Ведьма, я твой Неждан!

Глава 1.

Наше село называется Заповедное. Не потому, что здесь что-то особенное берегут, а потому что с одной стороны – река Сонная, тихая и мутная, а с трех других – обступил нас Великий Лес, старый как мир.

Село живет своей жизнью, прочной и неспешной, как телега, нагруженная камнями. Дым из труб, мычание коров, бабьи пересуды у колодца – все это как будто вдалбливают в землю, чтобы на века. А я тут – как одуванчик посреди капустной грядки. Не на своем месте.

Зовут меня Рада – Рада Никитична. Недавно восемнадцать лет стукнуло. А смотрюсь в лужу – и вижу ту же неказистую каланчу, что и в пятнадцать.

Высокая, худая, как жердь, волосы черные и вьющиеся, но отчего-то вечно растрепанные, будто я только что продиралась сквозь бурелом. Лицо бледное, глаза серые – на деревенскую девку ни капли не похожа, должна бы румянцем пылать. А на левой щеке родинка мелкая, точно грязь прилепилась, пытаются стереть. Не оттирается.

Осталась я сиротой лет в десять. Родителей скосила весенняя горячка, скорые были похороны, а я осталась на попечении бабки, Матрёны-знахарки. Все в селе её побаивались, а меня с тех пор и вовсе стороной стали обходить – грех, мол, заразный. Бабка через пару зим к предкам ушла, а я в ее избушке на отшибе и осталась. Сама по себе.

Лес ко мне терпим, а вот село... Иногда мне кажется, что я здесь – как та самая крапива посреди ромашкового поля. Все знают, что жжется, но терпят, потому что «ну, выросла же уже, куда деваться». Баба Яга, нынешняя травница, шикает на меня, как гусыня, стоит мне приблизиться к ее огороду с целебными травами. Мол, «нечисто ты, девка, колдуешь!». А я и не колдую по-настоящему! Не умею. Только вот никто этого не знает. Все думают, что ведьма я потомственная, способная дождь вызвать, урожай спасти, любимого приворожить, да проклятие наслать. А колдовство мое часто боком выходит не решая, а усугубляя ситуацию. И каждый раз страдает от этого бедный сосед мой – Неждан.

Так и сидела я на своем крылечке глядя на то, как Неждан свой забор чинит. Опять. В прошлый раз, когда я пыталась помочь его корове от малокровия, его сарай... ну, он не то чтобы развалился. Он просто лег. Набок. А забор, который он ставил неделю,в одно прекрасное утро решил, что он — живая изгородь, и пустил корни.

Смотреть на него было и больно, и притягательно. Он двигался так уверенно, его руки знали каждую зазубринку на бревнах. Вздохнула, проследив за его руками. Дразнили его с самого детства за имя его, смеясь каждый раз при его появлении, мол, «Неждан – не гадан», словно одних неприятностей от меня ему было мало. Все конечно списывали его неудачи на то, что дом его недалеко от моего стоит. Только вот неприятности его достигали независимо от того, в какой части деревни он был. В итоге, сделали вывод – «проклят» местной ведьмой, то есть мной. Сам он, конечно, в это не особо верил, но все же понимал, что все его неудачи со мной связаны.

Подперев щеку ладонью, задумчиво оглядела его с ног до головы. Девятнацать лет от роду, высокий, но не богатырь,а жилистый, весь какой-то прочный и упругий, как корень векового дуба. Волосы у него цвета спелой пшеницы, выцветшие на солнце, а глаза – медово-карие, теплые. И лицо миловидное, с бледными веснушками, будто кто-то золотую пыльцу на него сверху посыпал.

Красивый парень, скажете? Только вот девушки его стороной обходят. Не потому что не видят, а потому что с ним вечно что-то случается. То на его сарай молния с ясного неба грохнется, то его телега сама собой развалится посреди ровной дороги, то забор, который он весь день ставил, к утру завалится.

