Ведунья и богатырь

Глава 1. За дровами

Всего дороже честь сытая да изба крытая

Когда размокшую глину на дорогах схватили первые морозы, а поля слегка присыпало снежком, названные братья отправили Нечая в лес за дровами. Лошаденку Ставр как нарочно самую ледащую в хозяйстве выбрал, знал, что Нечай сдюжит. Если понадобится, на своих плечах груз вывезет, не впервой.

Сила приемышу была дарована немерянная, и будто бы год от года все прибывала. Куда ж боле? И так голыми перстами железо гнет. Хорошо еще, нравом кроток, а после смерти матушки вовсе стал молчуном.

Все же побаивался Ставр названного меньшого братца, а ну как невесту найдет горластую и свою часть дома потребует, родительское добро делить заставит? Согнать бы Нечая со двора, да работник он уж больно толковый, пашет за семерых, ест за одного. Где еще такого сыскать…

И отец завещал приемыша не обижать, хотя строг бывал с Нечаем не в пример матушке. С опаской на него смотрел - чужое семя, неведомое племя, широк в плечах, легок в шаге, волосом и лицом светел, а в глазах озерная синева плещется - прозрачная, но тронутая осенним холодком.

Прочие селяне были и ростом ниже и телом жиже, чернявы и суетливы. Нечай среди них как молодой дубок в окружении корявых осинок. Крепко в землю упирался и тянулся могучим стволом вверх. Недаром лес очень любил и поле, будто тесно ему приходилось в дому, где хозяйничали после смерти родителей женатые братья – жадные и зависливые.

Вот и за дровами Нечай с охоткой пошел без подмоги. Завернул в тряпицу ржаного хлеба ломоть, подкормить лебедей. В прошлый раз на запруде у мельницы увидал Нечай стаю, отдыхающую перед долгим перелетом, а чуть поодаль беспокойного лебедя, - тоскливо клонил он гордую голову на гибкой шее, метался у берега, кого-то безгласно звал. Может, пару его охотники подстрелили…

Немного не добравшись до знакомой вырубки, Нечай привязал лошадь к старой березе и побежал с пригорка к воде, уже схваченной тонкой ледяной коркой. В широкой полынье плавал тот самый лебедь – один остался, вроде бы крылья целы, а вместе со всеми почему-то не улетел.

— Меня дожидешься, - с улыбкой прошептал Нечай, доставая из-за пазухи хлеб. – Э-э, да ты у нас лебедушка молоденькая, не боись, плыви ближе, жаль, пояса заветного я не надел, а то услышал бы о твоей беде, может, чем пособил. Я ведь тоже одинцом на свете маюсь, люди в поселке чураются, братья держат заместо рабочей скотины. Были бы у меня крылья, с тобой полетел, мир велик, говорят, много чудес таит. Я бы посмотрел, обо всем помыслил.

Лебедушка чинно выслушала его речи, а после легко оторвалась от воды, крикнула жалобно и, сделав малый круг над запрудой, исчезла за лесистыми холмами. Долго Нечай вслед смотрел, пока ветер не бросил в лицо белое перышко, словно прощальный подарок с небес.

— И то ладно, что цела, догоняй своих, а я уж здесь как-нибудь...

Вздохнул Нечай, перышко в заплечной суме спрятал и споро вернулся к смирной своей лошадке. Разгулялся осенний денек, шустрили в кронах белки, посвистывали синицы. Ватага дроздов с недовольными криками вырвалась из рябинника, заслышав гиканье топора, которым Нечай рубил на жерди молодые озябшие березки.

А вот обратная дорога вышла нелегкой, - перестарался молодец, тяжело нагрузил возок. Жалея взмокшую Сивку, скормил ей остатки краюхи и на взгорке сам за оглобли взялся.

— Отдохни, родимая, годов в тебе накопилось много, а сила истаяла.

Подзадоривая скотину, Нечай беззлобно ворчал:

— Смотри, не отстань, старушка, а то волки съедят!

И вдруг впереди послышался дробный перестук копыт: вылетел из-за поворота резвый конь, а на нем статная всадница в парчовой шапочке с меховой опушкой.

Заметив Нечая, девушка туго натянула вожжи и рассмеялась, явив на румяных щеках лукавые ямочки, а после важно промолвила:

— Вот так диво! Впервой вижу, чтобы парня вместо лошади запрягали.

Горячий серый жеребчик нетерпеливо перебирал стройными ногами, грыз посеребренную узду, круто задирал морду, торопя хозяйку продолжить лихую скачку. И чего молодая княжна к смерду пристала, мало других забот…

— Да ты понимаешь ли речь мою? - не унималась красавица. – Может, мне скорее твоя кобыла ответит, никак здесь она тобой правит.

И смехом залилась - чистым, девичьим. Обижаться на такой неохота.

— Езжай свои путем! – буркнул Нечай, потупившись от досады.

«Прилипла как банный лист, некогда мне лясы точить – ей забава, а меня дома с чурбаками ждут».

С натугой рванулся вперед Нечай и разорвал гужи, свалились оглобли на мерзлую землю.

— Ох, и силен! – искренне удивилась девушка, прикрыв зеленой бархатной рукавицей смеющийся рот. – Поди к батюшке в дружину, будешь в новой кольчуге ходить, сапоги выдадут из телячьей кожи, а то в поршнях-то несподручно в бою. Опять же вострый меч получишь, в гриднице столоваться будешь… или ты голыми руками драться приучен?

— Надо будет – управлюсь и батогом! – мрачно пообещал Нечай, тщетно пытаясь поднять глаза на знатную насмешницу. Лицо горело, как от братовой оплеухи в детстве.

