Ведьма-неудачница, или попаданка для подлеца некроманта

Глава 1

Меня зовут Ирина Васильева, и я — божество в человеческом обличье. Ну, по крайней мере, так считают все парни на факультете журналистики, да и я сама не против подобного мнения. Когда природа создавала меня, она явно была в особо щедром настроении: длинные платиновые волосы, которые переливаются на солнце как шелк, глаза цвета морской волны, точеная фигурка с идеальными пропорциями. Я — живое воплощение мечты любого мужчины и кошмара любой женщины.

И знаете что? Мне это нравится.

Каждое утро я просыпаюсь с улыбкой победительницы, потому что знаю: сегодня я снова буду лучше всех. Лучше тех серых мышек, которые пытаются скрыть свою посредственность за толстым слоем тонального крема. Лучше тех, кто считает каждую калорию и все равно выглядит как мешок с картошкой. Лучше всех этих жалких попыток природы создать что-то красивое.

Особенно лучше Лены Коротковой.

Боже, ну что это за недоразумение такое? Лена — это как если бы кто-то попытался слепить женщину из теста для пирожков, но забыл вовремя остановиться. Она не толстая — она грандиозная. Не пышная — она монументальная. Когда Лена садится на стул, я всегда внутренне готовлюсь к звуку ломающегося дерева, как в тех комедийных фильмах.

И вот сегодня утром, сидя в университетском кафе за своим обычным столиком у окна (разумеется, самое видное место — красота должна быть на виду), я наблюдаю очередное представление под названием "Лена пытается поесть незаметно".

Боже мой, это же целый спектакль! Она сидит в углу, как какой-то печальный бегемот, и делает вид, что ест салат. САЛАТ, Карл! Но я же вижу, как она украдкой жует что-то еще. Явно не морковку.

— Девочки, смотрите, — шепчу я своей свите, не отрывая взгляда от этого представления. — Наша Лена опять изображает из себя веганку.

Мои подружки — Вика и Настя — мгновенно поворачиваются в сторону несчастной жертвы. Они как два милых хищника, которые почуяли слабую антилопу. Впрочем, в случае с Леной больше подходит сравнение со слабым слоном.

— Ири, ты серьезно? — хихикает Вика, прикрывая рот рукой. — Она там что-то прячет!

И действительно, Лена судорожно пытается засунуть что-то в сумку. Но я же не слепая! Это же кусок торта размером с небольшую подушку!

— Ну все, я не могу больше молчать, — заявляю я, вставая с места с грацией балерины. — Это же издевательство над здравым смыслом!

Я направляюсь к столику Лены, и мои каблуки цокают по плитке как отбивание барабанной дроби перед казнью. Все в кафе оборачиваются — еще бы, когда богиня идет вершить правосудие, это всегда зрелище.

— Леночка, — говорю я сладким голосом, присаживаясь на краешек стула напротив нее. — Как дела? Диета помогает?

Лена поднимает на меня глаза, полные такой тоски, что хочется дать ей бесплатный абонемент в спортзал. Или в клинику пластической хирургии. Или лучше в оба места сразу.

— Ира, привет, — бормочет она, пытаясь прикрыть сумку рукой. — Все нормально, спасибо.

— А что это у тебя там? — с невинным видом интересуюсь я, кивая на ее сумку. — Не еще ли один "полезный" перекус?

Воцаряется такая тишина, что слышно, как муха пролетела. Вся столовая замерла в ожидании представления. А я, как настоящая артистка, не могу подвести публику.

— Лена, милая, — продолжаю я, и мой голос становится еще слаще, как сироп на блинчиках. — Ты же понимаешь, что салатик не поможет, если заедать его тортиком? Это как пытаться потушить пожар бензином.

Лена краснеет так, что становится похожа на переспелый помидор. Крупный переспелый помидор.

— Я... это не... — начинает она мямлить, но я ее перебиваю жестом руки.

— Не оправдывайся, дорогая. Мы все понимаем — это тяжело. Но знаешь, что я тебе скажу? — я наклоняюсь к ней, как заботливая подруга, готовая поделиться сокровенным секретом. — Может, стоит просто меньше жрать?

Эффект превосходит все ожидания. Лена вздрагивает, как от удара током, и ее глаза наполняются слезами. Вокруг раздается сдержанное хихиканье — моя публика довольна.

— Понимаешь, — продолжаю я, входя во вкус, — когда ты сидишь за столом, создается впечатление, что стул просто молит о пощаде. Он буквально скрипит от отчаяния, как старая кровать в дешевом мотеле.

Настя и Вика уже открыто смеются, прикрывая рты руками. Несколько парней за соседним столиком ухмыляются. Я чувствую себя королевой бала, танцующей под восхищенные взгляды подданных.

