Василиса Опасная. Воздушный наряд пери

1

- Ты чего такая скучная? – крикнул Царёв мне в самое ухо. – Пойдём танцевать!

Музыка в ночном клубе «Седьмые небеса» гремела так, что последние слова я угадала, а не услышала, и сразу отрицательно покачала головой.

Танцевать не хотелось. Впервые в жизни не хотелось. Хотя танцпол тут был отпадный, и музыка – самое то. Диджей крутил пластинку и сам скакал, как мячик, ещё больше разогревая публику. Но меня ничего не радовало, и сам Царёв раздражал. Я сидела на высоком круглом стуле возле барной стойки и гипнотизировала бокал с апельсиновым соком, из которого выпила едва четвертинку.

Посетителей в «Седьмых небесах» было навалом. Кроме второкурсников из «Ивы» - Института Волшебства и Архимагии, были и простые посетители – не оборотни, не волшебники, не те, кто следит за первыми и вторыми.

- Василиса, идём! - Царёв смотрел весело и дышал мне в лицо алкоголем.

Я отодвинулась и сразу перехватила взгляд одной из второкурсниц. Она смотрела на меня, как на чокнутую. Конечно – кому в здравом уме придёт в голову игнорить Ванечку Царёва, красавчика и первого ученика, птичьего оборотня в тридесятом поколении, чей папочка председательствовал в попечительском совете «Ивы» и был так богат, что сынуля ни в чем себе не отказывал. Как например – устроить вечеринку по случаю нового учебного года в самом элитном клубе города.

Царёв звал меня сюда давно, но я отказывалась, хотя лето выдалось невероятно скучным.

Моя старшая сестра Елена закончила «Иву», получила диплом с отличием и отправилась куда-то на стажировку. Какое-то важное и престижное место, сказала сестра перед отъездом. Там всё очень серьезно, и ей некогда будет нам звонить.

Зато Царёв названивал чуть ли не каждый день. Звал то прогуляться, то в пиццерию, то в «Небеса», а я отказывалась. До сегодняшнего дня.

Но если всё-таки согласилась прийти, это не значит, что мне резко понравился Царёв, Козлов или кто-то другой из компании «вершков» - так они себя называли, эти мажорчики, баловни судьбы.

Те, кому с родителями или талантами повезло меньше, были «корешками», и над ними всячески издевались, устраивая магические каверзы.

В прошлом году я попала в «корешки» автоматически, потому что поступила в «Иву» с самой низшей отметкой - семь процентов волшебной силы. И тот самый Царёв, который сейчас просительно заглядывал в лицо, тогда пытался наслать на меня колдовских муравьев, загипнотизировать, чтобы плясала под его гусли «Танец маленьких лебедей», и говорил такие гадости, за которые сам же и отхватил по зубам. И это не считая того, что он кинул нашу команду на соревнованиях колдовского мастерства. Вернее, тогда меня кинула вся команда…

- Василиса, ну ты посмотри, что там делается! – Царёв попытался меня обнять, но я отпихнула его, и он сразу присмирел.

- Ты человеческий язык понимаешь? – спросила я, и он наклонился, не расслышав. – Отвали, Царёв!! – заорала я ему в ухо.

Он потоптался возле меня и ушёл, оглядываясь. Наверное, всё надеялся, что я передумаю. Девицы-второкурсницы подхватили его и затащили на танцпол, наградив меня негодующими взглядами.

Вот уж напугали!

Я фыркнула и отпила из высокого стакана апельсиновый сок. Царёв пытался угостить меня текилой, но я наотрез отказалась и пила только сок. Спиртное и курение – враги для танцора, а терять форму я не собиралась. И в «Небеса» пошла только назло ректору Кошу Невмертичу, который советовал мне сидеть тише воды, ниже травы, отдыхать, беречься и стеречься, а сам даже не позаботился позвонить. Ни разу за всё лето.

Вот так! Говорил, что я – его единственная, что я – чудо, уникум, что будет меня ждать, а сам… Трудно было нажать несколько циферок на телефоне? Не хотел звонить, написал бы. Да мог бы и заехать – проверить, как живет его уникум, гордость школы.

Я ведь была гордостью «Ивы», не так ли?

Отпив еще сока, я совсем пригорюнилась.

Ну да, если говорить честно, сначала гордостью не была. Даже не гордостью, а наоборот. Скорее, позором. Но ведь всё изменилось, и мои семь процентов оказались вовсе не отстоем, а суперклассом! Выяснилось, что я – единственная в мире Жар-птица! Такая же особь класса «Эс» - супер, как и Кош Невмертич! Разрушающая заклятия, приносящая удачу…

Но, похоже, что кое-кому это совершенно не интересно. И для ректора я - всего лишь одна из учениц. Пусть его бывшие и убеждены, что мы с ним любовники. Да что там – бывшие. Его даже отстранили от управления «Ивой», когда наши с ним фоточки в стиле «ню» вылетели в интернет и легли на стол попечительского совета. А ведь ничего не было, ректор всего лишь пытался спасти меня от древней итальянской ведьмы…

Я тоскливо вздохнула, вспоминая, какие у него потрясающие ямочки на пояснице… и глаза… и сам он весь – очень даже ничего…

- Кому врёшь, - сказала я вслух, потому что моего голоса всё равно никто бы не услышал – даже я не услышала, - он – лучший. Пусть ты тоже – особь класса «Эс», а тебе до него – как до седьмых небес.

Страшно захотелось устроить какую-нибудь выходку – разбить, наорать, на голове постоять, наконец…

Зачем я пошла в этот клуб? Надеялась, что Кош Невмертич тут же прискачет, подхватит на руки и унесет на крыльях любви – прятать, как самое драгоценное сокровище? Ага. Примчался, пёрышки теряя.

2

Пробуждение оказалось – так себе.

Я лежала поперек кровати, навертев на голову одеяло, а ноги были снаружи, и пятки холодило сквознячком.

Выбравшись из-под одеяла, я села и сразу со стоном повалилась обратно. Вставать совсем не хотелось, в горле было сухо, голова болела, и во рту был противный привкус.

Окно в комнате было приоткрыто, и белая полупрозрачная штора колыхалась. Я уже была в этой комнате…

Дом на Гагаринской! Дом Коша Невмертича!..

После такого открытия уже невозможно было оставаться в постели. Я встала, пошатываясь, и одернула белую футболку. Вчера футболки на мне не было. Воображение тут же услужливо нарисовало, как ректор переодевает меня – бесчувственную, беспомощную, с распущенными волосами…

Но романтические мечты тут же развеялись, когда я увидела собственное отражение в зеркале. Волосы слиплись от пены и перепутались, и больше похожи на воронье гнездо, а под глазами – черные потеки от туши.

Я с досадой отвернулась, пальцами пытаясь продрать пряди. Во всем виноват идиот Царёв! Устроил клоунаду!

Выскользнув в коридор, я короткими перебежками добралась до ванной комнаты. Меня там явно ждали - на пуфике лежало аккуратно сложенное белоснежное полотенце, а поверх него - нераспечатанная зубная щетка. 

Ректор позаботился обо всем. Точно знает, что нужно женщине утром. Я покривилась, вспомнив Марину Морелли, Алисочку в розовых чулочках и залезла под душ, спеша привести себя в порядок.

Под футболкой, между прочим, я была в нижнем белье. Ректор проявил необыкновенную деликатность. Я погримасничала от такой деликатности. Ведет себя со мной, будто я – малолетка. А я уже взрослая, мне скоро девятнадцать. И вообще, ведь он сам целовал меня… Перед выступлением на соревновании с «ПриМой»… Обещал, что подождет…

Сердце сладко и болезненно ёкнуло, когда я вспомнила наш последний разговор перед летними каникулами. Наверное, я зря злилась на ректора. Ведь не просто так он оказался вчера в «Седьмых небесах»?..