— Только я больше к мирному ремеслу годен, чем к ратному делу. Пахарь я, могу в кузнице помогать, плотницкой работе обучен, лес знаю…

Глава 2. Лекарка

Рысьим прыжком навалились на селище ранние сумерки. Нечай завел лошадь во двор под навес и первым делом отер ей тряпицей взмокшую морду. Пока распрягал, то и дело хозяйским взором оглядывал темную клеть избы, амбар на высоких столбах от прожорливых хорей и куниц, сараюшку и хлев, откуда доносилось густое мычание Дони.

«Чегой-то не встречает никто, даже Волчок в конурке затих. Ой, не к добру, все ли ладно в доме…»

Едва подумал, как из дальнего сенника послышался шум, тут же дверца широко распахнулась и вылетела оттуда простоволосая Веся – Спирькина жена, а за ней с утробным рыком и сам средний братец.

«Неужто опять взялся бабу плеткой учить! Ишь – рубаху порвал, раскровянил спину - чисто волчара…»

Нечай в сердцах даже рукавицы на дровни бросил и пошел заступаться. Суетливую болтушку Весю он втайне жалел, хоть была не сильна умом, быстро уставала - задыхалась на любой долгой работе, второй год не давал ей Род детушек. А прежде видная была плясунья на селе. Как одела замужний убор, отбегалась.

Но сейчас Спирька за женой едва поспевал, потому как висела на его правой руке незнакомая девка в мужских портах и короткой меховой кацавейке. Глухо стращала сквозь зубы:

— Уймись, стервец этакий! Будешь ни про что жену за косы таскать, наведу болячку, уд отсохнет!

Злая угроза Спирьку ненадолго остепенила, медленно опустил он занесенный кулак и только сердито проворчал:

— Чур меня! Чур... Тьфу, пакость… Ты лучше чрево ей укрепи, второй раз скинула, а мне надо сынов. На что в дому пустая баба? Другую возьму!

— Ты и другую забьешь, бревно осиновое! От тебя ей все беды, твое семя в утробе чахнет.

— Пошла вон, лешачиха! Не для того звали, чтобы порчу творила. Проваливай в свою заболотину!

Спирька еще раз грязно выругался, с силой отпихнул чужую девку и протянул костистую руку за плачущей Весей, но наткнулся на широкую грудь Нечая. Тот сурово промолвил, надвигаясь грозой:

— Не балуй, братец.

— А-а-а… Явился, отродье змеиное!

— Змеем меня зовешь, а сам шипишь, как ползучий гад.

— Почто не в свой огород лезешь? - взъярился Спирька.

Захлебывался лаем очнувшийся от дремы Волчок, блеяли в загоне потревоженные овцы, обиженно фыркала уставшая лошадь, ждала воды и сенца.

Нечай неспешно рукава засучил и потер меж собой обмерзшие ладони, на голову возвышаясь над плотным, кривоногим Спирькой. Значительно молвил:

— Значит, как тын городить, поле орать, да снопы возить – тут все общее, а когда ты на весь двор гостью лаешь и жену до крови забиваешь прилюдно, я молчать должон? Не будет боле такого!

Хлопнула дверь жилой избы, донесся до ушей пронзительный детский крик и визгливый голос Задоры – жены старшего брата.

— Пришла ведунья из Ощипок? С обеда ждем!

Спирька под ноги себе плюнул и хрипло бросил в ответ:

— Пришла-то пришла, да я бы к малому не подпустил. Зубастая сучка! Я бы в шею прогнал.

Нечай коротко проследил, как Веся бочком скрылась в дому и поворотился к хмурой девице, поправлявшей на плече суму, сплетенную из мягкого лыка. Лицо скрыто под суконным башлыком, только темная прядка волос наружу торчит.

— Тебя к нам прислали мальчонка лечить? Я думал, бабушка Белояра сама придет…

— Бабушку вчера схоронили. Я теперь за нее, - послышался резкий ответ.

— Ну, ступай за мной в дом.

А про себя подумал Нечай:

«Лесовичкой наряжена, не поймешь – баба али девка, кажись, не старше меня, а глядит сторожко, словно в рукаве нож прячет. И откуда взялась в Ощипках такая чернявая, там издавна все русы и ясноглазы водились. Как же она со Спирькой-то совладала… Смела!»

На пороге он вспомнил ее недавнюю угрозу, хохотнул про себя. «Нашла, чем мужика испугать! Здорово буяна окоротила».

И вдруг остро кольнуло грудь лебяжье перышко, заныла душа. Ждет с утра дорога дальняя, а Нечай еще родичей не упредил, что уходит. Как-то Ставр воспримет известие…

В горнице стоял жар от печи, потрескивали березовые лучины, роняли искорки с поставца в колоду с водой, вкусно пахло ушицей и разваренной ржаной кашей. Веся уже успела одежу сменить, волосы под льняной плат собрала, склонилась в углу за ткацким станом, выглядывала оттуда испуганно – ни дать ни взять зайчиха под кустом от травли укрылась.

Зато важно прохаживался по избе старший в роду – Ставр Будимыч, косился на жену, что оплывшей квашней сидела на лавке, держа на руках беспокойного младшенького. Нечай сбросил с себя зипун, сел на лавку и принялся развязывать бечеву на онучах, желая скорее разуться.

— Чего застыли? Встречайте лекарку, коли надобно.

Задора тяжело поднялась с места и, вглядевшись в чужую фигуру у дверей, сухо промолвила:

— Меньшой у меня животом скорбный, ежели умеешь – подсоби. Да назовись сперва, как тебя звать-величать.

— Неладой в народе кличут, а первое имя только родичи ведают, - звонко отвечала девушка, распахивая полушубок.

