В постели с бандитом

Глава 1

– Я её заберу, – звучит голос мужчины, от которого я пряталась два года. – Я сам с ней разберусь.

Вот что может быть хуже, чем тебя похитила гора амбалов? Причём из-за ошибочки, приняв меня за другую!

Подумаешь, чуток по их тайным офисам гуляла… Так я пряталась!

От того самого мужчины, который сейчас меня забрать хочет!

Так что да, вот это – встретить свой кошмар случайно – гораздо страшнее!

Мне достаточно его голоса, чтобы узнать. Низкого, вкрадчивого. Столь властного, что внутри всё сжимается.

Эти рычащие нотки, приправленные бархатной хрипотцой, я узнаю из тысячи.

Вскидываю голову, всё ещё теша себя надеждой, что это мираж. Просто нервы натянулись, и вместо дрожи – галлюцинации выдают.

Но одного взгляда достаточно, чтобы мой мир разрушился. Это он!

Мой кошмар стоит в человеческом обличии возле входа. На нём тёмный, дорогой костюм.

Сто процентов сшитый на заказ, чтобы вместить его широкие плечи. Ткань ложится так, что видно каждое движение мышц под ней.

И не сказать, что он перекаченный… Но при этом мускулы у него крупные, канаты натянутые.

Сила чувствуется в каждом движении. Животное нутро, притаившееся под гладкой обёрткой цивилизованного мужчины.

Мужчина ухмыляется. Уголки его губ подрагивают, но там нет ни намёка на веселье.

Эта фальшивая мягкость, которой я боюсь до дрожи. Улыбка, за которой он прячет острые зубы.

Оскал.

Его тёмные глаза смотрят тяжело, придавливая к месту. Прожигают насквозь.

Он изучает меня, но во взгляде нет ни капли эмоций. Только холодное, почти ленивое любопытство и уверенность хищника.

Который видит свою добычу и знает: она уже никуда не денется.

Меня трясёт. Внутри оплетает страх, смешанный с трепетом. Таких людей, как он, нельзя не бояться.

Буквально все инстинкты ощетиниваются, мигают звёздочками, веля бежать.

Только вот незадача. Я сижу на полу и связана. И чертов кляп во рту, мешающий страху вырваться криком.

Поэтому я делаю единственное, что могу.

Начинаю мычать в панике и стремительно отползать. Едва не прыгаю, отталкиваясь попкой, стараясь убраться подальше.

– Вот это кино, – посмеивается другой мужчина. – На меня давненько таких реакций не было.

Кажется, его называли Варвар… Или Вандал… Или черт разберёт этих бандитов с их кличками!

Но имя моего кошмара я знаю идеально. Среди ночи выведу вслепую.

Мансур.

Жестокий, необузданный, неконтролируемый. Я видела, как легко он может сломать человека.

У него нет ни жалости, ни сострадания. И в прошлую нашу встречу, он обещал, что разберётся со мной.

Заставит заплатить за то, что я сделала.

– Мансур, – продолжает усмехаться мужчина. – Чё ты такого сделал, что девка сейчас отключится?

Ничего я не отключусь! Обморок у меня по плану. Вот отрублюсь, они потеряют бдительность…

И червячком я уползу на свободу!

Истерика вонзает острые зубы сильнее, заставляя глупые идеи выстраиваться в голове.

Я умею выживать! Я два года от него пряталась, но теперь все планы просто взрываются, раня изнутри.

– У нас своя история, – скалится Мансур. – Хочешь ответов? Отдай мне её. Я дам тебе нужную информацию, Вар.

– Торгуешься? – хмыкает Вар. – Интересно.

– Сделку предлагаю. Тебе нужны данные на моего отца. Мне – она. Честный обмен.

Они ещё о чём-то переговариваются, а у меня всё кипит внутри. Нет-нет-нет!

Можно мне там ещё пыток? Допросов? Да хоть разборки со всей этой толпой громил!

Но только не Мансуру! Нет!

Слёзы режут глаза, накатывая. Картинка расплывается, но я упрямо слежу за мужчинами.

Сейчас решается меня судьба!

Мансур проводит по своим чёрным, короткостриженым волосами. Взмахивает крупной ладонью, что-то объясняя.

Я жадно считываю каждое его движение. Как натягиваются вены на загорелой коже. Как рубашка сильнее обхватывает его бицепсы.

Мансур скалится, отчего его скулы становятся острее. Щетина выделяется сильнее.

– Ладно. Давайте, – Вар кивает своим громилам. – Развязывайте её.

– Зачем? – хмыкает Мансур. – Так оставьте. Связанная она мне нравится больше. Сразу к делу перейдём.

Его опасный взгляд припечатывает к меня месту. Огоньки, вспыхнувшие на дне темноты, обжигают.

Обещают, что ничего хорошего меня не ждёт.

Мужчина начинает двигаться в мою сторону. Всё внутри скручивает. Воздух превращается в пар, прожигающий лёгкие.

Каждый шаг Мансура тяжёлым эхом отбивается от стен. Рёбра хрустят от быстрых ударов сердца.

Глава 2

Меня усаживают в машину. Руки стянуты за спиной, грубый канат впивается в запястья, оставляя зудящее, горячее жжение.

Прохладный воздух в салоне бьёт в лицо, но мне не легче. Он не освежает, а наоборот давит, душит.

Воздух чужой. Машина чужая. И каждый вдох отдаётся страхом, будто в лёгкие вместо кислорода вкачивают паническую дрожь.

Меня колотит так, что зубы стучат, будто я оказалась на морозе. Но это не холод. Это Мансур.

Он – причина, по которой меня трясёт до омерзительной слабости. Он нашёл меня.

После более двух лет бегства, ночей, когда я спала в одежде, готовая сорваться и уехать в другую страну…

Всё было зря. Я в его руках.

Я столько старалась, думала, что смогу перехитрить его. Что эти фальшивые имена, новые адреса, бесконечные переезды дадут мне фору.

А он забрал меня! Ещё и не специально! А по нелепому стечению обстоятельств!

Ну почему жизнь меня настолько не любит?

Черт! Шайс!

Паника ползёт по телу липкими щупальцами, обвивает горло. Как спастись? Как сбежать?

Возможно ли вообще сбежать от этого чудовища?

Мансур – жестокий, дикий, с этой своей фальшивой мягкостью.

Он может говорить красиво – так, что сердце в груди глупо вздрагивает, веря хотя бы в каплю человечности. Но это ложь.

Я знаю это как никто лучше.

Я помню, как его руки мягко заправяли мне прядь за ухо. Пальцы такие тёплые, осторожные, будто боялся причинить боль.

Его глаза смотрели почти нежно, как будто в них на миг проскользнул человек, а не зверь. Но потом…

Потом эти же пальцы впились в моё запястье, так сильно, что кости затрещали. Его голос, бархатный и тягучий, стал ножом: он говорил ужасные вещи, угрожал, каждое слово врезалось под кожу.

А взгляд… Господи, этот взгляд! Словно он заранее представлял, как будет душить меня. Как я буду биться, хрипеть, а он – смотреть.

От нежности до жестокости – одно мгновение. Одна моя ошибка. Один его взгляд, обещающий расправу.

Вот не зря фрау Мюллер говорила, что нельзя сближаться с теми, кто приезжает в больницу.

«Дистанция, девочка. Никаких личных разговоров. Лечить души – не наша задача».

Плохое-плохое решение!

Я же тогда решила, что она преувеличивает. Что фрау просто строгая, старой закалки. Но знала бы она, как близко была к правде…

Как плохо, плохо всё закончилось!

Ведь тот, с кем я позволила себе чуть больше, чем дежурную улыбку… Стал моим кошмаром.

Если бы фрау тогда знала, она бы сгноила меня в прачечной, заставила таскать мокрые простыни до посинения пальцев.

Лишь бы отбить у меня желание смотреть в глаза кому-то вроде Мансура.

Я встряхиваю головой, словно могу сбросить это наваждение. Хватит. Это в прошлом.

Фрау Мюллер, её наставления, разговоры в саду на перерывах, запах антисептика и стерильности… Та больница, где я впервые столкнулась с Мансуром…

Всё в прошлом! Там воспоминаниям и следует оставаться.

Щёлкает замок, и дверь машины хлопает так громко, что я вздрагиваю, будто это выстрел.

