В объятиях змея

От автора

Мои ⠀любимые ⠀читатели, ⠀спутники ⠀и ⠀вдохновители!

Я безумно рада встретить вас на страницах второй части моей дилогии – «В объятиях Змея».⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Если вы уже погрузились в первую книгу, «Мой Змей искуситель», и прожили каждую искру, каждую трещину в сердцах Артема и Дарины – скорее открывайте эту! Вас ждёт дорога, где ответы обжигают сильнее вопросов, а новые тайны заставят сердце биться в такт рёву байка.

Спасибо, что вы остаётесь с этой историей – такой хрупкой и бурной одновременно, как сама первая любовь.

Но если вы впервые со мной – добро пожаловать в этот хрупкий и яростный мир! – пожалуйста, начните с первой книги - https://litnet.com/shrt/9xan

Без неё вы не почувствуете, как трепещет холст под кистью Дарины, когда рядом Змей. Чтобы взлететь, нужно начать у самого сердца.

Спасибо, что остаётесь здесь. Спасибо за доверие, за то, что среди бескрайнего моря книг и авторов вы выбрали именно нас – Дарину, Змея и меня.

Каждый новый читатель – это как первый мазок на чистом холсте: волнительно, страшно, но бесконечно важно.

Что ждёт вас в⠀ «В объятиях змея»? ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

🔥 ⠀Тайна отца:⠀ Где он был все эти годы? Почему вернулся именно сейчас? Его прошлое – не просто призрак. Это ключ, способный открыть дверь… или сжечь мосты, которые Дарина так старательно строила.

🎨 ⠀Художественный конкурс: ⠀Триумф? Провал? Дарине предстоит выбрать: спрятаться в тени холстов или выйти на свет, даже если это ослепит.

🌌⠀ Выпускной: ⠀Танцы до рассвета, последние «прощай», обещания, которые рвутся, как паутина. Но один поступок – неосторожный, отчаянный, прекрасный – перевернёт всё. Вы точно готовы?

❤ ⠀Любовь. ⠀Та, что обжигает. Та, что путает мысли. Артему и Дарине придётся решить: слушать ли разум, который шепчет «осторожно», или сердце, которое кричит «вперед», даже если дорога ведёт в пропасть.

Во второй части огонь чувств Артема и Дарины столкнётся с ледяным ветром реальности. Змей, за чьей маской бесстрашия скрывается ранимая душа, узнает, что быть сильным – не значит бежать от боли.

Дарина поймёт, что даже художнику, чьё сердце привыкло прятаться в холстах, нужны смелость и краски жизни.

Эта книга – не просто продолжение. Это погружение в глубины: в выбор между долгом и желанием, в борьбу за себя и за того, кто стал частью твоей души.

Пишу эти строки, вспоминая, как сама замирала над сценами их ссор и примирений, их молчаливых взглядов и взрывных признаний.

Мне не хотелось бы, чтобы Змей и Дарина остались просто персонажами. Они – отражение всех нас: тех, кто боится быть уязвимым, но мечтает найти того, кто увидит за маской истинное лицо.

Жду ваших мыслей, эмоций и отзывов. Дарина и Змей – теперь и ваша история тоже. Позвольте ей задеть струны души.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

С любовью и трепетом, ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Ваш Автор.

Пролог

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀Призрак⠀⠀

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
Иногда сны настолько реальны,

что, просыпаясь, я не могу понять,

какой мир настоящий.

«К югу от границы,

на запад от солнца»

Харуки Мураками

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Его темно-серые глаза прожигали меня насквозь, оставляя на коже незримые отметины. Сильные руки прижимали меня все ближе, лишая возможности отступить. Его теплое дыхание, с едва уловимой ноткой ментоловых сигарет, касалось моего лица. Губы, слегка шероховатые, прилипли к моим, и мир сузился до точки – жаркой, пульсирующей, неправильной, запретной.

Мы парили в пространстве без границ, где пол был соткан из лунного света, а стены – из теней, дрожащих в такт нашему дыханию. Артем затягивал меня, как черная дыра, искажая пространство вокруг.

Сон был настолько реальным, что граница между явью и фантазией растворилась, и я уже не понимала, где заканчивается одно и начинается другое. Мне совсем не хотелось просыпаться.

Как же больно было скучать по нему. По этому взгляду, по этой ухмылке, по тому, как он говорил моё имя – будто пробовал его на вкус. Но я совершенно не имела на него права.

Артём дал четко понять, что не готов к отношениям. Не готов быть со мной. Я не для него. Разум покорно принял приговор, но сердце… Сердце продолжало бунтовать, глупое и упрямое.

– Ты… – его голос, низкий и с хрипотцой, прошелестел у самого уха, – такая сладкая.

Слова растаяли в поцелуе, не успев осесть в сознании, но я ловила их кожей, нервами, каждой клеткой. Его пальцы скользили по моей спине, оставляя за собой мурашки. Ладонь Артёма легла на шею, большим пальцем провела по прыгающей вене. Сердце рванулось вперёд.

Мы падали куда-то в мягкую бездну, где не существовало слов «нельзя», «последствия», «рассудок», «стыдно», «остановись».

Только тепло его груди под тонкой тканью майки, только стук двух сердец. Только его зубы, впивающиеся в плечо – не больно, но с предупреждением, будто он помечал меня, как свою добычу.

Я вскрикнула, и звук, влажный, прерывистый, разлился по комнате, смешавшись с шёпотом простыней.

Всего лишь сон…

Просыпаться не хотелось.

Никогда.

Здесь, в этом липком от пота полубреду, мы были идеальны – два искривленных пазла, чьи изъяны вдруг сложились в чудовищно гармоничную картину.

Но реальность уже подбиралась к краям сознания, размывая его силуэт. Я вжалась лицом в подушку, пытаясь удержать хотя бы осколки – запах его кожи, шероховатость ладоней, прикус на нижней губе.

Проснулась от собственного стона – хриплого, оборванного на середине. Пальцы вцепились в подушку.

Окно, оставленное на ночь приоткрытым, теперь было распахнуто настежь. Занавеска, белая и полупрозрачная, трепетала на сквозняке, напоминая призрака, застрявшего между мирами. Воздух пахнул дождем, асфальтом и... им. Тонкой, едва уловимой ноткой – табак, металл, кожа.

– Не может быть… – прошептала я, касаясь дрожащими пальцами шеи.

Сердце забилось чаще. Я сползла с кровати, едва чувствуя холод паркета под босыми ступнями. Зеркало в углу комнаты отражало меня размытым силуэтом, пока я не подошла ближе.

