. — И пропуск на вахте оставь, когда будешь уходить.

Я кивнула.

— Ну… пока? — шагнула к двери.

— Пока, — ответил Главный, задержался на мне взглядом, а потом опустил глаза.

Не знаю, что было у него на уме, но какие бы ни ходили слухи, я пришла к Лебедеву как к матёрому редактору, а он взял меня, поверив в мой талант, а не в сиськи третьего размера.

Только я его подвела. Подвела не однажды. Я нарушала правила, я рисковала репутацией издания, я видела цель и не видела препятствий.

Георгиевич был прав, что в итоге указал мне на дверь, — думала я, шагая длинными коридорами к кабинету бухгалтерии.

Прав во всём: я действительно хотела покарать виновных. А точнее, одного, потому что точно знала, кто виноват. Виноват в гибели двадцати восьми человек, среди которых был мой брат.

Жаль, что я всё испортила именно сейчас. Когда до победы оставался один рывок.

Это было обиднее всего — получить пинок под зад за шаг до финиша. Остаться без средств к существованию и с чувством справедливого, но неисполненного возмездия.

Я ведь только ради этой обличительной статьи напросилась на работу в «Город». Только ради неё бегала коллегам за кофе, правила чужие тексты, ездила с Карманным, своим наставником-пропойцей, ответственным за раздел «Происшествий», по местам настоящих преступлений, за что получила прозвище «Карманной собачки».

Почему-то сейчас обиднее всего были не отповедь Георгиевича и увольнение, а то, что Карманный за меня не вступился.

«И Карма тебя настигнет» было не только его девизом и коронной подписью, но и любимой шуткой редакции.

Эдуарда Петровича Карманного, известного под псевдонимом Эд Карма, интересовали не просто злодеяния разной степени мерзости, от ритуальных до бытовых, его интересовали злодеяния, замешанные исключительно на почве плотской любви (я подозревала личное, но он философски возражал: всё в этом мире из-за баб). Все его статейки обязательно имели эротический, а порой и откровенно порнографический характер. Но уметь эротично и с юморком о происшествиях — искусство, подвластное не всем. Он был профессионалом высокого уровня. За это я его и любила.

Но пока Эд Карма не решил, хочет он удалиться на покой как выдающийся журналист или бесславно сгореть от водки, а Эдуард Петрович Карманный внутри журналиста не определился, хочет он уйти в очередной запой с последующим позорным увольнением или всё же на заслуженную пенсию с пышными проводами, я вела за него криминальную хронику в интернет-версии журнала «Город», что в отличие от печатной выходила ежедневно и не требовала «высокого искусства» владения слогом.

Эд говорил, что из меня вышел бы неплохой криминальный журналист, особенно если бы я научилась не блевать при виде изувеченных трупов, не портить улики и не принимать чужое дерьмо близко к сердцу.

Боюсь, он говорил это каждому стажёру, ни один из которых так и не задержался в редакции. Колонка «Происшествий» становилась всё у̀же, платили за неё всё меньше, а журнал взял устойчивый курс на гедонизм, проработанных у психолога сотрудников и хорошие новости, а не на расследование покрытых архивной пылью дел, угрюмых пропойц и стажёрок без образования.

Простите, дорогой главный редактор, за феминитив. Стажёров, конечно, не стажёрок.

Ну, не вступился за меня Карманный и не вступился, что теперь.

Старый циничный алкаш! Хорошо хоть к нему меня не приревновали. Ему, конечно, не до меня. Он на больничном, читай: пьёт. И, возможно, даже не знает, что его дряблую жопу я уже не прикрываю. Но так ему и надо.

Да, я была согласна даже на роль Карманной собачки, потому что у меня была цель.

Но увы…

«Пиздец… меня уволили» — написала я своему «Плюс один», как был забит у меня в телефоне человек, благодаря которому я считалась девушкой несвободной.

И даже смайлик не добавила (какие уж тут смайлики), сглотнула слёзы (поплачу я потом, у него на груди) и бесстрашно шагнула в логово квартальных отчётов, авансовых ведомостей и сплетней.

5

— Это что, всё? — смотрела я на жалкие останки зарплаты.

— Скажи спасибо, что мы судебные издержки с тебя не вычли и счета юриста оплатили не с твоих отпускных, — хмыкнула бухгалтер, демонстративно смочив пальцы и проверив, не прилипла ли к моей единственной несчастной купюре вторая. — Осталась бы должна как земля колхозу, — издевательски хмыкнула она.

— Судебные издержки покрывает издательский дом, это оговорено в контракте, а юрист у редакции на зарплате, — огрызнулась я, глянув в сторону юриста, что сидела в том же кабинете.

Уж кто-кто, а Карманный знал в этом толк и меня научил.

— Какие мы все умные, — не осталась в долгу юрист, смерив меня взглядом сколопендры в боевой стойке: не сожрёт, так покусает. Она и выглядела как сколопендра — мелкая, мерзкая, скользкая, ядовитая. Одним словом, тварь.

Подружка её бухгалтер гаденько и одобрительно усмехнулась.

Я мысленно сплюнула. Тьху! Бухгалтер! Юрист! К этим двоим как раз просились самые отвратительные феминитивы и весь сюсюкающий ассортимент диминутивов с их уменьшительно-ласкательными суффиксами.

Потому что никакие они не бухгалтер и юрист, они юристка и бухгалтерка.

— Особенно когда главный редактор… — растянула бухгалтерка напомаженные губки в мерзкую ехидненькую улыбочку.

Слушать её похабщину я бы и так не стала, но у меня, к счастью, зазвонил телефон.

Я нарочито прикрыла ухо трубкой, сунула деньги в карман и вышла.

— Э-э-э, — не знала я, что сказать. Не успела посмотреть кто звонит.

— Ты на толчке, что ли? — хрипло переспросила трубка голосом Карманного и надрывно закашлялась.

— Что у тебя за больные фантазии, Эдик, — покачала я головой. Да, шестидесятилетнего Карму я звала Эдиком, а сорокалетнего Главного дядь Женей — вот такие парадоксы иерархии. — Нет, я не на толчке. Надеюсь, тебя это расстроит.

Честно говоря, звонка я ждала сейчас совсем не от него, но тот, кому несколько минут назад я отправила сакральное «Меня уволили», видимо, ещё так и не прочитал сообщение.

— Да мне будет по хуй, даже если сейчас ты скачешь на своём фуд-жлобере, — слава богу, обошёлся Карманный без смакования подробностей.

Плюс один был без преувеличения популярным фуд-блогером, но Карма его сильно недолюбливал. Даже в грязных шуточках Эдика я была или сверху, или лицо парня у меня между ног. На большее как мужик, по мнению Кармы, тот был неспособен. И я могла бы поспорить, но зачем? Переубеждать в чём-то Карму, всё равно что убеждать трамвай ездить не по рельсам.

— Слушай, кажется, я придумал, как навести шухер, добавить твоему делу скандальности и где найти доказательства, — голос Кармы сипел. Он снова мучительно закашлялся.

Похоже, этот проспиртованный урюк и правда ушёл на больничный, а не просаживал почём зря печень, но мне, в принципе, уже должно быть всё равно, где он и что с ним.

— Всё это уже ни к чему, Эдуард Петрович. Меня уволили, — тяжело вздохнула я.

В трубке повисла пугающая тишина. Потом раздался кашель. А потом недовольное:

— Чего? Главнюк тебя уволил? Да не смеши мои седые яйца.

— Чего слышал, — вяло огрызнулась я.

Снова повисла пауза. А потом до его отравленных этанолом мозгов, видимо, дошло, что это не первоапрельская шутка, а вполне себе январская послепраздничная быль.

— Ни хуя себе, — присвистнул Эд. — А кто будет… — он не договорил, снова закашлялся.

— Сам, — предвосхитила я его вопрос.

Вопрос о том, кто будет писать за него дурацкие заметки про празднование Дня оргазма в местном публичном доме, где одна из жриц любви побила мировой рекорд совокуплений за день и умерла от восторга (зачёркнуто) от сердечного приступа, или в красках описывать перечень предметов, извлечённых из прямой кишки любителей поглубже, с которым Карму наглядно ознакомили в отделении травматологии.

Вопрос, который уже не стоял.

— Всё сам, — добавила я.

И, прижимая трубку к уху, опомнилась, что не вернулась в рабочий кабинет, когда уже спустилась в вестибюль.

Да и что мне было там делать? Всё написанное я хранила в личном ноутбуке, что лежал у меня в сумке, все материалы — на внешнем жёстком диске, который тоже где попало не бросала. А больше ничего ценного для меня там и не было. Разве что сочувствующие взгляды. И ладно бы, если сочувствующие. Изгнанная, оклеветанная, обвинённая хрен знает в чём, коллег я хотела сейчас видеть меньше всего.

Эд же меркантильно проводил ревизию оставленного мной наследства, прикидывая, как много придётся делать самому:

— А про бабу, что отвезла все интимные игрушки и долговые расписки мужика любовнице, ты написала? А про тату рта на заднице? А…

С той стороны пункта пропуска у стеклянной «вертушки» входной двери стоял высокий мужик в элегантном чёрном пальто, и я невольно отвлеклась от брюзжания Кармы.

6

Главный поправил бы: мужчина. Мужик — это у Некрасова, это где избы, телеги, бабы и овчинные полушубки. И я опять бы поспорила, что это не просторечное, а сленг, даже неологизм, когда «мой мужик» с гордостью говорят даже десятилетние писюхи про своих юных друганов.

Но, к счастью, спорить мне уже было не с кем.

— Не знаю, меня, наверное, должен был кто-то встретить, — сказал мужик в прижатый к уху телефон. — Но я стою тут как болван, и даже пропуск на моё имя никто не выписал.

Пресвятая дева Мария Гваделупская! Он смотрелся иллюстрацией к статье «Как одеться мужику, чтобы выглядеть охренительно», читай: самоуверенным снобом.

Но, отдать должное, его это ничуть не портило и, что куда важнее, не смущало.

Безупречная простота. Лаконичная строгость. Мужик — рациональность, мужик — порядок, мужик — дисциплина. Мужик — уверенность в будущем.

И тон голоса, и выражение лица — всё выдавало в нём человека, который привык, что мир играет по его правилам. Человека, что не выносит ждать, догонять и когда что-то идёт не по плану.

Так и хотелось сочувственно похлопать его по плечу: «Привыкай, парень! Для нашей редакции это норма. Погоди, ещё не так нагнут».

Но потом я вспомнила, что в редакции больше не работаю, и снова «вернулась» к Карме.

— Нет, про идиота, засунувшего член в бутылку, пиши сам, — рыкнула я, пройдя турникет.

— Да брось, отличная новость в рубрику советов. Хештег «ебанутым нет покоя», — ответил Карма, которого, очень надеюсь, слышала только я.

— У меня даже члена нет, какие советы я могу ему дать? — возмутилась я. — Не совать в бутылки всякую херню? Сделать на память фото младшего друга и попрощаться? Вызвать МЧС — пусть парни посмеются? — я остановилась, кипя, шипя и пузырясь от гнева.

Этот говнюк всё же довёл меня своим желанием напоследок выжать из уволенного помощника максимум пользы.

— Серьёзно? — ответила я на очередную «правку». — Воткнём пылающий факел знаний в немытую жопу невежества? Ты считаешь, это новости, которые мы заслужили?

Я остановилась.

Мужик в чёрном пальто приподнял бровь, рассматривая меня с интересом.

— Слушай, а мне здесь уже нравится, — ответил он в свою трубку, отключился и убрал телефон в карман, даже не попрощавшись.

На тёмных, коротко стриженных волосах искрились капли растаявших снежинок, и я вспомнила, что на улице зима и неплохо хотя бы застегнуться, прежде чем вспотев, выходить на мороз.

Карма всё что-то бубнил, взывая, видимо, к моей совести, хотя сам же учил, что совесть есть разновидность сексуального отклонения — привычка трахать самому себе мозг.

Зажав телефон плечом, одной рукой я нахлобучила на голову шапку, потом двумя попыталась застегнуть пуховик.

Добром это определённо не закончится, — подсказывала жопа.

И не ошиблась.

— Что ещё я должна сделать для идиота, которому некуда больше засунуть свой писюн? — возмутилась я, так и не справившись с замком.

Дёрнула бегунок и… уронила телефон.

Ощущение, что время замедлилось, в тот момент не показалось мне преувеличением.

Я успела всё. Увидеть, как, падает мой телефончик и, зацепив рукав, переворачивается в воздухе. Предположить, как сейчас он разлетится на мелкие куски, упав на глянцевый гранит пола. Подумать: купить новый мне не на что. И даже представить свою будущую унылую жизнь без телефона, когда… его вдруг поймала мужская рука.

— Пожалеть, — сказал мне откуда-то сверху голос.

— Что? — не поняла я и, ещё не веря, что мой дорогой, любименький, ненаглядненький телефончик протягивают мне целёхоньким.

— Вы должны его пожалеть, — ответили мне. — Во-первых, потому что некуда засунуть, во-вторых, это ж каким должен быть писюн, чтобы пролезть в бутылку. Как ни крути, а бедолагу жалко.

Здесь, время, видимо, ускорилось, потому что теоретически на подумать у меня его было достаточно, а за словом в карман я обычно не лезу, но ни то ни другое я не сделала, словно момент, когда взяла телефон и подняла глаза на мужчину, проскочил на ускоренной перемотке — я не нашлась что ответить.

7

Я уставилась на его выдающуюся во всех смыслах переносицу — изящный абрис, хищный и чувственный. Не помню, кто меня этому научил, но ловите лайфхак: если хотите выиграть в «гляделки», смотреть надо не в глаза, а между ними.

Мы сыграли вничью.

— Спасибо! За совет. И за телефон, — сказала я. — А вы к кому?

— К фотографу. Мне сказали, надо… что-то вроде фотосессии.

— Да, — подтвердила я, — есть такое правило: в журнале нельзя использовать чужие снимки, только те, что принадлежат редакции.

— М-м-м… Значит, вот как, — он понимающе кивнул. — Какой у вас красивый… голос, — смотрел он в вырез моего свитерка.

— Да, мне повезло, — усмехнулась я.

Жестом фокусника извлекла из кармана пропуск. Приложила к окошку. Турникет открылся.

— Вам на третий этаж.

— Понял, — снова кивнул он. И не заставил себя упрашивать.

Уже шагнул. Но вдруг остановился, повернулся и поправил на мне шапку.

— Холодно на улице, — сказал этот рисковый мужик.

Стоять в открытом турникете, что грозил захлопнуться на его достоинстве, мог только человек с воистину железными яйцами.

Он же натянул мне пониже на уши шапку, легонько стукнул пальцем по носу, подмигнул:

— И грудь тоже ничего.

А потом только прошёл.

Я вдохнула шлейф запаха, что остался после него — свежий, древесный, ненавязчивый, — и подавила желание обернуться. Лишь слушала шаги, лёгкие и решительные, да стук своего сердца, выбивающего что-то азбукой Морзе. Жаль, что я её так и не выучила.

Как там Главный сказал, его зовут? Артур Керн? Это же он? Матадор? Чтоб его!

Не удивительно, что его не испугал турникет — у быка рога побольше будут.

Чисто по-женски мне было, конечно, немного обидно, что матадор, или кем бы он ни был, оценил меня так откровенно по-мужски: из всего услышанного и увиденного заметил самое выдающееся.

Но мы видим, что видим.

Опять же, чего я хотела: не накрашенная, растрёпанная, в бесформенном пуховике. Вряд ли мужик «бизнес и ничего лишнего», мужик «риск — моё второе имя» в принципе мог заинтересоваться девушкой в уггах и шапке набекрень.

Плюс у меня, конечно, есть парень, я не забыла.

Но как-то всё равно досадно кольнуло, даже расстроило.

Впрочем, я уже была расстроена, мне и без игроков высшей лиги, куда Нике Астаховой никогда не войти, было из-за чего киснуть.

Хватанув лёгкими морозного воздуха, уже на улице я вспомнила про Карму, что, наверное, так и висел на проводе, прижала трубку к уху и вспомнила про пропуск.

— Чёрт! Главный сказал сдать пропуск, а я забыла, — выдохнула я.

— А я-то уж, грешным делом, подумал, что у тебя самой хватило ума этого не делать, — прокашлял простуженным баритоном Карма.

Он, конечно, стал невольным свидетелем нашего диалога с матадором, но, скорее всего, так и бубнил о своих статейках и всё благополучно прослушал. Или нет?

А, плевать.

— Забудь! — ответил Эд.

— Да зачем он мне нужен, — возразила я из вредности (возвращаться ради пропуска я и не собиралась). — Из ценного на работе осталась только кружка. (Где, к слову, с мужика под действием горячего исчезают трусы). Завещаю её тебе.

— Вот спасибо! А то мне своего хлама мало. Я, честно говоря, думал, ты зайдёшь попрощаться со стариком, но нет так нет, — демонстративно обиделся он и даже закашлялся как-то оскорблённо.

— Вот только не начинай, а! — возмутилась я. — Вообще-то, это меня уволили. Это я должна обижаться. Требовать к себе внимания. И жалости. И сочувствия. И на ручки. И…

— Ты над моим предложением-то подумай, — вклинился в мою тираду Эд.

Я мигом вспомнила о чём он: у Кармы появился какой-то план найти доказательства по «моему делу», но его загадочный тон насторожил. И не зря.

— А то я уже развернул наступательную операцию.

— Пресвятая дева Мария Гваделупская! Какую на хрен операцию, Эдуард Петрович?! Все права на мою статью теперь у редакции, а Лебедев строго настрого запретил нести её ещё куда бы ни было. И также предупредил, чтобы я не смела рыпаться, а то меня по судам затаскают. Я теперь ничего не могу, понимаешь?

— Так уж и ничего, — хмыкнул Карма. — Слушай, а как ты вообще попала к Лебедеву? — удивил он вопросом, который никогда не задавал.

— Ну-у, мы были знакомы. И он… — не то чтобы я не знала, что ответить, или считала нужным это скрывать — что-то было в тоне Кармы, какой-то подвох, и я не понимала какой.

— Ладно, потом поговорим, — словно и не хотел знать ответ, перебил он. — Денька через два. Я надеюсь, пары суток тебе хватит отрефлексировать, выплакаться? Терпеть не могу бабские слёзы. Так что это ты как-нибудь без меня. А потом звони, потрещим.

И он бессовестно повесил трубку.

Я взмахнула руками. Как у него всё просто! Да и правда, чего сложного: наливай да пей.

8. Керн

За полтора месяца до встречи…

— Артур!

Её голос прозвучал как выстрел в спину.

Керн не мог его не узнать, даже на оживлённой улице.

Вечерний город слепил огнями. Людный проспект оглушал шумом. Мимо спешили машины, торопились прохожие.

Артур Керн остановился.

Твою мать! Он знал, что добром это не кончится. Знал: нельзя смешивать личные отношения с рабочими. Нельзя трахать свою секретаршу.

Но чего он только не знал! Это всё равно не мешало ему наступать на грабли, порой на одни и те же.

Керн медленно развернулся.

Мать твою! Наверное, она стояла здесь давно — девчонку колотило от холода. В "Авалон", гостиницу, где жил и которой владел Артур Керн, её, конечно, не пустили (управляющий имел на этот счёт очень строгие указания), а короткое приталенное пальтишко, надетое, видимо, для красоты, толком не грело.

— Алла, я же просил, — выдохнул он.

Краем глаза Арт увидел в стекле своё отражение и ужаснулся.

Чёртова фотосессия! Его загримировали как клоуна, шесть раз переодели, подрисовали глаза, брови, поправили щетину, натёрли маслом.

Фотограф, вдохновлённый фотосессией испанского матадора Хосе Мария Мансанарес для Dolce&Gabbana, непременно желал снимать Артура Керна блестящим бронзовой кожей, обнажённым по пояс, с побрякушками на шее, красной мулетой в руках или красной рубахе нараспашку.

На вкус Арта он был похож скорее на конокрада, порноактёра или Отелло, чем на тореро. В итоге он так и ушёл в дурацкой красной шёлковой рубахе, накинув сверху лишь пальто, с напомаженными волосами мелкого гангстера, тонной грима на лице и твёрдым убеждением, что, после свадебной, это была худшая фотосессия в его жизни.

— Просто хотела тебя увидеть, — тряслась на ветру девушка, тщетно обнимая себя руками и грея друг о друга застывшие ноги с голыми коленками.

— Зачем? — жёстко спросил Керн.

— Соскучилась.

— Увидела?

— Да, — слабо улыбнулась она. — Тебе идёт красный.

— А тебе не очень. Ни красный нос, ни синие губы, ни простуда, с которой ты теперь наверняка свалишься.

