Вдова Хана

ПРОЛОГ

ВДОВА ХАНА 

Книга третья

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ

– Я буду его искать, даже если потрачу на это всю свою жизнь, даже если мои поиски будут напрасными. И буду ждать его возвращения всегда.

#Сцены жестокости
#очень жестокий гл герой
#альтернативная Россия ( автор может чудить)
#Альтернативная Монголия (все может быть вымыслом автора)
#грязный секс
#мат
ХЭ!! НЕГАТИВ ЧИЩУ!

ПРОЛОГ

Ты свободен днем, под солнцем, и ты свободен ночью, под звездами. Ты свободен, когда нет ни солнца, ни луны, ни звезд. Ты свободен, даже когда закроешь глаза на все сущее. Но ты раб любимого тобою, потому что ты любишь его. И ты раб любящего тебя, потому что он тебя любит. 

(с) Халиль Джебран

Неволя воняет смертью и потом, унижением и слабостью. Это отдельный мир, где человек превращается в животное. Кто-то в сильное, кто-то в слабое. Кто-то в охотника, а кто-то в жертву. Неволя меняет вас навсегда, нет ничего страшнее, чем потерять свободу над своими поступками и над своим телом.

Тюрьма лишь сосуд, в котором находится душа заключенного, но в данном случае именно сосуд влияет на то, во что превратится его содержимое. Да и сооружения, выстроенные огромным прямоугольником с узкими проходами между ящиками, отдаленно напоминали тюрьму. В свое время данный способ содержания и наказания заключенных был запрещен законом, но на то это и закон, чтобы его нарушать.

В огромных деревянных ящиках с железными дугами по бокам держали людей. Никто не знал их имен и откуда они. Раз в неделю кого-то забирали, кого-то привозили, а кто-то уже никогда не покидал пустыню. В лагере надзирателей не принято было спрашивать ни имен, ни возраста заключенных.

Ящики, сколоченные из досок в виде чемодана, стояли в ряд, пряча в своих утробах скрюченные тела заключенных. Их головы, просунутые в дыры, проделанные в досках, свисали беспомощно к песку. У некоторых со рта текла пена, а кто-то бился в конвульсиях. Кто-то истошно орал, а кто-то тихо молился.

За заключенными наблюдали два надзирателя и четыре пса алабая, которые ходили по рядам и нюхали головы заключенных. Одно неверное движение, и псина могла полакомиться лицом несчастного.

Надзиратели пили чай из пиал и обмахивались газетами. Вокруг ящиков летали мухи и надоедливо жужжали.

– Когда завтра вывозить трупы будут? Они начинают вонять!

Поморщился один из бородатых мужчин и хлопнул муху у себя на плече.

– Должны рано утром.

– Что насчет того сукина сына, который плюнул в лицо господина, его так и будут морить голодом?

– Может, он уже сдох. Пойди посмотри.

– Сам иди. Я к нему наклоняться не буду. Он чуть не откусил нос Баяру.

– Нам приказано подкармливать, чтоб не сдох. Давай, Очир. Твоя очередь.

– Ты корми. А я посплю. Вечером сменю тебя.

Примостился под зонтом на подстилке и отвернулся от своего дружка.

– Ладно. Посмотрю.

Мужчина направился к «сундукам» в самый конец своеобразного лабиринта из ящиков. Подошел к самому крайнему и самому большому из них и пнул ногой.

– Эй, ублюдок! Ты живой?! Или завонялся уже? Долго думать будешь? Скоро солнце поджарит твою физиономию до мяса. Вчера тебе было мало? Эй!

Заключенный не подавал признаков жизни, и надзиратель несколько раз толкнул его голову носком ботинка. Потом наклонился и схватил за длинные волосы, свисающие к песку, поднял за них вверх, всматриваясь в заросшее лицо пленника, покрытое ожогами, с облезшей кожей и растрескавшимися в кровь губами.

– Живой? Давай моргни! И я дам тебе воды! – с уголка рта заключенного потекла струйка крови.

– Твою ж мать! – надзиратель опустился на колени, приближаясь к безжизненно свисающей голове, стараясь уловить дыхание, и когда он придвинулся совсем близко, заключенный зарычал и впился ему зубами в скулу с такой силой, что тот заорал, завизжал. Отскочил в сторону, зажимая рану руками.

– Сукааа! Тварь! Ах ты ж мразь!

 Он бил заключённого по голове, а тот хохотал окровавленным ртом.

– Эй, Джамбул, что там у тебя? Машина едет! Заканчивай там! А то убьешь раньше времени!

– Черт!

Джамбул бросился между ящиками обратно к стульям и ящикам с водой и едой.

– Что с тобой? У тебя вся рожа в крови!

– Этот урод меня укусил. Что ты ржешь? Он отгрыз мне кусок мяса!

– Я тебе говорил, что он опасен. И я надеюсь, что эти его сегодня заберут.

– Если он согласится.

– Хрен его знает. Этот сукин сын конченый псих.

Они посмотрели друг на друга, а потом снова на приближающийся джип. Из-под колес клубилась пыль, и машина затормозила неподалеку от лагеря надзирателей. Из нее вышел мужчина с длинными волосами, собранными в хвост на затылке, и кивнул в сторону ящиков.

– Ну что?

– Ничего. Молчит.

– Веди его сюда.

– Да, господин.

Джамбул поклонился мужчине в красивом сером костюме и, продолжая кланяться, вместе со своим дружком пошел к ящикам. Они гремели засовами, открывая сундук и вытаскивая оттуда огромного мужчину, скованного цепями по рукам и ногам, одетого лишь в одну набедренную повязку. Его смуглое тело было покрыто ссадинами и кровоподтеками, шрамами и порезами, и он не стоял на ногах. Кряхтя и постанывая, надзиратели потащили заключенного к гостю и швырнули в песок под ноги.

– Ну что, псина, ты так и будешь упрямиться или все же надумал?

Мужчина пнул заключенного под ребра, тот даже не застонал. Дверца машины распахнулась, и на песок стала маленькая женская нога в лакированной красной туфле. Это все, что мог видеть заключенный, которого Джамбул держал за волосы.

– Что ты так неучтив, Наран, с самим… как там тебя называли, плебей? Напомни!

Она сдавила скулы пленника рукой в перчатке.

– Пошла на х*й! Шавка!

Глава 1

Настоящая любовь — это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету.

(с) Чарльз Диккенс. Большие надежды 

– Дарив, скажи мне уже, что вы нашли?

– Я все проверил. Ничего особенного. Остальные камеры показывают все то же самое. Один к одному.

Он старается не смотреть вниз, на прикрытую мягкой пеленкой головку малыша, который усердно сосет мою грудь. Да, я кормила своего мальчика сама, хотя мне и пытались навязать каких-то кормилиц из Монголии. Мне хватит и моего молока. Мой сын будет пить только его и ничье молоко больше.

– Не может быть! Я же показывала тебе несоответствие по времени.

Наклонилась вперед к ноутбуку и включила одну из записей.

– Вот смотри, везде запись обнуляется в двенадцать ночи, верно?

– Верно.