Глава 3. В лесу

Волков бояться - в лес не ходить

Давно позади остались струйки печных дымов покинутого селища, после полудня пошел частый снег, прятал следы, засыпал густо лежащие на земле волглые листья. Для простого человека в сквозистом лесу стояла предзимняя тишина, изредка потревоженная раскатистой дробью дятлов.

Однако же колдовской пояс позволял Нечаю различать дремотный шепоток старых сосен и тонкие всхлипы-жалобы молоденьких осинок, и ласковый говор матерых берез, уже не стыдящихся своих голых крон.

«Спите до весны, сестры… Отдыхайте от летней суеты, берегите силы, милые…»

И вдруг судорожно гаркнули вороны, тотчас зарядилась сорочья трескотня без передыху, мелькнула за иззябшими кустами облинявшая заячья спина.

Нечай присвистнул вдогонку косому и остановился, чтобы поправить на плече короб. Неспроста поднялась тревога в лесу, надобно оглядеться, чтобы самому в беду не попасть.

«Мясо! Мясо! Налетай - не зевай», - злорадно приглашал ворон, срываясь с растрепанного своего гнездилища на вершине одинокого дуба-великана.

Вслед за ним рванула между деревами нарядная сорочья стайка. «Полетим, поглядим – ничего не утаим, все расскажем… всем-всем-всем… да-да-да-да-да…»

Устало выдохнул кряжистый дуб, разбудили горластые, леший бы их прибрал.

— Вот бестолковая шелупонь!

И тут со стороны Черных логов послышался сдавленный крик, не зверь стонал – человек звал на помощь. Нечай место прикинул и бросился на зов. Только слабенькая мыслишка забилась на виске жилкой: «Как бы кикиморка не обманул, приглашая в болото».

— Брось! Брось! Пропадешь, не дойдешь, – в самое ухо звенькнула длиннохвостая голубенькая птаха, скрылась в дупле.

— Гибель гибельная-я-а... - кошкой пропела иволга, задев крылом ветку над головой.

­— Айда, провожу-покажу, - мельтешил перед лицом отставший от своих нахальный молодой сорочонок. – Поживы на всех хватит!

Спустя малое время с разбегу свалился Нечай в первый ложок на груду бурелома, расцарапал ладони в малиннике, а уж оттуда заслышал неподалеку людскую возню. Трое дюжих молодцев тормошили худенького паренька в серой шубейке, кидали друг другу на руки, сально смеялись.

Пригляделся Нечай – зашлась душа, металась меж ражими мужиками знакомая ведунья, наряженная парнем для дальней дороги. А длинная косища уже выпросталась на грудь, из разбитой губы кровь течет, пачкает выбеленную холстину под запрокинутым горлом.

— Что ж вы творите, вороги! Отпустите девку, наша лекарка ощипинская…

Не хватило дыханья, пока выбирался из ложка на кручу, от злости слова растерял. А навстречу уже поворотился ближний из разбойных людей – косая сажень в плечах, даром, что не велик ростиком и собой похож на корявый пень. Скривил рот на бок, явил миру черные зубы.

— Невеста, что ль, твоя?

— Чья ни есть, а вам поганить не дам! – огрызнулся Нечай.

С надеждой и страхом глядела на него измученная Нелада. Зато Пень Корявый вынул из замоток расшлепанного сапога нож и большим пальцем потрогал острое лезвие. Нарочно стращал.

— Придержи перепелочку, Брага, я пока пришлого телка освежую.

Нечай не стал дожидаться, пока к нему подойдут, сам скакнул вперед, поднырнув под занесенную руку. А после ударил кулаком в лохматое межбровье. Пень более не поднялся. А вот за вторым бродягой Нечай не углядел, жахнул пятерней наотмашку только почуяв, как трещит распоротый сбоку зипун.

Обернулся круто, схватил разбойника за грудки и разбил плешивую голову о первую подвернувшуюся березу. «Прости, матушка, не серчай…»

Краем глаза увидел, как третий срамник девушку отпустил и рванулся своим на подмогу. Этого Нечай приласкал дважды, потом кинул через себя и замер, расслышав костный хруст в хребте супротивника.

Некому теперь было нападать, а по правому бедру Нечая обильно текло липкое, красное, вынимало силу, остужало дух…

— Пырнул же тебя, тварюга, - ругнулась Нелада, задирая край набрякшего от крови полушубка. – Ложись на бок, рану перетяну, а то вовсе ослабнешь. Тьфу, пакость! Острие-то заговоренное, долгонько помает, тут нужен чистый огонь…

Кряхтели вороны на сучьях в ожидании скорого пира, мерещились за стволами серые тени и безжалостные волчьи глаза, рядом всхлипывала Нелада, опять бранилась, била себя кулачком в грудь, вроде, молиться начала. Или просить…

— Вставай, богатырь, надобно нам идти.

— В сон клонит, - удивляясь себе, медленно рассудил Нечай, - в глазах темно, ног не чую. Оставь, не тревожь, маленечко отдохну.

­— Четвертым тут лежать наметился, лис да волков ждешь или пока воронье не слетится с округи? А вот не допущу! Берись за шею, ну-у, коряжина тебя задери, руку дай, обопрись на меня. Чего пялишься зря? Знаю, что хороша, только свататься не в пору.

— Откуль у тебя за спиной крылья? На небо меня заберешь? – еле разомкнул сухие губы Нечай.

— Чудится тебе, богатырь… А может, и нет, - усмехнулась ведунья, - до зимовейки дотащимся, руду остановим, так имя свое тебе назову – заветное, родовое – никто, кроме бабушки Белояры его не знал, не слыхал, а тебе скажу. От муки и позора избавил. Век помнить буду.