— Я тебе писала, — стояла она с блаженной улыбкой, видимо, приняв его слова за заботу. Зря. — Но ты не ответил.

— И не отвечу. Всё кончено, Алла. Да, собственно, ничего и не было, что бы ты себе ни придумала. Я же говорил, ничего нет и не будет.

— Да, ты был честен, — подняла она плечи, чтобы спрятаться в намотанном на шею шарфе. — Честен, но не до конца.

Ну, начинается!

— У тебя две минуты.

Керн демонстративно посмотрел на часы.

Да, он ошибся, приняв её за деловую, целеустремлённую девчонку, которую интересовала лишь карьера. Ошибся, поверив в её здравомыслие. Ошибся, что, трахаясь с ним как последняя шлюшка, она испытывает лишь удовольствие и физическое удовлетворение, как он. Что не будет вмешивать в эту удобную связь чувства. Не будет его преследовать. По крайней мере, не зайдёт так далеко.

— Чего ты хочешь? — спросил Керн.

Не было смысла спрашивать, в чём он был нечестен — Арт прекрасно знал этот обвиняющий тон. Вывернись он хоть наизнанку в своей жёсткой, бескомпромиссной правдивости, с которой всегда говорил прямо: мне нужен только секс, Алла всё равно нашла бы, что ему предъявить.

Его беспокоило другое. Девчонка проработала у него меньше, чем полгода, но наверняка успела узнать достаточно, чтобы не попытаться это использовать.

Что однажды она опустится до шантажа — и к бабке не ходи.

— Нет. Не так, — усмехнулся он. — Сколько ты хочешь?

— Ты правда думаешь, что моя любовь стоит денег? — она даже перестала дрожать.

— Уверен, и немалых. Сколько, Алла?

— И даже не спросишь, что у меня есть?

— Нет. Тем более что использовать ты это всё равно не сможешь. Но в знак нашей дружбы… я пополню твой счёт.

— Вижу, я и правда до чёртиков тебе надоела, раз ты решил откупиться, — горько усмехнулась она. — Мне не нужны деньги, Керн. Я хочу, чтобы ты на мне женился.

Арт засмеялся. Искренне. Он не хотел даже знать, что насрано в голове у девки, что любой ценой хочет выйти замуж за мужика, который вытирает об неё ноги.

— Твои две минуты истекли, — он демонстративно развернулся. — Не могу сказать, что был рад тебя видеть, но сегодня был неплохой день.

— Ты пожалеешь, Керн! — крикнула она ему вслед.

— Я уже пожалел. Пожалел, что взял тебя на работу. Пожалел, что пустил в свою постель. Пожалел, что в принципе когда-то тебя встретил. Но ты сильно ошибаешься, если думаешь, что знаешь обо мне что-то, чем сможешь заставить не то, что жениться, даже задержаться, чтобы тебя выслушать. Ты ошибаешься, если думаешь, что вообще что-то обо мне знаешь.

— Мне и не надо. Я беременна, Артур.

9

Пришлось трижды намыливаться, чтобы смыть чёртов грим.

Керн придирчиво осматривал себя в зеркало (ему всё ещё мерещилась грёбаная бронзовая краска для тела), когда в дверь позвонили.

— Блядь, в этом мире для кого-то ещё имеют значения слова «личное пространство», «частная собственность», «не беспокоить»? — выругался Керн, услышав второй настойчивый звонок.

Жизнь в пентхаусе на закрытом этаже не подразумевала, что кто угодно может просто подняться и позвонить в дверь. И кто бы это ни был, Арт никого не хотел видеть.

Не обременяя себя полотенцем, он вышел из ванной. Оставляя мокрые следы, прошагал до прихожей. И распахнул дверь.

— Ох! — выдохнула какая-то баба.

Позади неё маячил смущённый управляющий.

— Простите, Артур Андреевич, я подумал, это важно, — ответил тот на его немой вопрос.

— Может, уже изволите изложить в чём дело, раз уж вы всё равно здесь, — уставился Арт на бабу.

— Вы голый, — сказала та, ошалело таращась на его член.

— Вы очень наблюдательны, — ответил Керн. — И зря тратите моё время. Вы кто?

— Я юрист редакции журнала «Город».

— А я жилец из номера, — он демонстративно посмотрел на дверь. — Ноль, ноль. Мы квиты.

— У меня есть важная информация про вашего отца. И я надеюсь, вы отнесётесь к моим словам серьёзно.

— Возможно, я бы отнёсся к вашим словам серьёзнее, если бы вы сказали это, глядя мне в глаза. Они здесь, — показал он пальцем вверх.

Она буквально заставила себя поднять голову.

Керн дождался, когда баба наконец это сделает.

— И?

— Информация касается вашего отца.

— Ясно.

— Артур Андреевич! — рискуя остаться без пальцев, схватилась тётка за дверь, что почти захлопнулась у неё перед носом. — Очень важная секретная информация.

— Меня не интересует… — не успел договорить Керн.

Она включила запись.

Сквозь шум помех Арт услышал взволнованный голос отца:

«…Я виноват. Это я… я их убил… Я…»

Запись оборвалась. Баба её выключила.

— Зайдите, — Керн распахнул дверь.

Она осторожно обогнула упавшую картину, с удивлением переступила через осколок бокала, обошла мокрые следы на полу и прошла вглубь квартиры.

Керн оставил непрошенную гостью ненадолго одну и вернулся в халате.

Баба озиралась в большой комнате, совмещающей кухню, столовую и гостиную, словно вышла из дикого леса к людям и первый раз видела стены и окна.

— Виски будете? — Арт открыл морозилку.

— Нет, спасибо, я не пью.

Да насрать, это была типа вежливость.

Он достал из морозилки ледяной бокал. Плеснул в него на два пальца «воды жизни» — бурды, что ни хрена не ценил, будь она хоть односолодовой, хоть купажированной, хоть звалась бурбон.

Для него это был просто алкоголь.

Просто приём, механизм, вариант.

Способ отправить сообщение, о котором он потом будет жалеть. Метод быстро снять стресс. Средство. Как секс — средство от бессонницы, которая доставала Керна похлеще всей его ебанутой семейки: отца, брата и бывшей жены.

— Где вы это взяли? — он кивнул на телефон у бабы в руках, сделав глоток.

— А это важно? — кривенько усмехнулась мерзкая баба.

Вся такая мелкая, противненькая, с острым носиком, злобненько поджатыми губками, важненькая, высокомерненькая и скользкая, как ядовитая многоножка.

— Конечно. Вы ведь хотите денег, а я не плачу за фейки и прочую херню, — ответил Керн.

— Запись подлинная. Сделана с телефона очевидца. Доказать это нетрудно. Попала ко мне случайно. По роду работы мне приходится отсматривать много разного материала. Этот был никак не связан с вами, но, увидев вас в редакции, я подумала, запись вам пригодится. Можете просмотреть полностью, — женщина протянула телефон.

Керн включил видео. Фрагмент был короткий, меньше минуты, но Арт весь покрылся ледяным потом — для отца, человека, которого Артур ненавидел всей душой, с которым судился не первый год — это был практически приговор.

— Это всё, что у вас есть? — он равнодушно вернул телефон, сделав вид, что не впечатлён.

— Ещё у меня есть кое-какие бумаги. Они не так ценны, это скорее дилетантское расследование, чем серьёзные улики, но, думаю, они вас тоже заинтересуют. Или не вас, — многозначительно улыбнулась тётка.

— Значит, отец уже знает? — сверлил её взглядом исподлобья Керн.

— Нет. Вас я навестила первым.

Арт равнодушно глотнул виски.

— Чем же я заслужил такую честь?

— Ну, скажем так, вы мне нравитесь больше и кажетесь более заинтересованным.

10

Керн набрал управляющего, едва тётка скрылась за дверью.

— Дмитрий Владимирович.

— Артур Андреевич. Простите, виноват.

— Всё в порядке. Пришлите кого-нибудь убрать стекло, — посмотрел Арт на осколки на полу.

— Понял. Сделаем, — ответил мужчина. — Столик в ресторане для вас уже накрыли. Или прикажете подать ужин в номер?

— Нет, спасибо, я спущусь, — ответил Керн и положил трубку.

В ресторане у него была встреча. Даже две. Одна с адвокатом, вторая — с дамой.

И обе подождут.

Он потёр лоб. Чёртова бессонница его достала. Позавчера он совсем не спал, хотя принял две таблетки снотворного — только башка от него гудела. Вчера всю ночь гадал сканворды, что тоже помогали скоротать время и выкинуть из башки всякую хрень, но забыться удалось только под утро. Сегодня, окончательно осатанев от головной боли и недосыпа, как крайнее средство, Керн заказал шалаву.

Он повесил на место картину.

Полистал обложки пластинок. Как дань ежедневному ритуалу: два глотка алкоголя, музыка, сканворд, выбрал испанскую гитару. Винил мягко зашипел в проигрывателе.

Арт поставил громкость на минимум — сегодня он не готов был слышать ничего громче шороха травы, треска камина или шелеста дождя, ну разве что громкие женские стоны, но это чуть позже.

На барной стойке лежали бумаги и флешка.

Запись разговора, что Арт неожиданно получил, не сильно меняла расклад сил, но в его войне с отцом в ход шло всё — и это будет нелишним. Он просмотрел оставленные юристкой бумаги. В них не было ничего ценного, но, как знать, порой исход дела решает какая-нибудь мелочь, которой не придали значения.

Полученные письма отправились в мусорную корзину нераспечатанными. С тех пор, как уволил Аллу он их не читал — это была её обязанность.

Арт налил себе ещё на два пальца виски, когда зазвонил телефон.

— Ты забрал мои вещи? — спросил он у Начальника всего.

Следить за его вещами, расписанием, графиком встреч, звонками, перепиской и прочими делами тоже входило в работу личного ассистента, которого у Керна теперь не было.

А за неимением кухарки ебут дворника, сказал бы дед. То есть часть работы пришлось взвалить на Начальника всего.

Начальником всего он называл Тимофея. Сергея Тимофеева, правую руку, импресарио, телохранителя, исповедника, душеприказчика и, чёрт знает, кем ещё он был для Артура Керна. Лучше всего Тимофееву подошло бы «друг», но странно звать другом человека, которому платишь зарплату и отдаёшь распоряжения. Хотя человек, который заботится о твоём бренном теле и бережёт твои тайны лучше своих — порой важнее друга.

Керн имел не самый крупный, но хлопотный бизнес, семью, с которой и врагов не надо, конкурентов, завистников, тяжёлый характер самоуверенного мудака, профессионально занимался корридой, а к ней прилагались защитники животных, которые портили не только кровь, имел гнусную привычку использовать женщин — ему без Начальника всего было никак.

— Конечно, Артур… Андреевич, — ответил тот.

Отчество Керну Тимофей добавлял по своему усмотрению, чаще как показное расшаркивание, когда приходилось выполнять мелкую лакейскую работёнку: принеси, унеси, доставь, забери.

— Забрал. Уделали твои вещи на этой фотосессии, как бог черепаху. В химчистке.

— На встрече с адвокатом будешь? — спросил Керн.

— Я уже здесь, — ответил Тимофеев.

— И как он тебе? — открыл дверь гардеробной Керн.

— Как адвокат, — усмехнулся Начальник всего. — У истуканов с острова Пасхи лица повыразительнее будут, чем у этих, мать их, адвокатов. Но если тебе это о чём-нибудь скажет, он заказал сибас в сливочном соусе.

Спрашивать, пришла ли дама, Керн не стал. Во-первых, рано, во-вторых, по херу. Адвокат интересовал его больше. А дама стоила столько, что должна быть профи: в глаза не бросаться, внимание не привлекать и сосать аки богинюшка, иначе зачем она вообще нужна.

— Слушай, хотел спросить, — неожиданно вспомнил Арт, — случайно, не видел у редакции девчонку? — Керн поставил телефон на громкую связь, пока натягивал свежий костюм.

11

В девчонке вроде и не было ничего выдающегося (разве что сиськи, а Керн не был падок на женскую грудь), да он её толком и не рассмотрел, но почему-то не выходила она из головы.

Как весенний ветерок, что ласкает кожу, как лёгкий мотивчик, что напеваешь потом весь день, как сладкий сон, с которым не хочется расставаться, так и она осталась в нём ощущением — приятным, тёплым, лёгким, ненавязчивым, но при этом щекочущим, манящим, дразнящим, волнующим.

Исключительно притягательным.

Чем-то неразгаданным, и оттого томящим. Неоконченным, и оттого желанным.

— Какую девчонку?

Тимофея и видеть не надо было, чтобы понять, как он недобро скривился.

«Какую на хрен девчонку? — прозвучало это примерно так. — Сука, Керн, какую опять блядь нахуй девчонку?»

— Обычную. В пуховике, шапке, уггах, — косил под дурочка Керн.

— Высокую, стройную, брюнетку? — усмехнулся тот. — Не, не видел.

— Вот ты гандон, — заржал Керн.

Девчонку Тимофей точно не видел, та была невысокой, хрупкой блондинкой, но хорошо знал, на кого Арт точно обратил бы внимание. Только ошибся.

— Она вышла из двери редакции прямо напротив твоей машины. Что значит, не видел? — добавил он в голос начальственного холодка, чтобы тот не расслаблялся.

— Простите, шеф, отвлёкся, наверное, — тут же почувствовал его настроение Начальник всего, в том числе и службы безопасности, как официально называлась его должность. — С девчонкой что-то не так? Она из этих, общества защиты быков? Или из поклонниц? Охотниц за богатенькими буратинами? Из защитниц отца? Может, из шлюшек брата? — накидывал он версии.

Керн вздохнул. Да, «поклонниц» и «поклонников» у него было хоть отбавляй.

И рьяные противники корриды. И борзописки, желающие вынюхать что-нибудь из его личной жизни. И желающие окольцевать тридцатишестилетнего небедного мужика. И отец, с которым они бесконечно судились, отвоёвывая территории, что каждый считал своими.

Пока у Артура получалось лучше, но и отец не сдавался, и у знаменитого архитектора тоже были ярые защитники и защитницы, что считали его невинным агнцем, оклеветанным и принесённым в жертву.

Плюс непутёвый, но к несчастью, любимый младший брат, что вечно влипал в неприятности и втягивал в них Арта.

— Показалось, я где-то её уже видел, — без зазрения совести соврал Керн.

— Показалось или всё же видел? — напрягся Тимофеев.

— Показалось. — Арт подумал. — Точно показалось. Забей! — дал он отбой, у того и так хватало забот. — Займись лучше моей недавней секретаршей, что изволила меня сегодня навестить.

— Аллой? — удивил Тимофеев тем, что не сильно удивился.

— Аллой, кем же ещё.

— Что опять? — устало выдохнул он. — Вы же с ней два месяца как расстались.

— Расстались? Блядь, Серый, расстались — это когда у людей были отношения, что-то общее, интересы, чувства, а я её просто трахал, а потом на хуй уволил.

Тимофеев тяжело вздохнул.

— Сука! Так и знал, что с ней будут неприятности. А я тебя предупреждал, Арт.

— Заткнись. Предупреждал он, — прошипел Керн.

— И чего она хотела?

— Ничего. Соскучилась, — Керн открыл ящик с галстуками.

Рисунки. Крапинки. Полоски. Хрен знает, как их выбирать, эти галстуки, и, главное, зачем.

— И всё? Просто соскучилась? — уточнил Тимофеев.

— И всё, — примерив к рубашке галстук в полоску, Арт швырнул его на кушетку. Арестантский какой-то.

— И она промёрзла до костей, только чтобы тебя увидеть? — усмехнулся Тимофеев.

— Для человека, которого там не было, ты на редкость осведомлён, — забраковал Керн и клетку, и горошек, и пафосную геральдическую лилию. Он что, король Франции, таскать флёр-де-лис?

— Такая, блядь, у меня работа, — ответил Тимофеев. — Швейцар доложил. Ну и водитель. Он Аллу чаем в машине отпаивал. У той зуб на зуб не попадал. У неё что-то стряслось?

— С ней всё в порядке, — скривился Керн и захлопнул ящик. — Она сейчас немного повыкобенивается, потреплет мне нервы, повыносит мозги, а потом попросит денег. Много денег.

— Только не говори, что ты собрался платить.

— Конечно, нет. Но она должна быть уверена, что да, — Керн расстегнул две верхних пуговицы белоснежной рубашки и решил идти без галстука.

— Ясно. Сколько предложить?

— Сколько не жалко, — он перешёл к стеллажу с обувью. Достал новую кожаную пару туфель. — Торгуйся, как за свои, но имей в виду, она попросит раз в пять больше той суммы, что ты ей изначально предложишь. И есть нюанс. Дашь много — побоится продешевить, дашь мало — обидится.

— Блядь, Арт, не еби мне мозги, а?

— Ну скажи ещё: сам разбирайся со своими бабами, — замер с ложкой для обуви Керн.

— Да по хуй мне с кем разбираться. Дело ведь не в деньгах. Дело в том, что у неё на тебя что-то есть, но ты пока не знаешь что. И я пока не знаю, — вздохнул он, предвидя скверную работёнку.

12

За что Артур Керн любил жить в «Авалоне», так это за всё.

«Авалон» был комплексом зданий, в одном из которых располагалась гостиница, во втором — бизнес-центр с офисами и банкетным залом на крыше, в третьем находилась многоярусная парковка.

Арт жил в пентхаусе гостиницы, отделанном как квартира по его вкусу, и откровенно наслаждался своим положением владельца. Это была не единственная недвижимость, что ему принадлежала, но самая любимая.

В бассейн можно было спуститься в халате, в тренажёрный зал — с полотенцем на шее, в ресторан — в костюмчике. Машина стояла на тёплой парковке. Плюс все три здания были соединены галереей на уровне третьего этажа, поэтому в офис по любой погоде Арт тоже приходил налегке. А с крыши открывался такой вид на город, что любой блогер душу бы продал только за возможность сфотографироваться на его фоне.

Вид из окна верхнего из двух ресторанов отеля тоже был неплох.

Керн больше любил нижний, на втором этаже — там было уютно, камерно, живая музыка, но встречи традиционно назначал в ресторане повыше.

В нём он и нашёл поджидающего его и сибаса в сливочном соусе адвоката.

— Вы знакомы с моим отцом? — опустив формальности, перешёл Керн сразу к делу.

— Лично — нет, — ответил мужчина. — Но, конечно, я знаю, кто он.

— Он бывший главный архитектор города, большой поклонник сетчатых конструкций и человек, по проектам которого было построено несколько зданий, в двух из которых рухнули крыши, унеся за собой десятки человеческих жизней, — облегчил ему задачу Керн.

Он мог бы продолжать бесконечно, оглашая грехи своего отца. Мог начать с детства, показать шрам на виске для наглядности и закончить событиями пятилетней давности, когда Артур поклялся, что отец за всё заплатит. Он мог сказать, что его отец был жёстким, требовательным, амбициозным человеком. Но это было эмоционально, субъективно и адвокату ни к чему.

— Насколько я знаю, ни один суд не признал его виновным, — ответил адвокат.

— А вы добьётесь, чтобы признал, — ответил Керн. — Для этого вы мне и нужны, Иван Львович.

— Вы желаете обвинить невиновного человека? — пристально посмотрел он на Арта.

У адвоката был открытый взгляд, изрядно поседевшая щетина, дорогой костюм и вид кристально честного человека. Это немного не сходилось с информацией, что Керн получил от Тимофея и задачей, что адвокату предстояло выполнить, но да, Артур Керн хотел именно этого.

Арт посмотрел через зал на Начальника всего. Тот, как обычно, сидел в самом глухом углу, сливаясь с собственной тенью, и, как обычно, лакал пиво прямо из бутылки. В каком бы дорогом месте они ни были, Тимофеев не изменял своему дешёвому пойлу, за что Керн его и любил, и уважал, и ценил. За надёжность и постоянство. И не видел причин сомневаться в полученной от него инфы.

Он перевёл взгляд на Ивана Львовича.

— Виноват мой отец или нет перед лицом суда, мне глубоко плевать, он виноват передо мной, и я хочу, чтобы он за всё заплатил сполна. Ваша задача — стать его адвокатом и провалить суд. Он должен проиграть. Его должны признать виновным.

Арт набрал в телефоне цифры и развернул экран мужчине.

Его лицо никак не отреагировало.

— Столько вы получите, когда отец вас наймёт. Я слышал, он как раз уволил предыдущего, так что опытный защитник ему будет сейчас очень кстати.

Теперь брови Львовича едва заметно дрогнули. И Керн увидел, чего ждал — интерес.

Он увидел даже больше — облегчение. Мужику чертовски нужны были деньги.

Ни дочь, ни жена господина адвоката не привыкли себе ни в чём отказывать. Дочь явно мало пороли, раз девица умудрилась задолжать такую сумму, а жена была просто набитой дурой, раз решила заработать на криптовалюте и, конечно, влетела.

