Ведьма. Пока смерть не разлучит нас

Пролог. Тот, кто ищет демонов

Дом был красивым — ухоженный фасад, ровный зелёный газон, цветы в окнах. Внутри царил идеальный порядок: ни пылинки, ни пятнышка, ни одного случайного предмета. Стены окрашены в тусклый бежевый цвет — нейтральный, словно выбранный из страха оскорбить чей-то вкус. На полках аккуратно расставлены фарфоровые фигурки ангелов и книги религиозного содержания. В комнате чувствовалась не жизнь, а демонстрация порядка — будто здесь проживали не люди, а образцовая иллюзия верующей семьи.

Если бы демон и правда был здесь, он бы умер от скуки. Или от эстетического шока.

Хозяйка, женщина около сорока лет, двигалась почти бесшумно. В каждом шаге — выученная сдержанность. На лице — маска вежливости. Не человек, а экспонат на этой абсурдной выставке. Её муж стоял у окна спиной к нам, с руками, сцепленными сзади. Он производил впечатление человека, который считает молчание добродетелью, а каждый лишний вздох приравнивает к богохульству. Живой памятник собственному упрямству.

Томас, мой напарник, переминался с ноги на ногу. В этом доме он выглядел слишком живым. Молодой, нервный, будто его присутствие само по себе нарушало установленный баланс. На его фоне всё вокруг казалось ещё более искусственным.

— Спасибо, что приехали, отец Кайл, — голос женщины был ровным, в нём звучала натренированная благочестивость.

Я уже слышал такие голоса — в исповедальнях, на похоронах, после воскресных служб. Все они хотели сказать что-то другое, но не могли себе позволить. Потому что «другое» плохо вписывается в христианскую упаковку.

Я кивнул и внимательней осмотрел комнату. В ней всё было до неприличия правильно. Обивка дивана — гладкая, ковёр не сбился ни на миллиметр, Библия на столике — строго по центру. Ни одной личной вещи ребёнка. Ни фотографий, ни тетрадей, ни даже ручки на видном месте. Всё говорило о том, что здесь живёт порядок, а не девочка. Скорее всего, её следы стирают раньше, чем она успевает уйти из комнаты.

— Сначала мы решили, что это подростковое, — сказала женщина, присаживаясь на край дивана. — Она стала молчаливой, отстранённой. Потом начала говорить странные вещи. То, чего не могла знать.

Я отметил, как муж при этих словах даже не дёрнулся. Только чуть сильнее сжал руки за спиной. Настолько, что побелели костяшки пальцев. Типичный отец: лучше умереть, чем признать, что у тебя есть чувства. На исповеди, может, и расплачется, но не при живых людях.

— Потом появились другие симптомы, — продолжила она. — Шёпот. Судороги. Она начала писать что-то. На латыни. Мы — верующие. Мы знаем, как звучат молитвы. Это... что-то иное.

Она протянула мне несколько листов, и я молча взял их. Бумага дешёвая, в клетку, исписанная плотно и с нажимом. Латынь — если это можно так назвать — была искажена до неузнаваемости. Ошибки в каждом слове. Неправильные окончания, нелепые сочетания, грубые смысловые перекосы.

Если бы демон так писал, его бы ни за что не выпустили из преисподней, чтобы не позорил весь инфернальный род.

Мне всё уже было понятно. Классическая реакция. Бред как способ уйти от внутреннего конфликта. Банально, но работает. Причина пока не очевидна, но для меня она и не имеет значения.

И всё же я задал вопрос, который должен был прозвучать раньше:

— До того, как вы обратились в церковь, вы показывали её специалисту? Психиатру, или хотя бы педиатру?

Женщина вздрогнула, как от пощёчины.

— Нет, — ответила она после паузы. — Мы решили, что это… духовное.

Конечно. В этом доме всё духовное, даже симптомы.

— Ясно.

А ещё яснее, что церковный чиновник, выдавший разрешение на обряд, не утруждал себя проверкой.