Воздух тут же сжимается, становится тесным, тяжёлым. Мансур садится рядом, и мир будто меняет плотность.

Всё пространство заполняется им. Мужчина бросает на меня тяжёлый взгляд. И всё. Этого достаточно, чтобы меня скрутило внутри узлом.

Его глаза смотрят не на человека, они смотрят на добычу.

Он ничего не говорит. Но и не нужно. Его слова о том, что будет трахать меня, пока не надоест, продолжают звенеть в голове.

Каждое биение сердца – отзвук этой фразы. Она впилась, словно клеймо, и теперь горит под кожей.

Я дрожу. Его близость давит, словно я оказалась в клетке, где воздуха меньше, чем нужно для жизни.

Мансур ухмыляется. Медленно, беззвучно, словно ему даже не нужно усилий, чтобы заставить меня трепетать.

Он видит, что я дрожу, что мне плохо, и это его забавляет. А потом – отворачивается. Будто я уже не стою внимания.

– Домой, поехали, – бросает он водителю, и эти два слова звучат как приговор.

Тишина в салоне становится невыносимой. Она давит сильнее крика.

Я задыхаюсь от близости Мансура. От запаха. Парфюм мужчины заполняет весь салон.

Он тяжёлый, густой, смолистый. Смесь мускуса, кожи и дубового моха. Словно Мансур даже ароматом хочет давить.

Я знаю этот аромат. И ненавижу себя за то, что помню – там, у самой кожи, пахнет лапсангом.

Чай с примесью дыма. Запах тягучий, травянистый, дурманящий. Окутывающий так, что ноги подгибаются.

Ненавижу, что помню. Что знаю, какой у этого аромата вкус, если прижаться губами к его шее.

Глава 3

Мансур приближается ко мне. Шаг за шагом. Каждый его шаг будто давит на грудь, вытесняет воздух из лёгких.

Я отступаю, ноги подламываются, цепляются за край ковра. И я заваливаюсь назад, падаю в мягкое кресло.

Подушка пружинит, удар отдаётся по телу вибрацией, будто волна проходит сквозь кости.

Я ёрзаю, пытаюсь найти опору, но кресло затягивает, как ловушка. Паника давит, взгляд мечется.

Мансур останавливается совсем близко. Наклоняется, опирается ладонями на подлокотники.

Его руки широкие, сильные, жилы проступают под кожей. Рубашка натягивается на плечах, мышцы напрягаются, играют, будто в любой момент он может разорвать ткань одним движением.

Его лицо так близко. Чёткие скулы, щетина подчёркивает жёсткость. Взгляд тёмный, тяжёлый, прожигающий.

В нём злость, и одновременно триумф.

– Мансур… – мой голос дрожит, срывается. – Слушай, давай спокойно с тобой поговорим, а?

– Набазарились уже, – отрезает он резко. Голос низкий, хлёсткий. – Не в настроении слушать твои лживые речи.

– Я не лгала! Не тогда. Просто… Послушай, что я говорила… Это всё было по-настоящему, ладно? Я просто…

Слова застревают. Я сглатываю, но горло сухое, будто песком пересыпано. Я теряюсь, не знаю, за что ухватиться.

Сколько лет я боялась этой встречи, сколько ночей прокручивала в голове диалоги, оправдания, объяснения.

Но сейчас всё улетучилось. Ничего не осталось. Только паника и пустота.

Я сглатываю, когда мужчина поднимает ладонь. Движение медленное, почти ленивое, но от этого ещё страшнее.

И вот его пальцы обхватывают мой подбородок. Хватка твёрдая, железная, не оставляющая ни малейшей возможности отвернуться.

Кончики пальцев вдавливаются в кожу, гранича с болью. Я чувствую холод его рук, будто они сделаны из металла. Кожа под ними стынет, горит от этого ледяного давления.

«Если пальцы холодные, то сердце горячее», – хихикала я когда-то.

Господи… Если бы я знала. Сердце у Мансура – это не пламя. Это ледяная глыба, которая только и ждёт момента, чтобы обрушиться.

– Думаешь, есть что-то, что тебя спасёт? – хмыкает он, наклоняясь ближе. – Что такого ты мне можешь сказать, чтобы я тебя пощадил?

– Я не хотела! Я не хотела предавать! Но…

– Но предала, – отрезает он, сжимая сильнее. – Похуй на твои желания, Мили. Важно только то, что ты сделала. А ты предала. Ты пиздец как меня подставила. Знаешь об этом?

– Нет! Я не думала… Я не знала…

– Не думала? – цокает он со смешком. – Это твои проблемы. Значит, научу тебя думать. Объясню, почему меня предавать было нельзя.

Внутри всё скручивается, дыхание рвётся. Страх разрастается так, что становится трудно дышать.

Я шумно выдыхаю, когда его пальцы исчезают с моего подбородка. Кожа ноет, будто на ней остались синяки. Но облегчение длится секунду.

Потому что ладонь Мансура скользит по моей шее. Пальцы двигаются медленно, будто невзначай, и даже не сдавливают.

Но я знаю. Стоит ему захотеть – и эта мягкость превратится в хватку. В одно короткое движение, и моя шея окажется скрученной к чёрту.

Я чувствую его холодные пальцы, и от них пробегают мурашки, а следом вспыхивает жар.

Контраст такой острый, что я едва не вскрикиваю. Каждая клетка тела реагирует на его прикосновение.

Его ладонь скользит ниже. Я замираю. Внутри всё натягивается, как струна, готовая оборваться.

Мужчина тянет ворот футболки, и ткань предательски растягивается, оттягивается вниз.

Я ощущаю, как мои внутренности будто проваливаются в пустоту. Горло пересыхает, голова кружится.

Когда пальцы Мансура скользят по краю моей груди, меня прошибает дрожь. Всё трепещет внутри, будто в груди вспыхивает грозовой разряд.

– Прекрати, – сиплю я, голос чужой, срывается на шёпот. – Хватит!

Я пытаюсь подорваться, вырваться из кресла, но Мансур даже не даёт шанса. Его вторая ладонь опускается мне на плечо. Сжимает. И вдавливает меня обратно в кресло.

Я чувствую, как кресло прогибается подо мной, а его рука прижимает, словно моих трепыханий не существует.

– А дрожишь ты всё так же, – цокает Мансур, и уголок его губ кривится в злой ухмылке. – Хотя в прошлый раз ты куда активнее на меня запрыгивала.

– Я не запрыгивала! – вырывается у меня вскрик.

Я смотрю на него распахнутыми глазами, и щёки вспыхивают так, будто меня ударили огнём.

Стыд обхватывает, как петля, затягивая горло. Я не могу вдохнуть.

Отчаянно стараюсь не вспоминать о том «прошлом разе».

Я сглатываю, отчаянно стараясь отогнать мысли. Не думать.

Но память сама пробивается сквозь запреты. Когда я ошиблась. Когда послушала его красивые слова. Когда посмела чувствовать хоть что-то к своему пациенту.

Глава 4

Ну… Держать меня решили не в подвале. Что, согласитесь, уже довольно приятненький сюрприз!

Комната небольшая, ничего особенного: кровать, тумбочка, стены голые, будто их и не красили никогда.

Всё простое, сухое, без намёка на уют. Но, по крайней мере, это не сырой бетон и не цепи на стене.

Я тут же бросаюсь к крошечному окну. Сердце стучит так, будто вырвется из груди. Пальцы цепляются за ручку, дёргают. Окно поддаётся!

Я едва не визжу от радости, распахивая его.

Но через секунду восторг ломается, как спичка. Горечь накатывает так, что в глазах темнеет.

Потому что за мутным стеклом – решётки, которые я не заметила раньше. Толстые, кованые, переплетающиеся в узоры.

Я почти хнычу. Господи, ну почему? Почему надежда каждый раз так быстро рушится?

Я худенькая, да. Но не настолько же, чтобы пролезть сквозь эти прутья! Даже ребёнок не протиснется.

А они способны на многое!

Но не здесь. Здесь всё сделано так, чтобы не выпустить пленника.

Железо холодное, крепкое, пальцы обдираются о неровные переплетения.

Я хватаюсь за них, дёргаю, трясу, но всё бесполезно. А как же мне ещё сбежать?

Через дверь не получится. Я слышала, как замок щёлкнул, и уверена: там кто-то стоит, охраняет. Мне даже шагу не дадут ступить.

