В плену страсти

Глава 1.

Алиса

Мне семнадцать.
В этом возрасте обычно уже не удочеряют.
Нас не забирают. Нас дотягивают до восемнадцати — и выпускают в никуда.
Я это знала. Знали все.

Поэтому, когда в кабинет вошла Оливия Маршалл с улыбкой, которую носят на благотворительных вечерах, я даже не притворялась, что поверила в «тёплый дом».
Она подошла ко мне, склонилась в дорогом пальто, с ароматом французских духов и кольцом, стоившим, вероятно, больше, чем всё, что я когда-либо держала в руках.

— Алиса, милая. Ты готова?

Нет.
Но я кивнула.

Я оказалась в детском доме в пять лет.

Пять — это возраст, когда уже можешь запомнить лицо матери, но память стирает его слишком быстро, как мел на мокром асфальте: сначала глаза, потом голос, потом только цвет волос и ощущение, будто тебя больше никто не обнимет по-настоящему.
Не как воспитательница, не как нянечка, не как женщина, проходящая мимо и спрашивающая: «А как тебя зовут, солнышко?» — а как кто-то, кто не бросит.

Меня бросили.
Не специально.
Мои родители погибли при пожаре, а меня смогли спасти.

Мы жили в Лондоне, на Кэмден-Гроув, в старом кирпичном доме с облупившейся дверью, но уютом, который тогда казался вечным.
Как я понимаю сейчас, что мы не были богаты, но и не бедны.
Просто... обычная семья.
Мама пекла булочки с корицей по воскресеньям, папа носил нелепые очки и вечно забывал, где оставил ключи, а потом в один день всё сгорело.

Пожар начался ночью, я не помню дыма. Я помню кашель, крик, как меня несут куда-то в темноте.
А потом чужие руки, белый свет, и сирену.
И уже никто не говорит со мной голосом мамы.

В отчёте написали, что возгорание произошло из-за короткого замыкания. Наверное, так и было.
Многие скажут: в пять лет невозможно запомнить столько деталей.
А я вам скажу: если думаешь об этом каждый день — невозможно забыть.

Я перебирала эти воспоминания, как бусы, чтобы ничего не упустить, чтобы не стерлось.
Потому что это всё, что у меня осталось.

Родных у нас не было.
Во всяком случае, таких, кто бы захотел меня забрать.
Я не помню ни бабушки, ни дедушки, ни тёть с дядями, которые бы держали меня за руку и говорили: «Ты не одна».

Может, кто-то и был.
Просто не посчитали нужным.
Не захотели.
Не пришли.

В приюте мне никогда не говорили ничего.
Ни имён, ни адресов, ни историй.
Только одна фраза, снова и снова:
— Всё сгорело, Алиса, и тебя чудом спасли.

Я выросла среди таких же, как я — потерянных, голосистых, диких в своём желании быть замеченными.
Те, кто дрался за игрушки, не потому что они были нужны, а потому что хоть кто-то должен был услышать: я есть.
Я тоже здесь и я живая.

И с каждым годом становилось всё тише.
Не вокруг — внутри.
Внутри меня.

Когда мне было семь, я уже знала, как не плакать ночью.
Когда стало десять — как воровать у старших сигареты, чтобы иметь чем занять руки, пока не уйдёт тревога.
К пятнадцати я научилась быть удобной.
Не потому что хотела, а потому что неудобных никто не берёт.

А теперь семндцать и меня «взяли».
Меня, на которую не смотрели на Днях открытых дверей, когда миловидные семьи с детьми приходили выбирать себе «малыша» с глазами побольше и прошлым поменьше.
Меня, которая стояла в углу, скрестив руки на груди, потому что уже тогда знала: я здесь до конца.

Поэтому, когда они сказали, что «Оливия и Генри Маршалл хотят тебя удочерить», я сначала рассмеялась.
Тихо. В лицо психологу.
А потом — села на кровать и час просто смотрела в окно.
Потому что не знала, как себя вести, что чувствовать и чувствовать ли вообще.

Они пришли сами. Не просто подписали бумаги , а пришли ко мне. Сели напротив, принесли коробку с пирожными, к которым я не притронулась.
Оливия всё время смотрела на меня, как будто я её собака, которую она нашла на улице: грязную, царапанную, но «в ней есть потенциал, Генри».
Он — молчал. Как будто не хотел здесь быть. Как будто всё это — формальность.