Вернув себе человеческий облик, я вышла из ванной и остановилась, раздумывая – куда теперь пойти? В кухню? Потому что страшно хотелось пить. Или спрятаться в комнате, пока Кош Невмертич не захочет со мной поговорить? Или пойти к нему и спросить прямо – почему он все лето не вспоминал обо мне, а вчера притащил к себе домой. Почему не увез к бабушке?!. А то получается, что украл… Это преступление, между прочим – людей красть…

Я прошла знакомым путем и остановилась перед комнатой ректора. Мне приходилось там бывать – в прошлом году, когда я залезла в сейф и нашла там фотки Марины Морелли. Интересно, фотографии по-прежнему там? Как самое ценное?..

Из-за двери послышался голос Коша Невмертича, и я вздрогнула, услышав знакомое copia ova – хранилище яиц. Особая тюрьма, где в драгоценных поделках-яйцах фирмы Фаберже были заключены души волшебников, совершивших страшные злодеяния.

- …пытались залезть, но не получилось, - сказал Кош Невмертич, и я вся обратилась в слух.

Это про нас? Про меня и Анчуткина? С чего это ректор вспомнил тот случай, когда мы забрались в хранилище и выпустили из Особой тюрьмы итальянскую ведьму?! Да эта история уже забыта на сто рядов!..

- Ты поосторожнее, - ответил ректору скрипучий голос. Такой скрипучий, будто кто-то прочертил резаком по стеклу. – С такой силищей ломанулись - это не просто так. Камеры поставил? Увидел, кто лез?

- Камеры были выведены из строя, - ответил ректор спокойно. – Так что толку от них…

Я прижалась ухом к двери, чтобы слышать лучше. Значит, это не про нас с Анчуткиным. Значит, кто-то другой пытался залезть в хранилище?   

- Дурак какой-то, - проворчал скрипучий голос. – Зачем лез? Всё равно силой не возьмешь...  А ну-ка! Повернись-ка, повернись… - раздался противный каркающий хохот. – Твоё бессмертие! Да ты с фингалом?!  Чудесная картина! Краснова в своём репертуаре!

Кош Невмертич что-то ответил – холодно, недовольно, а я покрылась липким потом. Фингал?.. То есть у ректора синяк? И я – причина этого синяка?

Я чуть не застонала, припомнив подробности вечера в ночном клубе. Эх, Вася, Вася… Прикид сменила, а как была пацанкой, так и осталась…

- Я бы тебе рекомендовал начать с ней индивидуальные занятия по ближнему бою, - сказал обладатель скрипучего голоса. – Превентивные меры, так сказать.

Кош Невметич промолчал, и скрипучий голос продолжил – уже серьезнее, жестче:

- Ведь сам думаешь об этом же. На девчонку было нападение. Это не шутки, о Красновой надо позаботиться особо.

- Какое участие, - усмехнулся ректор.

- Она – ценная особь. Естественно, что я беспокоюсь. Лучше бы ты отдал её нам…

- Ты бы так беспокоился о собственном сыне, - отрезал ректор.

Голос сразу съехал с железных ноток:

- Ну что ты заладил? Бориска обойдется без меня. Ему без меня лучше.

- Ты его спросил? – поинтересовался Кош Невмертич.

- Ладно, не будем об этом, - примирительно ответил скрипучий голос. – Я тут ему для опытов кое-что раздобыл, по личному знакомству, из Намибии. Получишь в Центре, передай. Пусть забавляется, если ему так нравится артефакторика.

3

Мне пришлось просидеть полторы недели в доме на Гагаринской. Это больше походило на заточение, потому что Кош Невмертич настоятельно просил не встречаться с родителями и бабушкой, не созваниваться с однокурсниками и друзьями, и не выходить на улицу.

Разумеется, я подчинилась. После того, как он распекал меня за глупый поход в «Седьмые небеса», мне, вообще, хотелось запереться на месяц и никого не видеть. Особенно ректора.

Но я и так видела его очень редко – чаще всего, когда он уже выходил на улицу, где его ждали Трофим и «Лексус».

Я получала сухие и однообразные инструкции: «молчать-сидеть-смирно-не-совершать-глупостей», - и оставалась одна.

Наконец, на вторую неделю моего заточения мне было объявлено, что теперь я могу отправиться на занятия в «Иву». Вернее, сегодня же отправляюсь и попадаю опять на интернатное проживание.

- Всё ясно? – уточнил Кош Невмертич, прочитав мне маленькое, но очень выразительное наставление по поводу того, как мне следует и как не следует себя вести.

- Поняла, поняла, - проворчала я. – Пошла собирать сумки.

- Трофим вас отвезет, Краснова, - сказал ректор, даже не глядя на меня.

- И не сомневалась, что Трофим, - произнесла я почти шепотом.

«Лексус» подъехал к зданию Института Волшебства и Архимагии уже в сумерках. До десятого этажа в окнах горел свет, выше – где были учебные классы и лаборатории – было темно. Трофим помог занести мои сумки и коробки. На входе – в крохотной проходной, меня привычно проверили металлоискателем и деревянными рогульками – на предмет проноса запрещенных снадобий, волшебных предметов или прочих колдовских штучек.

- Чисто, - сказал Семен Кузьмич - охранник в синей униформе. – Проходите, Краснова, - и посмотрел на меня с неодобрением.

Я постаралась не заметить этого взгляда и дернула кольцо на двери в противоположной от входа стене.

За дверью меня уже ждали – Бориска Анчуткин стоял сгорбившись и сунув руки в карманы мешковатых штанов, но стоило мне появиться – бросился навстречу, забирая мои сумки у Трофима.

- Привет! – радостно сказал Анчуткин. – Я тут тебя уже час жду!

Он был рад меня видеть – улыбался до ушей, и даже глаза за бифокальными стеклами круглых очков улыбались.

- Зачем ждал? – спросила я, направляясь уже знакомыми хитросплетениями коридоров и лестниц к комнатам общежития.

- Ну как… встретить… - Анчуткин смешался.   

- Или ректор велел?

По его лицу я поняла, что так оно и было. Это разозлило меня еще больше. Похоже, Кош Невмертич и правда считал меня безмозглой малолеткой, раз поручил недотепе Бориске за мной приглядывать.

 - Василиса, я… - начал Анчуткин извиняющимся тоном, и тут из-за поворота на нас вывернула толпа девиц.

Все – модно и изящно одетые, с распущенными волосами, они смеялись и чуточку жеманились, а впереди, во главе этого яркого отряда, танцующей походкой шла незнакомая мне красивая девушка – черноволосая, с чуть раскосыми синими глазами.

Она шла в центре, а остальные тянулись за ней, как верные слуги за своей королевой. Ей что-то рассказывали взахлеб, а она лишь слушала, кивала и смотрела на меня.  

Одета она была почти так же, как я – в узкую джинсовую юбку-карандаш, черные сапожки на тонких каблучках, в нежно-голубую кофту, открывающую плечи.

Казалось бы, что такого – какая-то там красотка, которая умудрилась купить те же тряпки, что и я. Но я позабыла про Анчуткина, про то, что его приставили присматривать за мной, и уставилась в лицо синеглазой девице.

Что-то странное, непонятное произошло, едва наши взгляды встретились. Мне вдруг почудилось, что в этом мире стало пусто и серо, и осталась единственная яркость – синие глаза на белом личике в обрамлении черных волос. Девица улыбнулась мне, как старой знакомой, и изящным движением перебросила волосы с плеча на спину. Пряди словно заструились по ветру – гладкие, блестящие, как шелк. И все остальные по сравнению с ней показались серыми тенями – бледным, неясным отражением ее яркой, экзотической красоты.

