В постели с тобой

1 Дина

— Я больше тебя не люблю.

Его слова бьют меня под дых, но я ещё не осознала до конца весь их смысл. Но мой муж, даже не давая мне глотнуть свежего воздуха, со всего маху даёт мне следующую пощёчину наотмашь:

— У тебя ровно двадцать четыре часа, чтобы собрать свои вещи и убраться из моего дома.

— Но это и мой дом! — бормочу я первое, что мне приходит на ум. — Ты не можешь просто так выставить меня за дверь!

— А вот и могу, — просто отвечает он, и, как ни в чём не бывало, берёт в руки нож и вилку, отрезая себе кусочек сочного стейка с кровью: всё как он любит. — Время пошло, — отправляет он мясо в рот, и, прикрыв глаза, методично разжёвывает его. И я даже не знаю, то ли он действительно наслаждается вкусом, то ли сдерживает себя, чтобы не взорваться. Кто-кто, а уж он это точно умеет, и я это знаю получше многих: я успела изучить его характер как никто другой за наши два года брака.

— Но ты можешь мне хотя бы объяснить, в чём дело? — цепляюсь я за последнюю надежду всё выяснить.

— Ты ещё здесь? — открывает он глаза, и отрезает следующий кусочек. Берёт телефон и коротко бросает в него: — Иван, поднимись. Дина, — смотрит он прямо мне в глаза и наконец-то обращается ко мне по имени, и лицо его кривится, словно это слово причиняет ему дикую боль. — Жена Цезаря вне подозрений. Ты всегда это знала. А теперь убирайся! — и я вижу, как побелели костяшки на его пальцах, которыми он сжимает столовые приборы, едва сдерживая себя.

— Дина Романовна, пройдёмте, я вам помогу, — бесшумно подходит ко мне один из его телохранителей, Иван.

И я встаю, потому что прекрасно знаю: что-либо доказывать и объяснять моему мужу — Павлу Владимировичу Шереметьеву, главе крупного машиностроительного холдинга, совершенно бесполезно. Он меня просто не услышит. Особенно сейчас, когда его желваки ходят от злости, пережёвывая стейк. Или просто перемалывая мою жизнь в труху.

Иду за Иваном, словно осуждённая на казнь, по огромной парадной лестнице, ведущей из нашей главной столовой, в которой я распорядилась сегодня накрыть ужин при свечах, в спальню в правом крыле роскошного особняка Шереметьевых. Или теперь только Павла Шереметьева? И живот скручивает от ужаса всего происходящего. Что должно было случиться, чтобы мой любящий и заботливый муж, просто взял и выставил меня на улицу?!

Я захожу в нашу гигантскую спальню с огромной кроватью в центре, на которой мы провели столько жарких бессонных ночей, и теперь она мне кажется пустой и одинокой. Прохожу в свою гардеробную, о которой только могла бы мечтать любая женщина в мире, и останавливаюсь посередине, окружённая бесконечными рядами с Gucci, Miu Miu, Prada и D&G. Я вспоминаю, как мой любимый муж обожал наряжать меня как красивую куклу, наслаждаясь впечатлением, которое я произвожу на окружающих. Я пробую на язык эту крошечную разницу между двумя словами: обожает и обожал. У Павла Шереметьева всё всегда только самое лучшее: компания, дом, машины и жена. Конечно же, жена.

Что же произошло, чтобы спустя всего несколько часов после горячей бурной ночи любви, когда наши разгорячённые тела сплетались вновь и вновь, не в силах разомкнуться хотя бы на несколько минут, меня берут и вычёркивают из своего еженедельника и из своей жизни?!

Я это обязательно выясню, а пока окидываю взглядом все эти бесполезные сейчас вешалки с брендами, и лезу в дальний угол за огромным чемоданом размером с комод, который я всегда беру с собой в путешествия. Равнодушно бросаю в него первые попавшиеся штаны и джинсы с кроссовками — всё то, что я обычно носила до знакомства с Пашей, пока не набиваю его доверху, и застёгиваю молнию. Беру следующую сумку и машинально скидываю в неё своё бельё, футболки и чулки. Хотя, зачем мне сейчас чулки, — решаю я, и просто выкидываю их на пол.

И что он вообще говорил про жену Цезаря, — размышляю я, меланхолично, как заведённая кукла, продолжая собирать тёплые вещи, словно меня сейчас отправят на вокзал прямо с этими сумками. У меня есть двадцать четыре часа, так что у меня будет время поговорить и объясниться с ним, — вдруг пронзает меня гениальная мысль. Интересно, сколько прошло уже времени с нашего разговора? Час? Два? Я смотрю на часы, и понимаю, что за сборами я не заметила, как незаметно уже приблизилась полночь. И мой муж всё ещё не пришёл в спальню? Где он? В гостиной? Я бросаю все свои вещи и выбегаю из комнаты, под дверями которой по-прежнему стоит мой охранник, что-то внимательно просматривая на своём телефоне.