Я не верила им. Ни одной их фразе.
«Мы хотим подарить тебе дом».
«Ты достойна любви».
«Ты теперь часть нашей семьи».

И вот сейчас, сидя в машине, где кожаные сиденья пахнут чужой жизнью, я смотрю в окно на Лондон, мимо которого мы едем — и не чувствую, что еду домой.
Потому что слово «дом» для меня — это щель в стене, в которую ты прячешь спрятанные деньги.
Это подушка, под которой нож.
Это свои шрамы, которые ты гладишь пальцами, чтобы напомнить себе: ты ещё здесь.

— Мы почти приехали, — говорит Оливия с переднего сиденья, и её голос звучит так, как будто это реклама благополучия.

Я не отвечаю.
Потому что если скажу хоть слово может сорваться что-то важное.
Что-то, что они не должны знать.
Никто не должен знать, что внутри меня — не миловидная девочка, а крик, завёрнутый в улыбку.

Дом оказывается таким, каким я его представляла.
Большой и безупречный. С фасадом, где даже щебень на дорожке, наверное, выложен по схеме архитектора.
Они живут не в доме. Они живут в публичной идее о доме.
Он как витрина. Прозрачный. Безопасный. И безумно дорогой.

Во дворе — бассейн, размером почти с наш старый спортзал, который был в приюте. Вода в нём синяя, как небо на рекламных буклетах. Зачем там вода? Сентябрь на дворе, разве кто-то купается в бассейне на улице осенью? Ну, да ладно. Вокруг — идеально подстриженные газоны, мраморные фигуры, как будто случайно разбросанные по территории, и кусты, выстриженные в форме чего-то японского. Или французского. Или просто дорогого.

Гараж больше, чем весь наш приют, видимо там много машин.

Перед входом — огромные двери, тяжёлые, как вход в музей.
Их открывает не хозяин, а мужчина в чёрной форме. Он молча кивает мне, не произнося ни слова. Я прохожу мимо, чувствуя себя посылкой, доставленной не по адресу.

Глава 2.

Проснулась я от утреннего света, мягко пробивавшегося сквозь плотные шторы. В доме было удивительно тихо — ни топота, ни стука дверей, ни голосов. Такая тишина была непривычной после приюта, где с утра все бегали, кричали, переругивались за очередь в душ.

Я перевернулась на спину и посмотрела в потолок. Было странное, непривычное чувство… лёгкости? Спокойствия? Или просто хорошо спала в первый раз за долгое время?
Повернув голову, увидела на прикроватной тумбе свой новый телефон. Белоснежный, гладкий, как игрушка. Привыкнуть к мысли, что он теперь мой, было всё ещё сложно.

Экран загорелся: новое сообщение.
Отправитель — Мия.

"Ну как ты там, богатая наследница? Уже нашла свою комнату с джакузи?"

Я улыбнулась, сразу вспоминая её веснушки и наглую ухмылку. Ответила:

"Да, уже проснулась. Комната есть, джакузи нет. Но ванна — бомба. И всё слишком тихо."
"Ты скучаешь?"

"Немного. Но вроде всё нормально. Потом расскажу больше."

Пока мы переписывались, я услышала лёгкий стук в дверь.
— Алиса, доброе утро! — это была Оливия. — Через сорок минут выезжаем. Надеюсь, ты не забыла?

— Нет-нет, помню, — крикнула я в ответ.

Она говорила про сегодняшний шопинг — наш с ней «девичий день». Вчера за ужином она предложила это как способ развеяться и получше узнать друг друга. Тогда мне это показалось немного странным, но теперь, после вечеринки и всех эмоций, я чувствовала, что прогулка с ней мне действительно нужна.

Я встала, прошла в ванную. Вода ободрила, мысли прояснились. Вытершись, я переоделась — выбрала удобный бежевый костюм, белые кроссовки и длинное пальто. Волосы распустила. Макияж? Нет. Может, чуть позже — если Оливия решит устроить мастер-класс.

Когда я спустилась вниз, Оливия уже стояла в холле.
— Готова? — спросила она, изучающе посмотрев на меня и улыбнулась.
— Более чем.
— Отлично, вижу ты в настроении.

Я кивнула.

Оливия взяла ключи от машины и, улыбнувшись, обернулась ко мне:
— Я предлагаю начать наш день с завтрака. В ресторане, конечно. Сегодня — всё, что ты захочешь, Алиса.

