Веле Штылвелд, Игорь Сокол: Параллельным курсом

Наше литературное кредо

Параллельным курсом I Давайте уточним сразу, что одинаковый курс у двух или нескольких кораблей (соавторов), следующих на виду друг у друга – это и есть поход параллельным курсом.

Выражение «вести бой на параллельном курсе» означает, что корабли (колонны кораблей) ведут бой, идя примерно одним и тем же курсом.

Широко применяется при совместном плавании в строях (ордерах), при выполнении поиска (обследовании района), проводке конвоев, преследовании отходящего противника и др.

Соавторы преследуют человеческие косность и конформизм условной зоны комфорта недоЗвездного человечества.

Веле Штылвелд: Карма творчества I Святые писания Востока, а также учителя всех духовных школ, особенно в нашу современную эпоху на рубеже ХХ-ХХI вв., пытаются дать своё объяснение сути кармы. Все духовно-религиозные и эзотерические книги в той или иной степени пытаются раскрыть это глобальное понятие.

"В стихии мирового эфира Карма существует как процесс Жизни. Здесь нет еще Творчества, хотя Карма Творчества существует. В Эфире есть Карма Вселюбия, Любви, как процесс Жизни, которая начнёт перетекать по иерархии «вниз» в стихию Ментала и до стихии Земли…" – так начинают свою заумь современные гуру на просторах великого СНГ.

"Помните и знайте, что в Стихию Ментала могут входить только Учителя. Это они порождают творческие мысли, которые нисходят в низшие Миры на материализацию. Это они создают на разных планетах и на Земле религии. Это они знают путь восхождения в Небесные Миры. Все духовные Учителя в основном нисходят с Ментальных миров…" – учат сегодня многочисленные гуру-самозванцы нашего мира.

"Человек пишет песню, а потом, лет через годы, с ним все это и случается на самом деле. Это сплошь и рядом, карма творчества. Вроде, как бы сам себе накаркал.. Вот ведь как бывает..." – сокрушается молодая московская бардесса.

"Дело не только в мыслеформе, которую создаёт пишущий человек. Очень часто мы считываем информацию собственного подсознания и выдаём её в стихах и в прозаических произведениях. Со мной это происходит постоянно…" – вторит ей другой молодой питерский поэт.

Именно поэтому стоит, наверное, более серьезно относиться к собственному творчеству: оно может предупредить. А вот уберечь вряд ли...

Но ведь уберегать отчего-то материального оно и не должно. Некоторые считают, что главное для творца – вопросы поставить, обозначить, так сказать, тему... А ответы на них кто-то другой должен дать. А ещё существует и совершенно противоположное мнение: творческие люди, как антенны – они всё ловят и фиксируют прежде прочих – до едва заметных колебаний атмосферы – и у них всегда есть ответ, на который еще не поставлен никем вопрос...

Да уж, о чем только не пишут, какие только теории не мусолят. Вопросы-то поставить куда как легче, чем ответить на них – надо же чего-то еще соображать. Вот и сдается мне – кто горазд только вопросы ставить, тот и выдумал теорию про их самодостаточность. А кто и ставит вопросы, и способен на каждый из них ответить, тот оправдательных теорий не сочиняет, а из каждого собственноручно повешенного на стену ружья стреляет самостоятельно, а главное – в нужное время, в нужном месте. Хорошему читателю только предложи сделать выстрел вместо автора. Он и выстрелит – в автора… А шкурку под ружье, да на стенку – чтоб оружие не ржавело, или еще что с ним не случилось, а то, как еще один автор подвернется?..

Учение Йоги учит: "Никакая история не может перечесть истинных тружеников, их список ведется за облаками…". Нужно, чтобы человек глубоко постиг красоту процветания труда. Пусть он смотрит на труд не только как на хлеб насущный, но и как средство спасения всей нашей планеты. Именно труд сознательный создает целительную эманацию, которая может бороться с отравленными низшими слоями атмосферы. Но нельзя трудиться без знания и любви. Так учит человеческий опыт тысячелетий, так учит жизненный опыт каждого отдельного творца.

Люди, увы, не часто мыслят о качестве своего труда, вот почему они не могут постоянно признать радость творчества. Оно для них может казаться оковами. Они не могут полюбить каждодневный труд и не видят духовного восхождения среди бытового делания. Никто не сказал им, какие крылья ткутся в невеликом повседневном деянии!..

