Ведьма для Несокрушимого

Глава 1. Ведьма

Завидя путников, стервятник, сидевший на сухой вершине одинокого дерева, насторожился и дёрнул морщинистой шеей. Один человек ехал на гнедом мерине, ведя в поводу серую лошадь, нагруженную узлами. За ними на пони поспевал второй, совсем ещё мальчишка. Стервятник увидел, что путники вооружены, и полетел за ними. Там, где оружие, там и мертвецы, рассуждала птица. А где мертвецы, там и обед. Уже несколько дней, как стервятнику не попадалось падали. Приходилось пристально наблюдать за дорогой, высохшей долиной и окрестностями. Вдруг спустится к мертвому руслу ручья лань и, ослабленная голодом и жаждой, упадёт, не найдя воды? Или повезёт встретить остатки трапезы степных волков…

Но там, где люди с оружием, вернее всего отыщется сладкий кусок.

Конные свернули как раз туда, куда падальщик соваться не любил – к деревне. По случаю засухи тут частенько проводились всякие молебны и песнопения, а стервятнику эти завывания были не по нраву. Однако сегодня тут было кое-что интересное! Птица сделала круг в вышине, а затем принялась постепенно спускаться ниже, чтобы разглядеть подробности.

Но готовилось неинтересное. Собирались жечь ведьму, а стервятник недолюбливал жареное мясо. Поэтому, сделав ещё пару кругов над деревней, он тяжело взмахнул крыльями и полетел восвояси. Пускай люди сами развлекаются, а ему ещё надо искать пропитание.

***

– А ну не сметь! Что за произвол? Без священника, без суда! – взвился над головами властный окрик. – С-смерды!

Крестьяне переглянулись. Рыцарь с оруженосцем показались им не слишком страшными. Тем более, рыцарь ехал налегке, без лат – доспех везла терпеливая серая в яблоках лошадь. На её хозяине была лишь серая котта с алым знаком горящего Обода возле сердца. Жарко – слишком жарко для железа. Правда, пояс с мечом на путнике всё-таки был, внушая уважение и трепет безоружным мужикам. Да и лицо у него было жутковатое! Едва тронутое загаром, горбоносое, с нахмуренными густыми бровями. Губы тонкие, щеки впалые, гладко выбритые. Сквозь длинные пряди русых волос пробивалась редкая пока седина.

– Что творите?! Отвечать!

– Да вот, ваше магистерство, ведьму жгём, – сказал мужичок, демонстрируя факел.

При солнечном свете огонь казался совсем бледным.

– Засуха, видите ли. Самое то нынче – ведьму сжечь. Небось в них, ведьмах, источник всех бед, – вторил мужичку с факелом какой-то школярского вида юнец.

– Грамотный? – повёл носом путник.

– Грамотный, ваше магистерство! Университет в Ствимлинде, – затараторил юнец. – А без грамоты нынче куда? Сплошное мракобесие кругом!

– Так что ж ты сам-то мракобесничаешь? – прожевав и выплюнув кляп, спросила ведьма.

Её уже привязали к столбу, обложили соломой, подложили под ноги дров. Сухие – лучше не бывает. Хорошо гореть будет! Путник поморщился. Симпатичная молодая женщина деловито подобралась к ведьме и, истово обводя лицо знаком святого Обода, заткнула рот ведьме новой тряпкой.

– А раз вы, стало быть, духовного ордена, каков я делаю вывод, на вашу одежду глядя, то благословите на богоугодное дело, – заявил студент.

– Я-то духовного, – буркнул путник.

– Вот я и вижу, господин рыцарь, – обрадовался мужичок с факелом. – Вы уж не томите, благословите, да мы её пожгём. Глядишь, уже завтра к утру за такое великое дело нас небеса дождичком порадуют!

– Вы как определили, что она ведьма? – спросил рыцарь.

– Да просто, ваше магистерство! Вот каждый солнец-день ходим в соседнее село в церкву, а она не ходит. Метла у ней, опять же, всегда новая, прутья ореховые так и блестят. Травами всех выхаживает. И от хворей не молиться велит, а мыться. С мылом.

Глаза рыцаря устремились к небесам, но тут же опустились обратно. Уж очень жгуче палило солнце, очень яро разгорелась над головами выцветшая к концу весны голубизна.

– И всё? – спросил он.

– С мужиками через одного переспала! Дитя вытравила себе, ууу, подлая! – взвился над деревенской площадью одинокий бабий голос.

И понеслось…

– Корову мою молока лишила! Вымя от её сглазу у моей козы спеклось! У меня вместо молока из груди одна вода, ребеночек схудал совсем! Как пела намедни, с неба птица мёртвая упала! Это ли не колдовство?! Сжечь ведьму!

– Сожгём ее, ваше магистерство, – сказал мужичок, поглядывая на угасающий факел.

А оруженосец подъехал к коню господина поближе, тронул стремя и шепнул:

– Господин Азенальд, они там поодаль сговариваются вас убить, чтоб не мешали суд неправый творить, так что, ради Блистающего, едемте отсюда поскорее!

Азенальд пустил коня прямо на мужика с факелом. Гнедому близость огня не понравилась, и он слегка взбрыкнул.

– Я, брат-рыцарь Священного Ордена Высокого Храма Азенальд Хадрифордский, прозванный Несокрушимым, заявляю, что без святого суда и присутствия лица церковного звания жечь женщину не дозволю! – вскричал рыцарь и обнажил малый меч.

– А ну на колени! Подчинитесь власти Ордена! – срываясь на петушиные ноты, завопил оруженосец.

Крестьяне потоптались, но огонь погасили.

– А как нам убедиться, что вы не для утех её используете, ваше магистерство? – спросил мужик с потухшим факелом.

– Думай, что говоришь, – сказал студент. – Ихний Орден безбрачие соблюдает.

– И что ж вы с нею делать изволите, если не употреблять? – удивился худой бородач из кучки крестьян.

– Отвезу в город, – кисло сказал рыцарь.

Кажется, до него начало доходить, чего ему будет стоить это вмешательство в крестьянскую жизнь. Ведьма с надеждой посмотрела на Азенальда, но кляп мешал ей высказать свое мнение. Хотя его всё равно никто не спрашивал.

– Ну дерзайте, ваше магистерство. Неужели на рыцарском коне поедет? А не сбегёт? – раздались выкрики.

– Ну так мы её в возок в клетке посадим, – высказался студент. – И следом за братом-рыцарем поедем. Нарочно, чтобы убедиться, что брат-рыцарь её до места довезёт, раз уж вызвался.

– Вот ты и езжай, – выкрикнула какая-то из женщин. – Тебя, если что, не жалко.

1.1

Спустя полтора часа Азенальда, дремавшего в тени сарая, не слишком-то вежливо толкнули в бок.

– Готово всё, – буркнул хмурый Растан. – Езжаем?

– Едем, – поправил Азенальд, сам не понимая, для чего.

Деревенщина и есть деревенщина, если учить уму-разуму, то розгами. Вот и мнимая ведьма небось на том же попалась. Пыталась их учить, а не вышло. Может, отпустить её на все четыре стороны? Азенальд вздохнул, морщась от боли, ставшей его неразлучной спутницей в последнее время. Ему было жаль эту заблудшую душу.