Глава 4. Лебедь Белая

Махнул глухарь черным крылом – пролетела ночь, сдвинул красные брови – занялся малиновый рассвет. Нелада ранешенько поднялась, снова каменку топила, травы запаривала, - вился к открытому оконцу черный дымок от сгоревших еловых веток. Пахло смолистыми шишками и зверобоем.

Жар у Нечая спал, теперь жажда томила и одолевали разные думки. Правда ли ведунья спала на его плече без единой одежи? Гладила тонкими пальцами по колючим запавшим щекам, целовала – шептала за ухом… И ведь не спросишь прямо, рассердится или примет за обиду. Итак напужалась вчера. Очень уж хотелось начать разговор с самого простого.

— Смутно помнится мне, ты сказку недосказала. Про дальний лес и высокие горы. Озеро лебединое, тайное.

Нелада села к нему на лавку с горячей кружкой в руках, - такая же строгая и неприступная, как в первый вечер знакомства.

— Про озеро слова не было!

— Значит, приснилось… - притворно тяжко вздохнул Нечай.

Подобрела ведунья, начала расспрашивать сон, пришлось ему выдумывать сходу.

— Мнилось кругом зеленое лето. Будто прячусь я за кустами и слежу лебедей на воде. Они плещутся, играют, а потом перья на бережок сбрасывают и обращаются в пригожих девиц.

— Так вот кого ты караулил на самом деле! – усмехнулась Нелада.

— Я ж только одним глазочком глянуть на чаровниц… Порадоваться, что есть на нашей земле диво такое светлое.

— А крылья у самой баской красть не думал?

— Зачем? – удивился Нечай.

­— Чтобы ласками выкупала, - зло бросила ведунья. – Чтобы слезы лила и кланялась, как ей без крыльев-то к батюшке в заветный терем отправляться.

— Не держал в уме худой мысли, - тихо, но твердо ответил Нечай без запинки.

И тогда блеснул в ее темных глазах знакомый ласковый огонек, дрогнули полные губы, напомнив об истоме ночной, когда прижималась к нему легким, прохладным телом, манила девичьей свежестью, обещала унять муки, держала живую душу в руках.

— Значит, досказать басенку о том, как покинул наш род вольные луга перед Большим камнем? Только в ней печали пополам с радостью будет довольно.

Так вот, жил в одном селище мужичок – сметливый да работящий и женка ему под стать – проворная да бережливая. Было у них трое сыновей – помощников. Настал срок - старших удачно женили и отпустили жить своими избами, а младшему-то любимому сынку долго не могли присмотреть невесту. Парень хотел красивую забавницу, отец искал богатую да в хозяйстве спорую, мать – покорную и услужливую невестку. Все села перебрали окрест – нет такой, чтобы все приметы совпали.

Летом заметил отец, что в овсяное поле у реки повадились дикие лебеди. Приказал младшему сеть раскинуть, и однажды попалась в нее белая лебедушка. Схватил ее парень за крыло, занес нож, а она вдруг обернулась девушкой невиданной красы.

Очи потупила, высокая груди со страху ходуном ходит, а на шее каплями крови запеклось ожерелье самоцветных камней.

— Замуж пойдешь за меня?

— Пойду.

Всем угодила нечаянная невеста. Оказалась скромна и молчалива, к труду приучена и песни петь мастерица. К тому же приданое за собой принесла – то самое ожерелье больших денег на торгу стоило. А самое главное, про родичей ничего не сказывала, значит, никто не проверит, как молодушке живется в новом дому. Не проверит - не заступится…

Решив, что сиротку безропотную пригрели, селяне не спешили ее доченькой называть, нагружали работой без малого роздыху.

Едва зорька займется, мать велит печи топить, воду таскать, хлеба ставить, лен трепать, отец гонит скотину доить, огород полоть, а муженек просит петь и плясать – сердце веселить, а после расшить сорочку нарядным узором.

Металась меж ними лебедушка – дурнела лицом, тощала телом, каждому хотела угодить в новой семье, а по ночам лила горькие слезы, вспоминала раздольное девичье житье вместе с сестрами. Как водили хороводы на песчаном бережке, как мамушка перед сном русы косы расчесывала с приговором:

— Не летай к людям, не балуй на полях, не дари сердце чужому-холодному, после вспокаешься да крепки силки назад не отпустят.

Мочи нет, собралась Лебедушка за водицей на реку, а там забросила ведерки в кусты и взмолилась высоким небесам:

— Сестрицы мои милые, не оставьте погибать глупую, сбросьте по перышку…

Услышали ее сестры, спустились ниже, просьбу исполнили, слезы утешили.

Трижды приходила к реке Лебедушка, долго просила подмоги и втайне плела себе новые крылья. Муж что-то заподозрил, взял кожаную плеть, отправился следом.

Видит, сквозь осоку знакомое платье виднеется – белая холстина, красный узор. Взыграло ретивое, затуманился гневом взор.

— Отвечай, негодная, куда каждый день ходишь, кому себя даришь?

Кружат над текучей водой мелкие пуховые перышки, ветер полощет на мостках длинные пустые рукава, играет цветным подолом. А с чистых небес среди лебединого гомона послышался знакомый голосок. Ласковый и печальный.

— Прощай, человек!
Не умел любить, не умел беречь,
Оставайся век горевать…

Глава 5. Драная шкура

На большой дороге было оживленно. К Городцу двигались повозки с разной поклажей: рыба и мясо, битая птица, мед и пенька, глиняная и деревянная утварь, ведра, лопаты и бревна. Звенели в мошнах у торгашей бронзовые и серебряные гривны. Зорко посматривали вокруг воины наемной охраны, не блеснет ли среди оголенных дубов и кленов лезвие разбойничьего топора, не шелохнется ли еловая ветка от дубинки с железными клепами.