Отражение было чужим.

Припухшие губы, красные, будто их действительно кто-то кусал. Волосы – спутанные, будто в них всю ночь вцеплялись чужие пальцы. А на шее – цепочка едва заметных красных отметин. Не синяков, не царапин, а следов.

1 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Мама

В мире много бедствий,

но самое страшное —

это человеческое бессилие

перед ними.

«Чума»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ Альбер Камю⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Артем

На следующее утро после того, как маму забрали в больницу, я направился к ней. ⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Больница встретила меня холодным, стерильным воздухом, пропитанным запахом антисептиков и лекарств.

Каждый шаг по бесконечному коридору отдавался в висках глухим эхом. Под ногами скрипел паркет, вымытый до неестественного блеска, а по сторонам тянулись закрытые двери палат, за которыми скрывались чужие боли и страхи.

Мне всегда казалось, что время в больницах течёт иначе – не линейно, а по кругу, будто затягивая в воронку бесконечного ожидания. Здесь минуты растягивались в часы, а часы – в вечность.

Палата, где лежала мама, была небольшой, но светлой. Широкая полоса солнечного света пробивалась сквозь жалюзи, разрезая комнату на полосы – яркие и пыльные.

Она лежала на кровати, накрытая белоснежной простынёй, которая казалась неестественно чистой на фоне бледности её кожи.

Лицо мамы сейчас напоминало восковую маску. Губы, потрескавшиеся и сухие, слегка приоткрывались с каждым неглубоким вдохом.

Я осторожно присел на край кровати, боясь ее потревожить. Взял её руку в свои – тонкую, с проступающими венами.

Кожа была холодной, и я невольно сжал ее пальцы, попытавшись их согреть.

Но она не отозвалась. Не дрогнула. Лишь слабое, едва уловимое движение грудной клетки напоминало, что она всё ещё здесь.

Со мной.

– Мам… – прошептал я.

Ответом было только мерное пиканье кардиомонитора.

На второй день всё повторилось.

Мама лежала в той же позе, будто время и вовсе застыло. Только капельница, подключённая к её руке, напоминала, что жизнь здесь ещё теплится – капля за каплей, медленно, неумолимо.

Я сел рядом, положил ладонь на её лоб – сухой, горячий.

– Ты меня слышишь?..

Тишина.

На четвёртый день я уже не мог игнорировать страх, сжимавший грудь. Он заполнял всё внутри, вытесняя даже мысли.

– Она… вообще проснётся? – спросил я у медсестры, которая молча меняла капельницу.

Женщина с тёмными кругами под глазами даже не повернулась сразу. Её пальцы переключали систему, проверяли крепление иглы. Только потом она взглянула на меня – усталым, выцветшим взором, в котором не было ни надежды, ни лжи.

Плечи её слегка приподнялись и опустились – жест, в котором было больше правды, чем во всех утешениях мира.

Лишь на пятый день мамины веки дрогнули.

Сначала я подумал, что мне показалось. Но потом медленно, мучительно медленно, мама открыла глаза.

– Мам?

Её мутные зрачки метались по потолку, будто пытаясь понять, где она. Пальцы слабо шевельнулись в моей руке.

На шестой день она смогла произнести несколько слов. Тихих, прерывистых, но для меня они звучали музыкой.

Я цеплялся за каждое слово, за каждый взгляд, за каждое движение… Точно, если бы они были последними.

2 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀То, что осталось от меня

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
Я не могу бежать.

Я не могу кричать.

Я не могу даже исчезнуть.

«Превращение»

Франц Кафка

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Артем

Единственное, что ещё цепляло меня за реальность в мире, где мама медленно ускользала сквозь пальцы, – это мысли о ней.

О Дарине.

Я ловил себя на том, что в редкие минуты, когда удавалось выйти из больницы и глотнуть свежего воздуха, мои воспоминания сами несли меня к ней.

Я хотел её увидеть. Но что я мог сказать?

– Привет. Моя мама умирает, а я медленно схожу с ума. Как твои дела?

Нет.

Это звучало бы как крик о помощи. А я не хотел, чтобы она приходила ко мне из жалости.

Ведь совсем не жалость мне от неё была нужна.

Я хотел её целиком.

Её тело, прижатое к моему, горячее и живое, её дыхание, её голос, её злость, её нежность.

Я хотел забыться в ней, утонуть в её тепле, чтобы хоть на секунду перестать чувствовать этот ледяной ужас, который постоянно сжимал мне горло.

И из-за этого я чувствовал себя последним мудаком.

Потому что даже здесь, в этом аду, где каждый вдох мамы мог оказаться последним, моё тело предательски реагировало на одни только мысли о ней.

Я ненавидел себя за эти мысли.

За то, что даже в такой момент я мог хотеть её.

За то, что даже горе не убило во мне это – жадное, животное желание, не знающее границ.

Ничто не помогало.

Только она.

Которая даже не знала, что прямо сейчас была для меня единственной ниточкой, которая напоминала мне, что я ещё жив.

Я видел её в последний раз на гонках, где она была рядом с Ястребом, и от этого в груди закипала какая-то бешеная, дикая злость. Не та, что вырывается наружу криком, а та, что разъедает изнутри, как кислота.

Её улыбка, её смех, её взгляд – всё это было как открытая рана, в которую я снова и снова сыпал соль, не в силах остановиться.

Несколько раз я порывался сесть на байк и рвануть к ней. Но в последний момент останавливался, ведь в голове звучал один и тот же вопрос:

Зачем?

Она была моим личным проклятием. Мне одновременно и нравилось, и невыносимо было больно думать о ней. Представлять её в своих объятиях, вспоминать наш последний поцелуй, ее сладкий карамельный запах и вкус.

Я ненавидел эти воспоминания. Но одновременно цеплялся за них, как утопающий за соломинку.

Заноза.

Именно так. Она впилась в самое сердце, и любая попытка вытащить ее причиняла невыносимую боль. Но странное дело – я не хотел избавляться от этой боли. Потому что боль была хоть чем-то.

Мазохист? Возможно.

Но я был готов терпеть это, лишь бы чувствовать что-то, кроме пустоты. Когда мир рушился, даже боль могла быть якорем.

– Парень, – шёпот.

Я вздрогнул. Медсестра стояла в дверях, держа поднос с шприцами.

– Спит? – кивнула на маму.

Я не ответил. Просто поднял на неё взгляд и снова опустил. Медсестра вздохнула, нервно поправив белый чепчик, съехавший набок.

– Может домой поедешь? Хоть выспишься нормально…

– Я в норме.