— Иван! — спрашиваю я. — Мне нужно поговорить с Павлом Владимировичем! Где он?

— Дина Романовна, ваш муж уехал, — отвечает мне мой телохранитель. Или всё-таки тюремщик?

— А куда? — всё ещё надеюсь я на встречу и разговор с ним.

— Он мне не сообщал. Но я получил чёткие указания помочь вам собраться, если необходимо, и отвезти вас туда, куда вы скажете, — безжизненным деревянным голосом рапортует Иван, выполняя приказы своего хозяина. И где вообще набирают этих квадратных безликих молодчиков: все как один на одно лицо, с бритыми макушками и шкафообразными фигурами?!

Куда скажу? И это распорядился мой муж, который никогда никуда не отпускал меня без охраны? Даже в университет, на встречу с подружками и на фитнес? Ему стало так наплевать на меня всего за полдня? Ладно, чёрт с ним, разберусь с этим завтра! Я выкатываю из спальни все свои набитые сумки и приказываю тупоголовому роботу-Ивану отнести их в машину. А сама внимательно рассматриваю себя в огромное зеркало в спальне: рост выше среднего, и длинное шёлковое платье с бретельками-шнурками летит на пол к моим ногам. Плоский животик, округлые бёдра и высокая грудь. Озноб пробегает по моему затылку лёгкими мурашками, когда я вспоминаю, как совсем недавно, всего лишь прошлой ночью, мой первый и единственный в жизни мужчина ласкал языком мои выпирающие соски, нежно обхватив ладонями мягкие полукружия, и его горячий фаллос врывался в меня с бешеной настойчивостью, снова и снова…

1 Павел

— Я. Больше. Тебя. Не люблю.

Обкатываю каждое слово во рту словно тяжёлый камешек-голыш, прежде чем выплюнуть их в неё. И на миг мне даже кажется, что я могу подавиться эти словами.

Я смотрю на её прекрасное лицо, и мне хочется кричать, что я тебя обожаю! Обожаю. Даже сейчас. Не смотря на то, что я увидел и узнал.

Я замечаю, как отливает кровь от её тонкого прозрачного русалочьего лица, и продолжаю, пока не передумал, пока не бросился к ней на колени, зарывшись в её пепельных длинных волосах, как в прохладных мягких водорослях:

— У тебя ровно двадцать четыре часа, чтобы собрать свои вещи и убраться из моего дома, — и я понимаю, что даже двадцать четыре часа для меня это вечность. Даже час. За который я смогу передумать и поменять своё решение, простив ей всё, что угодно. Будь моя воля, я бы вышвырнул её прямо сейчас, чтобы больше не видеть этих огромных прозрачных глаз, в которых сейчас плещется страх и какое-то детское недоумение, словно она не понимает, о чём идёт речь.

— Но это и мой дом! Ты не можешь просто так выставить меня за дверь! — бормочет она, готовая расплакаться, и эта наигранность придаёт мне сил и решительности.

— А вот и могу, — отвечаю я, и беру нож и вилку, отрезая себе кусок стейка: мне просто необходимо сейчас чем-нибудь занять свои руки, а то я запросто смогу разбить это тонкое фарфоровое лицо, сминая его в кровавое месиво, лишь бы не видеть больше этих светящихся глаз, слегка заалевших скул, этих идеальных губ, которые я только сегодня утром целовал, не в силах оторваться от её тела. — Время пошло, — прикрываю я глаза, продолжая разжёвывать мясо. Вкус крови во рту возвращает мои ощущения, приземляет меня, и я стараюсь сосредоточиться только на нём, чтобы до конца выдержать эту невыносимую сцену, и не скатиться в жалкие обвинения, как сопливый мальчишка. Я не позволю этой девке управлять моей жизнью.

— Но ты можешь мне хотя бы объяснить, в чём дело? — ну вот, началось. Я не собираюсь ничего объяснять.

— Ты ещё здесь? — просто отвечаю я, отрезая себе ещё мяса. Надо сделать так, чтобы она срочно ушла. Иначе я не смогу сдерживаться дольше. Зову по телефону одного из своих телохранителей: — Иван, поднимись.

Наконец-то нахожу внутреннюю точку опоры, чтобы посмотреть своей жене прямо в глаза, а про себя молю, чтобы её поскорее увели отсюда.

— Дина, — наконец-то я произношу её имя, а сам с удивлением понимаю, как дорого мне это имя. Ди-на — как золотая монета, как драгоценный динар, упавший мне когда-то в ладонь огромным богатством. И прожёгший калёным железом моё сердце. И теперь в нём кровавый след от дымящейся пули. — Жена Цезаря вне подозрений, — кидаю я ей самую банальную фразу, которая приходит на ум, чтобы не скатываться в этот мутный водоворот оправданий. В конце концов, умная девочка. Сама догадается и разберётся. — А теперь убирайся! — кидаю я ей, ухватившись за свои столовые приборы, как за спасительные ветки, словно они способны спасти меня от того урагана, который сейчас унесёт прочь мою душу. Мою жизнь. Навсегда.