Я слегка растерялась, но улыбнулась в ответ.
— Всё, что я захочу? Даже вафли с мороженым и карамелью?
— Хоть два порции, — рассмеялась она. — Сегодня ты не думаешь ни о правилах, ни о диетах. Просто наслаждайся.

Мы вышли из особняка, и утренний воздух Лондона приятно обжёг щеки. День обещал быть солнечным, как редкий подарок осени. Когда мы сели в машину, я поймала своё отражение в стекле: распущенные волосы, спокойное лицо, без следов вчерашних переживаний. Странно… но мне действительно стало легче.

— Ты хорошо спала? — спросила Оливия, пристёгивая ремень.
— Лучше, чем когда-либо, — честно призналась я.
— Это хорошо. И знаешь, я хочу, чтобы таких ночей у тебя было много. Не будем спешить. Сегодня просто день девочек. Ты заслуживаешь его.

Я молча кивнула, глядя на проезжающий мимо город. Да, день только начинался — и, может быть, сегодня я наконец перестану чувствовать себя гостьей в своей новой жизни.

Вот уже и прошло несколько часов, а нас будто и вправду кто-то носил по городу — то бутики, то кафе, то парфюмерные лавки, и даже один арт-магазин, куда Оливия зачем-то захотела заглянуть. Мы будто бы гуляли не по Лондону, а по какому-то фильму о красивой, насыщенной жизни.

Ресторан, в который мы заглянули с утра, назывался "The Willow Garden". Очень уютное место, с мягкими креслами, латунными люстрами и кленовыми сиропами на каждом столике. Там мне разрешили заказать вафли с мороженым, и я выбрала клубничное, а Оливия — авокадо-тост с лососем. Мы говорили о вещах, которые я хочу попробовать, о фильмах, которые я не смотрела, и о том, как она с Генри путешествовали по Европе.

Потом были бутики. Хоть я и настаивала, что у меня уже есть одежда — целая гардеробная! — и всё это, по сути, ей же и пришлось покупать, но Оливия лишь махнула рукой и сказала:
— Всё это выбирала я, а не ты. Сегодня ты примеряешь то, что нравится тебе. Я просто рядом.
Эти слова как-то особенно глубоко врезались. Мне стало по-настоящему приятно. Тепло. Забота, о которой я даже не просила, но которая была настоящей.

Мы накупили косметики — половину названий я даже не знала. Мне объяснили, что где и для чего, но всё равно, пока это была какая-то другая вселенная. Оливия помогала выбирать оттенки, терпеливо объясняла, как наносить хайлайтер, а потом мы выбрали духи. Такие нежные, лёгкие, будто запах утреннего воздуха с нотками цветущей груши. Я влюбилась в них с первого вдоха.

Когда мы уже собирались ехать домой и я села в машину, свернув пакеты под ноги, что-то внутри меня подсказало: спроси. Сейчас.
— Оливия… — я сказала немного неуверенно. — Я не хочу лезть не в своё дело, но… за ужином… Адам упомянул Сэма. Это ваш сын?

Она немного замолчала. Не отвернулась, не стала избегать взгляда, просто сделала глубокий вдох и кивнула.
— Да. Наш Сэм. Он умер год назад. Ему должно было исполниться восемнадцать этим летом.

Внутри у меня что-то болезненно сжалось.
— Он… он тоже был усыновлён? — тихо спросила я.
— Нет, — мягко ответила Оливия. — Он наш родной. Очень добрый, светлый мальчик. Но… с раннего детства у него был рак желудка. Мы почти всё время проводили с ним в больницах. Он боролся, Алиса. Мы боролись все. Но…

Она не закончила. И я не настаивала. Просто молча кивнула, глядя в окно.
— Когда он ушёл, — продолжила Оливия, — в доме стало… пусто. Но не потому, что он занимал место. А потому, что он был — душой. Мы с Генри решили, что, возможно, мы не сможем больше быть родителями так, как раньше. Но мы можем подарить кому-то шанс. Жизнь. Семью. И это была ты.

Я смотрела на неё, не зная, что сказать. Горло сдавило. Я не плакала, но чувствовала, как где-то внутри что-то надломилось.

— Спасибо, — только и смогла я выговорить.
Она просто погладила меня по плечу и тихо добавила:
— Нет, Алиса. Это тебе спасибо, что ты вошла в наш дом.