Голос прозвучал чужим – сиплым, разбитым. Медсестра замерла на секунду, и её взгляд стал таким, каким смотрят на раненого зверя – с жалостью, от которой хочется либо зарычать, либо сжаться в комок.

Она ушла, и одиночество накрыло с новой силой, густым, удушающим покрывалом. Потянулся за стаканом воды. Затем в темноте нащупал мамину руку – холодную, с капельницей на тыльной стороне.

3 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Заноза в моем сердце

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
Единственный способ

избавиться от искушения —

поддаться ему.

«Портрет Дориана Грея»

Оскар Уайльд

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Артем

Дарина спала, уткнувшись лицом в подушку, волосы раскинулись по простыне.

Лунный свет скользил по изгибу шеи, подсвечивал ресницы, дрожавшие в такт сновидениям. Я замер у кровати, чувствуя, как реальность расплывается. Боялся, что стук моего сердца её разбудит.

Дарина была здесь, в шаге от меня. Настолько близко, что можно было просто протянуть руку и…

Не верилось. Остановиться было уже нельзя.

Она… даже не представляет…

Рука сама потянулась к ней, а потом замерла в миллиметре от волос. Я не решался коснуться, будто она была миражом, который рассыплется от одного прикосновения.

Вдруг она вздохнула глубже, повернулась, и её ладонь упала на край кровати, едва коснувшись моей руки. От этого едва уловимого касания по спине пробежали мурашки.

Мои губы слегка коснулись её виска, впитали тепло её кожи.

– Артём, – выдохнула она во сне.

Крах.

Её пальцы обвили мою шею, затем вплелись в мои волосы, притягивая ближе, и я позволил себе рухнуть в эту пучину. Сердце рванулось в галоп, смешав страх и ликование.

Губы коснулись уголка её рта. Она ответила – нежно, не просыпаясь, пальцы вцепились в мою куртку, притягивая ближе. Её поцелуй был как наркотик: сладкий яд, от которого немеют конечности.

Я тонул в нём, в этом сне, который мы делили на двоих, зная, что утро всё сотрёт.

– Ты… – шепнул я прямо в ее губы, – такая сладкая.

Губы сместились к её уху, втянули мочку. Дарина застонала – тихо, как котёнок. В полумраке я видел, как вздрагивают её веки. Рубашка задралась, обнажив плоский живот с родинкой над пупком.

– Артем… – снова прошептала она, смешав сонную нежность с пробуждающимся желанием.

Я ответил не словами, а осторожным укусом.

Сначала лёгким – просто намеком зубов. Потом сильнее, пока не почувствовал солоноватый вкус на языке и её резкий вдох.

Её пальцы впились мне в плечи, но не отталкивали – тянули ближе.

Я прикусил ещё раз, уже зная, что оставлю след. Фиолетовую метку, которая будет напоминать ей обо мне даже когда я уйду. Её дыхание участилось, стало прерывистым.

– Ты знаешь, как я ненавижу себя за то, – прошептал я ей в губы, целуя их между словами, – что не могу перестать постоянно думать о тебе?

Она прильнула ко мне всем телом, слепым, доверчивым движением, и я поймал её в объятия, прижав к себе.

Её руки скользнули под мою майку, ладони – горячие, почти обжигающие. Они оставляли следы на моей коже, будто прожигали её, и я стиснул зубы, чувствуя, как по спине пробегает волна мурашек.

Это было невыносимо.

– Пожалуйста, – шептала она в полусне.

Я прижал её запястье к матрасу, почувствовал, как бьётся её пульс. Второй рукой оттянул воротник рубашки, обнажая ключицу.

– Заноза, – прошипел я, прежде чем вонзить зубы в тонкую кожу.

Она вскрикнула – резко, неожиданно, но её бёдра тут же приподнялись, ища контакта, трения, тепла. Я чувствовал её даже через слои ткани – её тело отвечало мне, предательски отзывчивое.

Мой член был каменным, пульсировал в такт её дыханию, и я стиснул зубы, стараясь не поддаться этому безумию сразу.

– Пожалуйста, – снова прошептала она, когда я провёл языком по свежему укусу, заставив её содрогнуться.

Я отпустил её запястье, позволил пальцам вцепиться в мои волосы, пока губы спускались ниже, оставляя мокрые следы по её шее, ключице.

4 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Тот самый день

Человек не выбирает,

когда любить.

Сердце решает за него.

«Любовь во время холеры»

Габриэль Гарсиа Маркес

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Артем

Сегодня должен был состояться тот самый художественный конкурс, в котором она участвовала.

Я знал о нём всё.

Дату, время, список участников, даже состав жюри.

Отец, вечно погружённый в свои сделки и переговоры, на этот раз уделял мероприятию неожиданно много внимания. Он не просто финансировал его – он лично вошёл в состав судей.

И это было странно.

Отец не разбирался в искусстве. Для него картины были либо инвестицией, либо элементом интерьера.

– Дарина Сладкова, – как бы невзначай бросил я пару дней назад, когда отец, в очередной раз пытаясь «наладить контакт», и чтобы отвлечь меня от постоянных мыслей о маме, завел разговор о школе и предстоящем конкурсе.

Он поднял глаза от бумаг, медленно переваривая фамилию.

– Слаадкоова?.. – растянул он, будто пробуя на вкус.

Я сделал вид, что мне неинтересно. Откинулся на спинку стула и уставился в окно.

– У неё... необычная техника, – добавил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Безразлично. – Присмотрись.

Отец хмыкнул и вернулся к бумагам, но я заметил, как его взгляд на секунду задержался на её фамилии в списке.

Так же оказалось, что сегодня был день рождения Дарины.

Я узнал об этом из тех же документов, которые так усердно изучал отец.

Ей исполнялось восемнадцать. Совершеннолетие. Возраст, когда жизнь должна была раскрыться перед ней во всех возможностях.

И я не хотел это пропустить.

Мне было дико интересно, что она нарисовала для конкурса.

У неё был талант, это я понял с первого взгляда. Её работы всегда цепляли – не идеальной техникой, а тем, что скрывалось за мазками. В них была жизнь.

Я помнил её набросок, который увидел случайно в школе.

Шторм.

Не просто море и тучи – а само бешенство стихии, переданное так, что у меня по спине побежали мурашки.

Я не видел других участников и мне было плевать – в моих глазах она уже была победительницей.

Мамины пальцы слабо шевельнулись в моей ладони. Я сразу поднял голову – за последние дни научился улавливать малейшие признаки того, что она приходит в себя. Её веки дрогнули, и когда глаза наконец открылись, в них было больше осознанности, чем вчера.