Окно остаётся единственным выходом. Я сжимаю пальцы на решётках так сильно, что они белеют, ногти впиваются в металл.

Дёргаю изо всех сил. Остервенело, так, что руки дрожат, мышцы горят, а зубы скрипят от напряжения.

Хочу, чтобы хоть чуть-чуть, хоть на миллиметр, но поддалась! Чтобы появился шанс. Чтобы я могла вылезти отсюда и убраться подальше.

Плевать на охрану, на высокие заборы, на этих псов с глазами-угольками. Разберусь потом, по ходу дела.

Главное – выбраться из этой комнаты, подальше от Мансура. Мне нужно расстояние между нами.

Много километров. Страна. Континент! Только бы не оказаться с ним ночью.

Я не собираюсь ждать. Даже гадать не нужно, что он сделает, когда придёт.

Нет! Ни за что! Я не позволю ему снова прикоснуться. Хватило одного раза.

Одного – чтобы сломать мою жизнь.

Пальцы белеют от напряжения. Кожа зудит, ладони скользят по холодному железу.

Я дёргаю и дёргаю, ногти царапают металл, но решётка даже не дёргается. Стоит мёртво, будто вмурована в стены намертво.

Я задыхаюсь от злости и бессилия. Тихо проклинаю тех идиотов, которые устанавливали эти решётки. Неужели нельзя было хоть немного халтуры допустить?!

Одной кривой сварки, одного слабого болта? Но нет. Всё надёжно. Всё крепко. Словно специально для меня.

Я отступаю, врезаюсь спиной в стену, оглядываюсь. Нужно думать. Нужно искать хоть что-то.

Но в комнате пусто. Ни занавески, ни вазы, ни даже дурацкой ручки, чтобы расковырять щель.

Чертов Мансур поскупился даже на нормальное оформление.

В сторону кровати смотреть страшно. Словно Мансур выскочит из стены и повалит меня на матрас.

Начнёт лапать, касаться…

От этого представления по коже бежит холод. Я отступаю, прислоняюсь спиной к стене и медленно съезжаю вниз.

Прижимаю колени к груди, обхватываю их руками. Устраиваюсь на тёплом полу.

Каждая мысль – о том, как он может появиться в комнате и сделать то, чего боюсь представить.

Мысли роятся, и ни одна не даёт плана побега. Ни одна не содержит инструмента, рычага, слабого болта, который можно использовать.

Только паника и пустота. Но мне нужно выйти из этого замкнутого круга.

У меня есть задача – я должна вернуться к тем, кто послал меня в тот офис.

Иначе у меня будут большие, ужасные проблемы!

Да и дома меня ждут. Ждут условленного звонка в час икс.

За эти два бесконечных года я уже столько потеряла – праздники, дни рождения. Не хочу терять хоть ещё один день…

Нет. Лучше остаться в клетке Мансура, чем вовлечь близких в неприятности.

Минута тянется за минутой. Время растянуто, вязкое, будто капает по капле из треснувшей трубы.

Я не уверена, сколько прошло. Пять? Десять? Час? В груди всё равно тяжело, будто каждая секунда становится отдельным камнем и кладётся на грудь.

Я не могу сомкнуть глаз. Не имею права. Мой взгляд прикован к двери. Чёртов прямоугольник, на который навалено всё моё внимание.

Кажется, стоит ей дрогнуть, качнуться, и я сорвусь, закричу. Дверь – мой кошмарный маяк.

За окном ночь. Темнота просачивается сквозь мутное стекло, режет глаза. А его всё нет. Мансур не пришёл.

И это хуже. Гораздо хуже. Потому что ждать его – хуже, чем снова встретиться лицом к лицу.

Глава 5

Я вхожу в кабинет и почти сразу сглатываю. Воздух здесь другой – плотный, тяжёлый, как будто пропитан его запахом и властью.

Внутри всё дрожит. Каждая клетка будто знает: сейчас он рядом. И от этой близости внутри всё трещит по швам – страх, злость, воспоминания, всё вперемешку.

Кабинет отражает Мансура с пугающей точностью. Просторный, строгий, без ни одной лишней детали.

Я сглатываю снова, когда замечаю самого Мансура. Он сидит в кресле – вальяжно, как будто мир принадлежит ему.

Нога закинута на ногу, рубашка расстёгнута на одну пуговицу, запястье обнажено, часы поблёскивают металлом.

Лицо спокойное, слишком спокойное, без единой эмоции. И именно это спокойствие – самое страшное.

От него невозможно оторвать взгляд. Он не делает ничего, просто сидит. Но даже этого достаточно, чтобы мне стало тесно в собственном теле.

Его аура давит, будто стены смыкаются ближе. Воздух густеет, становится тяжёлым. Я чувствую, как руки холодеют, а в груди всё сжимается.

Мансур сидит с прикрытыми глазами, будто отдыхает. Его кисть свисает с подлокотника, пальцы обхватывают бокал.

Он чуть покачивает его, и кубики льда сталкиваются со стеклом – этот тихий звук звенит в голове. В бокале белая жидкость колышется лениво, безмятежно.

Он спокоен. Словно и не человек вовсе, а буря, решившая отдохнуть перед тем, как снова обрушиться.

Я стою, не смея сделать шаг. Сердце грохочет, кровь стучит в ушах. И каждая секунда ожидания кажется вечностью.

Не открывая глаз, Мансур делает глоток из стакана. Чуть морщится, и по какой-то причине именно этот жест выбивает у меня почву из-под ног.

У него что там – водка?!

– Тебе нельзя пить! – вырывается из меня быстрее, чем мозг успевает поставить фильтр. – Это опасно!

И в тот же миг я понимаю, что совершила ошибку. Глупую, фатальную. Потому что Мансур открывает глаза.

Медленно, почти лениво. Веки поднимаются, и тёмный взгляд врезается в меня, будто пуля.

Его сосредоточенное внимание обрушивается на меня. Оно тяжёлое, плотное, будто физическое.

Господи, ну почему я открыла рот? Зачем привлекла внимание этого человека?

Надо было молчать, просто стоять и не дышать.
Но нет, конечно же, я же «специалист»!

Увидела стакан и вспомнила все проклятые лекции по токсикологии. Синдром спасателя включился на автомате.

– Уверена, что именно это ты хочешь обсуждать? – спрашивает Мансур.

– Да, – выдыхаю, и голос дрожит. – Потому что после твоего лечения… Я…

– Я сам разберусь, что мне нужно делать со своей жизнью. Ты бы лучше беспокоилась о своей.

Эти слова звучат спокойно, но в них есть что-то, от чего мороз пробегает по коже.

«Не каждый хочет, чтобы его спасали, Мили. Не каждый нуждается в помощи, даже если умирает на твоих глазах».

Слова фрау выстукивают в висках. Но я не могу справиться с этой дурацкой жаждой помочь.

Вся логика кричит: молчи, не вмешивайся, не раздражай его. Но во мне всё равно зудит это «надо».

После лечения ему нельзя пить. Это же очевидно!

– Дверь закрой и подойди, – чеканит Мансур, даже не повышая голоса.

Мороз пробегает под кожей. Словно кто-то провёл ледяным клинком вдоль позвоночника.

Я не двигаюсь. Стою, как вкопанная, и смотрю. С каждой секундой промедления лицо Мансура меняется.

Скулы напрягаются, взгляд становится тяжелее. Его пальцы, лежавшие на подлокотнике, медленно сжимаются в кулак.

Я торопливо делаю шаг, потом второй. Захлопываю за собой дверь. Щёлк.

Этот звук как выстрел.

Мне кажется, я сама заперла себя в клетке.

У меня всё леденеет внутри. Каждая клетка знает, что приближаться к нему – значит снова шагнуть навстречу опасности.

Я столько времени бежала от Мансура…

Оставила родных, не прощаясь. Рисковала всем. Выживала. Меняла имена, квартиры, даже походку и цвет волос.

Я жила по чужим документам, ела в дешёвых забегаловках, спала на полу в комнатах без окон. Связывалась с худшими людьми, лишь бы купить ещё один день свободы.

И всё это – ради чего? Чтобы снова оказаться в его западне?

– Если встану я, будет хуже, – произносит Мансур.

И я не сомневаюсь. Ни на секунду. В его голосе нет угрозы, нет злости – только холодная констатация факта.