Изрядно поотстав от богатых обозов, плелись по колдобистым колеям на двух телегах скоморохи-гудошники. Люд оборванный, но шумливый. На первую телегу подсадили Неладу, а Нечай со второй пошел, рядом с рыжебородым щуплым мужиком.

Не так важен казался скоморох, как его толстопятый спутник, - на длинной гремучей цепи за телегой вперевалочку брел исхудавший медведь с разорванным левым ухом. Сонно бурчал-жаловался на свое унылое житье, на железное кольцо, продетое в губу да на острый кол строгого хозяина.

Слушал Нечай звериные обиды, а потом обратился к Рыжему.

— Худо кормишь Мишку, едва на лапах держится. Стар и хвор, отпустил бы в лес помирать, все равно он уже не работник.

— А тебе какая печаль до моего кормильца? – посмеивался Рыжебородый. – Мы с ним каждую зиму лихо устраиваемся в Городце, потешаем народ на праздниках. Ежели суждено протянуть когти, так пусть наперво хозяину харч заслужит. А на миру и смерть красна. Верно ли говорю, Безухая Шкура?

Медведь рыкнул обиженно, морду в сторону отворотил, засопел, втягивая вольный дух леса, а Нечай различил слова:

— Может, я и безухий, а все ж не глухой… А роща-то как мани-и-ит, укрыться бы мхами прелыми да палой листвой, сбежать от чужого веселья, схорониться под буреломом в овражине, навеки уснуть.

И такая человеческая тоска послышалась Нечаю в медвежьем рокоте, что у самого в горле ком собрался, ни глотнуть, ни вздохнуть, как следует. Хоть и обученный всяким проказам зверь, а тяжко ему под старость в цепях шутом служить на площадях.

— Была не была! – решился Нечай, бросил об колено шапку. – А продай мне свою животину, все одно ему скоро подыхать…

­— А купи, коли жалость берет, - пошлепав губами, равнодушно вымолвил Рыжий. – Дорого не возьму, две денежки серебра вынь да положь.

— Многовато будет, нынче я казной не богат, - грустно усмехнулся Нечай, виновато поглядывая на понурившегося медведя. «Неужто речь мою разобрал?»

Заслышав торг, и Нелада соскочила с телеги, сразу к Рыжему сунулась, застрекотала, как сорока.

­— Ты, дяденька, нос-то не задирай, впереди лужа. Я вот смотрю, телом ты слаб, глаза у тебя желтые, не болит ли под правым ребром? Рыбкой малосольной часто ли балуешься? А то ведь с червем в животе скотинку свою ненадолго переживешь. Сбавь цену, я тебе травку целебную подскажу, нутро очистишь, веселей будешь ходить.

Совсем спал с лица задиристый скоморох, обвисла рыжая бороденка клочьями, подбородок затрясся – не то от страха, не то в лютом гневе. Нечай даже подосадовал на ведунью, сейчас прогонят ее с воза, придется пешком топать или другим обозникам кланяться. И чего лезла в мужской разговор, сам бы управился. Много о себе девка мнит!

Но после вмешательства ее дело скорее сладилось. Советов знахарских Рыжий слушать не стал, а медведя согласился отдать за сапоги, которые Нечай в память о названном отце взял из дома. Рыжему-то они как раз впору пришлись. Скоморох будто нехотя отцепил ржавую цепь от телеги и вручил конец Нечаю. Только тогда довольно осклабился, делая вид, что пускает слезу.

— Владей моим добром, молодец! От сердца отрываю, как брата родного любил… Прощай, Безухий, худого не помни.

Нечай молча повел медведя в лес, на ходу открывая суму, надо было достать долото и нож, вынуть кольцо из губы зверя. На прежнего своего хозяина тот даже не оглянулся. Нелада осталась ждать у обочины, натянула на самые глаза башлык, куталась от студеного ветра. И чего ей на телеге в соломе не сиделось? Чудная.

Только железо сняли, Мишка сразу в свободу поверил, облезлыми лапами седую морду потер, слизнул с драной губы кровь и, благодарно склонив голову, проворчал еле внятно:

— Нечем мне тебя отдарить за спасенье, так попробую верный путь подсказать. На задах Городца у самой реки стоит Телячий заулок. Там живет усмарь Шатун – хмурый вдовец, к нему просись на работу, он сладит тебе годные сапоги, а лебедушке твоей мягкие рукавички на белы рученьки.

— Благодарствую, - растерянно прошептал Нечай, поправляя на себе заветный змеиный пояс, редко кто из лесной живности в степенные разговоры с человеком пускался.

Разве что мыши из подпола верещали, чтобы не звал в дом кота, обещали зерно не портить сверх меры, да Пушок напоследок поплакался на свое несчастье, ругал-костерил глупых баб, которые его на пороге зажали и лишили мужеской чести безо всякого основания. Или сом, который в прошлое лето из водяной ямы лезть не хотел, как его Нечай не упрашивал…

Ушел медведь в лес, остался на суку висеть клок бурых волос, скоро снесет его ветер наземь, засыплет красной листвой, следа не оставит.

«Вот и я отцово наследство раздал, так, глядишь, из памяти и селище родное сотрется, матушкины песни забудутся… Свой бы дом поставить на взгорке у реки, завести хозяйство, найти по душе милую… А чем еще жить? Чем другие люди живут? Отец плотничеством да пахотой, матушка любила огород, Ставр развел полон двор скотины, Спиря - охотник и рыболов. Надо бы теперь к городским приглядеться».

