Веле Штылвелд: Без обратного кода, сборник рассказов

Последний вагон

Уносимся, быстро прощаясь, и маемся долго в пути,
В плацкартах разбитых шатаясь, желаем в том счастье найти.
Но мысли у нас беспокойно невольно стремятся туда,
Где шепчут перроны: «Довольно, – устали в пути поезда».

Здесь сцепщик вагонов печален – последний вагон не нашёл.
В нём Родину мы потеряли, а поезд последний ушел.
Сквозь время, сквозь бури и грёзы, сквозь отмели прошлого сна,
Оставив на сердце занозы по роду судьбы естества.

Забытый вагон на рассвете не тронулся с месту ни чуть –
Он самый последний на свете. Его поезда не берут! 
 

– Станция отбытия СССР, все, кому выдали билеты в последний вагон, пройдите, пожалуйста, на посадку!

Можно ли обмануть время, судьбу, себя…. Вагон будто резиновый…

Это только в СССР придумали шутку о резиновом вагоне… Сначала для тех, кто уезжает в Израиль. Но оказалось, что этот вагон равномерно мигрировал по всей территории земного шарика, и многие выходили из него то в штате Коннектикут, то в итальянском приморском Остио ди Лидо, то в Сиднее, а то и в Новой Зеландии…

Многие искушались остановиться в Берлине и Вене, Ганновере и даже в Париже… Но в Париж и Женеву из резинового вагона не выпускали. На всякий случай….

Так то был резиновый вагон… Многие говорили, что именно за ним подцепили последний вагон из СССР. Особенно для тех, кто ещё пытался спеть; «мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз….

Но уже повсеместно сооружали шлагбаумы и что-то ещё почти опереточное, крайне неряшливое и поспешное… Со шлагбаумами за столько лет так и не разобрались, а из неряшливо-поспешного с опереточными либретто дыхнуло всяческими независимостями… Обычно совокупно определяемыми независимостью каждого от собственной совести…

Я провожатый… Мне самому словно так и не дано выехать. Впускаю на перрон собственной памяти по одному, по двое, в крайнем случае, по несколько человек… Коллекционные экземпляры. Нынче подобных не сыщешь… Отъехали навсегда.

Вот пропустил двух пьяных полковника. Скорее, они не просто, а безобразно пьяны и с тем – самодостаточны.

Один величает другого по уставной форме:

– Дернем по-маменькой, товарищ полковник!, – другой в тон первому отвечает с некой внутренней интеллигентностью:

– А чё б и не дрябнуть, Кирилл Валентинович!

Руки тянуться в карманы добротно-мягеньких светло-серых шинелей. У одного в кармане «Московская», у другого «Пшеничная».

Обладаете экстрасенсорными качествами? Тогда попробуйте угадать, у кого какая водка в кармане?

Правильно, у более интеллигентного Кирилла Валентиновича дешевая «Московская» с зеленой этикеткой… Он штабной и живет на державные.

У второго полковника должность более значимая. Он зампотылу дивизии, которую гонят в Союз… То ли с Венгрии, то ли с Чехословакии, то ли с Германии…

Пьют из горла и после выпитого крепко обнимают холодные бетонные столбы в канун семьдесят третьей годовщины Великого октября…

Картонный мудилка питерский на «Павловских» пятидесятирублевках доволен. Хоть этих ублажил.

У рундука из синего пластика рыдает мелкокостный еврей. Еврея зовут Яша. Яше тридцать семь. Всю жизнь прокрутился простым работягой на военке. Впрочем, и здесь не бедствовал. Проверял прочность подводных электрошнуров на номерных изделиях.