– Сынок... – слабо улыбнулась она.

Я наклонился ближе, боясь пропустить хоть слово.

– Я здесь, мам.

Она медленно провела языком по потрескавшимся губам, собираясь с мыслями.

– Ты совсем... потерянный, – выдавила она, и в её глазах, обычно таких тёплых, теперь мутных от лекарств, мелькнуло что-то знакомое. Та самая материнская интуиция, которая всегда читала меня как открытую книгу. – В последнее время... такой задумчивый.

Она сделала паузу, собирая силы для следующей фразы. Я видел, как напрягаются мышцы её шеи, как дрожит подбородок.

– Тут... не девушка ли виновата?

Моё сердце сделало сальто.

Чёрт возьми, как она это делала?

Даже полубессознательная, прикованная к больничной койке, она видела меня насквозь.

Я опустил взгляд на наши соединённые руки.

– Есть одна... – начал я и замолчал.

Я не собирался признаваться. Не хотел грузить её своими проблемами, когда она боролась за каждый вздох. Но тогда её пальцы вдруг сжали мои с неожиданной силой.

И всё. Понеслось.

Слова полились сами, как прорвавшая плотину вода.

О Дарине. О её картинах, которые дышали такой страстью, что захватывало дух. О её привычке теребить кончик карандаша, когда задумывается. О том, как ревность разъедает меня изнутри, когда я вижу её рядом с Ястребом. О сегодняшнем конкурсе, где они будут вместе...

– А еще сегодня ей исполняется восемнадцать…

– Ты... должен пойти, – мама выдохнула это резко, каждое слово давалось ей ценой невероятных усилий.

– Но я не могу надолго тебя оставить.

Её пальцы дрогнули в моей ладони.

5 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀День рождения

Когда ты чего-нибудь хочешь,

вся Вселенная способствует тому,

чтобы желание твое сбылось.

«Алхимик»

Пауло Коэльо

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Уже было далеко за полночь, но я все еще сидела перед холстом. Краска уже въелась в кутикулу, смешавшись с дрожью в пальцах.

«Новая реальность» требовала последних штрихов – бабочке не хватало света. Тот самый свет, что пробивается сквозь трещины кокона, как надежда сквозь страх.

За спиной скрипнула открывающаяся в комнату дверь.

– Я так и знала, что ты не спишь, – мамин голос прокрался сквозь тишину.

Она стояла в дверях, завернутая в мягкий халат синего цвета, с маленьким тортиком в руках. На торте ярко сияли свечки.

– Малышка... – она сделала шаг вперед, и в этот момент я заметила, как дрожит ее нижняя губа. – С днем рождения тебя. Пусть исполняются все твои желания!

Я встала, ощущая, как затекшие ноги покалывают от долгого сидения в одной позе. Краска с пальцев оставила синеватые отпечатки на моей старой футболке, когда я потянулась к торту.

– Мам... Спасибо!

Она покачала головой, и тень от этого движения заплясала по стенам, где висели мои эскизы.

– Пусть тебе уже и восемнадцать… Для меня всегда будешь маленькой девочкой, которая разрисовывала обои красками, – она протянула торт ближе, и я увидела, как огоньки отразились в ее глазах. – Давай, загадывай скорей желание. Пока свечи не...

Я наклонилась к трепещущим огонькам, чувствуя, как их тепло щекочет лицо, и вдруг осознала, что лишь одно желание постоянно сидит в голове. Лишь одно желание, недоступное мне, снится по ночам. Одно, недостижимое, как свет далёкой звезды.

Будет ли странным, если именно Артема я загадаю на своё совершеннолетие?

Ведь он – не мечта. Он – человек.

Живой, реальный, недоступный.

Но разве не в этом суть желаний? Хотеть того, чего у тебя нет?

Я мельком взглянула в угол комнаты, где стоял нарисованный мной портрет Артема. Я рисовала его по памяти, пытаясь уловить каждую деталь – тень ресниц, изгиб губ, лёгкую небрежность в прядях волос.

Получилось слишком живо.

Слишком правдиво.

– Ну? – мама заметила мой взгляд на портрете.

Я закрыла глаза, сделала вдох и задула свечи.

Дым заклубился в воздухе, унося с собой мою тайну.

Я задула свечи.

В комнату ворвалась неожиданная темнота, но через мгновение мама включила свет, и я увидела на торте аккуратную надпись: «Моей художнице». В уголках маминых глаз собрались морщинки – новые, которых не было в прошлом году.

– Спасибо, – прошептала я, чувствуя, как что-то горячее подкатывает к горлу.

Губы мамы дрогнули в улыбке, но в уголках глаз застыло что-то грустное и понимающее.

Она поняла. Конечно поняла.

Она поставила торт на стол рядом со мной. Её пальцы поправили мои спутанные волосы:

– Давно хотела спросить, – начала она, опускаясь на край кровати. – Что это там за парень, которого ты нарисовала?

– Это... – Как объяснить то, что не понимаешь сама? – Это просто... Артём.

– Просто Артём? – она приподняла бровь, и в её голосе зазвучала лёгкая ирония. – Слишком красив… для просто Артёма.

Я опустила глаза, разглядывая синие пятна краски на своих пальцах.

– Дарин, – протянула мама, и в её тоне появилось что-то тёплое, почти умиротворённое. – А он знает, что ты… рисуешь его?

– К сожалению, знает.

– Почему… к сожалению?

Я подняла на неё глаза.

– Потому что я бы этого не хотела.

– Я тебе часто твердила, что влюбляться – очень опасно. Ведь это невыносимо больно, когда разбивают сердце. Следует помнить об этом, малышка.

– Я помню об этом, мамуль. Только вот разве можно приказать сердцу не любить?

Мама замерла, её пальцы непроизвольно сжали край халата. В её глазах мелькнуло что-то неуловимое – может быть, отголосок собственных воспоминаний, может быть, материнская тревога.

– Нет, – тихо ответила она, – приказать нельзя. Но можно попытаться быть мудрее своего сердца.

6 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Искусство быть счастливой

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Самое трудное — это ожидание.

Федор Достоевский

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Школьная галерея встретила гулким эхом шагов и перешёптываниями. Чёрный бархат на стенах поглощал свет, делая работы ярче, кричаще-наглыми.

Мою «Новую реальность» уже повесили на сцену – бабочка в лучах прожекторов казалась почти живой. Я сжала влажные ладони, когда в дверь ворвался вихрь рыжих кудрей.