– Смотри, вот здесь машина Хана проехала по трассе в сорок пять минут, свернула налево, остановилась на светофоре. Везде это время совпадает. На всех записях со всех камер. А теперь смотри время взрыва. На одной из камер в пятьдесят восемь минут, на второй – пятьдесят пять, на третьей – пятьдесят три.

– И что это по-вашему значит?

 Смотрит мне в глаза, пожимая плечами.

– Ты действительно не понимаешь?

– Нет, я не понимаю.

Малыш перестал сосать, и я поправила сарафан, приподняла сына, положила животиком на плечо.

– Это значит, что в каком-то месте что-то вырезали, а потом вклеили взрыв. И я хочу, чтоб ты нашел профессионала, который найдет это место… И еще. Найди мне тех, кто отвечает за городские камеры и мониторит их.

Посмотрела Дариву в глаза. Как всегда, совершенно беспристрастен. Спокойный, уравновешенный. Смотрит на меня скептически и явно сомневается в моей адекватности.

– Чего вы хотите этим добиться?

– Хочу найти некоего мистера игрек, который заплатил некоему мистеру икс, чтоб тот отдал ему записи с камер и потом поставил их на место.

– Год поисков, госпожа. Год мы ищем неизвестно что и неизвестно кого. Как в вашей сказке «Пойди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что». А как же анализы ДНК, где черным по белому написано о девяносто пятипроцентном соответствии.

– А разве оно не должно быть стопроцентным?

– С учетом того, насколько пострадали ткани – нет.

– А для меня – да! Это был не мой муж. Я хочу, чтоб провели еще одну экспертизу. Пусть сверят ДНК того… кого приняли за моего мужа, и моего сына. Я хочу посмотреть, покажет ли этот тест отцовство.

– Как скажете. Я сделаю все, что прикажет моя госпожа.

– Вот и сделай.

Поклонился, вышел из кабинета, а я посмотрела на сыночка, дремавшего у меня на руках. Смуглое личико с раскосыми глазами, черные волосики, пухлые щечки… и когда он откроет глаза, они будут удивительного голубого цвета, приводящего в восторг его прадеда. Мой маленький Тамерлан Второй. Мой принц. Любовь моя. Я найду твоего папу, чего бы мне это не стоило, и никто не убедит меня в том, что его больше нет. Малыш поморщил носик и улыбнулся, а у меня от любви и нежности защемило сердце. Как же тяжело ты мне достался, как же сильно я хотела, чтоб ты родился.

Я встала из-за стола, уложила ребенка в колыбель, позвала няню и вышла из спальни. Направилась в комнату Батыра.

Он остался жить у меня. Старый вредный старикан заявил, что ему здесь нравится. Он пришел в себя, когда я разговаривала с одним из управляющих концерном, спустя три месяца после исчезновения моего мужа. Пришел в себя настолько неожиданно, насколько и вовремя, иначе я бы наворотила с бизнесом непоправимых ошибок.

– И… что это значит? Я не понимаю. Вы должны мне объяснить. Да, я услышала насчет акций. Что с ними не так? Я должна поднять цену? Опустить? Вы считаете, так будет лучше? Но зачем опускать цены на наши ценные бумаги…

– Гони его в шею.

Обернулась на постель и замерла с трубкой в руке. Старик открыл глаза и смотрел на меня так пристально и осмысленно, что по коже побежали мурашки.

– Мы никогда не опускаем цены на акции, так и скажи, и пусть идет на хер.

– Вы уволены! – сказала я, продолжая смотреть на деда, и тот довольно ухмыльнулся, поднимая большой палец кверху.

– Что? Вы… вы серьезно? Вы же не знаете бизнес изнутри, я самый лучший аналитик и…

– Я что не ясно выражаюсь? Вы уволены!

Отключила звонок, не сводя взгляда с деда, а он поёжился, пытаясь перевернуться на бок.

– Позови сиделку, или кто там меня ворочает и моет. Пусть повернет меня, кости все закаменели, и зад заделался под этот матрас. Кстати, херовый матрас. Купи другой.  И смените мне подгузники. А еще я хочу есть.

Я засмеялась, чувствуя, как впервые за все это время меня наполняет радостью. Словно засиял самый первый луч надежды, и я ощутила рядом с собой опору.  Да, никогда бы не подумала, что буду рада Батыру Дугур-Намаеву.

– Я так понимаю, ты теперь у руля?

Кивнула, затаив дыхание и не зная, что именно он сейчас скажет и как быстро отлучит меня от управления.

– Тебя пора научить разбираться в бизнесе. С сегодняшнего дня буду давать уроки. Когда родится мой правнук? – кивнул на мой живот.

– Со дня на день.

– Внука нашли?

Взгляд стал непроницаемым, цепким, как будто впивался мне в душу.

– Мы его ищем.

– Ищите. Не хорони его, Ангаахай.

– Я и не думала. Я знаю, что он жив. Вы что-то помните?

– Нет. Меня подстрелили, и я потерял сознание. Очнулся уже здесь… и не мог пошевелиться. Слушал, как ты строишь домашних. У тебя неплохо получается. Наклонись… что-то скажу.

Поманил меня пальцем, и я подошла к постели, склонилась над стариком.

– Я в тебе не ошибся, внучка. Найди Тамерлана.

– Обязательно найду. Я не сдамся.

В ту же ночь начались роды. Дома. Под присмотром Зимбаги.

– Надо в больницу! Слышишь? Надо!

– Нет! Я никому не доверяю кроме тебя. Ты… повитуха? Давай прими моего мальчика! В роддоме его могут украсть или убить. Рожу. Никуда не денусь. Наши бабки рожали, и я рожу. У меня выбора нет...

Глава 2

Ты смотришь на меня, смотришь на меня из близи, все ближе и ближе, мы играем в циклопа, смотрим друг на друга, сближая лица, и глаза растут, растут и все сближаются, ввинчиваются друг в друга: циклопы смотрят глаз в глаз, дыхание срывается, и наши рты встречаются, тычутся, прикусывая друг друга губами, чуть упираясь языком в зубы и щекоча друг друга тяжелым, прерывистым дыханием, пахнущим древним, знакомым запахом и тишиной. Мои руки ищут твои волосы, погружаются в их глубины и ласкают их, и мы целуемся так, словно рты наши полны цветов, источающих неясный, глухой аромат, или живых, трепещущих рыб. И если случается укусить, то боль сладка, и если случается задохнуться в поцелуе, вдруг глотнув в одно время и отняв воздух друг у друга, то эта смерть-мгновение прекрасна. И слюна у нас одна на двоих, и один на двоих этот привкус зрелого плода, и я чувствую, как ты дрожишь во мне, подобно луне, дрожащей в ночных водах. 

(с) Julio Cortázar. Игра в классики

Он сидел в одиночке, в наморднике, как у свирепого, дикого пса из черной, толстой кожи с железными спицами у рта, и руками, выкрученными назад за спину, скованными металлическими браслетами, кандалы на ногах растерли лодыжки, и кожа давно зарубцевалась, повторяя рисунок в виде хаотичных шрамов. На нем грязная роба, которая с трудом сходится на мощной груди, свободные шаровары. В помещении невыносимо жарко, и заключенный истекает потом. Миска с водой стоит у другой стены, но цепь, на которой сидит заключенный, не достает до нее. И он может лишь ходить вокруг и смотреть на желанную влагу.