В комнату входит один из ребят: старательный спортивный паренёк, которому я дал шанс выбраться из подворотни. Теперь он носит строгий чёрный костюм, облегающий его накачанную фигуру, и наверняка мнит себя агентом J из Men in Black, охраняющим человечество от вторжения инопланетян. А сегодня он просто спасёт меня от преступления.

— Дина Романовна, пройдёмте, я вам помогу, — подходит он к моей жене, и она покорно и спокойно встаёт.

Дина ещё раз оглядывается на меня, перед тем как навсегда покинуть эту комнату, и моё сердце растекается кровавой лужей по полу, когда краешек её тонкого белоснежного плеча, разрезанного шёлковым шнурком-бретелькой, скрывается в дверном проёме.

Я слышу, как удаляются прочь и затихают их шаги, тихий цокот её каблучков вдали, и вилка с ножом валятся у меня из рук, разбивая дорогую белоснежную тарелку, и я смотрю какое-то время на эту трещину, не соображая, что это моя жизнь сейчас треснула, под куском сочного стейка. Всё, как я люблю.

Некоторое время я сижу неподвижно, уставившись в одну точку перед собой, пока не соображаю, что я просто пытаюсь понять, что же Дина делает сейчас там, наверху, надо мной, по какой траектории двигается по нашей спальне, пойманная, словно хрупкая бабочка, в банку. Я даже не замечаю, как ко мне бесшумно подходит наша горничная Альфия, чтобы забрать грязные тарелки, но, увидев меня, быстро уходит. Она слишком давно у меня работает, чтобы знать, когда я не в духе.

Я решительно стряхиваю с себя наваждение, и чтобы не застыть здесь навек стеклянным истуканом, пишу сообщение Сергею: «Выезжаем через десять минут». Медленно, с усилием, встаю, словно здесь, в этой столовой, сила тяготения как на Юпитере, и бреду на улицу, где к крыльцу уже подъезжает мой чёрный Гелендеваген.

— Ну что, ты как? — просто спрашивает меня мой друг.

— Поехали, — киваю я ему.

Стараюсь выглядеть спокойным и уверенным. И даже натянуто улыбаюсь.

— Я думаю, мне надо немного проветрится, — решаю я. — Давай для начала в The Lost City, посижу там пока Света не найдёт мне подходящий авиарейс, — и Серёга выруливает на трассу в сторону центра.

Я набираю пару строк своей ассистентке: и не важно, что уже поздний вечер. За те деньги, что я ей плачу, она должна расшибиться в лепёшку, но найти мне стыковочные рейсы, чтобы утром меня уже не было в этом тесном маленьком городке. В котором я пока не могу дышать. Захожу в банковские приложения на мобильном, и просто вырубаю ей весь кислород. Все деньги, которыми она пользовалась все эти годы, не считая. Я усмехаюсь про себя: как ловко эта маленькая сучка сумела обвести меня вокруг пальца. Испорченная пошлая дрянь. Но я даже не хочу вспоминать об этом. Мне просто надо напиться. Прямо сейчас.

Я смотрю на пролетающий в темноте лес, в котором осталось моё сердце. В самой дремучей чаще. Пока я снова не превращаюсь в обычного Павла. Холодного, равнодушного и жестокого. Каким меня всегда все и знали.

2 Дина

Так странно, я была уверена, что не смогу заснуть после случившегося, но я просыпаюсь на своём одиноком надувном матрасе, который я привезла сюда на всякий случай, уверенная, что этот случай никогда не настанет. Видимо, моему организму нужна сейчас дополнительная доза сна, чтобы зарядиться и набраться сил. За окном проносится вечный уфимский трамвай, потренькивая и пошатываясь на поворотах, и я вдруг понимаю, как я отвыкла от городского шума, закованная в стенах своего величественного замка. Бывшего моего замка. Хотя, почему? Я уверена, что Паша сейчас за мной заедет, и весь вчерашний абсурдный вечер растворится лёгкими пузырьками, как апельсиновая витаминка в стакане воды.

Беру в руки телефон, и не вижу на нём ни одного сообщения, ни одного пропущенного звонка. Пытаюсь позвонить своему мужу: бесполезно. Смотрю на улицу, и вижу, как по ней уже торопятся люди, кто куда. И я понимаю, что сегодня будет первый раз за долгое время, когда я пойду на лекции сама, пешком, без охраны. И то ли чувство свободы, то ли отчаяния скручивает мне живот. Надо проверить, что вообще у меня здесь есть: я встаю со своего жалкого бесприютного ложа, и иду на кухню, сверкающую космическим серебром девственного гарнитура. Куда уж мне: я и не готовила сама себе уже больше двух лет! Открываю модный дизайнерский Smeg в надежде поживиться хоть чем-то, и вижу, как тёмным прогорклым кирпичиком на верхней полке лежит когда-то недоеденный кусочек сыра. Интересно, сколько ему лет? Если вспомнить, что я здесь в последний раз отмечала новоселье заодно с ремонтом со своей Наташкой, то это было примерно на третьем курсе, два года назад. А что, отличный выдержанный сыр, — усмехаюсь я, и он летит в помойное ведро, в котором так и стоит не выброшенная нами ещё с тех самых времён пустая бутылка «Медвежьей крови».

