Вампир на поводке

Пролог. Знакомая незнакомка

Филипп медленно потягивал эль в таверне «Борзая» на Черч-стрит, а его взгляд скользил по лицам посетителей. Мысли его блуждали, невольно возвращаясь на четыреста лет назад. Это место тогда было совершенно иным. Грубое, необработанное дерево, полы, засыпанные песком и грязью, – следы бесчисленных ног и пролитых напитков. Длинные столы-скамьи, изъеденные временем и покрытые пятнами от воска, жира и черт его знает чего еще. Мебель была скудной, бочки с элем и пивом стояли прямо в углу, а атмосфера больше напоминала кухню, нежели общественное заведение. Сквозняк, пронизывающий помещение из-за постоянно распахнутой двери, заставлял посетителей сбиваться в кучу возле единственного камина, особенно суровой зимой. И качество напитков, несомненно, оставляло желать лучшего.

Сейчас же картина резко контрастировала с тем прошлым. Едкий табачный дым висел в воздухе, застя тесное пространство, заставленное мебелью до отказа: круглыми и длинными столами, узкими скамьями и стульями. Но некоторые вещи, казалось, оставались неизменными. Песок на полу и столы, покрытые слоем воска, быть может, и вправду существовали вне времени. Хотя… газовые лампы, постепенно вытесняющие свечи, неизбежно меняли облик даже таких заведений.

Спад «джинновой лихорадки», затопившей страну несколькими десятилетиями ранее, вернул людей в пабы. Но нынешнее оживление таверны «Борзая» было вызвано не только этим. Три дня назад, 6 апреля 1827 года, Джон Толбот унаследовал титул графа Шрусбери. Слух о доброте и благородстве нового, шестнадцатого по счету, графа разлетелся по всему графству, вызвав волну интереса и надежд. Многие жители с нетерпением ждали, как грядущие изменения повлияют на их жизни. Некоторые ждали чуда.

Филипп усмехался, краем уха слушая разговор тучного мужчины в черном бархатном фраке и цилиндре. Тот с пафосом расписывал праведность и благородство графа, предрекая радикальные перемены к лучшему.

«Люди…» – подумал Филипп, сделав еще один глоток горьковатого эля. – «блюдолизы и гипокриты… Уверен, этот жирный мешок с деньгами думает, что если бы он стал графом, то махом превратил бы Шрусбери из простого городишки, торгующего шерстью, в крупный торговый центр, в «бриллиант» в короне Георга IV»».

– ...конечно, если бы я был графом… – продолжил высокомерный пингвин во фраке.

– Лучше бы ты, толстяк, отказался от второго завтрака – накормил бы голодающих, – тихо произнес он, допивая остатки своего эля.

Услышав слова Филиппа, парнишка-подавальщик улыбнулся и подлил ему еще.

Вдруг раздался звук колокольчика, и в дверь вошла женщина, совершенно не вписывающаяся в обстановку этого захудалого паба. На ней было платье с чуть завышенной талией, широким декольте и пышной юбкой, сшитой из тяжелого кроваво-красного шелка. Из-под шляпки-капора выбивались светло-золотые пряди, которые, казалось, светились в тусклом свете помещения. Один ее вид вызвал у него приступ жажды. Мужчина отвернулся.

«Где-то я ее видел», – подумал он, и смутное чувство дежа-вю охватило его, неприятно засвербев в затылке. – «Может, она была на приеме в поместье Хейтроп-парк?» – раздумывал он, наблюдая, как женщина грациозно движется мимо, а ее зонтик случайно задевает его стакан. Содержимое тут же разливается по полу. Но Филипп не обратил внимание, продолжая перебирать в памяти лица. А их накопилось много… За 628 лет.

– Прошу прощения, сэр, – леди невинно захлопала своими серо-голубыми глазами. – Я возмещу ущерб. Что у вас было?

– Имбирный эль, – коротко ответил Филипп, сжимая губы в тонкую полоску. Нет, он не злился, просто ни на секунду ей не поверил. И дело не в том, что она вызвалась купить новый напиток взамен испорченного, вместо того чтобы предложить денег. Ее глаза. Вот, что ее выдало. В них не было ни растерянности, ни конфуза, они горели в каком-то странном предвкушении.