Я делаю крошечный шаг вперёд. Один. И он даётся мне так трудно, словно я тащу за собой бетонную плиту.

Ноги ватные, мышцы не подчиняются. Каждый шаг вызывает микровзрыв паники, выбрасывает в кровь адреналин.

Я двигаюсь медленно, как во сне, где ноги не слушаются, где воздух густой и сопротивляется каждому движению.

Глава 6

Я сижу на его коленях – боком, неестественно, неловко, как будто сижу на краю пропасти.

Мансур слишком близко. Слишком. Воздух между нами почти отсутствует, и каждый его вдох я чувствую кожей.

Сердце бьётся в бешеном ритме – тахикардия, тахипноэ, полный симптом панической атаки. Но паника не находит выхода.

Как может человек, который когда-то был самым прекрасным из всех, внушать теперь такой ужас?

Когда-то он казался светом. Голосом, в котором было спокойствие, уверенностью, в которой я искала опору.

Теперь – тьма. И я не понимаю, где произошёл перелом. В нём? Или во мне?

Мозг работает рывками, как старый двигатель. Мысли лезут одна на другую.

Не двигайся. Не дыши. Не смотри в глаза. Найди способ вывернуться.

Найди, Мила, чёрт тебя побери, выход!

– И как… – я сглатываю, голова крутится. – Что ты подразумеваешь под «платить»?

– Ты вроде зарекомендовала себя умной девочкой, – усмехается Мансур, уголок губ дёргается. – Угадаешь, что я имел в виду?

Его тон насмешливый, спокойный. Но за этой ровностью – угроза. Тот самый холод, от которого кровь густеет.

Я пытаюсь что-то сказать, сглатываю, и рот пересох. Голова кружится – от страха, от напряжения, от всего сразу.

– Ну… я… – начинаю тихо, глупо. – Предать тебя – глупый поступок. Так что, наверное, я не очень умная.

Господи, зачем я это сказала?

Зачем, зачем, зачем?!

Откуда во мне это нервное желание шутить там, где нужно молчать?

Я чувствую, как мышцы сводит от напряжения, пальцы дрожат. Глупая. Безоружная. Сижу здесь, как птица в руках у хищника, и сама же провоцирую его.

Мансур хмыкает. Его пальцы сжимаются на моём бедре. Скользят к внутренней стороне, вызывая пульсацию.

Внутри поднимается тревожное, липкое ощущение. Сердце в груди будто перестаёт биться, а потом снова грохочет.

Но я хочу получить от него хоть какое-то слово, чёткий знак. Любая ясность лучше бесконечных догадок.

Лучше пугающей неизвестности, где фантазии рисуют картины ещё страшнее правды.

Я пытаюсь зацепить за что-нибудь, хоть маленькую ниточку информации.

Если он скажет «неделя», хоть как-то можно сообразить, выжить; если «навсегда» – тогда нужно драться по-другому.

Это опасная игра. Я чувствую это в каждой мышце – каждое слово может обернуться топором.

Но мне нужно знать срок! Нужно понимать, когда я смогу вернуться к…

– Опасная тактика, – говорит Мансур спокойно. – Лучше не зли меня, девочка.

– Я не злюсь, – сиплю я. – Просто я не понимаю. Мне нужно знать хоть что-то. Сколько ты собираешься держать меня здесь? Мне нужно вернуться.

– Чего не понимаешь? Ты ещё не дошла до сути? Я решу сам, когда закончится этот спектакль. Не выпущу, пока сам не решу.

Его слова – как приговор: коротко, просто и окончательно. Он не расписывает план, не даёт расписания.

Меня охватывает паника, горячая и тупая. Внутри всё будто натянуто до предела.

– Пожалуйста, – говорю тихо. – Даже один ориентир. День, неделя… Я должна планировать. Люди ждут меня. Если ты хочешь, чтобы я осталась – скажи это. Но скажи честно.

Его глаза задерживаются на мне. По ним легко читать: он оценил, взвесил, и ему нет дела до моей просьбы.

И в этом безразличии столько власти, что мне становится ещё хуже. Наконец он отводит взгляд и произносит медленно, без спешки:

– Слушай внимательно. Я не даю расписаний. Я не работаю по часам. Ты будешь здесь, пока я сам не решу, что так должно быть иначе. Поняла?

Словно холодной ладонью похолодело всё внутри. Ответ – короткий, окончательный.

Не слово «навсегда», но смысл тот же: в его руках теперь не только моё тело, но и мой счётчик времени. Нет календаря, нет рамок, только его воля.

Я ощущаю, как моя надежда горит и гаснет. Вместо этого остаётся стальной фактичный ужас.

И в этот момент страх постепенно уступает место холодной гидре рациональности: если я не могу изменить условия – надо менять стратегию.

Если Мансур не даст сроков – нужно взять их по частям: информацию о паттернах охраны, о распорядке, о слабых местах в его доме.

Любая мелочь – и она станет моим инструментом.

Я сглатываю, пробую ощутить себя не жертвой, а человеком, который ещё что-то может сделать.

– Я не хотела тебя предавать! – выдыхаю. – И ты это знаешь. Тогда, в больнице… У меня правда не было выхода! Твой отец приказал…

– А ты послушно выполнила его приказ! – рявкает Мансур.

Звук его голоса ударяет, как выстрел. Я вздрагиваю всем телом, будто волна прошла сквозь позвоночник.

Его лицо меняется на глазах. Маска спокойствия трескается, будто фарфор под давлением.

Глава 7. Мансур

Сука. Чёртова сука.

Как же она, блядь, бесит меня.

Я чувствую раздражение всей кожей. Оно – как камень в груди, как нагревшийся металл.

И при этом Тамила смотрит на меня так, будто я ей что-то должен. Будто я чудовище. Хотя это она. Маленькая, тонкая тварь в милой обёртке.

С глазами, в которых то страх, то сталь. То дрожит, то огрызается. И от этого рвёт.

Каждый её лепет – оправдание, и с каждым оправданием внутри меня поднимается желание сломать.

У меня есть своя арифметика. В ней нет места для сентиментальности. За всё платят. Кто-то платит сразу – кто-то годами.

Хочется вдавить в стену. Стереть ей с губ эту надменную маску. Я её сломаю. Медленно. Вкусно.

Целую её сильнее, вдавливая губы в её. Ломая её протест нахер. Потому что сука – сладкая. Потому что дрожит.

Мои пальцы врезаются в её скулы, и я вижу, как она жмурится, как вздрагивает, как будто боится – но не отстраняется.

Не дёргается. Дышит тяжело, а губы приоткрывает. Сама. Ждёт. Принимает.

Я целую её, как будто могу этим выдрать из неё всю ложь. Всю мерзость. Всю слабость.

Наваливаюсь, чтобы вдавить себя внутрь неё даже через этот поцелуй. Жадно. Глубоко. До боли.

Чтобы она потом задыхалась – от меня, от вкуса, от того, что остался на губах.

Её тепло просачивается сквозь одежду как яд. Медленный, тягучий, опасный.

Ненависть и притяжение живут рядом. Это не романтика; это физика – две векторы, направленные в одну точку, настолько сильные, что вызывают искру.

Хочу свернуть ей шею и тут же зажать от всего мира. Чтобы дрожала подо мной и шептала, что ненавидит, а сама царапалась, лезла, тянулась.

Я целую её с хрипом. Как будто этот поцелуй вырывается из самых тёмных закоулков меня.

Из места, где уже ничего нет, кроме желания. Хищного, жгучего, голодного.

Я хочу её не просто трахнуть. Я хочу её уничтожить. И этим самым – сделать своей.

Руки сжимают её сильнее. Чую, как дрожит. Чую, как ломается внутри, но держится.

Чувства зашкаливают, но я умею контролировать: немного ярости, немного давления, чуть трепета, чтобы не утратить контроль.

Целую, как будто дышать не могу иначе. Как будто губы её – мой кислород, моя дрянь, моя погибель.

Моя ладонь скользит по её щеке, чувствую, как она дрожит. А потом – пальцы в её волосы.

Вцепляюсь, зарываюсь, как будто могу вытащить из неё всё то дерьмо, что она прячет.

Она вздрагивает, сжимается, а потом охает, когда мой язык прорывается внутрь. Глубже. Сильнее. Целую, как зверь.

