Варвара. Последняя из Медведских

Глава 1

Сорок пять градусов жары, гул толпы, запах пота, дорогого пластика и рекламных напитков, обещающих восстановить баланс электролитов, а на деле вызывающих изжогу и сомнительные мысли о смысле жизни. В глазах слепящие прожектора, в ушах рефери, выкрикивающий счёт с безразличием автомата для выдачи талонов в поликлинике. Всё как всегда. Всё, как должно быть. Я чувствую мяч, я чувствую корт, я чувствую, как мышцы напряжены, словно натянутая тетива. В этом мире всё просто: удар — движение — победа. Ни лишних слов, ни лишних людей. Теннис — это дуэль, и пусть у меня в руках не клинок, а ракетка, сути это не меняет.

Противница напротив — жёсткая, быстрые ноги, сильная подача. Но я быстрее. Всегда была быстрее. Я знаю, когда она подаст, знаю, куда побежит, вижу это в долю секунды раньше. Это опыт. Это интуиция. Это, возможно, какой-то звериный инстинкт, но плевать. Её подача — и я уже там, резкий рывок, удар, резонанс в запястье, лёгкий хруст струн, и мяч летит точно в линию, раскручиваясь так, что даже воздух визжит от боли. Гейм, сет, матч. Варвара Морозова выигрывает, толпа ревёт.

Но я не слышу. Потому что в ту же секунду понимаю, что с ногой что-то не так. Вскидка взгляда вниз — не надо, не смотри, но слишком поздно. Колено, этот жалкий кусок плоти и хрящей, решило, что на сегодня хватит. Оно кричит мне об этом яркой вспышкой боли, и я понимаю, что лечу вниз. Всё происходит слишком быстро, но в то же время растягивается на вечность: белая форма, облитая потом, жёсткий корт, который неожиданно встречает меня так, будто его покрыли каменной кладкой.

Стук сердца оглушает. Зрение плавает, в ушах белый шум. Я пытаюсь встать, но тело больше не слушается. Где-то наверху мелькают тени врачей, кто-то кричит моё имя. Варвара Морозова, номер один, чемпионка, хищница корта. Лежит на земле. Беспомощная. Впервые за всю свою чёртову жизнь.

Толпа кажется аплодирует. Только уже не мне.

***

Просыпаюсь от ощущения, что меня закатали в бетон и забыли подписать, где вверх, а где низ. Голова гудит, будто внутри нее поселился маленький, но очень амбициозный кузнец, который пытается выковать мне новые мысли, но получается только грохот. Ноги ватные. Не в том смысле, что они не слушаются — это-то ладно, фигня, бывало. А в том, что я их вообще не чувствую. Будто отрезали и забыли положить обратно.

Белый потолок давит на сознание. Дешёвые больничные стены пахнут антисептиком и чем-то безнадёжным. Из коридора доносится мерное "пик-пик" капельниц, шаги вялых медсестёр, кто-то чешет горло, кто-то орёт, что у него больничный борщ хуже, чем в армии. Где-то там, в другой жизни, которая ещё вчера была моей, люди живут, работают, бегают по корту, играют в теннис, выигрывают турниры. А я лежу. Как труп, только без права окончательно сдохнуть.

В дверь входит врач. Среднего возраста, с лицом человека, который уже не переживает за своих пациентов, потому что за столько лет привык к тому, что человеческие тела ломаются, а человеческие судьбы ещё чаще. У него в руках планшет, в глазах печать приговора. Я уже знаю, что он скажет. Ну давай, доктор, развлеки меня, может, хоть удивишь.

— Разрыв крестообразных связок, — сообщает он, даже не попытавшись сделать голос помягче. Видимо, в курсе, что у спортсменов кожа толстая. Или просто думает, что мне уже всё равно.

Я щурюсь, пытаюсь пошевелить ногой, и тут же от этого желания хочу завыть, потому что боль пронзает меня, как разряд электричества, через всё тело, во все кончики нервов, прямо в мозг. Чёрт. Если бы в аду раздавали медали за самые глупые поступки, я бы прямо сейчас получила золото.

— Ты восстановишься, но… — Врач делает паузу, слишком длинную, слишком многозначительную, слишком ту, что я ненавижу.

Не надо, доктор. Я знаю это "но". Это всегда одно и то же "но".