Сиротой он тоже остался. Покойные родители, люди добрые,но немолодые, один за другим в землю сошли. Мы с ним две стороны одной монеты. Он — тот, к кому все плохое прилипает. А я – та, из-за кого это плохое и происходит. И пока я сижу на своем крылечке и смотрю, как он чинит свой вечно падающий забор, я думаю только об одном: вот бы мне хоть толику его упрямого терпения. А ему — каплю моего безумного везения.

Хотя... какое уж там везение.

С этим грустным заключением я зашла в избу, притворив за собой скрипучую дверь. В доме пахло дымом, сушеным зверобоем и моим собственным бессилием. Меня обуял странный порыв — не колдовать, а... попробовать. Осознанно. Не для кого-то, а для себя. Вдруг, на этот раз получится что-то путное?

Я подошла к столу, где среди хлама лежал одинокий колосок пшеницы, подобранный на краю поля. Я взяла его в ладони, закрыла глаза и попыталась представить, как в него вливается сила, как он тяжелеет, наливается зерном. Я шептала бабкины слова, чувствуя, как по спине бегут мурашки — верный знак, что что-то происходит.

Я сосредоточилась изо всех сил, до головной боли. Потом открыла глаза.

Колосок лежал на моей ладони таким же зелёным и хилым, как и минуту назад. Ничего. Пустота. Я вздохнула, кладя колосок обратно на стол. Это было ожидаемо, чего уж там? Стараясь не думать о плохом, я начала перебирать тот самый хлам на столе – приберусь хоть, что-то полезное сделаю.

В эту минуту в избу, как ураган, ворвалась Ульяна – подруга моя верная и единственная. И я до сих пор не понимаю, за что мне такое счастье.

Ульяна — это воплощённое лето. Круглолицая, румяная, с носом пуговкой и глазами, цветом как спелая черника. Волосы у неё не черные, как у меня, и не пшеничные, как у Неждана, а густые, тёмно-русые, и она заплетает их в две тугие, толстые косы, в которые всегда вплетает то яркую ленту, то цветок. Она вся такая... крепкая, пахнет тёплым хлебом, душистым мылом и безудержной верой в то, что завтра будет лучше, чем вчера.

Она ко мне прибегает, как первая ласточка — всегда неожиданно, всегда с шумом и гамом, принося с собой свежий ветер деревенских сплетен и новостей. Все её мысли — о парнях. Вернее, об Одном Единственном, который меняется раз в две недели. Сейчас это Гришка-кузнец, и она уже видит себя в образе важной кузнечихи, раздающей указания.

Глава 2.

Отвести взгляд от коровы с колосьями на голове оказалось делом невероятно сложным. Бурёнка с аппетитом чавкала последние кочаны моей и без того тощей капустной грядки, и с каждым её жевательным движением золотые колосья на её лбу покачивались, словно насмехаясь надо мной. Это зрелище гипнотизировало. Но ещё сильнее, чем вид хлебного урожая на рогах скотины, меня задела насмешка Ульяны.

Я наконец оторвалась от этого сюрреалистического зрелища и, нахмурившись, уставилась на подругу.

— Зачем ты так с ним? — выдохнула я, и в голосе моём прозвучала неприкрытая досада. — Знаешь же, что он терпеть не может, когда его так дразнят! «Неждан-негадан»... Да ему от этих слов глаз уже дергается!

Ульяна, ни капли не смутившись, только выразительно закатила глаза, от которых, казалось, в избе стало светлее.

— Ой, Радка, да что ты как сухая корка! — фыркнула она и, развернувшись на каблуках, снова проследовала в избу, оставив меня наедине с хлебной коровой.

Мне ничего не оставалось, как поплестись следом, чувствуя себя абсолютно разбитой. Дверь скрипнула, будто жалуясь на наше вторжение.

— Он же ходячая катастрофа! — продолжила Ульяна, с лёгкостью сметая со стула вязанку сушёного зверобоя и усаживаясь на освободившееся место, как королева на трон.