Мы шли навстречу, не сбавляя шага, и разминулись, едва не задев друг друга. Девушка чуть повернула голову и лукаво прищурилась, подмигнув мне, а я почувствовала сильный приторный запах роз – словно нырнула носом в букет.

Через два шага я не вытерпела и обернулась.

Девушки удалялись по коридору, оживленно беседуя и не обратив на нас внимания, только синеглазая оглянулась. Взгляды наши на секунду встретились опять, а потом пестрая стайка модниц исчезла за поворотом.

- Это что за королева? – спросила я с удивлением.

- Это Вольпина с первого курса… - ответил Анчуткин каким-то странным тоном – с придыханием и чуть ли не шепотом.

Я посмотрела на него и обнаружила, что он продолжает таращиться в ту сторону, куда ушла синеглазая девица, и выражение лица у него совершенно идиотское.

- Эй! – я толкнула его в плечо. – Очнись!

Анчуткин вздрогнул, непонимающе уставился на меня, а потом смущенно засмеялся.

4

Урок магических песнопений вел декан Слободан Будимирович, и глядя на него – красивого, с русыми кудрями до плеч – я не могла не вспомнить о Елене. Ей нравился Слободан, хотя она никогда об этом не говорила. Но я была уверена, что сестра скучает по нему. А вот скучал ли он? Не похоже. Всё так же улыбался, перекидываясь шутками со студентами, играл ямочками на щеках, смотрел с очаровательным прищуром.

Я уставилась в тетрадь, чтобы не слишком расстраиваться за сестру. Но тут Слободан Будимирович обратился ко мне:

- Василиса! Не могли бы вы на следующей неделе ассистировать мне на занятиях у первого курса? Я сыграю на гуслях, вы на авлосе. С вашими талантами нам только потренироваться пару раз. Вы же придете в субботу на кружковое занятие?

Я молча кивнула, хотя понятия не имела, что такое авлос. Декан широко и благодарно улыбнулся, возвращаясь к лекции.

В прошлом году в ассистентках у него была Косынзянова. Тогда они зачаровали своей игрой всю группу, кроме меня и Анчуткина. Про меня потом стало понятно – чары не действуют на Жар-птицу, а вот у Анчуткина-бедняги просто-напросто отсутствовал слух.

Бросив взгляд на Бориску, я увидела, что он сидит понурившись. Уставился в тетрадь, но ничего не записывает, хотя Слободан Будимирович диктовал под запись. Это было странно – обычно Анчуткин строчил лекции почти слово в слово. Ботаник…

 После занятий я отправилась ужинать в институтскую столовую, и Анчуткин решил составить мне компанию, хотя сам находился на полупансионе, и вечером его ждали бабушкин супчик и блины.

Я проголодалась и взяла холодец, солянку, порцию запеченного с гречневой кашей карпа и кусок медового торта на сладкое.

 Мы уселись за свободный столик, и я принялась уничтожать безумно вкусный холодец, краем уха слушая, как Анчуткин рассуждает о магических свойствах петерсита.

Столовая была полупустая, но вдруг двери распахнулись, и ввалилась пестрая толпа девиц-первокурсниц во главе с Вольпиной. Следом за ними тащились парни – пять или шесть человек, взиравших на Вольпину с выражением счастливого идиотизма на лицах. Она по-королевски села за центральный столик, рядом с ней пристроились три девицы, а остальные расположились за соседними столиками, хотя места рядом с Вольпиной ещё были.

- А она-то что здесь забыла? – недовольно проворчала я. – Дома не кормят?

- Она на интернатном обучении, - пояснил Анчуткин, оглядываясь и расплываясь в глупой улыбке. – Она сирота, из Армении. Ей жить негде.

Мне стало совестно, но даже это не добавило любви к синеглазой красотке. Я с неодобрением смотрела, как три подружки Вольпиной, пошептавшись, пошли делать заказ (прихватив, между прочим, четыре подноса!), а Вольпина осталась за столиком, вынула зеркальце и начала прихорашиваться - приглаживала волосы, поправляла челку.

«Чистит перья, как утка», - подумала я.

«Свита» за соседними столиками наблюдала за Вольпиной со щенячьим восторгом. Анчуткин, между прочим, тоже позабыл рассказывать про свой петерсит и таращился на Вольпину, как на чудо.

Я мрачно отправила в рот еще кусочек холодца и со стуком положила вилку.

Анчуткин очнулся и смущенно хмыкнул. Он даже передвинул стул, чтобы сидеть спиной к Вольпиной, но то и дело косился на нее.

Я стул передвигать не стала, и мне было прекрасно видно, как подружки принесли подносы, выставили на стол тарелки, чашки и кружки, радостно щебеча при этом, а сама Вольпина благожелательно слушала их, не делая ни одной попытки придвинуть к себе тарелку или кружку.

- Они у нее в рабстве, что ли? – спросила я. – Не царское это дело – поднос таскать?

- У нее девяносто восемь и пять процентов! – сообщил Анчуткин, едва не повизгивая от восхищения. – Представляешь?!

У Ленки было восемьдесят пять процентов волшебной силы. Если Бориска не врал, то Вольпина и в самом деле была одной из сильнейших особей класса «А». Только и это разозлило меня еще больше.

- Ах-ах! – закатила я глаза, но Анчуткин сарказма не понял и принял все за чистую монету.

- Она крутая! И на превращениях в первый же раз так легко обернулась, что Барбара Збыславовна сказала – настоящее дарование! А на артефакторике…

Он принялся расписывает таланты Вольпиной с таким же энтузиазмом, с каким только что рассказывал про петерсит.

Наверное, я точно двинула бы Анчуткину по голове, чтобы замолчал, но он замолчал без моей помощи – потому что Вольпина оглянулась, вдруг поднялась из-за стола и направилась к нам танцующей походкой.

Никто из подружек не осмелился пойти за ней, и на лицах девиц, оставшихся за столиком, отразилась такая неприкрытая зависть, что я заскрипела зубами. Что касается Анчуткина – он потерял дар речи, пожирая Вольпину глазами. Мне показалось, что еще немного – и он бросится перед ней на колени и начнет руки целовать. Он и правда привстал со стула – хорошо хоть ножкой не шаркнул, но Вольпина не обратила на него никакого внимания и остановилась напротив меня.

Вместе с ней к нашему столу подплыл аромат роз – сильный, сладкий,  дурманящий. Я подумала, что и духи её мне не нравятся. Какие-то они… слишком! Всё в этой красотуле было слишком! И это реально бесило!

5

Следующая неделя в «Иве» была негласно объявлена неделей имени Карины Вольпиной. Казалось, все с ума посходили, обсуждая, как Кариночка поразила всех на артефакторике, на практических занятиях по превращениям, как на уроках физического воздействия положила на лопатки самого преподавателя – и прочая, и прочая.

Один раз я услышала, как Ягушевская, заведующая по учебной части, разговаривала с кем-то из преподавателей кафедры магических песнопений и хвалила Вольпину за старание и лидерские качества.

- За такое короткое время она уже сплотила вокруг себя студентов, - говорила Барбара Збыславовна. – Она умеет увлечь, и самое ценное – делает это как будто между прочим. У девочки особый дар, надо его развивать.

Она была совершенно права. За Вольпиной ходили как на привязи человек двадцать девиц, мечтавших называться «конфетками». Но допущены были всего пять или шесть. Они во всем копировали свою предводительницу – начиная от одежды и заканчивая манерой не говорить, а мяукать, с улыбочкой глядя в глаза собеседнику.