– Дарин! Ты просто космос! – Сана, рыжий ураган в клетчатой юбке и кроссовках с розовыми шнурками, бросилась ко мне, едва не сбив с ног. – И… Ты в платье! – она отпрянула, делая драматический жест рукой. – Это исторический момент! Кать, срочно фоткай!

Улыбаясь, Катя уже щёлкала камерой. Рядом стоял Матвей, её парень, молчаливый, как тень, но с тёплым взглядом. Он лишь кивнул мне в знак поддержки, и этого было достаточно.

Ева лениво облокотилась о стену, перекидывая синюю прядь волос за ухо.

– Ну что, художница, готова к триумфу? Или к позорному провалу? – спросила она, но в глазах читалось: «Ты справишься».

– А где Егор? – оглянулась я.

– Может спорит с кем-то из жюри насчёт критериев оценки, – фыркнула Ева, поправляя синюю прядь волос.

– Ну, ты же знаешь Егора, – Сана закатила глаза. – Он уже вчера говорил, что искусство нельзя оценивать по шкале от одного до десяти, потому что это «примитивизация творческого процесса».

Я хотела ответить, но в этот момент в зал вошёл Кирилл. Он был в тёмно-серой рубашке, подчёркивающей его спортивную фигуру, и чёрных джинсах. Увидев меня, он замер на секунду, потом широко улыбнулся.

– Привет, принцесса, – он взял мою руку, улыбаясь во все тридцать два зуба. – И… вау. Ты в платье. Тебе очень идет.

– Спасибо, – я отступила, натыкаясь на Еву.

– Волнуешься? – спросил он, слишком близко наклонившись.

– Нет, – соврала я.

Кирилл рассмеялся, но его взгляд скользнул к моей картине.

– Ого… – прошептал он. – Ты... превзошла саму себя.

Его рука коснулась моей спины, тепло проникло сквозь шифон.

– Спасибо, – я покраснела.

Ева фыркнула.

– Братец, как же ты расправил крылышки, – проворчала она.

– А вот и моё «детище», – Кирилл махнул рукой в сторону своего холста, проигнорировав реплику сестры.

Я подошла ближе.

«Гравитация» – так он назвал свою работу.

На картине был изображён парень, падающий вниз головой с небоскрёба, но вместо страха на его лице – улыбка. А вокруг – город, перевёрнутый с ног на голову.

– Это… – прошептала я. – Неожиданно.

– Суть в том, что иногда ты чувствуешь, будто всё идёт наперекосяк, но на самом деле это просто твоя реальность перевернулась, – объяснил он.

– Глубоко, – вставила Ева. – Но… если он разобьётся, философия уже не поможет.

Кирилл только рассмеялся.

После я стала разглядывать и других конкурентов.

Рядом с моей картиной висел гиперреалистичный портрет старухи – каждая морщина на полотне девочки с розовыми волосами рассказывала историю дольше жизни.

Чуть дальше бушевала абстракция в кислотных тонах, где лица растворялись в мазках – работа тихого парня из параллельного класса.

А в углу скромно прятался «Вальс осенних листьев» – нежная акварель худенькой девочки в очках, словно созданная кистью из воздуха и ностальгии.

Вдруг Сана хлопнула в ладоши.

– Эй, эй! Вы что, совсем забыли?

– О чём? – я нахмурилась.

В ответ Сана вытащила из сумки маленькую коробочку, перевязанную серебристой лентой.

7 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Конкурс

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Быть или не быть – вот в чём вопрос.

«Гамлет»

Уильям Шекспир

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Артем

В зале школьной галереи со стен, задрапированных чёрным бархатом, смотрели десятки работ – одни кричали яркими абстракциями, другие шептались пастельными пейзажами.

Паркет скрипел под ногами гостей, а из динамиков лилась мелодия Шопена. Её печальные ноты растворялись в гулком эхе сводчатых потолков.

Дарина стояла возле своей картины. Она была в простом голубом платье из струящегося шифона, которое делало её фигуру невероятно хрупкой, почти невесомой.

Я вдруг осознал, что впервые вижу ее в платье. Она всегда носила джинсы и бесформенные кофты, словно броню.

Теперь же она напоминала прекрасную героиню старинного портрета – прекрасную и обречённую. Но выражение лица – сосредоточенное, с тенью тревоги в уголках губ – выдавало её волнение.

Рядом, конечно же, был он.

Ястреб.

Он стоял вполоборота, демонстрируя идеальный профиль. Его взгляд скользнул по залу, задержавшись на мне. Уголок губы дёрнулся в едва заметной усмешке. Его рука легла на пояс Дарины, пальцы впились в ткань, оставляя морщины на идеальном шифоне.

Я крепко стиснул зубы, чтобы остаться стоять на своем месте.

– Дорогие конкурсанты, начинаем церемонию награждения! – голос ведущего (учителя рисования, а по совместительству и брата Кирилла) дрогнул от волнения.

Жюри, возглавляемое моим отцом, восседало за длинным столом, покрытым алой скатертью.

Отец, в своём фирменном тёмно-синем костюме, перебирал бумаги с видом человека, который считает минуты до конца нудного мероприятия. Его пальцы постукивали по столу, а взгляд то и дело скользил к часам – он ненавидел, когда что-то выбивалось из графика.

Рядом с ним сидел завуч по воспитательной работе, шепча что-то на ухо пожилой художнице в пёстром шарфе.

Один за другим объявляли номинантов, вручали грамоты, похлопывали по плечу.

– Третье место... – ведущий развернул конверт, и зал замер.

Я не слушал. Моё внимание приковала Дарина. Я наблюдал, как она кусает губу, как её пальцы нервно перебирают край платья. Она стояла, слегка сгорбившись, будто стараясь стать меньше, незаметнее.

– Второе место «Лучшая техника» – Кирилл Ястребов!

Зал взорвался аплодисментами. Ястреб кивнул и направился за грамотой. Дарина осталась стоять одна.

Я прижался к колонне, стараясь не попадаться ей на глаза. Её картина была освещена ярким светом.

«Новая реальность» – скромно гласила табличка. На холсте застыла огромная бабочка. Глаза бабочки – большие, миндалевидные – смотрели сквозь зрителя, словно видя что-то за гранью реальности.

Влажные, почти прозрачные крылья мерцали перламутром, каждый мазок передавал дрожь жилок, готовых рассыпаться от дуновения. У основания – кокон, чёрный и сморщенный, как обугленная кожа. Трещины на нём напоминали шрамы: рваные, неровные, сквозь которые пробивался тусклый свет.

