Василиса Премудрая и Баба-яга

Глава 1. Баба-яга и Варвара

По дремучему тёмному лесу, треща сучьями и погоняя метлой, летела в ступе страшная Баба-яга. Глаза её хищные смотрели прямо, жёстко, сухие губы сжались, нос то и дело подрагивал от сладкого запаха свеженького мяска. А то в ужасе бежало по мшистому покрывалу почвы, падало, плакало, звало батьку да никак не могло найти выход из леса.

– Врёшь... Не уйдёшь... – бормотала под нос жуткая старуха.

Устал мальчик Алёша и прислонился спиной к тонкой берёзке. Пощекотала та ласково ребёнка за плечико, точно подгоняла, но тот больше не мог бежать.

Засвистел позади ветер, застонали деревья, охнула матушка-земля. Приземлилась Баба-яга шумно на мягкую траву и не заметила, как из ступы выпал мешочек и как вытянулась из него крохотная ручка, точно живая. Уцепилась она за корешки да травку и отползла под резные листья папоротника. Видать, схорониться от злодейки надумала... А та нахлобучила на голову красный дырявый платок да зверски улыбнулась.

– Алёшенька, сынок! – запела старуха нежным материнским голоском. – Выходи, родимый!

Насторожился мальчик, встрепенулся. Неужто мамка за ним прибежала? Ох и наподдаст она ему, когда отыщет! Ведь говорила – не ходи в дремучий лес, там лешие живут, там кикиморы плескаются в болотах, там змей Горыныч прилетает в гости к Бабе-яге, да и сама она не прочь полакомиться нежным детским мясом! Но не послушал матушку Алёша, взял корзинку да и отправился собирать грибы. А грибы здесь были знатные! Большущие, красивые, с крепкими ножками, с коричневыми шляпками! Вот и не выдержал мальчик, решил, что он уже большой...

– Алёшенька, родненький, откликнись!

Шмыгнул ребенок носом, выглянул из-за берёзки стройной и стоит посматривает, да только нет никого – один ветерок насвистывает меж стволов.

А Баба-яга пробиралась по запаху. Широкие ноздри дёргались, когда втягивали воздух, и безошибочно вели её по следу. Почесала старуха бородавку на носу и прищурилась. Вот он, голубчик, стоит, спинкой березу подпирает, а та уж его и ласкает, и молит, чтоб убежал! Только глух и бездумен Алёша, не чует, не ведает, кто охоту на него затеял...

– Сыночек! – воскликнула матушка за спиной мальчугана. Бросился доверчиво ребёнок в сторону и со всего маху уткнулся в жёсткие руки старухи.

Засмеялась Баба-яга, заскрежетала чёрными зубами да и хвать Алёшу за рубашку!

– Пусти! Пусти! – рвался и метался ребёнок.

– Свеженькой... – упивалась добычей старуха. – Маленькой... – Понюхала она его за ухом да облизала шею длинным слюнявым языком.

Забился тут Алёша, закричал не своим голосом, начал пинать старуху, что есть мочи! Но Баба-яга была терпелива. Сняла она ремень жёсткий с пояса, обмотала ребёнка крепко и проворно, так что он и пикнуть не успел!

– Будет мне теперь супец... – проговорила злодейка. – Наваристый! Ишь какие щёки наел!

Схватила она больно мальчика за щёчку розовую и с такой силой оттянула кожу, что едва не оторвала плоть от тела... Заплакал Алёша, затряслась по-детски нижняя губа...

– Отпусти меня, бабушка, меня мамка и батька ждут!

– Всё, не дождутся, – отрезала старуха, перекинула его через плечо и поплелась к оставленной под ёлкой ступе.

– Я больше никогда их не ослушаюсь! Я буду самым добрым, самым честным, самым хорошим!

– Конечно будешь, миленькой... Конечно...

– Отпусти, бабушка...

Плакал Алёша, надрывался, улили градины слёз безобразный перекошенный горб старухи. Тянуло кислятиной от её давно немытого тела, воняло горечью да ещё чем-то противным, отчего сильнее захватывал мальчика ужас.

– Ну-ка, не разводи сырость! – буркнула Баба-яга и грубо бросила ребёнка на дно ступы.

– Бабушка, невкусный я... – испробовал последний аргумент Алёша.

– А мне виднее, вкусной али нет!

Вскочила злодейка лихо в ступу и свистнула оглушительно. Задрожал воздух, заскрежетали столетние дубы, летит к Бабе-яге брошенная неподалёку древняя метла. Схватила её старуха, оттолкнулась от земли и взмыла в чистое небо.