Вокруг заключенного множество других клеток, в которых сидят по два-три-пять человек. Без намордников и наручников. Сильно воняет мочой, экскрементами, потом и кровью. Где-то слышны стоны боли или предсмертной агонии. Они мало кого волнуют. Здесь каждый сам за себя. Здесь у каждого только одна цель – выжить любой ценой. Абсолютно любой.

ОН сидит у стены и смотрит на маленькое квадратное окно под потолком. Первые лучи солнца означают, что скоро всех выведут на перекличку, заставят умываться ледяной водой, потом будет тренировка, и только после этого их покормят. Но на такой жаре есть не хочется. Хочется пить и спать. Спать им дают только ночью по четыре-пять часов. Все остальное время они тренируются. Кто не хочет тренироваться, того избивают до полусмерти и вешают на столб под палящими лучами солнца. Пару таких прогулок и дерутся все. У каждого арестанта на груди тавро, как у скотины. В ухо, ноздрю, губу может быть продето кольцо с номером. Некоторым особо строптивым кольцом пробивали член или мошонку, и это автоматически делало его мишенью для посягательств. Окольцованные «девочки» не имели права вставать в полный рост, они ползали на четвереньках и смотрели только в ноги своим «хозяевам».

Одна из самых страшных тюрем в мире. Монгольская яма. Отсюда никогда никто не бежал. Отсюда никогда никто не выходил. Только вперёд ногами. Один из самых известных в подпольных кругах смертельный тотализатор с невероятными ставками в золоте. Выживает тот, кто кровожадней, сильнее и более жесток. Победителя вкусно кормят и приводят к нему шлюх. Чемпиона могут вывезти на бои в другую страну. Чемпион условно свободен. Каждый мечтает об одном из двух – или сдохнуть, или стать чемпионом.

Засовы тяжело заскрипели, огромная железная дверь с грохотом отворилась. Послышался топот ног надзирателей и начальника смены, вперемешку с ними тонкое цоканье женских каблучков.

– Всем встать, суки! Руки по швам и мордами в стену!

Звук шипящего электричества и сдавленный крик. Кто-то ослушался, и его припекли электрошокером.

ЕМУ было неинтересно, как остальные заключенные быстро суетятся, вскакивают, отворачиваясь к стене, жмутся к ней, пряча лица. Он и не думал шевелиться. Он продолжал смотреть в окно.  Скоро горизонт окрасится в нежно-золотой цвет, и по телу заключенного в собачьем наморднике пройдет волна дрожи, черные узкие глаза вспыхнут, и он загремит цепями, приветствуя солнечный свет так, как будто это единственное, что ему важно в этой жизни.

– А ты, ничтожество, кусок гнилого мяса, быстро встал! Ждешь особого приглашения?

Обращались к нему, но он даже не обернулся.

– Ты! Мразота! Встал, я сказал!

Начальник смены толстый, невысокого роста, с сальными волосами и обвисшим вторым подбородком кивнул своим людям на камеру. Клетка открылась, и четыре здоровенных мужика схватили заключенного под руки и швырнули на пол, прямо в ноги начальника и его гостьи.

– Кланяйся, урод!

 Его удерживали на четвереньках, но он умудрился плюнуть ей на носки лакированной обуви и несколько раз чуть ли не сбить с ног четверых надзирателей.

– Ты это вылежишь, мразь.

 Удары посыпались со всех сторон. Заключенный дергался, но даже не стенал, упрямо удерживая голову вертикально и не давая ее нагнуть к ботинкам женщины, пока его насильно на уложили плашмя на грязный пол и не придавили к нему сапогами.

– Прогресса нет? Упрямится идиот?

– Нет. Никакого прогресса.

– Сидит и молчит. Вывести и заставить драться невозможно. Только зря переводит жратву. Намордник снять опасно. Он раздирает людей зубами.

– Зверина. Никто никогда не сомневался, что ты зверина. Я тебя забрала из ящика, но в любой момент могу вернуть обратно.

Женщина подняла лицо заключенного рукоятью своего зонта, удерживая за подбородок. Когда он лязгнул зубами, она все же дернулась, а заключенного ударили по затылку дубинкой.

– Упрямишься. Зря. Я тебя сломаю. И не таких ставили на колени.

– Пошла ты! – прошипел сквозь зубы, презрительно кривясь и глядя на ноги женщины так, как смотрят на мерзкое насекомое.

– У меня для тебя подарок, но получишь ты его позже. – она выпрямилась и посмотрела на начальника. – Я хочу, чтоб ему поставили метку. Сейчас. Здесь. При всех.

– Тигр… давай, порви сучке все дырки! Она тебя хочет! Течет и воняет сучкой!

Глава 3

Есть такая легенда - о птице, что поёт лишь один раз за всю жизнь, но зато прекраснее всех на свете... 
Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдёт... 
Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, 
так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей... 
Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни... 
Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах... 
Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания.... 
По крайней мере, так говорит легенда.....

(с) Поющие в терновнике

– Мы смогли восстановить недостающий фрагмент видео.

Дарив резко распахнул дверь веранды, и Джая тут же встала в стойку, оскалилась. Я положила ей на спину руку, нежно поглаживая шерстку.

– Тихо, моя девочка, спокойно. Все хорошо.

Она повела ушами и нехотя, грузно улеглась у моих ног, лениво откинула голову назад, снова вылизывая свою массивную лапу, но не забывая поглядывать зеленым глазом на Дарива.

– Никогда не врывайся так, Дарив. Она могла тебя разорвать в считанные секунды.

– Простите, – склонил голову и тут же поднял, – я просто был обязан вам это показать. Предварительно восстановленный фрагмент.

Он сделал шаг ко мне, и Джая злобно рыкнула.

– Тихо…тихо, малышка. Это свой. Ему можно подойти.

Продолжая поглаживать тигрицу, заставляя ее расслабиться и подпустить мужчину, протянуть мне смартфон.

– Смотрите, начиная с 44 минуты. – он наклонился и повел пальцем по экрану. – Вот здесь за кустами внедорожник. Его вырезали, и ни на одной из записей его или нет, или совершенно невидно. Фары выключены. Отсвечивает только блик на бампере. И то… единожды. Когда машина Тамерлана выхватила бампер в темноте. Вот здесь, я снял для вас, как мы увеличили разрешение, и теперь явно видно, что внедорожник стоит в кустах. Вот его очертания. Теперь смотрите запись с другой камеры. Этот же внедорожник едет по трассе за час перед происшествием. Вот он сворачивает на просёлочную дорогу. Потом он сделал петлю в поселке, выехал через лесополосу и спрятался в кустах.

– Это значит, они поджидали Хана? Это ты мне хочешь сказать?

– Скорее всего, именно из него была обстреляна машина. Кадры, где это происходит, восстановить не удалось. Помните заключение экспертов? Стреляли по колесам.

– Целью было не убить…, – тихо сказала я.

– Возможно. И еще… вот здесь запись с камер уже за городом. Эта же машина останавливается на заправке. Все бы ничего, но, если увеличить кадр. Вот здесь, видите – это следы от пуль. Скорее всего, Хан отстреливался. Я уже послал людей изъять гильзы и сравнить входные отверстия от пуль.