Я вспоминаю, как Паша вечно кривился, когда я предпочитала недостаточно утончённые, на его вкус, вина, ведь он так хотел слепить из меня свою новую Галатею. Только он всегда забывал, что не он сотворил меня, а я уже пришла к нему, такая, какая есть, из плоти и крови. Неидеальная и живая. Со страшными дырами прошлого, про которое никто не знает. Которые так и не смог залатать ни один психоаналитик, к кому я регулярно ходила, потому что ходить к ним — это модно. Потому что ни одному психоаналитику не расскажешь такое.

Я вспоминаю, как на первом курсе института мы пили дешёвую водку, а если посчастливиться — дешёвое красное вино, и чувствовали себя настоящими светскими львицами. Ещё два курса — и мы уже гордые, получившие первую зарплату и сменившие комнату в общежитии на раздолбанную съёмную квартиру, со знанием дела заходим в наш любимый винный магазин, и выбираем себе почти чёрную тягучую «Медвежью кровь». Сладкое, со вкусом сушёного изюма, оно, как напоминание о наших первых успехах и победах над жизнью. И поэтому ни один винный сомелье и ни один курс по этикету не смог меня заставить разлюбить это дешёвое бордовое болгарское.

Ну что же, теперь мне, кажется, подарили полную свободу. Правда, я её совсем не ждала и не желала. Но, возможно, её вкус мне понравится. Хотя я понимаю, что я отчаянно и бесповоротно люблю своего мужа. И теперь не представляю, как мне жить без него. Всё это время меня кутали в дорогие шелка и меха, оберегая от сквозняков и пыли, как дорогую антикварную статую. Хотя я — обычная дворовая кошка, которую подобрали в подворотне. Но мне так долго внушали, что я бесценная породистая ангорка, что я и сама в это поверила. Но, видимо, придётся отвыкать: я достаю из кучи разбросанных по комнате шмоток джинсы и толстовку, и вытряхиваю всё скудное содержимое кошелька прямо на матрас, пытаясь посчитать, сколько времени я смогу протянуть с этой наличностью. Скорее всего, пару-тройку дней, не больше. Или неделю, если ходить пешком или ездить на трамвае, который снова весело проносится мимо моего окна.

Захожу в аудиторию, и сразу же направляюсь к своей Наташке, которая со скучающим видом сидит и просматривает что-то важное на своём мобильном на самом последнем ряду. Если честно, мне кажется, что даже наши преподаватели понимают, что лекции на пятом курсе — это больше дань традиции, чем необходимость, учитывая, что основная часть курса уже где-то работает. Включая меня. Точнее, я работала у своего мужа до вчерашнего дня. А сегодня я вряд ли пойду к нему в офис, особенно, когда я вспоминаю плотоядный оскал Ивана, который наверняка подкарауливает меня где-то за углом. Я всё ещё надеюсь, до последнего, что мой Паша где-то будет ждать меня. Я надеялась на это, когда выходила утром из подъезда, и надеялась, когда поднималась по высоченному торжественному крыльцу нашего университета, что он будет стоять где-то, прислонившись к своему гелику, и окликнет меня.

Но вокруг царят непривычная пустота и вакуум. Словно меня поместили в камеру с разряженным пространством. Моё сердце отогревается, когда я вижу свою лучшую подругу, которая, не отрываясь от своего телефона, бормочет:

— Сегодня решила пораньше? Как тебя твой папик только отпустил, — с насмешкой спрашивает она. Хотя мы обе с ней прекрасно знаем, что мой Паша совсем не папик. По крайней мере, в общем представлении: подтянутый, спортивный и красивый. С щетиной, которая делает его похожим на хищного зверя и жёстким взглядом, которого боятся все его подчинённые. Кроме меня. Потому что только одна я знаю, каким мягким и нежным может быть этот взгляд, и только я одна знаю, как он затуманивается, когда он прижимает меня к своему животу, груди, зарывается ладонями в мои волосы, оттягивая их, и я чувствую, что он действительно любит и хочет только меня. По крайней мере, так было до вчерашнего дня.

Просто Наташка так и не привыкла к тому, что я вышла замуж, выпав из нашего вечного союза двоих. Причём за взрослого мужчину, который годится мне в отцы.

Если честно, я сама не успела сообразить, как это произошло со мной, потому что всю мою жизнь меня наоборот раздражали все эти молодые девки с толстенными накрашенными бровями, вечно бегающие за старыми богатыми мужиками. Или даже не очень богатыми. Я вообще никогда не понимала, как можно любить дряблое уныло тело, которое уже начинает пованивать старостью и прогорклым потом. С вялым членом, способным возбудиться только на молоденькую девчонку. Меня аж передёргивает, когда я вспоминаю обо всём об этом. Но мой Паша оказался совсем не таким. Он оказался молодым.