Долго ли, коротко ли, далёко ли, близко ли, а прилетела ступа в такую часть дремучего леса, что ни зверь не пройдёт, ни птица не проскочит. Воздух здесь старый, застывший, опутанный тёмными чарами, земля чёрная, ядовитая, по ней гады ползут страшные, жабы квакают мерзкие, и нет ни цветочка, ни ягодки. Опустилась Баба-яга наземь, бросила метлу и схватила Алёшу за шиворот. Вытащила мальчика из ступы, он и замер от ужаса. Стоит перед ним косая изба. Брёвна прогнившие, а держатся, с крыши труха сыпется, а она всё одно стоит. Вокруг забор из костей человеческих, а на них нанизаны серые черепа. Огни в глазницах слабо светятся, в орбитах страшно крутятся, приветствуют Бабу-ягу. Зажмурился мальчик да и заплакал.

– Эко диво! – удивилась старуха и небрежно шмякнула Алёшу оземь.

Глава 2. Василиса

Застучали в крепкие ворота, загремели, разразились страшным криком:

– Пантелеевна, отвори! Дочками-красавицами заклинаю, отвори ворота!

Выбежала Василиса на широкий двор купеческий, где жила при мачехе и родном батюшке, и поспешно открыла соседке. Ввалилась измученная женщина внутрь, всклокоченная, запыхавшаяся, с выбившимися из-под красного повойника светлыми волосами. Она с надеждой протянула руки к девице и едва не заплакала:

– Василисушка, милая, не видала ли ты сына моего, Алёшеньку?

– Нет, не видала... Да вы пройдите в дом, к матушке... Может, она слыхала чего... – пригласила та, а сама испуганно выглянула за узорчатые ворота. Там, по деревне, бегал Владимир с острым топором да выспрашивал про сына.

– Пантелеевна... – Добралась соседка до богатого высокого крыльца, а на верху лестницы уже хозяйка взволнованная стоит да смотрит на гостью.

– Мирослава? Что случилось?

– Сын мой, Алёшенька, пропал! Ушёл вчера поутру да не вернулся! Может, забрался куда, проказник? Не видала ты его?

– Нет, не знаю ничего о твоём мальчике, – задумчиво ответила Забава Пантелеевна и, держась за резные перильца, чинно спустилась вниз.

– Горе мне, горе! – схватилась за голову Мирослава.

– Василиса, дочка, – ласково обратилась мачеха, – разыщи батюшку своего да узнай...

Потупилась девушка смущённо и кинулась вон со двора. Знала она, что сегодня Митрофан рыбачить отправился, но не успела и сажени пройти, как батька, дружески обхватив Владимира за плечи, уже направлялся домой.

– Ты чего воротилась? – удивлённо спросила Забава, когда падчерица проскользнула обратно во двор.

– Батюшка идёт, с гостями, – робко ответила Василиса.

Выгнула слегка бровь мачеха высокая да красивая, но браниться не стала. Взялась она за бусину красную и теребит под надрывные всхлипы соседки. А ворота тем временем отворились и вошли на купеческий двор двое рослых мужиков в светлых рубахах.

– Забавушка, – расцвел Митрофан, когда увидел жену, но быстро сменил настроение – негоже радоваться, когда у соседей горе. – Алёшу у леса видели, небось, заблудился, малец, мы дойдём до него и посмотрим.

– Вот видишь, Мирочка, – нежно проговорила купчиха, – найдут скоро сынишку вашего.

– Я тоже пойду! – всполошилась несчастная мать.

Поправил Владимир на лбу ремешок, затянул пояс туже и направился молча к воротам, за которыми ждали его мужики. Поблагодарила жена купчиху за слова ласковые да побежала за ним следом.

– Вот что, Забавушка, – взял Митрофан любимую за белые ручки, – ты покамест пирожков напеки да дом прибери, а я вечером вернусь, ягодок каких принесу.

– Конечно, родимый.

– Дочек наших никуда не пускай! Чай, Баба-яга снова повадилась детей воровать!

– Дак никого ж не утащила! – весело усмехнулась женщина и притихла: нахмурился мужнин лоб, посуровел. – Крепко-накрепко запру! Ступай себе с богом!

Попрощались супруги добрые да и разошлись кто куда. Купчиха стала подниматься по лестнице, а её муж направился за ворота.

Остановилась Забава наверху, положила ладонь на перильца, оглядела свысока свои владенья и ступила в дом.

– Что там? Что там?! – накинулись на неё две дочки, которые схоронились за дубовой дверью, но мало что услышали.

– Да что б он провалился в своём лесу! – зло сплюнула женщина и раздражённо передразнила: – Пирожков напеки! Дом прибери!

– Говорили мы тебе, мама, не ходи за него замуж! То ж мужик простой! Не богат, не знатен! Почём он тебе сдался? – проговорила старшая дочь, Любава, тонкая, что тростинка.

– Дом без мужской руки точно мёртвый... – заученно ответила мать.