– Понимаешь, провожатый, после Чернобыля у меня нашли рак. Сначала не большой рачок… Думал выдюжить… К тому же в душе была цель. Очень хотел автомобиль… К тому времени у меня было одиннадцать тысяч рублей. Давно мог купить подержанную тачку у своих, из репатриирующихся в Эрец. Но хотел, дурья бошка, «девятку»…. Теперь на книжке семнадцать штук, а Павлов кислород перекрыл. Денег не снять, а класть на дядю можно и без денег. Рак меня скоро доест, а деньги тю-тю… Их просто нет! Меня просто нет… Времени жить у меня нет-нет и уже просто нет…

Говорят, завещай… А кому… Циля даже алименты не взяла… Она сказала, что над моими алиментами дочери будет смеяться весь Израиль… Я же сам не доедал, семье не доносил, мечтал о тачке, а теперь сдохну…

– А давай, Яша, по пару капочек коньячка… Даже смертникам коньячок шибко полезен…

– Давай, у меня как раз араратский пятизвездочный в дипломате имеется…

– А у меня только завтрак от мамы. Котлеты с чесноком…

– Цыля делала с луком, говорила что смягчают мой тухлый желудок… Но скоро и мне, и моего желудка уже не останется… Давай за астрал, там тоже вроде живут… Правда уже без этих чертовых денег с дурилкой картонным… А на перрон я не пройду, не мой это вагон… Постою, провожу вас и прости-прощай…

– Прости и ты нас, Яша…

На перрон вламывается рыжий Митяй:

– Привет, очкарик! Привет всем и каждому в общей зоне от тех, кто на Зоне! Мы там, на сходняках, давно перетирали «дело-табак». Требовали у сучарей допустить на нары анархию…

Так они от этого предложения ещё больше ссучились и стали стравливать нас сторожевыми овчарками… Кондрата Хилого порвали в куски… От пяток до горла… Так они не отозвали собак, пока те не исполосовали Хилого на ремни. Когда же дело до горла дошло, тут они – стоп и в отказ! Чтобы продлить агонию Хилому… Правда уже в санбараке…

Ну мы же не звери… Перегнали ему «золотой» кубик… Умер Хилый тихо от передозы, словом, счастливо, как в сказке… А всё потому, что фильмов совковых перелупарил и объявил себя депутатом Зоны… То же мне депутат Балтики…

– Так ты тоже в последний вагон?

– Отож, а как не поехать, когда матрасы в вагоне, поговаривают, сплошь из соломки маковой, да и рыночных организм страны надо дектретить… Чтобы всё было по понятиям…

Без обратного кода

- Ну, Сидорчук, что вы там еще начудили? Вам, как хронооператору, известны ваши должностные инструкции в проводившееся эксперименте?

- Так точно, господин интендант экспериментального хронопортала…

- Ты смотри, надо же, помнит… И то, что я интендант-полковник экспериментального хронопортала, и то, что я тебе – Саньке Сидорчику в виде особого исключения выбил обратный код, и то что ты, вражий потрох, пролетел над прошлым, как фанера над Парижем! Мы что тебя лимитировали во времени, Сань?

- Никак нет Сергей Иванович?

- Мы тебя не отправляли на интендантский склад за шмотьем?

- Отправляли?!

- Так какого же хрена ты отправился в прошлое в китайских труселях 4Х? Я бы еще понимал три икса, какой никакой. А разведчик – шпион во времени. А так выбрать такие шаровары. Это же по совковым меркам 62 размер. Не труселя, а форменные богатырки. И вот на них ты погорел?

- Так точно, Сергей Иванович. И все из-за вашего покойного родителя Ивана Сергеевича?

- Да неужели?

- Так точно, господин интендант-полковник.

- Ну. ты только посмотри на него? Как только чего накуролесит, как тут же за звания старших товарищей жмется! Так вот, я тебе не товарищ, пока не услышу прямо здесь и сейчас развернутый изустный доклад.

- Позвольте начать, Сергей Иванович…

- Начинай, Санька, колись…

*        *        *

Накануне эксперимента в нашем национальном КБ темпоральных перемещений много говорили о задумке шефа написать некую фактологическую диссертацию ′′ Хочу обратно в СССР". Таким странным желаниям не было места в текущих планах КБ, и рядовые сотрудники даже подшучивали над его идеей, говоря, что проще зайти на страницу Археологического музея, и там провести акцию ′′ Верните мамонтов". Но как бы там ни было, идея оформилась, механизм темпопортации был опробован и мне предложили стать первым подобным темпоральным испытателем. Наверное,  потому, что много у меня связывалось так и с несостоявшимся прошлым. Ни чинов, ни орденов, ни засветок, ни пробивок за мной не водилось, вот и повелось: Санька Сидорчук – маленький Мук… Это как в фильме «Операция Ы  и другие приключения Шурика».  Одним словом, все как-то  связалось: Санька. Санёк, Алекандер, он же Алекс, он же Шурик. Посмеялись, и на том остановились. Очень много оттенков у имени. Можно одним именем шланговаться. Подписали приказ и отравили выбирать себе шмотье всяческое в соответствии с предполагаемым временем проникновения в начало восьмидесятых…