Глава 6. На торгу

Что город, то норов, что двор, то говор,
а в каждой избушке свои погремушки.

Разомкнулся лес, показался впереди на холмах городок, окруженный каменно-земляным валом и деревянными стенами. Высоко поднимались островерхие башенки княжеских ли боярских теремов над избами и клетями служилых людей, купцов, ремесленников и прочего рабочего люда.

Нечай дважды бывал в Городце на летнем и зимнем торгах вместе с отцом. Да ведь при Будиме на сторону лишний раз не глянешь, надо поклажу на телеге стеречь, держать под уздцы встревоженного суматохой коня, овец выкрикивать на продажу, а сейчас приходится только за вздорной девицей присматривать. А может, это она за ним…

Очень уж уверенно Нелада ступала по деревянной мостовой через Детинец, будто клубочек невидимый ее через мост вел, борзо нитку назад разматывая. Поселенские-то девки в городе обычно жались к своим отцам-братовьям, платками лицо прикрывали, глазенками хлопали изумленно на чужие наряды и украшения.

А лебедушка ощипинская себе цену знает, не идет – плывет над мостовой в мягких высоких сапожках с меховой опушкой. Залюбовался Нечай, нарочно отстал и тут же зарок положил – поскорее справить себе годную обувку. «Зипунишко-то ничего, еще крепкий, перебьюсь зиму».

Только толпа миновала главные городские ворота и приблизилась к торговой площади, скоморохи соскочили с телег, принялись дуть в гудки, рожки и сопели, заиграли на гуслях, забрякали деревянными ложками об медные тарелки и барабаны. Народ ближе подтянулся, приготовил мелкие монеты потешникам.

Гулко зацокали по обмерзшим булыжникам кованые копыта, показались впереди конные ратники – все как на подбор важные бородачи, видно, княжеская охрана.

Нечай едва подругу свою из виду не потерял, пока рассматривал волосяные бунчуки на древках длинных копий. «Не увижу ли знакомого сотника…»

Но среди крепких мужей вдруг мелькнул зеленый плащ в золотых разводах, почудилось знакомое розовое личико с обиженно надутыми губками. Вот-вот заплачет красавица.

— Княжна Отрада… Все же поймали беглянку, - прошептал Нечай, не заметив, что подруга безуспешно тянет его назад.

— Па-а-старани-ись! – пробасил над головой свирепый окрик гридня.

Тут даже глухому ясно, что пора дорогу освободить. Ухватив Нечая за кушак, ведунья сердито выговаривала, силясь допрыгнуть до уха:

— Ты, что ж, совсем у меня шальной? Иль баских девок на коне отродясь не видал?

— Да я так… прости, загляделся малость.

— Решать надо, кого прежде искать пойдем, - с тревогой в голосе рассуждала Нелада. - Старую лекарку Опалиху или твоего усмаря? Не то зря до вечера проваландаемся, а на гостиный двор я ночевать не хочу проситься, там нынче торговых полно, повернуться негде. Ну надо же, красавицу в бархатной шапке он углядел в кои-то годы – пнем застыл!

Нечай тряхнул головой, прогоняя неуместные думки о юной княжне, перед спутницей своей повинился.

— Пойдем по кожевенным рядам, мужиков спросим за обоих сразу. Доброго мастера да опытную лекарку каждый бродячий пес знает.

— Погоди, я только одним глазком на бусы гляну. Даже не приценюсь… на что мне такие броские. Только зайцев смешить.

Теперь пришлось Нечаю за Неладой бежать, и ведь было чем любоваться – словно печным жаром горел раскрытый кованый сундук янтарными, золотыми и бронзовыми уборами. Сверкали на солнце серебряные шейные гривны, браслеты и серьги.

А с другого края слышался чужеземный отрывистый говорок, то безбородые горбоносые купцы раскладывали на помосте диковинные поволоки-ткани: парчу, бархат, пестрые шелка. Выше висели на кольях шапки из соболя и куницы, бобровые воротники, волчьи шубы.

На торговой площади шла оживленная торговля в мясном, рыбном, соляном и дегтярном рядах. Здесь торговали калачами и киселем, медом, луком и чесноком, глиняной и деревянной посудой.

— Нечай, смотри, дальше оружье пошло, значит, и простая одежа скоро… А вон пряники в виде птичек! Винные ягоды заместо глазок сидят, а в раскрытом клювике по брусничке. До чего ж любо!

Он только степенно плечами повел, даже усмехнулся про себя, стараясь не выпускать из пальцев ее горячую взмокшую ладошку.

«Знающую из себя лепит, а сама как есть девчонка, которая слаще земляники ничего не едала. Недаром говорят, что ощипинские хоронятся от людей, особливо живут, с чужими не водятся, и не вытащишь их на торг».

Одно тяжко, худоват кошель, чтобы ей полный короб сластей набрать. Правда, на пряники медовые хватит и на горячий клюквенный морс, и на пирожки с грибами.

— Выбирай, лебедушка! Гулять, так гулять.

— А ты чего ныне такой щедрый? Я и сама расплачусь. Ай, глянь, игрушки расписные... У нас в Ощипках из соломы занятней кукол плетут, лоскутки на платьишки ярче подбирают, да каждой свой поясок из обрезков кожи.

Не ответил Нечай, вздохнул украдкой – невдалеке у шатра с кольчугами и мечами стояла княжна Отрада, рассматривала ножны, примеряла по руке. По круглому плечу вьется пшеничный локон, недовольно притоптывает красный каблучок нарядного сапожка.

Как завороженный направился Нечай в сторону лавки с оружием, все равно спутница занялась покупкой сластей, после догонит. И зачем пошел, вроде, разговор начать несподручно да и вспомнит ли Отрада случайного встречного на обмерзшей лесной дороге.