– А теперь мы должны его слушаться! Да выполнять глупые приказания! – пожаловалась младшая, Алёна.

– Он же сюда ни копеечки не принёс! Ни рублика не положил! Сам в лаптях драных пришёл да Ваську бесстыжую приволок! – не унималась старшая.

– Мы до него как хорошо жили! Никто над нами был не командир! – поддакнула младшая.

– Уже ничего не поделать, – вздохнула Забава и прошла по серым красивым половикам в дом, а за ней, точно мышки, побежали дочери.

– Изведи его, мама, ты же можешь! – расхрабрилась Любава, но испуганно ойкнула.

Стояла в стороне от них Василиса. Держала она котёл небольшой, но он тотчас выпал из рук. Чёрная крышка слетела и ароматные щи разлились по полированным доскам.

– Безручка кривоглазая! – раскричалась мачеха. – Ты чего это, подслушиваешь?! Живо всё отцу расскажу и он тебя выгонит!

– Прости меня, матушка... – пролепетала падчерица и упала на колени. Стала она собирать руками щи и заталкивать их обратно, но кушанье непослушное то и дело выливалось обратно, а Василиса никак не могла взять в толк – посудину-то надобно перевернуть...

Глава 3. Отвар

Засвистел ветер в лесу, загудели чёрные ветви, летит по небу злющая Баба-яга. Ступой верхушки деревьев цепляет, метлой птиц зазевавшихся сносит, глазищами под ноги себе глядит. Пропал ценный мешочек, потерялся, где его теперь искать? Всё это Алёшка проклятый! Нет бы сразу на супчик сдаться, на жаркое ароматное остаться, ан нет, пол утра за ним по лесу гонялась, кости дряхлые растрясала!

Опустилась Баба-яга перед избушкой, а та радостно встрепенулась, задрожала, гостей своих до ужаса напугала. Смотрит на небо старуха – там всадник летит. Сам чёрный, одёжа на нём чёрная и на чёрном коне.

– Верный мой слуга! – заскрежетал властный голос. – Оборотись, спустись ко мне на землю!

Услыхал тот зов хозяйки, облетел пол неба да и очутился перед Бабой-ягой.

Выглянула в чистое оконце Варвара да и видит – стоит страшная старуха да сама с собой разговаривает. Взяло тогда девку любопытство – о чём старая ртом своим замшелым жамкает? Выглянула из-за двери да так и застыла. Клубится перед Бабой-ягой чёрное облако, вокруг него воздух, точно морозный, а старуха тихо-тихо его о чём-то расспрашивает. Перепугалась Варвара и заскочила обратно в избу. Завозился Алёша, закряхтел, с трудом сел у отмытой печки и смотрит.

– Чего глядишь?! – разозлилась девица.

– Вернулась?.. – пискнул мальчик.

– Сиди да помалкивай!

А Баба-яга тем временем спрашивает своего слугу:

– Ночь моя тёмная, не видал ли ты где мешочек мой маленький? Ремешком из волос обмотанный?

– Нет, не видал... – прошипел-прошелестел тот.

– Экая неаккуратная я стала... Совсем древняя и старая, – расстроилась старуха и махнула рукой – отпустила.

Взвился всадник на небо, застучали по воздуху чёрные копыта, выбили искры серебряные, что превратились в звёздочки ясные, да и пропал.

Заходит Баба-яга в чистую избу. Из углов на неё возмущённые пауки глазеют, с потолка удивлённый филин взирает, а со стола глядит старый череп. У печки хныкает мальчик, Варвара смиренно подле него притаилась, а Васька из-под лавки выполз.

– На, – вытащила старуха из кармана три мышки. Одну бросила в жвала мохнатому другу, вторую подкинула в острый клюв птицы, а третью... Над третьей вздохнула, подумала да и свернула ей шею.

Вытаращились гости на Бабу-ягу, а молвить и слова не смеют.

– Вижу, время даром не теряла, – скупо похвалила старуха и уселась на лавку. Корявым пальцем она провела по столешнице и удивилась.

– Я, бабушка, очень старалась!

– И Алёшку не отпустила, – задумчиво проскрежетала та. – Значить, дело и впрямь важное?

– Важное, бабушка! Очень важное! – пустила Варвара слезу горькую и коснулась расшибленной губы. – Я...

– Молчать! – гаркнула старуха. – Слова тебе не давали! Али что ж думаешь, избушку повымела, окошко почистила, печку оттёрла и всё?

– Что прикажешь сделаю! – горячо сказала девица.

– А Алёшку приготовишь?

Мальчик захныкал сильнее, а затем и вовсе расплакался.

– Тише! Никакой мне здесь сырости! – бросила Баба-яга в ребёнка дохлую мышь. Ударило серое тельце точнёхонько в цель, от чего та разразилась ещё большим рыданьем.