Грубый, голодный. Потому что это не просто поцелуй – это блядская война. Это реванш. Это месть.

Тамила.

Сука.

Ненавижу тебя.

Ты предала меня. Остальных я уже закопал. Те, кто тоже участвовал в подставе. Они в земле. Они за это заплатили.

Но ты…

Ты будешь платить дольше.

Помню, как выгибалась. Помню, как смотрела своими глазищами. Доверчиво. Чисто.

Сука, которая смотрела, как будто я – её спасение. А потом нож. Между рёбер.

Губы её горят под моими. Сжимаю её, скольжу языком по губам. Кусаю, толкаюсь внутрь.

Моя рука скользит под её футболку. Кожа горячая. Её тело дрожит, и от этого меня трясёт сильнее. Ладонь сжимает её грудь. Плотно. С силой.

До скрипа пальцев. Чувствую, как сосок напрягается под подушечками. Как тело откликается, даже когда душа у неё сопротивляется.

Сука.

Ненавижу её. И всё равно хочу.

Я дёргаю её вверх. Выхватываю, как куклу, разворачиваю. Жёстко. Без слов. Она вскрикивает, пока я подхватываю и сажаю верхом.

Упирается коленями возле моих бёдер. Усаживается на мой пах, вызывая жжение в венах.

Пальцы зарываются в её волосы. Я сжимаю. До боли. До всхлипа. А потом снова целую.

Срываюсь. Язык ломает границы, губы мои – не ласкают, а требуют.

Моя голова гудит. Челюсти сведены. Сердце как бомба. И я знаю: если сейчас остановлюсь – разнесу всё.

Она поддаётся. Подставляется под поцелуи, как будто я не пытка, а спасение.

Не вырывается. Не кусается. Не царапает, сука. Никогда не царапает.

Только пальчики цепляются за мои плечи. Сжимаются.

– Ох… – выдыхает тихо.

Хрипло. С придыханием, как будто трахнули её одним только поцелуем. Губы дрожат, еле касаются.

Во мне всё вспыхивает. Как будто кровь закипела. Как будто по венам – не кислород, а бензин. И кто-то чиркнул спичкой.

Я рычу в поцелуе, сжимаю её за талию. Вдавливаю в себя. Чтобы прочувствовала – я твёрд как камень.

Глава 8

Сижу в машине, одёргивая край чертового платья в который раз. Оно короткое. До смешного короткое.

Такая длина должна быть запрещена законом!

Ткань обтягивает каждую клеточку тела, каждую линию бёдер, каждый нерв.

Чувствую себя выставленной. Под прицел. Под свет софитов. Только рукава радуют. Длинные. Хоть какая-то иллюзия прикрытия.

Естественно, мне никто не дал выбрать этот наряд. Когда охрана вернула меня в ту комнату, где я ночевала, всё уже было готово.

На кровати лежало и чёрное кружевное бельё, и это красное откровенное платье.

Я долго смотрела на всё это, надеясь, что кто-то зайдёт и скажет: «Ой, извините, не вам». Не случилось.

Макияж хотя бы не заставили делать. Спасибо, блин, за это. Хотя…

Хотя, может, зря не накрасилась? Я не переношу косметику. Даже лёгкую. Кожа реагирует мгновенно. Зуд, отёчность, глаза слезятся.

Не смертельно и не очень ужасно, больше мне некомфортно, чем других пугает.

Но… Можно было бы разыграть приступ. Начать чесаться, забиться в истерику. Может, охрана переполошилась бы, открылся бы путь к побегу…

Но поздно. Я уже сижу в машине. Рядом с Мансуром. Я не понимаю, куда мы едем. Зачем я с ним. Что он будет делать.

Волнение стягивает грудную клетку как корсет. Тесно. Душно. Хочется дышать глубже, но воздух будто в тягость.

Я краем глаза поглядываю на Мансура. Он разговаривает по телефону. Ровно, чётко, не повышая голос.

– Сделать до вечера. И чтобы не было проколов, – бросает в трубку. – Да. Прямо так. Иначе найду других.

Я пытаюсь прислушаться. Но ничего конкретного Мансур не говорит. Только обрывки приказов.

Внутри всё зудит от беспомощности. Я будто завёрнута в плёнку – слышу мир, но не могу на него влиять.

Внезапно машина замедляется. Тормозит. Я буквально прилипаю к окну, стараясь хоть что-то разглядеть через тёмное стекло.

За стеклом – здание. Ресторан? Или клуб? Или место казни? Я ничего не понимаю. Никакой вывески, только фасад и охрана у дверей.

– На выход, – чеканит Мансур.

Он выходит первым. Я сглатываю. Ноги словно ватные. Застываю. Но понимаю: если не выйду – меня вытянут.

Я следую за ним. Молча. Ощущение, будто ступаю босиком по льду. Всё внутри сжалось.

Я лихорадочно ищу смысл. За что меня ведут сюда? Для чего? Какую позицию он мне отвёл?

Что я могу выжать из этой ситуации, чтобы хоть на шаг приблизиться к свободе?

Но пока – ничего. Только туман в голове и шаги по твёрдому асфальту.

Мансур оказывается рядом. Слишком близко. Мурашки бегут по позвоночнику. Сердце трепыхается, как раненая птичка.

Мансур укладывает ладонь на мою поясницу. Дёргаюсь, будто шок прошёл по нервным окончаниям.

Пальцы Мансура ледяные, но при этом обжигают. От его прикосновения тело натягивается, как струна.

Жар пробегает по спине, будто кто-то к позвоночнику приложил раскалённую монету.

– Двигай, Мили, – с нажимом произносит мужчина.

И я двигаюсь. Заставляю себя. А внутри всё дёргается от этого «Мили».

Да, это моё имя. Да, так меня звали в Австрии. Там многим было проще – «Мили» короче, мягче, нейтральнее. Вместо странного «Тамила», с ударением, которое всё равно коверкали.

Я привыкла. Там это было удобно. Но Мансур-то не называл меня так.

Мужчина произносил моё полное имя – медленно, будто смаковал. Тянул гласные. Так, как будто оно что-то значило.

Как будто я что-то значила.

И когда он произносил моё имя – всё внутри отзывалось. Я чувствовала себя настоящей. Как будто есть, вот она, я.

А «Мили» сейчас режет.

Словно наждачкой по коже. Без имени. Без души. Без сути. Удобное, короткое, стерильное.

Так называют вещи, которым не придают значения.

Я злюсь на себя за то, что реагирую. Что внутри всё ещё дёргается. Что что-то всё ещё помнит, трепещет, вздрагивает от его касаний.

Мы входим в помещение, и я застываю. Ожидала чего угодно – максимального пафоса или разврата. Но здесь…

Здесь будто портал открылся. И мы шагнули в другую эпоху.

Внутри не ресторан. Особняк. Старый, богатый, из тех, где воздух пропитан властью, пылью и плотью прежних веков.

Я кручу головой, не веря. Сердце уже бьётся чаще. При входе – просторный зал. Что-то вроде приёмной. Ресепшен в глубине, а у него – кресла, журнальные столики, стоячие лампы.

Из посетителей здесь только мужчины. Сорокалетние и старше. В дорогих часах и с тяжёлым взглядом.

Я задыхаюсь. Что это за место? Какой-то элитный закрытый клуб, куда женщин не пускают? Или наоборот – пускают.

Но в другом качестве?

Внутри всё сжимается. Меня начинает душить в прямом смысле. Горло сушит. Под ложечкой сосёт. Кожа стягивается.

Глава 9

Я моргаю. Один раз. Второй. Кажется, второй раз за день мои ожидания разбились.

Ну я же представляла, как нормальный человек! «Чёрный зал» – ну что это может быть? Очевидно: треш, разврат, что-то на грани фола, а лучше за гранью.

Девицы на каблуках, одетые только в блёстки. Смех. Громкая музыка. Кто-то делает непристойности под столом.

Ну, в худшем случае – оргия на персидском ковре.

Я готовилась. Морально. К адской пошлятине, к провокациям, к желанию умереть от стыда.

А по факту… Просто чёрный зал.

Буквально. Зал. В чёрном.

Стены тёмно-графитовые. Потолок в чёрную лепнину. Шторы – глубокий антрацит. Мебель – тёмное дерево, чёрная кожа.

Всё выглядит как старинная библиотека какого-нибудь английского джентльмена с депрессией и коллекцией редких винтовок.