— А еще, — добавляю я, вдохновляясь реакцией публики, — тебе стоило бы подумать о карьере. В цирке всегда нужны... как их там... силачи. Хотя нет, силачи поднимают тяжести, а не являются ими.

Последняя капля. Лена всхлипывает, хватает свою сумку и пытается встать. Но даже этот простой процесс превращается в целое представление — она неловко поднимается, задевает стол, ее сумка падает, и оттуда на пол с предательским стуком вываливается злополучный кусок торта.

Торт размером с кирпич. Шоколадный, с кремом, явно калорийный как небольшая атомная бомба.

Воцаряется мертвая тишина. Потом раздается взрыв смеха.

— Ну вот видишь, — говорю я, указывая на торт, как прокурор на вещественное доказательство. — И ты еще удивляешься, почему диета не работает. Это же не диета, а самообман в особо крупных размерах.

Лена рыдает уже в полный голос, пытаясь собрать крошки торта с пола. Зрелище одновременно жалкое и смешное — как слон, пытающийся поймать мышку.

— Может, хватит? — вдруг раздается мужской голос.

Я оборачиваюсь и вижу Димку Петрова из параллельной группы. Такой правильный мальчик, который вечно всех жалеет и пытается спасти. Белый рыцарь в джинсах и толстовке.

— А ты что, Дима? — с ледяной улыбкой спрашиваю я. — Тоже сидишь на диете солидарности?

— Я просто думаю, что каждый имеет право есть что хочет, — говорит он, помогая Лене подняться.

— Конечно имеет, — соглашаюсь я, вставая во весь рост. — Но тогда не надо жаловаться на последствия. Хочешь жрать торты — получай соответствующую фигуру. Хочешь выглядеть как человек — работай над собой. Простая арифметика.

Глава 2

Глава 2. Месть бабушки-ведьмы

После вчерашнего триумфа в кафе я просыпаюсь в потрясающем настроении. Солнце светит специально для меня, птички поют мне серенады, а мое отражение в зеркале выглядает как реклама дорогого крема для лица. Я — живое доказательство того, что боги все-таки существуют и иногда создают шедевры.

Сегодня у нас лекция по психологии массовых коммуникаций — одна из моих любимых. Не потому, что предмет интересный, а потому, что профессор Кротов — старый козел, который откровенно пялится на мою грудь, когда я задаю вопросы. Мужчины так предсказуемы! Дай им возможность поглазеть на красивую женщину, и они готовы поставить любую оценку.

Вхожу в аудиторию как королева на бал. Мои каблуки отстукивают ритм власти по линолеуму, волосы развеваются как в рекламе шампуня, а улыбка — как у Моны Лизы, только гораздо красивее. Все головы поворачиваются в мою сторону, как подсолнухи к солнцу.

Занимаю свое обычное место в первом ряду — королева должна быть на виду. Вика и Настя садятся рядом, как верные придворные дамы.

— Ира, а Лена сегодня не пришла, — шепчет Настя, оглядывая аудиторию.

Я тоже оборачиваюсь. Действительно, привычного силуэта слона в углу не наблюдается. Место, где обычно располагается наша местная достопримечательность, пустует.

— Наверное, стыдно показаться после вчерашнего, — усмехаюсь я. — Или застряла в дверях общежития. С ее габаритами всякое может быть.

Девочки хихикают, а я чувствую приятное тепло в груди. Вот это называется — оставить след в человеческой душе. Правда, след получился как от гусеничного трактора, но какая разница?

Кротов начинает свою лекцию про влияние СМИ на общественное сознание, и я включаю режим "внимательной студентки". То есть изображаю заинтересованность, периодически кивая и делая умное лицо, а сама думаю о своих планах на выходные.

И тут в аудиторию входит... это.

Маленькая, сморщенная, как печеное яблоко, старушка в темном платке и старомодном пальто. Она выглядит так, словно сбежала из музея народного быта или с картины Репина. Типичная деревенская бабка, которая до сих пор доит коров и верит в домовых.

— Извините, — говорит старушка профессору голосом, который звучит как скрип старых половиц. — Можно мне забрать внучку? Семейные обстоятельства.

Кротов смотрит на нее с недоумением, а я с интересом. Чья же это бабуля? Неужели у кого-то из наших есть такие колоритные родственники?

— А как зовут вашу внучку? — спрашивает профессор.

— Елена Короткова, — отвечает старушка, и ее черные глазки-бусинки начинают сканировать аудиторию.

А-а-а, так это бабушка нашей Лены! Ну конечно, генетика никого не обманешь. Видимо, склонность к избыточному весу передается по наследству вместе с отсутствием вкуса в одежде.

— Елены сегодня нет, — сообщает Кротов. — Возможно, она заболела.

— Заболела? — старушка качает головой. — Нет, она не заболела. Она просто не смогла сегодня прийти. После вчерашнего.