Если Вольпина производила такое впечатление на девиц, то парни из-за нее совсем сошли с ума. Они бегали за ней, как бизоны на выпасе. А она показывала чудеса высшего пилотажа, флиртуя одновременно со всеми.

Это бесило, хотя мне не было никакого дела до этой куклы с нарисованными глазами. Но удивляло, что все вокруг готовы были восхищаться любой мелочью, если эту мелочь сделала и сказала Кариночка. Что-то мною так не восхищались, даже когда узнали, что я – особь класса «Эс». И, вообще, до меня далеко каким-то там девяносто восьми процентам…

Всякий раз, когда про Вольпину заговаривал Анчуткин, я готова была заехать ему кулаком в ухо, но проблему бы это не решило, потому что все вокруг только и повторяли – «Вольпина», «Вольпина». Казалось, в «Иве» больше и обсуждать нечего.

Чтобы не тратить понапрасну нервы, я сосредоточилась на учебе – тем более, мне надо было догнать пропущенную неделю. В субботу, на кружковом занятии по магическим песнопениям, Слободан Будимирович торжественно вручил мне авлос. Им оказалась двойная дудка, именно на такой в прошлом году играла Косынзянова. Сначала я подумала, что играть на этой дудке – по сложности то же самое, что управлять космическим кораблем. Но, как ни странно, я победила его уже через полчаса тренировок.

«Космический корабль» покорился и выдал вполне осмысленную мелодию.

- Я же говорил, Краснова! – похвалил меня Слободан. – У вас талант, и с этим не поспоришь.

Скромно поулыбавшись, я скосила глаза – слышали ли остальные. Но студентики, воспользовавшись тем, что Слободан уделил внимание мне, болтали вполголоса. И как раз кто-то с придыханием произнес: «Вольпина…».

И здесь она!..

Я стиснула в кулаках авлос, и Слободан Будимирович проворно его отобрал.

- А вот с музыкальными инструментами, Краснова, надо обращаться бережно, - мягко поругал он меня, прочищая мундштук флейты и заботливо убирая ее в футляр. – Они же живые – инструменты. Вы разве не чувствуете?

- Нет, - ответила я машинально, прислушиваясь – что там опять совершила супердевочка Карина.

- Жаль, – огорчился Слободан. – А вот Елена чувствовала. Кстати, как у нее дела? Она вам не писала?

Упоминание о сестре мгновенно притушило злость. Я забыла про выскочку Вольпину и посмотрела на декана.

- Нет, не писала, - ответил я. – Но она сразу предупредила, что у нее не будет времени.

- Значит, и правда – нет времени, - улыбнулся он мне, показав ямочки на щеках, но чем-то его улыбка мне не понравилась.

- Вы не знаете, где она  проходит стажировку?

После моего вопроса Слободан опустил ресницы, и покачал головой:

- Увы, не знаю. Программа стажирования выпускников всегда засекречена. Но вы не волнуйтесь, Краснова. Я уверен, что Елена прекрасно справится с заданием.

С заданием?.. Это звучало как-то… как-то не очень.

- А ваша задача, - продолжал Слободан, - в пятницу очаровать первокурсников. Играем так, чтобы они поняли, что искусство – страшная сила!

Он ободряюще кивнул мне, но это не помогло избавиться от занозы где-то в груди. Секретная стажировка… нет времени писать… Нет времени у Ленки? Да она умудрялась в один день сделать столько, сколько я за год не успела бы…

- В четверг сделаем генеральный прогон, - сказал мне на прощание декан, - а в пятницу я отпрошу вас с лент господина Облачара.

- Идёт, - пробормотала я.

Играть на дудке было всяко веселее, чем слушать бубнёж Миляна Марковича.

В четверг мы прекрасно спелись, и в пятницу перед началом ленты расположились в аудитории – совсем как в прошлом году. Слободан Будимирович сел на ступеньки кафедры, устроив на коленях гусли, я устроилась чуть поодаль.

Едва приоткрылись двери, и послышался веселый галдеж студентов, Слободан скомандовал: «и-раз», - и мы начали играть.

Хрустальная, серебряная, переливчатая и сказочная мелодия наполнила аудиторию и выплыла в коридор. Галдеж мгновенно прекратился, и в зал один за другим начали заходить студенты – мелкими шажками, восторженно распахнув глаза… Я знала, какое впечатление производит наша игра. Что-то незнакомое и знакомое одновременно, отчего сердце начинает трепетать и замирает… Да, нам удалось зачаровать всех. И теперь все первокурсники стояли безвольной толпой, таращась на нас и не смея пошевелиться.

6

Следующими лентами были занятия по физическому внушению. Но вместо прежнего преподавателя Ягушевская представила нам нового. Им оказался тот самый дядя-шкаф, которого мы с Анчуткиным видели вместе с профессором Облачаром.

Анчуткин забыл обижаться и теперь таращился на Быкова – почти точно так же, как до этого – на Вольпину. Но в этом случае я его прекрасно понимала. Новый преподаватель и правда привлекал всеобщее внимание – и ростом, и статью, и смешливым прищуром глаз.

- Господа студенты, - представила Барбара Збыславовна, когда мы выстроились в спортзале, - с этого дня у вас новый наставник. Быков Иван Родионович. Он же будет вести занятия по магии ближнего боя. С этого дня поступаете в его распоряжение.

- Я же говорил, - шепнул мне Бориска, а я двинула ему локтем под ребра, чтобы помалкивал.

- Ну, бойцы? – весело сказал Быков, когда Ягушевская оставила нас. – Готовы поразмяться? – и он прихлопнул кулаком о ладонь, отчего впечатлительный Анчуткин чуть не подпрыгнул.

Быков сбросил спортивную куртку и остался в майке-боксёрке. Мышцы так и перекатывались под его кожей, и, несмотря на крепкое телосложение, на нем не было ни капли жира. Одни только мускулы.

Первый урок начался, как ознакомительный, и Быков пожелал познакомиться с каждым из студентов. Он шутил и посмеивался, подставлял ладонь, чтобы проверить силу удара, и парни старались во всю – лупили по широкой, как доска, ладони, как по боксерской груше. Но Быков только крякал – довольно или насмешливо, и ни разу не покачнулся. Царёва он похвалил за отличную форму, Анчуткину порекомендовал усиленное белковое питание, а когда очередь дошла до меня, и я сделала шаг вперед из общей шеренги, называя фамилию, Быков расплылся в улыбке.

- Такая маленькая… - сказал он, оглядывая меня с ног до головы. – Жар-птица?

- Угу, - ответила я. «Маленькая» - мне решительно не понравилось.

- Она подтягивается больше всех в группе! – выпалил Анчуткин.

- Ого! Даже так? – прогудел Быков и присмотрелся ко мне повнимательнее.

- Я все равно могу больше, - проворчал Царёв.

Быков обернулся к нему неожиданно легко и гибко:

- Докажешь? Прямо сейчас?

Я хмыкнула и поглядела на Царёва приглашающе. В прошлом году я обставила его на подтягиваниях, обставлю и в этом.

- С девушками не соревнуюсь, - с достоинством ответил Царёв.

Анчуткин захихикал, Быков рассмеялся – добродушно, раскатисто.

- А вот это зря, - сказал он. – Иногда бывают такие женщины, которые тебя на хлеб вместо масла намажут и съедят.

- Это про Василису, - подхватил Анчуткин и тоже засмеялся. Остальные студенты поддержали шутку, и Царёв тоже покривил губы – вроде как посмеялся вместе со всеми.