Да, дела у господина адвоката в последнее время шли неважно.

И Керн легко мог решить его проблемы, если тот, конечно, решит его.

— За выполненную работу вы получите в пять раз больше, — ответил Керн на его немой вопрос.

Адвокат замер. Подумал. Побарабанил пальцами по столу.

— Я постараюсь, — ответил он.

Это был именно тот ответ, который Арт желал услышать. Без заносчивой самоуверенности (бля буду, сделаю), без гарантий (можете не сомневаться), но с желанием сделать всё возможное и заработать свои деньги честно, хоть и не совсем праведным путём.

— Мой ассистент предоставит вам информацию, что несколько облегчит вашу задачу, — Керн встал. — Приятного ужина, Иван Львович! Сибас сегодня несказанно хорош.

Керн кивнул Тимофееву.

Тимофеев проводил его глазами.

— Я передумал, — сказал Керн метрдотелю. — Пусть ужин принесут в мой номер. Минут через сорок. И… — он задержался, — девушку за столиком у окна направьте туда же, как и её заказ.

13. Ника

За месяц до встречи…

Ключ в замке входной двери вроде повернулся, но дверь не открылась.

Да что ж такое! Опять?!

Я на всякий случай подёргала ручку и прижалась горячим лбом к холодному железу.

Сегодня у меня не осталось сил даже на борьбу с дверью.

В горле першило, в лёгких саднило. Голова гудела как дизельный генератор, всё тело болело, словно меня ломал медведь. Ещё эта чёртова слабость.

Просто лечь, укрыться до подбородка одеялом и закрыть глаза — на сегодня было пределом моих мечтаний.

Я ещё раз подёргала ручку. И коврик под ногами, конечно, выглядел перспективно, если придётся искать альтернативу «просто лечь», но было ощущение, что дверь закрыта изнутри.

Когда я уходила, Плюс один ещё спал. И собирался проваляться в постели до обеда. Странно, что ему понадобилось запереться.

Я ещё раз потрясла ручку и нажала на кнопку дверного звонка.

Плюс один открыл не заспанный, но со взъерошенными волосами и в трениках на голое тело.

— Прости, не пойму, заедает, что ли, — вытащила я из замка ключ.

Закрыла дверь. Покрутила защёлку. Да вроде всё в порядке.

— Ты же собиралась до обеда ходить по собеседованиям, — хмуро смотрел на меня Плюс один.

— Собиралась, Лёш, но у меня нет сил, — бросила я на банкетку сумку. Стоя стянула угги и оглянулась. Не поняла, а где мои тапочки?

— Ник, послушай, — опёрся рукой в стену Плюс один.

— Лёш, я знаю, знаю, — крутилась я в прихожей в поисках тапок, — ты не обязан меня содержать. Мы договорились, что я найду работу. Но у меня, правда, сейчас нет сил, — опустилась я на колени у тумбы для обуви. — Ни моральных, ни физических. Дай мне несколько дней. Выдохнуть. Прийти в себя.

Всё же это было ошибкой, не дав себе передышки, сразу после увольнения начать бегать по собеседованиям. Да, я пыталась не позволить себе расклеиться, не начать себя жалеть.

Я сильная, я справлюсь, жизнь продолжается — уговаривала я себя и буквально тащила за волосы эти две недели, но чёртова зима, холода, чихающие люди и коварные вирусы поставили мне подножку.

Пошарив в тумбе и не найдя тапочки и там, я открыла шкаф-купе.

— Может, я их в ванной бросила? — куда с бо̀льшим трудом, чем села, поднялась я.

Плюс один неожиданно преградил мне путь и прижал рукой дверь ванной.

Плюс один я называла Алексея только про себя. Можно сказать, втайне. Его задевало, что он словно приложение ко мне. Ему категорически не нравилось прозвище, но оно появилось не случайно.

Так вышло, что накануне прошлого Нового года известный тогда в очень узких кругах фуд-блогер Алекс Алика̀нте (ударение на вторую «а») очень хотел попасть на ежегодный Бал прессы, но у него не было приглашения. А я, новый сотрудник редакции журнала «Город», была приглашена, но пришла одна. И наши интересы совпали.

Он очаровательно спросил, не найдётся ли у меня лишнего билетика. Я великодушно предложила воспользоваться моим «Плюс один». И мы чудесно провели вечер.

Я так и забила его в телефон. Но встречаться мы начали не сразу.

Сначала нечасто. Потом я стала помогать ему снимать ролики. Это было нетрудно — ходить по ресторанам, пробовать разную вкусную еду и держать камеру телефона, пока Алексей делился впечатлениями. В этом он видел свою задачу фуд-блогера. А ещё сам немного готовил и эти ролики тоже выкладывал.

Однажды утром он готовил, мы дико дурачились, я это снимала. Потом он нарезал видео, выбрав самые приличные и забавные куски, и выложил как шутку.

А видео неожиданно стало вирусным.

Его голый торс, испачканный тестом, задница с завязанным на пояснице фартуком и отпечатком ладони в муке на ягодице собрали такое количество просмотров, восторженных женских визгов и огонёчков, что Алекс Алика̀нте (ударение на вторую «а») за несколько дней стал популярнее, чем за год работы.

Он нашёл золотую жилу. С его лицом голливудского пай-мальчика, густыми светлыми волосами, спортивной фигурой и телом, покрытым медовым загаром это оказалось нетрудно.

Канал стали регулярно наполнять ролики, где он эротично жарит яичницу, или гренки, или сосиски — неважно, что он готовит, требования к рецептам были минимальные, главное — как.

Мы съехались. Так удобнее было снимать, я всё ещё была его оператором, к тому же писала тексты к его постам.

Да и в принципе нам было неплохо вместе. Может, не идеально. Но, покажите, у кого идеально?

Его карьера шла в гору. Меня тоже всё устраивало.

Сейчас, когда он набирает миллионы просмотров на каждый ролик, на него, конечно, работает целая команда: оператор, дизайнер, осветитель, монтажёр, менеджер, администратор канала и чёрт знает, кто ещё.

Сейчас у него своя студия с кухней, где теперь проходят съёмки, вторая звезда — мамин пухлый французский бульдожек, с недовольным видом слизывающий с венчиков миксера крем.

14

Лёшка был милым, общительным, скромным, даже немного стеснительным парнем с очаровательной улыбкой и ямочками на щеках, а стал блогером, одержимым успехом и всеми его составляющими — деньгами, популярностью, лайками.

Раздражительным, недовольным, заносчивым.

Всё чаще встречающим меня в дурном настроении.

Но это всё ещё был мой Плюс один, хоть и всё реже.

Невыносимо захотелось прижаться к его груди. Но, во-первых, я могла его заразить, если это вирус, а не просто простуда. Во-вторых, я с мороза, а он тёплый и голый — это неприятно и подло. А в-третьих, он и так две недели после увольнения меня слушал, поддерживал, успокаивал, пока я повторяла одно по одному, как заезженная пластинка, что ничего у меня не вышло, я не смогла, не сумела, не справилась, я унылое говно и ни на что не гожусь — сколько можно-то.

— Мне кажется, надо поговорить, — сказал он.

— Лёш, — выдохнула я. — Знаю, в последнее время я задолбала тебя своими проблемами. Уделяла тебе мало времени. Занималась своим расследованием и статьёй. Часто задерживалась на работе. Наверное, невнимательно тебя слушала. И секс… секс, наверное, стал…

Я не успела договорить, подбирая слова, каким стал наш секс (редким? скучным? формальным?). Плюс один скривился, и у меня появилось стойкое ощущение, что я забыла что-то важное. Что-то куда важнее, чем секс. Что-то фатальное. Я забыла про его день рождения? Или про день рождения его мамы? Что куда страшнее.

Я осеклась, судорожно вспоминая, что они оба родились летом, а сейчас конец января.

Алексей пятернёй пригладил густые русые пряди. Сняв с запястья резинку, собрал их на затылке в хвост.

Чёрт! Как же ему шли зачёсанные назад волосы.

— Ладно, раз уж ты сама решила об этом поговорить, — сказал он, и взгляд его не потеплел ни на градус.

Я решила? Ну ладно, хрен с ним, я так я.

В ванной что-то упало. Или мне показалось?

Я прислушалась, но Плюс один выразительно показал рукой на кухню, и я не рискнула ему возразить.

— Ладно, давай поговорим, — согласилась я.

Прямо на пол скинула пуховик, который так и не сняла в прихожей, и рухнула на стул.

Плюс один проводил недовольным взглядом приземление пуховика, но пресёк мои попытки его поднять.

— Оставь, — дёрнулся он недовольно. — Оставь! А то это никогда не закончится.

— Хорошо, — опять безропотно согласилась я.

Прочистила горло, стараясь смягчить простуженный голос. Алексею он и так не нравился, казался слишком низким и грубым для девушки, а сейчас тот ещё и охрип.

— О чём… Кхе… кхе… О чём ты хотел со мной поговорить? — тоненько, хрусталём прозвенела я.

— Ник, ты мне не подходишь, — ответил Плюс один.

— В каком смысле? — пробасила я, тут же забыв про хрусталь.

— Во всех, — сморщился Алексей, словно ушиб мизинец об ножку стола. — Ты красивая девчонка, Вероник, но, как бы это сказать… Не моего поля ягода, как говорит мама.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но закрыла и решила не мешать ему высказаться.

— Одеваешь плохо, — продолжил Плюс один. — Или как подросток, в мешковатое, безразмерное, оверсайз, — смерил он меня взглядом. — Или как вокзальная проститутка. Вызывающе. Дёшево. Крикливо.

Его немного нервно потряхивало, но и разговор был непростой.

— Образование у тебя неоконченное, — продолжил он обвинительную речь. — С родителями почти не общаешься. Друзей нет. А сейчас ещё и с работы выгнали.

— Почему это у меня нет друзей? — больше всего меня задело именно это.

С образованием и родителями понятно — не всем так везёт, как Алексею с его заботливой интеллигентной мамой. Я своим иногда звоню, иногда ненадолго заезжаю, но там мало что меняется со смерти брата: клубы сизого дыма, грязная посуда и пьяные в хлам родители, пропивающие остатки пособия. С одеждой тоже соглашусь — плевать мне на неё. Работа… Да, с шестнадцати лет я пашу как лошадь, но работа, конечно, непрестижная — перебиваюсь чем могу. Но нет друзей — это неправда.

— А кто твои друзья? Может, тот старый алкаш, что через слово матерится и затыкает бутылки анальной пробкой?

— Ну да, Эд специфический, — кинулась я защищать Карму. — И он точно знает, для чего та пробка, просто любит эпатировать и пренебрегать условностями. К тому же он больше коллега.

— Коллега, с которым ты за год провела вечеров больше, чем со мной?

— Мы работали, Лёш. Да и ты постоянно занят.

— Мы сейчас не обо мне, Ника. А о твоих друзьях.

— У меня есть Мия, — напомнила я.

С лучшей подругой мы почти перестали встречаться, когда съехались с Плюс один (они категорически не сошлись характерами), но мы не ссорились и часто созваниваемся.

— Мия, — взмахнул он руками. — Чудесная компания. Алкаш и гаитянка.

— Её родители с Таити, — уточнила я. — Отец — потомок царского генерала Леонтьева, мама — внебрачная внучка Марлона Брандо.

15

— Ещё этот твой голос. Я иногда боюсь, что подписчики тебя услышат. Не дай бог, твой голос прозвучит за кадром. Или в кадр попадёт твоя рука с обгрызенными ногтями.

Я посмотрела на ногти. И правда, совсем обгрызла с этими нервами и губы обветренные ободрала. И ладно губы, пройдут, а вот денег на маникюр у меня сейчас просто не было.

Спасибо, Плюс один хоть за квартиру платил, да от голода мне умереть не давал. Он, в принципе, не жадный, но так повелось, что зарабатывал каждый на себя. Кто сколько мог.

Он, естественно, сильно больше. Особенно в последнее время.

— Ты меня стесняешься? — скорее удивилась, чем смутилась я.

Это было как-то… странно для меня, что ли, стесняться близких и друзей, людей, которых любишь и которыми дорожишь, как и стесняться своих увлечений, работы, занятий.

Я даже потрясла головой, подумав, не пригрезилось ли мне всё это, не бред ли горячечный, не плод ли больного возражения весь этот разговор.

Но Плюс один словно ждал именно этих слов.

— Да, твою мать, Ника. Да, я тебя стесняюсь. Мне неловко, неприятно, неудобно за твою одежду, список твоих профессий, за твоих родителей и друзей. За твой голос. За твою излишнюю самостоятельность, как деликатно выразилась моя мама.

— Так мы никуда больше не ходим именно поэтому? Что я сука? — неделикатно расшифровала я мамин посыл про самостоятельность. — Или ты мной брезгуешь?

— Я не брезгую! Иначе я бы тебя не трахал. Просто ты мне не подходишь. Мне нравятся девочки другого плана. Более нежные, хрупкие, возвышенные.

— Тупенькие принцесски? — на всякий случай переспросила я. Ну, мало ли, вдруг что неправильно поняла. — Нарядные и послушные?

— Да, именно такие, как принцессы. Думаю, нам надо расстаться, Ник, — ответил он.

— Расс… — окончательно охрип и сдался мой голос.

В ванной опять что-то зашуршало.

И голос мой, может, и смолк, но разум, затуманенный болезнью, температурой и неожиданностью разговора, наоборот, вдруг словно прорезался.

И мне бы заткнуться и уйти красиво — молча, гордо, с высоко поднятой головой, но, когда бог раздавал мудрость, я стояла в очереди за сиськами.

— Значит, я тебе не подхожу? — встала я.

Подтянула его к себе за резинку штанов, просунула внутрь руку.

— Что ты?.. — заверещал он, когда я схватила его за волосы.

За чёртовы мокрые на лобке волосы. Мокрые от смазки.

— Сукин ты сын! — оттолкнула я его и, подойдя к мойке, брезгливо намылила руки. — Это так теперь называется? Ты мне не подходишь? Не я тут поёбываю другую бабу, пока ты ищешь работу, а ты мне не подходишь?

— Да нет никакой другой бабы, — не очень убедительно отнекивался Плюс один.

— Да ну? — усмехнулась я.

Закрыла воду, вытерла руки и решительно подошла к ванной.

— То есть если я сейчас открою дверь, то никого там не найду? — взялась я за ручку.

Он сглотнул.

Я двумя руками рванула на себя дверь, не зная, хватит ли мне силы вырвать шпингалет.

Но тот и не крякнул — вылетел как миленький.

— М-м-м… А вот и мои тапочки, — уставилась я на ноги девицы, что сидела на краю ванной. Полностью одетая, но у неё было время привести себя в порядок. — Ну, можешь оставить их себе.

Я резко развернулась и пошла в спальню.

— Ника! — побежал за мной Плюс один.

— Давай, скажи, что я всё не так поняла, — усмехнулась я, вытаскивая из шкафа чемодан. — Просто вы встретились по работе, и она нечаянно облилась кофе, или вином, или что там она пьёт по утрам? Лавандовый раф? И ты предложил пойти к тебе, застирать пятно. Потом с тебя нечаянно упали штаны. Ты споткнулся и воткнулся в неё хреном. И так несколько раз. Хотя нет, погоди, про несколько раз это я, конечно, размахнулась.

— Да прекрати ты, честное слово, — взмахнул руками Плюс один. — Всё равно у нас с тобой ничего бы не вышло. Мы разные.

— Угу. Благородный рыцарь в сверкающих доспехах и чумазая нищенка без роду и племени. Так, присунуть ещё сгодится, но гордиться нечем — рожей не вышла.

— Не передёргивай, пожалуйста. Я сказал, что рожа у тебя ничего и вообще ты красивая.

— Ну, передёргивать это ты у нас мастер, и я сейчас не подмену понятий имею в виду, не сознательное искажение, не подтасовку карт, а некие судорожные движения…

— Прекрати, — зашипел он.

— Ах да, приличные девочки так не говорят, а с нами принцесса, — усмехнулась я.

— Вот зачем ты всё усложняешь? — метался по комнате Алексей, то останавливаясь, то принимаясь снова ходить, то засовывал руки в карманы, то вытаскивал. — Вот это всё обязательно?

Как попало побросав своё барахло, я захлопнула чемодан. Что он имел в виду под этим всем, не хотела даже спрашивать.

— А знаешь, Плюс один, твоя мама была права, — поставила я чемодан на пол.

16

Ушла я, конечно, гордо.

Но всё, на что меня хватило — дотащить чемодан до лифта и спуститься на первый этаж.

В окна просторного вестибюля, заставленного цветами в горшках, билась снежная крупа.

Идти мне было некуда. Совершенно некуда. Разве что в ночлежку, но я понятия не имела, где они находятся. Что ещё осталось? Вокзал? Аэропорт?

В отражении стекла я выглядела так, словно спала за всю жизнь от силы один раз, без подушки, стоя. И не сегодня.

Я набрала Мию.

— Ник, я улетела по делам. Вернусь на следующей неделе. Сейчас я на острове, и у меня здесь адовы расценки на роуминг, если ты поболтать.

— Нет, нет, поболтаем потом. Я так, сказать, что мы расстались с Плюс один.

— Серьёзно?!

— Да, он сказал, я ему не подхожу, — усмехнулась я.

— Слишком умная, слишком сильная и слишком красивая? Да, детка, ты ему не подходишь. Он трус, слабак и сладкий мамин пирожочек, а ты сильная, роскошная, и просто отвал башки, какая крутая баба. Ты точно ему не подходишь.

Я невольно улыбнулась.

— Ми, кто присматривает за твоей квартирой?

Небольшой лофт квадратов на пятьдесят где-то в центре Мия купила с полгода назад, но я так у неё ни разу и не была, хотя она звала меня не только на новоселье.

— Я имела в виду, кто присматривает за квартирой сейчас, во время твоего отсутствия, — не очень деликатно уточнила я.

На деликатность у меня не осталось сил. Их не осталось больше ни на что. Меня морозило, голова готова была взорваться, лицо горело, ноги не держали.

— Э-э-э… Так Андрей, кто же ещё, — невинно прочистила горло Мия.

— Подожди, он же вроде был Вова, — удивилась я.

— Ну был Вова, стал Андрей, — беззаботно ответила подруга.

Но как бы его ни звали, заявиться к парню подруги, когда та в отъезде — боюсь, она меня не поймёт. Боюсь, меня никто не поймёт.

— А что ты хотела? — тревожно спросила Мия, а потом ужаснулась. — Подожди, этот мудак выставил тебя из квартиры?

— Ну, я, конечно, женщина гордая, сама ушла, не оставаться же мне в квартире с его новой бабой, то есть, простите, с Принцессой.

— Вот те нате — хуй в томате! Он ещё и другую бабу в вашу постель приволок? Ладно, к чёрту, подробности потом. Тебе некуда пойти?

— Сегодня нет, я ещё, как назло, заболела, но завтра обязательно что-нибудь придумаю.

— Господи, да, конечно, поезжай ко мне. Я сейчас сброшу адрес и позвоню Андрею. Пусть валит к себе. Пусть просто валит, я всё равно хотела его бросить. Ключи оставит в сейфе на двери. Сейчас напишу шифр.

— Э-э-э… может, не надо так с Андреем-то… — начала было оправдываться я, как-то неудобно перед Андреем, но потом передумала. Не в моём состоянии и не в её роуминге расшаркиваться.

— Всё нормально, — отмахнулась Мия. — Андреев у меня ещё будет вагон, а подруга одна.

— Спасибо, Ми, — едва не прослезилась я, растроганно шмыгнула и посмотрела на экран.

Телефон садился, но в наш разговор упрямо прорывался ещё один звонок.

И Карма везде тебя настигнет, подумала я.

— Ладно, береги роуминг. До связи, — отключила подругу и ответила на входящий. — Чего тебе, Эдик? У меня телефон садится, а мне ещё надо успеть заказать такси.

— Тогда тебе несказанно повезло. Могу тебя подвезти. Я на машине и как раз в твоём районе.

— В смысле, ехал ко мне?

— Ну, ничего от тебя не утаишь, — усмехнулся он. — Скажи уже код подъезда, что ли.

— Зачем тебе код подъезда? Поссать можно и на улице. Тем более у нас тут камеры.

— Очень смешно. С поссать я уж сам как-нибудь разберусь. Цифьри, систра, — прокартавил он с французским прононсом.

Чёртов клоун!

Это было последнее, что я сказала — цифры кода.

Телефон отключился без предупреждения. И даже, сука, не прислал сто сообщений о своей энергетической несостоятельности. Просто сдох, и всё. Я даже адрес посмотреть не успела.

И, кажется, обнулилась вместе с ним.