И тут ее взгляд останавливается на мне. Секунду она смотрит молча, и я чувствую странное неудобство. Глаза у старухи какие-то... неправильные. Слишком молодые для ее лица, слишком проницательные, слишком знающие.

— Это вы вчера так развлекались с моей внучкой? — спрашивает она, и в ее голосе появляются стальные нотки.

Вся аудитория поворачивается ко мне. Я чувствую себя главной актрисой в спектакле, только пьеса какая-то не та.

— Извините, но я не понимаю, о чем вы говорите, — отвечаю я с невинной улыбкой. — Мы просто общались с Леной. Дружески.

— Дружески? — старушка делает несколько шагов в мою сторону, и почему-то кажется, что температура в аудитории упала на несколько градусов. — Интересное у вас понимание дружбы.

— Бабушка, может, не стоит... — начинает Кротов, но старуха его игнорирует.

Она подходит ближе, и я впервые в жизни чувствую что-то похожее на тревогу. Не страх — я же не боюсь каких-то деревенских бабок! — но что-то определенно не то.

— Знаете, девочка, — говорит старушка, останавливаясь прямо передо мной, — я прожила долгую жизнь. Видела много людей. Красивых и некрасивых. Добрых и злых. И знаете, что я поняла?

Я молчу, потому что не знаю, что ответить. Обычно я всегда знаю, что сказать, но сейчас слова куда-то испарились.

— Красота — это не то, что снаружи, — продолжает она, и ее глаза буравят меня насквозь, как рентген. — Красота — это то, что внутри. А внутри у вас, милочка, пустота. Красивая упаковка, а содержимое протухло.

В аудитории воцаряется мертвая тишина. Даже Кротов перестал шуршать бумагами.

— Простите, но я не позволю какой-то... — начинаю я, но старуха поднимает руку, и я неожиданно замолкаю.

— Вы думаете, что имеете право судить других по внешности? — спрашивает она, и в ее голосе появляется что-то гипнотическое. — Думаете, что ваша красота дает вам привилегии? Что можно унижать тех, кто не соответствует вашим стандартам?

— Я просто сказала правду, — пытаюсь оправдаться я, но голос звучит не так уверенно, как хотелось бы. — Если людям не нравится правда, это их проблемы.

— Правда? — старушка усмехается, и эта усмешка похожа на лезвие ножа. — А правда в том, что вы — эгоистичная, жестокая девчонка, которая получает удовольствие от чужой боли. Правда в том, что под вашей красивой мордочкой сидит настоящее чудовище.

Теперь я уже начинаю злиться. Кто она такая, чтобы так со мной разговаривать? Какая-то деревенская старуха, которая выглядит как пугало!

— Послушайте, бабушка, — говорю я, поднимаясь с места. — Не знаю, что вам наговорила ваша внучка, но я не собираюсь выслушивать нотации от... от...

— От кого? — спрашивает она, и ее глаза сверкают как угли. — От старой карги? От никчемной старухи? Договаривайте, не стесняйтесь.

Я понимаю, что попала в ловушку. Что бы я ни сказала, будет звучать как подтверждение ее слов.

— Знаете что, милочка, — говорит старушка, и вдруг ее голос становится странно мелодичным, как заклинание. — Я желаю вам понять, что такое быть на другой стороне. Чтобы узнать, о чем говорите, нужно походить в шкуре того, над кем смеетесь.

Глава 3

Первое, что я понимаю, просыпаясь, — кровать скрипит. Не просто поскрипывает, как моя изящная кроватка с ортопедическим матрасом, а буквально воет от боли, как пытаемый под дыбой. Звук такой, словно вся мебель в комнате одновременно подала заявление об увольнении.

Второе — простыни какие-то не те. Вместо моего нежного египетского хлопка под руками что-то грубое, как мешковина. Или как совесть политика перед выборами.

Третье — и самое пугающее — тело... тело какое-то неправильное.

Я пытаюсь потянуться, как делаю каждое утро — это же ритуал, священная традиция пробуждения богини! — но руки... Господи боже мой, что это за руки?! Они тяжелые, как две дубинки, и явно не мои. Мои руки изящные, как у пианистки, а эти... эти больше похожи на ветчину в человеческой упаковке.

— Что за черт... — начинаю я говорить и замираю. Голос! Это не мой голос! Мой голос как мелодичный ручеек, как песня соловья на рассвете, а это... это как будто кто-то засунул в рот вату и заставил говорить через нос.

Паника начинается с пальцев ног. Нет, не начинается — она взрывается, как граната в мирной деревне. Я сажусь на кровати, и кровать издает такой жалобный стон, что хочется вызвать скорую помощь для мебели.

И тут я вижу... себя.

Только это не я. Это какая-то пародия на меня, карикатура, неудачная попытка природы создать человека по моему образцу, но с использованием некачественных материалов.