«Что за странная игра? Маменьке захотелось развлечься с сыночком?» – язвительно подумал он, наблюдая за ней с настороженностью. Ведь он выглядел не старше 25, а ей лет 40, не меньше.

Женщина проследовала к прилавку с насосами для эля. И очень быстро вернулась со свежей пинтой пенящегося напитка.

Филипп не мог избавиться от ощущения, что за этой невинной улыбкой кроется нечто большее. Их взгляды пересеклись – и в воздухе повисло напряжение, которое невозможно было игнорировать. Женщина, словно чувствуя его недовольство и подозрительность, слегка наклонила голову, и ее золотистые пряди упали ей на лицо.

– Угощайтесь, – располагающе улыбнулась она.

«Шлюха – это одно. А такая, как она… Нет. Слишком рискованно. Выпивку возьму. А ее спроважу».

Филипп уже открыл рот, дабы вежливо указать ей на дверь, но не успел. Она и без его указки, развернулась и направилась к выходу, еще раз перед ним извинившись.

Это показалось ему странным.

«Какого дьявола она вообще забрела в эту клоаку?»

Отхлебнув дармовую выпивку, Филипп запоздало удивился, почему женщина ушла сразу, как только купила ему эля. Для чего тогда она вообще заходила?

Вдруг все вокруг поплыло, и прежде, чем отключиться, его взгляд уцепился за алую фигуру в засаленном окне. Лица Филипп не разглядел, но он был уверен, что это она...

Его… Знакомая незнакомка.

Глава I. Скованные одной цепью

Everyone is a liar. And if you don’t – you lie to yourself

Philip’s journal, 1827

[Все вокруг лжецы. А если ты нет – ты врешь себе.

Дневник Филиппа, 1827(англ.)]

Голова гудит, картинка расплывается, все еще оставаясь не в фокусе, обрывки бредовых воспоминаний врываются в голову, при этом будто разрываясь на части…

«...Чего изволите, сэр?»

Моргнув, пытаюсь сосредоточится на настоящем. Сознание медленно, мучительно возвращается, как корабль, выныривающий из бушующего шторма. Первое, что я вижу, – это пожилой мужчина, лежащий на полу. Его лицо искажено гримасой ужаса, а тело скручено в неестественной позе.

Точно… Дворецкий. Это был дворецкий… Он открыл мне дверь…

Теперь его безголовое тело, бледное и безжизненное, лежит у порога, словно тряпичная кукла, брошенная после игры.

Воспоминания, как обрывки рваной ткани, цепляются друг за друга, напоминая о недавнем событии.

Какого черта… Я?

Тот эль… Что та дьяволица подмешала в него? Неужели гринхарт? [Greenheart (англ.) – «зеленое сердце», очень прочная порода, вечнозеленое дерево с зеленоватым оттенком древесины.]

Нет, не может быть. Он не растет здесь... Поэтому только возвращаясь домой, на туманный промозглый Альбион, я чувствую себя в безопасности.

Бурые пятна и кровавые ошметки – на полу из ореха, на зеленом персидском ковре и на светлый стенах – маячившие перед прояснившимся взором, не задевают ни одну струну моей души. Впрочем, душу я вряд ли сохранил за прошедшие века… Беспокоит меня совсем другое, а резкий запах свернувшейся крови и разложения, тошнотворно-сладкий и отталкивающий, лишь отвлекает.

Я наследил. Впервые за двести с лишним лет. Конечно, не по своей вине, но, все же... Первые 250 лет я еще ностальгировал по утраченной человечности, а потом мне это просто надоело… Вина не трогала меня со времен войны Роз. Но мне не нужен балласт (если вдруг кому-то посчастливилось обменять душу на проклятое существование) и лишнее внимание к собственной персоне.

Обезглавленный дворецкий мертв, и его судьба меня не волнует. Но остальных нужно проверить.

Подхожу к мужчине, лежащему на полу. Раздобревшая фигура, вычурный домашний халат, да и весь этот дом… все вокруг буквально кричит о достатке. Этот человек явно не был простым писарем из канцелярии. Я наклоняюсь, и в нос ударяет уже знакомый запах разложения. Тот же запах, что и у дворецкого. Едва уловимый для обычного человека, но для меня… он слишком ярок, слишком узнаваем. Запах смерти. Присматриваюсь. Шейная область, где проходят яремная вена и сонная артерия, разорвана в клочья: сквозь багровое месиво проглядывают полупустые вены и артерии, между лохмотьями мышц. Я выпил изрядно крови из этого человека. Накинулся, прямо на главное блюдо стола, так сказать. Он не мог выжить при любом раскладе.