– Ну ты что, замолчи, – с некоторой жалостью осторожно пнула ребёнка Варвара.

– Приготовишь, тогда помогу.

– Да как же это... Живехонький он... – растерялась девица.

– А ты сделай так, что б не был живёхоньким, – медленно проговорила старуха, а сама пытливо да жёстко смотрела на гостью.

Схватилась Варвара за кончик косы и стала его теребить. Уж и волосы запутала, и ленту развязала, а никак решиться не могла.

– На-ка, так сподручнее будет, – Баба-яга проворным движением вынула нож. Блеснуло кривое лезвие жёлтым огнём черепа да погасло.

– Его ж сперва помыть надо да откормить... – нашлась девица и кинулась к Алёше. – Ты посмотри, бабушка, какой он тощий! Кожа да кости! – она подняла подбородок мальчика, и тот испуганно покосился на неё.

– Твоя правда, – согласилась старуха. – Но больно уж я косточки люблю обсасывать, мне жирок ни к чему!

Поднялась Баба-яга, поправила дырявую шерстяную жилетку и, прихрамывая, подошла к печи. Провела она задумчиво корявым пальцем по травам, развешанным на ней, остановилась на нескольких длинных пучках, сдёрнула их и протянула гостье.

– Сваришь отвар да напоишь его хорошенько.

– Зачем?

– Чтоб жаркое душистее было! Йи-хи-хи-хи-хи! – оголила в улыбке чёрные зубы старуха. – А я уж его сама потом приготовлю, по-старинному...

Приняла Варвара травы некрепкой рукой. Один пучок крупный, с длинными волосистыми стеблями, плотными да толстыми, листья удлинённые, острые, цветы, хоть и увядшие, крупные, желтоватые, с тёмной сердцевиной. Видела когда-то она это растение, подружки, кажется, беленой его прозвали и странно хихикали, но закончились на этом в травах познания. Второй пучок состоял из огромных белых соцветий, от которых шёл приятный аромат, и крупных листьев тёмно-зеленых. Тут-то Варвара обрадовалась – да это же дурман! Такой рос в отчем доме, матушка любила его за аромат и красоту и сажала вдоль забора. Ну, этот-то цветок точно худого не сделает!

Глава 4. Маруся

Заметалась Василиса вокруг ямы, заплакала, схватилась за светлую головушку – никак не может вытащить отца. Уж она и платье травой измазала, и руки в земле чёрной испачкала, и тащила его, и ругала, и умоляла, но всё тщетно. Тогда девушка села подле ямы, прижала колени к груди и застыла. Что делать? Бросить отца и побежать за помощью? А если дикие звери его разорвут? Али она не найдёт дорогу обратно к нему? Но и без дела оставаться негоже...

– Батюшка, очнись... – в очередной раз тихо позвала Василиса, но мужчина не то что не ответил, даже не пошевелился.

Опустилась на уснувшие деревья ночь тёмная. Бесшумно пролетел филин, запищала в когтистых лапах обезумевшая мышь, и снова всё стихло. Сидит девица и видит – зашелестела за ямой спутанная трава, скрежещет под ней страшное нечто... Схватила Василиса ветвь, что лежала рядом, да и вскочила на ноги. Сердце бешено под рёбрами стучит, страх по жилам разгоняет, а до слуха всё отчётливее доносится не то спутанный шёпот, не то уговоры нечистого...

– Батюшка, очнись, вставай, родный! – заговорила перепуганная девушка.

Перестала шуршать трава, замолчали речи неразборчивые, показалось на другой стороне ямы чёрное пятно. Похолодела Василиса, растерялась, поняла, что не по плечу ей такое сражение, да и опустила ветку кривую. К чему бороться, когда зуб на зуб не попадает, когда руки от ужаса отнимаются, а ноги в коленях подгибаются? Едва успела подумать, как глянь – из чёрного пятна рука человеческая показывается да к ямке усиленно тянется. Взыграла любовь в девушке, налились снова руки силушкой, схватили ветку да как швырнут!

– Ай! – донеслось с той стороны ямы.

«Знать, мертвого подшибла...» – рассудила Василиса.

– Ты чаво дерешьси?!

«Нет, не бывает таких голосов у мертвых...»

– Лучше бы помог!

Замоталась крохотная ручка из стороны в сторону да никак не может выбраться из чёрного пятна. Осмелев, обошла девица яму кругом и видит – лежит перед ней небольшой мешочек, ремешком дивным захваченный, а из него торчит будто детская кисть.

– Эй, есть тут кто? – настойчиво потребовал голос писклявый. – Выпусти меня отсюдава!

Василиса присела да стала раздумывать – что за невидаль такая? Ребёнок – не ребенок, человек – не человек, но говорит точно царица приказывает!