Я внимательно смотрела на джип, чувствуя, как ярость, ненависть и надежда поднимаются изнутри в адском коктейле. Мы найдем этого человека, и я лично заставлю его пожалеть о каждом выстреле.

– Что по номерам?

– По номерам джип принадлежит некоему Артему Свиридову.

– И где он сейчас?

Дарив самодовольно усмехнулся.

– Он и его шлюшка, с которой мы его вытащили из постели, сейчас по дороге в одно укромное тихое место, где обычно всегда говорят правду.

– Я хочу попасть в это место.

Дарив выпрямился и спрятал сотовый в карман.

– Не уверен, что там подходящая атмосфера для моей госпожи.

Голову склонил и больше не смотрит на меня.

– Их надо заставить говорить. Не думаю, что вам стоит на это смотреть. У нас… свои методы. Не совсем гуманные и не совсем чистые.

Я прекратила гладить Джаю и встала с кресла. Подошла к Дариву. Сейчас я видела только его седоватую макушку, так как он наклонился вперед и смотрел в пол.

– Посмотри на меня. Мне в глаза.

Он медленно поднял голову и с огромным трудом заставил себя смотреть на меня. Запрет Хана действовал до сих пор. Запрет пялиться на его жену дольше, чем несколько секунд.

– Я не держу тебя здесь для того, чтобы ты думал за меня. Ты здесь, чтобы охранять и выполнять мои указания, указания Батыра, а не думать, что мне стоит делать, а что нет. Я хочу слышать, что говорит этот человек. И мне все равно, какими способами вы заставите его говорить.

***

Мне не нужно было носить оружие, держать рядом пистолет, ставить охрану возле своей комнаты. У меня была она. Моя полуслепая девочка, готовая сожрать любого, кто просто повысит голос или изменит тон в моем присутствии.

Она могла часами охранять Лана младшего, спать у его кроватки или сидеть и не подпускать никого, даже няню, при этом развлекать малыша, играть с ним, позволять таскать себя за усы и за уши, вылизывать всего с ног до головы.

Я знала, что Джая отдаст за меня жизнь, если потребуется… и теперь понимала, как горевал Тамерлан, когда погибла Киара. Но вернуть назад ничего нельзя. Когда он вернется, то полюбит и Джаю… ее невозможно не любить.

Тамерлан… Одно его имя заставляло сердце больно сжиматься, стонать и кровоточить от боли. И ни на секунду не становилось легче, не стиралось, не забывалось. Когда ехала в машине, от волнения дрожали руки. Первая зацепка за год поисков. За целый год разбитых надежд и истрепанной в лохмотья веры в то, что он жив и что я не питаюсь ложными надеждами, не схожу с ума.

Посмотрела в окно, на мелькающие за окном деревья с изумрудной листвой, на просвечивающие клочки неба. Как много я бы отдала, чтобы смотреть на это небо вместе с тобой, любимый, чтобы трогать эту листву или видеть красную розу в твоих грубых пальцах.

Я всегда думала, что страдания причиняет ненависть, боль, злоба, но как же я ошибалась. Самые сильные и невыносимые страдания причиняет любовь. Ненависть ничтожно мала перед ней, как жалкая, испуганная, злобная старуха, готовая нападать, чтобы защищаться… любовь рядом с ней, как самое настоящее чудовище, пугающее своими размерами, силой и мощью, удерживающая на цепях, словно своих верных псин: ненависть, ярость, злость.

Глава 4

Мне приснился странный сон. Будто бегали большие белые собаки, и одной из этих собак была я. Я... Я - каждая встреченная тобой собака на дороге. Или птица, которая заглядывает тебе в окна. Так что если я умру первой, ты все равно будешь мною окружен. Сквозь все песни ты будешь слышать мой голос, особенно сквозь твои самые любимые. Я буду просто летать воздухом что бы ты им дышал. Я постараюсь быть сильнее своей любви, если это возможно...

(с) Рената Литвинова

– Я отберу у тебя сына и изгоню из дома!

Батыр сотрясал кулаками и его колотило от гнева.

– Изгоняйте! Если я найду моего мужа, он вернет меня обратно! А если нет, то такова моя судьба!

– Куда ты лезешь, дура несчастная! Ты людей не знаешь! Ты будешь в чужой стране, где свои правила! Ты сгинешь там!

Отобрал у меня платье и швырнул его к стене. Я спокойно подняла и сложила обратно в чемодан.

– Везде свои правила. В вашей семье тоже были свои правила! Не сгинула!

Он ездил за мной на кресле, пока я собиралась. И раскидывал все, что я складывала. Это могло бы выглядеть комично, но не с Батыром. Если бы в его руках был в этот момент хлыст, он бы меня ударил.

– Это безумие! У тебя есть ради чего жить! Ради сына! Ради Эрдэнэ! На кого ты их бросаешь?!

– На вас! Вы за ними присмотрите не хуже меня!

– Я могу умереть в любой момент.

– Таких моментов было много, и вы еще живы!

– Я бы отрезал тебе язык за дерзость.

– Это не дерзость, это правда.

– Дети не простят тебе этой разлуки!

– Простим!

Мы оба обернулись. Эрдэнэ пришла в комнату. Она уже уверено стояла на протезах, а изящные брючки скрывали саму конструкцию, и казалось, что она стоит на своих ногах. За полгода тренировок уже почти незаметно, что это протезы. Я была благодарна Батыру за то, что поддержал мою идею. Эрдэнэ прошла медкомиссию, и я поняла почему Хан не хотел, чтобы она надевала протезы – у нее был порок сердца, прооперированный еще в младенчестве. Противопоказаны сильные нагрузки. И Тамерлан решил, что в кресле она целее будет. Запретил любую активность. То, что я считала жестокостью и равнодушием, на поверку оказалось заботой. Своеобразной. В стиле моего Тамерлана. Настолько вычурной и гротескной, что он боялся каждого ее движения, ограждал от общения, от волнений. Предпочитал с ней практически не общаться… В первые годы жизни девочки врачи намекали ему, что она может умереть. Потом было еще две операции, и шансы Эрдэнэ поднялись. А страх остался. Хан боялся потерять свою единственную дочь и оберегал ее, как умел. Эрдэнэ держала на руках своего брата и смотрела то на меня, то на деда. Малыш радостно улыбался и всем тельцем показывал, как он рад всех нас видеть. Узкие синие глазки светились радостью и весельем.

– Пусть мама едет и вернет папу. Я верю, что он жив. Верю ей! Отпусти ее, деда. Она сильная и умная. У нее все получится!

– А я нет! Я не верю! Надо смотреть здравому смыслу в глаза! Иди к себе, Эрдэнэ, с братом поиграй и не лезь во взрослые разговоры. Слишком мала вмешиваться!