Что было потом, я помнила смутно. Словно оказавшись в не самых надёжных, как мне тогда думалось, руках Эда Кармы, мой организм сказал: «Хватит! Я всё». И поступил именно так.

Я пыталась объяснить Эдуарду Петровичу, что меня ждут, только я не знаю где. Он кивал, трогал мой лоб, качал головой и на всё отвечал: «Разберёмся».

Потом мы куда-то ехали.

Дворники послушно сбрасывали снег с лобового стекла. В машине на полную гудела печка, но мне всё равно было холодно.

Я пыталась зарядить телефон, вставляя в гнездо прикуривателя вилку зарядки, кажется, пыталась выйти на ходу, что-то всё время говорила, объясняла, даже доказывала, пока окончательно не потеряла и голос, и силы.

Свернулась калачиком и заснула на сиденье. Или отключилась.

17. Керн

За две недели до встречи…

Керн слышал, как она вошла. Закрыла за собой дверь.

Что-то беззаботно напевая, снимала верхнюю одежду.

Потом замерла, затихла, видимо, увидев свет ночника из спальни.

Крикнула:

— Коть, ты?

И снова что-то замурлыкала, знакомое, мелодичное, незатейливое.

— Ко-о-оть, — приближались её шаги. — Ко…

Керн развернулся в кресле.

— Привет!

Алла дёрнулась от неожиданности и уставилась на него, словно увидела привидение.

— Какого чёрта, Керн?

— У меня есть вопрос получше. Кто такой Коть?

— Тебя не касается.

— Разве? — поднялся Керн. — Как отец твоего ребёнка я настаиваю на ответе. Мне не всё равно с кем будет расти мой малыш.

— Тебя это больше не касается. Ты от него отказался, — задрала она подбородок.

— Напомни-ка мне, когда?

— Когда твой Тимофеев предложил мне деньги. А предложения от тебя так и не поступило.

М-м-м… Твой Тимофеев, значит. А она хороша. Сколько правдивости! Сколько экспрессии!

— А чем было плохо то предложение с шестью нолями, что я отправил тебе с ним?

— Ах, это было предложение! — усмехнулась Алла с издёвкой. — И видимо, где-то среди купюр лежало обручальное кольцо?

— Возможно. Жаль, что ты даже не заглянула.

— Мне не нужны твои подачки, Артур. Что ты здесь делаешь?

— Соскучился, — невинно пожал плечами Керн.

— Очень смешно, — всматривалась Алла в его лицо.

Какой бы гордой ни казалась, какой бы смелой ни выглядела, девочка есть девочка, и как любая девочка на её месте, Алла наверняка отчаянно надеялась, что хоть немного, хоть на грамм это правда.

«Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обрадоваться рад», — мысленно процитировал Керн классика и шагнул ей навстречу.

Нежно привлёк к себе. Коснулся губами шеи. Скользнул вверх. Пощекотал ушко. Поцеловал уголок губ. Она замерла и боялась пошевелиться, словно по ней полз ядовитый паук.

Казалось, ещё секунда и она его оттолкнёт, Арт получит звонкую затрещину.

Но девичье сердечко так падко на мужскую нежность, оно предательски затрепыхалось.

Дыхание сбилось. Зрачки расширились.

Судорожно глотнув воздуха, Алла беззащитно откинула голову.

И Керн накрыл её губы своими.

Так и знал, что она не устоит, подумал он. Кем бы ни был для неё Коть, у него не осталось ни единого шанса, когда, расстегнув штаны, Керн толкнул Аллу на кровать и помог стянуть джинсы.

Его джемпер, одетый на голое тело, её тоненький свитерок, короткая юбочка, маечка, невесомые трусики — всё отправилось куда-то на пол, маленькая упругая задница — в его руки, колени твёрдо упёрлись в матрас, а его член, плотно затянутый в презерватив — в её мокрую киску (отвратительное слово, но остальные были ещё хуже).

Она дёрнулась, когда он вошёл. Приподняла попку и капризно, требовательно захныкала. Керн терпеть не мог это её хныканье. Ему не нравилось, как она повизгивает от вожделения. Как приговаривает «О, май гад! О, май гад!». Как пискляво, фальцетом кончает.

Ему вообще ничего в ней не нравилось. Ему нравилось, что он может заставить её сделать что угодно. Нравилось, что за возможность оказаться на его члене, она готова предать, изменить мужику, отморозить колени. Нравилось, что он вытаскивал член и тут же забывал про неё. Отворачивался к стене и засыпал. Собственно, за этим она и была ему нужна.

Но не сегодня.

Керн упёрся лбом в её плечо. Дождался, когда пройдёт короткая невнятная судорога.

Он даже не вспотел. Она была хорошим личным ассистентом, прекрасно справлялась со своими обязанностями, заметно облегчала жизнь, но трахать её Керну уже давно было неинтересно. Если надо, он, конечно, повторит, без проблем, но Арт очень надеялся, что это не понадобится.

— Что будем делать? — подложив ей под голову подушку, он лёг рядом.

— С чем? — довольно потянувшись, она легла на его плечо.

— Как будем объяснять Коте, кто я такой и что здесь делаю?

— Чёрт! — она глянула на часы, потом в телефон. Прочитала сообщение, подскочила. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Забегала по комнате, суетливо подбирая вещи.

— Одевайся, Керн!

— И не подумаю, — усмехнулся он.

— Одевайся! — швырнула ему штаны. — Умоляю, Артур! Для твоего же блага.

18

— Да не боюсь я твоего Котю. В конце концов, это не его, а мой ребёнок, — подложил руки под голову Керн, давая понять, что он здесь надолго.

— Артур! Одевайся! — рявкнула Алла, бросив ему в лицо пуловер. — Одевайся и уходи! Сейчас же! Пожалуйста!

Он выглянул из-под кашемировой тряпки.

— Что, прям, пожалуйста?

— Очень тебя прошу. Он уже паркуется, сейчас будет здесь.

Какая же ты шлюшка! — качнул головой Керн. — Жалкая, дешёвая шлюшка.

— Да бросай его на хрен, Алл, — Арт и не собирался одеваться. — Я тут подумал, может, и правда, поженимся? Верности я тебе, конечно, не обещаю, — разглагольствовал он, глядя, как она судорожно натягивает юбку, свитер, поправляет волосы. Словно её это спасёт, когда Котя обнаружит в её постели голого мужика. — Но нуждаться ты ни в чём не будешь. И ребёнка я потом, конечно, заберу, когда он немного подрастёт. Сколько ты его там будешь кормить грудью? Год? Два?

— Керн одевайся! — выдохнула она. — И успокойся уже, это не твой ребёнок.

— Как это не мой? — резко сел Арт, сделав вид, что поражён.

Словно когда-то сомневался, что она могла от него залететь.

— Так. Не твой. Я ошиблась. То есть я так хотела, чтобы он был твоим, что даже сама в это поверила.

Шлюшка и лгунья вдобавок!

— И, видимо, в свою фальшивую беременность тоже поверила настолько, что даже собралась делать аборт, — окатив девушку арктическим холодом взгляда, Артур Керн натянул свитер.

Потом брюки. Ни носки, ни трусы, когда шёл к своей бывшей секретарше, он предусмотрительно не надел.

— Или каков был план? Разыграть выкидыш? Опустить меня ниже плинтуса? Что же я за мужик такой. Бросить беременную бабу — ещё ладно. Мерзко, но терпимо. Но бросить бабу, потерявшую твоего ребёнка, это ж каким козлом надо быть, — горько усмехнулся он.

— Я не хотела изображать выкидыш, — тревожно посмотрела она в телефон, пиликнувший очередным сообщением, и кинулась поправлять смятую постель.

— А чего ты хотела?

— Давай сейчас ты просто уйдёшь, а поговорим мы потом. За этот месяц всё изменилось, Артур. Всё очень сильно изменилось.

— Нет, детка. Я никуда не уйду, пока ты не отдашь всё, что у тебя на меня есть. Всё, что ты собиралась использовать. Потому что если ты это используешь, то беременна ты или нет, тебя посадят.

— У меня ничего нет, — кусала она губы.

— Ответ неправильный, — покачал головой Керн.

— Ладно, вот, — она достала из сумочки и сунула ему флеш-карту. — Здесь всё. Больше у меня, правда, ничего нет.

А секунду назад и этого не было. Шлюшка, лгунья и трусиха!

— И что здесь? — тянул время Керн.

— Документы, что я успела сфотографировать, снимки, ну и так по мелочи.

— Я так понимаю, это копия, — сунул флешку в карман Керн. — Теперь оригинал, — протянул руку.

— Оригиналы были в телефоне, но я всё стёрла. Клянусь, это единственный экземпляр.

— Ну что ж, хорошая девочка, — поправил он за ухо её тёмные волосы.

Она дёрнулась как от пощёчины.

Керн сунул босые ноги в мягкие лоферы. Теперь ему точно надо уходить. Она была на грани отчаяния. Если Котя их застанет, всё очень сильно осложнится.

Тогда она точно будет готова на что угодно — на всё, на что способна женщина, которой больше нечего терять.

— Держи, — он надел куртку и протянул ей пакет документов, что принёс в кармане. — Это копия твоей подписки о неразглашении, если ты вдруг забыла. В ней подчеркнут пункт, где ты обязуешься нигде, ни при каких условиях не использовать информацию, полученную от меня, моих сотрудников, услышанную случайно или полученную любым другим образом на момент работы на меня, а также полученную в течение трёх лет после увольнения. Не использовать, не распространять и не делиться с кем бы то ни было.

— Я ни с кем и не делилась. Клянусь, Керн!

Они оба слышали, как поднимаясь, грохочет в шахте лифт.

— Вот и не делись, — посмотрел Арт на Аллу пристально.

Открыл дверь. И в последний момент успел юркнуть на лестницу.

Лифт открылся. Раздались шаги.

— А ты… чего тут?.. — спросил мужской голос.

Он не показался Керну знакомым, Керн точно знал, кому он принадлежит.

— Тебя жду, — ответила Алла. Приторно-слащаво, переиграно и фальшиво.

Но кто ж замечает фальшь, когда любимая женщина так соскучилась, что встречает тебя на лестнице.

— У двери? — удивлённо спросил голос.

Дальше Керн не слушал, усмехнулся и пошёл вниз.

Он получил что хотел, больше ему от Аллы ничего не нужно.

19. Ника

За две недели до встречи…

Из того, что было после того, как я заснула в машине Эда, в памяти остались лишь крохи.

Чужая квартира. Карманный, трясущий ртутным термометром и качающий головой. Тёплые руки врача. Холодный кругляш фонендоскопа. Укол, который я запомнила, но не почувствовала.

Бессвязные сны. Мокрые простыни. Запах дыма, словно от костра.

Я металась в бреду и горячке.

То срывала одеяла, то снова в них куталась.

Путала день с ночью, бред с явью, быль с вымыслом.

Хорошие сны сменялись плохими, а плохие — снова хорошими.

Мне снилась коррида и жгучий красавец матадор. Я была от него без ума, и он втыкал в меня вовсе не эсток, и вовсе не в грудь. И мне это чертовски нравилось.

Я видела, как в аквапарке рухнула стеклянная крыша. Испуганные, окровавленные, изрезанные осколками люди куда-то бегут в кромешной темноте. С неба падает снег, а я кричу: «Миша! Миша!» Ныряю в остывающую воду, натыкаюсь на чьи-то ноги, руки, тела. Выныриваю. Снова кричу. И снова ныряю.

Ещё ко мне приходила бабушка. Как в детстве трогала губами лоб и приговаривала: «Ничего, ничего. Ты сильная. Ты справишься». Я пыталась спросить: «С чем, ба?». Но она лишь прикладывала палец к губам и качала головой: «Тс-с-с! Береги силы».

А потом вдруг всё закончилось и наступило утро. Тихое и солнечное.

Я открыла глаза. На подушке лежал солнечный блик. Рядом в кресле развалился Карма. В руках у него была огромная кружка, над которой поднимался пар. И запах свежесваренного кофе, что я в бреду приняла за дым, наполнял комнату и мои лёгкие.

— С добрым утром, Спящая красавица, — сказал Карма и громко отхлебнул.

— Эд, — еле слышно прошептала я. Было так хорошо. Легко. Спокойно. — Он умер, — сказала я, наверное, впервые приняв смерть брата без надрыва, тоски и страха. — Я не смогла его спасти.

— И не должна была, — шмыгнул носом Эд и снова отхлебнул своё адское пойло. — Ты как?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Хорошо.

А потом вспомнила.

— Меня Плюс один бросил.

— Да и хуй с ним, — ответил Карма.

— Да, и хуй остался с ним, — усмехнулась я и почувствовала… облегчение.

Облегчение, словно эта связь всегда была мне в тягость. Словно мешала двигаться дальше, тормозила, ограничивала.

А ещё я почувствовала злость.

— Представляешь, этот мудак сказал, что он меня стесняется, — несколько дней спустя делилась я с Мией.

Ми приехала к Карме, едва вернулась из командировки.

Что я «в гостях» у Карманного, я, конечно, догадалась сама. Но уже от неё узнала, что Эд привёз меня к себе, зарядил мой телефон, позвонил, написал, объяснил, где я и что со мной. Вызвал Скорую, купил лекарства.

И всю неделю, что я провалялась практически в отключке, ухаживал, как за маленькой, и докладывал Мие как у меня дела.

В общем, я была перед ним в неоплатном долгу, и он, конечно, не преминет выставить мне счёт (это ж Карма, рассчитаться придётся), но сидя на его большой и уютной кухне, мы говорили не о нём.

— Он обесценил всё. Всё, пресвятая дева Мария Гваделупская! — возмущалась я поступком Плюс один, чистя очередной апельсин, которых Мия притянула килограммов пять, четыре из которых я уже съела. — Даже не думала, что я настолько ничтожна, какой он меня выставил.

— Только не вздумай брать в голову, — строго предупредила Мия.

Эд сказал, мы с ней как Инь и Ян. Обе тощие, обе коротышки и обе — занозы в заднице. Только у меня светлые волосы, а у неё тёмные. У меня голубые глаза, у неё карие. А ещё боженька дал мне сиськи. А боженька даёт их только девочкам с тяжёлым характером, потому что знает, без сисек нам вообще пиздец.

— Нет, я бы с радостью была красивой и тупой. Это навсегда избавило бы меня от моральных дилемм и внутренних противоречий. Я бы и слов таких не знала, — пожала я плечами.

— И не вздумай себя накручивать, — погрозила мне пальцем Мия. — Он просто трус, Ник. Жалкий лживый трус. Ты застала его на месте преступления. И как любой трус, он ссал от страха и готов был на что угодно, лишь бы в тот момент от тебя избавиться.

— Да, кем я только не была. Зая, киса, солнышко, моя девочка. Теперь я просто «эта сука».

— Он не придумал ничего умнее, чем обвинить во всём тебя и заставить уйти, — согласилась Мия и развела руками. — Не знаю, на что он надеялся. Неужели, думал, ты и правда не заметишь другую бабу? Но не удивлюсь, если её он просто пользовал, и она ему на хуй не нужна.

— Принцесса, блядь, — усмехнулась я.

— Вот увидишь, ещё прибежит каяться.

— Каяться? Ми, он мне даже не позвонил. Не спросил, как я, где. Не узнал, жива ли. А я его даже не заблокировала. Мне было не до того, но там всё равно ни одного сообщения. Словно меня никогда и не было. Словно мы вместе провели не год, а блядь, один час и тот в тёмной подворотне.

20

— Нет, — горячо возразила Мия, отхлебнув из турецкого стакана для чая наливку собственного изготовления, что щедро выставил на стол Карма. — Мириться можно с чем угодно, но не с посредственным сексом. Мужчина рядом должен быть таким, чтобы его хотелось слушать, слушаться и сосать ему пятьдесят раз в день, потому что хочется.

Она подняла армуд или армуду (как там турки называют свои приталенные стаканчики).

— А твой Плюс один пусть получит всё, что заслужил, кроме «лишиться яиц». Яиц у него никогда и не было. Мир его праху! И к праху его мир! — произнесла она как тост наш с ней ритуальный слоган прощания с бывшими.

Я поддержала, засунув в рот последнюю цитрусовую дольку.

— К праху!

— Отлично сказано, — вошёл на кухню Карма. — Чьи слова?

— Грибоедов, кажется, — улыбнулась я.

— Молодцы, грибоеды. Точно суть уловили, — и ухом не повёл Эд и подлил Мийке ещё настойки.

В общем, так я поселилась у Эда Кармы на целых две недели.

И сделала за это время несколько неожиданных открытий.

Часть из них касалась Кармы. А часть меня само̀й.

И что касалось меня, открытие было всего одно: я никак не могла выкинуть из головы чёртова матадора, с которым столкнулась в фойе редакции.

Я не полезла читать о нём в сети, я ничего и не хотела знать, боясь спугнуть, разрушить ощущение, что он мне давал. Глубокую внутреннюю силу, что во мне разбудил, о которой я и не подозревала. Вдохновение, подъём, ресурс — состояние, в котором хотелось чего-то нового, безумного, потрясающего. Не просто хотелось — ждалось, даже предполагалось.

Может, это, конечно, был эффект выздоровления, когда отчаянно хочется жить, ничего не упустить, всем наслаждаться. Но стоило подумать о той встрече, меня словно наполняло теплом, светом и трепетом. Вибрациями. Предчувствием. Желанием. Предвкушением.

Я бы соврала, если сказала, что мне это не нравилось, но во мне поселилась странная уверенность, что мы ещё встретимся. И пагубная привычка думать о нём всё чаще, особенно в душе и перед сном. Особенно в душе, скользя мыльными руками по телу. И особенно перед сном, упруго сжимая бёдра и мечтая увидеть его во сне. Конечно, голым, я всё же взрослая девочка.

А что касается Эда, тут открытий было побольше.

Во-первых, у Петровича оказалась шикарная трёхкомнатная квартира, отделанная с любовью и вкусом, вовсе не похожая на халупу одинокого пропойцы. Скорее, это была уютная берлога путешественника или коллекционера, наполненная волшебными запахами, удивительными предметами и сложными смыслами.

Во-вторых, Эд был не одинок. У него имелась женщина. Потрясающая женщина. Звали её Тамара, и они не жили вместе. Но это даже невозможно было и представить, чтобы царица Савская с кем-то жила и кому-то принадлежала, разве что царю Соломону. Высокая, гибкая, стройная, с оливковой кожей, она одновременно походила на египетскую богиню и дикую кошку. И, как настоящая кошка, когда хотела, приходила и когда хотела, уходила. Но судя по тому, как довольно она потягивалась по утрам, и страстной нежности, с которой относилась к Эду, он до сих пор был дьявольски хорош, раз умел укрощать таких женщин.

Это можно было бы назвать третьим открытием, если бы его мужская сила поразила меня больше, чем кабинет, в котором меня временно поселили.

Я думала, Карма беден, как церковная мышь, нищ, как я, и голоден, как настоящий художник — прожжённый журналюга, вечно рыщущий в поисках прокорма и сенсации, а он…

— Я, может, и дурак, но не идиот, — небрежно провёл он рукой по корешкам книг, занимающих не полку — целый шкаф. — Свой мозг, девочка, нужно продавать. И продавать дорого. Интеллект — это, знаешь ли, ценность. Его не нужно просиживать, как жопу. Им нужно пользоваться. Им. Нужно. Зарабатывать.

А я могла бы добавить, что выглядеть бомжом, бездельником, неудачником и горьким пьяницей выгоднее, чем респектабельным писателем — больше доверия, меньше спроса.

— И давно ты пишешь детективы? — склонив голову, читала я знакомые с детства и совсем незнакомые имена на обложках. Не все книги принадлежали перу Карманного, но бо́льшая часть.

— Да лет сорок уже, наверное. Как пошёл в криминальную журналистику, так и пишу.

— Моя любимая «Основано на реальных событиях», — ткнула я в серию, зачитанную до дыр.

И, кажется, именно сейчас поняла, почему всегда чувствовала с Эдом духовное родство. Почему обожала его иронию и понимала его шутки — я выросла на его книгах. Он был зашит в мой генетический код, как вся русская литература.

Да и Мия как-то сразу к нему прониклась. Впрочем, как и он к ней (да простит меня царица Савская, о том, какого рода этот интерес я даже думать не хотела).

— А твоя? — спросила я.

Он усмехнулся.

— Ясно, — улыбнулась я. — Трудно выбрать. А любовные романы ты пишешь?

— Плох тот детектив, в котором нет любовной линии, — сверкнул зубами Петрович. — Ну что? Вижу, чувствуешь ты себя хорошо. Может, уже поговорим о тебе?

— Я съеду, Эдик. Съеду сразу, как найду подходящую квартиру. Мия обещала помочь с деньгами. Дай мне пару дней.