Поняла вскоре девица – сидит в мешке что-то маленькое да капризное, бойкое да женское, и страх отступил. Ловкие пальцы проворно схватились за ремешок, сплетённый из чьих-то жёстких волос, и быстро его развязали.

– Ну слава тябе хосподи!

На травку выбралась крошечная, но ужасно боевая куколка. Сверкнула она свирепым глазом, подперла крохотные бочка да и накинулась на Василису:

– Что?! Опять девка?! Да сколько ж можно! Одни девки по лесу шатаются! И чаво вам дома не сидится?! Вот ты – чаво ночью-та сюда припёрлась?!

– Я батюшку спасаю... – совершенно растерялась та.

– А? – открыла кукла рот и бесцеремонно заглянула в яму. – А чаво его спасать? Лежит, отдыхает!

– Он Алёшу пошёл искать и домой не вернулся...

– Кого-о-о?

– Соседа моего маленького, Алёшу. Он у нас пропал! Пошёл грибы собирать да и исчез... Наверное, Баба-яга схватила...

– Это да, это она может, – хихикнула кукла.

– А ты кто такая?

– Я Маруся! – довольно заявило крохотное диво. – Будем знакомы. А ты, наверное, Василиса?

– Правда... Откуда ты знаешь?

– Я много чаво знаю, – донёсся самодовольный загадочный ответ. – Так, с этим разобрались. Ну а чаво ты папашку-та не спасаешь?

– Не могу... Не получается вытащить...

– Мда-а-а, засел он крепко.

Маруся встала на четвереньки и закричала вниз:

– Эй, папаша, живой ещё?!

Смотрела ошалело Василиса на новую знакомую и думала-гадала: кто она такая да как оказалась в этом лесу? Совершенно отступил одуряющий страх, перестали пугать её лесные тени, понемногу успокоилась робкая душа.

– Вот что, Василиса, – серьёзно произнесла Маруся, – я сейчас спущусь к нему, а ты подкинь мне ремешок, который развязала, да один конец держи у себя, не то не сдюжим!

– Зачем тебе ремешок?

– Ясное дело, зачем – папашку твоего обвяжу, а затем мы его с тобой и вытянем.

– Но он же короткий...

– Делай, как я говорю, – приказала кукла и с задорный визгом сиганула в яму. – Ну ты чаво стоишь, давай ремень-та!

Поискала в траве девица чёрный ремешок и с изумлением наткнулась на добротную верёвку. Бросила она тогда один конец в яму, а другой себе оставила. Зашуршало внизу, запыхтело, заругалось страшным голосом! Не прошло и минуты, как показалась наконец счастливая Маруся.

Глава 5. Беда Варвары

Храпит Баба-яга, надрывается, дрожат старые одеяла, трепещет жаркий огонь в печи. Рядом на лавке сидит лохматая Варвара и плачет, слёзы по лицу распухшему размазывает. За окном рассвет поднимается, золотистыми лучами макушки елей подсвечивает. Скользнуло ясно солнышко по кривой избе. Встрепенулась она, отряхнулась, внутри себя убранство задвигала. Проснулась злобная старуха и закашлялась. Глядит осоловелым взглядом, ничего не поймёт.

– Алёша где? – прохрипел опасный голос.

– А?.. – Пуще прежнего потекли у девицы слёзы.

– Отпустила?!

Баба-яга легко, по-мужски спрыгнула с печки, в два счёта подскочила к Варваре и больно сжала её подбородок твёрдыми корявыми пальцами. Втянула в себя запах злодейка да и прищурилась. Понёва на гостье изорвана, руки и лицо в крови измазаны, сама она ни жива ни мертва.

– Где Алёша?! – громче заскрежетал голос, и избушка зашевелилась, заходила ходуном да поднялась на куриные ноги. В окно яркий свет блеснул, осветил серое лицо Бабы-яги, озарил страшные гнилые зубы.

Варвара испуганно покосилась на печь, где кипел чёрный старый котёл. Крышка на нём тихо подпрыгивала, а шипение да запах мяса по избе проносились.

Криво улыбнулась старуха, ехидно на девицу глазом злым повела:

– Решила угостить бабушку по-свойски?

Закивала поспешно Варвара, а у самой на глазах слёзы в град превратились.

– Не послушала меня... Сама разделала да приготовила... – кашлянула Баба-яга. – Смотри же, не понравится мне твоё кушанье, тебя следом отправлю!

– У-ху! У-ху! – ухнул из-под мрачного потолка филин и взглянул на хозяйку бешеным взглядом.

– Чавой говоришь? – подставила ухо та.

– Он говорит, что ещё ничего не готово! – вскочила Варвара с лавки и кинулась помешать варево.

Задумалась Баба-яга, затаилась, на филина своего серого залюбовалась, а затем спросила:

– Почему я криков не слышала? Али девок в селе теперь учат детей потрошить?