Руки толстые. Не пухленькие, не "с формами" — толстые, как у грузчика, который всю жизнь таскал пианино по лестницам. Живот... о боже, живот! Он выпирает вперед, как беременность на седьмом месяце, только без всякой романтики материнства.

— Это сон, — шепчу я, хотя голос по-прежнему не мой. — Это просто кошмар. Сейчас я проснусь, и все будет нормально.

Но тут до меня доходит, что комната тоже не моя. Вместо моей светлой спальни с французскими окнами и дизайнерской мебелью меня окружает... средневековье. Каменные стены, грубая деревянная мебель, свечи в подсвечниках. Как будто я попала в музей, посвященный жизни людей до изобретения электричества и здравого смысла.

— Проснулась наконец, Анабель?

Я подпрыгиваю так резко, что кровать окончательно сдается и издает предсмертный хрип.

На подоконнике сидит кот. Огромный, черный, с янтарными глазами и выражением морды, которое можно описать только как "высокомерное презрение". Он смотрит на меня так, как я обычно смотрю на людей в дешевой одежде.

— Ты... ты говоришь? — заикаюсь я.

— Еще как говорю, — отвечает кот голосом, полным сарказма. — И между прочим, ты только что потратила двенадцать калорий на то, чтобы сесть на кровати. Для тебя это неплохое утреннее упражнение.

— КАЛОРИЙ?! — вопю я, и голос звучит как сирена пожарной машины. — Какие еще калории?! И вообще, кто ты такой?!

Кот облизывается с видом гурмана, который только что попробовал изысканное блюдо.

— Меня зовут Корнелиус, я твой фамильяр. А ты — Анабель Лунариус, хотя все в академии зовут тебя Толстопопкина. Надо сказать, прозвище очень точное.

— Толстопопкина?! — Я вскакиваю с кровати, и пол под ногами ощутимо прогибается. — Какая еще Толстопопкина?! Меня зовут Ирина Васильева, и я...

— И ты весишь ровно девяносто пять килограммов, — невозмутимо перебивает меня Корнелиус. — Что, кстати, на три килограмма больше, чем на прошлой неделе. Видимо, сказались те пирожки с капустой.

Я бегу к зеркалу, висящему на стене, и... О. Господи. Боже. Всевышний. Если ты существуешь, то у тебя очень странное чувство юмора.

На меня смотрит девушка с моим лицом. Но это лицо... оно как будто надуто насосом. Щеки круглые, как булочки, подбородок двойной, а то и тройной. И тело... Это не тело, это катастрофа геологического масштаба. Я выгляжу как гора, которая решила поиграть в человека.

— Это невозможно, — шепчу я, касаясь зеркала дрожащими пальцами. — Это просто невозможно.

— Вполне возможно, — комментирует Корнелиус. — И кстати, ты только что потратила еще восемь калорий на шок и пятнадцать на дрожь. Неплохо для начала дня.

— ХВАТИТ СЧИТАТЬ КАЛОРИИ! — ору я, и где-то в соседней комнате что-то падает.

— Это моя работа, — невозмутимо отвечает кот. — Я фамильяр диетолога. Правда, ты самый безнадежный случай в моей карьере. Я уже подумываю о смене профессии.

Я опускаюсь на стул, и он скрипит так жалобно, что хочется извиниться перед ним лично.

— Объясни мне, что происходит, — говорю я, стараясь не срываться на крик. — Где я? Что со мной случилось? И почему ты выглядишь как кот из рекламы корма, а говоришь как мой бывший психотерапевт?

— Ты в Академии Темных Искусств, — объясняет Корнелиус, умываясь лапой. — Самое престижное учебное заведение для будущих ведьм и колдунов. Правда, в твоем случае слово "будущих" носит скорее теоретический характер.

— Ведьм? — У меня начинается истерика. — Каких еще ведьм? Это же XXI век! Люди летают в космос, а не на метлах!

— Во-первых, мы не летаем на метлах, это стереотип, — поправляет меня кот. — Во-вторых, ты больше не в своем мире. Добро пожаловать в реальность, где магия существует, а ты — ее самый яркий противоположный пример.

— Мой мир? — Голос становится писклявым. — Что значит не в моем мире?

— Значит то, что значит. Твоя душа попала сюда, в тело Анабель Лунариус, самой бракованной ведьмы в истории академии. Поздравляю, ты выиграла в лотерею неудачников.

Я пытаюсь переварить эту информацию, но мозг отказывается работать. Это как пытаться запустить спортивную машину на дизельном топливе.

— А где... где настоящая Анабель? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, — пожимает плечами кот. — Может, растворилась в небытии, может, сидит в твоем теле и пытается понять, как жить с мозгами размером с грецкий орех.

— Эй! — возмущаюсь я.