21. Керн

За две недели до встречи…

В тренажёрном зале отеля обычно и так не много желающих подтянуть мышцы и покрутить педали, а к позднему вечеру и последние разошлись.

Керн потел в зале один.

Он просмотрел флешку, что получил от Аллы, и его просто распирало — он должен был поделиться.

Арт раз шесть набрал Тимофеева, но Начальник всего так и не ответил. Керн остервенело тягал железо и никак не мог выкинуть из головы, что эта чёртова баба оказалась умнее, чем он думал.

Она за ним следила.

Нет, не за Керном — за Тимофеем.

Зачем ей следить за Керном, если всю «грязную» работу выполнял Начальник всего.

На флешке было всё: Тимофеев, стоящий у входа в адвокатскую контору, Тимофеев, сидящий в машине у здания суда. Документы, которые он должен был передать, когда отец возьмёт Ивана Львовича на работу, и много чего ещё, что, по сути, теперь нельзя было использовать.

Не сказать, что они остались ни с чем, но, блядь, кто знает, всё ли она отдала.

О чём точно не придётся гадать, так это о том, куда она с этим пойдёт.

Отец уже нанял Ивана Львовича. Керн уже заплатил, и тот уже вовсю работал.

Сука!

Он дал Тимофею месяц.

Месяц на его альтернативный план, а в итоге, мало того, что всё сделал сам, так эта девка ещё отправила псу под хвост их план с адвокатом, а Тимофей его даже не предупредил.

Керн качал пресс, когда Тимофеев вошёл в зал.

— Ну, наконец-то, — выдохнул Арт, увидев засранца.

— Встань, — остановился тот над ним.

— Что? — резко выдохнул Керн, подтянувшись к ногам.

Что-то с Тимофеем было не так. И Керн не сразу понял, что, пока тот не покачнулся:

— Я сказал, встань. Я не могу бить лежачего.

— Ты накидался, что ли, Серый? — всё же поднялся Арт.

И даже не успел среагировать от неожиданности — получил кулаком по морде.

Он тряхнул головой. Потрогал разбитую губу.

— Ты охуел, что ли, Тимофеев? — Во рту была кровь.

— Я всегда знал, что она шлюха, но ты был не прав, Арт, — ответил Тимофеев и рухнул на сиденье тренажёра. Он был настолько пьян, что Керн даже растерялся.

— Не прав в чём?

— Ты не должен был вмешиваться.

— Да ну! А что я должен был делать? Сколько ещё ждать? Ты вообще в курсе, что эта девка всё похерила. Всё, что было сделано за этот месяц. Если она пойдёт к моему отцу…

— Она не пойдёт, — перебил Тимофеев.

— Не пойдёт, побежит. Ещё и вприпрыжку, — хмыкнул Керн.

— Ты не должен был вмешиваться! — заорал тот. — И ебать её тоже!

Керн потрогал челюсть да так и остался с открытым ртом.

Он, наконец, прозрел о чём говорит Тимофеев.

— Так в этом и был твой план? Ты решил замутить с Алкой всерьёз?

Он тоже рухнул на сиденье. И медленно, как до водонапорной башни до него вдруг стало доходить, что она всегда нравилась Тимофееву. Что когда только взял Аллу на работу, частенько видел её с Сергеем. Они смеялись, болтали, что-то обсуждали.

Однажды Тимофеев даже спросил, есть ли у Керна на неё планы, но Арт не придал значения, как и тому, что несколькими днями позже, мучаясь очередной раз бессонницей, вызвал её посреди ночи по какому-то рабочему вопросу, а потом просто трахнул.

— Так у вас… — Керн сглотнул, — всё по-настоящему, что ли?

— Она была беременна от меня, — смотрел на него мутными глазами Тимофеев. — Но теперь что уже. Она потеряла ребёнка.

— Погоди, погоди, я же видел её… — сглотнул Керн, — и она была в порядке.

— Была. Но потом я понял, что это был ты. Мы поссорились. Я ушёл. Она побежала за мной. И… в общем, всё вышло как вышло. Я только что из больницы. Ну, то есть не только что. Но ребёнка больше нет. И ничего нет.

Он достал из кармана початую бутылку коньяка, отвинтил крышку, сделал большой глоток, завинтил и вернул в карман.

— Что ты там хотел мне сказать? — посмотрел он на Керна.

— Завтра поговорим, — ответил он.

— Ну, завтра так завтра, — поднялся Тимофеев.

— Серый, — окликнул его Керн. Он тоже встал. — Прости. Я, правда, не знал. Думал, этот твой альтернативный план так, только узнать, что у неё есть.

— Никогда не бывает «так» и «только», — ответил Тимофеев. — Мы же не машины. Мы, сука, люди. У нас всё… — он покрутил руками, — сложно.

— Прости, — повторил Керн.

— Угу, — кивнул тот. И, покачиваясь на нетвёрдых ногах, пошёл к выходу.

— Сука! — выдохнул Керн.

Вышло чертовски скверно. Просто отвратительно. И никаких слов здесь недостаточно.

22. Ника

За десять дней до встречи…

Не сразу, но наконец я всё же оказалась у ворот дома в элитном коттеджном посёлке.

— Аллё! Здесь есть кто-нибудь? Меня пригласили на собеседование! Алё-ё!

Чёртова железяка! Понаставят на дверях переговорных устройств, и хрен его знает, как им пользоваться: чего нажимать, куда смотреть, что говорить.

Я подёргала железную дверь. Оглянулась по сторонам.

Глухой забор, сколько видит глаз (Великая Китайская Стена прям обзавидовалась). Припорошённая снежком дорога. Близнецы-туи, как мёртвые с косами. И… ни одного места, чтобы пописать.

А пописать уже очень надо бы.

Я два часа добиралась до грёбаного коттеджного посёлка, чтобы получить грёбаную работу грёбаной помощницы какого-то никому не известного архитектора. Разменяла последние деньги на проезд. Заблудилась (спасибо чёртову навигатору). Промокла до трусов (снегодождь мне в помощь). Продрогла до костей. И мне даже не открыли?

— Короче, если вы меня не впустите, — пригрозила я в камеру, — написаю вам под дверь.

Даже расстегнула промокший насквозь пуховик (чтоб его производителям икалось) — подтвердить серьёзность своих намерений, когда замок щёлкнул и дверь, скрипнув, приоткрылась.

— То-то же! — хмыкнула я и бесстрашно шагнула на территорию.

В промозглом тумане конца зимы коттедж архитектора напоминал дом богатого плантатора (колонны, ковка, лепнина, кадки с шарами самшита), а ещё манил теплом и туалетом, из всех благ цивилизации, сейчас представляющим для меня высшую ценность.

— Здрасьте! — смущённо потопталась я на входном коврике, да там и осталась, не рискнув шагнуть в грязных ботинках на блестящий мрамор пола.

— Здрасьте, — усмехнулся хозяин.

Он стоял в просторном холле у подножия лестницы. Край круглого мозаичного панно, изображающего ковёр, лежал прямо у его ног.

Аккуратно зачёсанные назад седые космы. Роскошный домашний халат. На шее — шёлковый платок, в руке — курительная трубка. Плантатор, как есть. Что-то среднее между разжиревшим Шерлоком Холмсом и сильно подержанным лордом Байроном. Одним словом, барин.

Скорее грузный, чем подтянутый. Скорее высокий, чем приземистый. Ещё не дряхлый, но уже на грани. С цепким взглядом прищуренных глаз, и бледным нездоровым цветом лица.

Сбоку от Плантатора, скрестив руки на причинном месте, как футболист в стойке для штрафного удара, со скучным лицом человека, который слишком серьёзно относится к своим обязанностям, стоял его охранник. Или телохранитель, или кто он там, в общем, холоп.

Тощая трёхцветная кошка тёрлась о его ноги, так высоко задрав хвост, что трудно было не понять, чего именно она хочет, но холоп делал вид, будто её не замечает.

— Здрасьте! — повернулась я в его сторону.

— Это Марта, — проследив за моим взглядом, представил Плантатор сначала четвероногую блудницу, потом телохранителя: — А это Валера.

Получив барский кивок, Валера шагнул ко мне.

Следуя его указаниям, я протянула сумку, достала телефон.

Холоп проверил, подал хозяину мой паспорт, затем обшарил меня металлоискателем, потом обшарил руками и вернул только сумку.

Странные меры безопасности для какого-то неизвестного архитектора, подумала я, но у богатых свои причуды.

— Туалет там, Вероника Владимировна Астахова, — сказал плантатор, закрыв мой паспорт и указав им направление. — Верхнюю одежду можно отдать Валере.

А, да? Ну, пусть мокнет. Стянув пуховик и шапку, я протянула их телохранителю и, презрев смущение, потрусила к ватерклозету.

Презрев опасность быть придавленной дверью, кошка проскользнула вслед за мной.

До одури пафосный сортир — первое, что я оценила в этом доме.

Мрамор, гнутая медь, мозаичное панно с павлинами. Зеркала в рамах. Свечи в подсвечниках. Понятия не имею, как называется этот стиль, но, полагаю, барский плантаторский.

Я погладила кошку, помыла руки и, потратив крайне мало времени на то, чтобы поправить безнадёжно испорченную причёску (смотать волосы в узелок на затылке — был мой единственный вариант), вернулась. Мы, может, кровей не плантаторских, но тоже понимаем: господам пришлось ждать всё то время, пока дама пудрила носик.

Плантатор стоял всё там же, в холле, но теперь лицом к арочному окну в сад.

— Думал, вы будете постарше, — не поворачиваясь, сказал он.

Глядя на разгулявший то ли снег, то ли дождь, он посасывал трубку.

23

Воздух пропитался сладковатым запахом табака.

В металлических светильниках, похожих на птичьи клетки, дрожали нити хрусталя.

Куда делся Валера, я могла только догадываться. Может, пошёл «пробивать» меня по каким-нибудь своим секретным базам (и сушить мой пуховик). Может, Плантатор счёл, что я не опасна, и его отпустил (зря). А, может, доблестный страж наблюдал за нами в камеру, готовый в любую секунду бросится на помощь хозяину.

В общем, не знаю, как тут у них заведено, в тепле, с пустым мочевым пузырём мне значительно полегчало — настроена я была благодушно и убивать владельца дома не собиралась.

— Мне двадцать восемь, — ответила я, разглядывая узор на его халате. — Вы написали: требуется личная помощница для работы с документами. Требований к возрасту не было.

— Моей предыдущей помощнице было шестьдесят, — словно раздумывал он, пускать ли меня дальше прихожей. — Она проработала на меня двадцать лет, и я считал её частью семьи, — добавил он, косматым облаком выпустив изо рта дым.

— Сочувствую, — не нашлась я, что ему на это ответить.

В голове возник образ старой девы в платье мышиного цвета, застёгнутом на все пуговицы, строгой и чопорной, отдающей распоряжения слугам, придирчиво рассматривающей артишоки на предмет свежести и столовое серебро на предмет пятен.

В отражение окна я видела свои голубые джинсы «бойфренды», которые после болезни была вынуждена подвязать верёвочкой, чтобы не терять, видела дульку на затылке (возможно, это единственное, что было похожего в нас с его бывшей помощницей), видела объёмное худи с начёсом. Наверное, надо было надеть костюм, капрон, сапоги на каблуках, но, во-первых, я не из клуба любителей цистита, а во-вторых, про дресс-код тоже упоминаний не было.

— Сочувствуете? — удивился плантатор.

— А что с ней случилось? — удивилась я, почему-то решив, его экономка или заболела, поэтому не могла больше исполнять свои обязанности, или заболела и умерла.

— Я её уволил, — повернулся он с видом человека, раздавившего таракана.

— Она проработала на вас двадцать лет, — возмутилась я, отчётливо представив, каково это: отдать лучшие годы мужику (неважно муж он или работодатель) и получить пинком под зад.

— И ошибочно решила, что это даёт ей право делиться моими секретами с прессой, — смерил меня взглядом рабовладельца хозяин.

— М-м-м… Ясно, — кивнула я.

Ни черта мне было не ясно, кроме одного.

Кажется, я знала, кто та «пресса», с которой поделилась его помощница, что значили намёки Кармы про «наступательную операцию», и как место в доме господина архитектора оказалось вакантным (ответ: совсем не случайно).

Пресвятая дева Мария Гваделупская! Это что же выходит? Я подсидела бедную женщину?

Интересно, о чём старый пройдоха Карманный ещё мне не сказал?

И ещё одна догадка незамедлительно заставила меня покрыться ледяным потом.

Эд заверял, что этот архитектор — большой друг того архитектора, который построил здание аквапарка, убившего моего брата. Что работа в его доме даст мне не только кров и доход, но и доступ к документам, где может оказаться много полезного. Не только возможность узнать что-то значимое, но и познакомиться с нужным мне архитектором лично. А там уже, как пойдёт.

Я сочла эту идею не то чтобы бредовой, но какой-то слишком зависящей от везения, удачного стечения обстоятельств, случайностей и совпадений. Увы, я в такое не верю. Конечно, я согласилась попробовать, но особо не старалась и не уповала получить сомнительную должность.

Но что если…

— Простите, как я могу к вам обращаться, — посмотрела я на Плантатора с пристрастием.

Он удивился, словно я сама должна была догадаться, как его зовут.

Или не ожидал, что наёмный работник едет устраиваться, не зная имени работодателя?

— Ну, допустим, Андрей Ростиславович, — смерил он меня взглядом.

Карма! Сукин ты сын! Мне словно ударили под дых.

Андрей Ростиславович Можайский, своим неудачным конструкторским решением убивший моего брата и ещё десятки невинных людей, сейчас стоял в шаге от меня.

Усилием воли я не позволила себе согнуться — так мне стало плохо. И опереться мне было не обо что, поэтому я только прижала руки к животу и, видимо, зримо побледнела.

— Ну, допустим, — выдавила я.

Ни за что бы не узнала в этом обрюзгшем старике Можайского, каким я его себе представляла.

На всех фотографиях в сети он был моложе лет на тридцать, худой, статный, темноволосый. С жёсткой челюстью, иногда с белоснежным оскалом, иногда с презрительно поджатыми губами. А он…

24

— Вам нехорошо? — нахмурился Плантатор.

— Нет, нет. Всё в порядке. Что-то у меня сегодня неладное с животом. Женское. Вы позволите? — показала я в сторону туалета.

— Да, конечно, — кивнул он. — Если что, там в шкафу есть прокладки. И поднимайтесь в кабинет, Вероника Владимировна, как закончите со своим женским, — сказал Плантатор равнодушно и пошёл наверх.

Мне, наверное, надо было спросить, в каком шкафу, но мне не нужны были его чёртовы прокладки. Мне нужен был глоток воды и подышать в бумажный пакет, чтобы успокоиться.

Не такая уж я была неженка, чтобы меня вывернуло от Можайского, как от трупа. И убивать я его так и не собиралась, я даже зла ему особого никогда не желала, что бы ни думал Главный редактор, только справедливости и признания вины. Виноват — пусть ответит.

Но встреча была слишком резкой и слишком неожиданной, чтобы я и бровью не повела.

Я умылась ледяной водой. Посидела. Погладила кошку. Выдохнула.

Карма, конечно, меня подставил. Но я понимала, почему он так поступил. Теперь я переживала, что меня не возьмут, больше чем когда-либо. Теперь, когда всё зависело от меня, провалить миссию я боялась куда сильнее. Но и надеяться мне теперь было не на кого, кроме себя.

А это я умею в жизни лучше всего — надеяться на себя. Больше мне надеяться не на кого.

Я встала. Выдохнула. Расправила плечи.

— Ну что, Марта, выпустить тебя? — открыла я дверь пятнистой дохлятине, рвавшейся на свободу.

Кошка потрусила на кухню. И я заглянула вслед за ней.

Если на работу не возьмут, хоть засуну свой нос куда успею.

Кухня была самая обычная, плантаторская. Что они там они ели на обед? Кукурузные лепёшки? Оладьи с кленовым сиропом? Сердца юных рабынь?

В пустом желудке предательски заурчало. Пахло карри и сдобой.

Голодом Можайский себя не морил. Несварением не страдал. Ни в чём себе не отказывал. Жил в роскоши, достатке, излишествах.

Ну, кто бы сомневался! И спал, наверное, хорошо. И совесть его не мучила.

Я хмыкнула и пошла дальше.

В коридоре на стенах висело что-то вроде чертежей: схемы, эскизы, ортогональные проекции.

В гостиной каменную стену украшал настоящий камин.

Над ним висела большая плоская панель телевизора и…

Не веря своим глазам, я потрясла головой.

Поставленный на паузу, экран показывал корриду.

И не какого-то там, неизвестного мне матадора, а снова того же самого — Артура Керна в золотом костюме с кроваво-красной мулетой в руках.

Запись была остановлена в один из самых трагичных моментов боя — «фаэны».

Матадор уже взял в руку эсток, уже занёс для решающего удара.

Мой брат фанатично любил корриду. А я искренне любила своего брата. Он был старше на три года, но болен ДЦП. Детский церебральный паралич у него, к счастью, был без умственной отсталости, но у меня всё равно было больше возможностей, и я читала ему статьи и книги, искала в сети фотографии и фильмы, следила за публикациями, итогами боёв, известными тореро.

Мы жили тогда ещё неплохо. Бабушка была жива, отец работал, мать не пила.

Больше всего на свете мы с братом хотели попасть на настоящую корриду.

И родители повезли нас в Испанию.

Когда я впервые увидела корриду вживую, а не по телевизору, мне было двенадцать.

Ниже меня на каменных ступенях круглой трибуны сидели счастливые испанские дети, рядом — взволнованные родители. Выше — горластые стариканы.

Нещадно палило солнце. Стариканы курили сигары, и мы сидели в дыму.

Что происходило на круглой арене я понимала, но видела плохо. С моего места всё казалось маленьким, игрушечным, ненастоящим. Фигурки пикадоров с жёлто-розовыми плащами в руках. Мускулистый бык с лоснящейся шерстью. Бойкие, прыткие бандерильи, с «нарядными» копьями. Капли крови, что летели с быка на пролитый водой песок.

Удивительно, что я до сих пор всё это помнила. И уже тогда знала, кто тот человек, что поклонился в сторону каменного балкончика, а потом кинул через плечо свою смешную шляпу.

Тореро. Торо. Матадор.

Шляпа упала дном вниз. Трибуны взорвалась аплодисментами.

Я следила, не сводя глаз за его искусными, почти балетными па, за молниеносными взмахами капоте. Магия. Колдовство. Священный танец смерти.

Третья терция корриды, когда на арене властвует матадор.

Говорят, она должна длиться не больше десяти минут, но, мне казалось, она бесконечна.

Разъярённый бык. Бесстрашный матадор, ценой своей жизни стремящийся к совершенству.

Любовь. Страсть. Смерть.

Я была потрясена. Кажется, я первый раз в жизни испытала что-то сродни сексуальному возбуждению. Но тогда я этого, конечно, не знала. И почему упал матадор, даже не поняла.

Трибуны ошалело затихли, потом испуганно завизжали.

25

Валера дал понять, что не отвечает на вопросы.

Я заторопилась вверх по лестнице и почти сразу оказалась в кабинете Можайского.

Теперь я могла не называть его плантатором, я знала, кто он, но, почему бы не да.

На его столе с одной стороны от широкоформатного монитора стоял целый копировальный центр, с другой — можно было снимать групповушку для порнохаба, не мешая при этом сидящему по центру хозяину — таких размеров был стол.

— Удачно? Прокладки нашли? — оценил меня Плантатор с ног до головы.

Нет, я не питала иллюзий насчёт мужчин за шестьдесят. Я вообще не питала иллюзий насчёт мужчин, а особенно насчёт работодателей. Сколько бы мужику ни было лет, как бы он ни выглядел — он попытается тебе присунуть. А большинство работодателей как раз мужчины.

К счастью, во взгляде плантатора сквозила скорее вселенская усталость, чем похоть.

— Да, спасибо, — сухо кивнула я.

— Итак, Вероника Владимировна, — нажал он кнопку сканера.

— Можно просто Ника, — ответила я, осматриваясь в кабинете.

— Итак, просто Ника, — он повернулся. — В ваши задачи входят текущая бумажная работа, переписка, отслеживание графика встреч, выполнение поручений, а также разборка и оцифровывание архива. Вам знакома такого рода деятельность? — спросил он.

— Да, конечно, — пожала я плечами, боясь раньше времени обрадоваться. Меня взяли?

— Любых поручений, — зачем-то уточнил он.

Сканер противно запищал.

Я смотрела, как моё лицо восьмилетней давности медленно появляется на экране. За восемь лет это юное двадцатилетнее создание с прядями у лица уже лишилось не только иллюзий о мужчинах, но и от большинства других: о карьере, отношениях, поддержке семьи.