– Я вон... – девица выставила поцарапанную ногу, которую скрывал разорванный подол, и продолжила: – Тряпок в рот ему натолкала... – Она всхлипнула и долго не могла договорить: – Чтоб не разбудить тебя, бабушка...

– А отвар почему не дала?

– Дала, ещё как дала. Но уж сопротивлялся больно... Мне и пришлось... – сглотнула Варвара судорожно и громко опустила крышку на котёл.

– Дай испробовать...

– Нет! Я всё сделала, как ты велела! Теперь помоги!

– В этом доме одна хозяйка, и это – не ты, – опасно проскрипела старуха, и решимости у девицы поубавилось.

– Он тебе целиком достанется, успеешь отведать... А я... не хочу этого видеть...

Прищурилась Баба-яга, засопела, стала раздумывать. Походила она на одном месте, потопталась да говорит:

– Дивуюсь тебе, девка. Мальца ради себя не пожалела. Знать, дело и впрямь важное...

– Важное, очень важное! – обрела уверенность та.

– Садись, – велела старуха, покосилась жадно на кипящий котёл и поплелась к лавке следом. – Говори.

Залилась Варвара слезами горючими, зарыдала, что есть сил, замямлила неразборчиво, застонала. Слушала-слушала Баба-яга да как гаркнет:

– Глаза тебе живьём зашью!

Перепугалась гостья только что не до смерти, вмиг слезы высохли, голосок прорезался, и она затараторила:

– Муж мой, Ярослав Васильевич, лиходеем оказался! Бьёт, издевается, работу непосильную делать заставляет! Молила я его не трогать меня, детьми родными заклинала, только не слушает он ничего! Как напьётся с утреца пораньше так и давай колотить чем попало! То котёл в меня запустит, то окомёлком отлупит, а то и сам... сам навалится! – разрыдалась Варвара пуще прежнего, пригнулась к исцарапанным коленям да и скулит.

– Мда-а-а... – почесала бородавку на носу старуха. – Чего от меня-то ждёшь?

– Изведи его, бабушка! Нашли на него лютую смерть! Чтоб не дышал он боле, не ходил по матушке-земле!

– А ты-то как без него жить будешь? С тремя дитятями?

– Да не мои это дети! Не мои!

– Знаю, что не твои, но раз теперь ты им мачеха, значить...

– Ничего это не значит! Не хочу! Я вообще замуж не хотела! Это отец заставил! Выгнал из дому!

– Никто тебя не выгонял, – твёрдо ответила Баба-яга и заглянула в голубые глаза девицы. – Врёшь, Варвара, не договариваешь! Я враньё нутром чую!

Гостья шмыгнула носом, коснулась разбитой губы да и ответила:

– Да разве за враньё такое делают? Ну не люблю я его! Что ж меня теперь за это – убить?!

Глава 6. Пирожки с капустой

– Где. Моя. Еда? – разнёсся по горнице звонкий гнусавый голосок.

Василиса тяжёлую головушку подняла, по горнице светлой глазами повела да так и обомлела. Стоит перед ней куколка, руки в бока упёрла, ножкой недовольно по полу стучит. Глаза злющие, точно у Бабы-яги, волосы чернющие, что летняя ночь, а сама крохотна, будто котёнок – едва три вершка насчитается! Поправила Маруся синее платьице, сплошь в заплатках и пятнах, да и продолжила:

– Всю ночь вас стерегла! От родственничков пасла! А вот она мне – благодарность!

– Прости... Я сейчас... Сейчас... – засуетилась ото сна Василиса, то к отцу кинется, то к двери, то волосы оправить. – К травнице надо!

– На кой? – искренне удивилась кукла.

– Батюшку от хворобы избавить. Всю ночь проспал, а так и не очнулся!

– Жрать давай!

– Потерпи, миленькая, я быстро сбегаю и всё-всё тебе дам!

Метнулась девица к двери, схватилась за ручку да слышит – вроде мышь по полу топает, но сквернословит, но ругается! Точно мужик! Опустила глаза Василиса да видит: подбежала Маруся, разозлилась пуще прежнего, глазёнки-бусинки так и сверкают!

– Сама поднимешь батьку! – зазвенел возмущенный голос. – Всему тебя научу. А сейчас давай мне кушанья обещанные! Да побыстрей!

Топнула кукла ножкой да клацнула острыми зубами. Не сдержала улыбку Василиса, умилилась, села на корточки и протянула ладошку:

– Залезай. Пойдём посмотрим, что после вчерашнего осталось...

