Ведьма понарошку

Глава 1

Боженьки-супруженьки, как же страшно жить, когда ты и так сиротинка горькая, а тут еще единственная тетка твоя померла. И жалко мне очень тётку Агнеху, а себя еще жальче, это же мне, бедной, теперь и поплакаться на жизнь свою горькую некому будет. Раньше, бывалочи, к тётке придешь, а она чай с травками заварит, медок на стол поставит, пирожок из печи достанет, выслушает, по голове погладит, совет даст. Скажет, зря ты, Ивушка (Ивушка – это я, Иванка, значит), расстраиваешься. Ты у меня умница и красавица, а те, кто обижают тебя – жабы болотные, хочешь, я им сейчас бородавок на все нежные места наколдую? Тётка Агнеха у меня ведьма была, самая настоящая. К ней даже из самых столиц пёрли, и конные и пешие, чтобы тётка слово заветное пошептала, травок волшебных дала, болезнь вылечила, беду отвела. Ну а я что, я же добрая душа, пирожком да медком утешусь и рукой махну – да пусть без бородавок живут, тёть. И уж как я об этом теперь жалею, как жалею, что на бородавки не соглашалась! Потому что только весть горькая пришла, мачеха меня сразу из дома выгнала. Раньше-то тёткиного гнева боялась. Хватит, сказала, дармоедку рыжую кормить. Отпугиваешь ты женихов от Марьяны, уходи. А я что? Я и не отпугивала я вовсе. Сидела себе на лавочке, вишенки ела, разве виновата я, что одна косточка вишневая в глаз марьянкиному жениху попала? Нет в том моей вины! А в другой раз и вовсе смешно было, ну подумаешь, перепутала я начинку для пирога – так это только потому, что была вся в печали от болезни родной тётки. Добром же мачеху просила: отпустите, выхожу тётку, на ноги поставлю, сразу вернусь! Не отпустили… Кто к смотринам дом убирать будет, угощение готовить будет? Ну я и приготовила. Две миски рядом стояли. Одна с мясом и огурчиками солеными для пирога. Другая с закисшими грибами, чтобы поросям кинуть. Ну попутала с тоски, так это слёзки горькие глаза мои застилали, ну гости-то все равно ели, ели и нахваливали, как пряно да сочно, но потом да, потом в нужник побежали. Да так прытко, так резво – любо-дорого посмотреть! После этого мачеха меня со двора и выставила, без ничего, считай, с одной котомкой в руках. Все, что в сундуках было припасено, батюшкой скоплено мне на приданое, все Марьянке досталось, нет в жизни этой справедливости. Ну и пошла я, ветром гонимая, солнцем палимая, до родной тётушки, думала хоть попрощаться и благословения попросить, а все одно не успела. Померла тётка Агнеха и дом пустым теперь стоит, грустно ставнями поскрипывает. Осиротели мы с ним, значит.

- Эй, девка, ты что здесь делаешь? Кто такая будешь?

Пока я стояла у порога тёткиной избы да слезы роняла, подошёл ко мне мужик, и смотрит, главное, так зло, что у меня аж мурашки по спине туда-сюда забегали.

- Я, - отвечаю, - дядечка, Агнехина племянница. Пришла вот…

И улыбаюсь жалостливо. И косу рыжую тереблю – не обижайте, дескать, сиротку, богов-супругов побойтесь.

А он:

- Я, - говорит, - тебе не дядечка, а староста деревенский, купец второй гильдии Димитро Копыто. Негоцианты мы, значит.

- Что ж, - вздохнула я, - бывает. Вы не огорчайтесь, нынче все вылечить можно.

- Прям вот все? – спросил недоверчиво, а я уж и дверь в теткину избу открыла, и чихнуть успела, откуда ж столько пыли-то накопилось!

- Не лечится только человеческая глупость, - наставительно ответила я, спасибо тётке за науку.

- Надо же… То есть ты тоже ведьма? Это хорошо. Это нам нужно. Госпожа Агнеха говорила, что новая ведьма придет. А не молода ты для энтой науки?

- Так, дядечка, мне под сотню лет уже, - вру я. – Это я выгляжу молодо потому что травки нужные пью и заветные слова на месяц растущий и убывающий шепчу.

Зачем вру? Ой, не знаю, натура у меня такая, как что скажу, а потом жалею. Испугалась я, наверное, что попрет меня этот староста из деревни. Может, на дом моей тётки у него уже пяток желающих. А мне тогда куда идти, сироте?

Староста головой покачал, посмотрел на меня эдак уважительно, я даже приосанилась под его взглядом.

- Ну, коли так, то оставайся, хозяйничай. Звать-то тебя как?

- Иванкой, добрый человек.