 Ну, так вот, это был первый акт Марлезонского балета. Затем наступил второй. Меня обучали пить шину, водку из опилок сибирской сосны, мутный самогон и прочую хрень, при этом всегда носить при себе дебелый шмат лабораторного угля посыпанного морской солью, чтобы если что, принимать как оперативное противоядие. Требовалось почти все время молчать… Для этого и место выбрали подходящее – пункт приема стеклотары на Круглоуниверситетской, гдн встречались старые  филлера, профессора, сидельцы и неформалы… там я должен был подсобрать первичные данные о состоянии секретных производств и научных ноу-хау, а затем добрести до  Майдана, в ту пору именовавшегося площадью Калинина. Стать под арку Главпочтамта и будто в рассеянно трансе три раза хлопнуть в ладоши… после чего меня должны были забрать обратно.

- Послушай, Санька, хватит тебе Ваньку валять Ведь мы же тебя забрали, но что-то ты там не так начудил и засветился во всех восьми сорокатысячных киевских газетах. Ну, выкладывай, олух. После тебя целый отряд зачищиков пришлось высылать.

- А что я сделал? Да собственно ничего… Сел в очередь с тремя найденными молочными пустыми бутылками. Очередь была самый тыц. Часка на полтора. А прежде я видывал в ней одного очкастого деда.…  А дед тот знатно курил  самокрутки, загоняя их в самодельный чубук  из бузины. Знатная вещь… В прошлом реальном этот дед мне такой же однажды от души подарил. Но в моем прошлом я был таким же, как дед очкариком, да только на полста лет самого деда моложе. А сейчас в свои под семьдесят я был не по-совковому моложав, чем и стал раздражать того же самого деда, но разговор как-то скупо, но постепенно протек… Но только чуть о танках, как я ему о Т-82-х, а у деда в памяти Т-34, он мне о мосинках, я ему о гранатометах с шумовыми гранатами… Дед стал не по-хорошему ежится и его как-то странно затипало. Ладно, думаю, все путем. Типает его от времени в очереди, в которой он застрял не на час. И тут я бац, и спросил старика:
- А не даст ли он мне на мен свой старый чубук. И даю ему грошовые наручные ходики – память девяностых, тогда я их брал по пять гривен за штуку. Дед Макарыч осторожно внешне ношенные ходики взял, а вот чубук мне не дал, а просто прямо в этот чертов чубук как засвистит на весь профессорский район:

- Милиция! Он шпион! Он мой новый чубук старым назвал, он мне ходики дал, а на них  1991 год тиснуто, а к тому Чина, она же Чайна с их Чайканши социализму враждебно вражеским…

Тут и явился в форме капитана милиции ваш покойный родитель. Я его сразу признал.

- Здравствуйте, - говорю с лету, - Иван Сергеевич!

- Я тебе не Иван Сергеевич, гнида, а гражданин начальник. – И приказывает двоим из ларца постовым сержантам скрутить меня и доставить в местное отделение. А оно как раз в ту пору было сразу за Почтамтом. Ну, думаю, хоть с географией пофортунило. А между тем завели меня в участок, тщательно обыскали, но ни документов не нашли, ни явок, ни адресов по их понятия предполагаемых.