Но тут со стороны главной деревенской улицы послышался невообразимый шум. Визжали женщины, дети, свиньи, собаки – неслаженным, негармоничным хором. А говорят, на природе все звуки хороши. Врут, вот ей-богу врут. Этакая какофония – уши разве что в трубочку не сворачиваются.

Азенальд приподнялся и увидел, что ведьма со связанными руками пылит мимо него по дороге, следом бежит, словно привязанный, поросенок, а за ним уже целая орда. И свинья, и пара собак, и бабы, и ребятня. Пока рыцарь соображал, пестрая и шумная толпа пробежала дальше, и пришлось забираться в седло гнедого мерина.

Ведьму Азенальд поймал быстро – со спутанными руками бегать не слишком удобно. У него сейчас не хватало сил вздёрнуть пленницу в седло, поэтому он просто вцепился в грязные волосы и заставил мерина остановиться. Конечно, гнедой все равно приплясывал на месте, и потому несчастная жертва произвола дёргалась в руке рыцаря, словно марионетка на нитках у бродячего циркача.

Дергалась и шипела от боли. Толпа женщин и ребятишек, услыхав этот звук, так и прыснула во все стороны, а вот свиньи и собаки ничуть не смутились. Поросенок скакал вокруг ведьмы, словно щенок, свинья толкала своё неразумное дитя обратно в свинарник, собаки просто виляли хвостами. Азенальд, морщась от собственной боли в ещё незаживших ранах, спрыгнул с седла и перехватил ведьму уже понадёжнее. Будь перед ним благородная дама, он бы, разумеется, извинился, но эта женщина на даму не походила.

– Господь Всеблагой… Женщина, ну и воняешь же ты, – проворчал рыцарь. – Пошла, пошла. Не думай, что так легко удерёшь от правосудия.

– Ты тоже попахиваешь, брат-рыцарь, – проворчала ведьма. – Отпустил бы меня восвояси.

– Я тебя отпущу, а твои братья-односельчане тут же схватят тебя и сожгут, – хмыкнул Азенальд. – У тебя выбора нет, женщина – поедешь со мной в Эльмлинд. Там братья-инквизиторы займутся тобой уже всерьёз.

– Можно подумать, здесь было не всерьёз, – проворчала ведьма. – Может, всё-таки отпустишь? А то проклятие к горлу подкатывает – сил нет.

Угроза без внимания не осталась: расторопный оруженосец Тенвен подоспел и сунул ведьме прямо в лицо фляжку с водой.

– Пей, убогая.

И повернулся к Азенальду, продолжая придерживать ёмкость.

– Эти варвары даже напоить её так и не решились. Сбежишь тут.

– Вы так милосердны, младший брат, – пробулькала ведьма.

И слегка отстранилась от фляжки:

– Достаточно!

– Ну что, поехали, что ли? – зычно гаркнул Бук, погоняя двух волов, впряженных в телегу.

Азенальд окинул взглядом клетку и вздохнул. Ведьма могла уместиться туда лишь скорчившись. Но спорить не стал. До Эльмлинда на волах придётся ехать не меньше суток, а значит, им предстоит где-то заночевать. Вот ведьма и отдохнёт от своего узилища – разумеется, под надзором Тенвена.

Студент, как ни странно остался. Растерял весь свой задор, слился с толпой и только изредка поглядывал, как там собрались без него-то, как поедут! Азенальд не стал настаивать, чтобы студент отправлялся с ними. Конечно, в отличие от этих деревенских парень куда как грамотнее. Но и на пакости у такого соображения наверняка больше. А рыцарю никаких пакостей не хотелось. Устал он от них.

– Ну, с богом, – произнёс Растан и, наконец-то, все они стронулись с места.

Два вола, везущих телегу с клеткой и парочкой крестьян. Гнедой мерин под хмурым рыцарем и с ним в поводу толстоногая лошадка – в меру спокойная, как и положено верной боевой подруге. И неизвестно чему улыбающийся оруженосец Тенвен верхом на рослом пони – почти вровень с лошадью, но всё же уступающем ей по всем статям.

– Что смешного, младший брат? – спросил Азенальд, хотя видеть улыбку на лице парнишки было отрадно – уже довольно давно оруженосец оставался понурым и подавленным.

Младший брат… Они не состояли в родстве ином, чем Священный Орден. Но так уж полагалось брату-рыцарю – называть оруженосца младшим братом, покуда тот не пройдёт посвящения на более высокую ступень.

– Ничего, брат-рыцарь, – ответил паренёк невинно. – Просто увидав, как вы дёргаете ведьму за её богомерзкие космы, эти два полукрестьянина-полуразбойника передумали вас убивать. Теперь они считают, что вы заговорённый и замоленный от всех ведьминских штучек и хотят держаться к вам поближе. Вы защитите их от бед на пути к городу. А в город они едут впервые, думают подивиться там на разные чудеса.

– Это в нашем-то Эльмлинде чудеса? – удивился рыцарь. – Ну что же. Решили не убивать – и прекрасно. Разумное решение, делающее этим остолопам честь. Но всё же приглядывай за ними. Понятно?

На круглом юношеском лице засияла ещё более широкая улыбка. У Тенвена были неплохие зубы – только один слегка отколот с краю – и яркий румянец на тугих щеках. Мальчик уже немного отъелся после Хадрифорда, оправился после всех его ужасов, вот и улыбаться начал всё смелее и чаще. Рыцарь подумал, что завидует юноше. Он до сих пор помнил оплот командора Титольфа как мрачное узилище, оказавшееся к тому же полным лжи и омерзительного обмана. Он и ехал-то из Хадрифорда в Эльмлинд, чтобы доложить Великому Мастеру о Титольфе.

Но что за холод пробрал его посреди этой ужасной, слишком невыносимой для конца весны жары? Ведь не воспоминание о замке настолько резко накрыло рыцаря? Азенальд огляделся по сторонам и вздрогнул. Ведьма!

Ведьма, связанная, снова с кляпом во рту, сидящая в клетке согнувшись в три погибели, глядела на него таким страшным взглядом, словно желала заморозить прямо в седле. Она словно видела его насквозь. Всего! Едва не уничтоженного совсем недавно крушением высших идеалов, с пошатнувшейся Верой, с искорёженной Любовью и почти без Надежды.

Глава 2. Искушение

Остановились на ночлег, ещё когда не стемнело – мало удовольствия ладить бивак впотьмах. Тенвен, обрадованный тем, что наконец-то можно спешиться и размять ноги, зайцем вильнул в придорожную рощицу. Растан и Бук направили волов следом за ними, и вскоре разбили лагерь на опушке леса. Неподалёку журчал ручей, и Тенвен, деловито пыхтя, уже тащил оттуда котелок с водой.

– Твой малец? – спросил Бук. – Я гляжу, мы с тобой почти одних лет, не?

Азенальд смерил мужика задумчивым взглядом. Ему показалось, что Буку никак не меньше сорока – конечно, у такого запросто могут быть сыновья и постарше Тенвена. Вот только сам рыцарь по самым скромным подсчётам никак не мог бы являться отцом оруженосца, если только не зачал его лет в двенадцать. Однако само по себе предположение о зачатии как таковом звучало оскорбительно и даже кощунственно для рыцаря, соблюдающего такое множество обетов.

– Младший брат – сирота, из храмовых подкидышей, – оставив без внимания второй вопрос, неохотно поведал Азенальд краткую историю оруженосца.