О любви. О верности.

И могло бы составить личный топ самых низкооплачиваемых и хреновых профессий.

Уборщица, официантка, сотрудница химчистки, кассирша, секретарша — так выглядел в резюме мой официальный послужной список. В неофициальный входили обязанности похлеще, например, выгул собак и линька рептилий. Следующий шаг по карьерной лестнице, видимо, — личная помощница плантатора.

Можайский вернул мне паспорт, откинулся к спинке кресла.

— Есть вопросы?

— Э-э-э… да, — рискуя лишиться только что полученной работы, я всё же решила спросить. — Любых поручений — это каких? В том числе интимного плана?

И я не только секс имела в виду. Вдруг работодателю ногти на ногах придётся стричь или задницу вытирать. Да мало ли что людям придёт в голову заставить делать личную помощницу.

Он приложил руку к груди, медленно вдохнул — выдохнул, а потом только глухо и коротко хохотнул.

Ему явно нездоровилось. При первом взгляде обратив внимание на бледность, я совсем про неё забыла, погрузившись в свои проблемы, но теперь снова увидела перед собой больного человека.

Сильно больного и, судя по раскуренной трубке и всё тому же сладковатому запаху дыма, ещё и пренебрегающего своим здоровьем.

— Нет, поручения интимного плана в ваши обязанности не входят, — ответил он.

Я осторожно выдохнула.

Теперь мне не верилось, что всё так просто.

Это что же выходит? Я буду жить в доме Можайского, отвечать на его письма, раскладывать по полкам чертежи и документы, увидеть которые мечтала все двенадцать лет, найду и прочитаю всё, что хочу, и меня за это не заставят ни раздвигать ноги, ни ставить антигеморроидальные свечи, ни брить его морщинистые яйца?

Мне даже за кошкой убирать не надо, и будут ещё за это платить?

Если отбросить тот факт, что для меня значил Можайский, по сути, я ведь находилась в отчаянном положении. Без жилья, без денег, без работы. Пожалуй, я согласилась бы и на меньшее. Или на большее. Тут, как посмотреть.

— Вы что-то сказали? — уточнил плантатор, когда я открыла рот, но так и не закрыла.

— Я хотела сказать, что могу убирать за кошкой, — ответила я.

— Благодарю, за ней есть кому убирать, — усмехнулся Плантатор. — Так вы согласны? Или всё же включить кошку в ваш контракт?

— Да, — кивнула я. — То есть, нет, кошку не надо. А в остальном, я согласна.

26

— Хорошо. Завтра приедет юрист. Он подробно объяснит ваши права и обязанности, просто Ника. Доступ в архив, пароль к компьютеру, доступ к документам вы получите после того, как подпишете бумаги о неразглашении. Сообщать, на кого вы работаете, какие поручения выполняете, как и распространять любую другую информацию, полученную от меня или услышанную в доме, категорически запрещено.

— Ясно, — я снова коротко кивнула.

— Телефон, — подал мой потрёпанный жизнью гаджет Плантатор. — Ваша работа не регламентируется по времени, вы работаете всегда, когда мне нужны. Ваша комната на втором этаже прямо по коридору, завтра в ней наведут порядок и можете въезжать, — махнул он рукой. — Каждое утро приходит повар. Раз в два дня уборщица. Раз в неделю садовник. Деньги на проезд, мелкие нужды и аванс выдаст юрист.

— Простите, деньги на проезд? — очнулась я.

— А вы собираетесь ездить с моими документами за свои деньги?

— Нет, но…

Он развёл руками, как бы говоря: к чему тогда эти вопросы.

Я не нашлась что сказать. Разве что: ущипните меня. Потому что я, видимо, сплю.

Но не успела. Его моноблок крякнул, и на экране появился значок полученного сообщения.

Я деликатно отвернулась.

Смотреть в его кабинете было откровенно не на что — громоздкая мебель, всё те же скучные чертежи на стенах, но долго в них пялиться и не пришлось.

— Что? — рявкнул плантатор. — Ах ты, сукин сын! Да как ты…

Он побагровел от ярости. Буквально затрясся, насколько его поразило содержание полученного письма. Я пожалела, что отвернулась (чего ж там такое ему прислали?).

Плантатор поднялся. Но тут же снова рухнул на стул. Рванул на горле платок, словно тот начал его душить. Потянулся рукой к ящику стола, пытаясь что-то нащупать внутри.

Трясущимися руками достал пузырёк с таблетками. Попытался открыть. Рассыпал.

Я кинулась к упавшему лекарству. Сунула плантатору в рот таблетку.

— Валера! — заорала я со всей дури.

Блядь! Жизнь меня к этому не готовила. Нет, он не имеет права умереть. Нет, нет, нет, нет. Только не так. Не сейчас, не покаявшись за всё, что совершил. Не в первый же рабочий день, когда я, можно сказать, нашла работу своей мечты.

— Позвони… — прохрипел плантатор.

— В Скорую? Да. Сейчас. Уже набираю, — тыкала я пальцем в телефон. — Валера!

Мать твою! Да где этот хренов телохранитель, когда он так нужен!

Валера прибежал, когда диспетчер сказала: «Машина выехала».

— Андрей Ростиславыч, — кинулся к белому как мел хозяину.

Деловой. Собранный. Откуда-то выкатил баллон с кислородом. Сунул плантатору в лицо маску.

— Ковалёву звонить?

Можайский кивнул.

И пока Валера набирал какого-то неизвестного мне доктора Ковалёва, потянулся к ящику стола:

— Отвези… конверт, — сказал он мне.

— Этот? — достала я запечатанное письмо. Просто белый конверт без опознавательных знаков.

— Отель «Авалон». Лично в руки Артуру Керну, — сказал Плантатор.

Я вытаращила глаза. Матадору?

— Лично в руки… — повторил он, конечно, не зная причин моего потрясения, но ему было и не до меня.

— Да, да, поняла, — закивала я как китайский болванчик.

— Номер «два ноля», — прохрипел он, снова отнимая от лица маску, схватился за ящик стола.

— Андрей Ростиславыч, — взмолился охранник. — Поберегите силы.

Тот закрыл глаза, жадно втянул воздух через маску.

Я покосилась в открытый ящик. Ладно, потом посмотрю, что в нём есть интересного.

Когда приехали врачи и погрузили Можайского на каталку, я бежала рядом, держа над ним зонт, пока проворные санитары везли Плантатора к машине.

У Скорой он сжал мою руку неожиданно сильно.

— Если вдруг я… — он дал понять «всё»: сдохну, не выкарабкаюсь, преставлюсь. — Скажи ему… — он заставил меня нагнуться к самому уху, чтобы я расслышала его слова.

И я расслышала.

— Только если… — предупредил он.

— Хорошо, только если, — клятвенно пообещала я и показала, что запираю рот на замок.

Плантатор кивнул.

— Простите, а можно мне… — начала я.

— Девушка, не мешайте, — пригрозила строгая фельдшер, толкнув меня пластиковым чемоданом с красным крестом на боку.

— Остаться уже сегодня? — крикнула я.

Валера запрыгнул вместе с боссом.

Дверь захлопнули. Машина поехала.

— Как вы сказали? Конечно? Спасибо!

Я заперла ворота. И пошла назад к дому.

Жизнь меня к этому точно не готовила, но мне дали поручение.

27. Керн

За три дня до встречи…

Больше всего Артур Керн ненавидел три вещи.

Незнакомые слова в сканвордах. Звонки от неизвестных людей. И плохой минет.

Особенно, когда все три совпадали.

Он гадал самый дурацкий сканворд, который только видел в своей жизни. Дама на коленях перед ним сосала из рук вон плохо. И ему третий раз за вечер звонили с ресепшен.

Блядь! Вот что это за хрень? «Неполное раскаяние, недостаточное для отпущения грехов», — зачитал он. Ещё и два «Т». Серьёзно?

Он покачал головой и всё же ответил на звонок по внутренней связи.

— Кто? Какая ещё девушка? — скривился он.

— Она не представилась, Артур Андреевич, но говорит, у неё для вас важная информация.

— Ну, дайте ей трубку, — бросил Керн на стол свежий номер сканвордов и с тоской посмотрел на макушку работающей больше руками, чем ртом дамы.

— Здравствуйте! Артур Андреевич… — сказал неожиданно приятный женский голос.

Ого! Керн выпрямился. Глубокий. Низкий. Чувственный. Чертовски приятный голос.

— Вы кто? — спросил он.

— Вы меня не знаете… — вздохнули на том конце. Рвано. Встревоженно. Воспалённо.

М-м-м… Это ему понравилось ещё больше.

— Я догадался, что я вас не знаю, — прижимая трубку к уху, откинул голову назад Керн.

— Мне нужно вам кое-что передать, — волновалась девушка. — А я приезжаю уже третий раз и не могу вас застать. Вы не могли бы спуститься, — сглотнула она. Возможно, облизала губы.

По крайней мере, Керн представил именно так: сначала розовый кончик её языка, скользнувший по губам, затем краешек жемчужных зубок, прикусивших обветренную губу. Смятенно. Страстно. Трепетно. И вдруг почувствовал то, чего никак не мог добиться — желание.

Даже то, что бестолковая проститутка тянула стоя́щий хер вниз, как стоп-кран, перестало доставлять ему дискомфорт. Жги, детка, — подтянул он её за волосы и увеличил темп.

— А мне это нужно? — переспросил Арт, глядя, как давится, но старается проститутка. — То, что вас просили мне передать?

Обычно он не любил бессмысленную болтовню. Но сейчас готов был спрашивать что угодно, лишь бы девчонка на том конце говорила.

— Я… Я не знаю, — смутилась она. — Вы не могли бы просто спуститься и забрать.

— Забрать что? Это что-то весомое? Вещь? Коробка?

— Это конверт. Просто конверт. Письмо.

— Так оставьте его на ресепшен.

Керн сцепил зубы. Шумно втянул сквозь них воздух. Он был близок к точке невозврата.

— Я не могу, — ответила девушка.

Арт решил, что ей не больше тридцати, хотя голоса, конечно, обманчивы.

— Я должна передать конверт лично вам в руки. — Она замерла, видимо, услышав звук. Чёртова баба на коленях начала фальшиво, но выразительно стонать. — Простите, вы сейчас заняты?

— Да, немного, — резко, отрывисто задышал Арт. Твою мать! Совсем чуть-чуть занят.

— Я могу…

Мать твою!.. Её последние слова заглушила волна оргазма. Он дёрнулся и кончил.

Да, детка. Керн закрыл глаза. По шее текла капля пота, щекоча кожу.

— А кто прислала мне этот конверт? — расслабленно, обессиленно спросил он.

— Не знаю. Я просто курьер, — низко, хрипло, бархатно прошептала девчонка. Или Керну показалось, что прошептала. Звуки на время словно затихли, заглушаемые стуком сердца.

Но этот её чёртов шёпот. Пожалуй, Керн бы спустился, только чтобы её увидеть. Но по опыту знал, что, скорее всего, разочаруется, она наверняка окажется крокодилом, и это испортит всю магию.

Тот же опыт ему подсказывал, что ничего хорошего в конверте не будет.

— Тогда выкиньте его, просто курьер, — ответил он.

— Да я бы с радостью, — удивила девчонка, шумно выдохнув в трубку.

Керн даже глаза открыл. Она разозлилась?

Хм… А это интересно. Девчонка с характером?

Он махнул проститутке, давая понять, что она свободна.

— Так доставьте себе удовольствие, — усмехнулся Керн в трубку.

— То есть вы не спуститесь?

— Нет. Конверты от отца меня не интересуют, — ответил он и отключился.

Бросил на стол купюру.

— Будешь уходить, захлопни за собой дверь, — сказал он проститутке и пошёл в душ.

Настырная девчонка, конечно, перезванивала — сквозь звук льющейся воды Керн слышал звонок отельного телефона, наверняка снова с ресепшен.

Плевать. Он ничего не хотел знать и был уверен, что конверт от отца.

Арт очередной раз подал на него в суд и был уверен, что тот не останется в долгу.

В этот раз не останется, потому что в этот раз всё будет по-другому.

28. Ника

За три дня до встречи…

— Простите, Артур Андреевич не отвечает, — виновато пожал плечами дежурный администратор и опустил трубку на рычаг.

Сука! Я выдохнула.

Ну, по крайней мере, этот неуловимый Керн существует.

Я уже подумала, он плод моего воображения.

Неприличное количество раз я звонила в отель, чтобы назначить с ним встречу, и каждый раз мне отвечали: или его нет, или он только что уехал, или ещё не приехал.

У меня сложилось стойкое впечатление, что он тупо не хочет никого видеть, Артура Керна нет ни для кого, поэтому последние дни караулила его в отеле. Оказалось, он действительно такой до хуя деловой, что не сидит на месте, в гостинице его хрен застанешь.

— Может, я просто поднимусь? — умоляюще посмотрела я на администратора.

Тот видел меня не первый раз, даже показалось, искренне сочувствовал, но отрицательно покачал головой.

— Простите, я правда не могу.

На лбу у него словно было написано, как трудно сюда устроиться и как дорога ему эта работа.

Да, твою мать, мне тоже моя дорога. А я неделю не могу справиться с элементарным поручением. Простым, банальным поручением — передать конверт.

И эта сволочь ещё позволяет себе не брать трубки или брать, но при этом дрочить под порнуху, разговаривая с людьми. Хотя, может, это была настоящая дама, а не платный канал. Кто, мать его, знает, этого Артура Андреевича.

Но как быстро выкусил, зараза, что конверт от отца!

Получив задание Можайского, я уже, конечно, не могла игнорировать знаки вселенной — слишком часто в последнее время я сталкивалась с Артуром Керном.

Просиживая задницу в его отеле, времени у меня был вагон, поэтому я залезла в сеть и прочитала там всё, что нашла про чёртова матадора.

Он действительно был сыном Можайского. Я даже заранее стала его ненавидеть (сын моего врага — мой враг), пока не наткнулась на информацию, что они с отцом в отвратительных отношениях и постоянно судятся. Виной тому, конечно, не крушение автопарка, какие-то личные разногласия, о которых никто толком ничего не знает. Но Арт ещё в юности даже от фамилии отца отказался: Керн — девичья фамилия матери.

В тот момент мне бы снова его полюбить (враг моего врага — мой друг), но засранец всё испортил своим отвратительным жлобским поведением.

Я побарабанила пальцами по стойке ресепшен и повернулась к доске объявлений.

Меня не интересовали услуги СПА-салона на пятом этаже бизнес-центра. И к блюдам дня, что подавали в ресторанах, я была равнодушна. Я переживала за жизнь мыша «трудной судьбы», как было написано в объявлении, по имени Гриша.

Мышь с бирюзовым ошейником и утерянным в младенчестве кончиком хвоста, сбежал от хозяйки несколько дней назад.

Нашедшего просили Гришу не обижать, он воспитанный и привитый, и вернуть в номер 2525, его там очень любят и ждут.

Фотография белого мыша прилагалась.

И судя по тому, что объявление так и висело, мышь трудной судьбы ещё не был найден.

Я как раз раздумывала, сколько живут белые мыши, когда о стойку позади меня шарахнули ключом.

Вообще-то, недовольно развернулась я, для ключей от номеров, снабжённых тяжёлыми железными палками, чтобы их не уносили в сумках и карманах, на ресепшен предусмотрен специальный ящик, куда их нужно кидать через прорезь, и надпись крупными буквами. Но особо одарённые хлобыстали ключами прямо по полированной столешнице, видимо, в отместку за то, что им выдали эту елду вместо привычной электронной карточки.

Блин, да, карточка всяко удобнее, но была и в этом ретро какая-то особая роскошь.

Я не сочла за труд отнести чей-то ключ к ящику, да так и замерла с ним в руках.

Чёрт побери, ключ! Ну, конечно! У меня же есть ключ. Ключ от номера «Два ноля» в ящике стола Можайского, который я нашла, едва осталась в кабинете одна, но только сейчас догадалась, что это за ключ.

— Уже помогаешь у стойки? — раздался рядом мужской насмешливый голос.

Я вздрогнула, словно меня застали на месте преступления, бросила в прорезь чужой ключ и повернулась.

— Уже могу устраиваться в отель на работу. Правила выучила, всех сотрудников знаю в лицо. Привет!

— Привет! Ну как? Удачно? — спросил мужчина, которому принадлежал красивый сочный баритон.

— Да, спасибо! Первый раз за неделю дозвонилась.

— Дозвонилась? — удивился он.

Если бы не этот любезный мужик, я бы, наверное, всерьёз подумала, что Керн — персонаж, созданный искусственным интеллектом. Его можно видеть, слышать, помнить, послать на хер, создать его страницу в сети, но на самом деле он не существует. А мужик подсказал, во сколько сегодня Керн точно будет и что нужно сказать на ресепшен, чтобы меня с ним соединили.

— Конверт он забирать не стал, — ответила я.

— Очень на него похоже, — улыбнулся мужик. — Но не сто́ит отчаиваться.

29

Я уже была ему обязана за кофе, которым он поил меня прошлый раз. Тот бумажный стаканчик буквально спас меня от голодной смерти. Плюс обязана за помощь. И помощь, мне, похоже, снова понадобится, поэтому отказываться было, как минимум, безрассудно.

К тому же мужик был чертовски приятный. Лет тридцати. Обаятельный, мужественный, с такой завораживающей улыбкой, что невозможно отвести глаз, хоть, наверняка, и женатый. Что-то было в нём говорящее «охуителен, но занят», а я действительно устала и съела бы, наверное, поросёнка на вертеле, какой там кофе, но всё же отрицательно покачала головой.

На самом деле я, конечно, хотела отказаться словами, но у меня подозрительно зачесался нос, и я со всей силы нажала на переносицу, чтобы не чихнуть, какие тут слова.

Только это не помогло.

— Будь здорова! — улыбнулся мужик.

— Спасибо, — ответила я, отнимая руку от лица, и тут же снова чихнула.

Чёрт! Я поспешно оглянулась. Ну, так и знала. Прямо у меня за спиной стоял курьер с букетом и ворохом надутых воздушных шаров.

— Пчхи! — ответила я на «Расти большая!» — Простите! Аллергия.

Прикрыв рукой рот и нос, я поторопилась отойти подальше.

— Аллергия на латекс, — пояснила я, когда мужик отошёл вместе со мной. — Пчхи! Чёрт, это теперь долго не закончится. Лучше я пойду на улицу.

— Да, конечно, — снова согласился мужик и придержал для меня дверь. — Не знал, что бывает аллергия на латекс, — сказал он, когда мы оказались на крыльце отеля.

— Я тоже не знала, — шмыгнула я распухшим носом и прогундосила: — Пока она не случилась со мной.

Достала из сумки салфетки. Баллончик спрея от бронхиальной астмы, что носила на всякий случай. Астмы у меня не было, но лекарство выписал аллерголог и велел всегда носить с собой.

Вдохнула спрей.

— Лучше? — заботливо спросил мужик.

— Намного, — поморгала заслезившимися глазами. — Воздушные шары — это просто ужас. С них ещё тальк летит. В общем, сейчас мне возвращаться в холл небезопасно.

— А зачем тебе возвращаться?

— Ну, я хотела всё же перехватить Керна, когда он будет выходить, — вытерла я нос.

— На этот счёт можешь не беспокоиться, сегодня он уже никуда не выйдет, — посмотрел мужик на часы. — А завтра с раннего утра уедет. Так что дня на три ты свободна.

— А ты неплохо осведомлён, — удивилась я, доставая ещё одну салфетку.

— Такая у меня работа, — ответил он и внимательно посмотрел куда-то поверх моей головы.

— Мне угадать, кем ты работаешь? — машинально оглянулась я.

У здания отеля стояла девушка, но на неё ли он смотрел, не знаю.

— Заманчивое предложение, — улыбнулся мужик одними глазами. Лицо его стало тревожным, даже жёстким. И лицо, видимо, предназначалось даме, а вот глаза — мне. — Но, пожалуй, откажусь. Я начальник службы безопасности.

— Отеля? — выдохнула я.

Блин! А я-то, наивная, думала, он помог мне по доброте душевной. Заметил, целыми днями сидящую в холле или мерящую шагами улицу у входа в отель девушку, пожалел, напоил кофе, а он меня, значит, взял на карандаш и подозревает.

Он не ответил, хотя и улыбаться не перестал. Пусть одними глазами, но не перестал.

— Я правда просто должна передать конверт и ничего больше, — сказала я. Подумала и добавила. — Честно говоря, не могу гарантировать, что в нём нет бомбы или порошка сибирской язвы, будь он у меня, я бы сама подсыпала его Керну, но давай ты проверишь мой конверт потом, когда получишь из рук владельца отеля.