А об этом надлежит знать, прежде чем браться за перо, кисть, резец, рубанок, черенок лопаты и рукояти сногсшибательных электронно-модерновых инструментов, настраиваясь на волны мирового эфира и извлекая положительные мыслеформы, последующая материализация которых просто неизбежна.

«Карма творится и облегчается, и отяжеляется, главным образом, нашими мыслями. Именно мысль и побуждения ткут нашу ауру – это магнитное поле, притягивающее или отталкивающее все возможности». (Письма Е. И. Р. том 2, стр. 209).

Хочу сейчас привести только один пример из моей творческой практики. В 1983 г. я бредил мурлонами – шестилапыми крылатыми котами, которые якобы прибыли на Землю с планеты Итак. Всё бы не смешно, но уже в 1984 г. на Суматре телекамера зафиксировала и представила на весь мир доказательство весьма странной сей мыслеформы. Одна женщина крайне заботливо держала на ладонях обаятельного черного котенка, у которого были от рождения рудиментарные спинные культяпки будто куриных крылышек. В девяностые годы мне снились межпланетные ключи неких странных галактических птиц, перемещавшихся как на Земле, так и в безвоздушном пространстве. Теперь фотоснимки этих существ сфотографированы как на Земле, так и на Марсе...

Веле Штылвелд: Продавец кубиков, НФ- Рассказ

У торцевой стены моего огромного змеистого десятиэтажного дома расположен маленький блок магазинов, столь необходимых живущим по негласным канонам ещё советской горе-архитектуры, но столь невозможно дорогих по злой воле скрадерно-воровитых местных завмагов и продавцов, что рядом с ними вполне конкурентно развивается прямёхонько на асфальте почти бесплатный, по сравнению с магазинчиками-скупидонами, рынок. Да его и рынком-то смешно называть! Берите меньше — базарчик.

Особенно в летнее время. Можно купить здесь и сигареты, и хлеб, и консервы, и зелень, и книги, и мясо, и цветы, и мечты. О таком бы прежде только мечтать.

А теперь хоть покупай, хоть торгуй — разрешено нынче всё, что не запрещено. А запрещено разве что летать на метле. Даже не запрещено, а скорее что неприлично. Мало ли чего сегодня из Турции не везут.

Может быть, завтра кто-нибудь для себя персональный “шатл” оттуда пригонит, а государство ещё своей аэрокосмической монополии не отменяло. Тут-то могут и нескладушки случиться, а в остальном — ничего.

Оплати положенные двести пятьдесят тысяч за место и... торгуй! Привлекай народ, зазывай, обольщай, упрашивай. Авось на что-нибудь кто-нибудь глаз положит. А там — хлоп по рукам, и пошла купля-продажа…

И вот тут тебе совсем недавно подсел на базарчик какой-то мишурный тип, с высокой холёной шеей, даже в самую жару обёрнутой широким клетчатым кашне, не иначе как для заманки. На вид парняге-доходяге тридцатник, а, по сути, — продавец детских кубиков.

И совсем недорого просит: сегодняшние кубики — двадцать тысяч, вчерашние — двадцать пять, позавчерашние — тридцать. А он мне видом своим понравился, и я стал покупать его кубики с самого первого дня.

“Он блажит, — думаю, — дай-ка и себе поблажу!”

И что ещё при этом подумал: раз в мире присутствует один сумасшедший продавец, то пусть в том же мире присутствует хотя бы один сумасшедший покупатель! Всё равно в том же мире больше пропьёшь, хотя бы на том же пиве!..

Мне о том и Тимур Литовченко говорил. А он, мужики, совсем, скажу вам, не пьёт. Потихонечку на “шатлик” свой собирает. Ему бы, только знай, в свою вселенную неземную отчалить.

С фэнами всегда так. Тут они тебе и глотка лишнего в горло не впустят, а там им вселенную подавай.

Это я вам сказал только для того, чтобы вы меня правильно поняли, когда я с этими кубиками тоже перешёл на недоочищенную воду из-под кухонного крана.

А что? Вода из-под кухонного крана — она ничего!..

Ведь кубики прикупать самому мне в охотку, а безработица, скажу вам, опять же не тётка. Одним словом, приучился к воде.