Следом бросаю взгляд на лежащую рядом женщину. Желтое муслиновое платье в бурых пятнах – не понятно то ли это кровь ее мужа, то ли ее самой. Трупные пятна еле заметно начали покрывать остывшее тело. Женская рука застыла в попытке схватить любимого за руку. Она лежит на спине, и приходится перевернуть ее, чтобы увидеть – укушена она или нет. Хотя можно было и не делать этого. Сердце не бьется. Даже назойливое тиканье часов не помешало бы – на таком расстоянии я бы услышал последние удары. Укус женщины не представлял угрозы – мне просто надо убедиться, что это та самая дама в красном из паба.

Да. Это она. Внимательно смотрю в мертвое лицо, на удивление, не искаженное гримасой ненависти – только пустые глаза с расширенными зрачками. Где-то я ее уже видел. Давно, очень давно… Бок начинает ныть от неприятных воспоминаний. Точно.

1799 год, Лондон, Уайтчепел. Эта женщина, переодетая тогда в мужской костюм, похожая на шестнадцатилетнего мальчишку (хотя, возможно, ей тогда столько и было), выстрелила в меня осиновой стрелой из арбалета. Рана не была смертельной, осина не ядовита для моего вида, но вытаскивать занозы из плоти – удовольствие сомнительное.

Бедный Хамфри… Тот старик с бакенбардами ловко его обезглавил. Тогда я ничем не мог помочь. К тому же, Хамфри сам виноват. Я предупреждал, что его любовь к мальчикам до добра не доведет. Ладно бы это были просто любовные похождения, но пить их кровь, зная, как действует наш яд на мужской пол… Безрассудно и глупо…

Встряхнув головой, отгоняю воспоминания и переступаю через тела бывших хозяев дома. Взгляд задерживается на ребенке – восьмилетнем мальчике со сломанной шеей. Подхожу ближе. Следов крови нет. Но… Он что-то задевает в памяти, такой непостоянной и обычно не уделяющей внимания людям...

Я сидел у пылающего камина в огромном холле, с высоким потолком и стенами, драпированными тканями цвета насыщенного багрянца. Взор был прикован к пляшущим языкам пламени, в попытке отвлечься от мучительной жажды, стиснувшей горло стальной хваткой. За двумя парными дверями по обе стороны огромного помещения находилась бальная зала, откуда доносились звуки задорной мазурки. Я снова вздохнул: общество людей тяготило меня. Не столько из-за неутолимой жажды крови смертных, сколько из-за пестроты их лиц, от которой болели глаза, и оглушительного хохота, режущего слух.

Томми, все в порядке с твоим поместьем… И Джон – достойный наследник, Чарльз напрасно беспокоился. Хотя, возможно, это лишь личина… Нет. В человеке с таким открытым взглядом не может быть фальши. Я видел, как он выставил за дверь того самодовольного чиновника, который увел его для беседы в кабинет. Тот, вероятно, полагал, что сигары и партия в криббедж обеспечат ему расположение нового графа.

Глава II. Багряные бабочки

Seize what life offers you

Eve Coadwell, 1826

[Хватай то, что жизнь предлагает тебе.

Ева Колдуэлл, 1827(англ.)]

Сидела на скамейке и держала потрепанный томик французских стихов, бережно перелистывая страницы. В воздухе пахло привычными запахами лета: скошенного сена, спелых яблок, душистых полевых трав и цветов. Крона двухсотлетнего дуба, посаженного еще прадедушкой, тихо колыхалась от легкого ветра, из своего дупла громко и заливисто пел скворец, поселившийся там еще прошлым летом. Из приоткрытого окна кухни доносился строгий и размеренный голос матери, отдававшей указания: сегодняшний ужин должен стать особенным. Мэри и Луиза получили двойное предложение от братьев Бёрли, чье родовое дерево корнями упиралось в рыцаря 14 века, кавалера «Ордена Подвязки» Джона Бёрли. Воистину знаменательный день для нашей семьи.