— …о спорте забудь. Колено больше не выдержит больших нагрузок.

(Промо Развод запретная зона

6phSwKeL)

Он произносит это ровно, спокойно, но мне кажется, что это просто эхо. Это не может быть со мной. Это должно быть с кем-то другим. Врач, наверное, ошибся палатой, с кем не бывает. Сейчас он посмотрит в свои записи, хлопнет себя по лбу и скажет: "Ой, да у вас просто растяжение, вот мазь, вот бандаж, и через месяц будете бегать быстрее, чем гепард на стероидах".

Но он молчит. Не смеётся. Не хлопает по плечу. Просто смотрит.

Всё.

Финальный свисток.

Конец матча.

Я молчу. Внутри пустота.

Журналисты хотят комментариев. Им мало того, что я уже дала представление на корте – с эффектным падением, драматической гримасой боли и выносом на носилках, как героя, что пал на поле боя. Они жаждут подробностей. Как я себя чувствую? Какие у меня планы? Не страшно ли было осознавать, что жизнь разделилась на "до" и "после"? Да плевать мне на ваше "после". Всё, что после, меня не интересует. Нет ничего после. Я же помню, что такое жизнь – гул трибун, звук мяча, удар, движение, победа. Всё было просто. Была цель. Была я. Теперь я не знаю, кто я.

Фанаты пишут слова поддержки, и это даже хуже. Кто-то выкладывает наши старые фотки, кто-то клянётся, что будет верить в моё возвращение, кто-то слёзно благодарит за великие матчи. Спасибо. Правда. Только на фиг мне их благодарность, если у меня больше нет тенниса? Я смотрю на свои кубки, медали, чемпионские ленты – они стоят на полке, идеальные, блестящие, но теперь это просто металл и стекло. Символы побед, которых больше не будет. Декорации прошлого, которое не вернётся.

Телефон разрывается от звонков. Тренер. Агент. Друзья. Или, точнее, те, кто был со мной, пока я побеждала. Я не беру трубку. Потому что не хочу слышать ни соболезнований, ни пустых обещаний, ни того мерзкого, липкого "Мы что-нибудь придумаем". Не придумаем. Всё уже придумано. Я – чемпионка в отставке.

Ночь. Тишина. Одиночество. Я лежу в темноте, и впервые за всю жизнь у меня нет плана. Нет пути вперёд. Никогда раньше не было страха. Но сейчас он сидит рядом со мной, ухмыляется и шепчет: "А что, если без тенниса ты вообще никто?"

ВИЗУАЛЫ

Варвара

Фамильный меч

Глава 2

Сначала пустота. Огромная, всепоглощающая, тяжёлая, как вода, которая затягивает на дно, как чёрное небо без звёзд. А потом — боль. В черепе, в висках, в груди. Тупая, глухая, как будто по голове прошлись кувалдой и оставили напоминание о себе. Я пытаюсь вдохнуть, но внутри только гул — эхо, чужие голоса, обрывки фраз, смыслы, которых я не понимаю.

Я открываю глаза — и мир взрывается.

Слишком ярко, слишком чётко, слишком неправильно. Лес нависает надо мной чёрными громадинами, ветви раскачиваются на ветру, скрипят, будто живые. Я вижу каждую линию коры, каждую каплю воды на листьях, вижу, как в траве копошится жук, вижу слишком много. Зрение цепляется за мелочи, детали, которые я не должна была замечать.

Слух тоже не мой. Я слышу лес. Совсем не так, как раньше — не фоновый шум, не просто шелест листвы. Я слышу дыхание под корягой, слышу, как копыта стучат по сырой земле где-то далеко, слышу, как трескается сучок за пару десятков шагов отсюда.

Я с трудом поднимаюсь — и тут же понимаю, что тело мне не принадлежит. Нет, оно вроде как моё, но двигается не так. Я привыкла к своим движениям, к своим мышцам, к своей лёгкости и силе. Это нечто другое. Всё слишком правильно, слишком точно, мышцы отзываются слишком быстро, как натянутые струны. И…колено. Оно не болит. Мои ноги сильные, упругие.

И ещё.

Я чувствую вес. Силу. Я провожу рукой по руке — мышцы слишком жёсткие, как у человека, который годами работает с оружием. Но я не работала. Я была с ракеткой, у меня были мышцы…но эти какие-то другие железные.