Глава 7. Кузька

Двор усмаря был широк и неприбран, горбыль в ограде покосился, а кое-где доски разошлись на потеху язвительным соседям. Под навесом дальше от дома мокли в чанах с известью коровьи кожи, на столе ждал работы раскрой на сапог, рядом сушились на дровах застиранные полотенца да синие мужские порты.

У крыльца стояла палка с деревянной лошадиной головкой, ко второй палке было раскрашенное колесико приделано, а на третью насажен петушок с облупившейся краской на гребешке и бородке. Только давно игрушками никто не тешился, прилипла к колесику глина с пучком соломы, так и примерзла.

Грубой матерчатой занавеской просторная изба Шатуна была поделена на две части. В кухонном закуте из пузатой бочки пахло доходившей брагой, а в горенке старыми овчинами да травяными вениками, развешанными у самого потолка.

Печь с закопченными изразцами уже остыла, пустые чугуны от мала до велика сиротливо сгрудились на полу рядом с разбросанными полешками. Нечай прежде не видал такого разора в дому, похоже, хозяин руки опустил, схоронив жену.

Нелада осуждающе покачала головой и поджала губы. Да что спросить со вдовца, оставшегося с малолетним сынишкой?

За давно не скобленым столом сидел худенький белоголовый мальчик восьми годов, ручонкой ловил из деревянной миски квашеную капусту в розоватом рассоле, заедал холодной печеной репой. На вошедших глянул неодобрительно.

— Торопко мой, - тихо пояснил Шатун. – Один у меня остался, девчоночки в болезни с матерью полегли.

— Ну, здрав будь, Торопко! – весело приветствовал Нечай.

Мальчик насупился и еле слышно ответил:

— Ныне зовусь Кузьмой.

А после и вовсе залез на лавку под овечий полушубок. Спрятался от холода и незваных гостей. Шатун, кряхтя, принялся растапливать печь, между делом рассказывал, как слуги князя Ядрея велели всему городскому люду приходить в каменную церкву на службу Новому богу. Иноземный волхв каждого мальца наговорной водой кропил и новым именем нарекал.

— Понравилось тогда моему Торопке в белой церкве. Колокольца красиво звенят, пахнет приятно и Безбородый волхв поет ровно девица тоненьким голоском, а то вдруг заревет по-медвежьи. Чудно! Согласился сынок мой зваться Кузьмой, так и мне пришлось имя второе взять. Данилой нарекли, а знакомцы по-прежнему Шатуном кличут.

— Значит, вы своих старых богов живо сменили на пришлых… - поддела Нелада.

— Зачем же менять? – удивился Шатун, укладывая в корчагу куски свежей говядины. - Старые боги всегда рядом, не выдадут – не подведут, а и про Нового тоже послушать охота. Тем более князь с ним больно дружен стал. Недаром дочку свою любимую за Железного витязя выдает. Хочет сослать нашу голубку на чужую сторонку, а что делать? Такова доля девичья.

— Добрый кузнец сам себе долю скует, а хороший охотник выследит, - процедила Нелада.

— Так ведь то охотник и кузнец, а тут девка целиком в родительской власти. Уж как ни бойка нравом Отрада Ядреевна, а с нашим-то князюшкой не больно забалуешь.

Нелада фыркнула насмешливо, постояла еще у порога, подбоченясь, внимательно оглядела избу, а потом велела Нечаю садиться на лавку и занялась его раной. А как управилась, стала помогать по хозяйству, да так, будто самим Родом старшей в избе назначена.

— Дядька Шатун, а где у тебя мука? Почто худо хранишь, жучок заведется, надо бы пересыпать в чистый короб. Луковицу возьму из косы, а есть ли чеснок? Квашни не осталось старой? Кто тебе стряпает? Ладно, сама к соседке зайду. Эй, Торопко, сказки любишь? Иди отцу помогать, на ночь самую страшную тебе расскажу.

— Отстань, ворона! – сердито пропищали с лавки. – Ты, тятька, в избе ее с нами не оставляй, а то я от тебя в лес сбегу, стану с разбойниками жить.

Тут Нелада засмеялась в голос, правда, не слишком весело.

— Где уж тебе с кистенем-то стоять на большой дороге! Разве не сказали в каменной церкви, что Новобог завещал всех людей любить и творить добро.

— А тебе откуда ведомо, что Новобогу надо? – Кузька даже нос высунул, так любопытно стало.

— Сорока сболтала, - с недобрым смешком пояснила Нелада, - летом доходили до нашего селища два странника, собирали народ, читали книжицы свои, пугали небесными карами, а более того подземной огненной ямой.

— Вот и я того немножко боюсь, - печально вздохнул Кузька, решив поделиться заботой.

Нечай длинными ресницами хлопал да морщил лоб, о чужом боге ему было известно мало, а пугать мальчонку не следовало бы, и так в чем только душа держится. А ведунья тоже хороша, не успела войти, принялась руководить в чужом дому как хозяйка.

Только и то правда, что от ее звонкого голоса будто ожила черная изба, весело загудел в печи огонь, умильно затрещали половицы, даже тощая кошка выбралась из подпола, примостилась на лавку и начала серые лапки вылизывать, зазывая гостей.

Глядь, Нелада уже во дворе переговаривается с усмарем, спрашивает про свою лекарку, советует, как лучше сохранить мясо. Ну-ка, взялась готовые кожи рассматривать… за водой к колодцу пошла… И все-то у нее споро споро, с шуточками да смешками.

Шатун в затылке чешет, посматривая ей вслед. Огонь – девка, такая на месте не усидит и всех вокруг заставит вертеться, как веретенце в бойкой руке.