Распорядился ваш батечка Иван Сергеевич посадить меня в СИЗО на трое суток, а затем сдать  в КГБ. Нет, думаю, эти меня в Москву упекут и застрянут я в совке на долгие годы. Вот я ему и выложил ему всю правду о вас – о вашем  имени-отчестве да занимаемой секретной должности. Несколько  ваших застольных баек ему ввернул, ну он и поверил. Не так чтобы очень, но КГБ звать не спешил. Зато посадил меня в камеру с двумя пьяными изобретателями. Вот один из них и рассказал мне о машинных стартер-аккумуляторах размером в компьютерный диск, которыми он уже приторговывать начал… Формы, материалы, пропорции редкоземельных металлов. Я все это записал на встроенный в руку носитель, можете проверить, Илон  Маск отдыхает со своими электромобилями третьего поколения. Но все-таки... Слухами земля полнится. Прибыли хлопцы из КГБ.  Всплакнул по-крокодильи Иван Сергеевич, и отдал меня гебистам. Ну, тут я в отказ полный пошел. Сказал, что у себя в будущем я верующий буддист, и молюсь только под аркой Главпочтамта, которая, кстати, скоро упадет и убьет молодоженов из Владивостока и еще девять человек к ним. Гебисты только заржали… Мол, что с дурака взять… У нас таких в Казанку сразу ссылают… Из таких там кактусы делают. Овощи не овощи, но точно растения, которые сами под себя ходят жидкими и твердыми минералами… И все по древнему алгоритму: жидкое туда, твердое сюда!

Играй гармонь, быль

Иерархия авторитетов.… Ну нет и у меня денег… А у кого-то попросту нет гармошки… Зато есть авторитет… Зональный… Нет, речь идет не о Зоне… А о том, что делать если у вас нет ни во рту ни крошки, ни таланта, ни просто простой гармошки, которую можно сдать хотя бы в аренду… ребёнку… своему или беспризорному, почти цыганёнку или цыганочке с легко запоминаемым именем Муся.

Стояла себе такая Муся, вернее сидела на табуреточке на углу улицы Строителей у станции метро «Дарница». Шли девяностые… Подходили к своему печальному логическому концу…

Муся играла трогательно и глаза её лучезарили в жару и холод… Я бросал ей по 25 копеек, как только попадал в этом метропортал столичного Левобережья. Она всегда смотрела с лёгкой укоризной маленькой птички, которая клюёт по зёрнышку… Гармошка была у Муси очень маленькой, какой-то совершенно детской, но отчим у Муси пил… Крепко пил и регулярно… На людях, естественно, ребенка не обирал, но однажды просто взял и продал гармошку. И стала Муся простой киевской нищенкой…

А тут и лето прошло. И белые мухи съежили Мусину фигурку на никому не нужной уже табуретке, и девочка решила не возвращаться домой. Она просто поставила перед собой цель: найти в ноябре место, где можно было согреться…

Затем собрала копейку к копеечке, со вдохом пересчитала все 53 копейки и на 50 из них купила талончик метро.

В метро она села на лавочке, обусловленной, как стрёмно-подъемной у обзорного дорожного зеркала в направлении в город, и неожиданно для себя попала на цыганскую биржу…

– Что умеешь, малявка? – спросила её тут же курившая в наглую девятнадцатилетняя Ольга.

– Играю на гармошке…

– А гармошка где?

– Отчим пропил..

– А ела что?

– С утра?

– Понятно…

– Мамка-то где?

– Уехала в Чернобаевку, под Одессу…

– С собой не звала?

– У меня была гармошка, и мне было хорошо…

– Так, гармошки я тебе сейчас не найду… А молиться умеешь?

– Отче наш, еже еси на Небеси, да святиться имя твоё… – тоненьким голоском пробормотала Маруся…

– Ладно… Вши есть?

– Воши? Отчим говорит, что от собак их набралась, но они меня не кусают…

– Покажи, ручки, ножки… волосы… Есть! Ладно, бублик будешь?

– Буду!

– Пойдешь к нам жить?

– Пойду…

– Хорошо, сейчас гаврик с Левобережки приедет… С ним походи….

– Что делать, тётенька?

– Молиться… Только не громко и не шибко… Гаврик будет брать голосом, а ты кротостью. Только волосики причешу…

– Так я же со вшами…

– А я их тебе пальцами, а пальцы затем оботру, а хоть бы об плащ он той дуры… Вишь как нагло входит в вагон…

Приехал вихрастый гаврик…

– Предупреждаю, не ношу никаких имён. Я гаврик… Меня надо слушать… Чё-то ты вся какая-то зелёненькая… Заголодала?