Вокруг бабочки клубился туман – густой, сизо-лиловый, написанный так, что хотелось провести рукой, чтобы убедиться: он не настоящий. Но вдали, за пеленой, угадывалось солнце.

Потрясающе. Хотелось рассматривать эту картину бесконечно.

– Ну и главный приз жюри за эмоциональную глубину... – ведущий сделал паузу, заставляя зал затаить дыхание.

Дарина закрыла глаза, губы её шевелились беззвучно, будто молясь. Ястреб, вернувшийся с грамотой, сжал её локоть. Его пальцы впились в кожу, оставляя метку – моё.

– Первое место – Дарина Сладкова с работой «Новая реальность»!

Тишина.

На секунду.

8 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Награда

Я боролась с собой слишком долго

и больше не в силах скрывать –

ты свел меня с ума.

«Гордость и предубеждение»

Джейн Остин

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Мужчина в дорогом костюме, или, оказался спонсором этого конкурса.

Он приобнял меня за плечи. Широкая ладонь легла на мою кожу сквозь тонкий шифон, и от этого прикосновения по спине пробежали мурашки. Не от страха. От чего-то другого – странного, почти болезненного.

– Блестяще, Дарина. По-настоящему блестяще, – голос бархатный, с лёгкой хрипотцой.

В уголках его глаз собрались морщинки – редкие, словно нерешительные. Он улыбался. По-настоящему.

Андрей Александрович вручил мне грамоту и сертификат на довольно крупную сумму денег. Я широко раскрыла рот от удивления.

– Спасибо!..

– Фото на память и для школьной газеты! – закричала Сана, подталкивая Катю к сцене.

Все на сцене замерли для фото. Когда вспышка Катиного фотоаппарата ослепила зал, я закрыла глаза.

– Ты была великолепна, – сказал тихо Кирилл.

Когда шум и гул аплодисментов в зале стих, в проеме между рядами я заметила его – Артема. Он стоял, прислонившись к колонне, в черной кожаной куртке, с едва уловимой улыбкой на лице.

И все внутри меня сжалось. Я увидела его впервые за две недели. Но, кажется, прошла вечность.

Он подошел, когда зал опустел.

– Поздравляю, – произнес Артем, держа руки в карманах, словно боясь лишнего жеста.

– Спасибо, – ответила я холодно, вспоминая нашу последнюю встречу на гонке. – Зачем пришёл?

Его пальцы нервно перебирали ключи от байка.

– Уехать хочешь? – проигнорировал он мой вопрос.

Я засмеялась – резко, почти истерично.

– Ты издеваешься? После того, что…

Артем шагнул ближе.

– Забудь. Я был идиотом, – он запнулся, впервые за все время избегая моего взгляда.

– Куда уехать? – выдохнула я, чувствуя, как трещит лед вокруг сердца.

– А это важно?

– Дарин, тебя подвезти до дома? – крикнул Кирилл с дальнего угла зала.

Он помогал Алексею складывать стулья после конкурса, но его взгляд уже буравил Артема, словно предупреждая: не трогай её.

Я обернулась, пойманная между двумя мирами – между тем, что был безопасным, и тем, что снова тянул в пропасть.

– Прости, я…

– Я ее подвезу, – твердо заявил Артем, что совсем стерло улыбку с лица Кирилла.

– Увидимся позже, хорошо? – извиняющим тоном протянула я, почему-то чувствую себя перед ним виноватой.

– Да, конечно, – кивнул Кирилл, буравя Артема взглядом.

Артем решительно взял меня за руку. Его ладонь была шершавой, теплой, слишком знакомой.

А потом…

Город растворился за спиной, уступая дорогу полям, где высокие травы пели под рев байка.

Я вцепилась в Артема, чувствуя под пальцами жесткую кожу его куртки. Его спина – теплая, напряженная – была единственной опорой в этом бешеном танце скорости.

Мы мчались вперед, оставляя позади клубы золотистой пыли и гул городской суеты. Поля по сторонам сливались в размытое золотисто-зеленое полотно, а бездонное и яркое небо, казалось, опустилось так низко, что можно было протянуть руку и зацепить край облака.

Солнце палило немилосердно, оставляя на коже горячие поцелуи. Я закрыла глаза, вдыхая густой коктейль запахов – бензина, нагретого на солнце металла и чего-то неуловимо его: кожи, ветра, чего-то дикого и свободного.

9 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Наваждение

Она знала, что это опасно.

Но разве запретный плод

не самый сладкий?

Оскар Уайльд

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Артем снял с себя куртку и кинул её на траву, чтобы мы сели на неё.

Артем развернул пакет, протянул мне один бутерброд. Я откусила кусочек – хрустящий хлеб, соленый бекон, чуть подтаявший сыр.

– Вкусно? – спросил он, наблюдая за мной.

Я кивнула, с трудом прожевывая.

– Да. Спасибо.

Он хмыкнул, откинулся назад, опершись на локти. Солнце играло в его волосах.

– Я могла бы и не простить тебя, – сказала я тихо.

– Но простила?

Я подняла взгляд, изучая его лицо – эти резкие черты, будто высеченные из камня, упрямый подбородок с едва заметной ямочкой, губы, которые я помнила до каждой трещинки, до малейшего изгиба. Как они тогда обожгли меня, а потом – оттолкнули.

– Еще нет.

Он усмехнулся.

– Справедливо.

– Почему ты пришел сегодня? – спросила я наконец.

Артем медленно повернулся ко мне, и солнечный свет заиграл в его волосах.

– Потому что хотел прийти, – ответил он просто, как будто это объясняло всё.

Как будто этих четырёх слов было достаточно после двух недель молчания.

– Это свидание? – я нарочито подняла бровь, стараясь сохранить безразличный тон.

Он только пожал плечами, растягивая ткань футболки над напряжёнными мышцами плеч.

– Надеюсь, ты не рассчитывала на свечи, розы и пошлые комплименты? – он не сводил с меня глаз. – Не в моем стиле.

– А что в твоём стиле? – я не отводила взгляда, бросая вызов. – Притащить меня в чисто поле, накормить бутербродами и делать вид, что две недели не игнорировал меня?

Его глаза вспыхнули, и он резко наклонился вперёд, сократив расстояние между нами до минимума. Я почувствовала его дыхание на своих губах – тёплое, с лёгким привкусом мяты.

– В моём стиле, – прошептал он, – быть честным. Да, я облажался. Да, я вёл себя как последний мудак. Но если ты думаешь, что я просто так притащил тебя сюда...

Он не закончил фразу. Его рука поднялась, и шершавый палец медленно провёл по моей щеке, заставив меня вздрогнуть.