Выглянула девица из горницы, а там тишина и покой да солнышко радостное из окна золотом светит. Спит купеческий дом, сны посматривает, хозяек своих тёплом да сухостью балует. Прошмыгнула тогда Василиса мимо сестриных опочивален, проскользнула тенью мимо мачехиной двери и вскоре добралась до печи. Опустила Марусю на лавку, достала пирожок с капустой и протягивает:

– На, куколка, кушай, про моё горе послушай... – вырвалось у девицы.

– Ну, можно и так, – обалдело ответила та и повела округлившимися от удивления глазами. – С чем он, говоришь-та? С капустой?

– Вчера вечером только испекла...

– Отвыкла я от домашних харчей, – скрючила недовольное лицо кукла. – А поживее нет чаво?

– Поживее?

– Ну, мышь там, лягушка, сойдёт и мотылёк... Их не особо люблю, пыльца на зубах потом скрипит...

Открыла рот девица да так и села. Смотрит на маленькую да хорошенькую, а у самой внутри непонятный страх поднимается. Вроде и милая, и чудесная, и ручки крохотные, а веет от Маруси жутью и холодом. Отогнала от себя мысли неприятные Василиса и молвила:

– Сегодня ничего другого нет.

– Ну ладно, так и быть, давай свою кислятину...

Снова протянула девица румяный пирожок да как отпрянет! Не успела на лавку положить, вцепилась в пышный бочок Маруся, рычит, точно зверь лесной, по дереву кушанье возит, аж крошки во все стороны летят. Управилась куколка с угощением, села на лавку и смотрит пытливо. А Василиса дивуется, ни слова вымолвить не может.

– Ну? Только один пирог-та? – нагло спросила Маруся.

– Нет, там ещё осталось... – растеряно пролепетала девица.

– Тащи всё! Страсть как голодна! И капустка квашенная ничего, неплохонько!

Погладила кукла живот и сидит дожидается, за молодою хозяюшкой наблюдает – та к печке подскочит, пирожок возьмёт, принесёт, потом за новым воротится...

Кормила-кормила Василиса Марусю да не заметила, как не осталось ни одного пирожка.

– И это всё?!

– Слишком уж ты охоча до еды! – попыталась ласково сказать девица.

– А ты слишком уж прижимиста! – сложила ручки на груди кукла и отвернулась.

– Не обижайся, – погладила её пальцем по голове Василиса да продолжила: – Я тебе потом ещё сготовлю...

Донеслись из горницы шаги тяжелые, послышался зевок длинный, хлопнула глухо и тихо дверь. Перепугалась девица, вскочила да и не знает, куда спасительницу деть. А та кузнечиком подпрыгнула, уцепилась за запону грязную да ужом проскользнула за пазуху. Вовремя! Выходит им навстречу мачеха. Бледная, помятая и уже злая.

– Ты чего тут делаешь?

– Я, матушка... – замялась Василиса.

– Пироги наши трескаешь?!

Подхватилась Забава Пантелеевна к печке, глянь – а там ни одного пирожка не осталась! Налились глаза злобою, затряслись руки от бешенства, оборотилась она к падчерице и как ударит по щеке! Так и зашаталась несчастная девушка, за лицо схватилась да слёзы не удержала.

– Ах ты гадина болотная! Ах ты змея подколодная! Али одна дома живёшь?!

Глава 7. Битва с кикиморой

Хлопнула дверь избы, скривилась недовольно Баба-яга да продолжает смотреть на котёл. А тот паром пыхтит, ароматом Алёшки пахнет, шипит да пенится. Запустила деревянную ложку старуха в варево, достала разрубленный кусочек мальчика, подула и отправила в жадный рот. Чёрные зубы в мясо вцепились, язык слюной покрывается, по телу блаженство разливается. Задрожала Баба-яга от удовольствия, застонала да принялась пританцовывать на месте. Ишь ты, Алёшка вкусный какой оказался, и не скажешь, что кожа да кости!

Помешала ложкой в котле старуха и заглянула в кипящий бульон. То травка какая покажется, то пахучая веточка проплывёт, а то и косточка раздробленная попадётся. Надо же, экая девка смелая попалась – и отваром напоила, и ножом зарезала, и лучшие куски отобрала. А куда ж остальное дела?

Заходила Баба-яга по избе, расшугала маленьких пауков, и только филин злобным глазом вниз косит.

– Где? Где Алёшкины кости? – проскрипел железом голос.

– У-ху! – подсказала мудрая птица.

Выскочила старуха на улицу, а там солнце на небушке светит, ярким лучом её слепит да забор костями гремит. Крутятся в глазницах тусклые угольки, клацают зубы, дрожат серые черепа. Смотрит Баба-яга, а неподалёку подкоп – зарыла девица останки, отдала вкуснятину мёртвым вместо того, чтоб ей кушанье дивное приготовить. Захватила злоба старуху, как пнёт она по забору, как застонут косточки древние да как затихнет вспугнутый лес!