2 Павел

Я мог бы поехать в одну из своих квартир: В Москве или Испании, или дом в Черногории. Но там всё будет мне напоминать о ней, поэтому моя умница Света нашла для меня ближайший рейс и отель на Кубе: райский уголок из рекламы шоколадки моей юности, всё ещё живущий по заветам Ильича. Услада для советского человека: роскошь пятизвёздочных отелей и жрачки all inclusive и нищета и дефицит за забором курорта. Просто идеально: сидеть на берегу Карибского моря в шезлонге с бокалом мохито в руке и ностальгировать, надрачивая на свою советскую нищую юность, где все были молодыми, нищими, добрыми и счастливыми.

Я останавливаюсь в дорогом бутик-отеле всего на несколько номеров, и практически не соприкасаюсь с остальными постояльцами: меньше всего сейчас мне хотелось бы общаться с вечно щебечущими жизнерадостными американцами, раскланиваться с молчаливыми и сдержанными европейцами или, что ещё хуже, выслушивать очередной напыщенный бред очередного вечно подшофе соотечественника. По счастью, сейчас уже схлынула волна всех этих семейных пар с кучей детей, и наступило время одиночек, таких как я.

Сама мысль о том, что я одиночка, кажется мне чужеродной. Непривычной. Хотя, если подумать, я же всегда был один. Много лет. И ничто не собиралось нарушать этот заведённый раз и навсегда порядок вещей, пока я не вернулся в свою родную Уфу и не начал, как бешеный, скупать все плохо лежащие компании, пожирая и поглощая их ненасытной утробой своего холдинга MASHUFA. Даже через столько лет она, как кровожадная Мара, не давала мне покоя, и я уверен, что никто никогда не догадался бы, что даже свою компанию я назвал в её честь: Маша.

Но тут я встретил её. Мою русалку. Дину. Сначала я даже не обратил внимания на неё: очередная офисная девочка на побегушках, таких миллионы, их лица не различить в толпе, как бы они не старались выделиться. Парадокс: чем больше они прилагают усилий, чтобы кому-то понравиться, накачивая и раздувая до гротескных размеров свои губы, груди и задницы, тем больше они сливаются в одну безликую однородную массу, в которой не за что зацепиться взгляду, как сильно бы не выпирали их сиськи и ягодицы.

— Тимур Рустемович, вот все графики и отчёты по прибыли, — забежала она на наше совещание, передавая ему распечатки.

— Спасибо, Дина, — не поднимая головы от контракта, пробормотал Тимур. — Раздай его всем, пожалуйста, — и девчонка послушно обошла весь стол с участниками, аккуратно складывая перед каждым его порцию скучных графиков и табличек. Как будто это могло как-то повлиять на моё решение и цену. Я уже назвал её, и прекрасно понимал, что больше меня на рынке никто Тимуру не предложит.

— Пожалуйста, — задержалась на пару секунд она у моего стула, передавая мне папку с бумагами.

Я посмотрел в её глаза, и уже не смог отвести от них взгляда. Прозрачные. Русалочьи. Бирюзово-зелёные. Как воды у истоков Агидели.

И тут безумная мысль мелькнула у меня в голове.

— Я понял, Тимур, что ты хочешь набить себе цену, но все мы прекрасно знаем, господа, сколько компания, действительно, стоит. Помнишь фильм с Деми Мур и Вуди Харрельсоном? Как он назывался? Кажется, «Непристойное предложение»? Так вот, я только что подумал, что готов сделать тебе такое же предложение: я готов накинуть сверху ещё три процента от суммы за ночь с Диной. Что скажешь? — и я с довольным видом откинулся на спинку кресла, представляя, как Тимур сейчас от жадности просто сойдёт с ума.

Девчонка, услышав мои слова за своей спиной, остановилась и ещё раз внимательно посмотрела мне прямо в глаза. Спокойно и серьёзно. И от её взгляда мне стало не по себе. И я заметил, наконец-то, что она прекрасна. А она открыла дверь, и вышла из комнаты. А я так и не смог забыть её.

Уже вечером, после нашей встречи, я сидел где-то в баре с Серым и лениво раздумывал, стоит ли мне взять телефон у очередной смазливой официанточки, которая вот уже час слишком усердно строила мне глазки. После долгих лет жизни в столице, я с удивлением и удовлетворением обнаружил, что Уфа была просто набита экзотическими красотками, и я мог поиметь практически любую из них. Я даже забыл, какая гремучая смесь татарских, башкирских и русских кровей текла в их венах, выдавая целый ряд причудливых и необычных черт, которым могли бы позавидовать самые известные глянцевые издания и дома мод. Жаль, что до Уфы, по всей видимости, очень редко добирались скауты мировых модельных агентств, но зато добрался я, и теперь чувствовал себя избалованным ребёнком в лавке сладостей: лишь только протяни руку к любой конфетке — и она твоя. На одну ночь, или парочку, как пойдёт.