Глава 3.

Я проснулась от мягкого стука в дверь и тихого голоса.

— Мисс Алиса, завтрак уже подают. Все внизу ждут вас.

Это была миссис Хардинг — стройная женщина средних лет с безупречным вкусом и лёгкой улыбкой.

— Спасибо, миссис Хардинг, — я села на кровати, чувствуя в голове остаточную тяжесть после вчерашних мыслей, от которых никак не удавалось отвлечься.

Сегодня мне восемнадцать. Цифра, которая казалась когда-то ключом к свободе. Но теперь я не была уверена, что хочу открывать эту дверь.

Я глубоко вдохнула и поднялась. Внизу пахло свежим кофе и тостами с джемом. Слишком уютно для того, чтобы казаться настоящим.

Большая гостиная была залита утренним светом. За длинным столом уже сидели все: Оливия, утончённая и собранная, что-то рассказывала Генри. Адам стоял у окна, и, когда наши взгляды встретились, он улыбнулся чуть теплее обычного. В этом молчаливом моменте я поймала что-то похожее на поддержку.

Я заняла место напротив него. Вокруг царила почти семейная атмосфера, и всё же внутри меня сидала мысль: они забыли.

— Алиса, — Генри посмотрел на меня с мягкой улыбкой, — как ты себя чувствуешь в нашем доме? Прости, что я мало бываю, всё работа.

— Всё в порядке, — я кивнула. — Главное, что вы есть.

Он благодарно улыбнулся. Адам бросил на меня короткий взгляд, будто хотел сказать: я вижу больше, чем ты думаешь.

— Давай перейдём на «ты», — предложила Оливия. — Мы же теперь семья.

Я кивнула, но внутри всё равно щемило. Семья. Сегодня мне восемнадцать, и ни один из них этого не произнёс.

Разговор за столом быстро перешёл на Адама, его планы, школу, планы Генри. Я молча ела круассан, пытаясь не выдать, что меня гложет.

Когда завтрак закончился, я поднялась к себе. Телефон завибрировал.

Эмили:
«Крошка, скажи, что сегодня будет вечеринка в честь твоего совершеннолетия? Балконы, шампанское и танцы до утра!»

Я усмехнулась и набрала в ответ:

Я:
«Скорее торт с одной свечкой. И никто даже не вспомнил».

Через минуту пришёл ответ:

Эмили:
«Ну тогда я напомню за них. С днём рождения, малышка. Сегодня ты взрослая, можешь спать без трусиков».

Я задержала дыхание, читая её слова. Внутри стало теплее, но ненадолго.

Потом я написала Мие. Мы всё реже общались, но молчание казалось ещё больнее.

Я:
«Сегодня мне восемнадцать. Представляешь?»

Она ответила почти сразу:

Мия:
«Восемнадцать… Ты теперь официально взрослая. А для меня всегда та же Алиса, которая могла за три минуты выломать дверь в прачечной. Береги себя».

И сердечко. И лисичка. Больше ничего.

Я долго смотрела на экран, потом отложила телефон и уставилась в потолок.

Восемнадцать. В приюте я думала, что этот день станет рубежом. Что я выйду из стен, которые держали меня, и вдохну полной грудью. Но теперь я сидела в доме, где стены были выше, а правила — строже.

И да, мне было немного больно. Но я знала: это не конец. Это начало.
Восемнадцать — не свобода. Это ответственность. Это выбор. Это точка, с которой назад дороги нет.

И завтра, когда я войду в Wellington Academy, я буду не просто новой ученицей.
Я буду их фамилией. Их отражением. Их тайной.
А сегодня — всего лишь девочка, которая впервые по-настоящему почувствовала, что выросла.

Вечером, когда я уже почти смирилась с мыслью, что этот день пройдёт тихо и чуждо, Оливия постучала в дверь.
— Алиса, спустись, пожалуйста. У нас… кое-что для тебя.

Я настороженно поднялась и пошла вниз.

Гостиная была неузнаваема: мягкий свет гирлянд, вазы с белыми розами, маленький торт на столе, украшенный ровно восемнадцатью свечами. Генри стоял рядом с бокалом шампанского, а Адам лениво развалился в кресле, но с хитрой улыбкой.

— С днём рождения, Алиса, — сказала Оливия, и её голос на этот раз звучал неформально. Теплее. — Мы не забыли. Мы просто… хотели сделать это правильно.

