Ведьмино озеро

1. Настя

В доме тётки с утра шумно. Готовимся к юбилею её мужа Степана Фёдоровича. Две её невестки хихикают на кухне, нарезая многочисленные салаты, а я вяло вожу по ковру пылесосом, заглушая смех его шумом. Они не любят меня. Почти не общаются, считая странной. Да, я для них странная, потому что не могу смеяться над их идиотскими шуточками, обсуждать соседей, платья коллег и чужих любовников.

После смерти мужа и ребёнка вот уже пару лет я чувствую себя оторванной от нормальности. Я вижу этот мир и всё, что в нём происходит, словно через какую-то призму. Всё исказилось до неузнаваемости. То, над чем раньше я бы смеялась до одури, теперь не вызывает даже улыбки. Всё стало серым. Покрылось пеплом. Как будто моя жизнь попала в проснувшийся вулкан и он просто смёл меня, стёр всё хорошее, что было, оставив одни тлеющие кости. И тупую боль.

— Настя, что ты елозишь на одном месте? Проснись уже! — крик тётки выводит меня из глубокой задумчивости.

Я вздрагиваю, приходя в себя, и нажимаю на кнопку, чтобы выключить пылесос.

— Тёть Тань, всё, я закончила?

Тётка, Татьяна Ивановна, не скрывая своего отношения ко мне, закатывает глаза и фыркает. Для своих пятидесяти пяти лет она выглядит роскошно — тяжёлая чёрная коса, пышная грудь, осиная талия, крепкие бёдра и красивое стервозное лицо. Её внешность непрозрачно намекает на азиатские корни, но по документам она считается чисто русской. Вот только строит она своих невесток, ну и меня заодно, как казахская свекровь. Мы у неё пашем, как рабыни на плантациях. Сидение без дела больше пяти минут карается осуждающим взглядом и злым недовольным шипением. А ещё… она может и ударить.

Но, несмотря на её жесткость и требовательность, я благодарна Татьяне за то, что она не бросила меня в трудный момент моей жизни. В то время меня некому было поддержать — моя мама скончалась от рака, когда мне только исполнилось девятнадцать, а отец являлся для меня фигурой неизвестной. Муж и дочь были единственными, с кем я Гибель моего мужа и дочери просто снесла меня с ног. Я забила на работу (а работала я учителем русского и литературы в престижном лицее) и очень быстро потеряла своё тёплое место. Забила на долг по ипотеке и потеряла нашу двухкомнатную квартиру в новостройке. Забила на свою внешность и здоровье и в двадцать семь лет выглядела, как тень. Потом попала в больницу. Да не в простую, а психоневрологическую. За попытку самоубийства.

Да, мне до жути хотелось освободиться тогда. От мыслей, от кошмарных снов, от голоса мужа и дочери, что звали меня с собой. В какой-то миг я поддалась на их зов и подошла к мосту через нашу местную реку. Свесилась с перил… Попытка не увенчалась успехом. Кто-то заметил, перехватил, вызвал скорую.

А потом появилась Татьяна Ивановна. Вытащила меня из ПНД, привезла к себе в посёлок городского типа и закрыла в своём особняке.

— Работай и забудь эту дурь, Настя! — В первый же день она заставила меня драить весь её дом, а это, на минуточку, два этажа по пять комнат на каждом, с широкой лестницей и тремя ванными. — Я не позволяю тебе помирать! Ты молодая, красивая баба и поставила на себе крест! Марина бы не поняла этого!

Марина — это моя мама и её старшая сестра. И да, она бы не поняла и отхлестала меня по щекам, узнав, что я пыталась покончить с собой.

С тех пор я живу у Татьяны. Её муж, Степан Фёдорович, бывает тут наездами, он работает в краевой столице на какой-то важной должности и мы с ним нечасто пересекаемся. Гораздо чаще я вижусь со своими двоюродными братьями Алексом и Ванькой и их стервозными жёнушками. Иногда мне кажется, что братья специально выбрали в жёны таких неприятных женщин — чтобы чувствовать себя так же неспокойно, как с матерью. Привыкли они к «каблуку» с младенчества. И не уехали из своего посёлка, хотя всю жизнь мечтали об этом. А всё потому что — «мама против».

— Я вас растила не для того, чтобы вы сбежали от меня за тридевять земель и там наслаждались жизнью. Вы теперь должны мне по гроб жизни! — так чаще всего начиналась её речь, когда кто-то из сыновей заводил речь об отъезде. — Или вы без зазрения совести бросите тут родную мать одну, бесстыжие?