Я оглядываюсь. Лес. Высокий, сырой, древний. Запахи насыщенные, сильные, гулкие. Смола, трава, прелые листья. Но нет запаха бензина, нет металла, нет людей, нет даже намёка на то, что я могла бы знать. Я с трудом делаю вдох, но лёгкие не принимают этот воздух. Чужой.

Но самое страшное — сердце.

Оно стучит глухо, глубоко. Слишком сильно. Не моё.

Я зажимаю ладонь на груди, будто могу его остановить, замедлить, заставить биться как раньше, но оно не слушается.

Чужое.

Я моргаю.

Что-то пошло не так.

И в следующую секунду я понимаю, что больше не та, кем была.

Лес…Он не просто есть — он смотрит. Давит тяжестью вековых деревьев, смыкается над головой, тянется ветками, как лапами. Земля под ногами мягкая, пружинит, но не так, как должна. То ли слишком легко, то ли слишком тяжело. Как если бы я не шагала, а кралась.

Я не знаю, куда иду. Вперёд. Просто вперёд. Потому что если остановлюсь, то придётся думать. А думать — страшно.

Воздух пахнет сыростью, мокрой листвой, смолой и… чем-то ещё. Необычным. Густым, тёплым, металлическим. Запах заполняет лёгкие, скручивается в животе тугим узлом.

Кровь?

Откуда я знаю, что это кровь?

Сердце стучит глубоко, глухо, как если бы билось не в груди, а в самой земле под ногами. И в какой-то момент я ловлю себя на том, что слышу слишком хорошо и много всего.

Не просто треск сучьев, не просто порыв ветра, а жизнь. Лес дышит, пульсирует, живёт. В корнях копошатся насекомые, где-то далеко в траве мелькает мышь, в стороне ворочается зверь — лось, не лось, что-то тяжёлое, большое.

Я не должна этого слышать.

Но слышу.

Ищу людей, но боюсь их найти. Потому что не знаю, что сказать. Потому что не знаю, кто я. Холодок пробегает по спине.

И в этот момент я слышу их.

(uyaSRNvN - Жена Шейха. Цена Измены)

Топот. Лошади. Мужские голоса. Оружие. Звон металла о металл. Рука тянется к бедру — и тут же замирает.

Какого чёрта я хотела там нащупать?

Меч?

Но у меня никогда не было меча.

Я прячусь за деревом, дыхание обрывается, голова пуста, только одно осознание: меня ищут.

Но кто? И почему?

Я ускоряю шаг. Потом бегу. Слишком быстро. Слишком плавно. Ноги отталкиваются от земли без усилия, дыхание ровное, лёгкое, как если бы я не неслась сквозь лес, спасая свою жизнь, а просто вышла на утреннюю пробежку. Это неправильно. Это невозможно. Мышцы не должны так работать, лёгкие не должны держать темп, сердце не должно биться так ровно. Но тело двигается само, и я даже не успеваю испугаться.

Сзади окрик. Грубый, рваный, приказной. Не друзей.

Свист.

Я пригибаюсь — и только потом понимаю, что это стрела.

Она должна была меня достать. Мне некуда было увернуться. Я даже не видела, откуда она летела. Но тело сделало это само.

Я резко разворачиваюсь, и в животе сворачивается ледяной ком. Их много. Слишком много. Они выходят из-за деревьев, приближаются, шаги тяжёлые, чёткие, уверенные. Вооружённые. У некоторых в руках мечи, у других — луки, но лица скрыты. Убийцы. Наёмники. Или хуже.

Я должна бояться. Всё внутри меня должно кричать: "беги", "прячься", "они сильнее".

Но тело не боится.

Тело хочет драться.

Они бросаются на меня, и всё происходит слишком быстро. Слишком правильно. Словно кто-то отмотал время назад и заставил моё тело вспомнить, как оно должно двигаться. Я не думаю, просто ухожу в сторону, наклоняюсь, увожу удар — и это так легко, будто я делала это всю жизнь.

Мои ноги босые, на мне какая-то рубаха, а под ней ничего. Трогаю лицо – больно. Царапина.