— Слушай, ты это серьёзно? — раздался взъерошенный голос Тимура в телефоне, когда я снял трубку. И я даже смог почувствовать, как его руки и лоб покрываются липким потом. Три процента от миллиона долларов – весьма неплохая сумма. Можно даже купить себе небольшой домик в деревне, если немного добавить.

— Конечно, серьёзно, — с издёвкой ответил я, представив, как Тимур сейчас на другом конце провода нервно соображает, куда сможет приткнуть лишние тридцать тысяч. Мне бы их, хватило, например, на недельку где-нибудь на Лазурном берегу. Хотя нет, мне — вряд ли.

— А что, возьмёшь свою любовницу, слетаешь с ней в Париж на выходные, оттрахаешь её там хорошенько с видом на Эйфелеву башню, — продолжал я раззадоривать его, пока Тимур уже представлял себе горячий секс с французскими шлюшками. — Ну или, как говорят французы, лямур де труа: закажешь себе двух спелых сочных мулаточек и вставишь им между сочных булочек, — уже в открытую наслаждался я разыгравшейся у Тимура фантазией, подбрасывая ему поленьев в топку.

— Пять, — нервно пискнул в трубку мой приятель, возможно, поглаживая уже свою набухшую от моих сказок ширинку.

— Послушай, у тебя, конечно, прекрасная компания, и прекрасная сотрудница, но тебе не кажется, что мы всё-таки не в Голливуде? — попытался урезонить я возбуждённую жадность Тимура. — Надо как-то быть приземлённее, что ли, — отеческим тоном увещевал я его, отпивая свой виски за три тысячи евро за бутылку, пока Гульзира или Гульшат с оттопыренной нежной попкой старательно убирала лишние тарелки и грязные салфетки со стола.

3 Дина

Мы идём с Наташкой в кафе, где она уже успела назначить кучу собеседований, чтобы выбрать мне идеальную квартирантку.

— И когда ты всё успеваешь? — удивляюсь я, пока она уже отправила миллиард сообщений разным людям.

Лично я — совсем другой человек. Я всегда плохо общалась с людьми, предпочитая в компании чаще молчать и слушать. Может быть, поэтому я и поступила на финансовый факультет, потому что мне всегда были ближе и понятнее формулы и цифры, чем человеческие эмоции и чувства. Точнее, я всегда старалась их избегать, навсегда замуровав своё сердце. Я с раннего детства точно знала, что любовь — это что-то страшное и стыдное. Это то, что не даёт тебе спать по ночам. Это то, от чего мама тихо стонет за стеной, и от чего мне надо бежать. Бежать со всех ног. Чтобы он никогда не догнал меня.

По крайней мере, в привычном мире математики ты чётко знаешь, что два плюс два — это четыре. А корень из ста — десять. Стабильность, порядок и логика. В детстве я сидела и писала в тетради до бесконечности разные уравнения, втайне мечтая придумать тайную формулу, которая поможет мне навсегда уехать их дома. Я так и не нашла волшебного решения, но моя любовь к цифрам и расчётам привела меня в другой город, где я сразу же поступила на бюджетное отделение в университет. Я всё-таки смогла убежать оттуда. Я спаслась.

Поэтому и сейчас меня всегда успокаивают, приводят в душевное равновесие ровные логичные столбцы и таблицы, где каждое значение — на своём месте. Я словно поглаживаю их, пробегаясь по ним глазами, мгновенно вычисляя малейшую неточность. То, чего там не должно быть. Для меня это йога для мозга. Мой маленький мир был прост и понятен, как бесконечные табличные ряды и строки, пока он не встретил меня. Пока не нашёл меня. И не выдернул из моего персонального замка из крестиков и ноликов.

— Пришли, — прерывает мой бесконечный поток мыслей, а точнее, сплошных цифр, Наташка, открывая дверь в Subway рядом с нашим универом.

— А что я буду говорить? — недоуменно спрашиваю я у подруги.

— Ты можешь молчать. Говорить буду я, — успокаивает она меня. — У тебя есть фото интерьера?

— Да, кажется были, дизайнер после ремонта присылала, — листаю я в своём мобильном галерею, где моя небольшая квартирка на профессиональных фото выглядит как торжественный белоснежный дворец.

— Просто шикарно, — удовлетворённо потирает руки Наташка. — Сейчас точно найдём тебе жильца.

— Давай только девушку, — жалобно вставляю я свои пожелания, на что подруга презрительно смотрит на меня:

— Мы никого не дискриминируем по половому признаку. Двадцать первый век всё-таки на дворе. Дискриминируем исключительно по финансам: кто больше заплатит, того и выберем.

— Слушай, а тебе не кажется, что логичнее было бы их пригласить в квартиру, чтобы они сами всё посмотрели? — сажусь я за пластиковый столик, который пахнет бутербродами с ветчиной.

И меня начинает подташнивать от этого запаха. Мне кажется, что я уже миллиард лет не бывала в подобных заведениях. А когда-то давно и они мне были не по карману. Вот так я и прыгнула сразу же из грязи. А теперь — обратно.