На второй ленте Быков оставил шуточки-прибауточки и перешел к практическим занятиям. Погоняв нас по залу, он велел студентам разбиться на пары и показал простейший магический прием физического воздействия, чтобы оттолкнуть нападавшего не прикасаясь к нему.

Прием был простой, и мы с Анчуткиным быстро его освоили. Быков проверил, похвалил, и тут Анчуткин сказал, сияя от удовольствия, что у него всё получилось:

- А Василиса в прошлом году показывала прием Менезиш! Она им Колокольчикову зачаровала!

Маша Колокольчикова испуганно пискнула, когда вспомнили про нее, но Быков уже повернулся ко мне, глядя недоверчиво:

- Неужели? – спросил он. – Менезиш? Не врёте?

- Нечаянно получилось, - ответила я равнодушно, сделав вид, что ничего особенного этот прием и не представлял. Не признаваться же, что этот прием я узнала только после того, как по-глупости попала под влияние итальянской ведьмы джанары, сбежавшей из Особой тюрьмы.

- Это же, вроде, не из программы для первачков? – Быков встал передо мной, уперев ручищи в мощные бедра. – Кто-то из старших научил?

- Совсем нет, - соврала я, и он тут же понял, что я вру.

- Ну-ка, - приказал он, указывая на татами, - становись против меня и показывай свой Менезиш.

Студенты бросили тренироваться и подтянулись ближе. Я медлила, но Анчуткин принялся шепотом упрашивать меня показать прием.

- Ладно, - вздохнула я, припоминая, что делала в прошлом году. А вдруг не получится? Вот будет позорище… Хотя… против такого дяди-шкафа точно не получится. – Вы все равно меня сильнее, - кисло сказала я, когда Быков тоже встал на татами и коротко мне поклонился.  – И опытнее.

- Ты не болтай, а действуй, - сказал преподаватель.

Закрыв глаза, я представила, как набрасываю на Быкова невидимую сеть, но в следующее мгновение оказалась лежащей спиной на матах, придавленная огромной ручищей Быкова.

Студенты обидно засмеялись, и сам Быков тоже оскалил в улыбке белые, крупные зубы.

- Краснова, ты пока соберешься, на тебя сто раз напасть успеют, - хмыкнул он. – Глаза-то зачем закрываешь? Чтобы тебя легче прибить было? Давай еще раз!

Он отпустил меня, и я поднялась, отряхивая штаны и футболку. Анчуткин заливисто хохотал, и мне захотелось вдарить по нему – безо всяких правил. Но Быков уже стоял на изготовку, и я снова попыталась зачаровать его – уже не закрывая глаза.

7

- Жаль, что приходится ещё раз напоминать вам о необходимости поддерживать дисциплину в нашем институте, - Барбара Збыславовна Ягушевская пододвинула ко мне вазочку с карамельками и предложила: - Возьми конфетку, Василиса.

Даже безобидное слово «конфетка» сразу напомнило мне о Вольпиной и прижгло так, что я заёрзала в мягком кресле, в котором сидела перед заведующей по учебной части. Разумеется, от угощения я отказалась.

- Что-то не нравится? – сразу же спросила Ягушевская.

- Кто-то не нравится, - угрюмо поправила я ее. – Мне Вольпина ваша хвалёная не нравится.

- Как интересно, - она по-птичьи склонила голову к плечу. – И чем же она вам так не по душе?

- А что в ней хорошего? – ответила я вопросом на вопрос.

- А что плохого? У Карины очень непростая судьба. Но, в отличие от вас, она быстро освоилась в «Иве», сумела найти друзей, сплотить вокруг себя единомышленников. За ней идут. Она умеет привлечь внимание и удержать интерес…

Возразить ей было нечего, потому что с ее точки зрения Вольпина кругом была хороша. Если бы можно было рассказать, что она болтала про меня и Коша Невмертича… Но я не повторила бы этого даже под пытками. Потому что это было всё равно, что жаловаться. Как-то… жалко. Поэтому я ничего не сказала, а Барбара Збыславовна продолжала:

- В то время как вы, Василиса, сильно сдали позиции по сравнению с прошлым годом.

- С чего это? – обиделась я.

- Вы раздражены, так и фонтанируете негативными эмоциями. Это все замечают. Не стану спрашивать вас о причинах негатива, - темные глаза Ягушевской вспыхнули, а губы еле заметно дрогнули в улыбке, как будто она видела меня насквозь, - потому что Кош Невмертич сказал, что это совершенно не важно. Но он попросил передать вам, что Жар-птица – это честность, благие мысли и огонь. Будьте именно такой. Колдовство меняет, и не в лучшую сторону. Но только от вас зависит – изменитесь вы или будете сопротивляться этим изменениям.    

«Кош Невмертич сказал…», «попросил передать»… А сам почему не сказал?!

Я угрюмо молчала, глядя перед собой, на вазочку с разноцветными конфетами. Луч солнца падал на них, и они казались драгоценными камешками.

Честность… Я хоть раз ему врала? Всегда говорила правду. Даже когда выпустила из Особой тюрьмы джанару – сразу призналась.

- Мне кажется, мы и в самом деле требуем от вас слишком много, - мягко сказала Барбара Збыславовна. – Я просмотрела ваше расписание – у вас вся суббота в кружковых занятиях. Понятно, что каждый преподаватель хочет видеть Жар-птицу на своем предмете, но для вас это слишком большая нагрузка, как мне кажется. Чтобы никого не обидеть, сделаем так: вы выберете те занятия, которые вам интересны… Допустим, три или четыре предмета, а насчет остальных я объяснюсь с преподавателями. Скажу, что Кош Невмертич запретил пока вам их углубленное изучение – проводит эксперимент.

- Спасибо, - выдавила я, по-прежнему разглядывая конфеты.

- Определитесь за завтрашний день, - Ягушевская снова пододвинула ко мне вазочку. – И возьмите конфетку, Василиса. У вас слишком кислое выражение лица. Немного сладости не помешает.

Тут опять бы не помешал лимонадик с водкой!

Я вышла из кабинета Ягушевской в ещё более растрёпанных чувствах, чем зашла. Значит, ректор решил воспитывать меня на расстоянии. Самому сказать обо всем – это выше его королевского достоинства, привлек к воспитанию главную фрейлину.

Анчуткин ждал меня за углом и сразу бросился расспрашивать – как и что.

- Всё нормально, - процедила я сквозь зубы. – Посоветовала пить успокоительное.

- А-а… - протянул он, захлопав глазами.

- Два-а… передразнила я его.

Следующими лентами были уроки потаенной магии. В прошлом году этот предмет вел Кош Невмертич, но в этом году в расписании преподавателем была указана Щукина Светлана Емельяновна, и это тоже не радовало. Как будто ректор решил держаться как можно дальше от меня. Я что – такая опасная?!.

- Привет! – нам навстречу выплыла Вольпина в сопровождении своих «конфеток».

Я сделала вид, что не расслышала, и хотела пройти мимо, но она загородила мне дорогу, с улыбочкой заглядывая в лицо.

- У вас сейчас потаенная магия? Очень интересный предмет! У нас Кош Невмертич ведет. А у вас – Щукина? Она такая забывчивая, по-моему!

- Дай пройти, - потребовала я.

Сегодня все «конфетки» были в розовых кофточках. Это смотрелось странно – как будто собралась спортивная команда.

- По средам мы носим розовое! – радостно поделилась Вольпина, заметив мой недоуменный взгляд. – Розовый освежает цвет лица и молодит. А ты почему носишь синее и голубое? Тебе бы желтый пошел, или яркий зеленый – что-нибудь яркое. А так – слишком уныло…

- Вот сама и надень что-нибудь желтое, и зеленое, - посоветовала я ей, - и красное. И будешь, как светофор.