Ведьма, видимо, задремавшая в тряском возке, зашевелилась и слабо застонала.

– Видать, ихнему ведьмовскому отродью не по нраву по жаре-то трюхать, – ухмыльнулся Растан.

– Вытащите её. И развяжите, – распорядился рыцарь. – Хотя нет, на руках путы ослабьте, но оставьте.

Ведьму вытряхнули на траву. Она некоторое время молча лежала на боку, пока Бук не саданул её башмаком под рёбра. Азенальд поморщился.

– Я не говорил бить, – процедил он. – Сказал только ослабить путы.

– Да зачем она вам, ваше магистерство? – удивился Растан. – Вы небось к более приличным дамочкам привычны.

– Брат-рыцарь соблюдает целибат, – напомнил Тенвен. – То есть поклялся пред Блистающим троном не прикасаться к женщинам.

Сам юноша ничего у Азенальда спрашивать не стал, только покосился с любопытством. Светло-голубыми, ясными глазами – под стать круглой физиономии. В кого он такой, интересно – в мать или в отца, в очередной раз подумал рыцарь. Но вот уже семнадцатый год этот вопрос оставался без ответа.

– Когда был в плену в Несвятых Землях, меня четырнадцать суток держали в закрытом гробу, – пояснил Азенальд неохотно. – Пытка такая. Гроб ставится посреди двора. Ночью холодно, днём жарко. Иногда в щели кидают крошки хлеба, и счастье, если ты их поймаешь ртом или сумеешь достать рукой. Иногда гроб поливают. Если повезёт, то водой…

Бук и Растан переглянулись и поёжились.

Тенвен, прекрасно знавший эту историю, отчего-то вдруг смутился и повернулся к костру, весело облизывавшему котелок с водой.

И только ведьма, приподнявшись на локтях, с любопытством прислушивалась к скупому рассказу рыцаря.

– Поэтому я не могу допустить такого, чтобы даже самый нечистый пленник испытывал похожие мучения. Господь Всеблагой, крутящий Великое Колесо нашего мира, диктует нам быть милосердными. Вставай, проклятая ведьма, – Азенальд подошёл к женщине, морщась от вони давно не мытого тела. – Тенвен, вытащи из сумки свои запасные вещи, и давай их сюда.

А затем, подняв ведьму с земли, потащил её на веревке, словно на поводке, в рощу. С кляпом во рту и связанными руками.

В лесу женщина ухитрилась освободиться от кляпа.

– Надеешься, что не прокляну? – спросила она хриплым голосом.

Рыцарь пожал плечами и поманил ведьму к себе поближе. Избавил её от верёвок, а вместо них защёлкнул на худых запястьях два тяжёлых железных браслета, не соединённых цепью.

– Не советую убегать, – сказал он. – Браслеты заговоренные, соединяют тебя со мной – отбежишь далеко, и они притянут тебя назад ко мне.

– Магическая сила, – с уважением проговорила ведьма, – а говорят – это наша сестра на колдовских штучках повёрнута. Куда уж нам до вас-то, святош из Ордена!

– Не магическая, а святая сила. Колдовать кольца тоже мешают, – поправил неразумную рыцарь. – Даю десять минут, чтобы оправиться и помыться.

– Чего ради? Меня ж всё равно убьют не сегодня – завтра, – равнодушно сказала ведьма, но грязную и рваную одежду почти тут же скинула. – Какая разница, грязную меня будут убивать или чистую?

И посмотрела на Азенальда, чуть пригнув голову и опустив ресницы. Так опытная красавица-сердцеедка оценивает реакцию кавалера на её сногсшибательные наряды. Хотя, конечно, у красавиц и сердцеедок нет на теле и руках синяков, ссадин и грязи.

Так что и немудрено, что Азенальд на женские прелести никак не повёлся.

– Чистое тело не делает душу чище. Но по крайней мере не заставляет братьев инквизиторов вершить неправый суд исключительно из отвращения к грязной оболочке.

– То есть ты допускаешь, что суд инквизиторов может оказаться несправедливым? – насмешливо спросила ведьма.

– Вонь может помутить даже самый светлый рассудок, поверь. Уж очень трудно к ней притерпеться. Так что иди и умойся, женщина, пока я ещё не потерял к тебе доброты и терпения. И не надейся, что отвернусь. Я не сведу с тебя глаз, проклятая ведьма.

– Ну хоть в кои-то веки на женщину поглядишь, – фыркнула та.

Азенальд положил вещи Тенвена на траву и всем своим видом изобразил терпение.

– Омывайся, у тебя мало времени, – сказал он.

Худое и грязное женское тело в кровоподтёках могло бы возбудить разве что какого-нибудь совсем безумного похотливца. У рыцаря же против его воли в душе шевельнулась жалость.

– Они тебя… насиловали? – спросил он у стоящей к нему спиною ведьмы. Она зашла в маленькую заводь по колено – глубже места тут не было – и присела, фыркая от холода. Не ответила, делая вид, что не слышит, только потрясла головой.

Означало ли это отрицание? Азенальд не понял.

– Мыло церковь, конечно, не одобряет? – спустя некоторое время спросила женщина, пытаясь окунуть в обмелевший ручей голову.

2.1

Для этого ей пришлось лечь на каменистое дно, и она зашипела от боли в ушибах и ссадинах. Мыло у рыцаря, как ни странно, при себе имелось, но оно завалялось где-то в седельных сумках. Сейчас он даже пожалел, что не подумал поискать и захватить с собой. Поэтому просто ответил, что мыла нет.

– Мракобесы, – злорадно припечатала ведьма, садясь и натираясь пучком травы. – Фффух, до чего ж хорошо, хоть и холодно!

А потом, отфыркиваясь, поднялась на ноги.

Отмытая, она выглядела уже гораздо лучше и вызывала в Азенальде противоречивые желания. Так, одна его часть очень хотела вести себя, как глупый мальчишка: пялиться, присвистывать и отпускать сальные шуточки. Другая часть строго одёргивала этого мальчишку и порывалась отвернуться от греха подальше, боясь то ли соблазна, то ли ещё чего-то, не вполне понятного. Третья часть велела быть стойкой, от ведьмы не отворачиваться – как бы не сбежала при помощи какой-нибудь хитрости! – но смотреть ей в глаза… и только в глаза.

– Нравлюсь, да? – спросила ведьма сочувственно.

И подобрала с земли холщовые штаны оруженосца и его рубашку. Не спеша натянула одежду на мокрое тело, отчего почему-то ничуть не утратила соблазнительности. Рыцарь потянулся к знаку Обода на груди, поцеловал его и прошептал «Избави меня от соблазна». Обычно это помогало. Ведьма кисло улыбнулась, взяла грязную потрёпанную юбку и потащила к воде.

– Нам пора возвращаться, – сказал Азенальд.

– Я хочу постирать это, – женщина показала грязно-синюю рванину. – Не могу же я, в самом деле, показаться перед святой инквизицией в рыцарских подштанниках!

И, подвернув «рыцарские подштанники», влезла в воду по колено и принялась полоскать в ней юбку. Смотреть на облепленный грубой тканью круглый зад оказалось почему-то куда мучительней, чем на полностью обнажённую ведьму, и Азенальд, приняв непростое решение, отвернулся. Некоторое время слышались только шлепки ткани о воду и чириканье птиц. Они прятались в кустах по берегам ручья и, невзирая на засушливую весну, радовались жизни. И вдруг все разом примолкли. Над водой разнесся другой, далекий, не слишком приятный звук.