Муся молча кивнула расчесанной пальцами наставницы головой…

– Рванули! Не зевай!.. – крикнул гаврик, и они вскочили в мчащийся в Киев вагон…

– Господи, ежели еси на небеси… – громко зачинал звонким голосом гаврик…

– … да святиться имя Твоё – тоненько вторила ему Муся и денежка капала им в консервную баночку…

Люди плакали. Через несколько ходок Ольга опять угостила бубликом теперь уже с пепси-колой…

У самой Ольги проблем как бы не стало… Любила до безумия… Цыганская любовь крепка до первого полустанка… Рожала где-то на узловой… Фастов Центральный… С поезда снял в местную городскую больницу… Рожала в инфекционном отделении… Вызвали пожилого врача-акушера, и тот привычно принял роды в палате, где кроме Ольги лежали две ничейных старухи… Ребёнка в нарушение всех правил оставили роженице… Возражали только вокзальные милиционера… Старший наряда аж крякнул от плохого предчувствия… Спустит своего Митяя по цыганской почте профессиональной мамашке из тех, кто носит попрошайничать с младенцем по поездам…

Ольга точно знала, что всё так и будет… Ночью сбежала из больницы вместо с младенцем и немногим приданным, спешно собранным сердобольными нянечками… На станции метро «Святошино», ночь переночевав под навесом, стала просить сама… До милиции дело не дошло…

– Спускайся со мной в метро, – строго приказала старая и грозная смотрящая Нане. Слыхивала о ней немало, знала до самых мелких деталей все черты её морщинистого лица, но не ожидала, что попадет под её неусыпный контроль…

Сразу за Музеем Великой Отечественной в огромном, скрытом от горвластей яру-слободе старая Нане приказала принять баньку в теплой кирпичной мазанке, провела короткое следствие и ребёнка отняла по всем правилам и с отстрочкой…

– Подрастёшь сама, подрастёт Митяй – найдём общее занятие. А пока живи в метропортале. Будешь вести левый берег. Пацанят блудных берёшь под свою опёку, а с твоим Митяем работать будет Надежда. Она заботливая… Не сморозит до косточек.. А скипидар продаётся почти что даром… Чуть что смажем, аж пар с тела пойдет…

– Так у него же не тело, а тельце…

– У Митяя тельце, а у тебя дельце… Взяла за руку гаврика и вперёд!

– Сколько ему?

– Двенадцать..

– А почему гаврик?

– Имён не любит – в детстве его больно били за то, что откликался ради сладостей да мороженного на любое не своё имя… Так били, что и своё запамятовал… Но мальчишка толковый…

– А ночевать?

Коляска из полночи, быль

Спитак рухнул в полночь… Левон Агонян собирался утром побриться и, взяв колясочку с полугодовалым Ариком и красавицей женой Нарине празднично прошествовать в центральный универмаг, где картинно купить ей кольцо…

Ведь завтра должно было исполниться ровно три года их совместной супружеской жизни. Но завтра не наступило… И Арик не проснулся и даже не закричал… И Нарена не охнула во сне, поздно уснув после домашних хлопот и грудного кормления малыша…

Левона спасла его дворническая предупредительность… Он всегда предупреждал всяческие поблажки к себе и решительно шел во мрак подчищать мусорные бачки в почти уютном по своему каменном сарайчике перед домом, где он даже пристроил коляску сынишки, поскольку в однокомнатной служебной хрущебке места было ей не сыскать….

Дом, как, впрочем, и весь квартал упал у него на глазах. Вернее сказать, сложился в неведомые спитакским мальчишкам ребристые трансформеры, перемолов собой жителей от стара до мала… Спаслись немногие… С Москвы прислали полковые палатки, а вот души запасной никто Левону прислать не сумел.

Он ещё неделю бродил в бригаде общественной дружины расчищать то место, где прежде стоял дом. Но по иронии судьбы горько-злосчастной, в доме его оказался строительные дефект, каких потом обнаружилось множество.