На пиво уже и не тянет! Теперь ты меня хоть воблой по головешке моей остриженной наголо бей, хоть таранью по лбу околачивай. В общем, правильным я с тех пор мужиком стал! Раз не работаешь, решил, значит, пива не пей!..

А вот с кубиками у меня так просто не получилось. Зашла в голову блажь кубики покупать — ничем вышибить не могу: что ни день, а я у того продавца первый. А у самого у меня, верите ли, руки мелкой зыбью трясутся! А казалось бы — блажь. Так ведь все как-то блажат.

Нам, земным, что не блажить, то не жить!

День покупаю, два... На пятый день стоит у меня на полочке пять совершенно одинаковых кубиков — и по цвету, и по плотности, и по запаху.

В чём же, думаю, здесь закавыка? Ведь чувствую, что продавец кубиков не мухлюет, и как-то вчерашние кубики от сегодняшних разделяет, а позавчерашние впрямь во все глаза стережёт, чтобы к кому-нибудь случайно даром не приспособился. Значит, имеет в том свой собственный интерес, следит за различием...

Правда, всех отличий только в окраске. По одной грани, но и тут посвященный в школьный курс физики не шибко запутается— всё та же извечная нью-тоновская спектрограмма: — Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан — оранжевый кубик за красным, жёлтый за оранжевым, зелёный за жёл-тым, голубой за зелёным.

Доходит дело до фиолетового.

У продавца кубиков всё как положено — во вчерашних кубиках синие, в позавчерашних - голубые стоят. А у ног самого продавца окрестная ребятня тесно трётся!

Вертятся неугомоныши, спорят, азартно заключают пари, — что в итоге из всей этой затеи получится. Одни говорят: — “Сникерсы”, другие перебивают их: — “Баунти”, третьи — очень хитро молчат, а сами выжидают, вдруг продавец кубиков проговорится. У каждого продавца своя "буржуинская тайна".

Похоже, что вся окрестная ребятня во всей этой распродаже какую-то скрытую от посторонних глаз хитрость почувствовала. У современных детишек особый нюх на всяческие уличные презентации...

Один парнишка просто волоком тащит мать:

— Мамочка, купи синий кубик! У меня одного только его и нет, понимаешь?

Мать упрямится. Она обладает стройными ногами, холёным лицом, дорогим макияжем и присущим торговым горожанкам зычным призывным голосом. Такой голос во вселенной не валяется. Тот ещё голосок! Куют такие голосища трубные ангелы до поры мифического Армагеддона.

Армагеддон-то ещё когда, а такой голосок способен и троллейбус на ходу приструнить. В треть голоса рявкнет, — и штанги с проводов сами слетят...

— Мама, а вы купите кубик мальчику, не обижайте ребёнка, — советует эдакой женщине продавец.

Не приходилось, видно, ему до сих пор выступать в роли живого громоотвода. Но на сей раз пришлось. У торговцев солениями полопались трехлитровые банки:

— Вы тому вон лысому очкарику свои гнилушные кубики продавайте. Давно я вас заметила! Вы хоть жулик при деле, а этот у вас вроде как подставное лицо. Да цена этим кубикам — пфу, не сказать! — и, круто перекачивая под собою две свои ярко несущие консоли, она как-то победно уводит вовсю канючащего пацана прочь, несмотря на явное поражение сына в глазах дворовой каникулярной общественности. Вослед уходящим доносится свист презрения. Это так каникулярная общественность выражает своё явное недовольство…

Игорь Сокол: Напрасная охота, НФ-рассказ

Предвыборный митинг бурлил в центре Мехико.

Громадная площадь, окруженная рядами полиции и солдат, имела праздничный вид. Гирлянды, разноцветные шары, украшенные цветами портреты президента Хорхе Рамиреса… Из репродукторов неслись патриотические песни, сопровождаемые звуками кастаньет, что, впрочем, не мешало горячим речам ораторов с бесконечными призывами отдать голоса за «истинного патриота Мексики». Все происходившее было шумно, пестро и ярко – вполне в латиноамериканском духе.

Долорес по кличке Киска сквозь оптический прицел ясно видела даже капли пота, блестевшие на лбах телохранителей президента. Глупцы! Думают, что два взвода, одетых в армейскую форму деревенских оболтусов спасут эту жирную каракатицу! Ничего подобного! Настоящий приговор истории выносится не в комнатах для подсчета голосов, а на площадях, и главное, решающее слово здесь принадлежит оружию.