Женщина указала на бутылку, стоящую на подносе:

— Это святая вода. Приход благословил. Но она начинает кричать, когда мы заходим с ней. Говорит, что сгорит. Мы не знаем, что делать.

Я взял бутылку, открыл крышку. Потом подошёл к раковине и вылил. Женщина вздрогнула, а вот муж не обернулся, хотя я был уверен, что ему подобное точно не по нраву. Но спорить никто не решился. Потому что экзорцисту не перечишь. Даже когда он выливает святую воду, как вчерашний суп.

— Всё в порядке, — сказал я. — Мы сделаем, как нужно.

Я наполнил ту же бутылку холодной водой из-под крана.

— Комната наверху, — впервые заговорил отец.

— Мы поднимемся сами.

Томас последовал за мной. Он шёл с видом ученика на первом причастии. На лице — вся гамма неопытного идеалиста: сочувствие, плохо скрываемое любопытство и страх облажаться.

Я шёл спокойно. Всё уже было ясно. Демона здесь нет. Только девочка, которая не получила вовремя квалифицированную помощь и сама не знала об этом. Опять.

На втором этаже было прохладнее из-за распахнутого окна в конце коридора. Я толкнул приоткрытую дверь в комнату, и мы с Томасом вошли.

Спальня девочки была... такой же стерильной, как и весь дом. Стол у окна. Стул. Кровать. Ни плакатов, ни цветных подушек, ни даже подростковых книг. Только стопка одинаковых тетрадей, аккуратно выровненных, и старая Библия.

Сама девочка лежала на кровати поверх покрывала. Худощавая, лет двенадцати, с острыми локтями и коленями, руки прижаты к груди, ногти обломаны, губы покусаны.

— Он пришёл... он рядом... — прошептала она.

Голос был искажён, но не демоном. Психосоматика может быть куда страшнее, чем всем кажется. И для ушей верующих это, конечно, звучало как официальный диагноз — одержима.

Я не стал ничего говорить. Лишь открутил крышку бутылки и сделал пару шагов вперёд.

Брызнул на лоб. Пара капель, не больше.

Реакция была мгновенной. Девочка вскрикнула, выгнулась, забилась — не театрально, а так, как бьётся зверёк, зажатый в угол. Плечи её дёрнулись, губы задрожали. Она зашептала что-то сбивчивое, ломаное, бессвязное.

Я наблюдал спокойно. Томас — нет.

— Пресвятая Дева Мария… — прошептал он. — Но ведь... это же была обычная вода.

Я посмотрел на него. Глаза Томаса были полны ужаса, но ещё больше — растерянности. Он искренне хотел понять.

Глава 1. «И жена облечена была в порфиру и багряницу...» (Откр. 17:4)

Полдень был светлым, почти болезненно ясным. Солнце лезло в глаза без зазрения совести, а небо над головой было таким ровным и безукоризненно синим, что напоминало нарисованную декорацию.

Городок назывался Сент-Грейсвилл — «Святая благодать» — громкое заявление для места, где понадобился экзорцист. Население — около пяти тысяч, если верить табличке, выцветшей от солнца и времени. Я не верил. Таблички всегда врут. Люди постоянно умирают, уезжают, исчезают, а цифры остаются.

Дома стояли в шахматном порядке, покорно следуя прихотям градостроителя с обсессивным расстройством. Пастельные фасады — лимонные, небесные, мятные — с белыми ставнями, свежей штукатуркой и кропотливо вычищенными газонами. Узкие улицы, залитые золотым светом, обрамлялись одинаковыми деревьями: не слишком пышными, чтобы не затеняли витрины, и не слишком чахлыми, чтобы не портить эстетику. Машины припаркованы аккуратно, по линеечке, как детские игрушки после уборки. Даже собаки казались игрушечными: не лаяли, не рвались с поводков, просто послушно шли рядом с хозяевами.