Первый замах — широкий, предсказуемый, грубый. Я просто двигаюсь вправо, и клинок проходит в волоске от плеча. Второй — быстрее, но ноги уже сами уносят меня в сторону, а рука вскидывается вверх, ловит запястье противника, выворачивает. Он падает на колено, я слышу хруст, крик — и не понимаю, как я это сделала. Я только что сломала ему руку.

Я никогда не сражалась, не держала меч, не уворачивалась от смертельных ударов. Но тело знает. Тело как будто помнит.

Кто-то бьёт слева — я поднимаю руку, не думая, и ладонь ловит лезвие. Голыми пальцами.

Холодная сталь, тонкий разрез через кожу, но я сжимаю, дёргаю, перехватываю рукоять. Короткое движение, подбросила, разворот — меч оказывается у меня в руках.

И в этот момент всё меняется.

ВИЗУАЛЫ

Князь Мстислав Черногор

Варвара

Глава 3

Лес молчал.

Не потому, что наступила тишина. Не потому, что утихли звуки боя. Просто что-то изменилось. Как если бы сама земля затаила дыхание. Как если бы деревья перестали шептаться, а звери прижались к норам, почуяв, кто пришёл.

Я медленно подняла голову.

Он стоял в нескольких шагах, опираясь на ствол старого дуба, с ленивым равнодушием наблюдая за мной. И я заигравшийся щенок, который вдруг обратил внимание на волка. Будто результат схватки уже был решён, и я об этом просто ещё не знала.

Первое, что бросилось в глаза, — он слишком расслаблен. Ни напряжённой стойки, ни руки на рукояти меча, ни готовности к удару. Только лёгкая ухмылка, уголки губ чуть дёрнулись вверх, но в глазах усмешки не было.

Глаза.

Они были тёмные. Не просто карие, не просто чёрные, а как полночное небо без луны, как омут, в котором не видно дна. Глаза человека, который давно ничего не боится.

Высокий. Широкие плечи, длинный плащ из тёмной ткани, наброшенный небрежно, больше для вида, чем для тепла. На ногах крепкие сапоги, на поясе кинжалы, явно не декоративные. Длинные тёмные волосы собраны в небрежный хвост, но несколько прядей выбились и цепляют висок и скулу.

Он выглядел так, как выглядят люди, которые знают себе цену. Которые не торопятся, не суетятся, не кричат. Люди, которым не надо доказывать, что они сильнее.

Я вдруг поняла, что до этого мгновения во мне ещё оставался страх. Остаточный. Глухой. Беглый, на кончиках пальцев.

Но теперь его не было.

Теперь было только понимание.

Передо мной стоял не человек.

Передо мной стояла угроза. И мне некогда думать кто я теперь и как здесь оказалась. Некогда. Я снова в строю. Только теперь это не корт – это моя жизнь.

Эта угроза смотрела прямо мне в глаза.

Мы стояли, глядя друг на друга, и тишина вокруг становилась тяжелее. Как воздух перед грозой. Как первый выдох перед боем.

Я должна была что-то сказать. Сделать шаг назад. Сделать что угодно.

Но он не двигался.

Не поправлял оружие. Не менял позу. Даже не пытался выглядеть угрожающе. Просто ждал.

Я моргнула.

Никакой растерянности, никакого интереса, даже злорадства в его лице не было. Только это ленивое ожидание, как будто я — не противник, не жертва, не добыча.

Как будто я — ответ на загадку, которая его не особенно волнует.

— И кто ты, чтобы давать оценки? — спросила я, удивившись, насколько спокойно звучит голос.

— Тот, кто не любит смотреть, как хороший товар портится, — усмехнулся он.

Товар?

Я не вздрогнула. Просто замерла.

Где-то на границе сознания скреблось злое, колючее чувство, похожее на рычание. Тело не испугалось. Оно ощетинилось.

— Ты странно ведёшь торг, если думаешь, что мне понравится сравнение с вещью, — ответила я и сжала пальцы на рукояти меча.

Его взгляд скользнул вниз, туда, где лезвие ещё блестело чужой кровью.

И он улыбнулся.

Улыбка была чистой насмешкой, но без издёвки. Просто как если бы он что-то понял быстрее меня.

— Уже поздно думать о том, нравится ли тебе. Теперь это не имеет значения.

Я не успела спросить, что он имел в виду.

Потому что он двинулся.

Двинулся — это громко сказано.

Он просто перестал стоять.