Начальник безопасности засмеялся.

— Я, кстати, Сергей.

— Очень приятно. Вероника, — поправила за ухо волосы.

Подумалось, пора бы уже и цвет волос освежить, и концы подравнять, и чёртов маникюр, наконец, сделать, но я ещё даже полученный аванс не отработала, чтобы тратиться на «красоту».

К тому же я больше не баба популярного блогера, никто меня больше не упрекнёт за обгрызенные ногти, не ткнёт носом в удобный тёплый свитер, и это не факт, а посыл: больше никто и никогда меня за это не упрекнёт.

Возможно, так я неосознанно прорабатывала полученную травму, но пока никакого желания ни думать о своём внешнем виде, ни ввязываться в новые отношения у меня не было.

Да, помечтала немного о Керне, грешна, с кем не бывает, но теперь он меня больше бесил, чем привлекал. Заносчивые засранцы — не мой ассортимент, репертуар и выбор.

Мне вообще сейчас не нужны ни мужик, ни геморрой, а это практически одно и то же.

— Ладно, раз Керна сегодня не будет, пойду я, — сказала я Сергею.

— Подвезти? — предложил он.

— Возьму такси, — отказалась я.

— Ну, давай! Встретимся, — ответил он уверенно.

Не сказать, что меня порадовала его уверенность — не хотела бы я бегать за Керном всю оставшуюся жизнь, — но отчасти она была оправдана.

30

— Нет, ты представляешь каков мудак? — возмущалась я поведением Керна, развалившись у Мии на диване.

Оставаться вечером в коттедже, чтобы утром вернуться обратно, я посчитала нецелесообразным — и даже не отпустила такси.

Забежала в особняк Можайского, взяла ключи и вернулась, чтобы переночевать у подруги.

А заодно и поделиться. Очередной раз.

За то, что моё расследование до сих пор не сдвинулось с мёртвой точки — я была зла на Керна особо.

Это из-за него вместо того, чтобы безнаказанно рыться в архивах его отца и поедать в тишине и покое приготовленные итальянским поваром Можайского свежайшие лазаньи и ризотты, я ночую у Мии и питаюсь чем бог послал.

То есть тем, что нашлось у подруги, ведущей неравный бой за худобу — холодной варёной индейкой, низкокалорийными напитками, батончиками с протеином и полезными чипсами (в общем, всякой гадостью).

Мне, конечно, строго настрого запретили разглашать информацию, но мне и разглашать было нечего.

Можайский ещё лежал в больнице. К счастью, его лечащий врач строго-настрого запретил лезть к нему сейчас с какими бы то ни было проблемами, и Валера ревностно следил за предписаниями врача, поэтому никто не знал, что я до сих пор не доставила конверт.

Я и познакомиться в хоромах Плантатора ни с кем толком не успела.

По сути, архитектор жил очень замкнуто и общался с очень узким кругом лиц, в который, кроме Валеры, повара, весёлого пожилого итальянца Леопольдо, что звал меня бамбини, робкой уборщицы Дины, почти не говорящей по-русски, входил юрист-бухгалтер, что мне совсем не понравился и адвокат, что, наоборот, очень к себе расположил.

Скользкий, неприятный, с мутными холодными глазками рептилии полный мужик, который даже не представился, больше тянул на надсмотрщика за рабами, чем на юриста. И разве что плёткой о ладонь не постукивал, когда приехал, чтобы подписать бумаги, выдать пароли, деньги на расходы и обозначить мои права и обязанности.

Осмотрев с ног до головы, он явно посчитал меня неблагонадёжной, поэтому особенно подчеркнул те пункты в договоре, где говорилось про пропажу имущества, тишину и посторонних лиц в доме. Словно я непременно что-то сопру и буду устраивать в особняке шумные вечеринки с оргиями.

Но он во мне сильно ошибся.

Первым делом, получив пароли, я полезла узнать, что за письмо получил Можайский, которое чуть не довело его до инфаркта. Увы, у меня был доступ только к рабочей почте, а сообщение прислали на личную, поэтому я так и осталась в неведении.

Юрист же мне объяснил, что я должна говорить, выполняя поручения — вот это всё про курьера и прочее бла-бла-бла и неизвестного работодателя.

— Но получатель ведь всё равно поймёт, от кого конверт, когда откроет, — озвучила я свои сомнения. — А у меня тут лишение свободы до двух лет, — кивнула на подписанный договор. — Там даже статья указана.

— Когда получатель откроет конверт, это будет уже неважно. Гонцу, принёсшему дурную весть, я слышал, отрубают голову, а это уже совсем другая статья, — он противно захрюкал, в его случае засмеялся. — Это нас уже не касается — пусть сами хоронят твой хладный труп.

Вот такой, сука, шутник.

Наверняка лучший друг Можайского. И полная противоположность его адвоката.

С адвокатом, Иваном Львовичем, мы познакомились в больнице.

Он, как и я, приехал доложить Плантатору о ходе дел, в его случае в суде.

С этим приятным дядечкой мы мило поболтали о глобальном потеплении, обсудили, если толкнуть человека в прорубь в Крещение — это святое дело или уголовное, и сошлись на том, что цены на обучение в престижных вузах просто грабительские.

Никто, кроме сотрудников Можайского, связанных такой же подпиской о неразглашении, как и я, не знал, на кого я работаю. Никто, кроме Кармы и Мии.

Но даже с ними о сотрудниках архитектора я говорить не имела права, а вот о Керне сколько угодно.

Только Мия не хотела говорить о Керне. Она хотела говорить обо мне.

— Тебе не кажется, что его стало слишком много в твоей жизни? — посмотрела она на меня поверх ноутбука.

— Не кажется, — ответила я не дрогнув. — Он моя работа.

Показала на большую пачку чипсов перед ней на столе и рассказала, что засранец кого-то трахал, когда взял трубку.

— Тебе тоже нужен секс, — заявила она безапелляционно.

— Мия, какой секс! — возмутилась я.

— Отличный, какой же ещё! — кинула она мне пачку чипсов. — Бурный. Необузданный. Непристойный. Одноразовый. На одну ночь.

— Ми, у меня дел по горло. Я не имею права облажаться. У меня нет ни времени, ни желания…

— Ну, так я и предполагала, — перебила она. — Алло, гараж! Я не отношения тебе предлагаю. Я предлагаю тебе лекарство. Обезболивающее. Всего один укольчик. Тебе прям надо, — заверила она. — Во-первых, привести себя в порядок. Во-вторых, мужика, чтобы переёб по-своему. В-третьих, перестать думать про своего фуд-жлобера, — переняла она у Кармы не только привычку знать лучше меня, что мне надо, но и прозвище Плюс один.

31

— Ну, простите, господин Станиславский, я сегодня что-то не в форме развлекать публику. И вообще, давай лучше поговорим о тебе. Как дела с новой коллекцией от Мии Леонтьевой?

— Всё прекрасно, — выразительно посмотрела на меня подруга. — Дизайнер свадебных платьев в наше время от голода не умрёт. Новая коллекция продаётся отлично. Уже третью партию дошиваем, и заказы всё летят.

— Блин, ну круто, — искренне порадовалась я, что у неё всё хорошо.

— А с этой твоей идеей насчёт ребёнка?

Моя подруга ни с того, ни с чего (по моему неавторитетному мнению) решила родить и сейчас была в активном поиске отца своего будущего ребёнка. Искала не какого-то там неизвестного донора спермы, а человека, что сознательно пойдёт на этот шаг и будет участвовать в жизни ребёнка.

Не меньше, не больше — вот такие они современные успешные дамы, которые точно знают, чего хотят. Это не «случайно залетела от кого попало», не «решила родить для себя», не «наебала мужика, тайно утащив его сперму» — это честность, осознанность, проработанность, нежелание соглашаться на меньшее и это, сука, Решение с большой буквы.

— Я работаю над этим, — посмотрела на меня Мия. — Дело ведь не в наличии времени, Ник.

М-да, её, заразу целеустремлённую, так просто не собьёшь, если она что-то решила, даже переубедить подругу, то есть меня.

— Дело в том, что ты не умеешь получать удовольствие от процесса. От секса самого по себе. Тебе надо почувствовать себя в безопасности, довериться, влюбиться, твою мать. Заботиться о мужике, вкладываться в эти отношения эмоционально, тогда ты и в постели чувствуешь себя уверенно. А секс — он не про это.

Здесь она могла бы прочитать лекцию, что для секса она выбирает одних мужчин, а для зачатия рассматривает других, с подробностями и примерами, но не стала.

— Да, у меня есть кое-какие сложности с безопасностью, — ответила я, не дождавшись примеров. — Это знаешь, странно, когда девчонка предлагает свои презервативы, словно она заразная или в презервативах какой-то подвох, а от этого зависит моя жизнь. Поэтому да, мне надо быть уверенной, что меня правильно поймут.

— А ты не думай об этом. О том, как тебя поймут. Да — да, нет — нет. Мы взрослые люди. Или мои презервативы, или извини, ничего не будет. Поверь, ни один мужик не откажется. Не обязательно даже объяснять, что у тебя за проблемы, из-за которых ты свои резинки притащила.

Посмотрела бы я, будь у неё аллергия на латекс, как часто тогда она меняла бы Вов на Андреев, и с какой лёгкостью доставала из кармана презеры, не боясь, что мужик покрутит пальцем у виска и не свалит со словами «Ты больная на голову или как, если думаешь, что я на это соглашусь?».

— Это тебе так только кажется, что так будет, — упиралась я.

Она закатила глаза.

— Просто скажи, что тебе слабо. Ты из долбанного пансиона благородных девиц, у которых в голове: секс — это любовь, любовь — это брак, а брак должен быть один и на всю жизнь. Какой бы крутой по жизни ты ни была, моя дорогая, вместо того чтобы перепихнуться и забыть, ты вечно заморачиваешься с чем не следует: женат он — не женат, напишет — не напишет и, что хуже, ввязываешься в отношения, которые тебе на хрен не нужны. С мужиками, которые тебя не заслуживают. Позволь ты себе оторваться хоть раз в жизни! Секс ради секса — это не так уж и плохо. И куда проще, чем ты думаешь.

— Да могу я секс ради секса, — отмахнулась я.

— Для себя, детка, — подняла она палец, давая понять, что это важное уточнение. — Секс для себя, а не для него. Срать на него. Сделай это для своего удовольствия. И получи его. По полной!

Я согласно кивнула, лишь бы она уже отстала.

Да, звучало «получи удовольствие», конечно, неплохо. Но только в теории. Можно подумать, я не пробовала. Можно подумать, у мужика на лбу написано покажет он тебе небо в алмазах или попыхтит невнятно две минуты и на этом всё закончится.

Хорошо, что мысли дизайнер свадебных платьев Мия Леонтьева читать не умела.

Думала я сейчас совсем о другом.

Какой мужик! Какой секс! Все мои мысли крутились вокруг конверта, который во что бы то ни стало надо вручить. И я придумала план.

Не знаю, можно ли доверять тому начальнику безопасности, который сказал, что Керна несколько дней не будет, но я решила этим воспользоваться, только совсем не так, как он предлагал. Не отдохнуть от своих бесплодных попыток подкараулить Артура Андреевича, а наоборот — забраться в его логово.

Но если моя подруга что-то задумала, её просто так не остановишь.

— Смотри, что у меня есть, — потрясла она перед носом какой-то цветной картонкой.

— И что это? — спросила я без особого энтузиазма.

— Вечеринка года, — гордо ответила она.

— Пресвятая дева Мария Гваделупская! — закатила я глаза.

— Уверена, тебе понравится, — не отставала подруга. — Но даже если нет, мужика на одну ночь ты себе там найдёшь.

— Мужика на одну ночь я могу найти где угодно, можно даже с этого дивана не вставать, — с подозрением покосилась я на нарядную бумажку.

— Но не такого уровня, — назидательно подняла палец Мия. — Забывать бывшего надо так, чтобы его самооценка залезла в задницу и боялась оттуда высунуться — вот какой тебе нужен мужик.

32

Добраться до отеля на следующий день раньше обеда у меня не получилось — Мия попросила съездить с ней в клинику. Осознанное материнство — это вам не просто сдать кровь и принести мочу в баночке, это хренова туча анализов, проб, генетических тестов.

Я не смогла отказать и поехала с ней.

Но Керн мне был и не нужен — караулить его с утра у входа.

Мой план — агрессивно ждать его в его же логове и дождаться, если повезёт. Если нет — сойдёт и график его поездок и деловых встреч, желательно с указанием мест.

Пройти мимо охраны отеля казалось невозможным, но я же не зря несколько дней вынужденно наблюдала за работой лобби отеля — проскользнула в коридор с лифтами незамеченной.

На ключах, что я взяла в ящике стола Можайского, был номер — два ноля. Что это пентхаус на закрытом верхнем этаже, догадаться было несложно — именно там и стояли чёртовы ноли — над всеми этажами.

Нажать получилось не сразу. Лифт уже закрылся и как пустой, приглушил свет, когда я сообразила, что на связке есть магнитный ключ, который нужно приложить, чтобы кнопка «00» стала активной.

Вышла, оглянулась на пустом этаже. Здесь же есть камеры? Или владелец так ценит конфиденциальность, что предпочитает, чтобы в его жизнь не заглядывали даже глаза камер?

Впрочем, какая мне разница. Я открыла дверь своим ключом и вошла.

Странно, но, когда входишь в помещение, почему-то нетрудно понять, живёт в нём мужчина или женщина, молодой или пожилой человек, пара или семья.

Здесь явно пахло мужиком.

Свежо, легко, даже приятно, явным самцом. Молодым активным самцом.

— Ну что, господин Керн, — усмехнулась я довольно. — Теперь вы никуда от меня не денетесь.

Я разулась, повесила на вешалку сумку, верхнюю одежду и пошла осматриваться.

Меньше всего этот гостиничный номер походил на гостиничный номер.

Скорее на большую уютную квартиру. Даже загородный дом.

То ли господин Керн был больши́м поклонником загородного стиля, то ли это дань какому-нибудь брутальному дизайну, но всё в незаурядном помещении в несколько комнат, с кухней-гостиной было отделано в камень, дерево и другие, я подозревала, экологичные материалы.

Причём безумно дорогие, натуральные и, наверняка, привезённые из разных уголков мира.

Потолки, стены, полы. Тёмное дерево, тёплый камень, мягкий текстиль. Приглушённые природные цвета: серый, бежевый, чёрный, тик, терракота.

— Ну, эстет, эстет, — усмехнулась я, ведя рукой по столешнице, выполненной из массива доски, точнее, продольного среза ствола огромного дерева.

Понятия не имею, как называется этот стиль, но при всей его природности и естественности, он не смотрелся деревенским и приторным, как и Керн при всём его высокомерном снобизме, увы, не выглядел чопорным и тошнотным, хотя и мог бы, на благо всем — люди сразу бы видели, с кем имеют дело, и на пушечный выстрел к нему не приближались. Не ошибались бы, пленённые его привлекательностью, как я, например.

В общем, интерьер был, как и Керн, сногсшибательным.

Странно выглядели только окна из матового и совершенно непрозрачного стекла.

Особенно в спальне, где из такого стекла сделали и высоченный скошенный потолок, и стены.

В кухне-гостиной это слепое белёсое стекло хотя бы можно было задёрнуть шторами, но в спальне штор не наблюдалось и мне было жутковато.

— Ладно, здесь я спать всё равно не буду, — закрыла я дверь спальни.

В гостиной на тумбе стоял проигрыватель, а над ним целая коллекция виниловых пластинок. Один из шкафов был забит книгами. На столе лежала толстенная газета с начатыми, но до конца не разгаданными сканвордами.

— Скучать мне здесь явно не придётся, — усмехнулась я, ведя рукой по стене, отделанной чем-то бархатным, видимо, пробковым деревом. — А вот картину, господин сноб матадор, вы повесили неправильно. Где эти видано, чтобы художник расписывался в верхней части полотна, да ещё вверх ногами.

Я перевернула картину и, довольная собой, уселась за барную стойку со сканвордами.

Ха! Он не знает, что такое аттриция, — вписала я неизвестное господину Керну слово. И ещё несколько пропущенных. Любовь к языку и заковыристым словечкам однажды даже привела меня работать в газету, где составляли эти самые сканворды, меня таким не напугаешь.

Я пролистала сборник до конца, чтобы себя проверить, но оказалось у газеты была оторвана последняя страница с ответами.

Хм! Пришлось проникнуться даже чем-то вроде уважения к Артуру Андреевичу. Аскет. Ну надо же! Лишил себя подсказок. Хотя, по себе знаю, так мозг работает лучше.

Интересно, интернетом он тоже не пользуется?

В ящике стола я нашла целую упаковку одинаковых ручек — видимо, Керну они нравились больше остальных. В мусорном ведре — нераспечатанные письма.

А вот это уже было хреново.

Я думала, если он не вернётся, оставлю конверт на столе, но раз Керн выбрасывает их, не читая…

Но он — не я. Да и день надо было за чем-то скоротать.

33

В одном какая-то сомнительная организация сообщала, что внесла Артура Керна в список своих врагов и теперь будет с ним бороться.

Организация радела за права быков, а он матадор — логично. Но мне сразу не понравился их глупый манифест — люди явно не представляли себе ни быка иберийской породы, ни что такое бой быков в принципе. Испанский боевой бык — это не добродушная бурёнка с фиалковыми глазами из рекламы порошкового молока, а коррида — не про убийство. В Испании даже слово коррида считается неприличным. Испанец не ходит на корриду, он ходит на быков, los toros. Бой быков — это ритуал, торжественный, как месса. Он про мастерство и мужество. Он — искусство, опасное по определению.

Я с большим удовольствием бросила бумагу обратно в мусор.

Ещё какой-то фонд прислал благодарность за пожертвование.

Сумма дара не называлась, но фонд выступал в поддержку детей, что подверглись в детстве жестокому обращению и насилию.

Было интересно и немного странно, почему Артур Керн спонсирует именно их, но не вешать же их «спасибо» в рамочке на стену, поэтому и это письмо я вернула туда, откуда взяла.

Третьим по счёту, но не по значимости было письмо из какой-то адвокатской конторы. В нём господина Керна настоятельно просили с ними связаться и несколько раз указывали, что это очень важно. Жаль, что господин Керн этого так и не узнает. Или всё же… сказать ему, засранцу?

Я на всякий случай сделала снимок и письма, и адреса конторы — тон у писавшего был прям нервный, я бы сказала, заикающийся. Хрен знает, что там Керну должны сообщить. На всякий случай я даже письмо обратно в урну кидать не стала.

Пару часов я потратила на то, чтобы расставить пластинки в алфавитном порядке.

Несколько часов перебирала книги. Там никакой системы у меня не было, я их просто скинула на пол и расставила красиво. Вышло даже наряднее, чем в библиотеке Кармы.

Часть времени потратила на войну с телевизором. Глупая панель упрямо не хотела показывать ничего приличного — только контент для взрослых. Но зато хранила записи боёв быков, что Керн, видимо, время от времени пересматривал.

Не все пятьдесят шесть боёв, около тридцати, но, чтобы посмотреть даже эти, мне бы понадобилось несколько суток.

Я посмотрела всего одну.

И осталась под больши́м впечатлением.

В этой схватке бык почти победил. Он распорол матадору бедро. Красный костюм с золотым шитьём потемнел, был весь залит кровью и быка, и тореро, но матадор не уступил. Истекая кровью, он всё же воткнул в холку быку эсток. И тот упал. Поверженный, но не сломленный. И только тогда матадор разрешил оказать себе помощь.

Я даже забыла кто он, этот отчаянный матадор. Забыла, что его зовут Артур Керн. Забыла, что я в его квартире, а не на корриде. Я даже пожалела, что его нет рядом — так мне хотелось с ним поговорить. О том бое. О корриде вообще. И решила больше ничего не смотреть. Настолько зрелище было сильным. А для девочки, когда-то влюблённой в корриду, ещё и личным.

За день я так освоилась, что мне казалось, прожила здесь всю жизнь и это моя квартира.

Недостаток у жилища Керна был только один — совершенно пустой холодильник.

Стаканы и лёд, что он держал в морозилке, конечно, не в счёт.

— Вот зачем делать кухню, покупать дорогую технику, красивую посуду и ничего никогда не готовить? — возмущалась я, открывая шкафы в надежде найти хоть что-нибудь: лапшу быстрого приготовления, забытую проросшую картофелину, горстку сырого риса.

Ума не приложу, как я не догадалась принести еду с собой. И мне, конечно, не привыкать сидеть впроголодь, но не в этот раз — варианты были.

Во-первых, можно было тупо заказать еду в номер (за счёт господина Керна, конечно), но ему же, наверное, тут же сообщат и последствия могут быть не самыми приятными для меня.