Городок будто существовал исключительно ради открыток об идеальном месте жительства, в котором даже дьявола крестили бы, одели в белый свитер и отправили читать лекции о семейных ценностях.

— Красиво здесь, — сказал Томас, когда мы въехали на главную улицу.

Я посмотрел на него краем глаза. Он сидел, как всегда, прямо: спина ровная, руки на коленях, взгляд вперёд. Тёмные волосы аккуратно причёсаны, воротник безупречно застёгнут. Прямо иллюстрация образцового католического священника, если бы не лёгкие синяки под глазами.

Мы провели вместе три месяца — шесть городов, шесть домов, шесть историй, ни одного чуда. Томас, как и положено новобранцу, помогал молча и покорно, в нужный момент подавая кадильницу, молитвенник, облачение — как оруженосец подаёт меч. И в каждом случае он с завидным упрямством старался видеть что-то значимое: искру веры, след зла, проявление высшего.

Наверное, я бы позавидовал такому отношению к миру, если бы мог.

— Словно ангелы присматривают за этим местом, — добавил он, всё ещё глядя в окно.

Я кивнул с лёгкой улыбкой, как должен был кивнуть пастырь — тепло и ободряюще.

— Есть места, где легче дышится, — сказал я. — Может, и правда кто-то сверху приглядывает.

И пусть весь мой вид говорил о спокойной уверенности, о принятии, о тихой надежде, которую несёт с собой каждый служитель — внутри я ничего не чувствовал. Ни надежды, ни веры, ни утешения от этой вылизанной пастели.

И это был не кризис веры, потому что у меня не было самой веры в привычном смысле. Я выбрал её, как выбирают метод лечения: холодно, осознанно, рационально. Как систему, в которой всё объяснено, расставлено по местам и прописан каждый шаг. Ведь когда внутри нет компаса, приходится чертить карту вручную.

А у меня его нет, ведь я — психопат. Не в романтическом, киношном смысле, а в клиническом. У меня нет сочувствия. Нет настоящего страха. Нет интуитивной жалости, о которой говорят в книгах. Я не чувствую, но я научился выглядеть так, будто чувствую. И чаще всего этого хватает.

У меня настолько хорошо выходит играть эту роль, что никто даже не догадывается о пустоте, что живёт внутри меня. Лишь иногда я снимаю эту маску, позволяя себе не отвлекаться на игру в нормального человека — в моменты экзорцизма, когда важно не допустить ни одной ошибки. Но даже тогда они не видят, что за этой выверенной сосредоточенностью стоит не Бог, а пустота, натренированная повторять его имя с нужной интонацией.

— Осторожно! — внезапно закричал Томас.

Я ударил по тормозам с тем спокойствием, которое вырабатывается после пары сотен часов, проведённых лицом к лицу с человеческим безумием. Машина дёрнулась и встала как вкопанная, в каких-то полутора метрах от женской фигуры, вышедшей из-за стоявшего у обочины автомобиля.

Чёрная майка, потёртые джинсы, множество украшений, кроксы и волосы, нелепо розовые, цвета клубничного мороженого. Она шла по проезжей части, словно весь мир был тротуаром, а машины — декорацией. Ни спешки, ни беспокойства, лишь лёгкое покачивание и глуповатая, отрешённая улыбка.

Пьяна. Без сомнений.

В любом другом случае я бы задумался: что должно было случиться в этом картонном городке, чтобы кто-то напился до полудня? Но в этот раз мне не пришлось додумывать. Я уже знал.

Ведьма.

Кажется, впервые в жизни я не мог отвести от девушки своего взгляда. Ведь наконец я встретил то, что искал так долго. Я чувствовал, что ей, как и мне, подвластна магия. И что магия эта была дарована ей далеко не Господом.

Она не обернулась. Просто дошла до тротуара, вошла в магазин и исчезла, словно ничего не произошло.