Но вот только это дефект и оказался для его семьи роковым. Дом будто качнуло всем весом разрушения на его крохотную служебную квартирку на первом этаже, и она приняла на себя вес двух отколовшихся секций – парадных, как приняла бы на себя вес всего дрессированного слона одна лишь пятая точка…

У Левона осталась драная телогрейка, ватные служебные брюки, справка выданная на третий день после землетрясения и кое-как удостоверявшую его личность и… стандартная советская коляска на огромных колесах, в которую он как мог собрал всё, что могло бы напоминать ему о сыне и ничего о жене… Для него Нарине просто в ту ночь уехала к матери да так и задержалась там навсегда… А вот Арик… Он остался и настоятельно напоминал о себе Леону игрушками…

Это были куклы из чехословацкого прорезиненного пластика…. Их незадолго до землетрясения по прямым поставкам из Броно завезли минуя всяческие Мински и Киевы, Ленинграды и Заполярье… Нет, там тоже жили, конечно, люди со своими Ариками, но таких игрушек им не прислали… А вот Арику повезло… Вот только эти маленькие проказники…

Арик оторвал папе Гурвенику ноги, а его сынишке Гурвинику – голову… А может быть и нет… Но только ноги Гурвеника и голова от Гурвиника и него и остались… И Арик впервые заплакал… Ему было жалко этих ни в чём не повинных чехословацких пришельцев… И тогда Левон поклялся своему малышу, что непременно отыщет все прочие части этой милейшей парочки и тут же возвратит обоих мульперсонажей Арику… И с тех пор Арик больше не плакал…

От каждого разрушенного дома оставшиеся в живых несли горсти земли на общий братский курган. Левон принес два целлофановых кулечка. Он что-то долго шептал и просыпал землю с кульков сперва сквозь пальцы ладоней, оставляя щепотки в бугристом натруженном ковшике правой руки, а затем уже, переворачивая попеременно ладонь, передавал землю земле, прах праху, боль боли…

Более месяца он бродил по пустырю, которым прежде был город и вдруг стал понимать, что все человеческие пространства – уютные и не очень –придумывают для себя сами люди, а Бог – он только позволяет им – людям – играться в эти крохотные смешные пространства, которые тут же отбирает у них, как только ни – люди – заигрываются столь нелепые игры свои…

Теперь он ходил по огромному городку полковых палаток и там наблюдал, что упавшие стены города ничего людей так и не научили, что уже в полковых палатках они снова занавешивали простынями и одеялами какие-то несносные пространства и там рыдали – каждый о своих погибших, почти всегда в одиночку. А потом наступало очередное зимнее утро и все шли разгребать завалы…

Вот только Левон шел не один. При нем всегда была детская колясочка Арика, в которой уже покоилось несколько ручек и ножек, туловищ и головок от различных куколок, которых он по вечерам раскладывал в своем крохотном заодеялье…

Военные психологи были на высоте… Они присмотрелись к нему и однажды он стал обнаруживать по уже накатанному пути недостающие части не вообще кукол и куколок всех разных сортов, а именно небольшие фрагменты от Бурвеника и Бурвинека… Вскоре он собрал, и как мог склеил советским прочным клеем БФ обе куколки и положил их прямо у подножия насыпанного кургана…

После этого он стал собранно апатичным как все, и как все получил полноценный советский паспорт и право убраться восвояси от непереносимого горя… Получил и дорожные… Деньги были выданы небольшие, но на поезд хватило бы да по проездным документам – хоть бы и до крайней точки страны…

Паспорт и сопроводительные документы он спрятал в нагрудный карман и подобно Сизифу покатил перед собой коляску своего так и не проснувшегося в полночь Арика в неведомую новую жизнь…

Как он дошел до Киева – трудно понять… Почти обмороженного подобрала Левона на одном из киевских полустанков славная да неяркая железнодорожная уборщица Галина… Просто посмотрела на него, сутки бессмысленно просидевшего в здании крохотного вокзальца, как могла расспросила и строга сказала:

– Дальше ты, Левон не пойдешь…

…С тех пор он так и работает дворником в нашем доме со своей старой разбитой колясочкой... На ней всегда много макулатуры… Всё так же, как и в ту полночь – небрит… Старушки, крестясь, шепчутся, что всю эту макулатуру он перевозит в Киев со своего далекого Спитака… Через пространства и время… И всегда в коляске находится место чьим-то старым советским поломанным куклам...
 

13 октября 2006 г.