Кивнул на дверь, но она не торопилась уходить, посмотрела на меня красивыми бархатными глазами, и я одобрительно кивнула. Моя девочка. Моя малышка. Настолько моя, насколько не могла бы стать и родная дочь. Осталась поддержать. Не побоялась деду перечить. Но когда я кивнула, все же вышла, и я услышала, как она ласково лепечет что-то малышу. Это был мой страх…страх, что он родится здоровым, полноценным, и девочка возненавидит его, начнет ревновать. Но я ошиблась. Так трогательно и нежно не любила моего мальчика даже я. Всю свою нерастраченную ласку, любовь, заботу Эрдэнэ устремила на брата.

– Пойди поспи. Я с ним посижу.

– У тебя все болит. Врач сказал лежать… отдыхать. Я сама. Я справлюсь. Мне не сложно.

Она сидела с ним столько, сколько я позволяла первое время. Помогала по ночам, возилась, купала, пела песни и называла его Лаником. Лучшей няньки для своего сына я бы и не нашла.

Провела Эрдэнэ взглядом и прикрыла за ней дверь.

– Для меня это не здравый смысл. Для меня вы просто сдались, опустили руки, пошли легким путем. Почему? Разве вы не любите его? Разве не мечтаете вернуть домой? Где ваша вера и надежда?

– Нет их уже давно! Что ты видела в этой жизни? Ни черта не видела! За спиной внука моего всегда была! Ты мира не знаешь! Жестокости людской! Не понимаешь, куда лезешь, и как тебя там могут поломать!

– Я уже поломанная. Без него!

Дед выдернул у меня из рук в очередной раз кофту и в ярости швырнул на пол.

– Ты купаешься в золоте. Я одарил тебя всем, что только могла и не могла пожелать невестка Дугур-Намаевых. Никуда не поедешь. В подвале запру. Годами там сидеть будешь!

И поехал на меня, нахмурив брови и стискивая рацию.

– Сейчас туда отправишься! Дура бестолковая! Не перечь мне!

И я поняла, что он может… что он так и сделает. Запрет меня, посадит под замок. Какой бы хозяйкой я не была, люди склонят головы перед ним. Рухнула на колени и обхватила его ноги, прикрытые пледом, дрожащими руками.

– Умоляю вас, заклинаю. Не мешайте. Отпустите. Я жить не могу без него. Дышать не могу. Сколько времени я так просижу… а вырвусь и опять искать пойду. Отпустите меня. Он мне каждую ночь снится… каждую. Сегодня видела его в яме – изодранного, окровавленного, руки ко мне тянул, звал.

И разрыдалась, уткнувшись лицом в ноги Батыра. Устала я. Мне нужна надежда, зацепка, хоть что-то. Или наоборот, окончательно убедиться, что он мертв. Ощутила, как на мою голову легла прохладная старческая ладонь, погладила мои волосы. Неумело, грубовато.

– Я многих потерял в этой жизни… внучка. Дочь потерял, загубил любимую. Младшую. Потому что делом занят был, грязи у себя под носом не видел… жену схоронил и даже вздоха ее последнего не поймал. Не пережила позора. Сына недосмотрел… подонком вырос. Дети у меня…. не нужен я им. Богатство нужно, дом, власть, золото. Моя вина. Я такими вырастил. Впервые сейчас семья у меня есть… не хочу больше терять, отпускать. Дороги вы мне. Все трое. Дороже золота и жизни. Когда каждая минута на счету, когда остался всего один глоток кислорода, хочется прожить этот глоток рядом с вами.

Глава 5

Ненависть — активное чувство недовольства; зависть — пассивное. Нечего удивляться тому, что зависть быстро переходит в ненависть. 
(с) Гёте Иоганн Вольфганг 

Она его ненавидела. Люто ненавидела, мрачно. Ей одновременно хотелось, чтобы он проиграл, и в то же время она понимала, что этот ублюдок может принести ей миллионы. Особая радость – сделать на нем деньги, заставить его платить по счетам в полном смысле слова. Она превратит каждый день его жизни в ад, в кромешную тьму. Все это вонючее семейство должно погрязнуть в болоте, утонуть и сдохнуть. Чтоб никого не осталось из Дугур-Намаевых. Они разрушили ее жизнь, она поклялась уничтожить их всех до единого. Для этого вышла замуж во второй раз, ради этого многое поставила на кон.

Перевела взгляд на арену. Вывели животное проклятое. Сколько лет она пыталась его уничтожить, и все бестолку. Рисковала своими людьми, подложила под тварь свою дочь… Это уже особая боль. Еще одна причина люто ненавидеть.

Заключенный вышел на арену. Смотрит зверем. Страшная, дикая тварь, способная уничтожить каждого в этой зале, если снять кандалы. Потеряла с ним столько времени, ломала ублюдка месяцами. Ей это стоило денег, ресурсов, времени. Чтобы достать хоть что-то, способное заставить эту машину смерти делать то, что она скажет.

Здесь, среди своих ее называли Албаста, что означало демоница. Своего настоящего имени она им не говорила. И ей нравилось, что ее боятся. Особенно эти животные, которых она называла своими псами. Скомандуешь «к ноге», и они уже готовы лизать ей пятки и причмокивать. За кусок мяса. За мягкую постель, за шлюху раз в месяц. Она любила их поощрять, но еще больше любила наказывать. Ее хобби, ее развлечение, ее огромнейший доход. Блажь, как называл это муж Албасты.

Она нарочно выбрала тигриц для этой битвы. Знала, что у чудовища к ним особая слабость. С каким наслаждением она смаковала смерть кошки Хана. Ведь это было ее рук дело. Мелкая пакость, которая нанесла удар в самое сердце. Как он страдал. Больше всего Албаста любила рассказы о его страданиях.  Жаль, дед не сдох и мешает добраться до девчонки и русской шлюшки, которую он сделал своей женой после ее дочери. Пусть потреплют этого самоуверенного подонка. Довольно ухмыляясь, смотрела, как кошки начали свою охоту, как кружат вокруг монгола, как пригибают массивные головы. Они нападут по очереди, чтоб отрывать от него куски мяса.

Здоровый, как глыба, Хан наблюдал, сощурившись и перекидывая нож с ладони в ладонь. И на его проклятом, лоснящемся от пота и золотой краски лице не было ни тени страха. Казалось, он вышел играть, а не сражаться со смертельно опасными хищницами.

Одна из тигриц наконец-то прыгнула на врага, но тот резко перевернулся, подпрыгнув в воздухе, и отскочил в сторону. Вторая тигрица не торопилась нападать, она наблюдала. Косолапая сучка. Чего она ждет? Они же обе голодные. Она их выкупила в кочующем зоопарке, их выставляли в клетках и за деньги разрешали колоть копьями, прижигать горящими палками, бить. Косолапая тигрица откусила руку одной из своих хозяек, когда та замахнулась плетью, думая, что цепь надежно закреплена в стене, и обеих тигриц решили пристрелить. Но Албаста выкупила их и натаскала на человеческое мясо. Имен им не давали. Одну называли Косолапой и Колченогой, а вторую Желтоглазой. Много чести шерстяным сукам имена давать.

Когда видела, как они рвут свою жертву, представляла, как они это сделают с ублюдком Дугур-Намаевым младшим. Будут выдирать с него клоки плоти и жрать у него на глазах.

– Продай мне его после боя! Я слюной изошлась!