— Что "эй"? Ты думаешь, я не видел, как ты вчера пыталась зажечь свечу? Ты чуть не спалила всю спальню! А позавчера пыталась заколдовать зеркало, чтобы оно показывало тебя стройнее. Теперь все зеркала в академии показывают людей в виде жирафов.

Глава 4

Если бы кто-то сказал мне вчера, что я буду ковылять по коридорам волшебной школы в теле, которое больше напоминает передвижной склад излишков, я бы рассмеялась ему в лицо. А сегодня я — живое воплощение кармической справедливости в размере XXL, пытающаяся не задеть стены своими... эм... габаритами.

Коридоры Академии Темных Искусств выглядят так, словно их проектировал архитектор, который черпал вдохновение из фильмов ужасов и собственных кошмаров. Высокие своды, каменные стены, покрытые странными символами, факелы в кованых подсвечниках. В общем, классический антураж для места, где учат превращать людей в жаб и варить зелья из глаз тритонов.

— Плюс сорок калорий за подъем по лестнице, — комментирует Корнелиус, сидящий у меня на плече как черный пернатый дьявол. — Правда, учитывая твою скорость, я бы скорее назвал это медитативным восхождением.

— Заткнись, — шиплю я, хватаясь за перила. — Ты попробуй таскать такую... такую...

— Тушу? — любезно подсказывает кот.

— Массу! — поправляю я с достоинством.

Первое, что бросается в глаза, когда я вхожу в Большой зал на завтрак, — все смотрят. Все. Как будто я марсианин, который приземлился на их планету и забыл надеть человеческий костюм. Сотни глаз уставились на меня с выражением, которое варьируется от жалости до плохо скрываемого веселья.

— О, смотрите, Толстопопкина проснулась, — раздается громкий шепот с одного из столов.

— Интересно, что она сегодня взорвет? — добавляет другой голос.

— Может, саму себя? — и раздается дружный смешок.

Я чувствую, как щеки горят от стыда, и впервые в жизни понимаю, что значит быть объектом насмешек. Раньше я была той, кто смеялся, а не той, над кем смеются. Это как оказаться по другую сторону сцены в театре — вдруг понимаешь, что декорации картонные, а актеры отвратительно играют.

— Не обращай внимания, — шепчет Корнелиус. — Они просто завидуют твоей... э-м... харизме.

— Какой харизме? — прошу уточнить я, направляясь к столу в углу зала.

— Ну, не каждый может привлечь к себе столько внимания, просто войдя в комнату, — философски замечает кот.

Завтрак в Академии — это отдельное испытание. Еда появляется на столах сама по себе, материализуясь из воздуха в облачках золотистого дыма. Выглядит эффектно, пахнет божественно, но каждый кусок для меня теперь — это поле битвы между здравым смыслом и отчаянием.

— Овсянка, — говорю я, глядя на тарелку с кашей. — Можно овсянку?

— Двести десять калорий на порцию, — моментально сообщает Корнелиус. — Плюс сто двадцать, если добавишь мед, и еще восемьдесят за изюм.

— А что, если я буду есть без всего? — спрашиваю я с надеждой.

— Тогда ты будешь выглядеть как самый грустный человек в зале, — отвечает кот. — Что, кстати, недалеко от истины.

Я беру ложку — и даже она кажется неподходящей для моих пухлых пальцев — и пытаюсь есть незаметно. Но когда ты размером с небольшой автобус, незаметность — это примерно как попытка спрятать слона за фикусом.

— Анабель! — раздается голос за моей спиной.

Я оборачиваюсь и вижу девушку с вьющимися рыжими волосами и веснушками на носу. Она выглядит дружелюбно, но в ее глазах читается та особая жалость, которую люди испытывают к бездомным щенкам и неудачникам.

— Привет, Милли, — отвечаю я, удивляясь тому, что каким-то образом знаю ее имя. Видимо, память Анабель осталась вместе с телом.

— Как дела? — спрашивает Милли, садясь рядом. — Ты вчера пропустила ужин. Мы волновались.

"Мы" — это еще двое студентов, которые подсаживаются к нашему столу. Парень с длинными черными волосами и девушка в очках, толстых как донышки бутылок. Они выглядят как официальный комитет по опеке над местными неудачниками.

— Познакомься, — говорит Милли, — это Себастьян и Эвелин. Мы... э-м... мы своего рода клуб.

— Клуб чего? — интересуюсь я.

— Тех, кого не приглашают на вечеринки, — честно отвечает Себастьян. — Неформальное объединение изгоев и чудаков.

— Плюс пятьдесят калорий за нервное напряжение, — шепчет Корнелиус мне на ухо.

Я понимаю, что попала в ту самую группу, над которой я бы смеялась в прошлой жизни. Теперь я сама часть этого печального сборища людей, которых природа обделила красотой, популярностью или хотя бы базовыми социальными навыками.