— Не неси чушь! — обрывает меня подруга. — Зачем нам толпы незнакомых людей в твоей квартире? Мяч на нашей стороне. Сначала сами выберем тех, кто нам больше нравится, а потом уже решим, кто достоин жить в твоём палаццо.

— Я очень чистоплотная и аккуратная, — рассказывает нам о себе милая девушка с двумя длинными косичками. Как у Венздей Адамс. Явно первокурсница, ещё строгая и неоперившаяся.

— Прекрасно, — с деловым видом делает у себя пометки в блокноте Наташка, и только я со своего места вижу, что она рисует жирный минус напротив имени Альфия. — Сколько денег ты готова платить в месяц за комнату? — задаёт моя подруга следующий вопрос, пока я допиваю уже вторую бутылку воды.

— Пять тысяч? — неуверенно глядя на меня отвечает Альфия, словно играет в игру «Кто хочет стать миллионером».

— Отлично! Мы тебе позвоним. Или напишем, — обрывает её сразу же Наташа и выразительно смотрит на девчонку, давая понять, что встреча окончена.

— Слушай, хороший вроде вариант, зачем ты её сразу отправила, — говорю я подруге, когда Альфия выходит на улицу.

— Ну да, хороший. Только платить она тебе будет яйцами и молочком, которые привезёт с выходных у родителей из Бижбулякского района. Здорово. Кстати, про яички, — задумчиво смотрит на меня Наташка, словно вспоминая о чём-то. — Ах, да, иди сгоняй в аптеку за углом. Пока я очередного кандидата собеседую.

— Зачем? — не понимаю я.

— Ты стала очень забывчивой Дина. Дуй скорее в аптеку. И купи сразу три теста на беременность. Сразу же здесь и сделаем. Чего затягивать, — командует Наташка, и я понимаю, что сама до последнего откладывала этот момент.

Потому что больше всего боялась увидеть эти две полоски. Как знак равно. Моя мама родила меня как раз в двадцать один год. Но она была очень плохой матерью. И я совсем не уверена, что смогу стать лучше, чем она.

Я возвращаюсь из аптеки, раздумывая, как же мне ещё подольше оттянуть этот момент на потом, как-будто если я сделаю тест на беременность не сейчас, а когда-нибудь потом, то можно будет притвориться, что всё осталось по-прежнему. И что беременность так и не наступила. Пока я не узнаю о ней наверняка.

Я захожу в кафе, и вижу, что за столом уже сидит паренёк в простой толстовке и джинсах, и Наташка уже увлечённо о чём-то беседует с ним. Только этого мне не хватало. Я подхожу к своему месту, и молодой человек вскакивает со своего стула, протягивая мне руку:

— Добрый день, меня зовут Камиль, очень приятно познакомиться, — я с недоумением пожимаю её. Он ждёт, когда я усядусь, и только потом опускается на стул.

— Дина, мне тоже приятно, — с удивлением смотрю я на этот образчик великосветского воспитания.

— Разрешите вам что-нибудь предложить выпить? Кофе, чай? Прохладительные напитки? — сразу же предлагает Камиль, и я незаметно переглядываюсь со своей подругой. Я пытаюсь вспомнить, кого же мне напоминает эта манера разговора, но мой обложенный по-прежнему ватой мозг отказывается что-либо вытаскивать из своей картотеки.

3 Павел

В тот день я сидел у себя в кабинете, и не мог сосредоточиться на цифрах. Как странно, расчёты всегда были моим слабым местом: одним лямом больше, одним меньше, для меня это никогда не имело значения. В какой-то момент, когда я понял, что в мире действует закон больших чисел и ничего больше, я окончательно перестал считать копейки. К сорока годам я успел построить уже довольно крупную личную империю на костях, нефти и железе и мог бы продавать мотивационные марафоны для страждущих бабла и успеха и собирать стадионы, как этот клоун Тони Роббинс, но единственный секрет, который я мог бы раскрыть и бесплатно, был всё тот же: чем больше объём выборки, тем больше вероятность, что результат будет близок к ожидаемому. Никакой магии. Просто берите больше денег. Покупайте не пачками, а вагонами, не отделами, а корпорациями. Большое к большому.

Поэтому во всех своих отчётах я смотрел только на самые крупные значения: оборот, выручка и прибыль. И принимал решение. Если цифры были достаточно большими. Для меня. В моей категории чисел. Никаких промежуточных значений: всей этой шелухой занимались мои многочисленные подчинённые и аналитики.

И я придерживался этого принципа во всём остальном: просто брал самое дорогое, и не раздумывал. Зачем, если это уже сделали за меня? Мебель для дома и рабочего кабинета я просто покупал у самых известных мастеров и брендов. Одежду — известных марок. Отели, тачки, недвижимость — всё так же руководствуясь этим правилом. Экономил своё время. Которое стоило очень дорого. Мой мир был поделен на две половинки: на ту, где всем приходилось мучительно делать выбор, взвешивая каждый шанс и копейку, и ту, где всё уже было предрешено и поделено, и оставалось только взять желаемое. И я просто брал. Брал то, что хотел.