Во-вторых, сходить в один из двух ресторанов отеля. Но, сука, дорого.

В-третьих, сбегать в ближайший магазин. Только идти надо мимо охраны, а второй раз мне может так не повезти.

Но голодать тоже было тоскливо.

А потом я вспомнила, что забрала у Мии недоеденную пачку её диетических говночипсов. И жизнь снова показалась мне прекрасной, когда я приговорила её почти полностью.

Почти. Пытаясь вытрясти в рот крошки, что-то пошло не так — они оказались на полу.

— Вот чёрт! — я осмотрела место бедствия.

Куски покрупнее собрала и бросила в корзину с бумагами, но остальные…

И хрен с тем Керном, его стерильной чистоте не помешает немного крошек на ковре, но ведь уволят уборщицу, а этого я допустить не могла.

Я заглянула во все шкафы, навестила шикарную гардеробную господина Керна, где чуть не забыла, что я вообще в ней делаю, опомнилась и всё же нашла пылесос. Не ахти какой, скорее электрошвабру или электовеник, но для моих целей в самый раз.

Воткнула его в розетку. И мне даже понравилось пылесосить.

Я даже решила пройти целиком весь ковёр в гостиной, а не только убрать следы своего пиршества, когда во входной двери щёлкнул замок и она неожиданно открылась.

34

Моё сердце рухнуло вниз, но это оказался не Керн.

— О, простите, — сказал молодой мужчина, даже скорее парень лет тридцати. — Не хотел вам мешать. Я ненадолго, — поднял он руки, — только возьму кое-что.

Будь я каким-нибудь кинопродюсером, непременно и немедленно захотела бы подписать с ним контракт сезонов на пятнадцать сериала в духе «Спасателей Малибу», чтобы он мужественно бегал по песку с голым торсом, эротично играл в пляжный волейбол, благородно спасал смазливых красоток, детей и дельфинов, и страдал тайной страстью к своей школьной подружке, что его отвергла, потому что красавец с разбитым сердцем всегда сексуальнее просто красавца.

Мне нравились мужчины другого плана, с меньшим количеством внешних достоинств на квадратный сантиметр тела, к тому же с некоторых пор я недолюбливала блондинов, но этот был как с билборда, который, что бы там ни рекламировали, хоть рулонный газон, хоть средство от геморроя, вызывал одно желание: чтобы к вечеру было у меня.

Пылесос так и гудел, пока я ошарашено смотрела, как парень с рекламного щита открывает и закрывает ящики стола и что-то рассовывает по карманам. На меня он обращал внимания не больше, чем на уборщицу. Да, собственно, он и принял меня за уборщицу.

Я усиленно заелозила пылесосом по ковру, когда он коротко на меня глянул и вдруг осознал свою ошибку. Может, потому, что я была в рубашке Керна, а, может, потому, что недостаточно усердно старалась.

— Ой, а вы же, наверное… — сказал мужчина, но я скорее прочитала по губам, чем услышала.

— Что? — я выключила пылесос.

— Вы не уборщица, да, — сказал он в оглушительной тишине, какой она казалась после шума.

— Ну-у-у, да, не совсем, — не знала я, что ответить.

— Простите, просто не ожидал, что девушка Арта может взять в руки эту штуку, — он смущённо засмеялся (голливудская улыбка поперхнулась и посрамлено померкла). — Забыл, как называется.

— Пылесос, — подсказала я.

Э-э-э… когда мне было три года, я уже знала, что такое пылесос.

И да, определённо, мне нравились мужчины другого плана.

— Да, пылесос. Ну логично же, сосёт пыль — значит, пылесос, — снова отрывисто и как-то смущённо хохотнул он. Потом увидел початую бутылку виски. Сунул и её в карман пальто. — Пылесос, да, — показал он на прибор у меня в руках. — Я Кит. Никита.

— Очень приятно, — озадаченно кивнула я. — Я Ника. Вероника.

— Арту привет, — махнул он на прощание. — Скажи, я всё верну.

Попятился к двери, на ходу обещая ещё что-то. Что-то вроде позвонить, написать или отправить сообщение голубиной почтой (даже я понимала, что он этого не сделает).

Да так и вышел, и даже закрыл за собой дверь.

— Кит. Хм! — я потрясла головой. Ну, Кит, так Кит, кто бы ты ни был.

Я подумала, не прошерстить ли ещё на раз сеть, не освежить ли в памяти, что там пишет интернет про друзей Артура Керна, но в голову как раз пришёл гениальный план, который должен был помочь мне не сдохнуть от голода и продержаться ещё сутки.

— Это я! Я заказала, — перехватила я курьера у двери номера, на который сделала заказ.

Расплатилась и довольная собственной смекалкой, поднялась обратно на свой (простите, Артур Андреевич, ваш, конечно, ваш) этаж.

Что помимо меня у господина Керна бывают гости, конечно, стало неожиданность, но гость, которого я обнаружила, войдя на кухню с пакетами, заставил меня не столько удивиться, сколько замереть на месте.

Посреди кухни сидел мышь.

Маленький белый мышь в бирюзовом ошейнике.

Точнее, это была крошечная шлейка-жилетка, украшенная сверху строгой чёрной бабочкой.

И как этот мышь сантиметров десяти в длину перевернул корзину с бумагами, осталось для меня загадкой, но я точно знала, зачем — среди рассыпавшихся бумаг он обнюхивал крошки чипсов.

Я осторожно поставила на стол пакеты и присела перед мышом.

— Что, Гриша, невкусно? — спросила я, глядя, как он недовольно подёргивает усами. — Мне тоже не понравились. Полезная еда — такая гадость. Но жизнь вообще несправедлива. Всё, что мне нравится тоже — либо дорогое, либо нелегальное, либо не отвечает на мои звонки.

Не знаю, что мышь думал по этому поводу, но он и не думал сбегать. Сев на задние лапки, задрал мордочку к столу, где стояли пакеты.

Я щедро поделилась с ним ужином.

Что-то он погрыз, что-то наотрез отказался даже пробовать, но оставлять его ночевать, я всё равно не собиралась. Минут тридцать спустя, держа в руках мыша трудной судьбы Гришу, я постучала в номер 2525.

— Входите, открыто, — крикнули мне.

Так я познакомилась с его хозяйкой.

Милой, не побоюсь этого слова, старушкой, по имени Гертруда Фёдоровна, которая жила в гостинице, пока в её квартире шёл ремонт.

За спасение Гриши меня наградили имбирным пряником, рассказали историю его трудной судьбы — его предыдущая хозяйка, подруга нынешней, умерла.

35. Керн

За три часа до встречи…

— Дмитрий Владимирович, — голос Керна звенел от злости, когда он набрал управляющего.

Мало того, что вся квартира провонялась какой-то дешёвой едой. Мало того, что в его собственности без его ведома переставили книги и пластинки. Мало того, что в телевизоре сбили настройки, а на стаканах остались отпечатки. На диване он обнаружил длинный светлый волос, его шампунем мылись, его рубашку надевали, а его полотенцем кто-то вытерся и забыл на полотенцесушителе.

— Артур Андреевич, — ответил управляющий, как обычно, нейтрально вежливо.

— В моём номере кто-то был? — едва сдерживался Арт, чтобы не заорать.

— Простите, — не понял управляющий.

— Я спрашиваю, кто был в моём номере в моё отсутствие, — повторил Керн.

— Насколько я знаю… — сомневался Владимирович, — никого. Разве что уборщица.

— Видимо, новая уборщица, — раздувал ноздри Керн.

— Вроде нет, — совсем растерялся тот.

— Тогда увольте её ко всем херам! — заорал Керн. — Или выясните, кто был в моём номере, кроме неё! Сейчас! — рявкнул он и бросил трубку.

Твою мать! Керн поднял газету со сканвордами.

— Она ещё и мои сканворды гадала, грамотейка хренова.

Он отбросил газету, но потом развернул к себе, вчитываясь в написанные аккуратным разборчивым почерком буквы.

— Что?! Аттриция? Какая, на хуй, аттриция! Ну с интернетом-то мы все умные, — достал он телефон, забил «неполное раскаяние, недостаточное для отпущения грехов».

Поисковик ответил какую-то срань.

Тогда он ввёл «аттриция». И вот теперь получил исчерпывающий ответ.

— При исповеди прощаемое. Противопоставляется контриции. Бла-бла-бла, — пробубнил он себе под нос. — Ну ладно, хрен с тобой, это, допустим, ты знала. Хотя совершенно непонятно откуда. Где человеку, который жрёт вонючий фастфуд, может понадобиться слово «аттриция»? А как насчёт, — он снова развернул к себе газету, выискивая строчки, что оставил пустыми. — Вот. Первичный образ. Оригинал. А? На это ты что ответила?

Почему-то Керн был уверен, что это девчонка. Может, потому, что сквозь тошнотворный запах еды чувствовал тончайший аромат её духов. Может, из-за двух блондинистых волос (второй он нашёл на полу). А может, просто, хрен знает, откуда, но знал, что это девчонка.

— Архетип, — прочитал он написанное женским, чтоб его, почерком.

— Ладно. А…

Третье слово не дал ему посмотреть звонок.

— Да, — гавкнул он в трубку.

— Артур Андреевич, охрана мне сказала, что это был ваш брат, — ответил управляющий.

— Никита? — выдохнул Керн, разом сменяя гнев на милость.

Вот чёрт! Брата не было пару месяцев. Арт уже собирался его искать, жопой чуя, что тот опять попал в неприятности. А Кит умудрился явиться в те редкие дни, когда Керн уехал.

Или знал, что Арта не будет? И заявился в его отсутствие специально?

— А он… он был один? — уточнил Керн.

Кит точно не носил длинные белокурые волосы и не стал бы решать кроссворд.

— Заходил и выходил один, — уточнил и передал управляющий, — но его гости могли подняться после. Могли… Мне проверить? — не стал он гадать.

— Нет, — ответил Арт. — Спасибо, Дмитрий Владимирович.

Он положил трубку. Вроде преступление раскрыто, но что-то не сходилось.

Что-то не сходилось чуть больше, чем совсем. Да, пропали деньги, всякая мелочь, что Арт обычно бросал в ящик стола.

Исчезла початая бутылка виски. Это в стиле Кита.

Но вынести за собой мусор? Или уборщица приходила уже после него и его гостьи? Какого ж чёрта она тогда не поменяла полотенце?

И какого хрена Кит перевернул картину? — удивился Арт, увидев перевёрнутое полотно.

Этих современных художников, конечно, хер поймёшь, но картину ему подарил Кит и сам же её так повесил.

Керн покачал головой и посмотрел на часы.

Наверное, всё это разозлило бы его меньше, если бы не пришлось вернуться раньше времени из-за какой-то дурацкой вечеринки.

Он совсем забыл, что должен пойти. Забыл, что обязан сказать речь и подписать кучу журналов, которые напечатали ограниченным тиражом раньше, чем журнал поступит в продажу, и привезли специально ради этого празднования.

Его «авторский» экземпляр, затянутый в прозрачную плёнку, он уже забрал на ресепшен с сегодняшней почтой и новой газетой со сканвордами.

Праздник приурочили к наступлению Китайского Нового года и даже решили влепить какую-то благотворительную акцию и что-то там ещё — танцы драконов, фейерверки, но, по сути, это было просто светское мероприятие, которое проходило в его заведении.

Многие гости приедут только ради него.

Спасибо, организаторы прислали речь. Именно благодаря ей, Керн и вспомнил про вечеринку.

36

Арт поднял новый «костюм света», костюм матадора (платье, как называют его до сих пор), что в сердцах бросил на диван, повесил на изгиб настенной лампы.

Костюм стоил чёртову кучу денег, был заказан к новому сезону в Севилье у маэстро, которые ценятся выше знаменитых кутюрье, ещё не был покрыт ни кровью, ни песком, ни потом и был чистейшего белого цвета с шитьём цвета шампанского или розового золота. Розовый галстук, розовая лента на поясе, розовые гольфы — в мире корриды нет предрассудков «мужчины такое не носят». Ещё как носят. Лососёвый, бирюзовый, фуксия — без проблем. Выбор цвета ограничен лишь суевериями.

Для тех, кто в них верит. А в мире «боя быков» в приметы верили все.

Эта дурацкая испанская манера «да и нет не говорить», «чёрное с белым не называть», «красное, жёлтое не носить».

В жёлтом умер Мольер, играя в спектакле по своей пьесе «Мнимый больной». С тех пор в мире театра, а потом и корриды, жёлтый считается цветом, приносящим несчастье. Поэтому суеверные тореро и их портные творчески используют синонимы: цвет шампанского, лимона, старого золота, соломы, охры, канареечный, тростниковый — какой угодно, только не жёлтый.

С красным та же ерунда. Красный в мире быков называют только grana и никогда rojo. Самый корридный из всех цветов, grana — цвет храбрости, связанный с цветом крови и вина.

Керн мельком бросил взгляд на журнал. На обложке он был в своём несчастливом костюме цвета grana, в котором чуть не погиб (твоими молитвами, дорогая!).

Или всё же счастливом? Не погиб же.

Сейчас Арт не хотел об этом думать — спасибо, что не с голым торсом.

И сейчас надо было пожрать, чтобы не выпасть в осадок с бокала шампанского — поставщик обидится, если Керн проигнорирует ограниченную серию.

Ну и идти уже. Хуле. Нравится — не нравится, надо.

Именно с таким настроением он и поднялся на крышу бизнес-центра «Авалон».

Крыша — застеклённый купол с огромным залом, где проводили разные мероприятия, была самым нелюбимым местом Арта в «Авалоне».

В обычные дни там работал третий ресторан и бар, что поражал воображение посетителей разнообразием напитков, но Керн его не посещал ни в выходные, ни в будни. Не потому, что там была плохая кухня — бренд-шеф у всех трёх его ресторанов был один, и готовили отменно везде. Не потому, что не понимал вкуса алкоголя — какие бы редкие и нишевые напитки в бар ни привозили, какие бы авторские коктейли там ни делали, Керн не сомневался в их качестве.

Керн не любил «крышу», потому что её построил отец.

Отвратительная стеклянная сетчатая конструкция, две из которых рухнули, похоронив под собой десятки людей, навевала на него тоску. Вызывала чувство вины. Воспоминания. И кучу других неприятных чувств, от которых он не мог избавиться, поднимаясь на последний этаж бизнес-центра.

Но это была его «крыша», и сегодня его вечеринка, деваться некуда.

Керн пришёл чуть раньше, чтобы подписать журналы, стопкой выложенные для продажи.

Лениво пролистал свою фотосессию. Хоть сниматься ему и не понравилось, вышло неплохо.

Сделал несколько селфи с какими-то блогерками, пищащими от восторга, что их пригласили.

Фальшиво-радостно целовал чьи-то щёки и не менее «радостно» подставлял свои.

Вёл какие-то бесполезные беседы, а, может, и полезные, хрен знает, ему потом напишут из отдела рекламы или из отдела продаж.

Лакал как лошадь шампанское, от которого не столько пьянел, сколько сатанел.

Наконец, толкнул со сцены свою, конечно, великолепную речь и очень надеялся по-тихому съебаться под предлогом, что ему надо в уборную, а там огородами и домой.

Именно так он и сделал. Даже почти добрался до спасительного запасного выхода, когда увидел девушку, одиноко стоя́щую у окна с телефоном.

— Мне чертовски жаль, что ты заболела, Ми, но что мне теперь одной тут делать, — сказала в трубку хрупкая невысокая блондинка, что стояла к нему спиной.

Керн замер. Этот голос. Раньше он не обращал внимания, но теперь стал замечать, что ему нравятся низкие женские голоса.

— Всё то же, что собиралась делать со мной, — скрипуче, простуженно ответила подруга. Керн услышал каждое слово, словно трубка телефона была приложена к его уху. — Ты мне обещала найти мужика и натрахаться до изнеможения.

И это Керн тоже услышал.

Хм! Он остановился в шаге от блондинки. По идее она должна была видеть его в отражении стекла, потому что он её видел, но она явно смотрела не в стекло, а на соседнее здание.

— Знать бы ещё, кого выбрать, — усмехнулась девушка.

— Выбирай самого лучшего, — ответила ей подруга. — Мужики не котята. Не надо брать из жалости, надо брать самого крупного, игривого и красивого. Не стесняйся, бери самого шикарного и отдайся ему как следует, чтобы ходить завтра могла с трудом.

Арт улыбнулся.

Как там обычно говорят в таких случаях? Это я удачно зашёл. Это мы умеем, практикуем.

Он остановился чуть сбоку, оценивая девушку.

37

— Ты же знаешь, что у тебя телефон на громкой связи, — прислонился он плечом к стеклу.

Она не вздрогнула, не испугалась, не отпрянула. Она повернулась и приподняла бровь.

На шее, в яремной ямке блеснул камешек, что висел, видимо, на прозрачной леске, и Керн нестерпимо захотел перекусить эту леску зубами.

Что означал её взгляд, Арт не понял, но ему понравилось, что она даже не смутилась.

А ещё она чертовски приятно пахла. Он не мог описать чем, но точно знал, что ему нравится этот запах и он хочет изваляться в нём весь.

— Ты не одна? — спросила трубка у неё в руках.

— Уже не одна, — нагнулся к телефону Арт. — Она нашла, кого искала. Самого шикарного мужика на этой вечеринке, — ответил он, а потом мягко и точно нажал кнопку «отбой». — Обещаю, тебе понравится, — сказал он девушке.

— М-м-м… Даже так? — не сводя с него глаз, девушка сунула телефон в карман.

— Знаю, от скромности я не умру, — улыбнулся Керн. — К твоим услугам. Я Арт. Артур Керн. А ты, видимо, та, что я всю жизнь искал? А может, и не одну жизнь. Жаль, что в веках стёрлось её имя.

— Богиня победы тебя устроит?

— Кому же помешает богиня победы, — приподнял он бровь.

— Не ошибись с мифологией, Артур Керн, — усмехнулась она.

Блядь! Она ещё и умная?

Он прищурился.

— Ника?

— Хм! — она улыбнулась. — И приз уходит… красавчику в чёрном костюме.

Чёрт! А он чуть не сказал Виктория. И сейчас почувствовал себя настоящим победителем.

— Правда, Ника? — на всякий случай уточнил он.

— Вероника, — кивнула она.

Да он и правда красавчик!

Тут совсем некстати зазвонил его телефон, но он не мог не ответить Тимофееву.

— Пару секунд, — сказал он девушке и немного отошёл, чтобы поговорить.

Не успел приложить трубку к уху, как из дверей зала выскочил блондинчик.

Метр восемьдесят, не выше, — оценил Керн, — спортивный, смазливый, лет тридцати.

— Ника! — направился он прямиком к девчонке.

— Я уже ухожу, — ответила она, давая понять, что ни о чём говорить с ним не собирается.

— Подожди! — остановился блондин. Вернее, его остановили.

— Простите, Алекс? Алекс Аликантэ̀? — бросилась ему наперерез какая-то тощая кукла с синими волосами.

— Алика̀нте. Ударение на вторую «а», — ответил белобрысый.

— Я Катя. Катя Котик, — затараторила та. — Можно с вами… — чего-то там, Арт не расслышал, приходилось ещё вслушиваться в бубнёж Тимофеева.

Но, видимо, сфотографироваться, судя по тому, что они стали делать селфи.

И сколько у неё подписчиков и чем ещё кукла предложила блондину обменяться, Арт тоже прослушал. Но даже у него уже бы лопнуло терпение, если бы с ним так сильно «хотели» поговорить.

Он посмотрел на девчонку. Лицо у неё было соответствующее.

Стоять ждать, пока они оба наговорятся, она не стала.

— Серый, это же подождёт до завтра, правда? — перебил он Начальника всего. — Ну вот и замечательно. Тогда до завтра, — ответил Керн, отключился и поторопился за девушкой.

Это его лекарство от бессонницы на сегодняшний вечер, и уступать он её никому не собирался.

Керн пошёл рядом, куда бы она ни шла.

— Это и есть твой бывший? Алекс Аликанте, ударение на вторую «а»? — усмехнулся он.

— Угу, — кивнула она.

Да, настроение у неё было что надо — если не спалит его дотла, как огнедышащий дракон, то обуглит до румяной корочки.

Секс обещал быть огненным.

— Богиня Победы, может, пойдём в зал мстить твоему бывшему? — протянул он ей ладонь.

Они дошли до гардероба. Она явно собиралась уйти, но с Керном или без него?

— Да кому нужен этот бывший, — она усмехнулась и решительно вложила в его руку номерок. — К тебе? Или ко мне?

Керн присвистнул.

— Да ты и правда женщина моей мечты.

Он подкинул номерок, перехватил в воздухе, подал гардеробщику и посмотрел на девушку:

— Ко мне ближе.