– Слышишь? – спросил вдруг Азенальд, насторожившись.

– Чего? – женщина распрямилась, схватившись за поясницу мокрой рукой, и повернулась к нему.

– Животные кричат, – пояснил рыцарь.

Тут она и сама услышала – потому что звук повторился куда громче и протяжнее.

– Похоже на вола, – сказала ведьма. – Что ж они с ним делают-то? Вот изверги!

И вдруг зарычала сквозь зубы – видимо, ответ на вопрос пришёл к ней сам.

Азенальд уже схватился за малый меч, который у него только и был с собой. Он повернулся к лагерю, горько сожалея, что не надел ни шлема, ни кольчуги. Следом за воплем вола раздалось ржание лошадей, а потом и человеческие крики. Ведьма, бросив юбку, внезапно кинулась бежать прочь – быстро преодолела преграду в виде ручья и принялась карабкаться на обрывистый соседний берег. Рыцарь на сей раз не стал терзаться и разрываться на части, а побежал в противоположную сторону. Уже спустя несколько ярдов он почувствовал спиной, как ведьму притягивает к нему заговоренным железом. Он ощутил её сопротивление. И вскоре сама она упала на Азенальда сзади.

Он запнулся, но устоял. Боль пронзила всё тело от макушки до пят, но прошла на этот раз быстро. Последствия недавнего ранения, которое всё ещё давало о себе знать – оттого-то он и не стал поднимать ведьму в седло, оттого-то и сторонился любой работы.

Проклятая ведьма ухитрилась ткнуться прямо туда, в самое больное место, и рыцарь зашипел сквозь зубы:

– Ты что творишь?!

Но ведьма уже восстановила равновесие и кинулась ему наперерез.

– Стой, стой! Не ходи туда! Спрячемся, переждём, – умоляюще простонала она.

Крики людей усилились. Среди них Азенальд различил голос Тенвена.

– Мой оруженосец! Младший брат!

– Стой, нельзя, не ходи, – ныла ведьма.

Но рыцарь стряхнул её с себя, словно приставучую кошку, и кинулся к полянке, где был бивак. Волей-неволей женщина потащилась следом.

Он успел только увидеть людей в серых балахонах. Капюшоны с прорезями для глаз прятали лица. По поляне были разбросаны внутренности животных, лошади и волы валялись со вспоротыми животами. Чужаков было много, никак не меньше дюжины, но как они так быстро успели перебить всех? Где Бук и Растан? Азенальд непонимающе огляделся. И увидел.

У костерка, где валялся опрокинутый котёл, на коленях стоял юный оруженосец, и у его груди был нож. Серый в капюшоне держал паренька за волосы, оттянув голову назад, и что-то причитал на непонятном наречии, а мальчишка трясся, но молчал. Напротив, тоже на коленях, стоял второй жрец, приставив к груди Тенвена кинжал.

– Тенвен! – закричал Азенальд.

– Дурень, – простонала ведьма.

К ним со всех сторон подбирались люди в капюшонах, садилось солнце, бросая на всё беспощадно-кровавые блики, и в тот момент, когда рыцарь зарубил одного особо шустрого чужака, кинжал жреца пронзил грудь мальчика.

– Приди, Гергидамон, приди, породитель Тьмы! – зычно заорал жрец, и тут вокруг действительно потемнело.

Последнее, что услышал Азенальд, было:

– Проклятие… Мальчишка не девственник!

Тут рыцаря ударили в спину. Опять этот подлый удар! Он не успел ответить. В руку кто-то вцепился, темнота ослепила и оглушила его, и так, в полной кромешной тьме и ужасном беззвучии он приготовился предстать перед Господином. Какой позор! Даже оруженосца не спас…

Глава 3. Дурак

– Святая Мать…

– Так меня ещё никто не называл, – хмыкнула Эйвилин.

– Что? Где?

– Если б я знала, что и где – то ответила бы. Ну что, брат Азенальд, встаём и идём?

– Куда?

– Если б я знала, брат Азенальд, если б знала!

Рыцарь приподнялся на локте и огляделся, что было довольно бессмысленно. Кругом царила темнота. Но уже не та, что при жертвоприношении – обычная темная ночь, густо-чернильная, и довольно прохладная. В этой, более гостеприимной, темноте Эйвилин по крайней мере что-то могла различить. К примеру, рыцаря.

– Ты не имеешь права называть меня братом, проклятая ведьма, – проворчал он.

– Да? Так я не проклята, – равнодушно ответила ведьма. – И между прочим, у меня есть имя.

– Вот как…

– Да! Я Эйвилин.

Она легла рядом с Азенальдом, хотя лежать было всё равно где. Но рядом – места проверенные, обшаренные, а те, что всё равно где, возможно, опасные.

– Надеюсь проснуться утром, а это всё сон, – проворчал рыцарь.

– Я надеюсь хотя бы проснуться, – призналась Эйвилин. – И надеюсь, что утро действительно настанет. И что до жилья недалеко.

– Что это было? – спросил Азенальд.

Эйвилин подкатилась к нему поближе, вздрагивая от холода, и пробормотала:

– Ничего хорошего не было. Поверь.

Рыцарь тяжело, со стоном вздохнул.

– Это поклонники кровавого демона. Слышал же, кого они призывали? Ещё повезло, что твой «младший брат» успел где-то растлиться, – сказала Эйвилин.

– Оставь Тенвена в покое! Хотя бы из уважения к мёртвому! – зарычал рыцарь.

Почему-то негодовал он так, словно в том, что мальчишка где-то нашёл себе девочку, было что-нибудь ненормальное.

– Да я ж ничего плохого не сказала, – пожала плечами Эйвилин. – Просто мальчишка у тебя шустрый… был. Разве все вы, храмовники из Ордена, не успели за свою жизнь хоть по разочку побывать с женщиной?

– Нет, – буркнул Азенальд с крайней досадой. – Нас очень строго воспитывают. В замок Ордена нет хода женщинам и девицам. Даже старухам.

– Даааа? То эти жрецы… они схватили отнюдь не того? – несмотря на не самую благоприятную обстановку, Эйвилин засмеялась, и рыцарь тут же отодвинулся от неё подальше. – Надо было им порезать тебя, а не мальчика, глядишь, и призвали бы демона.

Но, видно, движение вышло неловким, что он застонал.

– Убирайся прочь, проклятая ведьма, – сказал сдавленным голосом. – Больше уж я не буду милосерден к тебе и твоим сестрам!

– А я хотела тебя задержать, уговорить тоже помыться, – продолжала веселиться Эйвилин. – Хорош бы ты был, если б кинулся бежать голышом! Точно бы пригодился там, на алтаре!

Она вдруг поняла, что не может перестать смеяться. Её трясло, и, кажется, даже тошнило, тело мелко вздрагивало, а смех всё не прекращался.

Тяжёлая рука рыцаря неуклюже ударила по лицу, и ведьма притихла. Было не столько больно, сколько обидно, но удар пришёлся кстати: он перебил истерику, Эйвилин успокоилась.

– Ммм, – сказала она. – Спасибо. Другую щёку подставить?

– Пока хватит, – сказал рыцарь.