Кресла расставлены по кругу. Столики между ними. Мужчины сидят, неспешно пьют, кто-то читает, кто-то разговаривает вполголоса.

Всё приличнее, чем в некоторых обычных ресторанах. Я растерянно кручу головой. И не понимаю.

Что. Происходит. Вообще?!

Паника не ушла, но теперь её подменяет растерянность. Я краем глаза смотрю на Мансура.

Он держится сдержанно, почти величественно. Ни одного намёка, что в его голове – оргии. Ни одного взгляда, что выдавал бы скабрёзность.

Во мне будто сломался внутренний навигатор. Все ориентиры сбиты, никакая логика не работает.

Мансур ведёт меня вперёд. Спокойно. Как будто всё это – его дом, его сцена, его правила.

К дальнему столику. Круглому. На шесть кресел. Три из них уже заняты. Мужчины. В дорогих костюмах, с лицами, будто вырезанными из гранита.

– Мансур, что происходит? – выдавливаю. – Что здесь…

– Я уже сказал – у меня дела, – отрезает он, даже не поворачивая головы. – А ты будешь рядом.

– Да, но… Эм… А что мне делать?

– Молчать и не нарываться. Удивишь меня, Мили? Справишься с такой простой задачей?

– Да… Просто… Что это за место?

– Клуб для посвящённых, где решаются основные вопросы в этом городе.

Я ожидала другого. И ожидала худшего. Унижения, давления, боли, угроз. А он выбивает из колеи другой крайностью. Чинностью.

И это пугает. Потому что я не знаю, как себя вести. Я не умею быть фоном. Не умею молчать, когда внутри всё кричит.

– Сарифов? – вырывается, я в очередной раз не успеваю прикусить язык. – Это не твоя фамилия.

– Теперь моя, – цедит он. – Старую рекомендую не называть.

– Хорошо. Это создаст какие-то проблемы, если я случайно проговорюсь?

– Нет. Это лишь вызовет мою злость. А ты и так не в фаворе, Мили.

Мы подходим к столу. Трое мужчин. Все разные. Но одинаково опасные.

Один – седой, с лицом, будто выточенным из старого дерева.

Второй – моложе, лет сорок. Лощёный, с отточенным стилем и ухмылкой, скрытой за густыми усами.

Третий – крупный. Шея, как у быка. Тихий, почти не двигается, но от него идёт такая тишина, что я чувствую, как внутри напрягается каждая мышца.

Мужчины поднимаются. Кивают Мансуру. Пожимают руки. И тут происходит то, что выбивает меня окончательно.

Мансур… Помогает мне сесть. Рукой придерживает кресло, чуть направляет меня. Его ладонь скользит по моей талии – не как собственник, не как угроза. Как…

Джентльмен?! Он? Мансур, который хватал меня, прижимал к стене, приказывал? Тот, от чьего имени у меня в животе сворачивалось всё, что способно чувствовать?

– Не ожидал увидеть тебя в компании, – произносит седой. – Неужели вас выпустили из заточения?

Он смеётся легко. И смотрит на меня. А меня внутри всё стягивает.

Заточение. Прямо в точку. Я чувствую, как в груди поднимается липкий, цепкий страх.

Как будто он видит сквозь меня. Как будто знает. Знает, где я была. И с кем. И как.

– Не приставай, Егор, – отсекает Мансур твёрдо. – Из-за твоих отсутствующих манер я и не привожу никого.

– Ха, виноват. Но ты не лучше этикету обучен. Девушку свою-то представишь?

– Мила. И прекрати так её рассматривать. Смутишь её – придётся эвакуировать подальше от твоих глупых шуток. И мы не успеем обсудить дела. Или ты уже не хочешь поставку из Нидерландов?

Голова у меня кругом. Словно кто-то играет на нервах виолончелью. Струны натянуты до звона.

Я не понимаю, в какой я роли. Девушка? Спутница? Принадлежность? Или просто отвлекающий фактор?

Мужчины начинают обсуждать дела, а я чувствую себя максимально неуместно.

Я оглядываюсь. В зале, кроме нас, есть ещё женщины. Они молчат, пьют, иногда переговариваются с мужчинами. Никто не выглядит испуганным.

У всех – причёски, серьги, гладкая дорогая кожа и маникюр в один тон с платьем.

Глава 10

Всё тело покрывает липкий, тягучий ужас. У меня внутри что-то схлопывается. Сердце делает кульбит, как на американских горках, а потом резко – вниз.

Я дёргаюсь, инстинктивно, как от ожога – но тут же ладонь Мансура сильнее сжимает моё бедро.

С силой. Жёстко. Пальцы вдавливаются в плоть, как будто хотят оставить следы.

Жар ударяет в живот. И это не нормально, это не должно быть – но от этой хватки меня бросает в дрожь.

– Не дёргайся, – предупреждает он.

– Я не... – я сглатываю, прокручивая в голове хоть какую-то отговорку. – Тут просто… Очень душно. И всё прокурено. Тут духота, да. А у меня давление низкое. Если я не выйду на воздух, я в обморок упаду. У меня такое бывает. Реально. У меня даже справка где-то была. Мне, правда, нужно выйти. Иначе – хлоп, и я уже валяюсь. Ты же не хочешь, чтобы я тут на ковёр навернулась, да?

Мансур смотрит на меня, не мигая. А я смотрю на него – как кролик на удава.

Мои слова вызывают у него лишь ленивое хмыканье. А у меня в животе всё скручивается от тревоги.

– Ты обязан меня отпустить на воздух, – повторяю чуть громче.

– Обязан? – цедит он.

– Да! Ты же не хочешь, чтобы твои друзья наблюдали мой припадок? И… И мне кажется, они не до конца в курсе, что между нами происходит. Ты же не хочешь, чтобы они подумали, что ты меня пытаешь. Зачем тебе это? Зачем тебе портить впечатление? И потом – что плохого в том, чтобы выйти на свежий воздух? Всего на минутку. Я ведь не сбегу…

Вру. Сбегу. Обязательно сбегу, если увижу хоть тень шанса.

Но Мансуру, кажется, плевать на всё сказанное. Он слушает будто фоновую музыку.

С таким выражением, будто я сейчас читаю стишок на утреннике, а он милостиво позволяет.

Ни капли реакции. Только на губах появляется эта его характерная холодная усмешка.

– Ну? – выдыхаю с замиранием.

И тут его пальцы – мерзавец! – сильнее сжимают моё бедро. Проклятый край трусиков задевает костяшками, будто невзначай, а у меня внутри всё сжимается в тугой, неприличный узел.

Мои щёки пылают, дыхание срывается.

Мансур смотрит на меня снисходительно. Как на девочку, которая попыталась устроить хитрую манипуляцию, но провалилась с треском.

– Хорошо, – вдруг кивает он.

– Что? – взвизгиваю от неожиданности. – То есть…Хорошо. Спасибо. Я рада, что ты понимаешь, как мне плохо, и…

Мансур смотрит на меня с предупреждением. Я осекаюсь.

Его взгляд так и говорит, чтобы я не нарывалась. И я благосклонно замолкаю.

Предупреждение принято. Рот на замок. Никаких лишних звуков.

Мы поднимаемся из-за стола. Только Мансур ведёт меня не туда, откуда мы пришли. А в другую сторону.

За неприметной, серой дверью оказывается терраса. Небольшая. Уютная.

Я делаю глубокий вдох прохладного воздуха, полного ночной влаги и запаха хвои.

Я едва не шатаюсь от головокружения. Мне резко становится легче, сознание очищается.

Но я не дура. Мы здесь вдвоём. Дверь за мной закрывается с глухим щелчком.

Я чувствую его внимание, будто это не взгляд, а вес. Давление. Магнит. И каждый нерв под кожей дрожит, как под напряжением.

Я делаю шаг к перилам. Осторожно, как будто на краю крыши. Хватаюсь за холодный металл, пытаясь удержаться.

Я только-только успеваю втянуть воздух, только собираюсь уговорить своё бешеное сердце сбавить темп – как всё рушится.

На плечо опускается крупная ладонь Мансура. И меня резко разворачивают.

– Ах! – вырывается, прежде чем я успеваю зажать рот.

Мир кружится. Фонари сливаются в туман, ночное небо прыгает за его спиной.