Не сделал резкий шаг вперёд, не потянулся к оружию, не бросил угрозу или насмешку. Просто сместил вес с одной ноги на другую, будто случайно, будто от скуки. Но от этого легкого, небрежного движения по спине пробежал холод.

Как если бы зверь в темноте решил выйти из укрытия.

Я сжала пальцы на рукояти меча сильнее.

— Останься там, где стоишь, — сказала я. Голос был ровным. Не угрожающим, не испуганным.

Он замер. Голова чуть склонилась, будто я его действительно удивила.

А потом улыбка стала шире.

— А если не останусь?

И тут я поняла, что он не просто опасен. Он играет. И хуже всего то, что я не знаю правил.

Я стиснула зубы.

Лес молчал. Воздух застыл. Где-то далеко, за пределами поля зрения, треснула ветка. Я чувствовала, что должна что-то сделать. Но что?

Бежать?

Бессмысленно.

Броситься в бой?

Тоже глупо. Он знал это. Он ждал, что я выберу.

— Ты мне не нравишься, — сказала я, пробуя на вкус это новое понимание.

— Не надо, — отозвался он с ленивым смехом. — Если начнём друг другу нравиться, всё станет слишком сложно.

Я сжала зубы.

И тогда он двинулся на меня по-настоящему.

Он не бросился вперёд, не сделал резкого рывка — просто пошёл. Спокойно. Легко. Как если бы между нами не было крови и трупов, не было угрозы, не было меча в моей руке.

Но тело отреагировало раньше сознания.

Мгновение — и я шагнула назад.

Не потому, что испугалась. Потому что чувствовала, что он слишком близко.

Слишком сильный.

Слишком…горячий. И его запах. Я чувствовала его запах. Мускусный. Звериный. Не человеческий.

Он и сам как зверь, который не нападает сразу — сначала изучает.

И это было хуже, чем открытая угроза.

Я сжала меч крепче.

— Стой, — сказала я.

Он не остановился.

— Стой, чёрт тебя дери, — повторила я громче.

Он сделал ещё шаг, и я ударила.

Не думая.

Просто рука двинулась сама.

Острая вспышка движения — меч, рассчитанный удар. Он не должен был успеть.

Но он успел.

(Промо к Альфа. в плену у Зверя -

eUFwXsKh)

Всё, что я увидела — размытый силуэт, шаг в сторону, лёгкое движение руки. Какого черта я это умею. В голове картинки из фильма «Человек-паук».

И вдруг меча в моей руке не стало.

Я не поняла, как это произошло. Просто сжала пальцы — а меча уже нет.

А он держал его двумя пальцами.

Просто взял.

Как если бы не стоило даже пытаться.

Я посмотрела на пустую ладонь. Потом на него. Потом снова на ладонь.

— Что за…

— Урок, — лениво подсказал он.

Глава 4

Я среди чужих. Среди тех, кто не знает слова «жалость», но прекрасно различает запах крови. Их костры пляшут на ветру, бросая кривые, шатающиеся тени, будто сама земля решила сойти с ума. Дым вяжет горло, как вопрос без ответа. А ответы, судя по их взглядам, здесь выбивают кулаками, а не словами. Эти люди — нет, не люди, звери на двух ногах — смотрят на меня не как на княжну, не как на пленницу, не как на беглянку, и уж тем более не как на женщину. Смотрят, будто я — мясо. Свежая дичь, брошенная к костру, которую пока не решились разрезать, но уже предвкушают, как будут жевать с хрустом и жиром на губах.

Чёрт, как вообще привыкнуть к мысли, что здесь меня зовут «княжной»? Это слово звучит как насмешка, как лоскут короны, прибитый гвоздём к черепу. Я не знаю, кто я сейчас. Как я выгляжу? Что у меня на лице — гордость, страх, пепел или остатки прежней жизни? Возможно, всё сразу. Возможно, ничего. Они смотрят, как смотрят на волчицу, пойманную в капкан: пока шевелится — интересно. Перестанет — закопаем.

В их глазах нет ни капли уважения. Там — азарт. Чистый, горячий, голодный. Так смотрят на острые камни, которые кидают в яму к пленнику, чтобы посмотреть, как он уворачивается. Так смотрят перед боем петухов, когда ставят на того, кто покрепче клювом, но слабо дерётся. Они спорят мысленно, сколько я продержусь. Никто не считает, что долго. Никто не думает, что я останусь. Никто не собирается уступить место у костра. Я — не часть стаи. Я — дикая, сбившаяся с тропы. И в их мире дикость — не привилегия. Это приговор.