— А что за клуб там? — спрашиваю я, кивая на центральный стол, где сидят самые красивые и популярные студенты академии.

— О, это элита, — объясняет Эвелин, поправляя очки. — Дети знатных семей, талантливые маги, просто красивые люди. Они не общаются с такими как мы.

— Почему? — задаю я глупый вопрос, хотя прекрасно знаю ответ.

— Потому что мы портим им вид, — с горькой улыбкой отвечает Милли. — Особенно ты, Анабель. Ты же самая бракованная ведьма в истории академии.

— Спасибо за поддержку, — бормочу я.

— Да ладно, не расстраивайся, — пытается подбодрить меня Себастьян. — У всех нас есть свои проблемы. У меня, например, заклинания работают только ночью. А у Эвелин каждое зелье взрывается.

— А у меня каждое заклинание превращается в катастрофу, — добавляет Милли. — На прошлой неделе я пыталась вызвать дождик для цветов, а затопила половину общежития.

Они смеются, и в их смехе есть что-то грустное, как у людей, которые научились шутить над собственными неудачами, чтобы не плакать.

— Минус десять калорий за смех, — сообщает Корнелиус. — Хотя в твоем случае это капля в море.

Завтрак заканчивается, и мы направляемся на первый урок. Коридоры полны студентов, и я чувствую себя как корабль, лавирующий между айсбергами. Каждый мой шаг — это стратегическая операция по избежанию столкновений.

— Базовая магия, — сообщает Милли. — Профессор Грималкинс. Он довольно добрый, но у него есть привычка использовать неудачников как наглядные пособия.

Класс базовой магии выглядит как смесь лаборатории и пыточной камеры. Столы расставлены полукругом, на каждом лежит волшебная палочка и несколько предметов для практики. Я сажусь в задний ряд, надеясь остаться незамеченной, но когда ты размером с комод, незаметность — это миф.

Глава 5

После урока базовой магии, где я превратила обычное занятие в цирковое представление с летающими столами, мы с моими новыми друзьями-неудачниками плелись по коридору как потрепанная армия после проигранной битвы. Милли утешала меня, Себастьян философствовал о природе магических катастроф, а Эвелин просто молчала, изредка поправляя свои очки-донышки.

— Не переживай, — говорила Милли в сотый раз. — У всех бывают неудачные дни.

— У меня бывают только неудачные дни, — возразила я, лавируя между толпой студентов как ледокол между айсбергами.

— Плюс тридцать калорий за пессимизм, — бодро сообщил Корнелиус с моего плеча. — И еще двадцать за тяжелые вздохи.

Я уже собиралась ответить коту что-то не очень вежливое, когда мы дошли до главной лестницы академии. И тут произошло то, что можно описать только как столкновение с кометой.

По лестнице вниз спускался парень. Но не просто парень — это было произведение искусства в человеческом обличье, живая статуя греческого бога, случайно ожившая и решившая прогуляться по нашему несовершенному миру.

Волосы платинового блонда, идеально уложенные так, что казалось, будто каждый волосок знает свое предназначение и светится собственным светом. Глаза — боже мой, эти глаза! — бирюзовые, как тропический океан на рассвете, одновременно холодные и обжигающие. Скулы, которые могли бы резать стекло, и улыбка, от которой сердца разбиваются на тысячи осколков по всему континенту.

Он двигался как пантера — грациозно, уверенно, с той особой плавностью движений, которая дается только тем, кто никогда не сомневался в своем превосходстве. Мантия сидела на нем так, словно была сшита лично богами моды, а в руке он небрежно держал волшебную палочку, как будто это был не магический инструмент, а изящный аксессуар.

Вокруг него, как планеты вокруг солнца, вращались его друзья — тоже красивые, тоже идеальные, но рядом с ним они казались лишь бледными копиями шедевра.

— О нет, — простонала Милли. — Луциан Дрейвентор.

— Луциан? — переспросила я, и мое сердце вдруг забилось так, что я испугалась — не лопнет ли оно от перенапряжения.

— Самый красивый, самый богатый и самый недоступный парень в академии, — пояснил Себастьян тоном, каким обычно рассказывают о стихийных бедствиях. — Сын древнего магического рода, гений магии, и к тому же еще и невыносимо харизматичный.

— Звучит как сказочный принц, — пробормотала я, не отрывая взгляда от этого видения.

— Скорее как сказочный принц, который знает, что он сказочный принц, — поправила Эвелин. — И пользуется этим.

Но я уже ее не слушала. Потому что в этот момент произошло немыслимое — Луциан смотрел прямо на меня.

Нет, не смотрел. Он изучал меня своими невероятными глазами, как будто я была интересной загадкой, которую стоило разгадать. И этот взгляд... Господи, этот взгляд заставил мое толстое тело забыть о своих недостатках и вспомнить, что внутри все еще живет душа, способная на безумие.