Братья не спорили, и отодвигали свои мечты всё дальше. Но у них хотя бы была мечта. А у меня нет. Я чувствовала себя так, словно жила в дне сурка. Очень тусклом и однообразном. Тётка, конечно, пыталась меня растормошить. Вот, например, сегодня снова объявила о том, что я должна выглядеть, как девочка, и вместо своих чёрных тряпок натянуть красное платье, которое она мне недавно купила. И туфли на каблуке.

— Настя, — в очередной раз наставляла она, с недовольством наблюдая за тем, как я медленно сворачиваю шланг пылесоса. — Андрей хороший мужчина, я его знаю с детских лет! Хватит избегать его и строить из себя неприступную крепость. Два года прошло! Два! Ты женщина — здоровая, симпатичная, хоть и похудела до невозможности! Подкрась свои зелёные глазища, распусти волосы и перестань ходить привидением по моему дому! Завлеки, поговори с ним нормально, глядишь, и вновь станешь счастливой.

Старая песня о главном. Она говорит, а у меня внутри собирается противный, кислый ком. Два года прошло и это слишком мало для меня. Боль ещё здесь, прямо в сердце. Время не лечит, как бы ни обещали все вокруг. Не могу и не хочу ни с кем ничего начинать. И не буду. Но тётке этого не понять. Она упрямо хочет свести меня с сыном соседки и по совместительству её лучшей подружки. Я тоже знаю его с детства. И он мне никогда не нравился. Сейчас ему тридцать пять лет, в разводе, работает на нашей местной пилораме заместителем директора, да и выглядит внешне вроде ничего — крепко сбитый мужик с острым хищным взглядом прозрачно-серых глаз.

Но не нужен он мне и всё. Не лежит у меня к нему душа. Все наши встречи, подстроенные Татьяной Ивановной, заканчиваются одинаково — я сбегаю, как только он начинает тянуть ко мне свои наглые руки. Думает, что если моя тётка даёт добро, то ему всё можно. От этого он мне ещё более противен.

2. Побег

Потихоньку меня смаривает и я погружаюсь в вязкое сонное забытьё.

Просыпаюсь от того, что кто-то гладит меня по бедру. Очевидно, одеяло с меня спало, и тяжёлая рука переходит на талию, нагло скользит по груди, сжимает… И я тут же подскакиваю.

Андрей. В тёмно-синем костюме, при галстучке. Сидит рядом на кровати и с лёгкой усмешкой разглядывает меня. Что? Нет! Как он посмел войти ко мне без приглашения?!

— Привет! Таня сказала, ты приболела, — низким голосом произносит он, гуляя взглядом по моему лицу, задерживая его на губах. — Мне кажется, ты хорошо выглядишь. Соврала?

Я бросаю взгляд в зеркало на столике — волосы всклокочены, как у домовёнка Кузи, глаза опухли, как у местной алкашки. Но, кажется, Андрею всё равно и на мой неприглядный вид, и на моё «нет».

— Я соскучился… — шепчет он и пододвигается ближе.

— Андрей… — я еле шевелю пересохшими губами. — Ты не мог бы выйти из моей комнаты?

Он отрицательно качает головой и снова тянет ко мне руки:

— Настюша, мне кажется, пришла пора поговорить нам с тобой серьёзно.

А мне кажется, что пришла пора огреть его чем-нибудь тяжёлым. Я прерывисто дышу, раздумывая, как от него избавиться.

— Ты красивая девушка, — его палец скользит по моему колену, прыгая на джинсовом рельефном шве. — Я тоже не урод, так ведь, Настенька? Мы с тобой могли бы отлично состыковаться… И телами, и…

Я пытаюсь оттолкнуть его ладонь, когда она переходит на пояс джинсов. Андрей сжимает челюсти и, схватив за ремень, легко перекидывает меня к себе на колени. Я цепляюсь за его плечи и стараюсь отклониться как можно дальше. Он ещё никогда не был настолько напористым. Меня это дико пугает.

— Сухарев! Не трогай меня! — ору я, а он давит мне на затылок другой рукой, наклоняя к себе. — Я буду кричать!

— Кричи, глупенькая, сколько хочешь кричи, — усмехается он, борясь со мной. — Никто не услышит, все внизу уже достаточно пьяные.

Я хочу ударить ублюдка и как только отпускаю одно его плечо, Андрей хватает меня за руку и кидает на кровать, наваливаясь сверху. Визжу, дерусь, но он прёт, как танк. Давит, скручивает, целует и шепчет:

— Ну, что ты, хорошая моя… Что ты так дёргаешься? Я же хочу быть ласковым с тобой. Я могу быть ласковым, только дай мне шанс…

— Отпусти! Не надо! Андрей! — пинаю его коленом, но выходит очень слабо.