Скорее всего, им просто любопытно. Не каждый день к ним падает с неба княжна — пусть и в одной рубахе, с глазами, в которых больше вопроса, чем угрозы. Они думают, что я игрушка. Может быть, дрессируемая. Может быть, укусит, прежде чем сломается. Но сломается. Им привычно, что всё ломается. И я — в их глазах — ничем не лучше.

Но вот беда: они не знают, что я уже была сломана. Разбита в щепки, сожжена в собственном теле, забыта, убита, перешита чужой душой. И то, что встало на ноги — не девочка, не княжна, не жертва. Это нечто, что пока ещё не решило, кого разорвать первым. И то, что я молчу, — не знак страха. Это просто… я прислушиваюсь. К зверю внутри. Он давно молчит, но я чувствую, как он выдыхает медленно, тяжело, как поднимается на лапы. Слушает. Нюхает воздух. Узнаёт запахи. И я узнаю вместе с ним.

Здесь правит сила. Сила и зубы. Здесь нет ни слов, ни титулов. Только то, насколько глубоко ты можешь вонзиться. И насколько быстро потом встать. Так что пусть смотрят. Пусть делают ставки. Пусть облизываются. Но я надеюсь, у них у всех есть хорошие целители. Потому что если я упаду — я встану. А если встану — уже не как княжна. Как то, что эти уроды так хотели увидеть. Зверь. С когтями. С памятью. С яростью. И с прекрасной памятью на лица.

Он — Мстислав — не сказал ни слова. Ни грозного окрика, ни зловещего предупреждения, ни язвительной шпильки, достойной театральной сцены. Просто взгляд. Один. Простой, ленивый, тёмный как грех и такой же многообещающий. А потом — движение, жест, даже не в мою сторону, а в сторону своих псов. Один из них тут же подскочил, будто его дёрнули за цепь. "В круг её," — и это было не приговором, нет, слишком буднично, слишком по-простому. Это было как «передай соль» или «заткни дверь». Словно бросить княжну в круг, на потеху местным головорезам — это у них тут после ужина вместо развлечения.

Круг. Ах, да. Красивая, древняя традиция. Символика, ритуал, народная педагогика. Очень славянский способ выяснения, кто в доме не просто баба с претензией, а хищник с историей. Привет, княжна, ты у нас тут новая, давай проверим, насколько крепкие у тебя зубы, насколько быстро лопаются губы, и выдержит ли твоя тонкая шея кулак, размером с коровье сердце. Они расступаются, образуют круг, и я, как хорошая девочка, встаю в его центр, с ощущением, что за спиной не рубаха, а мишень, и каждый из этих весёлых ублюдков уже mentally поставил ставку: упаду после первого удара или второго.

Я не успела развернуться, как первый удар вошёл мне в живот. Не кулак — кирпич с мясом. Воздух вышибло так, будто из меня вырвали душу через солнечное сплетение. Разум на секунду гаснет, как свеча на сквозняке: вспышка боли, мгла, пустота. Я даже не вскрикнула — не было чем. Но тело… вот тут начинается самое интересное. Тело не упало. Тело отпрянуло назад, согнулось, прочитало боль как команду, как сигнал к пробуждению. Тело не испугалось. Оно ожило. И с каждым ударом сердца я чувствую: оно помнит. Не я — оно. Не мозг — мышцы. Руки. Ноги. Кожа, чувствующая движение воздуха за миг до удара. Тело реагирует как зверь, которого держали на цепи слишком долго. Оно вспоминает. В нём что-то поднимается со дна, чёрное, горячее, первобытное.

Я не тренировалась. Я не ходила в какие-то там школы самообороны для благородных девиц. Меня учили наклонять голову, подавать руку, выбирать бокал. Но сейчас рука поднимается сама, не для жеста, а для удара. Пальцы сжимаются в кулак, и я чувствую, как под кожей натягиваются жилы. Я не знаю, что я делаю — но тело знает. Оно не хочет падать. Оно хочет встать. Оно хочет крови. Оно хочет, чтобы никто больше не тянулся к нему с грязными руками, не смотрел с прищуром, не усмехался с видом "она долго не протянет".