– Ты всё ещё злишься, – констатировал он.

– Блестящее наблюдение, – я попыталась съязвить, но голос предательски дрогнул.

Артём вздохнул. Его взгляд утонул где-то вдали, за озером.

И вдруг – резкое движение. Он повернулся ко мне, и прежде чем я успела что-то сказать, его руки обхватили моё лицо. Грубые пальцы впились в кожу, но сам жест был неожиданно нежным.

– А еще в моём стиле это, – прошептал он, и в его глазах вспыхнул опасный огонь.

И прежде чем я успела опомниться, я оказалась на спине прямо на его куртке. Я вскрикнула – не от страха, а от неожиданности, – но звук потерялся где-то между наших губ. А он уже прижал меня сверху – тяжелый, горячий, обжигающий.

Его сильные бедра надежно фиксировали мои непослушные ноги. Один его локоть уткнулся в землю рядом с моей головой, принимая часть веса на себя, но другая рука уже скользила по моему боку, обжигая кожу даже через ткань.

– Артём! – попыталась возмутиться я, но он перекрыл мои губы своим пальцем.

– Тише. Слушай.

И тогда я услышала – шелест травы, пение птиц, далекий гул поезда где-то за горизонтом. И его дыхание. Ровное, чуть учащенное.

Я замерла, глядя в его глаза. В них не было привычной насмешки – только что-то глубокое, почти уязвимое.

– У меня столько вопросов к тебя, – сказала я тихо. – И мне нужно их задать. Не может так больше… Где ты был две недели?

10 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сапфировые огни

Она больше не могла прятаться.

Кокон был разорван,

и теперь оставалось только лететь.

Харуки Мураками

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Я была полностью мокрая. Тонкое кружево трусиков промокло насквозь, и когда его большой палец случайно скользнул по внутренней стороне бедра, по спине пробежала горячая дрожь.

Он почувствовал это.

Его губы искривились в торжествующей ухмылке, не отрываясь от моих.

Его рука двинулась выше, и я закусила губу, чтобы не застонать, когда его пальцы скользнули по мокрому кружеву.

– Вот чёрт... – он выдохнул, и его дыхание обожгло мою шею. – Такая мокрая... Это всё для меня?

Я не успела ответить – его губы снова накрыли мои. В это же время его пальцы начали исполнять медленный, изощрённый танец – лёгкие круговые движения, чередующиеся с едва уловимыми надавливаниями, от которых сознание мутилось, а в висках пульсировала горячая кровь.

– Я... – голос сорвался на предательский стон, когда он нашёл особенно чувствительное место и слегка увеличил давление.

Волна удовольствия накатила с такой силой, что пальцы мои судорожно сжали его бицепсы, а ноги непроизвольно раздвинулись шире.

Он не торопился, растягивая каждое прикосновение, будто хотел запомнить каждую мою реакцию. А я могла только цепляться за его плечи, чувствуя, как теряю контроль над собственным телом.

– Если хочешь, чтобы я остановился, – прошептал он, но его пальцы продолжали свои мучения, – просто скажи.

Но его глаза, тёмные и бездонные, говорили другое – он знал. Знал, что я уже давно потеряла способность мыслить рационально. Что каждое прикосновение прожигало меня насквозь, оставляя только животную потребность в большем. Что мое тело, раскалённое до предела, уже не принадлежало мне.

Я впилась пальцами в его спину.

– Не останавливайся... – мой шёпот прозвучал хрипло, почти моляще. – Пожалуйста...

Я кусала губу, пытаясь сдержать стоны, но они вырывались наружу – тихие, прерывистые, позорно откровенные.

– Не зажимайся, – прошептал он, и его свободная рука потянулась к моему лицу, заставляя встретиться взглядами. – Я хочу слышать тебя. Хочу знать, что тебе нравится.

И в этот момент его палец наконец проскользнул под резинку, касаясь обнажённой кожи, и мир перевернулся.

Мир рассыпался на миллионы искр, каждая из которых прожигала кожу изнутри. Я вскрикнула, но звук потерялся где-то в его плече, куда впились мои зубы.

Тело выгнулось дугой, полностью отдавшись этому прикосновению, такому простому и такому невыносимому.

– Артём...

Каждый нерв будто оголился, превратив кожу в сплошную эрогенную зону.

Он наблюдал.

Пристально, неотрывно, фиксируя каждую дрожь, каждый вздох. Его дыхание стало неровным – горячие выдохи обжигали шею, смешиваясь с моими прерывистыми стонами.

– Вот так... – прошептал он хрипло, когда мои пальцы впились в его спину, оставляя следы. – Не сдерживайся.

И продолжил свои мучения – то усиливая давление, то едва касаясь, доводя до грани, но не отпуская в свободное падение.

Это было сладкой пыткой, от которой хотелось и плакать, и смеяться, и никогда не останавливаться.

Я почувствовала его возбуждение через тонкую ткань джинсов – жесткое, твёрдое, неумолимое, заставляющее сглотнуть ком в горле.

Когда его пальцы наконец ускорились, мир сузился до одной точки – жгучей, пульсирующей, готовой взорваться.

11 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Истина

Мы думаем, что знаем тех,

кто рядом с нами.

Но одна фотография

может перевернуть всю жизнь.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Донна Тартт

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

Я влетела на кухню со счастливой улыбкой на лице, размахивая свежим выпуском школьной газеты.

Газета, которую Сана с девчонками и Егором подготовила в рекордные сроки, была настоящим шедевром. Главной новостью, конечно же, стала моя победа в конкурсе. Я чувствовала себя героиней какого-то фильма, где все вокруг аплодируют, а камеры щелкают, сохраняя каждый момент.

На развороте красовались фотографии, сделанные Катей – не просто снимки, а настоящие произведения фотоискусства. На первой я стояла рядом со своей картиной, застывшая в ожидании. На ней прекрасно видно мое волнение и сжатые в кулаках руки, когда объявляли победителей.

На второй была фотография Кирилла, который занял второе место. Но это совсем не омрачило улыбку на его жизнерадостном лице.

И на третьей фотографии – спонсор этого конкурса, Андрей Александрович, поздравлял меня с победой. Он вручал грамоту в позолоченной рамочке и сертификат на довольно значительную сумму.

– Мам, я победила! – вырвалось у меня прежде, чем я успела переступить порог.

Мама, стоявшая у раковины с тарелкой в руках, замерла на мгновение, прежде чем осознала мои слова. Фарфоровая тарелка с громким плеском плюхнулась в мыльную воду, разбрызгивая пену по всей кухне.