Мокрые настойчивые губы закрывают мой рот, и меня чуть ли не тошнит от движения его языка и довольных стонов. Я и не замечаю, как начинаю плакать навзрыд.

— Не плачь, тебе понравится, понравится, — лихорадочно шепчет Сухарев, зажимая оба мои запястья одной рукой, а второй жадно оглаживая меня от груди до бёдер. — Ты поймёшь, что я лучше, чем твой Санька… Он же врал тебе постоянно, а я буду честным мужем… Хочу тебя, Настенька… Давно тебя хочу… С тех пор, как застал голой в сауне… Ты такая, м-м-м… Сладкая конфетка… Моя!

Да, я хорошо помню его ошалевший взгляд, когда он, будучи ещё женатым, случайно зашёл в сауну у бассейна в доме тётки. А может, и не случайно. Я была полностью голой, стояла под душем, а тут Андрей. Я взвизгнула, прикрывая рукой грудь, а он почти минуту пялился на моё тело и когда взглянул в глаза, мне стало не по себе. Он словно мысленно предупредил меня: «Ты моя!» — и вышел, резко бухнув дверью. Но я тогда была Сашина. И даже сейчас, когда моего мужа нет в живых, я всё равно Сашина. И поэтому слова Андрея только злят меня.

— Отпусти меня, гад! И не говори ни слова про Сашу! Не трогай его! — рычу я, извиваясь в его руках и стряхивая нахальную ладонь с груди. — Ты и мизинца его не стоишь!

— Глупышка, твой покойный муженёк врал тебе как дышал! — самоуверенно смеётся тот. — Хочешь что-то узнать, спроси у тётки! Она знает всё, но не говорит, чтобы тебя не беспокоить. Ты же у нас хрупкая девочка.

На какой-то миг он вдруг отпускает мои руки, и я, пользуясь этой свободой, слепо хватаю что-то твёрдое со стола и с остервенением луплю Андрея по голове. Слышится треск. Он рычит, отталкивает меня, резко отстраняясь и хватаясь за голову. Пихаю его ногами, выпрыгиваю из кровати и бегу к двери.

— Бл*ть… Ты что сделала, психичка? — шипит он мне в спину.

Обернувшись, я вижу, что Сухарев в шоке смотрит на свою руку, по которой стекает кровь. А потом его глаза закатываются, и он сваливается на подушку.

Что я наделала? Я ранила его? Убила? Перевожу взгляд на разбитую вдребезги фоторамку, зажатую в моих пальцах, тоже испачканную в крови. Весёлые лица Саши и Сашули смотрят на меня всё так же невинно сквозь тёмно-красные разводы и треснувшее стекло. Я в ужасе кидаю рамку на пол, а потом падаю перед ней на колени, пытаясь выгрести из осколков снимок. Они спасли меня. Спасли… Или?

Мне надо бежать. Это самая первая моя реакция на любую пугающую ситуацию. Кто-то кидается на амбразуру, кто-то замирает, а я бегу. Всегда.

Хватаю чёрную толстовку и натягиваю её на себя. Запихиваю в карман помятое фото и свою косу. Смотрю на Андрея: тот лежит так, словно сладко заснул. Не шевелится, хотя грудная клетка спокойно поднимается и опускается. Дышит. Значит, просто отключился. Его лоб и глаза заливает кровь. Нужно позвать помощь. Вызвать скорую. Вдруг я раскроила ему череп? Только не это! Кусаю губы, задыхаясь от новой волны паники.

Если кто-то узнает, что я напала на человека, сумасшедший дом раскроет для меня свои гостеприимные объятия. А возвращаться туда я не хочу под страхом смерти! Нет! Мне хватило двух месяцев под седативными препаратами и в окружении совершенно невменяемых людей. Ни за что! Даже брак с Андреем покажется раем. Но такого рая мне тоже не надо.

И я решаюсь. Сейчас самое подходящее время сбежать из дома тётки. Из моего единственного пристанища на данный момент. Я никому не нужна и не интересна, пока вовсю идёт празднование юбилея Степана Фёдоровича. Натянув на голову капюшон толстовки, спускаюсь вниз по лестнице. По пути встречаются какие-то гости, важные мужчины в костюмах, но они уже в порядочном подпитии и не обращают на меня внимания, разговаривая о чём-то своём и жутко важном. Женщины хохочут в столовой, гремит танцевальная музыка, слышны подбадривающие крики и стук каблуков. Из-за дверей гостиной доносятся звуки борьбы — это мои двоюродные племянники играют в приставку. Они-то мне и нужны.