Одна из зрительниц, ее давняя знакомая и заказчица подалась вперед, разглядывая Хана и нервно сжимая пальцы.

– Он великолепен. Это тело. Оно божественное. Хочу его. Сегодня же.

– Посмотрим.

– Что такое? Ты на него сама глаз положила?

– Нет! Я не сплю со своими псами. Я их только продаю.

«Таким ненасытным сукам, как ты».

Косолапая так и не бросилась драться. Выжидательно ходила туда-сюда, а Хан боролся со второй тигрицей, катался по полу, пытаясь увернуться от ее когтей и клыков, нанося удары в бока, прикрытые латами. Скоро у него сломается лезвие. Пусть на нем останется побольше царапин, и Албаста остановит бой.

– О божеее, он великолепен. Как он держит тигрицу, смотри на его мышцы. Они вздулись и сверкают от бликов. Я хочу увидеть его голым. Никому не продавай. Я первая. Где ты его взяла? Геракл! Я хочу его трахнуть. Ты не можешь мне отказать.

– И не собираюсь. Если его не потреплют в хлам – дам поиграться.

– Я заплачу вдвое больше.

– Втрое. Ты заплатишь втрое больше.

– Согласна.

Желтоглазая тигрица загнала Хана в угол и готовилась к прыжку. Тело изворотливого ублюдка уже было залито кровью. Царапины красовались на его спине, на бедре и на плече. Какого черта не присоединяется вторая кошка? Чего ждет? Надо ее проучить после боя и не кормить еще несколько дней!

Хану удалось отшвырнуть от себя Желтоглазую, кровь текла по его лицу и, потряхивая головой, чтобы смахнуть струйки крови с глаз, он смотрел исподлобья в толпу, показывая им средний палец, вызывая еще больший ажиотаж. Конченые течные сучки. Ставки растут. Он их унижает, посылает на хер, а ставки растут. Если он сейчас вытащит член и позовет их отсосать, они столпятся в очередь и будут причмокивать через решетку. Что они в нем находят? В этом уродливом сукином сыне, жестоком, как сам дьявол.

Ничего. Это ее пес. Он принадлежит ей. И она придумает, как его сломать. Как поставить на колени. А потом доберется и до его семьи. Все постепенно.

Желтоглазая бросилась еще раз, сбила Хана с ног, нависла сверху, в этот раз ему не увернуться, он ослаб. Албаста с наслаждением увидела, как вторая кошка бросилась к дерущейся товарке. Сейчас они его хорошо подерут. Надо приготовиться дать знак, чтобы кошек оттащили. Не увлечься расчлененкой ублюдка. Еще рано умирать.

Глава 6

Люди врываються в нашу жизнь, словно ветер, разнося и разметая прежде разложенные по полочкам дни, даты , минуты и моменты прошлого.Порой этот ветер, ворвавшись , остаеться навсегда, иногда просто стихая, иногда вздымая душу к вершинам.А иногда - это просто сквозняк : вскружил, потревожил и исчез навсегда. 
Пресловутая закономерность.Распахнув окно, впускаем , познаем , привыкаем, понимаем, что необходимо.И неважно , что дальше. Тешит мысль, что так приятно дышать новым воздухом .Потом что ? Зависимость? Убеждаешь себя ,что пока спокойно обходишься , пока однажды утром не проснувшись с мыслью, совершенно обратной вчерашней... 

(с) Анна Шэри

Он мог устроить там хаос… Он и Лала, которая стояла между ним и охранниками. Подступиться к ней было невозможно. Палки с электрошокерами не доставали до того угла, где они оба смотрели дикими взглядами на толпу.

Это был момент его триумфа – вытянутое лицо Суки, которую он узнал даже в маске, потому что никто кроме нее не мог вскочить первой с кресла, когда кошка убила за него свою товарку. Хозяйка подошла к клетке и тихо прошипела:

– Если сейчас же не выйдешь с ринга – тебя пристрелят, как бешеную псину.

– Это не то, чего бы ты хотела, но это то, от чего не отказался бы я. Но мы поступим иначе… Я поставлю условия, а ты их выполнишь, и тогда я выйду с ринга.

– Ты кем возомнил себя, мразь? Ты теперь никто! Не зли меня. Не зли, или я начну развлекаться и воспитывать тебя, ублюдок!

– Сколько денег ты сейчас теряешь? Сотни? Тысячи? Сотни тысяч? Видишь вон тот просвет в клетке? Мне хватит сил выгнуть прут, и я выпущу тигрицу в толпу. Она сожрет твоих гребаных гостей, охранников, а может, и тебя саму. Кого-то добью я. Этот ринг превратится в ристалище, заваленное мясом. Ты была настолько самоуверенной идиоткой, что не предусмотрела такой исход…

– И сдохнешь. Мучительно и долго.

– Кажется, ты еще не поняла? Читай по губам на-с-ра-ть!

Осмотрелась по сторонам и впилась в прутья решетки сильнее.

– Чего ты хочешь?

– Ты не тронешь тигрицу. Оставишь ее в живых.

Красногубая расхохоталась.

– Всего-то? А ты еще тупее, чем я думала!

– Если нарушишь свое слово, я найду способ отомстить.

– Угрожаешь? – маска прижалась к прутьям. – Ты даже не представляешь, в какой ад я превращу твою жизнь. По-прежнему никогда не будет. Ты не вернешься домой, ты не выйдешь отсюда. Эта арена будет твоим домом и кладбищем.

– Кошка должна остаться в живых… Вот мое условие.

И дернул рукой чуть изогнутый прут, показывая, с какой легкостью может выломать его.

– Хорошо, сукин сын, кошка останется в живых. Даю слово.

Отошла от клетки, а он склонился к тигрице, всматриваясь в зеленоватые глаза и видя в них свое отражение.

– Они не тронут тебя, девочка. Не тронут, я обещаю. Дай им себя увести. Смотри на меня….

Отвлекая, пока люди Суки подкрадывались сзади с ошейниками. Лалу вывели из клетки, а Тамерлан с облегчением выдохнул и, игнорируя своих конвоиров, которые тыкали в него дубинками, пошел к выходу из арены под громыхающие аплодисменты толпы.

Он знал, что за этот проигрыш Красногубая его накажет, как и других своих псов. Он называл ее Красногубой, потому что из всего лица всегда видел только красные губы и подбородок. Сука скрывалась под масками, чтобы никто не узнал ее… Но он сразу понял, кто это. Едва увидел ее там, в степи. Услышал змеиный голос и тут же вспомнил, как она шипела, придерживая под руку своего мужа, и обещала, что он все равно будет драться для нее.

Его притащили в полутемное помещение с овальными окнами, завешанными красными шторами, как собаку в ошейнике, сильно сдавливающем шею, скованными руками и ногами. Цепь от ошейника прицепили к кольцу в стене. Это было не совсем то, чего он ожидал. Приготовился к порке плетьми. Обычно экзекуции проходили в присутствии всех заключенных во дворе тюрьмы, но в этот раз ему приготовили что-то другое.

Нет, он не боялся, скорее, не знал, чего именно стоит ожидать от этой твари, и какую извращенную дрянь она затеяла. Хан бы предпочел удары плетью. Он к ним привык. Мог сосредоточиться на боли, раствориться в ней и перестать на нее реагировать. Парочку новых шрамов – плевать. Не самое страшное, что может случиться.