Но ей было не до порядка – ее лицо озарилось такой радостью, что морщинки у глаз сложились в лучистые звездочки. Она радостно завизжала, а потом крепко стиснула меня в объятиях.

– Я знала! – воскликнула она. Она бросилась ко мне, и в следующий момент я уже задыхалась в ее крепких объятиях. – Дорогая, а я ведь говорила, что ты у меня самая талантливая!

В этот момент я поняла – вот оно, настоящее счастье. Не грамоты, не призы, а эти объятия, этот свет в глазах близких, это ощущение, что твой труд оценен по достоинству.

– Я до сих пор не могу поверить, – прошептала я, чувствуя, как слезы накатывают на глаза. – Это как сон.

Мама отстранилась ровно настолько, чтобы взять мое лицо в свои ладони. Ее пальцы, еще влажные от мыльной воды, оставили прохладные следы на моих горящих щеках.

– Девочка моя, ты точно заслужила эту победу! – её ладони легли на мои щеки. – Ты столько работала, столько сил вложила.

– Там такая большая сумма денег, – я выдохнула, ощущая, как гордость разливается теплой волной от макушки до кончиков пальцев. – Теперь точно не стоит переживать по поводу моего обучения в...

Мама не дала мне договорить, снова прижав к себе. Ее голос прозвучал прямо у моего уха, тихий и дрожащий:

– Даришь, я так горжусь тобой... Так безумно горжусь.

Она нежно провела рукой по моей щеке, смахнув оставшуюся слезинку

Я протянула ей газету, едва сдерживая лихорадочное возбуждение:

– Тогда тебе стоит скорее прочитать статью, которую написала Сана! Я там главная героиня выпуска... Прям звезда какая-то. Катя еще фоток наделала. Смотри скорей! – рассмеялась я, но мама уже листала страницы, ее глаза бегали по строчкам, а губы шептали: «Как красиво...», «Какая ты у меня...»

И вдруг…

Будто невидимая тень прошла по ее лицу. Я увидела, как ее взгляд застыл на одной из фотографий в нижнем углу разворота.

Улыбка медленно таяла. Ее губы слегка приоткрылись, брови дрогнули. Глаза широко распахнулись. Газета внезапно затрепетала в ее ослабевших пальцах.

Трещина.

Именно это слово мелькнуло, когда мамин взгляд упал на последний снимок.

Мама перевела испуганный взгляд с фотографии на меня и обратно. В ее глазах стояли слезы. Она замотала головой из стороны в сторону.

12 глава

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Страшная правда

Иногда самое страшное —

это не ложь,

а правда, которую ты

не хотел узнавать.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Стивен Кинг

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀POV Дарина

– Андрей Александрович? – непонимающе переспросила я. – Да... Представляешь, спонсором конкурса оказался отец Артема... Мама! Да что с тобой?

Ее лицо стало еще бледнее, если это вообще было возможно. Она смотрела на меня с таким ужасом в глазах, что мне стало страшно. Она прижала руку ко рту.

– Ох, родная... – она закачалась, и я инстинктивно подхватила ее. – Отец того мальчика? Про которого ты мне говорила?

– Мам, пожалуйста, скажи, что происходит! – в моем голосе уже слышалась паника.

– Отец... Артёма… – заикаясь, произнесла она.

– Андрей Александрович, – автоматически подтвердила я, ощутив, как тысячи невидимых иголок побежали по спине.

– Да... Андрей.. – она вторила мне бесцветным, безжизненным голосом. – Это твой отец, Даришь.

Тишина.

Не просто отсутствие звука, а оглушающий вакуум, в котором взорвалась бомба. Шум в ушах нарастал, превращаясь в рев океана, затягивающий в пучину.

Темнота заплясала перед глазами, сужая поле зрения до крошечного туннеля, в конце которого – искаженное страхом лицо матери. Пол под ногами потерял твердость, стал зыбким, ненадежным.

Андрей Александрович... Отец Артема... Мой отец?

Нет. Невозможно. Это ошибка. Жестокая, чудовищная ошибка. Совпадение. Имя, отчество... тысячи таких...

– Нет... – голос предательски задрожал. – Ты уверена? Может, это просто совпадение? Это не может быть правдой. Мам, ты ошибаешься!

Я почти кричала, цепляясь за соломинку неведения, отчаянно пытаясь оттолкнуть наступающую правду.

Но ее глаза – эти широкие, наполненные болью глаза – говорили об обратном. Никакой ошибки. Только горькая, разрушительная истина. Она медленно, с невыразимой скорбью покачала головой.

Две крупные слезы скатились по ее щекам, оставив влажные дорожки. Этот беззвучный плач был страшнее любых слов.

В этот момент что-то щелкнуло в моей голове. Браслет на запястье внезапно стал невыносимо тяжелым, обжигающе холодным. Но я не смела срывать его.

– Нет, Даришь, – прошептала мама. – Это он. Я... я не могу ошибаться.

Она опустилась на стул, словно ноги больше не могли ее держать. Ее руки дрожали, а глаза были полны слез. Я стояла перед ней, чувствуя, как мир вокруг рушится. Все, что было фундаментом, опорой, превратилось в зыбучий песок, затягивающий с головой.

– Но... как? – мой вопрос повис в воздухе, слабый и беспомощный. – Почему ты никогда... – голос сорвался.

– Он не знал о тебе, – мама провела рукой по лицу, смахивая слезы. – Мы... это было давно. Очень давно. Я была молодой, глупой девочкой. Верила... – она горько усмехнулась, звук был похож на хрип, – верила в сказки про любовь с первого взгляда. А потом он уехал... Исчез.

Мой взгляд упал на газету, валявшуюся на столе. На цветной фотографии – уверенный в себе мужчина с проницательным взглядом и легкой, чуть надменной улыбкой.

Андрей Александрович. Я всматривалась, впиваясь в черты. Лоб... Скулы... И особенно глаза. Янтарно-карие, с характерным разрезом.

Мои глаза!

Андрей Александрович. Отец Артема. И… мой отец.

Это означало, что Артем...

Нет! Нет, нет, нет.

Ледяная волна прокатилась по всему телу. Желудок сжался в тугой, болезненный узел, выжимая воздух из легких.

– Значит... – я сглотнула ком в горле. – Артём мой...

– Брат, – мама выдохнула слово, как приговор, и закрыла глаза, словно не в силах вынести мой взгляд. Ее плечи сгорбились под невидимой тяжестью.

Брат.

Слово-нож. Слово-яд.