Бросилась Баба-яга к водице, развела кривыми пальцами листву палую, уцепилась за мшистые бока корыта. Нагнулась старуха, закряхтела да заглянула на дно. Долго стояла она, слушала да наблюдала, затем оторвалась от созерцания, затряслась, побледнела от бешенства да как разразится свистом пронзительным! Избушка встрепенулась, от веток отряхнулась и вскочила на куриные ноги. Те землю, будто бык, разгребают, когтями в почву гнилую впиваются, точно в лютый бой собираются!

Вылетела тяжёлая ступа с метлой, едва остановиться успела, как запрыгнула в неё с неистовой яростью злющая Баба-яга! Взметнулась она в небо чистое и понеслась, что есть мочи.

Смотрит старуха вниз ястребиным взором да ничего не видит. Повсюду лес острыми макушками ощерился, поляны да лужайки закрывает, за лапами зелёными обитателей прячет. Пуще прежнего взбесилась Баба-яга, опустилась ниже и давай деревья ломать, ветви ступой снимать да метлой в стороны отправлять. Вот уж чаща родная позади, вот и дубрава осталась далече, а впереди раскинулось длинное болото. Скривилась старуха, прищурилась, недоброе чует во впалой груди. Видит – стоит её гостья по бёдра в воде, а перед ней в коварной стойке давняя подруга. Направила старуха ступу вниз да поздно! На поверхности болота только коса золотистая плавает.

Вдарила Баба-яга метлой по голове кикиморе, булькнула та под воду и притихла. Ряска по крупицам вокруг собирается, вода противосолонь стекается да на дно уходит. Лягушки полосатые притихли, комары вверх взвились и давай кусать незваную гостью в ступе. Та крутилась-крутилась над болотом да застыла. Дунула старуха в ладонь – разлетелась повсюду чёрная пыль, попадали замертво комары. Высунула косматую голову кикимора, вылупила глазищи да пальцем илистым подзывает.

– Ты-ы-ы в мо-о-оём боло-о-оте-э-э... – прошептала влажным ртом она.

– А болото твоё в моём лесу! – тотчас хлестнула Баба-яга. – Отдай мою девку!

– Моя-а-а-а...

– Врёшь, тварь зелёная!

Сунулась старуха ниже, накрутила на метлу золотую косу да как рванёт вверх! Вынырнула до плеч Варвара, глазами выпученными поворачивает, ртом жадно воздух хватает, по ряске руками бездумно колотит. Не понравилось такое хозяйке болот, погрузилась она под воду да пустила рокочущий зов. Повыскакивали из-за кочек маленькие головки, зажглись зелёные дикие глаза, наполнилось всё вокруг мелкими кикиморками.

– Экую нечисть развела! – досадовала Баба-яга и опасливо оборотилась. Отовсюду на неё смотрели мелкие злобные существа.

Не успела она думу додумать, как схватилась хозяйка болот за ступу да потянула на мягкое дно. Из рук жилистых колючки торчат, из колючек жгутики повылазили, присасываются к древнему дереву, так что не вырваться, не взметнуть в небо. Поняла старуха, что прогадала, разозлилась, а к ней уже и вонючие руки тянутся. Вдарила Баба-яга по косматой голове, и та снова под воду ушла, омут чёрный раскрыла да ещё глубже ступу засосала.

А тем временем выбралась Варвара на зыбкую почву, замёрзла, застучала зубами. Водица болотная с неё течёт, ряска на коже щиплется, взгляд безумно по трясине мечется. Смотрит девица и видит – сошлись в битве не на жизнь, а насмерть страшная кикимора и безобразная Баба-яга. Одна путами водяными обвивает, пиявками ступу облепляет, другая колотит метлой что есть силы, но никак не справится. Черно стало вокруг, мерзко. Везде огни зелёные зажигаются, мерцают да надвигаются, туман по воде стелется, а в нём кто-то жадно ползёт...

Бросилась Варвара в чащу вне себя от ужаса, и несётся сквозь непролазные дебри. То на камне случайном оступится, то коленом в разрушенный пень влетит, а то и отхлещет себя по щекам сырыми жгучими ветками. Не видать впереди ни дорожки, ни тропки, ни осинок ласковых, ни березок нежных, одна дурнота да тлен.

Выбралась девица в ельник, упала на подстилку из колких иголок да и заплакала. Понёва на ней вся изорвана, руки и ноги изодраны, по щеке кровь струится. А холод могучий до костей пронизывает, до нутра добирается, вот-вот коснётся мерзкими пальцами сердца. Дёрнулась Варвара, вскочила, осмотрелась – нет заветного кувшина! Уж она и металась, и мучилась, и волком ввысь завывала, но слезами горю не поможешь. Пропал отвар, канул в болото на радость али на горе кикиморам.