Он шел прямо на меня. На меня! Толстушку Анабель! Мое сердце превратилось в бешеный барабан, отбивающий татуировку победы.

— Внимание, — прошептал Корнелиус, — сердцебиение зашкаливает. Плюс сто пятьдесят калорий за эмоциональное потрясение.

И тут случилось то, чего я меньше всего ожидала. Луциан споткнулся.

Да-да, этот греческий бог в человеческом обличье, эта живая статуя совершенства — споткнулся о собственные ноги и полетел прямо на меня.

Время замедлилось, как в фильмах про супергероев. Я видела каждую деталь его падения: как его волосы развеваются в воздухе, как расширяются его глаза от удивления, как его рука тянется вперед в попытке сохранить равновесие.

А потом он врезался в меня.

Точнее, отскочил от меня, как мячик от стены.

Я устояла на ногах — при моих габаритах меня не так-то просто сбить с ног, — а вот Луциан полетел назад и приземлился на ступеньки с громким звуком, который эхом разнесся по всему коридору.

— Ой! — выдохнула я, протягивая ему руку. — Простите, я не хотела...

Он поднял на меня глаза, и я увидела в них удивление — в этих невероятных бирюзовых глазах, похожих на драгоценные камни. Не отвращение, не насмешку — именно удивление. Как будто он только что столкнулся с чем-то совершенно неожиданным.

— Все в порядке, — сказал он, принимая мою помощь и поднимаясь на ноги, а в его голосе послышались саркастичные нотки. — Хотя столкновение с... такой массой... это довольно неожиданный опыт.

И вот тут случилось второе чудо дня. Его рука коснулась моей.

Боже мой, что за руки! Длинные пальцы, идеальная кожа, и этот электрический разряд, который пробежал от кончиков моих пальцев прямо к сердцу. Я думала, такое бывает только в дешевых романах, но оказалось, что нет — это вполне реальное физическое явление.

— Спасибо, — сказал он, и его голос был как бархат, смешанный с медом, но приправленный ядом. — За... эффективную помощь в торможении.

— Не за что, — пробормотала я, не в состоянии отпустить его руку.

Мы стояли так несколько секунд, и я чувствовала, как весь мир сужается до этой точки соприкосновения наших ладоней. Время остановилось, звуки стихли, и существовали только мы двое — красивый принц и толстая ведьма, соединенные этим невероятным мгновением.

— Луциан! — окрикнул его один из друзей. — Ты в порядке?

Заклинание разрушилось. Луциан отпустил мою руку и повернулся к своей свите.

— Да, все отлично, — ответил он, отряхивая мантию. — Просто не смотрел, куда иду.

— Надо быть осторожнее, — сказал светловолосый парень, который явно был заместителем бога в их маленькой олимпийской команде. — Особенно рядом с... э-м... препятствиями.

Он посмотрел на меня так, как смотрят на дорожный конус — как на неодушевленное препятствие, которое мешает движению.

Щеки мои вспыхнули от стыда. Вот оно — возвращение в реальность. Я была не девушкой, которая помогла красивому парню, а препятствием, о которое он споткнулся.

Глава 6

После этой унизительной встречи на лестнице с Его Высочеством Ледяным Совершенством, Луцианом этим… Дрейвентором, кажется, так его звали, во мне закипела такая ярость, что позавидовал бы сам адский котел. Нет, не на него, конечно. На себя, любимую. Ну какая же я идиотка! Стоять, как оплывшая свеча, истуканом пялиться на этого ходячего манекена с лицом ангела и душой… ну, вы сами понимаете.

Естественно, остаток дня прошел как в тумане. Алхимия закончилась предсказуемым взрывом (кажется, я случайно добавила в котел слезу единорога вместо слюны саламандры, ну с кем не бывает?), а на истории магии я действительно проспала, умудрившись даже увидеть во сне, как Луциан падает с лестницы прямо в чан с кипящим зельем. Сны – они такие, предательские, показывают то, что ты в глубине души желаешь.

Вечером, сидя в своей убогой комнате и пытаясь запихнуть свою необъятную тушку в пижаму, которая явно была рассчитана на кого-то вдвое меньше, я чувствовала себя раздавленной. Как тот самый стол профессора Грималкинса после моего урока базовой магии.

— Плюс двести калорий за самобичевание, — как всегда вовремя встрял Корнелиус, удобно устроившись на подоконнике и с видом знатока рассматривая мои попытки справиться с предательской пижамой. — И минус пятьсот за веру в сказки о прекрасных принцах.

— Заткнись, — буркнула я, наконец-то одержав победу над непокорной тканью. — Лучше скажи, как мне перестать думать об этом… этом… идеальном подонке.