— Стоит ему появиться, как тут же начинается: то сарай рухнет, то забор поползет, а теперь вот... — она изящным жестом ткнула большим пальцем в сторону улицы, — флору на рогах разводит. Парень — клубок дурных предзнаменований! – затем, подняла на меня взгляд, хитро прищурившись, – А что такое? Чего ты так распереживалась за него? Влюбилась, Радка?

От этих слов меня будто обдали кипятком. Щёки вспыхнули жарким, предательским румянцем, а сердце заколотилось где-то в горле. Я сжала кулаки, чувствуя, как под ногти впиваются ладони.

— Что ты чепуху мелешь?! — выпалила я, и голос мой прозвучал на октаву выше обычного. — С ума совсем сошла?! Ничего я не влюбилась! Просто... просто жалко его! Все на него шипят, как на прокажённого!

Ульяна склонила голову набок, и в её черничных глазах заплясали весёлые чертики. Она принялась барабанить короткими, аккуратными ноготками по столу, издавая нетерпеливый стук.

— Ага, конечно, жалко, — протянула она с притворным сочувствием. — Это у тебя от жалости щёки, как маков цвет, разгорелись? И взгляд такой потухший, совсем мёртвый, когда он ушёл? Очень на жалость похоже!

Я готова была сквозь землю провалиться. Чтобы хоть как-то отвлечься, я схватила первую попавшуюся склянку и принялась яростно протирать её подолом, хотя она и так была чистой.

К счастью для меня, мысли Ульяны обладали замечательным свойством прыгать, как блохи. Её взгляд снова стал мечтательным.

— Ладно, проехали, — махнула она рукой, отбрасывая тему Неждана, как надоевшую игрушку. — Так вот о Гришке... Ты бы видела его сегодня! Он у наковальни, мускулы играют, будто живые отдельные существа! Рубаха насквозь мокрая... — она мечтательно прикрыла глаза, а я почувствовала, как по мне пробегают мурашки от этой слишком яркой картинки.

— Немудрено, — пробормотала я, наконец оставив в покое склянку и с облегчением переведя дух. — Кузнец же. У него они по определению должны «играть», иначе молот не поднимет. Может, тебе уже прекратить всех подряд пытаться приворожить? А то скоро у нас всё мужское население Заповедного или сено жуёт, или на потолок от твоих заказов лазает.

Ульяна обиженно надула губки, похожие на два розовых бутона.

— Это не «все подряд»! — возразила она. — Это — судьба! Я просто помогаю ей немного... ускориться.

В этот момент с улицы донёсся новый чавкающий звук, за которым последовал треск. Мы с Ульяной синхронно вздрогнули и выглянули в дверь. Булка, расправившись с капустой, принялась за плетень. И судя по довольному взмаху её хвоста и новому золотистому колоску, радостно проросшему рядом с первыми двумя, её вдохновляло именно моё «ускорившееся» колдовство.

Я простонала и закрыла лицо руками. Определённо, некоторым вещам лучше оставаться медленными.

Глава 3.

Выпроводить Ульяну оказалось задачей почти что эпической. Она, как майский жук, билась в мои двери, причитая о Гришкиных мускулах, пока я почти что физически не вытолкала её за порог, сунув в руки для успокоения пучок безобидной ромашки. Дверь наконец захлопнулась, возвещая блаженную, оглушительную тишину. Я прислонилась к притолоке спиной и закрыла глаза.

Нет. Никаких приворотов. Это моя новая клятва. После прошлого раза, когда влюблённый пастух мычал и жевал свою шапку, меня чуть не изгнали из Заповедного с позором. Спасло лишь то, что все шишки полетели в Неждана — пастух возле его забора в тот день стоял, вот, мол, и «невезение» Неждана на него перекинулось. Через неделю пастух очухался, но осадочек, как говорится, остался. И чувство вины перед Нежданом — тоже. Острое, как серп.