И тут я услышала звонкий смех.

— Ну что, именинница, думала, я пропущу такое?

Эмили. Она буквально выпрыгнула из-за спины Генри, в блестящей куртке и со своей фирменной улыбкой «всё будет весело, хочешь ты этого или нет».

— Сюрприз, малышка! — она обняла меня, пахнущая ванилью и дерзостью.

Я стояла, растерянная, но внутри всё-таки потеплело.

Адам хмыкнул:
— Ну всё, теперь дом точно взорвётся. Надеюсь, стены выдержат твоих подруг.

Оливия бросила на него взгляд, полный укоризны, но на этот раз я только недоверчиво улыбнулась. Подруг?

— Алиса, — сказала она чуть мягче, чем обычно. — У нас есть для тебя маленький сюрприз.

Она переглянулась с Генри. Дверь в гостиную открылась — и вошла Мия.

Я замерла.

— С днём рождения, лисичка, — тихо сказала она, но в её голосе было больше, чем в любых свечах или розах.

Эмили прыснула от восторга:
— О, теперь я точно знаю, что вечеринка будет легендарной.

Я смотрела на Мию и не верила глазам. Казалось, сердце сжалось, а потом распахнулось. Это был не просто сюрприз. Это был кусочек моего настоящего дома, которого мне так не хватало.

Я бросила взгляд на Оливию и Генри. Их лица были спокойны, но в глазах читалось: «Мы старались».
И в этот момент я впервые за весь день почувствовала, что меня действительно увидели.

Миссис Хардинг уже ждала, и стол, накрытый к ужину, выглядел так, словно его готовили для журнала. На белоснежной скатерти сияли хрустальные бокалы, фарфоровые тарелки, серебряные приборы. В центре — торт, украшенный тонкими свечами, по бокам — вазы с розами и закуски: тарталетки с лососем, мини-круассаны, клубника в шоколаде, канапе. Воздух пах и праздником, и контролем — всё слишком идеально.

Мы расселись. Оливия — безупречная, в мягком шёлке цвета шампанского. Генри — в строгом костюме. Эмили блистала, как всегда, с яркой помадой и в платье с пайетками.

Глава 4.

Я проснулась до будильника.

Комната была погружена в серый предрассветный полумрак — свет ещё не проник сквозь шторы, но воздух уже был другим. Настороженным. Слишком свежим. Как будто сам дом знал: сегодня что-то изменится.

Сегодня — школа.
Новая. Чужая. Слишком элитная, чтобы быть настоящей.

Я лежала, не двигаясь, слушая, как где-то внизу скрипит лестница — кто-то из персонала уже начал свой день. Всё по расписанию. Всё идеально. А я — нет.

Поднявшись с кровати, я подошла к окну и распахнула шторы. Сад утопал в лёгком утреннем тумане. Газоны всё такие же ровные, как по линейке. Всё слишком чисто. Слишком тихо. Как и я — снаружи.

Я подошла к шкафу.
Что надеть?
Как выглядеть, чтобы они не съели меня, но и не подумали, что я пытаюсь быть «своей»?

Рука потянулась к чёрным прямым брюкам и свободной белой рубашке — чисто, просто, немного хищно. Стиль «я здесь по ошибке, но укусить могу».
Я уже почти надела это, когда вспомнила: форма.

Форма в Wellington — обязательна.
Чёрный пиджак с гербом школы на груди. Белая рубашка. Юбка до колен или строгие брюки. Чёрные носки. Туфли — без каблука, но приличные.
Официально — «smart classic». Неофициально — «добро пожаловать в дресс-код привилегий».

Я вздохнула и вернулась к нужной секции шкафа.
Пиджак висел идеально выглаженный, с биркой внутри: Wellington Academy Uniform Department. Новый. Никем не ношеный. Ещё не мой.
Конечно, его купила Оливия. Без меня, без вопроса, просто по размеру.
Даже форма — не мой выбор. Отличное начало.

Я надела её.
Рубашка колола под горлом. Юбку заменила на брюки — по уставу разрешено.
Волосы оставила распущенными — пусть хоть что-то будет настоящим.
Лицо — без макияжа. Пусть смотрят в глаза. Там всё и так написано.

Когда я спустилась вниз, на кухне уже был Адам.
Он сидел за высоким барным стулом, в сером худи и джинсах, с чашкой кофе в руках и планшетом на коленях. На экране мелькали цифры, графики, какие-то экономические таблицы.