- А вот, госпожа Иванка, мне бы зелье от спины, спину прихватывает.

- В полнолуние приходите, будет вам зелье.

- Так сегодня как раз полнолуние, - опешил староста.

- В следующее!

- Дык…

Я в дом шмыгнула и дверь за собой закрыла. И засов, на всякий случай, задвинула. А то вдруг ломиться начнет? Огляделась и снова слезы потекли да в носу защипало. Дом и правда, как сирота был, родной матушкой покинутый – пыль по углам, на столе сушеные травы какие-то раскиданы, на полках горшки да склянки пылью покрылись. Печка холодная. Ну, раз мне тут жить, так надо за работу приниматься, работа она любую печаль вылечит. Так что слёзы я вытерла, метлу в руки – и вперед. Воды натаскать, перемыть в доме все, оконца протереть до блеска. Паутину с углов собрать. Травы сушеные выкинуть, один чих от них да сор. С банками и склянками вообще смешно и страшно, прежде чем выбросить, надо же в каждую заглянуть, а вдруг там что-то ценное? А если не ценное, вдруг выскочит и укусит? С другой стороны, может, тётка Агнеха пару монеток припрятала на черный день, так у меня сейчас день самый что ни на есть черный! В общем, сняла все с полок и давай порядки свои наводить. Один горшочек открываю - там слизь какая-то. Выбросила в огород от греха подальше. В другом семена. Ну, с семенами я знаю, что делать, на грядку их высыпала, захотят – взойдут. Так и хозяйничала до самого вечера. Зато чисто в избе сразу стало, просторно. Печь бы еще побелить, ну да подождет это, одним днем все не управить. А тут уже и вечер наступил. Помолилась я богам-супругом, сухарик последний из котомки догрызла, умылась и спать легла.

- Спасибо, - говорю, - тётка Агнеха за доброту твою, всегда ты меня, сироту, ласково принимала, уму-разуму учила. Век тебя не забуду.

Глаза закрыла и уснула тут же, а как не уснуть? От Больших Белок, где когда-то мы с отцом жили, а потом с мачехой и Марьяной, до Подковы, деревни, где тётка Агнеха ведьмовала, день пути, если ножками идти. Люди добрые, конечно, помогали путь скоротать, на телегах подвозили, но все равно, умаялась я. Есть, правда, хотелось, но в доме ни крошки съестного не нашлось, а мне не привыкать голодной спать ложиться. Ничего, утро вечера мудренее. Солнышко взойдёт, птичка еду найдёт.

Глава 2

- Кто там? – спрашиваю.

Ну, судя по всему, спать ночами мне не доведется, привыкать надобно. Ходят и ходят.

- Это я, Беляна. Впустите, госпожа ведьма, будьте добренькой!

Добренькой мне быть не хотелось, а хотелось спать, но, с другой стороны, обживаться на новом месте тоже надо. Назвалась ведьмой – жди гостей. Открыла я, значит. На пороге девица стоит, вся как осиновый лист трясется, даже жалко ее стало. Как будто сейчас страшная ведьма проглотит ее вместе с котомкой... Кстати, а что там, а котомке? Все же тётка Агнеха хорошо деревенских выучила, к ведьме на порог с пустыми руками не ходят, и правильно делают!

- Ну входи. Что надобно тебе, девица?

- Помогите, госпожа Иванка, сил моих больше нет, люблю его больше жизни, а он на меня даже не смотрит!

Я головой-то киваю, а сама думаю, что где-то я это все уже слышала.

- И кто же он?

- Воевода наш молодой, Лют!

Тут мне, по правде сказать, смешно стало, но я ничего, сижу строгая такая, суровая даже.

- Помогите, госпожа ведьма!

И котомку развязывает, а в котомке горшочек.

- Мёд это, с батюшкиной пасеки, не побрезгуй, матушка.

«Какая я тебе матушка», – чуть не рявкнула я. Ну что же делается это, люди добрые, да Беляна эта еще постарше меня будет, мне только-только восемнадцать годочков исполнилось, а ей, поди, все девятнадцать уже, а то и двадцать! Но мёдом я, конечно, не побрезгую, очень чай с медком уважаю, и пышки, чтобы в медок их, горяченьких, и в рот, в медок – и в рот. Аж в животе заурчало, как представила себе это. У мачехи разлюбезной пышек с медом, конечно, я не едала, и не в том дело, что она бы для меня пышку пожалела (а пожалела бы), просто она и Марьянку, дочку свою, тоже в черном теле держит, на капусте да морковке, да еще в корсеты затягивает. И сама такая же. Думается мне, поэтому они и злые. Озвереешь тут, на капусте с морковкой, чай не кролики мы. А вот тётка моя Агнеха чудесные пышки пекла и меня научила. Это, говорила, не беда, Ивушка, что колдовского дара у тебя нет, это полбеды. Беда если неумехой безрукой вырастешь.