Села поудобнее, потирая щёку, и огляделась. Глаза постепенно привыкали к темноте – да и та не была такой уж кромешной. Вдали горела зарница – значит, там запад. И нигде не светилось хотя бы одно окошечко! Кругом только равнина, местами с тёмными пятнами кустов.

– Всё равно, куда идти, да, Эйви? – спросила Эйвилин сама у себя.

Но ответил ей Азенальд:

– Всё равно, можешь даже прямиком в преисподнюю.

– Какой же ты всё-таки злой, – вздохнула ведьма.

– Я потерял оруженосца. Я отвечал за него головой, мы с ним оберегали друг друга и прошли через столько… Да где тебе понять?

– Да и правда, – спокойно ответила Эйвилин. – Ну что? Ты отлежался? Теперь вставай, брат-рыцарь, надо идти.

– Куда идти? – спросил Азенальд. – Не лучше ли дождаться рассвета здесь?

– Кто знает, что тут ползает в темноте и что может на нас напасть, – ответила ведьма. – Я даже не представляю, куда нас выкинуло. Слушай, Азенальд… Вставай и пойдем, чего валяться-то зря?

Он немного поворочался и вдруг спросил:

– Почему ты так со мной разговариваешь?

– Как?

– Как с равным.

– Ты среди своих – брат. На высокой ступени, но не выше всех. Я среди своих – сестра, и тоже не самая маленькая.

– Но я мужчина, а ты женщина, – вдруг заявил рыцарь. – Тебе не должно быть со мною на равных.

– Ну а раз ты мужчина, а я женщина, то и ты должен, как рыцарь, быть со мною уважителен. Разве рыцари должны от женщины нос воротить и проклятыми ведьмами обзываться? Меня ведь и не проклинал никто, – спокойно ответила Эйвилин.

– Но ты ведьма!

– А ты докажи, – усмехнулась она.

– Я никогда таких, как ты, не видел, – вздохнул Азенальд.

– Ты и меня толком не видел, брат рыцарь. Даже несмотря на то, что раздетой пред тобой стояла. Ты смотрел – а видел лишь то, что тебе было угодно: проклятую ведьму. А ведь вот она я!

Эйвилин подпустила немного чар для пущего соблазна. Если святошные оковы и мешали колдовать, то незначительно. Они действительно не давали отойти от рыцаря далеко, но вот с магией справиться не могли. По крайней мере, для несложных чар, отпущенных ради забавы, препятствий не было.

Хотя… Чего там особо соблазнять-то, если человек ни разу не лежал с женщиной рядом? Вот она и прилегла поближе, ластясь, и он перестал отодвигаться, только тяжело дышал и покрывался испариной.

– Поди прочь, ведьма. Убирайся!

– Я бы и рада, да не могу, – Эйвилин сунула ему под нос руку в браслете. – Не помнишь, кто бы это мог заковать в эти меня штучки? Сними – и я тут же уйду!

– Не бывать этому, – пробормотал Азенальд слабеющим голосом. – Я обещал селянам отвезти тебя к инквизиторам – и исполню свой долг.

– Как это мило – спасти женщину, чтобы отдать её на казнь, – вздохнула Эйвилин. – Ну тогда всё равно вставай, и пойдём искать братьев-инквизиторов!

Глава 4. Терпи, Эйви

– Ой же дурааак…

– Как смеешь ты, женщина низшего сословия, да ещё ведьма, ведущая себя, словно шлюха, называть меня подобными словами?

Эйвилин уже не слушала. Она поняла, что Азенальд слаб и беспомощен. Истекает кровью, а браслеты, между прочим, так и не снял. Заговоренные и освященные вещи ведут себя после смерти заговорившего совершенно непредсказуемо, а проверять, последует ли она за рыцарем в смерть, у ведьмы не было никакого желания. Очень хотелось жить. Пожалуй, никогда так сильно не хотелось! В конце концов, только что они с рыцарем видели смерть – близко, даже слишком близко. И едва сами не стали мертвецами!

С чего он взял, что она низшего сословия, Эйвилин уточнять не стала. И ругаться не запретила. Можно гордиться собой: какая она хорошая, добрая и отзывчивая ведьма.

– Эйви, ты справишься, – пробормотала она и попыталась перевернуть рыцаря на живот.

Вместо этого он почему-то опрокинулся обратно на спину и глухо застонал.

– Перевернись тогда сам, – велела Эйвилин.

– Сама переворачивайся, – пробормотал Азенальд. – Негоже рыцарю из Святого Ордена принимать помощь от служительницы Нечистого!

– А с чего ты бросаешься такими словами? – не вытерпела хорошая, добрая и отзывчивая ведьма. – Между прочим! Меня никто не проклинал, я из хорошей семьи… была… и нечистому никогда не служила!

– Тогда почему ты ведьма?!

– А потому что у меня магический дар, ты, дубина рыцарская! Паклеголовый дурак!

Азенальд зарычал, но и у Эйвилин терпение закончилось.

– Ну-ка быстро ложись на живот, пока ты не умер, придушенный проклятой ведьмой! А перед этим… перед этим ещё и поцелую!

Рыцарь дрогнул и, кряхтя, перевернулся спиной кверху. Шипя сквозь зубы от нетерпения, Эйвилин зажгла летающий огонёк, с трудом заставила его висеть над Азенальдом и задрала на нём одежду.

– Как интересно, – пробормотала она. – Похоже, брат-рыцарь, что ты частенько удирал с поля боя. Эта рана, конечно, свежая, но предыдущие-то две откуда? Им недели две, и если б ты их лечил, то мог бы повернуться к врагам спиною ещё не раз!

– Не смей оскорблять меня, ты, отродье дьявола, – зарычал рыцарь. – В трусости не замечен!

– Не груби ведьме, когда она сидит на тебе верхом, – припечатала Эйвилин и в самом деле села на его твердокаменный зад, закалённый тренировками и скачками на лошадях.

Обхватила бедра рыцаря коленями, мысленно приказала светильнику опуститься ниже. Провела ладонью сначала над свежей раной, про себя отмечая, что мужчина казался худощавым в одежде, но имел весьма крепкие мышцы. Именно отменная мускулатура и спасла его от куда более тяжёлого ранения.

– Ну, тут понятно – ритуальным ножом не поскупились пырнуть, – вздохнула и осторожно окунула палец в кровь. – Терпи, рыцарь. Будет немного больно.

Он только зубами заскрипел. Но на этот раз промолчал.

А Эйвилин сказала уже себе:

– Ничего, Эйви, мы с тобой можем помочь этому дурню. Можем!

И принялась, макая палец в кровь, чертить по всей спине письмена Здравия. Без должных трав, без целительных снадобий и зелий они не так верно подействуют… и не так быстро, как хотелось бы. Но вот травы да зелья отдельно от этих знаков то ли помогут, то ли нет, а знаки – способ верный.

Дорисовала. Немного посидела, прикрыв глаза и борясь с накатывающей дурнотой. А потом запела:

– Побежали овцы из врат,

побежали гулять в луга,

Ай, беги, молодец, беги,

Всех овец поймай за рога.

Ай держи, держи, молодец,

Загони ты в хлев всех овец.

Подгони овец ко вратам,

Чтоб они на лугу не паслись,

Чтоб они не сбежали в луга,

Чтоб в хлеву они темном толклись,

Ты держи овец за рога.

Береги овец от волков,

И волков ко вратам не пусти.