— Рано для лекций, — заметила я, проходя мимо.

Он не поднял головы.
— Экономика не спит, новенькая. А в UCL преподы особенно мстительные по утрам.

Я подошла к кофемашине, чувствуя, как его взгляд всё же скользнул по мне.
С головы до ног. Внимательный. Чуть ленивый. Чуть насмешливый.

— Не знал, что ты теперь фанатка школьной моды, — пробормотал он.

Я повернулась, не торопясь.
— Не я это выбрала.

Он приподнял бровь.
— Мама?

— Кто ж ещё. Наверное, купила весь комплект вместе с будущими оценками. Всё подошло. Как будто она знала, в чём мне будет удобно ненавидеть этот день.

Он усмехнулся.
— Добро пожаловать в мир, где даже твою длину рукавов знают лучше тебя.

Я кивнула — точно, он же учится на экономическом факультете университета. В другом мире. С расписанием, экзаменами, группами, где никто не смотрит на тебя, как на новенькую из ниоткуда.
Он уже встроен в систему.
А я — даже на порог ещё не зашла.

— Ты не едешь со мной? — спросила я как-то машинально.

Адам взглянул, приподняв бровь.
— Хочешь, чтобы я отвёз тебя в школу, как горничная с принцессой на бал?

— Хочу, чтобы рядом был хоть кто-то, кто знает, как выжить в этом мире.

Он поставил чашку на стол и встал.

— Ладно. Уговорила. В школу — довезу. Но только до ворот. Дальше — ты сама. Это как в зоопарке: клетки открываются — и пошла адаптация.

Я закатила глаза, но внутри будто стало… легче.
Он по-прежнему язвит.
Но хоть кто-то будет рядом.

В этот момент послышались шаги — лёгкие и деловые.
Оливия спустилась по лестнице первой, за ней — Генри. Идеальная семейная хореография.

Оливия замерла на пороге кухни и посмотрела на меня с теплотой, в которой всегда прятался контроль.

— Боже, Алиса… тебе так идёт эта форма, — сказала она мягко. — Ты выглядишь именно так, как должна: уверенно, умно, достойно.

Генри кивнул, оценивающе, но без холодности:
— Очень элегантно. Я бы сказал — лучший образ ученицы Wellington из тех, что я видел за последние годы.

Я почувствовала, как скулы невольно напряглись.
«Образ».
«Должна».
«Идёт».

Словно они нарядили меня в чужую кожу и искренне радуются, как она сидит.

Я опустила глаза в кружку.
— Спасибо, — сказала тихо. — Надеюсь, она выдержит первый день.

Оливия подошла, поправила мне воротник.
— Не переживай. В этой форме ты не просто впишешься. Ты будешь выделяться. Правильно выделяться.

Адам фыркнул.
— Вот чего-чего, а вливаться в массы ей точно не грозит.

— Адам… — предостерегающе сказала Оливия, но он уже встал, отставив чашку.

— Пошли, новенькая. Пора в бой. Пока ты не слилась с мраморной столешницей от волнения.

Мы вышли на крыльцо.
На улице было прохладно — осенний Лондон дышал утренним туманом и ожиданием.
У дороги стоял белоснежный Porsche, блестящий, как вызов. Боже... сколько у них люксовых машин, я наверное, никогда к этому не привкну. Нужно заглянуть в их гараж, хотя бы посмотреть на эту роскошь. Или наш гараж... Там теперь стоит и моя машина... моя машина. Я до сих пор в это не верю.

Адам молча открыл пассажирскую дверь.
Я села, чувствуя, как внутри всё сжимается: пальцы рук, плечи, желудок.
Он завёл мотор. Мы тронулись.

Музыка в машине играла негромко — какой-то уверенный ритм без слов. Я смотрела в окно, стараясь не думать.
Но чем ближе мы подъезжали к Wellington Academy, тем сильнее било сердце.

— Дыши, — сказал Адам, не глядя на меня.

— Я дышу.

— Нет. Ты сжалась, как перед приговором.

— Может, это и есть приговор.

Он усмехнулся.
— Если кто-то обидит — пиши мне. Только без истерик. Я люблю знать, во что ввязываюсь.

— А если никто не обидит?

— Тогда тебе повезло. Но всё равно пиши.