Я улыбнулась, вдохнув слабый аромат домашнего эпл-пая. Запахи печеного яблока в воздухе смешивались со смехом, доносившемся со второго этажа: счастье сестер и возбужденное ожидание пропитало каждую половицу в доме. И меня это совсем не раздражало. Я была рада за них. Ведь потом...

Настанет моя очередь.

Спрятала улыбку, уткнувшись в томик стихов, как будто чей-то цепкий и проницательный взгляд мог заглянуть мне прямо в душу и вытащить наружу все потаенные секреты – все, до единого. Хоть это и было глупо – до вечера еще далеко, и посторонних в доме не было. Только семья. К тому же, все с головой нырнули в приятные хлопоты. Избежал этой участи разве что Рикки, но он носился по саду с Голди, породистым ретривером – едва ли понимая, как важно происходящее сейчас для любой девушки.

Взгляд упал на строки из стихотворения Пьера де Ронсара [французский поэт XVI века]: «Любя, кляну, дерзаю, но не смею».

[Парка – одна из Богинь Судьбы в римской мифологии. Соответствует Мойре у Древних Греков]

Любовь... Замужество... Обычно я редко об этом задумывалась. В нашей семье, кроме меня, были еще две девушки на выданье, и мои родители, в отличие от других, не торопили их: они оба были глубоко убеждены, что только сильное чувство, доверие и уважение – основа любого крепкого брака. Но мои легкие и воздушные, словно раскрытые семена хлопка, сестрицы не заставили всех слишком долго ждать: и вот не прошло и двух месяцев, а они уже выбирают ткань на подвенечные платья. Двойная свадьба – это их давняя мечта, так они еще теперь будут невестками одной семьи.

А я... Я, как и все, тоже хочу встретить особенного человека, который будет ценить меня и принимать такой, какая я есть, при этом уважая мое мнение и не относясь ко мне, как к предмету мебели или дорогим лайковым перчаткам. Но это лишь мечты... Все те, с кем довелось познакомиться на балах и званных вечерах – считали любую женщину подобной падшей Еве – слишком глупой и невежественной, чтобы вникнуть в их серьезные разговоры. Что уж говорить о собственном мнении! Иные из тех, так называемых «джентльменов», всерьез считали, что главная и причем единственная обязанность женщины – родить здорового наследника.

Эти их снисходительные улыбки и ловкие комплименты так и отдавали фальшью и высокомерием. Поэтому я была рада любой возможности подурачиться с Уильямом, развеяв их возможные притязания на мою руку, пусть это и разгневает матушку.

Мне просто хотелось чего-то... Настоящего.

Некстати вспомнился мужчина, которого я встретила на приеме в Хейтроп-парк. Он сидел у камина, один. А в его серых глазах отражалась скука таких размеров, что была способна затопить вселенную. Это было самое честное выражение лица, увиденное мною за тот вечер... Он даже не представился. Лишь эхом ответил на мое приветствие – скорее по привычке, чем из вежливости. Странный мужчина слишком серьезный и безразличный для своих лет...

Тряхнула головой, прогоняя воспоминание, как вдруг сердце как будто сжала ледяная рука. Нет, я не испугалась внезапного крика или громкого звука – наоборот, пространство вокруг меня словно накрыла тяжелая и плотная завеса тишины. Мертвой тишины. Я больше не слышала оживленных голосов, доносившихся из дома, щебета птиц и стрекота насекомых, притаившихся в траве. Даже свет солнца будто поблек, хотя на небе не было ни облачка.

Тревожное чувство, распространяющееся по телу, заставило встать. Томик выпал из дрогнущих пальцев – на аллейке, выложенной белой галькой с рядом сливовых деревьев, мелькнула тень – густой черный силуэт. Моргнула, но видение не исчезло.

«Чужак», – забилось в голове, а сердце в страхе затрепетало.

Надо было кричать. Звать отца. Побежать в дом. Кликнуть слуг. Хоть кого-нибудь. Предупредить.

Но я не стала кричать. Вместо этого я пошла. Но не к задней двери усадьбы. Мои ноги потянули меня совсем в другую сторону...