Настоящее зло. Не фантом, не подделка, не психоз, не невроз, не истерика, не ребёнок, сломанный воспитанием, не женщина, забытая семьёй, не старик с манией величия, называющий себя сосудом Божьим. Всё это я уже видел и почти поверил, что иного и не встречу.

И вот она здесь. Пьяная, розововолосая, неуместная. Я почувствовал её так, как никогда не чувствовал никого и ничего в своей жизни. Как если бы на месте, где долгие годы была темнота, внезапно включили свет.

Я ощущал её своим даром. Тем самым, что притупился от бесконечного ожидания, от рутины, от ложных тревог, от симуляций, придуманных теми, кто хотел быть одержимым, чтобы наконец стать важным. Этот дар молчал годами. Я почти поверил, что с ним было что-то не так. Или со мной. Или с миром.

И вдруг он ожил.

— Она могла погибнуть, — тихо сказал Томас, всё ещё глядя на стеклянную дверь магазина, за которой исчезла розововолосая фигура. — Мы должны... Мы не можем просто уехать.

— Ты прав, не можем, — пробормотал я, не уточняя, по какой именно причине.

Больше всего мне хотелось бросить всё — выйти из машины, забежать в тот магазин, перехватить её за локоть, заглянуть в глаза и понять, что она такое на самом деле. Сердце, обычно работающее как тихий метроном, теперь стучало чуть быстрее, и это раздражало.

Глава 2. «...и дам ему звезду утреннюю» (Откр. 2:28)

Теперь я должен был покинуть комнату, поговорить с Томасом, узнать об этой ведьме у отца Джона и мисс Хейл, расставить всё по полочкам и составить план. Как всегда. Спешить в этом деле было уже некуда — девочка умерла, и хуже ей точно не станет.

— Я вспомнила, — сказала внезапно Лили, словно чувствуя, что я хочу уйти. — Он просил обязательно передать Иветте послание.

Её голос оставался всё тем же: хрипловатым, ровным, абсолютно без эмоций.

— Он? — спросил я, отложив пока что дальнейшие планы. — Кто он?

— Мужчина. Он пришёл, когда было темно. Сначала я только слышала его, а потом появился свет, и я увидела, что он стоит около моей могилы. Он помог мне выбраться из неё.

И Лили, впервые моргнув, медленно и чётко произнесла:

— «Скажи Иветте: я нашёл то, что она любила, и вернул».

Послание. Ведьме. Но от кого? Почему этот мужчина не скажет всё сам, зачем нужен посланник в виде мёртвой девочки?

— Он говорил что-нибудь ещё?

Лили покачала головой.

— А как он выглядел?

— Высокий, — произнесла девочка. — Немного похож на папу.

Ответ был слишком абстрактным. Впрочем, всё равно информация оказалась полезной. Кем бы он ни был, выглядел этот мужчина как обычный человек. Никаких рогов, крыльев, свечения, красных глаз или копыт. Или розовых волос.

«Я нашёл то, что она любила. И вернул».

Фраза, произнесённая детским голосом, не отпускала. Не потому, что в ней было что-то особенно таинственное — наоборот. В ней всё было слишком просто.

Что обычно ожидаешь услышать в подобной ситуации? Угрозу, проклятие, пророчество, а тут... Такое сообщение вполне можно было отправить просто в мессенджере, а не воскрешать ради этого ребёнка.

Именно это и настораживало.

С точки зрения теологии, подобные деяния подпадают под несколько категорий. Либо чудо — то есть прямое вмешательство Бога. Либо знамение — событие, через которое Бог указывает на Себя Либо искушение, то есть действие дьявола, направленное на подмену веры. Либо — вмешательство сторонней воли, не отнесённой ни к добру, ни ко злу, но всё же обладающее силой. Иными словами: магия.

Первый вариант я уже отбросил. Бог не действует в тени, через уста мёртвого ребёнка, с фразами вроде «я нашёл то, что она любила».