Только яростнее и злее станет. Пока что он не мог сориентироваться, не мог понять, каким образом можно свалить отсюда, где слабые места суки, которая решила сделать из него свою игрушку. Но он поймет. Рано или поздно узнает и надавит туда, где больнее всего.

Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина в коротком шелковом халате. Твою ж мать. Его продали. Как и других псов, которых после боя продавали зрительницам. Продали какой-то похотливой твари. Его. Тамерлана Дугур-Намаева. От ярости хотелось взреветь. Глаза налились кровью, и он ощутил, как напряглись все нервные окончания. Дернулся на цепях.

– Какой красавчик. Я мечтала о тебе с первой секунды, как увидела.

Смотрит на нее исподлобья, из-под нависшей челки, внимательно отслеживая глазами передвижения по комнате. Женщина подошла к нему и тряхнула каштановыми кудрями. От нее навязчиво пахло сладкими духами и какой-то мускусной дрянью. Она провела по его груди пальцами с длинными ногтями, вызывая неприятные ощущения и желание отшвырнуть ее от себя, как скользкое пресмыкающееся.

– А трахаешь ты так же, как дерешься, пес?

– Ты пришла сюда, чтоб я тебя трахнул?

– Дааа, мой сладкий, я заплатила за это чертовую тучу золота, и ты должен мне угодить. Смотри, какая роскошь тебе достанется.

Она сбросила халат, и он совершенно равнодушно смотрел на ее тяжелую, чуть подвисшую грудь, полноватый живот, но в целом сочное и аппетитное тело не первой свежести. И, нет, у него не встал. Несмотря на долгое воздержание.

– Тебе нравится то, что ты видишь? Многие ждут, чтобы я их купила и подарила им наслаждение. Даже дерутся за эту честь.

Глава 7

Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней... 
В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание... 
Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, - мы знаем, мы понимаем, 
и всё равно - грудью на тернии... 
Так будет всегда...

(с) Поющие в терновнике

– Ехать в степь – не самая лучшая идея, госпожа.

Я бросила взгляд на Дарива, а затем на Тургэна, который курил длинную трубку и поглаживал пальцами один ус, который телепался ниже его подбородка, скрытого узкой жиденькой бородкой.

– Он прав – женщинам там не место.

– Я не женщина.

И с яростью посмотрела на Дарива. Меня бесило, что он не поддерживает, а пытается ограничить, пытается задержать и помешать.

– Не воспринимай меня, как женщину. Я хочу, чтоб ты воспринимал меня, как человека без пола.

– Здесь ваш пол еще более важен, чем дома. Для всех вы – женщина, которая не должна кататься по степи и ходить по злачным, гнилым местам.

Я пренебрежительно повела плечами.

– Ты точно знаешь, где это место? Где нашли этих людей?

– Никто не знает точно. А тот, кто знает, либо мертв, либо молчит.

Я достала золотой слиток и положила перед мужчиной.

– А если вот так?

– А если вот так, – потрогал золото и даже укусил его боковыми зубами, так как одного переднего у него не было. – если вот так, то самим вам его никогда не найти. Из уважения к Скорпиону я дам вам провожатого. Вас отведут туда, где нашли трупы. Это все, что я могу.

– Вот и отлично.

Когда мы вышли из старой лавки на улицу, Дарив схватил меня за руку.

– Это безумие чистой воды. Это риск, это…это просто дикость – тащиться в степь и искать там неизвестно что.

– Не неизвестно что, а моего мужа. Его следы. Я ухватилась за ниточку. Я наконец-то что-то нашла.

– Где? В степи нашли?

– Да хоть в аду! Мы поедем туда немедленно!

– Я могу это сделать сам!

– Я приехала сюда не для того, чтобы ты делал все вместо меня.

– Ваша внешность, ваша одежда….

– Все поправимо. Найди мне мужскую одежду, а волосы я спрячу.

В его глазах промелькнуло то ли уважение с восхищением, вперемешку с бессильной яростью. Я откинула цветастый полог в лавке Тургэна.

– У тебя есть для меня мужская одежда и головной убор?

Тот быстро закивал и радостно бросился искать на полках в пыльном барахле какие-то цветастые тряпки. Вскоре я мало походила на женщину. Великоватые штаны, подпоясанные веревкой, поверх них ветхая рубашка, расшитый орнаментом жилет и жакет полностью скрыли мою грудь и талию. Волосы я спрятала под круглую шапочку с тонкой полосочкой меха по краю, выеденную молью. Для пущей правдоподобности Тургэн испачкал мне лицо.

– Теперь вряд ли примут за женщину, скорее, за мальчишку-посыльного или просто за оборванца. Ты тоже переоденься. Не светись своим шикарным шмотьём. У нас тут так не одеваются. Если не хотите привлечь внимание.

Пока Дарив переодевался, я рассматривала сувениры на полке в лавке, ходила между стеллажами, с любопытством разглядывая маленькие буддистские фигурки, вырезанные из дерева или выбитые из слоновой кости. А потом увидела черную тигрицу с золотым ободком на шее. Размером чуть меньше моего указательного пальца.

– Почем такая фигурка?

– Берите. Дарю.

– Правда?

– Правда. Вы мой первый покупатель за целую неделю.

Я сунула фигурку в карман шаровар, как вдруг снаружи послышались голоса, и лицо Тургэна изменило свое выражение. Он махнул мне рукой.

– Надо прятаться. Быстро! Сюда!

Отодвинул шторку возле прилавка, и я юркнула туда, не успев спросить, почему надо прятаться и от кого.

– Как дела, Тургэн? Что есть для нас?

– Ничего нет.

– Плохо, дорогой. Плохо. Должно быть. Албаста ждет. А она очень не любит ждать. Ты задолжал… ты знаешь уговор.

Я выглянула из-за шторки и увидела двух лысых мужчин в черной одежде. На их выбритых черепах, сбоку виднелись странные татуировки в виде какого-то знака.

– Скоро будет. Дайте мне день или два.

– Если через три дня не отдашь десять процентов – твоя лавка превратится в кучку углей, потому что толку от нее нет.

Я неловко переставила ногу и зацепила какую-то коробку. С громким шуршанием та свалилась на пол, и из нее высыпалась какая-то крупа.

– Что там у тебя? Кого прячешь?

– Никого. Это крысы.

– Врешь, гнида. А ну отойди.

Я затаилась, дрожа всем телом. Один из лысых «из ларца» одернул шторку и оказался лицом к лицу со мной

– Это что за рвань ты здесь прячешь?

– Это…это мой дальний родственник. На рынке кое-что узнает для меня.

– Родственник? С европейским лицом и голубыми глазами?

– Ты ж знаешь… мой брат женился на русской… это ее племянник.

Лысый внимательно на меня смотрел, склонив голову на бок, а я молилась, чтобы Дарив не выскочил из укрытия и все не испортил.

– На девку похож. Как зовут?

– Он немой. Не слышит ничего и не говорит. Они мне его отдали, чтоб не содержать.

Пальцы лысого разжались.