Вообще, о моих провалах в деревне предпочитали забывать, выцепив из памяти лишь один удачный эпизод: как я месяц назад вызвала дождь во время засухи. Все напрочь забыли, что ровно та же самая молния, что напоила землю, угодила прямиком в сарай Неждана, оставив после себя аккуратную дыру в крыше и лёгкий запах гари. Я пыталась ему помочь — залатать, заговорить, — но каждый мой шаг в его сторону оборачивался новой катастрофой. Так что теперь я держалась от него подальше. Лучше уж на расстоянии, чем быть его личным разрушителем.

С тяжёлым вздохом я вышла во двор. Картина была удручающая. Булка, словно живой комбайн, методично уничтожила мой жалкий огород. От капусты остались одни кочерыжки, морковь была выкопана с корнем, а от плетня — лишь несколько жалких прутьев, которые она с аппетитом дожёвывала, глядя на меня своими тёмными, невинными глазами. А на её лбу колосилась уже не пара, а целых три золотистых колоска, гордо покачивавшихся на ветру.

Я обречённо посмотрела на это сельскохозяйственное чудо.

— Что же мне с тобой делать? — прошептала я, бессильно опустив руки.

Сделав робкий шаг вперёд, я попыталась аккуратно ухватить один колосок. Булка возмущённо фыркнула и отшатнулась, задев меня мокрым носом. Мысль о том, чтобы снова применить магию, заставила мой желудок сжаться в тугой, тревожный узел. А вдруг станет хуже? Вдруг она вся покроется колосьями?

Я сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в руках. Выбора не было. Придётся рискнуть.

И тут я услышала тихое, вопросительное «Мрр?».

Сердце ёкнуло. Из-за угла избы, грациозно виляя хвостом, вышла рыже-белая полосатая туча — кот Феня, единственное в мире существо, которое не боялось меня и не несло никаких последствий от близости ко мне. Он терся о мои ноги, громко мурлыча.

– Феня, милый, — я наклонилась и взяла его на руки, уткнувшись носом в его тёплую шёрстку. — Ты чего тут без своего хозяина? Уходи отсюда, глупый, пока я не наколдовала тебе вторую голову или три хвоста.

Я неуверенно постояла так, держа упитанного кота в руках, затем вздохнула.

– Ладно, понесём тебя домой.

Мысль о том, что придётся идти к дому Неждана, заставила моё сердце приняться отбивать в груди какую-то дикую пляску. Я попыталась не краснеть, но щёки предательски вспыхнули, когда я шла в сторону его дома.

Его дом был таким же, как он сам — прочным, ухоженным и излучающим спокойный порядок. Аккуратные ставни, ровная соломенная крыша, во дворе — ни соринки. Сам Неждан стоял у забора, с упрямой сосредоточенностью вколачивая новый кол. Он был без рубахи, и на его загорелой спине играли мышцы, блестя от пота. На солнце его волосы казались совсем прозрачными, жидким мёдом. Он был так красив, что у меня перехватило дыхание.

Услышав мои шаги, он обернулся. Его карие глаза, обычно спокойные, мгновенно стали настороженными, а тело напряглось, словно он готов был в любой момент отразить атаку.

— В-вот, принесла... — мой голос предательски дрогнул, и я торопливо опустила Феню на землю. Кот обиженно мяукнул и тут же принялся тереться о ноги хозяина. — Хотела попробовать пшеницу с головы Булки убрать... Не хотела, чтобы в случае чего с Феней что-то случилось.

Слова ещё не успели покинуть мои уста, а Неждан уже бросил молоток. Звук был оглушительным в тишине. Он выпрямился во весь рост, и в его глазах мелькнули самые настоящие испуг и возмущение.

— Колдовать собралась?! — он произнёс это негромко, но с такой силой, что я сделала шаг назад. — Опять??? Ладно корова, а ничего, что этот хлеб у меня на голове потом вырастет? Или, чего хуже, — рога?! Христа ради, Радка, не губи ты меня!