Помоги себе, помоги,

А не можешь помочь – отпусти…

– Что за песня? – спросил вдруг Азенальд уже совсем другим, не злым голосом.

Помогает колдовство, значит. Боль унимает, кровь останавливает – жизнь поддерживает. А значит, всё ещё может быть хорошо.

– Ведьминская, разумеется, – ответила Эйвилин. – Проклятая ведьма поёт тебе проклятую колыбельную. Ну вот, кровь больше не идёт. Жаль, воды нет, обмыть бы тебя. Смотреть страшно.

– Чего там ещё страшного, – пробурчал рыцарь. – Не волки же понабежали?

– Тебя в первый-то раз чем проткнули? Да ещё дважды… Да ещё в спину!

– Не твоё дело, ведьма.

– Ну теперь уже моё, – сказала Эйвилин. – Просто так разве кто спину врагу подставит? От кого бежал?

– Я не бежал, – буркнул рыцарь.

Ведьма прижала ладони к двум рубцам. Ловко это его пырнули, понять бы ещё, как так вышло. Взять хоть вот этот удар – чуть-чуть ниже, и он пришёлся бы прямо в сердце. Под двумя гладкими, туго натянутыми и слегка воспалёнными шрамами до сих пор жила боль. Раны срастались плохо, болели. Снаружи затянулись, но внутри отнюдь не были в порядке. Но хуже всего, что рыцарь эти раны бередил своими чувствами и мыслями. Как будто за каждую из ран до сих пор себя винил. Что ж произошло-то?

– Чем лечили тебя? Молитвами и святой водой? – буркнула ведьма. – Лучше бы уж сразу тогда на мощи засушили, чем так. Ты ж понимаешь, что не долечили как следует? Не зажило толком. А ты уже давай на коне скакать в поисках подвигов. И что нашел?

– Тебя нашел, – ответил Азенальд.

– Вот и хорошо, а можно, ты меня потеряешь по дороге к инквизиторам? Пускай хоть раз останутся ни с чем.

– Мой долг велит делать… не всегда приятные для меня вещи. Но так правильно! Священный долг перед нашим Господином, создателем всего сущего, важнее потребностей тела… и зова сердца. Сердце слабо, а разум зыбок, и если их не укреплять догмами, молитвами и прочими столпами величия…

– Ох… Всё, лежи молча и не ворочайся, – Эйвилин погасила светоч и легла рядом с рыцарем. – Лежи на животе до рассвета. Если захочешь по нужде, скажи – я помогу тебе.

– Ещё ни один рыцарь Священного Ордена Высокого Храма не пользовался помощью женщины, справляя нужду! – возмутился Азенальд.

Глава 5. Целительница

Азенальд проснулся от непонятного ощущения – все тело было словно натянуто, как струна, и при этом почти пело! Такого с ним не бывало даже в те моменты, когда он ронял счастливую слезу, расчувствовавшись от пения монастырского хора. Даже преисполнившись святых чувств! Ни в пылу боя, ни стоя на коленях перед статуями Святой Матери и её Великого Сына, ни даже в те сладостные, умилительные часы, когда Орден принимал в своё священное лоно очередного рыцаря.

Никогда.

Что за прекрасный запах – то ли ладана и дыма, то ли иных непонятных благовоний? Что за нежное прикосновение к лицу, будто плотный, тяжёлый шелк, как у знамени Святого Престола? Что за благостное тепло, от которого млели руки и приятно тянуло в паху?

Он открыл глаза и отпрянул, невзирая на тут же вернувшуюся боль в спине.

Ведьма! Он спал, уткнувшись лицом в её затылок. Проклятая ведьма, даже спящая, пустила в ход свои соблазняющие чары. Уж конечно, нет для таких ничего слаще, чем посягнуть на чужие зароки!

– А странно, что тут комаров нет, да? – пробормотала сквозь сон ведьма.

– Видно, такая уж нечистая это сторона, где не плодятся божьи твари, – рывком садясь и отодвигаясь ещё подальше от неё, сказал рыцарь.

– Одна божья тварь здесь точно есть – и это ты, – сказала женщина, поворачиваясь к нему лицом. – Только плодиться не станешь.

Он впервые её разглядел и теперь был поражён увиденным. Теперь, когда ни грязь, ни темнота, ни враги не мешали рассмотреть проклятую ведьму, оказалось, что она довольно красива. Тёмные волнистые волосы, крупные яркие губы, большие синие глаза. Кожа светлая, только самую чуточку тронутая загаром, нос небольшой, аккуратный. Лицо не слишком прелестное: резко выступающие скулы с лёгким румянцем, чуть впалые щеки. В неглубоком вырезе рубашки, принадлежавшей Тенвену, виднелась небольшая ложбинка. Азенальд припомнил, что, когда видел ведьму купающейся, отметил её излишнюю худобу. От неё ягодицы женщины были с двумя впадинками, как у юноши, и грудь совсем невелика.

Как выразился студент в деревушке – «противоестественная красота». Теперь Азенальду был ясен смысл этого высказывания. Ухоженная, одетая как подобает, спрятавшая волосы под строгий чепец и вуаль дама с таким лицом всякому показалась бы некрасивой. Разве что аристократическая тонкокостность и стройность гармонировала бы с изысканным нарядом. И всё-таки ведьма помимо воли привлекала и притягивала взоры. Вопреки всему. Даже вере.

– Ляг на живот, я посмотрю, как там твоя спина, – сказала ведьма, садясь и поправляя волосы.

От этого незамысловатого движения внутри рыцаря вдруг снова вспыхнуло желание. О, теперь, когда он окончательно проснулся, Азенальд распознал нечистое чувство. Оно порой возникало, когда приходилось видеть какие-нибудь неподобающие для очей члена святого Ордена вещи. К примеру, селянок, склонившихся над грядками в огородах, или подобравших юбки поломоек в трактире. Но там нечистое желание, шевельнувшись, мгновенно угасало, придавленное железной волей рыцаря. А здесь, когда кругом на много миль никого не было, оно вдруг решило разрезвиться не на шутку.

Или это чары ведьмы, желавшей вырваться на свободу? И, хотя спина ещё болела, он отказался от помощи.

– Сиди тут, женщина. Я схожу и осмотрюсь, куда нас занесло нечистой ворожбою, – приказал он. – Далеко отходить не стану.

Кругом была степь, редкие кустарники едва скрывали от посторонних глаз – впрочем, тут была лишь одна их пара. И ни птички, ни мышки, будто всё так и вымерло. Хорошо, что хотя бы муравьёв и кузнечиков Азенальд заметил, да иногда пролетала мимо муха-другая. И степь ведь вроде была не такая иссохшая, как весенние поля Орвальда. Так почему же так мало живности?

Скрывшись за кустами, рыцарь справил нужду, а затем снова огляделся. Теперь, когда ему ничего не оставалось, как выбираться отсюда и искать дорогу к ближайшему жилью, он взглянул на степь иначе. Где здесь хоть что-то похожее на тропу? Где найти пропитание и воду? Миссия его никуда не делась: невзирая ни на что, следовало отвести ведьму к инквизиторам. Да, разумеется, её вина в ведьмовстве уже была установлена, но… Но только, если уж действовать по велению чести от начала и до конца – то казнить её у Азенальда нет никаких прав.

«Да и сумел бы я привязать её, живую, к столбу, обложить соломой, облить маслом и поджечь?» – задался он вопросом.