Она рассмеялась, словно я сказала что-то о-очень забавное. А я нарочно зажала нос, показывая, как меня раздражают ее приторные духи.

- Ты такая милая! – объявила Вольпина, играя ямочками на щеках, не обращая внимания на игнор. – А правда, что в прошлом году ты этого красавчика со второго курса – Царёва, прямо на ленте, в полете сбила? А ещё Щукину вальсировать заставила, а потом ректору врезала, что он даже пошатнулся?

8

Разговорить Анчуткина насчет петерсита оказалось проще простого. Тем более, Бориска чувствовал себя виноватым, что разболтал Вольпиной про то, как я заставила Щукину и Колокольчикову вальсировать на занятиях по магическому внушению. Я сделала вид, что ужасно обижена, и прочитала Анчуткину небольшую лекцию о том, что дружба – превыше всего, и пусть лучше Вольпина узнавала обо мне от кого-то другого, но не от товарища, который решил сплетничать за моей спиной.

- Я не сплетничал! – почти со слезами убеждал Анчуткин. – Ты не права, ты ей очень нравишься…

- Вольпиной? – презрительно уточнила я.

- Ты зря к ней так относишься, - тут же бросился он на защиту красотули. – Она хорошая. Карина тебя хвалила, говорила, что очень жаль, что тебе не дают развернуться со своим даром в полную силу…

- Ой, - спаясничала я, удрученно покачав головой.

Но Анчуткин всё принял за чистую монету:

- Да, она жалеет об этом. А я сказал, что тебя ничему учить не надо – ты сама всё освоишь… ну и получилось как-то… - тут он всё-таки малость смутился. - Про прием Менезиш, и про то, как ты с Царёвым повоевала…  

«Поймала, как рыбку на воблер, - хмыкнула я про себя. – Умный ты парень, Борька, но наивный до невозможности».

- Сегодня ночью я хочу испытать петерсит, - сказал Анчуткин заговорщицки, и я сразу навострила уши. – Хочешь пойти со мной?

- А куда пойти? – настороженно спросила я.

- На крышу, - за стёклами очков глаза у Бориски горели безумным огнём в предвкушении будущих магических открытий. – Попробую приманивать молнии!

- Слушай, - забеспокоилась я, - это, наверное, не очень безопасно…

- Конечно, это опасно! Ужасно опасно! Потрясающе опасно! И потрясающе интересно! Я записал заклинание Громобоя, надо его испробовать.

- Ух ты, круто. Тогда пойду. Раз интересно, - поддержала я его энтузиазм, но уныло вздохнула, вспомнив, как перепугалась в прошлом году, когда «приматы» устроили нам прогулочку под молниями.

По мне, я бы лучше провела ночь в мягкой постельке, сладко видя сны про ректорские поцелуи, но тайна петерсита манила, да и Анчуткина я собиралась порасспросить, когда он будет увлечен любимым делом – так больше разболтает.

После того, как закончились занятия, мы поужинали в институтской столовой, наблюдая, как Кариночка Вольпина царит в кругу подруг и поклонников. Анчуткин смотрел восторженно, я – с досадой, и настроение не исправили даже вкуснейшая шарлотка и яблочный крем.

Покончив с ужином, мы заперлись в лаборатории, скоротали вечер в компании бутербродов, и обсуждений магических свойств петерсита.

 - А можно с его помощью повелевать иллюзиями? – подкинула я вопросик, когда посчитала, что Бориска совсем очумел от намибийского артефакта. – Например, чтобы в свою иллюзию затащить другого человека?

- Ты же сама так прекрасно умеешь, - ответил Анчуткин рассеянно. – Для этого кроме волшебных сил ничего особенного не надо. А при помощи этого камешка… - он с благоговением раскладывал на столе синие камни. – При помощи них можно революцию совершить! Артефакты для того и нужны, чтобы ими могли воспользоваться простые люди. Понимаешь? У тебя нет волшебных сил, а ты можешь повелевать молниями!

- Чудесно, - проворчала я, разглядывая камни.

Они очень походили на грозовое небо, в котором вихрились темно-синие тучи и блистали желтые молнии. Неужели простой камешек может обладать силой большей, чем мое умение вызывать иллюзии? Ерунда какая.

- Боря, а ты можешь сделать так, - снова пустилась я в расспросы, - чтобы рядом появился какой-то человек. Вот его не было, и вот он появился.

- Призывание физического тела? – Анчуткин посмотрел на меня, и глаза его за стеклами очков азартно вспыхнули. - Слушай, это слишком крутое колдовство. И это не иллюзия. Если создашь подобный артефакт, получишь всемирную Мерлиновскую премию. Только пока никто не создал.

- Но пытались? – невинно поинтересовалась. – Прецеденты есть?

- Есть, - усмехнулся Бориска, опять начиная перекладывать свои камешки, - в 1772 году лейтенант кавалерии Фридрих Майер вызывал к себе незаконнорожденную королевскую дочку, датскую принцессу Луизу Хансен Данмарк. Принцесса была убеждена, что ей снится сон, пока не выяснилось, что она немного беременна. Оказалось, что у солдата был артефакт, позволявший притягивать к себе любого. Об этом даже детишки знают.  

- Чего?! Ты издеваешься, что ли?

Но Анчуткин увлеченного продолжал:

- Потом он женился на принцессе, и артефакт то ли уничтожил, то ли  спрятал, потому что после смерти Майера артефакт так и не обнаружили. Говорили, что Майер украл артефакт у ведьмы. Вернее, не украл. Она нашла древний клад в пустом стволе дуба, заключила договор с Майером – что он принесет ей артефакт, а она хорошо заплатит. Но ведьма попыталась Майера обмануть, он ее убил, и артефакт остался у него.

- Это же сказка… - произнесла я растерянно.

- Сказка? – в свою очередь, Анчуткин посмотрел на меня удивленно. – Это энциклопедия по артефакторике. Глава 13-ая, про датское огниво. Но никто точно не знает, что это был за артефакт. По рассказам принцессы Луизы, это было именно огниво. Но она не была волшебницей, могла ошибиться.

9

Конечно же, нас с Анчуткиным наказали за ночную вылазку на крышу. Ему пришлось хуже, чем мне, потому что я и так находилась на интернатном проживании, к жалобам мои родители были привычные, а Бориску перевели на полупансион, и ещё предстоял разговор со строгой бабушкой на выходных.

Что касается моего дела – причастность Вольпиной не подтвердилась. Барбара Збыславовна говорила со мной и рассказала, что Вольпина тоже была наказана. Но лишь за то, что гуляла с Самсоновым после отбоя. Самсонов тоже был наказан, только какое это наказание, если они оба проживали в «Иве» постоянно?!

- Значит, мне всё почудилось? – произнесла я угрюмо, когда Барбара Збыславовна показала мне приказ о наказании под подписью ректора и указала, где мне расписаться, что я ознакомлена.

- Вольпина была с Самсоновым, - мягко повторила Ягушевская. – И дирекция «Ивы» настоятельно просит вас не сводить счёты с Вольпиной. А если начистоту, - она погладила меня по голове, а я не успела увернуться, и от того, что со мной обращаются, как с малолеткой, стало ещё противнее, - если начистоту, то Кош Невмертич просил передать вам, чтобы вы не разговаривали с Вольпиной и избегали с ней каких-либо контактов, кроме учёбы.

- Почему он сам мне этого не сказал? – произнесла я с вызовом.

- У ректора много важных дел, Василиса. Вы должны это понимать.