Мне стало так обидно, что аж в глазах потемнело. Я поджала губы, сжимая кулаки, хотя отлично понимала его страх.

— Так чего же мне делать прикажешь?! — выдохнула я, и голос мой снова запищал. — Староста узнает — точно выгонит меня! Пшеница растёт и растёт – скоро Булка вся ею покроется!

Мы стояли друг напротив друга — он, как воплощение здравого смысла и терпения, и я, как живое олицетворение хаоса. И между нами висела невысказанная мысль: чтобы ни случилось, расплачиваться за это, как всегда, придётся ему.

Неждан закатил глаза с таким видом, словно взывал к высшим силам о терпении. Он провёл рукой по волосам.

– Выгонит? — он фыркнул. — Да Горисвет последнюю рубаху с тебя не снимет, лишь бы ты ему урожай пшеницы раз в месяц обеспечивала. Он не дурак, прибыль считать умеет.

— Но... Баба Яга! — попыталась я возразить, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Она точно натравит всех...

— Баба Яга тебя боится пуще огня, — перебил он меня, и в его голосе вдруг прозвучала усталая усмешка. — Она думает, ты на неё глаз положила и место знахарки отобрать хочешь. Она не выгонит, она под дверь травы ядовитые подбрасывать будет, чтоб ты сама сбежала.

От такой логики у меня в голове всё перевернулось. Я всегда думала, что я — жертва обстоятельств и всеобщего недовольства. А оказывается, я — грозная сила, с которой вынуждены считаться.

— Но... — я беспомощно махнула рукой в сторону своей избы. — Она же мой плетень сожрала! И капусту! Что мне теперь есть?

Глава 4.

Пока Неждан копался в погребе, я оставалась наедине с Булкой. Та, утолив первый голод, смотрела на меня томным взглядом и тихо мычала, словно спрашивая: «Ну, что там с десертом?». Колосья на её лбу развевались на ветру, вызывая у меня приступ острой ответственности.

Неждан вернулся, нагруженный словно вьючный мул. В одной руке он нёс туго набитый мешок, из которого торчали бледные картофельные ростки, в другой — две упругих, почти идеальных капустины. Вид этой нормальной, неволшебной еды вызвал у меня слёзы умиления.

— Держи, — он протянул мне драгоценный груз. — Только, чур, не пытайся из этого кашу скрестить с табуреткой. Просто свари. Поняла?

— Поняла, — прошептала я, прижимая капусту к груди, как самого дорогого младенца.

— Так... — Неждан повернулся к Булке, засунул руки в карманы и несколько секунд молча её изучал. — А она, чай, к поводку не приучена?

— Не-а, — выдавила я. — Она обычно сама знает, куда ей идти. Обычно — в чей-нибудь огород.

— Что ж, — он вздохнул и, отчаянным жестом сорвав с ближайшего куста репейник, неуверенно потянулся к рогатому челу бурёнки. — Пошли, красавица. Покажем твои диковинки начальству.

И пошло же это шествие!

Неждан шёл впереди, держа в руках репейник, как священный скипетр. Бурёнка бодро следовала за ним, явно принимая его за нового, странного пастуха. А я плелась сзади, волоча мешок с картошкой и чувствуя себя сообщницей в преступлении.

По пути нам, конечно же, попались соседи. Дед Щукарь, сидевший на завалинке, увидев корову с пшеницей, поперхнулся собственным слюнями и начал судорожно креститься. Баба Яга, выходившая как раз за водой, издала звук, средний между шипением кошки и свистом паровоза, и швырнула ведро обратно в колодец. А Ульяна, завидев нас, от избытка чувств просто села на землю и зашлёпала по ней ладонями, беззвучно хохоча.

— Ничего не говори, — сквозь зубы процедил Неждан, не оборачиваясь. — Просто иди.

Мы дошли до дома старосты Горисвета — самой большой и крепкой избы в селе. Неждан, кажется, молился, чтобы никого не было дома. Но не судьба.