— Боюсь, это за пределами моей компетенции, — философски заметил кот, принимаясь вылизывать свою черную лапу. — Я специалист по калориям и метаболизму, а не по разбитым сердцам и розовым соплям. Хотя, могу предложить тебе низкокалорийную диету из одних лишь воспоминаний. Говорят, помогает.

Его сарказм был, как всегда, "в тему". Но я действительно не могла выбросить из головы этот мимолетный взгляд Луциана. Это презрение, смешанное с каким-то холодным любопытством… Будто я была редким экспонатом в кунсткамере, на который он случайно наткнулся.

На следующее утро, продирая глаза и с ужасом осознавая, что мне снова предстоит втискивать свою тушку в эту проклятую форму ученицы Академии Темных Искусств, я решила, что с меня хватит. Хватит быть жалкой, неуклюжей неудачницей, над которой потешается вся школа. Если этот мир решил сыграть со мной злую шутку, засунув меня в это… это тело, то я еще покажу ему, кто здесь настоящая ведьма! Пусть и бракованная.

И вот, полная решимости и с Корнелиусом, как всегда, язвительно комментирующим каждый мой шаг, я направилась в элитное крыло Академии. Туда, где обычно обитали всякие зазнавшиеся аристократы и прочие "сливки общества", включая и нашего прекрасного принца Луциана Дрейвентора.

— Плюс тридцать калорий за нездоровый интерес к чужой жизни, — пробормотал кот, когда мы свернули в нужный коридор, отличавшийся от нашего убогого крыла позолоченными дверями и ароматом дорогих благовоний. — И минус сто за самоуверенность. Боюсь, тебя там никто с распростертыми объятиями не ждет.

— А мне и не нужны их объятия, — огрызнулась я, чувствуя, как внутри нарастает какое-то странное волнение. — Мне нужно кое-что другое.

Я знала, что это глупо, что это может закончиться еще большим унижением, но я просто не могла удержаться. Мне нужно было понять, что это было за выражение в глазах Луциана. Это презрение? Или что-то еще?

И вот, проходя мимо одной из роскошно обставленных гостиных, из-за полуоткрытой двери я услышала знакомый бархатный голос. Голос Луциана. Любопытство, это моя вечная погибель, заставило меня остановиться и прислушаться.

— …да, жизнь здесь становится невыносимо скучной, — лениво протянул Луциан. — Никаких достойных развлечений. Все эти юные ведьмочки такие предсказуемые…

Раздался приглушенный смех. Кажется, он был не один.

— А как же новенькая? Эта… Толстопопкина? – спросил чей-то насмешливый голос. Я аж зубами скрипнула от этого прозвища. Ну ничего, я вам еще покажу свои "попки"!

— О, Анабель, — с отвращением протянул Луциан. — Не смешите меня. Это скорее ходячее недоразумение, чем развлечение. Она умудрилась поднять в воздух стол профессора на первом же уроке. Представляете? Какая-то неуклюжая толстуха с совершенно нулевым уровнем магии.

Мое сердце болезненно сжалось. Ну конечно, чего я ожидала? Он считал меня посмешищем. Как и все остальные.

— Ну, знаешь ли, в этом даже что-то есть, — задумчиво произнес еще один голос. — Такая… экзотика. Можно даже попробовать ее… соблазнить. Чисто ради развлечения.

Я замерла, как громом пораженная. Соблазнить меня? Этот надменный красавчик считает меня настолько ничтожной, что готов использовать меня просто как игрушку?

— Ты серьезно, Теодор? — с сомнением спросил Луциан. — Соблазнить эту… эту гору? Да это же смешно!

Раздался дружный хохот. Я чувствовала, как по щекам начинают катиться слезы обиды и ярости. Вот оно, настоящее отношение. Никакой жалости, никакого сочувствия. Только презрение и желание развлечься за мой счет.

— А почему бы и нет? – азартно произнес Теодор. — Спорим на тысячу золотых, что ты сможешь добиться ее благосклонности до весеннего бала? Два месяца – более чем достаточно, чтобы влюбить в себя даже такую… непримечательную особу.

Тысяча золотых! Они спорили на меня, как на какую-то вещь! Как на мешок картошки! Ярость во мне достигла точки кипения.

— Ты думаешь, это возможно? – с сомнением протянул Луциан. Но в его голосе уже звучал какой-то азарт. – Она же совершенно… не в моем вкусе.

— Именно в этом и вся соль, — усмехнулся Теодор. — Это будет настоящим испытанием твоего мастерства, Луциан. Докажи, что ты способен очаровать кого угодно. Даже самую бракованную ведьму Академии.

Наступила напряженная тишина. Я затаила дыхание, ожидая ответа Луциана.

— Ладно, — наконец произнес он с ленивой усмешкой. — Я принимаю твое пари, Теодор. Тысяча золотых – неплохая награда за столь… необычное развлечение. Но предупреждаю: если я выиграю, ты будешь месяц прислуживать мне на завтраках.