- А моё дело – оно неважное!

- Ссора двух студенток – это в моей компетенции, - пояснила она. – Забудьте о Вольпиной.

- Но она искала тот артефакт, который искали вы!

- Василиса, забудьте про артефакты, - посоветовала Ягушевская. – Хватит с вас и петерсита. И если у Анчуткина ещё что-то где-то припрятано…

- Разве не понятно, что Самсонов её выгораживает?

- В чём? Кош Невмертич просмотрел записи видеокамер. И к тому же, у Вольпиной нет таких способностей, чтобы становиться невидимой или превращаться в муравья.

- Значит, есть другие способности, - почти выкрикнула я.

Ягушевская посмотрела на меня с беспокойством:

- Василиса, не стоит бурно на всё реагировать. Возможно, вы слишком перетрудились…

- Ничего подобного, - грубо ответила я и ушла, хлопнув дверью.

Никого не замечая, я шла по коридору, пока не столкнулась с группкой студентов с четвертого курса. Среди них был Самсонов, и, увидев меня, он отвернулся и быстро прошел мимо. Остальные зашушукались, поглядывая в мою сторону, и кто-то тихо, но ясно произнёс: стукачка…

Я дёрнулась, оглянувшись, но четверокурсники уже удалялись, обсуждая какие-то заклинания высшего уровня.

Стукачка!..

От злости и несправедливой обиды я ударила кулаком в стену, пока меня никто не видел. Боль в костяшках не помогла, а только усилила раздражение. Я повыше подтянула на плече сумку с кокошником и прочими учебными предметами, и отправилась на ленту по артефакторике.

На ленте было не приятнее, чем в коридоре, где на меня чуть ли не пальцем показывали. Даже Анчуткин робко попенял, что я зря выдала Самсонова и Вольпину, чем довел меня ещё сильнее, чем старшаки. Но Бориска выглядел совсем убитым, и я не стала с ним ругаться, а тем брлее расспрашивать, что его так расстроило – наказание за ночную вылазку или то, что Вольпина предпочла Самсонова.

Хуже всего, что поганка Вольпина вела себя, как ни в чём не бывало. Вокруг неё всё так же роились студенты – как пчёлы вокруг своей царицы, а она только улыбалась, распространяя вокруг себя дурманящий аромат розовых духов. Со мной она больше не заговаривала, но посматривала хитро-хитро, словно говорила: ну что, Вася, съела?!.

На второй день после того, как Вольпина побывала в моей комнате, мы столкнулись в холле, возле расписания лент. Я переписывала кружковые занятия, а Кариночка в сопровождении «конфеток», которые теперь копировали не только её манеру одеваться, но и прическу, остановилась у питьевого фонтанчика.

Мимо нас прошёл Царёв, о чём-то оживлённо разговаривая с Колокольчиковой. Машка раскраснелась, и я впервые заметила, что никакая она не серая мышь, а вполне себе милаха.

Это преображение Колокольчиковой заметила не только я. Одна из «конфеток» - манерная длинноволосая девица с крохотной сумочкой не больше записной книжки – вздохнула и поджала губы.

- Бесит, - сказала она, отворачиваясь. – Почему он всё время ходит с ней?

- Они пишут курсовую вместе, - подсказала другая «конфетка», с удовольствием разглядывая себя в зеркальце. – Мне Слободан Будимирович рассказал. Колокольчикова такая тупая, что сама не справится.

- О-о… - округлила глаза Вольпина. – Слободанчик так и сказал?!

«Конфетка» сделала неопределенный жест рукой – мол, понимайте, как знаете, но я же не с неба это взяла.

- Я бы согласилась быть тупой, если бы Царёв от меня ни на шаг не отходил, - брякнула «конфетка» с сумочкой.

- Он тебе нравится, Юленька? – промурлыкала Вольпина, и Юленька радостно покраснела.

Вольпина захихикала, и я подозрительно оглянулась на неё. Она поймала мой взгляд и невинно вскинула брови, будто спрашивая: «Что такое?».

10

- Не наводила я никаких прыщавых приговоров, - упрямо повторила я в пятый раз в кабинете Ягушевской. – Я даже не знаю, что это такое!

 - Василиса, - увещевала меня Барбара Збыславовна, - подумайте хорошенько. Может, вы не знали, что это такое и решили побаловаться? Или кто-то подсказал вам это сделать?

- Да ничего я не делала! – начала горячиться я. - С чего вы взяли, что это – я?!

- Потому что листок с заклятьем был у вас, - объяснила Барбара Збыславовна.

- И что?! – я вскочила, едва не перевернув столик, на который заботливая Ягушевская снова поставила вазочку с конфетами. – Я тут ни при чем. И этот листок мне подкинули!

Мы находились в кабинете Ягошевской, дожидаясь ректора, и я кипела от гнева и злости, потому что опять оказалась без вины виновата, и, судя по всему, мне опять никто не собирался верить.

Дверь кабинета распахнулась и появился Кош Невмертич – хмурый, как туча.

- И кто же подкинул? – спросил он, видимо, слышав мои слова.

- Вольпина, - сказала я, помедлив. – Она подходила ко мне и к Колокольчиковой. Меня похлопала по плечу, а Машке сказала, что у нее красивая юбка.

- И именно из-за юбки она отправила Колокольчикову на три месяца в инфекционное отделение? – вежливо поинтересовался ректор, усаживаясь в свободное кресло и забрасывая ногу на ногу. – Чем же вы с Колокольчиковой так досадили Вольпиной, что она пошла на крайние меры?

Я вспомнила разговор «конфеток», который подслушала, и, запинаясь, повторила преподавателям.

Ректор и Ягушевская переглянулись.

- Это правда, - убеждала я их, пока они молчали. – Зачем мне вредить Машке?

- Надо провести проверку, - сказала Ягушевская ректору, словно не слыша меня. – Сейчас же проверю Вольпину на использование колдовства.

Ректор задумчиво кивнул, и Барбара Збыславовна потянулась за футляром с рогульками, который стоял на полке позади неё.

- Подождите, я сам, - ректор опередил её, вскочив и забрав футляр. – Присмотрите за Красновой. И будьте осторожны.

- Что значит – будьте осторожны? – воскликнула я, но он уже не услышал, потому что вышел из кабинета. – Это он думает, что я вам могу навредить?!

- Успокойтесь и присядьте, - мягко сказала Ягушевская. – Не думаю, что он имел в виду, что вы навредите мне. По-моему, речь шла о вашей безопасности.

- О моей? – буркнула я, остывая и глубоко усаживаясь в кресло. – А что с моей безопасностью?

- Этот год начался очень… динамично, - подсказала Барбара Збыславовна. – И вы всегда в центре событий.

- Как будто в прошлом году было иначе.

- Да, и в прошлом, - согласилась она. – Поэтому вам и надо быть осторожнее.

- Это – Вольпина, - сказала я убежденно. – Она начала пакостить мне с самого начала. Она ищет тот артефакт, из-за которого я притянула Коша Невмертича. Но я не хотела, правда.

- Успокойтесь, - опять призвала меня Ягушевская. – Вы только и делаете, что злитесь, Василиса. Это не хорошо. Для волшебника – очень нехорошо.

- Да, спокойствие, выдержка, хладнокровие. Я знаю.

- Если знаете, то почему всё время горячитесь? Берегите эмоции. Возьмите конфетку.

Этими конфетками она меня окончательно добила.

- Да что вы всё со своими конфетками? – почти заорала я. – Они у вас отравленные, что ли?!

Я хотела только отодвинуть вазочку, но едва коснулась её кончиками пальцев, как вазочку швырнуло через всю комнату к противоположной стене. Стекло разлетелось вдребезги, а карамельки разноцветными горошинами заскакали по полу.