Под подошвой захрустели мелкие камешки, запах переспелых слив ударил в нос, но даже подойдя к мужчине на расстоянии вытянутой руки, я не смогла заставить себя развернуться и убежать. Моя воля в этот момент была сломлена, она растворилась, утонула в глазах стального цвета с зияющей всепоглощающей чернотой вместо зрачка: будто грозовые тучи собрались вокруг погасшего солнца – в его глубине прятались пугающие красные всполохи.

Глава III. Теория

Sweet nescience is a lot worse than the painful truth

Eve Coadwell, 1927

[Сладкое неведение много хуже болезненной правды.

Ева Колдуэлл, 1927 (англ.)]

Этот проворный кровосос успевает перехватить статуэтку у своего лица и швыряет в сторону. Кошка встречается с углом стола, чудом втиснутого в малогабаритную комнатушку – наличие двуспальной кровати и так заставляет ее трещать по швам.

Филипп переворачивается на бок, тяжело приоткрыв один глаз. Выглядит он будто... с похмелья? Неужели опять пил что-то крепче перебродившего сидра? Вот болван! Знает же как на него влияет алкоголь... Кто бы подумал, что этанол – ахиллесова пята вампира, разменявшего не первый век.

– Давай. Оживай, – стягиваю с него одеяло, и прислоняюсь к стене, начав притопывать ногой от нетерпения, пока он лениво и крайне медленно принимает положение перпендикулярное полу.

– Это будет трудно сделать, лав [Love [англ.] – любовь], – он потягивается, хрустнув позвонками, а я морщусь, закатив глаза. Вот уже больше 200 лет, этот присосавшийся ко мне весьма нелепым образом паразит, придумывает мне прозвища. И обязательно на моем родном языке, и как бы тот, факт, что я не была на родине вот уже 30 лет – с тех пор как зацепка увела меня из родной Англии намного восточнее – его совсем не трогает.

Как обычно пропускаю его слова мимо ушей. Может, у него память в дырку, как сыр маасдам, и он не может запомнить мое имя... Так что плевать.

– Как думаешь... – запнувшись, медлю... Я не хочу, чтобы он лез в этот дело. Вообще ни в одно дело, касаемое вампиров. Но... Надо честно признаться: что он рано или поздно все равно выпрыгнет из кустов словно безумный рояль – как раз в последний момент (когда какая-нибудь жалкая минута будет отделять меня от встречи со старухой с косой). Быстро отмахиваюсь от сомнений: свою роль в этом так же сыграл промозглый ветер и холод, сопутствующий Верхоямску даже поздней весной. Хочется побыстрее убраться отсюда куда-нибудь юго-западнее. – Те снимки... – наверняка он их и так видел, так что можно и не тыкать ими в его лицо. – Насколько вероятно, что это сделал вампир?

– Что сомнения грызут? – Филипп ухмыляется, и, не отрывая задницы от кровати, тянется к тумбочке, на которой стоит графин, наполненный явно не виноградным соком. В нем плавают кубики льда, и от этого зрелище выглядит еще противнее. Выдыхаю: отвращение и облегчение смешиваются во мне, спутав мыли. Эти два чувства всегда сопровождают меня, стоит взглянуть на кровь.

– Не то, чтобы... Просто хотелось услышать мнение... – поднимаю руки параллельно полу, качнув ладонями, словно чашами весов: – ... эксперта. Подтвердить мою теорию.

– Ладно, пойдем глянем, – утерев и так замызганным помятым рукавом кровь с лица (Филипп не удосужился даже налить жизненно необходимую порцию себе в стакан, а просто глотнул из носика, как заправский алкоголик), мужчина встает. И быстрыми шагами преодолевает расстояние до журнального столика. Однако ж быстро он восстановился – думала, он поползет, цепляясь за стены, и сшибая все вокруг.

Филипп опускается на мое место и придвигает к себе карту, а потом только принимается за фотографии. Пара – точнее три – летят в сторону. Опознать какие несложно – этих жертв нашли дальше остальных от условно обозначенного центра.

– Вот эти – четыре фото выдвигаются вперед, словно солдатики, шагнувшие из строя. – Вполне возможно. Видишь раны. Аккуратные, будто порезанные ножиком?

Киваю, нахмурившись. Я видела много жертв каинового отродья. Рванные раны, растерзанные тела. А не высокохудожественные порезы.