Как странно, что когда мне позвонил Тимур, у меня в колонке играла та песня Стинга. Mad About You.

I'm lost without you, I'm lost without you
Though all my kingdoms turn to sand
And fall into the sea
I'm mad about you, I'm mad about you*

(*Я пропадаю без тебя, я погибаю без тебя,
Хотя все мои королевства обратились в песок
И упали в море
Я схожу по тебе с ума, из-за тебя я теряю рассудок...)

И моё сердце сжалось в тугой комок, как и тогда, почти четверть века назад. Я был уверен, что за эти годы возмужал, окреп, и такие ненужные и глупые вещи, как эмоции и чувства, больше не могут управлять мной. Но нет, они всё-таки копошились где-то в глубине моей темницы, куда я их запрятал, и иногда начинали жалобно поскуливать, когда что-то вдруг пробивалось через их тюремное окошко. Например, Стинг.

— Ну всё, четыре процента мои. Готовь новый договор, — прогнусавил потным голосом в трубку Тимур, и я даже не сразу сообразил, о чём это он: музыка унесла меня совсем в другое место и время.

— Какие четыре процента? — спросил я его перед тем, как её образ снова всплыл у меня в голове. И навеки спаялся, слился с чуть хрипловатым голосом Стинга. — Ах да, вспомнил, прости. Ну так что, она согласна?

— Да, она полностью твоя. Я её уговорил, — я представил, как Тимур довольно потирает свои ручонки у себя в кабинете, представляя, на какие запретные удовольствия он спустит вдруг внезапно свалившуюся на него незапланированную кучу денег. Наверняка на самых дешёвых проституток, — брезгливо поморщился я.

— Ну хорошо, отлично, я сообщу юристам, — только и сказал я, уже вешая трубку, и увидел, как загорелось маленькое окошко на моём телефоне с надписью “Дина”. И её номером телефона. Словно золотой динар, талер с неба. Как в сказке братьев Гримм.

И в первый раз за столько лет мои руки задрожали, когда я начал набирать ей сообщение. Я не знал, что ей писать. Как глупо. Так глупо я себя не чувствовал уже много лет. «Привет, это Павел Владимирович Шереметьев»? Стираю. Тупо. И пафосно. «Привет, это Паша». Полный идиотизм. Delete. «Здравствуйте, Дина, я от Тимура»? Ещё лучше, блин.

И тут на экране высветилось сообщение с неизвестного номера. Просто с цифрой «$100 000». Просто и понятно. И я снова вспомнил её прозрачные русалочьи глаза. Она как та химера из страшной сказки вцепилась острыми когтями в моё сердце и разорвала его пополам, выпустив наружу все спрятанные в нём секретики. Те самые зарытые в песке фантики под осколком бутылочного стёклышка из детства.

И теперь я словно откопал это самое заветное окошко, спрятанное сорок лет назад под кустом смородины, и рассматривал, как в цветной калейдоскоп, переливающиеся конфетти. Ну что же. Девчонка определённо не дура. По крайней мере, не совсем дура. Могла бы попросить миллион. Могла бы отказаться, а потом в семьдесят лет гордо рассказывать своим внукам и мужу с заскорузлыми руками слесаря про то, как ей предлагали миллион долларов за одну ночь, а она не продалась. И муж, и внуки с недоумением посматривали бы на полоумную бабку с отвисшими грудями и в растянутой кофте, уверенные, что та тронулась умом.

Но сейчас все эти гипотетические варианты отмелись в сторону, как ненужные несостоятельные теории. Не будет мужа-слесаря, по крайней мере, пока, Тимур поедет в Турцию кутить на внезапные бабки, а русалка оказалась прагматичной сучкой. Ну что же, молодец, детка. Не переоценила себя. И не недооценила. Разумная взвешенная цена. Точный бухгалтерский расчёт. Я откинулся на спинку кресла, а уфимское солнце, такое, какое бывает только после дождя, окатило меня с ног до головы. И почему-то на душе у меня стало так же ярко, как и на этой солнечной сверкающей всеми самоцветами Урала улице.

— Ты что, серьёзно?! — не сдержался Серый, когда я позвал его к себе в кабинет. — На хрена тебе эта… — но, посмотрев на меня, мой лучший друг и по совместительству начальник службы безопасности холдинга заткнулся, не успев выплюнуть грязное слово.

Грязь, драки и ругательства остались в прошлом. В наших цыганских дворах из детства. Как и все наши скелеты, аккуратно развешенные в шкафах. Так что сейчас передо мной сидел не тот паренёк с гнилыми зубами в вечных трениках Abibas, а респектабельный джентльмен с голливудской улыбкой и в костюме Hugo Boss. Правда, улыбается Серый по-прежнему крайне редко. И иногда мне кажется, что лучше бы он не улыбался. Волка невозможно приручить, но мы оба с ним из одной стаи. Одной крови.