Я упираюсь спиной в перила. Холод пронзает лопатки, но этого не чувствуется.

Мансур нависает. Не касаясь – и всё же касаясь. Его руки по бокам от моих. Пальцы – на металле.

Он задевает меня. Неумышленно – или специально. Плечом. Коленом. Взглядом.

И я будто вспыхиваю. От него идёт жар, а я в нём горю. В груди что-то сжимается. Живот предательски дрожит.

– Что ты делаешь? – нервно сглатываю.

– То, что хочу, – отсекает Мансур.

Он смотрит на меня. Долго. Пристально. Будто раздевает. Будто проникает под кожу, достаёт всё спрятанное, интимное, болезненное.

Его взгляд – как пламя. Не просто жадный. Голодный. В нём – огонь, которого не утолить.

Я замираю. Желудок скручивает спазмом. Дрожь скользит по коже.

Мансур усмехается. Ловит каждую мою реакцию. Смакует их. Наслаждается мной, как будто я уже принадлежу ему.

Мужчина медленно наклоняется. Словно тянет мгновение. Как будто знает, что ожидание сильнее самого действия.

Я не дышу. Не двигаюсь. Не отстраняюсь. Я не могу. Всё тело – натянутая струна. Одно касание – и она порвётся.

Глава 11. Мансур

– Это за мной, – повторяет она тише.

Минута. Секунда. Щелчок внутри. Треск. Будто кто-то гвоздём по моему виску провёл.

Сука, блядь.

В какое ещё дерьмо ты вляпалась, Мили?

Я отвожу взгляд от её лица, выглядываю наружу. Машины. Щёлкает рация. Парни наготове. Кто-то уже выходит. Стволы.

Сука.

Я привык, что за мной приходят. Привык, что кто-то хочет мой череп раскроить. Я жил с этим.

Я готов, если вдруг всё пойдёт по пизде. Всегда готов.

Но девчонка? Это что ещё за хуйня?

– В дом её отвезти, – рявкаю охраннику. – Немедленно.

– Но… – пытается возразить.

– Вперёд.

Захлопываю дверь с хлопком, оставляя девчонку в салоне. Сам пригибаюсь под свистом пуль.

Потом с ней разберусь. Вытрясу из неё все ответы. До последней слезы. До последней грёбаной крупицы правды.

Потом.

Сейчас – бой.

Бросаюсь к другой машине, скольжу вдоль капота, прячась за корпус.

Тело горит. Адреналин хлещет, как кипяток по венам. Слышу, как щёлкает предохранитель, как сзади хлопает дверь – мои.

Пули свищут. С хрустом вжимаюсь в металл, будто могу срастись с этой тачкой, стать тенью.

Зрение обостряется, как у зверя – вижу каждое движение. Вижу чёртову вспышку выстрела на крыше соседнего здания. Понял, где один.

Сжимаю ствол крепче.

Пальцы сжимаются до боли. Пистолет – продолжение ярости.

Резко вскакиваю, стреляя. Грохот. Отдача в плечо. Ещё выстрел. И ещё. Короткие, хлёсткие, как плети.

Движение – пригнуться. Пули скользят по железу, скрежещут, как когти по кости.

Присаживаюсь. Дышу резко. Часто. Рот пересох, как после пустыни, но внутри – не пыль, а пламя.

Хочу крови.

Сука, не добьют. Не в этот раз.

А если действительно пришли за Тамилой – не отдам. Сам её разорву, сам использую, сам сломаю, но не отдам. Моя.

Поняли, мрази?

Моя.

Всё внутри скребёт от этого слова. Ядовито. Сладко. Больное, как зараза в крови. Но настоящее. Не прощаю. Не отдаю.

Медленно выглядываю. Вижу движение. Стреляю. Один падает.

Кровь гудит в ушах.

– Двигаемся! – рявкаю.

Голос режет воздух. Мои уже на позициях. Работают отточено, как учил их. Молча. Без суеты. Каждый знает, что делать.

Мы готовились к такому не раз.

Пули свистят, как ебаные осы. Врезаются в металл, стёкла, асфальт.

Перекат. Падаю на плечо, скольжу к другой тачке. В момент движения стреляю. Выстрел. Один пёс падает. Второй дёргается от попадания.

Тело жарит. Кровь будто кипит. Руки крепче сжимают ствол. Пальцы чувствуют каждую отдачу, как будто это пульс жизни.

Слева визг резины. Один из моих уходит вбок, прикрывает фланг. Справа – короткая очередь.

– На втором этаже движение! – орёт кто-то из своих.

Сука. Вверх. Угол здания. Там, у окна, снайпер. Не даю ему шанса. Поднимаю ствол, целюсь, выстрел.

Хищное рычание рвётся наружу. Меня ломает от кайфа. От своей меткости. От того, как легко это всё.

Как просто выкашивать этих шакалов.

Металл, крики, крошка стекла, визг шин. Всё смешивается в адскую симфонию, и я в ней дирижёр.

Каждая пуля – моя нота. Каждый упавший – аплодисменты.

– Очистить зону! – бросаю. – Быстро!

Я бегу вперёд. Не оглядываясь. Вижу, как один из ублюдков пытается доползти к стволу. Блядь, не сегодня.

Хруст. Запах гари. Перед глазами краснеет. Будущая кровь, прошлая кровь – всё сливается. Меня несёт. Хочу больше.

Хочу видеть, как их рвёт. Хочу слышать хрип перед смертью. Хочу, чтобы каждый, кто пришёл за мной, пожалел.

Это почти оргазм – после точного выстрела, когда всё складывается в идеальную картинку: прицел, импульс, бах – и пуля входит.

– Есть! – орёт кто-то сзади, на выдохе. – Мы их загоняем!

Хищный оскал срывается с губ. Много времени не нужно, чтобы сломать такую оборону.

Ублюдки были готовы до зубов вооружены, но не ожидали такой жести. Они думали, что пришли резать. А вот хуй там.

У меня под кожей вибрирует эйфория. Это звук победы. Это мелькающая смерть перед глазами, но не моя. Вражеская.

Трёх ублюдков берут живыми. Связанные, поваленные на землю. Ожидающие своей казни.

Запах пороха в воздухе разжигает всё внутри. Отдаёт, увеличивает кипение крови.

– Их в допросную, – бросаю холодно. – Узнать всё. Я потом присоединюсь.

Глава 12

Мансур наваливается всем телом, будто ломает меня этой массой силы и ярости.

Спина врезается в бетонную стену, я вздрагиваю. Воздуха не хватает. Слишком близко. Слишком жарко.

Моё сердце стучит так, будто его кто-то выпустил из клетки и теперь оно бьётся о рёбра изнутри, выпрашивая спасения.

Глаза Мансура горят. Они смотрят на меня так, как смотрят перед убийством.

Я всё ещё трясусь от стрельбы. Запах пороха где-то в волосах. Запах опасности.

Но ещё больше опасности несёт в себе Мансур. Который наваливается на меня с жёстким поцелуем.

Я хватаюсь за его рубашку, пытаюсь оттолкнуть – и не могу. Не получается. Мои руки не слушаются.

Поцелуй резкий, злой. Мансур давит на меня, вжимает в стену, словно хочет стереть меня в порошок, смешать со штукатуркой, впитать в бетон.

Его пальцы сжимают мои запястья – не до боли, до ощущения, что я его. Что я – в ловушке.

Что выхода нет.

Я вся наэлектризована, разорвана между «беги» и «останься». Но он целует – и всё остальное перестаёт существовать.

Мансур жадный. Он требует. Он кусает губы. Он будто стирает всё, что я знала о себе.

Я не могу пошевелиться. Мансур целует меня, и это уже не просто столкновение губ, не агрессия, не угрозы.

Это поцелуй – хищный, властный, глубоко мужской. Он толкается языком. И это как ток, разрядом пронзающий до кончиков пальцев.

Я вздрагиваю, дёргаюсь, инстинктивно пытаюсь отстраниться. Но Мансур не даёт.

Его ладонь ложится на мою шею – горячая, широкая, уверенная. Плотно прижимает, не больно, но так, что деться некуда. И я замираю.

Под его рукой бешено стучит пульс. Шея – как открытая артерия, как обнажённое место, в которое можно вонзиться.

Я чувствую каждый его палец. Его ладонь словно заявляет:

Ты — моя.