Я не княжна. Я не женщина. Я не жертва. Я — нечто, что уже падало, и вырывалось из могилы. И если этот ублюдок передо мной думает, что я сейчас развалюсь пополам, то пусть прикусывает язык. Потому что я встану. Потому что я стою. И потому что теперь в этом круге — не только их правила. Здесь я. И зверь, который живёт под моей кожей. И мы оба хотим посмотреть, сколько ещё у них останется зубов.

Я дерусь. Без правил, без стыда, без благородных жестов и звонкой доблести. Я — не рыцарь, не княжна, не кто-то, кого выносят с поля боя на руках под фанфары. Я — кусок ярости, вскипевшей в теле, которое даже не моё. Чужая плоть, чужие руки, чужие рефлексы, но они слушаются меня с пугающей точностью. Пальцы сжимаются в кулак — слишком уверенно. Нога уходит в сторону — слишком быстро. Я не помню, чтобы училась этому. Никогда. Ни школ, ни секций, ни тренировок, ни отцов, гоняющих по утрам по росе. В моей памяти — фрагменты: стеклянные витрины, город, шум машин, какие-то лица, вспышки тенниса, трибуны… но не кровь. Не вот это — не круг, не пот, не плевки, не зубы, не мясо. Но сейчас это неважно. Сейчас я ломаю нос. Ломаю челюсть. Кусаю. Да, кусаю, потому что рука занята, а морда этого пса слишком близко. Рву губами кожу на его плече, и чую кровь — тёплую, свежую, медную, словно лизнула железо. Он орёт, я плюю, и стою. Потому что упасть — это значит снова потеряться. А я только-только начала хоть что-то чувствовать.

Глава 5

Жар в крови. Боль в мышцах. Всё внутри гудит, словно я спала не ночь, а век, и теперь тело, возмущённое столь бесстыдным бездействием, устраивает репетицию собственного конца. Я просыпаюсь, будто меня выдрали из чьей-то чужой жизни за шкирку и швырнули обратно в мою — но не прежнюю, нет, а изломанную, дурно склеенную, в которой каждый сустав ноет, каждая кость зудит, как если бы кто-то изнутри аккуратно стучал молоточком: тук-тук, хозяйка, можно мы выйдем? Света нет, но глаза всё равно режет, как будто само пространство за пределами век слишком яркое, слишком резкое, как обнажённый нерв. Воздух — густой, тягучий, как отвар из еловой хвои, настоянный на страхе. Он липнет к коже, просачивается в нос, и я чувствую, как им дышит лес. Не ветер шуршит в листве — это лес. Дышит. Смотрит. Ждёт.

И мне вдруг дико, всепоглощающе хочется… выть. Или драться. Или оба сразу. Орать до срыва связок, разодрать когтями землю, кого-нибудь укусить, просто чтобы почувствовать, что я ещё здесь, ещё в теле, что я — я. Только кто именно это "я", вопрос пока подвешен между ребрами, потому что ощущения свои, а вот инстинкты чужие. Всё болит, но боль не тупая и не обречённая — она живая, дерзкая, как зверёныш, который только что родился и тут же начал скрести стенки нутра, пытаясь выбраться наружу. Она не та, что ломает — она та, что лепит. Это не конец. Это рост.

Где-то в позвоночнике, в самом его основании, будто бы кто-то спит. Нет, не спит. Шевелится. Скребётся костью о кость, как зверь в клетке. Медленно, вальяжно, не спеша — у него, в отличие от меня, время есть. Я не знаю, что это. Болезнь? Лихорадка? Последствие удара по голове? Может, я уже умираю? Или наоборот — только начинаю жить. Очень странная мысль, учитывая, что каждая клетка тела орёт благим матом. Но в этом во всём есть нечто тревожно-правильное. Как если бы до сих пор я была кем-то временным. Воплощением, оболочкой, анекдотом на фоне истории. А сейчас — что-то включилось. Переключилось. И началось.

Я не знаю, что со мной. Но точно знаю — это не просто усталость. Это не синяки от вчерашней драки и не последствия сна на корнях. Это не по мне били. Это во мне просыпается. И я, если честно, ни черта не уверена, хочу ли я, чтобы оно проснулось до конца.