­– Уверен? – А вдруг… он хочет отвести подозрения от какого-нибудь своего давнего друга. Вампирам веры нет.

Филипп ехидно улыбается во всю ширь рта. Вот-вот захохочет во весь голос.

– Тебе напомнить, чем вампиры отличаются от людей? – голос его становится тягучим и плавным, как у рассказчика из прошлого века. Даже поза – прямая спина и одна нога, закинутая поверх второй – мгновенно старит его. Нет, не внешне. Но в глазах мелькает нечто такое, что обычно прячется в глубине. В самой глубине.

Поджимаю губы, промолчав. Не горю особым желанием кормить его непомерное эго. Да и что он мне может рассказать про вампиров, чего я не знаю? Перечислить имена главарей мифических тринадцати кланов вампиров? Или рассказать о не очень-то впечатляющих (по сравнению с образами из современного кино и книг) способностях своего проклятого рода? Ну да, у них феноменальная память и невероятные способности к обучению – язык или какую-нибудь технику боя они могут выучить в два раза быстрее, чем обычный человек. Гипнозом они хоть и владеют – но на уровне успешного психиатра. До Гарри Гудини им точно далеко. Реакция, слух и зрение у них лучше, чем у среднестатистического офисного планктона (но вполне сравнима с каким-нибудь двухкратным олимпийским чемпионом) и заметно обостряются только после «плотного ужина», сохраняясь в течение часа (и то это только при условии, если вампир выпил много крови). Ни тебе сверхскорости, ни суперсилы, ни способности по волшебству морочить головы невинным горожанам.

Пауза затягивается. Филипп молчит. Неужели ждет, что я сложу ладошки в умоляющем жесте и слезно попрошу просветить меня?

Демонстративно складываю руки на груди. Не дождется.

Глава IV. Полуночница (часть 1)

Everyone wears masks

Eve Coadwell, 1990

[Все носят маски.

Ева Колдуэлл, 1990 (англ.)]

Все тело зудит, и мне приходится одергивать себя, чтобы не начать подтягивать край декольте или поправлять низ своего узкого красного платья с открытой спиной. Филипп настоял именно на таком фасоне и цвете. Повезло, что единственный шрам на ключице прячется за декорированной гипюровой лентой и не привлекает ненужного внимания. Я уже и не помню, когда в последний раз надевала платья и каблуки. Шляпки, зонтики, корсеты, карне – все осталось в таком далеком прошлом, что даже и не вспомнить. Словно та жизнь, не наполненная тенями, в которых прячутся монстры всех оттенков и видов, принадлежала кому-то другому. А не мне.

– Виски, односолодовый, – жестом подзываю бармена. У бедняжки даже глаза округляются. С завитыми волосами и боевой раскраской с алой помадой, я по закону жанра должна была заказать «Секс на пляже» с пошлым зонтиком и ломтиком апельсина, надетого на край не менее пошлого бокала.

Купюра ложится на стол, и все вопросы отпадают.

– Мне то же самое, – слышится голос справа от меня. Бодрый и живой, как будто мы развлекаться пришли, а не проверять его же предположения.

– Облезешь. Ему апельсиновый сок, – быстро добавляю, пока бармен не наполнил второй шот.

Поворачиваюсь, чтобы внимательно посмотреть на своего ручного вампира. Особенно на его рот. Вдруг, пока он ходил на разведку, успел перекусить какой-нибудь блондинистой дурой? Раз уж его сородичи так неравнодушны к этому цвету волос...

Но нет. Изогнутый в ухмылке рот чист. В отличие от взгляда, направленного на меня.

– Это все обязательно? – круговым движением руки обвожу на свой наряд, подавляя желание выколоть слишком пристальные серые глаза, на долю секунду впившееся в мое декольте, прежде чем посмотреть на меня и утвердительно кивнуть.

– Он должен тебя заметить.

– Как же... – бурчу себе под нос отпивая крошечный глоток обжигающего напитка. Резкие спиртовые нотки перемешивались с древесным послевкусием. – Я здесь чуть ли не единственная разоделась как на светский раут.

– Капора и перчаток с веером не хватает, – со смешком замечает он, вертя, в руках стакан с соком, даже не прикоснувшись к нему.