Всё внутри пылает. Я боюсь его. Я ненавижу его. Я презираю себя за то, что не кричу, не бьюсь. За то, что дыхание прерывистое, грудь ходит ходуном, а где-то внизу живота расползается опасное тепло.

Мансур сжимает пальцы на моей шее сильнее. Подтягивает ближе. Целует жёстче.

Его губы двигаются грубо, требовательно. Язык проникает глубже, царапает изнутри, заставляет отвечать.

И я…

Отвечаю. Сначала робко, неосознанно. Потом – сильнее. Мой язык встречается с его. У меня закладывает уши. Колени предательски дрожат.

Ладони Мансура скользят вниз, цепляют талию, притягивают к себе. Моё тело предаёт меня. Оно тает, выгибается, подчиняется.

А я внутри будто кричу. Так не должно быть! Это неправильно!

Но губы жадно отвечают. Сердце вырывается из груди.

Внутри всё пылает, кожа будто горит, язык Мансура двигается жёстко, почти жадно, и я не знаю, куда деваться от собственной реакции.

Я задыхаюсь. Каждый новый поцелуй – это будто удар молнии в грудную клетку.

Мои пальцы цепенеют на его пиджаке, а дыхание – вырывается короткими, испуганными вздохами.

– Мм…

С губ срывается всхлип, я дёргаюсь, но его ладонь ложится мне на шею, обжигающе горячая, широкая, давящая, как железный ошейник.

Пальцы на коже – уверенные, крепкие. Он будто вылепливает меня своей рукой, как пластилин.

Я цепенею. Угол губ Мансура подрагивает – я чувствую, что он усмехается в поцелуе.

– Ненавижу тебя…

Шепчу почти беззвучно, и тут же стирается это слово, потому что мужчина снова врывается в меня губами, как враг в осаждённый город.

Мансур прикусывает мою нижнюю губу. Я вздрагиваю, тихо охая, а он рычит в ответ, будто наслаждаясь этой дрожью.

Его пальцы сдвигаются ниже – тыльной стороной ладони касаются ключицы.

От его прикосновений всё тело вспыхивает: в груди больно, в животе жарко, в горле тесно.

– Не трепыхайся, Тамила, – шепчет хрипло, не отрываясь от моих губ.

Всё тело будто проваливается в горячее марево. Губы горят, будто их прижгли изнутри, и чем сильнее я стараюсь отдышаться, тем больше теряю опору.

Мансур отрывается, и я едва могу вдохнуть. Медленно запрокидываю голову и упираюсь затылком в стену.

Бетон холодный, но даже она не может остудить то, что творится внутри. Всё плывёт, всё переливается, как в раскалённой печке.

Пальцы Мансура всё ещё на моей шее. Они едва обхватывают. Но этого достаточно, чтобы я чувствовала себя дичью.

– Не услышал ответа, – хрипло произносит Мансур.

– Ты… – я пытаюсь заговорить, но горло пересохло. – Ты не дал ответить. Ты… Ты не задал ни одного вопроса.

– Что за херня это была?

– Это… Ты меня поцеловал.

Я снова дышу часто. Судорожно. Беспомощно. Рёбра будто сдавлены изнутри, пульс в ушах гремит.

Глава 13

Мансур нависает надо мной, упираясь одной ладонью рядом с моим лицом.

И от этого расстояния, от его дыхания, от этого звука трения кожи о ткань, у меня начинается дрожь в груди.

Дыхание сбивается, горло сдавливает, и всё тело будто замирает между вдохом и выдохом.

Вторая его рука касается моего плеча. Холодная.

Контраст с раскалённой кожей. Мурашки вспыхивают по всей длине руки, будто искры, будто по нервам прошлись лезвием.

– Почему за тобой пришли? – спрашивает он. – Ну?

Я мотаю головой. Пламя вспыхивает перед глазами, огоньки скачут в поле зрения. В горле – спазм, словно проглотила жгут.

Мансур тянется к моему плечу и резко сдёргивает лямку платья. Я вдыхаю со звуком. Почти всхлип.

Мансур смотрит на меня выжидающе. Рассчитывает, что я сейчас во всём признаюсь.

Нет. Нельзя.

Если он узнает… Если хоть одно звено вырвется наружу – он протащит за него всю цепь.

Узнает, кто мне помогал. Зачем я скрывалась. Где была я, когда он меня искал.

И тогда мне конец.

Мансур усмехается. Он вновь тянется к моему плечу, сдёргивает другую бретельку платья.

Кожа обнажается, мурашки вспархивают по ней, как крошечные испуганные пташки.

Ладонь скользит по моей руке – от плеча до локтя. Медленно. Ледяным огнём. Я вздрагиваю.

– Почему за тобой пришли? – повторяет он чётко. – Не ответишь?

– Нет, – выдавливаю сипло.

Ладонь мужчины скользит под подол. Сминает ткань, сжимая моё бедро.

Сильно. Горячо. Давяще. Словно в кожу впивается не пальцы, а клеймо: МОЯ.

Жар молнией проносится по телу, от живота до груди, к вискам. Паника вспыхивает, как искра, и тут же гаснет в этой хватке.

Мансур сжимает сильнее. Подтягивает под себя. Моё тело дрожит. Всё внутри сжимается, будто противостоит, но подчиняется.

Каждое касание – словно кто-то включает поочерёдно лампочки в разных клеточках тела. И они все горят. Горят ярко. Ярче, чем можно вынести.

– Я, блядь, ненавижу повторять, – цедит Мансур.

– А я ненавижу отвечать на то, на что не хочу, – выдыхаю в ответ и только успеваю заметить, как у него вспыхивают глаза.

Хищно. Резко. Будто в них взрывается спичка. В горле першит от собственного дыхания. Тело будто замирает в предчувствии.

– Сучка, – рычит он, и одним хлёстким движением сдёргивает с меня трусики.

Я не успеваю ни отшатнуться, ни вдохнуть. Только чувствую, как прохладный воздух касается обнажённой кожи, и меня тут же обдаёт жаром.

Словно в груди взорвалось солнце. Я вся вспыхиваю, краснею до ушей, будто меня голой вытащили на сцену, и на меня смотрят тысячи глаз.

Но это только он. Один. И он не отводит взгляда.

Внутри всё дрожит. Стыдно до скрежета зубов. А ещё жарко. Слишком жарко. И невозможно совладать с телом.

Я сжимаюсь, а Мансур тут же вжимается в меня сильнее. Его губы падают на мои – грубо, властно.

Он сжимает их своими, будто хочет отобрать дыхание, лишить выбора. Губы пульсируют, словно откликаются на каждое движение его рта.

Поцелуй прожигающий. Глубокий. Губы скользят, прикусывают, снова давят.

Его ладонь впивается в моё бедро, сжимает его так сильно, что я охаю ему в губы. Реакция вырывается сама.

Он ловит мой стон, как доказательство, и усиливает нажим. Давление его тела – как бетонная плита.

Каждое движение губ поджигает изнутри. Его касания тянут меня назад, в воронку, в трясину, из которой невозможно выбраться.

У меня всё плавится внутри. Бёдра дрожат, живот сжимается в пульсирующий комок, сердце бьётся так сильно, что, кажется, сотрясает всё тело изнутри.

Тело подаётся вперёд, грудь касается его рубашки, и я чувствую, как от этого прикосновения по позвоночнику катится волна жара.

Я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что откликаюсь, что позволяю. Что хочу.

– Нет? – Мансур отрывается.

– Не… Ах!

Мансур резко дёргает ткань вниз, платье с меня просто срывается. Я даже не понимаю, как он это делает, но в следующее мгновение оно уже на полу.

Покрытая мурашками, дышу прерывисто. Холодок скользит по коже, но я не двигаюсь. Замерла. Как будто ещё секунда, и он съест меня.

Мансур смотрит на меня. Жадно. Голодно. И я словно голая перед костром. Как будто его глаза языки пламени, а я – растопленный воск.

Я должна ненавидеть его. Я помню, что должна. Он держит меня здесь, контролирует, распоряжается моей жизнью. Но тело…

Тело не подчиняется логике. Оно предатель. Оно трепещет, вспыхивает, наливается жаром внизу живота. Помнит то, что нужно было забыть давно.

Я пытаюсь спрятаться от взгляда мужчины, прикрыться. Но Мансур перехватывает мои запястья, сжимает их над моей головой.