- Простите… - пробормотала я, застыв с вытянутой рукой.

- Спокойнее, Василиса, - Ягушевская не переменилась в лице, и голос не дрогнул, но она точно так же, как я, застыла в кресле, и смотрела на меня настороженно. Правда, в следующую секунду она опустила ресницы и взглянула на меня уже по-прежнему – с жалостью и сочувствием. 

- Сейчас всё уберу! - воскликнула я, вскакивая.

- Нет! – крикнула Барбара Збыславовна, и я опять испуганно замерла, но она сама смутилась, а потом засмеялась и сказала: - Лучше посидите спокойно, Краснова. Я уже сама за вас боюсь.

Я медленно опустилась в кресло, сложив руки на коленях, а Ягушевская принялась собирать конфеты, осторожно ступая по осколкам.

- Подумайте о чем-нибудь приятном, - говорила она тихим, воркующим голосом. – Представьте яблоневый сад… Ведь это – первая иллюзия, которую вы создали? Вам нравятся яблони?..

- Яблони… не знаю… - прошептала я, послушно представляя цветущие яблони, утро, весну…

Запахло сладко и нежно, и Ягушевская похвалила меня:

- Вот, совсем другое дело. Представьте синее небо… белые цветы… ветерок играет лепестками…

Её голос убаюкивал, и я незаметно задремала, в своём сне гуляя между цветущих яблонь, путаясь босыми ногами в траве. Я вышла к озеру – но не к лунному, которое создавала иллюзией для первокурсников, а к озеру при свете солнца. Оно было прозрачным – видны были даже камешки на дне, а в середине плавали два белых лебедя. Они грациозно изгибали шеи, словно перешептываясь, и было столько нежности в этих птичьих заигрываниях…

11

- Это для неё? – Ягушевская приоткрыла коробку, разглядывая содержимое. – Дорогой подарок.

- Это нужно для занятий, - спокойно ответил Кош.

- Конечно, я так и поняла, - ответила она и понимающе улыбнулась. – Пей кофе, пока не остыл.

Барбара умела варить кофе. Было в этом какое-то непонятное колдовство – вроде бы и без заклятий, но только её кофе бодрил, утешал, приводил в порядок чувства и мысли. Кош сделал глоток и прикрыл глаза, пытаясь успокоиться.

Да, прежде всего надо успокоиться ему. Но как же трудно это сделать… Даже сейчас, когда вечер, и неугомонные студенты, наконец-то, почти угомонились. И когда двери кабинета Барбары заперты и запечатаны заклятьями, чтобы никто не подслушал, никто не помешал…

- Может, примешь антэроса? – спросила Барбара участливо. – Хоть немного, но поможет.

- Не поможет, - процедил сквозь зубы Кош. – Сама прекрасно понимаешь.

- Понимаю. Что ж, справляйся сам.

Он открыл глаза, уловив что-то странное в её голосе. Какое-то сомнение. Какое-то недовольство.

- Ты во мне сомневаешься? – он сделал ещё глоток, с наслаждением ощущая, как согреваются не только горло и желудок, но и всё тело. И даже лихорадка немного отпустила.

- Нет, не сомневаюсь, - она отпила из своей чашки, а потом покачала её, внимательно разглядывая кофейную гущу. – Я уверена, что ты всё сделаешь, как надо. А потом будешь об этом жалеть.

- Не буду, - Кош одним глотком допил бодрящий ароматный напиток и протянул чашку Ягушевской. – Погадаешь мне? Как раньше?

- Как раньше? – засмеялась она. – Когда это мы с тобой раньше по-стариковски коротали вечера за кофе с коньяком? Насколько я помню, ты всё время рвался спасать мир, тебе было не до меня. И не до моих гаданий.

- Ты гадала мне и Федьке, - напомнил Кош. – И налей просто коньяка.

- Может, лучше не надо? – спросила она, но уже взяла бокал и плеснула в него немного.

- Не бойся, не повредит, - хмыкнул Кош и выпил коньяк залпом, поморщившись и не закусывая.

- Как неинтеллигентно, - поругала Барбара и взяла его чайную чашку, покачав её вправо-влево, а потом опрокинула чашку на блюдце, вверх донцем. – Думаешь, это и правда не она? – спросила Ягушевская, прикрывая кофейную чашку ладонью.

- Это точно не она, - сразу отозвался Кош.

- Знаешь, убежден или хочешь верить? – мягкий голос Ягушевской успокаивал и расслаблял не хуже чудодейственного кофе. И коньяка в придачу.

- Она не способна на такое, - покачал головой Кош. – Это противно её природе. Жар-птица не совершает подлостей. Гадости – да, подлости – нет. К тому же, ты забыла, что я вижу ваши женские души? Насквозь вижу, - он прищурился, посмотрев на Барбару, и та невольно опустила ресницы, словно прячась от его взгляда. – Это не она. И это меня очень беспокоит.

- Кто-то из студентов? – продолжала расспрашивать Ягушевская.

- Мы всех проверили, кто был рядом, - Кош нахмурился, заложив руки за голову и откинувшись на спинку кресла. – Ни на ком не было следов колдовства.

- Загадочно, - произнесла Барбара после некоторого молчания. – А Вольпина? Почему Краснова так усиленно её подозревает?

- Вольпину сам проверял, на сто раз. Ничего на ней нет. Скорее всего, тут просто девичья зависть, - он усмехнулся и добавил: - И ревность. Она с чего-то вообразила, что я, вроде как, выделяю Вольпину.

- Тебя это забавляет, похоже, - невинно заметила Барбара.

- Что там в чашке? – Кош повернул разговор в другую сторону и проговорил-пропел: – Погадай-ка мне, гадалка, расскажи мою судьбу.

- Хорошо, изволь, - Ягушевская осторожно подняла чашку и поставила ее рядом с блюдцем, рассматривая потеки и пятна на фарфоре. – Вижу любовь, ваше бессмертие. Везде любовь – куда ни посмотри. И в прошлом, и в будущем. И ещё вижу страсть. Неутоленную, каторжную…

- Плохо гадаешь, - засмеялся Кош. – Так мне любая цыганка на улице скажет.

- И деньги возьмет, - в тон ему ответила Барбара. – А я – совершенно бескорыстно… - она мельком посмотрела в чашку и замерла, а потом нахмурилась. – А вот тут что-то странное, - она склонялась над чашкой всё ниже. – Птица… огненная… а вокруг неё – враги… Раз, два, три… четыре… пять… Пятеро врагов? Это в «Иве»? И, похоже, это прямо сейчас…

Кош сорвался с места быстрее, чем она успела моргнуть, и выскочил вон, обернувшись гепардом.

- Опять гепард, - пробормотала Ягушевская, хватая футляр с рогульками и бросаясь следом за ректором. – Сначала бежал гепардом от любви, теперь гепардом бежит к ней…  

Кош преодолел коридоры «Ивы» до комнаты Красновой за пару минут. Но уже подбегая, понял, что её там нет. Нет, коньяк был лишним, раз напрочь выбил мозги. Надо было посмотреть по камерам. Он быстро принял человеческий облик и достал из кармана фотографию. На ней была Василиса Краснова. Фотограф поймал тот момент, когда она оглядывалась через плечо. Губы чуть приоткрыты, глаза распахнуты – удивлённо, немного испуганно, будто она увидела что-то необычное.

Коснувшись глянцевой поверхности кончиками пальцев, Кош немедленно уловил тонкие вибрации от души Красновой. Она была здесь, совсем рядом, и кипела от гнева и ярости…