Отставляю свой напиток и, прищурившись, пристально смотрю на Филиппа. Полумрак клуба и кислотные отсветы от светодиодных приборов на его лице мешают уловить то, что определенно скрывается за его расслабленным видом. Слишком долго, смертельно долго, я знаю его. Чтобы понять – когда Филипп в приподнятом настроении, мы (а конкретнее, я) в полной заднице. Он знает об этих странных убийствах большее, чем я? В чем смысл вампиру убивать женщин, если известно, что обратить их он не сможет?

– Заметил что-нибудь?

Чем скорее я покончу со всем, тем быстрее покину это душное помещение. В этом клубе слишком много всего – беспрестанно работающая дым-машина, громкая музыка (в разрез полупустому танцполу) снующие туда-сюда официанты, будто это и не клуб, а ресторан, уединенные Vip-места, огороженные альковами, роднившие его с борделями и домами терпимости. И при этом невообразимая духота – или это на меня так действует дурящая смесь жасмина и иланг-иланга, витающая в воздухе?

– Вон там, – кивком головы Филипп указывает на затененный закуток, где неприметная дверь находится под пристальным надзором двух охранников. Наверняка за ней прячется лестница на второй этаж. А еще лучше – в отдельную комнату, где может обнаружиться тот, кто мне нужен. Я все-таки смогла вытянуть из Филиппа кое-какие адекватные предположения. Все-таки, когда дело касается вампиров, он редко ошибается.

– Отвлечешь их, – это не вопрос. Но все равно приказного тона было недостаточно, чтобы вампир сорвался с места, стремясь исполнить мою волю. Мои приказы действуют на него через раз. И я не могу до конца понять причины. Либо во мне нет жилки работорговца, либо Филипп нашёл лазейку в проклятии. – Живо, – рычу сквозь зубы, начиная терять терпение.

Он вздыхает, сплетая пальцы рук, но с места не двигается.

– И что прикажешь делать? Танцевать стриптиз? Может, вон для тех одиноких дам бальзаковского возраста? – небрежным жестом, будто отмахиваясь от моего плана, он указывает на столик, в нескольких метрах от подозрительной двери. – В надежде, что они начнут буянить, пытаясь разорвать меня на части? А эти два не особо привлекательных джентльмена попытаются их разнять, пока борьба за меня не переросла в кровавую бойню?

Закатываю глаза.

Ну и фантазия... Кое-кому, видимо, скучно живется...

– Используй свой обычный фокус, – напоминаю на случай, если он подхватил вполне ожидаемый склероз. Ему ведь очевидно больше, чем мне.

– Вот с этим? – он извлекает из кармана часы, старинные, с поломанным механизмом. Когда он хочет порисоваться, он гипнотизирует людей с помощью них.

Но сейчас нужно действовать как можно незаметнее. Не хватает еще, чтобы кто-нибудь заметил часы с изящной ковкой на крышке. Весь их вид от мелких царапин до потертой цепочки так и шепчет: «Я стою целое состояние!». Сколько раз я выступала продать их. Но в периоды кризиса, Филипп откуда-то доставал залежи с древними монетами. Один такой поход к нумизмату, мог обеспечить нас обоих на несколько месяцев, а то и на полгода.

Глава V. Полуночница (часть 2)

Everyone needs someone to watch their back,

even if they have to take pure evil as an ally.

Eve Coadwell, 1828

[Каждому нужен кто-то, кто прикроет его спину,

даже если ему придется взять в союзники чистое зло.

Ева Колдуэлл, 1828 (англ.)]

Просто нужен другой подход. Поправляю платье на груди, делая декольте еще глубже. И натягиваю улыбку на лицо.

Отвлеку. Подберусь ближе. И только после того, как задам парочку вопросов, прикончу его.

Стучусь. Робко и тихо. Чтобы не вызывать подозрений.

– Кто там? – голос глушат стены. Но он точно мужской. И возможно, предположения Филиппа верны.

– Эм... Меня послали к Вам, чтобы... – опускаю глаза в пол, как только дверь открывается. Вспоминать что-то стремное, чтобы покраснеть, не пришлось – виски сделал свое дело.

– О.

Это удовлетворенное «О». Повышает шансы, что меня впустят внутрь.