Зрение, слух, нюх — всё, что раньше было просто набором обыденных ощущений, вдруг стало оружием. Слишком острым. Слишком чётким. Слишком моим. Хотя я не уверена, что это принадлежит мне. Мир вокруг будто сдвинулся на полшага ближе, подался внутрь, пролез под кожу и теперь жужжит, пульсирует, царапает изнутри. Я чувствую запах гари за горизонтом — не дым, не костёр, не обычную древесину, а конкретную смесь: берёза, плотная ткань, обожжённая шерсть. И кровь. Всегда теперь где-то пахнет кровью.

Слышу, как кто-то перешагнул через сучок за холмом. Не просто шаг — слышу, как натянулся ремень на сапоге, как прочесал рукав о рукоять ножа, как изменилось дыхание — короткое, с выдохом через ноздри. Кто-то идёт, тихо, с осторожностью, но он не знает, что я слышу его, как если бы стояла рядом. И вижу — хотя темно. Нет, не темно. Просто кто-то решил, что ночь — это укрытие. А для меня — фонарь. Я вижу очертания листьев, структуру коры, тонкие волоски на чужой руке, даже когда её на миг заслоняет дым. Я вижу так, как никогда не видела. Как будто мне дали глаза другого существа. Или не дали, а вернули.

Мир стал слишком подробным. Невозможно подробным. Он больше не фон. Он лезет в мозг, в дыхание, в каждый чёртов импульс. Птицы кричат в ушах, как сирены. Лист под ногой врага шуршит громче, чем барабан. Ветер несёт на себе сотню запахов, и я, чёрт возьми, различаю каждый. Даже тех, кого не вижу. Даже тех, кто не хочет быть замеченным.

Сердце… оно стучит не как у человека. Оно не торопится. Не панически колотится, как бывает после страха или бега. Оно стучит размеренно, глухо, глубоко — как набат в пещере. Медленно. Мощно. Словно не кровь толкает, а магму.

Я не знаю, нормально ли это. Спойлер: нет.

Абсолютно ни один уважающий себя организм не должен воспринимать мир с такой интенсивностью. Это не благословение — это перегрузка. Как если бы тебя запихнули в тело сверхчеловека, но забыли выдать инструкцию. Или как если бы зверь под кожей приоткрыл один глаз и решил, что пора — хватит притворяться девочкой.

Меня трясёт. Но не от страха — от слишком. Слишком слышу. Слишком чувствую. Слишком знаю. И в этом "слишком" я понимаю одну простую, мерзкую, вонючую истину: назад дороги не будет. Кто-то во мне просыпается. А я — не уверена, хочу ли с ним знакомиться.

Мстислав смотрит. Не как мужчина смотрит на женщину. Не как вожак смотрит на нового зверя в стае. Даже не как охотник на дичь — нет, хуже. Он смотрит, как алхимик на пузырящийся в колбе яд, который вот-вот изменит цвет, но ещё не ясно — взорвётся он или исцелит. Его взгляд не просто внимателен — он режет. Осторожный, вымеренный, как удар скальпелем по живому. Не для боли. Для вскрытия. Он не просто смотрит — изучает.

А я? Я стою, будто ничего не происходит, будто не замечаю, как его глаза обшаривают меня — не тело, не лицо, а то, что просыпается внутри. Как он считывает мои движения, даже когда я не двигаюсь. Каждую задержку дыхания, каждый рывок плеча, каждую искру за лопаткой, где будто бы вот-вот проступят кости, чужие и острые. Мне хочется фыркнуть, развернуться, выдать что-нибудь колкое в ответ, как делала бы в любой другой ситуации, но язык, проклятый предатель, замирает во рту, словно он тоже понял: этот человек — не из тех, кому хамят в лоб.

Он кивает чуть-чуть, совсем едва, словно в подтверждение мысли, которую я ещё даже не осознала. А потом говорит. Легко. Спокойно. Как будто речь идёт о погоде, о шнуровке на сапогах, о лишнем весе у боевого коня. "Ты даже не понимаешь, кем стала, да?" — произносит он и делает глоток из своей вечной фляги. Металлический блеск на солнце. Холодная насмешка в голосе. Без интереса, без угрозы, без сочувствия. Просто констатация. Как «потрепанной ты стала, княжна», или «ногти бы подстричь».