И тут же погнал эту мысль прочь. Коварная, греховная мысль, изобличающая в нём слабость духа и воли. Надо будет – и привяжет, и обложит, и подожжёт. Да! Его вера в Господа ничуть не приуменьшилась, и никакие командоры титольфы не сумеют заставить его отвернуться от святых знамен! Да и потом… Когда-нибудь этот путь завершится в городе Эльмлинде, где Великий Мастер узнает о грязных страстишках, которым поддался командор. Узнает – и велит собрать войско, и атаковать Хадрифорд, и предать Титольфа праведному суду и казни.

Да. Так и будет. Но прежде – доставить ведьму куда следует и распрощаться с нею.

Он медленно прошёл вдоль небольшой ложбины и увидал, наконец, то, что искал. Присел на корточки, зачерпнул родниковой воды. Ключик был маленький, слабый, венка ручья быстро терялась в траве, но вода была чистая и сладкая. Господь Всеблагой не оставил своего сына в пустыни, дал ему воду – даст и еду. Встав на колени, Азенальд принялся молиться вслух, пока его самым наглым образом не прервали:

– Может, подвинешься уже и дашь мне напиться?

– Я же просил не ходить за мной, – почти простонал рыцарь.

– Так сними наручники или хотя бы не уходи дальше, чем на сто ярдов, паклеголовый дурень, – хмыкнула ведьма, бесцеремонно отодвигая Азенальда от родника.

Напилась, умыла лицо и вдруг, о святые угодники, принялась снимать с рыцаря, продолжившего молиться, котту.

Он дёрнулся в сторону, не удержался на коленях и упал, проклиная отвратительную слабость.

– Ох, Святая Мать! Азенальд, перестань ты так меня бояться. Ну, хочешь, я на ободе поклянусь, что не буду к тебе приставать, если сам не захочешь? – спросила ведьма.

5.1

– Да кто ты такая, чтобы со мной так говорить! – в очередной раз возмутился Азенальд.

– Если тебе от этого будет легче, то я дочь барона Остана, казнённого за колдовство и сожжённого вместе со своим замком. Вот только он вообще понятия не имел, что такое колдовство. Ведьминский дар обычно прорезается у женщин. Мужчины-маги, как правило, или мошенники, или святые, но могут передать дремлющий дар кому-нибудь по наследству. Наш род никогда ни проклятым не был, ни с демонами не знался. Мы с матерью, а до неё и с бабушкой умели провидеть будущее и исцелять. Хотя многие и считают, что мы шлём проклятия, а не предсказываем. Из нашей семьи я выжила одна. И хотелось бы верить, что я сумею передать свой дар дочери, но, видимо, этого уже не будет.

Женщина говорила складно и грамотно, словно её учили вести беседы по всем правилам – разве что опускала всяческие экивоки и словесные завитушки, свойственные дамской речи. Поэтому звучало резко, не так, как положено звучать речам молодой воспитанной женщины.

И она жила в деревне. Очевидно, давно жила! Азенальд вдруг вспомнил, как бабы на деревенской площади обвиняли Эйвилин, что она, мол, вытравила дитя.

– О дочери надо было думать, прежде чем ты избавилась от плода нечистых утех, – зло сказал он.

Ведьма пробормотала:

– Ничего, Эйви, он болен и слаб, ты справишься и с этим.

– Что ты все время там бубнишь себе под нос? – рыцарь натянул рубаху, морщась от несвежего запаха. К тому же ткань на спине затвердела от крови. Затем пришёл черед и котты, и перевязи с малым мечом. Это было теперь всё его имущество, и в раздражении оттого, что потерял и оруженосца, и лошадей, и латы, и большой меч, он добавил:

– Неужели у тебя за левым плечом сидит бес и ты с ним болтаешь?

– Стала бы я звать беса своим именем, – фыркнула ведьма. – Да и сиди он там, уж я бы попросила его избавить меня от браслетов. И от тебя.

Она поднялась, отряхнула штаны от сора, огляделась.

– Похоже, что тут уже закончился зеленый месяц, скорее всего разгар лета. А значит, я могу найти для тебя кое-что, чтобы твои раны перестали тебя тревожить.

– Отравишь меня?

– Жаль мне тебя, брат-рыцарь. Как ты вообще дожил до такого возраста? Я бы тебя пристукнула ещё на стадии оруженосца.

Ведьма пошла вдоль ручья. Недалеко: было видно, как она остановилась, нагнулась, найдя в траве что-то для неё интересное, и присела, копаясь пальцами в земле. Рыцарь молча наблюдал. Целительница… Он привык, что целители обитают в монастырях или входят в цех Ножниц – брадобреи, хирурги и костоправы. В городах и деревнях также бывали повивальные бабки. Но чтоб таким богоугодным делом, как целительство, занимались ведьмы? Врет, поди.

А ведьма уже возвращалась к Азенальду с каким-то корешком в руке. Она долго мыла в чистой воде родника этот корешок, потом спросила:

– Нож есть у тебя?

У него был маленький ножик на поясе – лезвие чуть длиннее указательного пальца, острое, узкое. Азенальд подрезал им волосы или сбривал щетину, если поблизости не оказывалось брадобрея. Но не корешки же всякие бесовские им чистить?

– Ну? – нетерпеливо спросила ведьма. – У тебя же раны воспалились, болят. Давай я покажу, что делать. Смотри, это корень безмушника, сейчас он очень сочный. Только почистить, и готово. Дай ножик, у тебя же наверняка есть.

Он протянул нож нехотя, не доверяя до конца этой неугомонной женщине, и сам не понимая, почему всё-таки доверяет. А кому ещё? Вокруг на много, много лиг ни души.

Женщина сноровисто очистила и ещё раз промыла корень, а потом сунула его рыцарю.

– А теперь жуй.

И, не дожидаясь нового «отравить меня хочешь?» откусила кусочек сама. Поморщилась, но прожевала, сплюнула в руку. Сжатыми в кулак пальцами подняла свой рукав и прилепила нажёванное на ссадину.

– Это умеряет боль. Теперь ты. Только не глотай, понял? Все потроха сведёт…

Азенальд повиновался. Вкус был резкий, но не неприятный, однако во рту словно всё тут же онемело. Как замёрзло! Слюна потекла так, что невозможно было удержаться, но рыцарь все-таки не сглотнул странное месиво. А Эйвилин уже протянула к его рту раскрытую ладонь.

– Давай, – произнесла невнятно. Это из-за корня, понял Азенальд. – И снимай одежку, рано напялил.

И снова пришлось подчиниться. Слабость во всём теле не давала покоя, и жжение в ранах только усиливалось, пока рука женщины не налепила прожёванный корень на его спину.

– Посиди пока так. Сейчас начнет действовать, – сказала ведьма и принялась ополаскивать рот водой.

– Зачем ты этим занимаешься? В надежде, что я тебя отпущу? – спросил он.

– Если не использовать дар, он сожжет всю душу, – ворчливо ответила ведьма. – Тебе не понять. Расскажешь, кто тебя проткнул?

– Служители культа, ты же была рядом, – буркнул Азенальд, прекрасно понимая, что она спрашивает вовсе не о более свежей ране.

– Ага, – недоверчиво ответила женщина. – Что-то часто ты их встречаешь на своем пути.

– Расскажу, если услышу, почему ты убила дитя в своем чреве. Это ли не преступление?

Эйвилин только фыркнула.