Второй — маловероятен. Знамения чаще указывают на Бога, и мне почему-то не верилось, что Господь захотел, чтобы его воля передавалась людям через начавший разлагаться оживший труп.

Третий — более вероятен, но с оговорками. Искушение обычно апеллирует к желаниям. Стремится соблазнить человека и отвести от Бога. Но искушать ведьму, которая уже давно отвернулась от Господа? Просто нелепо.

Значит, остаётся четвёртый вариант: человек, обладающий силой, которую церковь называет оккультной и осуждает. Маг. Колдун. Как и сама ведьма.

Хотя был ещё и пятый... Главный из падших. В теории — возможно. На практике — вряд ли. Он не стал бы воскрешать одного ребёнка ради послания ведьме.

— Ты раньше уже видела его? — задал я ещё один вопрос Лили.

— Нет.

Значит, знакомы они не были. Возможно, он даже был родом не из этого городка. Но почему тогда выбрал именно её? Случайность? Могила была с краю? Более свежий труп? Или...

Какая-то странная мысль крутилась у меня в голове, но я никак не мог поймать её. Я стал ещё раз проходиться по фактам, которые только что узнал, чтобы понять, за что моё подсознание цепляется.

Ведьма с розовыми волосами и ящиком алкоголя. Девочка, за которой она присматривала. Может, потому она сейчас и пьёт? Оплакивает невинную душу, которая ушла так рано? Она привязалась к этой девочке?..

Вот оно!

«Я нашёл то, что она любила. И вернул».

Неужели Лили не просто та, что передаст послание? Неужели она и есть «подарок» ведьме? Та, которую она полюбила. И которую ей вернули, хоть она этого ещё не знает.

— Мне нужно к Иветте, — внезапно сказала Лили и довольно бодро для трупа спрыгнула с кровати.

Я замер.

Не потому, что мёртвое тело сделало резкое движение — к этому я, в общем, был готов, — а потому, что в этом движении не было зловещей неестественности. Она двигалась живо и обыденно.

Томас же охнул и отшатнулся. Задел плечом косяк и выронил молитвенник, который с глухим стуком приземлился на пол. Руки у него дрожали, лицо стало мертвенно бледным.

— Подожди, Лили, — сказал я спокойно, вставая. — Ты не можешь пойти к ней.

— Почему?

Потому что ты мёртвый ребёнок, которого здесь быть не должно. Потому что мы не знаем, кто и зачем оживил тебя на самом деле. Потому что ещё неизвестно, как отреагирует на это сама ведьма.

Причин было много, но будет ли хоть одна из них весомой для той, что вернулась с того света?

— Потому что так будет безопаснее, — ответил я после паузы. — Для неё и для тебя.

Она посмотрела на меня пустыми глазами мертвеца. В её взгляде не было ни страха, ни удивления, ни вообще хоть каких-то эмоций.

Таким же взглядом смотрю я на этот мир.

Разница лишь в том, что я умею прятать его под маской нормального человека, а она — нет. Да ей это и не нужно.

— Давай мы привезём Иветту сюда, как тебе такой вариант?

Она кивнула. Медленно, без энтузиазма, но и без сопротивления — словно всё, что происходило, было ей глубоко безразлично, если цель в итоге будет достигнута.

— Хорошо, — сказала она. — Только... скажите ей сразу, что здесь я.

Её голос оставался всё ещё таким же хриплым и безжизненным, но эта лёгкая заминка... Лили помнила, как на её возвращение отреагировали родители. Испуг, обморок, попытки прогнать. Она всё помнила, и это задевало её.

Да, она была мёртвой, от неё пахло разложением и сырой землёй, а взгляд и голос пугали нормальных людей до дрожи. Но она всё равно оставалась маленькой девочкой, от которой отвернулись самые близкие люди. И она не хотела увидеть, как от неё отворачивается ещё и ведьма.

— Не волнуйся, мы предупредим её, — заверил я Лили, ведь на самом деле собирался это сделать.