- Спасибо, девица, - важно отвечаю. – За подарочек. Помогу твоему горю. А какой приворот тебе надобен?

- А какие, - спрашивает, - бывают?

Ну, вдругорядь врать куда сподручнее, так что я ей быстренько напела и про любовную сухоту, и про страсть неземную, и брак законный. Смотрю, а у Беляны глазки затуманились, щечки зарумянились и дышит так тяжело, грудь ходуном ходит – ух, ух!

- Ой, матушка, ой ведьмушка, давай на любовную сухоту! Сроду мне никто стихов не читал, песен любовных не пел, очень послушать хочу!

- Ой трудное ты колдовство выбрала, дева!

- Так я вам еще медку принесу, и маслица сливочного!

- Завтра приходи, - милостиво кивнула я. – Сделаю тебе все что надобно.

Беляна ушла, а я спать не могу, с боку на бок ворочаюсь, все о пышках с медком думаю. Не выдержало сердечко девичье, встала и давай тесто заводить, а потом печь топить. Кто не спит, точно скажет – ведьма зелья свои варит. Ну и пусть говорят. Надо бы хоть кота черного себе завести, чтобы посолиднее выглядеть.

К рассвету у меня пышки в печи стояли и пахли на всю деревню, поди, потому что к тому времени как я пышки вынула, медку в блюдце налила, чай в кружке нарядной на стол поставила, на пороге без стука сам Лют-воевода нарисовался. И вот с одной стороны, на такого красавца посмотреть приятно, всем хорош, и лицом и статью, с другой стороны как-то тревожно сразу, да и про свидетельство я забыла, а все из-за него, из-за воеводы! Виновата я что ли, что девицы деревенские по нему сохнут и мне ночами спать не дают?

- Утро доброе, госпожа Иванка.

- Кому-как, кому-как, воевода, - мрачно отвечаю. – Проходите, угощайтесь…

Делиться пышками я, конечно, не собиралась, но воевода так на них уставился, и, кажется, даже слюну сглотнул, ну а я что, тигра разве лютая, голодного не накормить? Думала, конечно, может откажется из вежливости, но нет, поблагодарил, за стол сел и самую румяную пышечку, на которую я уже глаз положила, цоп себе! Пришлось гостю чай наливать, мёд пододвигать, да с улыбочкой все, с улыбочкой.

- Кушайте, - говорю, - на здоровье. Медок вот еще попробуйте.

Попробовал. Чуть не половину горшочка выпробовал. Тут я поняла, что с таким гостем и голодной можно остаться, и давай наперегонки с ним пышки есть, он одну – я одну, он одну – я одну, и в мед, и чаем запить, и уже, кажется, пышки в горло не лезут, а как перестать? Наконец, воевода от стола отодвинулся.

- Спасибо, госпожа Иванка, сроду таких вкусных пышек не ел!

Ну, у меня сердце и растаяло от такой похвалы, каждой хозяйке приятно, если её труды хвалят.

- Рада, - говорю, - угодить. Если вы только за пышками заходили, так пойду я? Мне еще огород полоть, дрова колоть, дел много!

- Не убегут дрова, - отвечает. – Дело у меня к вам есть. Вчера на рынке вы говорили, что краденное найти можете.

Ох, боженьки-супруженьки, язык мой без костей. Главное, не со зла же я вру, и не ради корысти какой! И что делать мне теперь? В ножки воеводины падать и признаваться, что никакая я не ведьма? Вот он обрадуется! Сколько там штраф? Десять золотых монет? Где ж я такие деньги возьму! Нет, придется до конца притворяться. Давай, Иванка, не бойся, тебе терять все равно нечего.

- Может, и могу. Но сложное это колдовство, сложное…

Воевода эдак ручкой небрежно махнул, дескать, избавьте меня от подробностей.

- Это уже ваши ведьмовские дела. Мне главное, чтобы результат был. Поможете найти пропажу я в долгу не останусь.

- Это, что ли, два отреза шелка лазоревого? – проявила я смекалку.

- Да. Браслет серебряный в виде змейки, с одним изумрудным глазком, и бочонок вина красного, заграничного, на бочонке печать сургучная, зеленая, потому как дорогое оно. Мальвазией зовется.

- Так вино, поди, выпили уже…

- Может, и выпили, - воевода поднялся из-за стола. – А ваше дело все равно найти. Потому как за все товары уже уплачено, да не кем-то, а самим боярином Озаром. Да вот еще что, скажите, госпожа ведьма, что это такое я сегодня утром у себя на пороге нашел?