– Тебе не понять, – снова сказала она.

– Почему же?

– У тебя нет души.

– Это у ведьм нет души, – оскорбился Азенальд.

– Да? Что, по-твоему, представляет из себя душа?

– Душа вложена в наши тела богом, чтобы управлять нашим разумом и телом, она велит нам быть милосердными и великодушными ко всем живущим на свете, – пространно ответил рыцарь.

– Вот я и говорю, у тебя её нет, – заключила ведьма, и Азенальд понял, что обижен.

– Но ты погубила душу своего ребенка, – сказал он.

– Но ты погубила душу своего ребенка, – сказал он.

– Ничего такого не было. Я увидела будущее – и отказалась от него. На меня донесли за то, чего не было, Азенальд. Когда я найду отца для будущего ребёнка, я наверняка увижу: вот тот, от кого я бы родила. И… Ну, и рожу.

Азенальда замутило. И он сказал:

6. Девственный болван

Если бы у рыцарей существовал какой-нибудь их дурацкий турнир по разбережению ран – то у Азенальда было б на нем заслуженное первенство. Эйви уже устала себя уговаривать потерпеть. Почему она, собственно, должна терпеть этого упрямого олуха? Он на каждое слово находил что-нибудь своё богословское. Ну и шел бы к своему богу, проваливал бы, только б её, Эйвилин Остан, отпустил бы уже на все четыре стороны. Так нет, браслеты не снял и от своей идеи сдать её инквизиторам не отказался.

Долг у него, видите ли. К цели он, понимаете ли, идёт. Да ещё как сказал чуть погодя? «Вот и хорошо, – сказал, – что ты душу свою демонам не заложила, проклятая ты ведьма! Вот и прекрасно! Значит, у тебя есть ещё возможность, умерев на священном костре, спасти свою душу». Эйвилин, этот самый бог свидетель, никогда, ни разу в жизни не ударила того, кого исцеляла. Будь то даже самый мерзкий из людей, покрытый язвами, случившимися с ним по причине невоздержанности и немытости. Но этот, вот видит всё бабушка с небес, напрашивался.

И Эйви даже представляла, с каким удовольствием ударит по этой физиономии, если та вымолвит ещё что-нибудь подобное.

Она, дочь барона, ещё три года назад жившая в достатке и спавшая на мягкой перине, носившая пусть не шелка, но добротные и новые льняные и шерстяные платья, теперь вынуждена тащиться с рыцарем по пустой дороге. И в каком виде! Деревенские обноски казались теперь ей желаннее, чем когда-то обновки к празднику.

«Всю жизнь мечтала оказаться в незнакомом месте, скованная магией с раненым рыцарем-девственником, ненавидящим ведьм, да ещё почти раздетой! – примерно так подвела итог Эйвилин. – Тем обиднее, что он красив и порядочен, а это такая редкость! Но вот же приспичило ему служить богу и ордену, так что мне как женщине с его красоты и порядочности – примерно как от кота молока! И при всей этой порядочности в рыцаре ни на ноготок благодарности за то, что я сделала для него!»

Раненый рыцарь-девственник, будто подслушав её мысли, мрачно сказал:

– Никогда бы не подумал, что когда-нибудь буду обязан жизнью женщине, да ещё ведьме. Если бы ты ещё спасла моего оруженосца, я бы, наверное, даже пошёл против собственных принципов и отпустил тебя.

– «Наверное», – проворчала польщённая Эйви и решила пока что не бить Азенальда по физиономии.

– Если тебя смущает твой вид, могу отдать свою котту, – внезапно предложил рыцарь.

– Чего это ты вдруг?

– Там впереди село или городок, я вижу стену и деревянную башню. Возможно, колокольня или что-то такое, – сказал Азенальд и, чуть помедлив, добавил. – Твой вид не делает мне чести.

– А раньше тебе до этого не было дела, – не удержалась Эйвилин.

– Я тебя и без одежды видел, как-нибудь уж перетерпел бы и «рыцарские подштанники», – ответил Азенальд.

Вот язва моровая, а?!

– И неужели ничто в тебе не шевельнулось, когда я была раздетой, ммм? – решила смутить его Эйви.

Но близость жилья и людей взбодрила это ходячее святое писание, и оно процитировало:

– «Усмиряя похоть свою мыслями о благом совершенстве, да возвысимся!»

И добило добавкой:

– Во мне шевельнулась жалость, потому что ты была избитая и грязная.

– Весьма твоими шевелениями растрогана, но котту свою можешь оставить при себе. Она тоже не первой свежести, – ответила Эйвилин. – Заодно погляжу, каково это – когда такому хорошему рыцарю, да вдруг неловко, что он конвоирует раздетую даму. Интересно, что подумают люди, да?

Азенальд отчётливо скрипнул зубами. Вот то-то же, злорадно подумала Эйвилин. Не всё мне одной скрипеть.

Чем ближе становились деревня и люди, тем ей делалось тяжелее на душе. Сейчас всё опять встанет на свои места. Она вновь будет чёрной овцой, рыцарь – псом-конвоиром и, возможно, палачом, мирные селяне – серыми воронами, ждущими развлечения и поживы. Некоторые и по сей день считают, что к чирьям надлежит привязывать коровий навоз, от головной боли лучше всего помогает сырая куриная гузка, привязанная к темени, а стоптанные ноги проще будет вылечить, ежели класть их в теплый суп.

Насчёт супа Эйвилин, конечно, преувеличивала, а вот гузку сама видела на голове старостихи. Это было предпочтительнее, чем горькие отвары трав из рук ведьмы!

– Странная деревня, – заметил Азенальд. – Посмотри, что у них на той башне.

Деревянная башенка, принятая ими издали за колокольню местной церковки, оказалась увенчана козлиным черепом. Это не понравилось даже ведьме, что уж говорить о рыцаре?

– Может, обойдем стороной? – спросила Эйви.

– Спросим дорогу и пойдем дальше, – ответил Азенальд. – Что они смогут сделать, тёмные низкие люди, против рыцаря из Святого Ордена и его благословенного меча?

Ведьма вздохнула и предположила:

– Дрыном по затылку могут. Вилами в живот могут. Топором в спину могут. Осиновым колом в грудь, ножом по горлу… или просто связать да продать в ближайший двор чудес. Хотя тебе-то что в том дворе, ты ведь скорее умрешь, чем отдашься мужланам! А зря: хотя бы так познал бы плотскую любовь.

– Молчи, проклятая ведьма! Что за отвратительные вещи ты говоришь? Всё это люди могут учинить лишь в одном случае: видя пред собою порождение зла. К нам, рыцарям, они относятся с почтением.

– Это когда рыцари при оруженосцах, в латах, с блестящими мечами и все такие на лошадках цок-цок, и смотрят на людьё с высоты положения. А ты себя видел? Оборванец, хоть и при оружии. А с тобой почти голая женщина. Самое место таким во дворе чудес.

– Тебе – быть может. Но я мужчина! – заявил этот девственный болван.

Эйвилин только простонала мысленно о его неосведомлённости, но ничего не сказала. Они всё ещё шли к деревне, и вон они, первые мужички – с кольями и прочим забавными штучками. При должной фантазии, а она Эйви никогда не подводила, можно было представить, что сейчас могут сделать с ними обоими. С этим до безобразия наивным и напыщенным представителем мужского пола… и с нею самой.