– Ясно. Долг не вернешь, пацана заберу – будет своей мордой смазливой расплачиваться.

– Или задницей. Гыыыыы. Албаста найдет ему занятие.

Толкнул Тургэна в грудь и вышел из лавки, а я, кусая губы и тяжело дыша, смотрела им вслед, придерживая шторку рукой.

– Кто это?

– Да так… не важно. У нас тут свои проблемы и законы.

– Что за долг? Тебе нужны деньги?

Отрицательно качнул головой.

– Нет. Не деньги.

– А что тогда?

– Меньше знаешь – крепче спишь.

Сейчас Тургэн мало походил на придурковатого мужлана с зачуханной лавки. И мне вдруг показалось, что вся эта мишура просто спектакль и прикрытие. Никто здесь не является тем, кем кажется на первый взгляд.

Глава 8

Океаны ломают сушу. 

Ураганы сгибают небо. 

Исчезают земные царства, 

А любовь остаётся жить. 

Погибают седые звёзды. 

Серый мамонт вмерзает в скалы. 

Острова умирают в море, 

А любовь остаётся жить. 

Топчут войны живую зелень. 

Пушки бьют по живому солнцу. 

Днём и ночью горят дороги, 

А любовь остаётся жить. 

Я к тому это всё, что, если 

Ты увидишь как плачут звёзды, 

Пушки бьют по живому солнцу, 

Ураганы ломают твердь, 

Есть на свете сильное чудо: 

Рафаэль написал Мадонну, 

Незапятнанный след зачатья 

На прекрасном её лице. 

Значит, день не боится ночи.

 Значит, сад не боится ветра.

Горы рушатся. Небо меркнет,

 А любовь остаётся жить.

(с) Сергей Островой

Кто такая эта Албаста? Это не имя. Это кличка. Я прочла кто они... Албасты. Мифологические существа… Демоницы. Уродливые, гнилые, самки, пожирающие плоть грешников. Никто и никогда не видел ее лица, никто не знал, как с ней связаться, никто не называл настоящего имени этой женщины вслух. Ее боялись, как огня. Я в каком-то чертовом замкнутом круге. Я кручусь рядом и не могу найти, и я на грани срыва. Как будто хватаю судорожно скрюченными пальцами миражи, скольжу ими  по призрачному лицу Тамерлана и промахиваюсь, хватаюсь за воздух и остаюсь ни с чем снова и снова.

Как выйти с ней на связь? Как попасть на тотализатор? Как вообще подобраться к этому кодлу, к этой секте для избранных извращенцев? Я металась в отчаянии по комнате, которую снимала в одном из маленьких городков неподалеку от той самой степи. Не спала ночами. Оставались считанные дни до возвращения обратно. Дед давал мне всего неделю. И ни одной зацепки кроме слов того надзирателя. Конечно, мы его пытали… Но все, что он знал – это то, что женщина в маске приезжает иногда выкупать смертников, осужденных некоей сектой Чахар-Мугчи, содержащей тюрьму. Мне это ни о чем не говорило. Я как будто брошена в грязный океан и плаваю среди мусора, мяса, трупов, всплывшего дерьма, и не знаю, где я, куда плыть и насколько здесь глубоко. Своя мафия, свои законы. Скорпион был прав. Я попала в иной мир и ни черта в нем не смыслю.

– Она покупает людей. У нас мясо, где-то покупает шлюх, где-то животных. Она страшная женщина. С ней не нужно связываться. У нее повсюду свои люди. Они даже там, где вы о них ничего не подозреваете.

Вторили надзиратели, пока Дарив держал их на прицеле. Мы не знали, можно ли их отпустить, не сдадут ли они нас.

– Кто ее привозит? У вас должен быть посредник. Назови имя посредника, и я оставлю тебя в живых.

– Я не знаю. Они просто приезжают… и все.

– Ложь! Знаешь. Ты продаешь им людей. И все деньги берешь себе. Для этого ты с кем-то наладил бизнес. И я хочу знать – с кем.

Я слышала, как Дарив выбивает правду, как стонет и кричит надзиратель, пока второй мочится в штаны и дергается в одном из опустевших ящиков. Он никогда не заговорит и никогда не сможет ничего написать… Ему нечем это сделать. Больше нечем… Да, жестоко. Но здесь не бывает иначе. Здесь иначе нельзя. Нет жалости, сочувствия, сострадания. Они остались за чертой этого страшного места. И во мне они тоже умирали. Я хочу вернуть своего мужа домой и сделаю это любой ценой.

Он вышел ко мне, вытирая окровавленные руки и морщась от брезгливости.

– Есть один человек. Выйти с ним на связь можно будет через того мужика из лавки. Надо предложить для нее товар. Иначе она не клюнет. И сделка должна быть честной на все сто процентов.

– Товар? Какой? Золото? Оружие? Что предложить?

Дарив усмехнулся.

– Нет. Она торгует другим товаром. Живым.

У меня не оставалось выбора. Мне приходила только одна идея в голову. Только один выход. И когда я окончательно приняла решение, тут же вышла из своей комнаты и постучала в спальню Дарива.

– Я знаю, какой товар можно предложить Албасте.

– НЕТ!

– ДА!

***

У нее выдался паршивый день. Один из самых отвратительных дней за последнее время. Она потеряла много денег. Потеряла миллионы. Все из-за этой падали, из-за этого ублюдка, выблядка от кровосмешения, урода, который портил все, к чему прикасался. Она никогда не забудет, как из спальни вынесли Лу. Окровавленную, голую, мертвую. А потом вывели это животное, которое захлебывалось смехом и харкало кровью. Валялось у нее в ногах с поломанными ребрами, задыхалось и продолжало скалиться. Потому что понимал, мразь, какие неприятности ей устроил. Ничего… она его сломает. Она поставит эту наглую тварь на колени. Или она не Албаста.

Убить его – это слишком просто. Она хочет дрессированного, преданного пса, лижущего ей пятки. Хочет, чтобы этот пес сам приносил ей миллионы. И она этого добьется. Лу вынесли из спальни и подбросили в клетку к тигрице. Та довершила начатое ее отмороженным хозяином. Официально было озвучено, что выпившая Лу влезла к тигрице и пострадала. На это были потрачены сотни тысяч. Закрыты многие рты. Кому-то деньгами, кому-то свинцом. Ее бизнес слишком дорого стоил и слишком много ей приносил, чтобы потерять его вот так. Из-за этого недоноска. Но самое главное – она этот бизнес любила. Это было ее царство.

С каким наслаждением Албаста заглядывала в глазок его вонючей камеры. Метр на метр, где он стоял совершенно голый, с поломанными ребрами. Голодный, умирающий от жажды, с нескончаемой музыкой. Она включала ему своего любимого Баха. И с почти оргазмическими спазмами удовольствия смотрела, как от громкого звукам проклятый ублюдок не может уснуть и сдирает ногти до мяса, он ведь даже не может ударить с размаха о стены. Потому что нет места. И корчится, орет, сжимает до слез глаза. Как тебе концерт, Хан? Все для тебя, родной, все для родимого родственника. Ты хотел уединения? Пожалуйста! Ты хотел музыку – вот она! Наслаждайся!