Дверь распахнулась, и на пороге возник сам Горисвет, лицо которого потемнело при виде нашей делегации.

— Ну? — он устало спросил, окидывая взглядом Неждана, меня, и... его взгляд задержался на бурёнке. — Опять что стряслось? Опять сарай твой, Неждан, в пляс пошёл? Или... — он прищурился, разглядывая корову. — Это у неё... это на ней... это что?

— Хлеб, — мрачно выдал Неждан, отбрасывая репейник. — Растит. Сама.

Горисвет медленно сполз по косяку двери и уселся на порог. Он не сводил глаз с колосков.
— Как? — был его единственный вопрос.

— Магия, — я пролепетала, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Случайная. Я... я хотела просто колосок один вырастить. А оно... в неё перекинулось.

Воцарилась тишина, которую нарушало лишь довольное чавканье Булки, жующей капустный лист, который она стащила у меня из-под мышки.

И тут случилось неожиданное. Горисвет, не отрывая взгляда от коровы, медленно поднял руку и... погладил её по боку.

— Так... — протянул он. — И... долго ещё расти будет?

— Я не знаю! — чуть не плача, выдохнула я.

— А... удои не падают? — уже более заинтересованно спросил староста.

— Да кто же ее знает? Нет, наверное, — вставил Неждан. — Но плетень у Рады сожрала. И капусту.

Горисвет махнул рукой, словно плетень и капуста были сущими пустяками.

— Пшеница... — прошептал он с благоговением. — Сама... на корове... — Он вдруг поднял на меня взгляд, и в его глазах горели не упрёк и не страх, а неподдельный, жадный интерес. — А ты... а ты можешь ещё так? Чтобы, например, на курах яйца с двойным желтком росли? Или чтобы свёкла сама из земли выпрыгивала, когда поспеет?

Я и Неждан переглянулись. Это было не то развитие событий, которого мы ожидали.

— Я... я не уверена... — растерянно сказала я.

— Подумай! — оживился Горисвет, поднимаясь с порога. — А пока... — он потрепал Булку по шее, — води её на общинный луг. Пусть пасётся. И... следи за ней. — Он многозначительно ткнул пальцем в мою сторону. — Чтобы с ней всё было в порядке. Поняла? Теперь она... — он снова посмотрел на колосья, — стратегический запас.

Развернувшись, он ушёл в избу, оставив нас стоять в полном недоумении перед хлебной коровой, которая вдруг стала «стратегическим запасом».

Неждан первый нарушил молчание.
— Ну что, — он с горькой иронией посмотрел на меня. — Поздравляю. Теперь ты не деревенская сумасшедшая. Ты — «стратегический ресурс». — Он вздохнул. — Как мне не повезло.

Глава 5.

Собраться на вече в Заповедном могли по двум причинам: или медведь в овсах завёлся, или у старосты Горисвета чесались руки что-нибудь устроить. На сей раз, судя по торжественному выражению его лица, имело место быть и то, и другое.

Место для сходов было одно — широкая площадка у старого дуба, что рос рядом с колодцем-журавлём. Это был неформальный центр села: здесь и воды набрать, и новости обсудить, и на молодёжь поглядеть. Сейчас у дуба столпилось почти всё взрослое население Заповедного, образуя пёстрый, гомонящий полукруг. Мужики в посконных рубахах стояли сзади, степенно попыхивая самокрутками. Бабы в пёстрых платках, взявшись под руки, язвительно перешёптывались, кося глаза в сторону главной достопримечательности — меня. Ульяна же стояла где-то позади со своим Гришкой и я поняла, что приворотное зелье ей не пригодилось.

Я прижалась к стволу дальней берёзы, стараясь быть как можно незаметнее. Прямо напротив, прислонившись спиной к забору, стоял Неждан. Он был в своей привычной позе — скрестив руки на груди, с лицом, выражавшим глубокую, почти пророческую отстранённость. Вокруг него, как и всегда, зияла пустота. Деревенские, даже толкаясь в тесноте, инстинктивно обтекали его, словно он был острым подводным камнем на их реке жизни. Подойти к Неждану — накликать беду. Все знали это с пелёнок.