Глава 8. В избе Шатуна

К обеду усмарь, как и обещал, жарко натопил баню за огородами у реки. Много сухих дровишек огонь в чистую золу смолол, будет с чем кожемяке коровьи шкуры вымачивать прежде чем придется скоблить мездру.

Ведунья с раннего утра приготовила в печи гречневую кашу и убежала искать старуху Опалиху. Не очень-то и надеялся Нечай, что сама пойдет его парить.

Зато Шатун здорово угодил – отогрел душу, порадовал тело, не спеша обмакивал веник в корчагу ржаного кваса, посмеиваясь, прогуливался им по широкой, налитой спине Нечая.

— Держись, парень! Когда б не твоя дырка в боку, задал бы я жару покрепче.

— Разбалуешь меня, хозяин, ты лучше работу дай! – блаженно жмурясь, ворчал Нечай, вытянувшись на верхнем полке и уронив голову на сложенные вместе мускулистые руки.

— Для того и правлю, чтобы легко выучку перенял, - добродушно гудел Шатун, - в нашем деле не одна лишь сила нужна, каждая кожа – она к себе особое обращение просит. Приглядку надо иметь, сильно ли порчена рогом, гнусом или ножом, - где покрепче вальком пройтись, а где оставить на время под камнем, само размягчится. Для подошв нужна кожа толстая, прочная - лучше всего с натруженного лошадиного хребта, а для верха потоньше бери с брюха коровушки или козы. Доволен заказчик будет.

После бани решили мужчины отдохнуть в избе, глядь, знакомый охотник пару зайчишек подстрелянных тащит сменять на новый колчан. Едва успел Шатун ободрать шкурки явилась Нелада, похвалила добычу.

— Молодое мясцо, быстро упреет в тыкве.

— А выгорело ли твое дельце? – спросил Нечай, шутливо намекая на Опалиху.

Ведунья с сомнением покачала головой, высыпала на стол новенькие игрушки для Кузеньки.

— Скачи сюда, Торопыга! Глянь, какие подарки сыскала тебе: волчок на одной ноге крутится, красная птичка-певичка, а это дядька с ручным медведем. Потянешь за шнурок – лапой ударит.

— Здоров косолапый, - похвалил Кузьма, - совсем как тот драноухий, которого тятенька прошлым летом на торгу повалил.

Нелада с Нечаем сразу переглянулись, оба припомнили скоморошью телегу и старого зверя, привязанного за кольцо в отвисшей нижней губе.

— Зачем же отец твой к медведю драться полез? – тихо спросил Нечай.

— Вызволить хотел, да деньги не хватило, зато всласть потешил народ – потоптался с драноухим в обнимку, после много монеток в шапку Рыжему накидали, обещал он медведю роздых дать, а скоро и совсем ушел из Городца.

— Значит, любит Шатун лесное зверье? – усмехнулась Нелада.

Кузьма важно нос вздернул:

— Я тоже Мишку жалел, глаза у него тоскливые, вовсе не злые. Мне и пичуг жалко, что иные мальчишки сетями ловят. А больше всего люблю лошадей. У меня самого деревянный коник есть, во дворе-то видали? Дядя Фрол вырезал по весне, ох и рукастый… Изба у Фрола вся в березовых кружевах, а на крыше-то петухи и кони, ставни в узорных лодочках и все-то в разные цвета баско раскрашено. Я так же уметь хочу.

Нелада рассмеялась, взъерошила светлые Кузькины вихры.

— Отгадай загадку, пряник с лошадкой дам.

— А не врешь? Покажи сперва, - загорелся мальчишка, аж на лавку вскочил.

— Слушай загадку мою - растет на земле и в себе четыре угодья имеет: первое – больным несет исцеленье, второе – от тени свет, от холода - жар, третье – запасам сохранность, уму – опора, четвертое – в жажду колодец.

Кузьма сморщился как печеное яблоко, подпер языком щеку – задумался.

— Репа? Свекла? Нет… Неужто дуб? Опять мимо, чую…

— Береза-матушка, - прошептал Нечай, лукаво поглядывая на ведунью. – Первое угодье – банный веник, второе – лучина или полено, а то и бревна на избу, четвертое – сок по весне, чем не колодец. Запасов сохранность – это же береста на туес, а уму как опору дает? Пока не домыслю…

— Так буквицы же чертят на бересте, после любой грамоте обученный прочесть сможет.

— А-а-а... – вместе выдохнули Кузьма с Нечаем.

Ведунья притворно расстроилась, развязывая суму.

— Придется пряник надвое разделить. Старшему большую половину отдать, а младшему конский хвостик оставить.

— Зачем парня дразнишь? – посуровел Нечай, - не видишь, уже очи мокры, а делить, так только промеж вас самих, я на сладкую стряпню не больно и падок. Мне больше лесная клубника нравится и еще та, что на покосах растет. Даже зимой в заброшенных избушках мерещится по ночам.

Нелада тонкий намек поняла, опустила ресницы, губки поджала, по щекам разлился румянец. Молчком отдала Кузьке коричневый пряник на меду, уложила руки на стол, принялась рассказывать.

— На постой меня Опалиха не взяла. Учиться мне у нее не пристало, меньше меня она про Навьи врата слышала, настоями от нутряной хворобы торгует да зубную боль заговаривает. А вот у князя Ядрея раньше в чести был мудреный волхв, тот должен знать.

— И что же теперь – пойдешь искать другого кудесника? – огорчился Нечай аж в груди заныло.

Ведунья покосилась на Кузеньку и вполголоса отвечала:

— Говорят, князь Ядрей посадил его в поруб за то, что призывал страшные кары на Нового бога и всех, кто будет ему служить.