Поднимаю голову и на этот раз улыбаюсь совершенно искренне – на меня смотрит одутловатый мужчина за 40, с редкими седеющими волосами. Грузный и вряд ли обладающий разрядом по гимнастике. С таким будет легко справиться. Будь ему хоть 300 лет.

– Проходи.

Мне не нужно повторять дважды. Вхожу, покачивая бедрами, осмотрев помещение беглым взглядом. Из типичного антуража директорского кабинета выбивается разве что пошлый красный кожаный диван. Тем лучше. Кровь на нем не видно будет. Возможно, придется пару раз заехать ему в расплывшуюся челюсть, прежде чем превратить в кучку костей.

Опускаюсь на скрипучий диван, взгляд зацепляется за дверь, прорубленную в притык к противоположному углу. Интересно, что там? Конференц-зал? Директору клуба он вообще нужен? Или банальный туалет?

Свет торшера в углу перебивается красно-зелеными отблесками, проникающими сквозь полуприкрытые жалюзи. Стекло. Отлично. В крайнем случае, можно швырнуть его в него. Может, при особой удаче и некачественной установке – он рухнет со второго этажа на танцпол. Но это только в крайнем случае.

– Как тебя зовут? – мужчина присаживается рядом. Рука по-собственнически тянется ко мне и, откинув мои волосы, обнажает плечо. Маленькие темные глазки лоснятся от возбуждения. Рот приоткрывается. Не замечаю клыков, да и рука, прикоснувшаяся ко мне, не холодная… Тут два варианта. Либо он не так давно заправился кровью, либо это – человек.

Надо убедиться до того, как в него вонзится Жало.

Придвигаюсь ближе, проглатывая позывы отвращения. Пальцы игриво пробегаются по его рубашке к открытому вороту. Он сразу решает, что это своеобразное приглашение и быстренько притягивает меня к себе. Его мерзкие губы елозят по впадинке на шее – странно, думала, вампиры не любят играть с едой. Пользуюсь моментом и касаюсь кольцом обнаженной кожи в месте между предполагаемыми ключицами. Он дёргается. И я готова поклясться, что там остался легкий ожог. Это служит своеобразным сигналом к действию – заговоренное серебро, да еще с гравировкой «Scutum et lorica veritas eius» [щит и ограждение – истина Его. Пс.90:5], не действует на обычных людей.

Странно, вампир, возраст которого перевалил за сотню, должен был заметить и придать значение – опыт показывает, чем дольше они живут, тем сильнее у них развито чутье на такие вещи.

Но вампир не заметил. Шершавые губы поползут выше.

Что ж, мне же лучше.

Свободной рукой вслепую нашариваю позади себя сумку. Подцепляю пальцами Жало и вытягиваю его наружу. Щелчок – и оно становится в два раза длиннее.

– Ты сладко пахнешь, думаю прежде, чем попробовать тебя...

Договорить он не успевает –серебряный кол (достаточно тонкий, чтобы пройти между ребрами и пронзить сердце) пронзает его плечо.

Вампир шипит и шарахается в сторону.

Цыкаю – кол не вошел и на половину – все-таки левая рука у меня слабее.

– Блядь! Ты кто такая вообще!

Кровосос выдергивает Жало и направляет его на меня. Его руки дрожат, глаза бегают, а лицо покры испариной.

Если все вампиры после 200-300 лет теряют хватку и превращаются в желеобразный кусок дерьма – то не стоит и беспокоиться, что кому-то из них когда-нибудь взбредет в голову завладеть миром.

– Я просто невинная девушка, – пальцы привычно скользнули в кастет: разряд предвкушения бежит по ним, отдаваясь пульсацией в кистях. Руки и так и жаждут превратить это мерзкое лицо в месиво. – Как одна из тех, кого ты убил.

Его лицо тут же меняется: сначала бледнеет, потом становится багровым. И он кидается на меня. Атака в лоб. А от нее уклониться – легче легкого. Бросаюсь в сторону, а потом на развороте пинаю его в поясницу: платье с треском рвется от такого резко движения (бракоделы явно схалтурили на боковых швах), а мой противник теряет всякое преимущество, в том числе и Жало. Кувырок – и вот уже серебро знакомо холодит руку.

Кровосос грузно переворачивается, но даже не пытается встать.

Это было слишком легко.