Горисвет, взобравшись на чурбак, заменявший ему трибуну, откашлялся. Толпа затихла, как по мановению волшебной палочки.

— Ну, што, люди добрые, собрал я вас, — начал он, окидывая всех властным взглядом. — Дело есть. Насчёт моей коровы, Булки... которая нонче на общинном лугу пасётся.

По толпе пробежал одобрительный гул. Все уже видели.

— Так вот, — Горисвет поднял руку, восстанавливая тишину. — Чтобы шапки зря не ломали и на пустой треп силы не тратили... — тут его взгляд на секунду задержался на Бабе Яге, которая стояла в первых рядах, сжавшись в комок негодования, — сие есть... эксперимент! Поняли? Научный!

Толпа замерла в почтительном недоумении. Слово «эксперимент» в Заповедном слышали разве что в контексте «экспериментально проверить, выдержит ли горшок падение с печки».

— А проводит сий эксперимент... — Горисвет сделал драматическую паузу и протянул руку в мою сторону. Палец его был направлен на меня, как стрела. — Наша Рада Никитична!

Казалось, даже ветер стих. Пятьдесят пар глаз уставились на меня с таким сочетанием ужаса, любопытства и надежды, от которого у меня похолодели пятки. Я почувствовала, как вся кровь отливает от лица, и мне страстно захотелось провалиться сквозь землю вместе с берёзой.

— Она, — продолжал староста, не обращая внимания на мою немую агонию, — своими способностями... гм... особыми... может урожай нам приумножить!

Тишину взорвал всеобщий гул. Кто-то ахнул, кто-то засмеялся, а Дед Щукарь, опираясь на палку, просипел:
— При-умно-жить? А не умножить ли она нам ещё и блох в подвалах? Или мышей в амбарах? И то ведь приумножение!

— Молчать, Щукарь! — рявкнул Горисвет. — Речь о хлебе насущном! О пшенице! О ржи!

— Я... я... — попыталась я протестовать, но мой голос был тише писка мыши, затерявшейся в соломе. — Я не могу... это не контролируется... вы же знаете...

— Знаем, знаем! — перебил меня Горисвет, размахивая руками. — Все твои проделки знаем! Но теперь — новый этап! Освоение! Приручение!

Я отчаянно перевела взгляд на Неждана, ища поддержки. Он стоял всё с тем же каменным лицом, но я увидела, как медленно, с невероятным напряжением, он закрыл глаза. Это был красноречивее любого крика жест человека, который уже мысленно видел, как его новую телегу внезапно прорастает гречихой, а из трубы дома начинает сыпаться овёс.

— Так вот! — подвёл итог Горисвет. — С этого дня Рада Никитична — наш... ценный кадр! И эксперимент с коровой будет продолжен! А теперь все по домам, делайте вид, что ничего необычного не происходит!

Толпа медленно стала расходиться, но взгляды, брошенные в мою сторону, говорили красноречивее любых слов. Баба Яга, проходя мимо, плюнула через левое плечо и прошипела так, чтобы слышала только я:
— Погоди, порча ты этакая... Моё место не отнимешь... Найду, чем твои поганые колосья вывести...

Люди расходились, бурно обсуждая новость. Я осталась стоять под берёзой, чувствуя себя абсолютно раздавленной. Я посмотрела на Неждана. Он наконец открыл глаза, встретился со мной взглядом, потом медленно поднял руку и почесал затылок. В его жесте была вся вселенская усталость мира.

Он ничего не сказал. Просто развернулся и пошёл к своему дому. А я поняла, что отныне моя жизнь превратилась в один большой, ужасный и совершенно неконтролируемый эксперимент. И главным подопытным кроликом в нём снова будет он.