Вот, наконец, и сам президент – он же претендент на второй срок. Как вопят от восторга его сторонники! Недолго им осталось ликовать…

Как раз, когда оратор распинался по поводу «искреннего желания еще повысить материальный и культурный уровень жизни народа», Киска нажала на спуск.

Недаром она была снайпером. Пуля, проделав воздушные путь в восемнадцать этажей под углом сорок пять градусов, вошла точно в переносицу Рамиреса. Оптический прицел давал отличную возможность рассмотреть, как между глаз «избранника нации» появилась круглая дырочка, и из головы хлынул фонтан крови. Президент рухнул на спицу.

Долорес отошла от окна с чувством исполненного долга. В Северной Америке и Европе такое не прошло бы: там во всех зданиях, окружающих площадь, были бы наглухо закрыты окна. А здесь стекол в окнах не было – только жалюзи. Выстрел прозвучал тише хлопка открываемого шампанского – стоит ли говорить, что винтовка была с глушителем.

Киска профессиональными движениями Долорес прыгнула на диван и, изогнувшись, замерла в позе «только что проснулась». Выходить из отеля не стоило – только навлекать подозрения…

… Президентский поезд, украшенный феерическими огнями, двигался в направлении Акапулько. Никто не подозревал, что он едет навстречу гибели.

Подкоп под рельсы был сделан заранее. Четверо фанатичных боевиков в течение двух недель рыли землю и после маскировали свою «деятельность».

Педро, прозванный за колючий характер Кактусом, потрогал трехдневную щетину и, отметив про себя, что сейчас соответствует кличке даже внешне, повернул рычаг детонатора. Полыхнуло пламя. Педро, прикрытый придорожными кустами, на миг зажмурился – вспышка была яркой. Подождал пару минут и, удовлетворенно оглядев дело рук своих, юркнул подобно ящерице в ход, ведущий в глубину катакомб.

… Мануэль Очкарик давно сменил очки на линзы, но прозвище осталось. По вполне понятной причине он не годился в снайперы, зато был превосходным дельтапланеристом. Что и требовалось для сегодняшнего задания.

… Когда президент в сопровождении кортежа ехал в открытом «Кадиллаке», движение на автотрассах перекрывалось, но перекрыть еще и небо не пытались. На это и был расчет.

Оказавшись над проезжающим вблизи Гвадалахары кортежем, Мануэль даже не швырнул, а просто отцепил от ремня пластиковую бомбу – небольшую, но достаточно мощную. Летела она точно в то место, где через несколько минут должен был показаться автомобиль.

Не дожидаясь результата, Мануэль, подобно известному герою детской литературы, нажал круглую кнопку на животе и мгновенно набрал скорость почти что артиллерийского снаряда. Пули охранников догнать его не могли, а ракет они на вооружении не имели.

Внизу мелькнуло красно-желтое зарево…

… Хуан Дельфин, быстро перебирая ластами, время от времени поглядывал на водонепроницаемый хронометр. В восьмидесяти метрах над ним находилась президентская яхта с Рамиресом на борту.

Наконец Хуан начал осторожный подъем. Ближе к поверхности он выключил глубинный фонарь и двигался почти на ощупь, хотя в толщу вод еще не проник ни единый лучик.

Он даже затаил дыхание, хотя здесь это было бессмысленно, весь подобрался. Приблизившись к днищу яхты, он рассчитанным движением прикрепил к нему магнитную бомбу с часовым механизмом. И, убедившись в том, что она прилажена надежно, почти вертикально ушел в глубину, где в нескольких милях отсюда таилось подводное убежище…

В древнем ацтекском храме, редко посещаемом туристами из-за труднодоступности – его окружала пустыня – в небольшом зале, вырубленном в толще камня, собрались пятеро: уже известная нам четверка и ее лидер, к которому обращались кратко, но почтительно – Командор. Выслушав отчеты, он ответил на повисший в воздухе немой вопрос:

— Никто из вас не лжет. Вы все выполняли одно и то же задание – ликвидировали Рамиреса. А теперь – тест на сообразительность: как он мог находиться в течение одного дня в четырех достаточно удаленных друг от друга пунктах? Он что, вездесущ, как Бог?

Первым среагировал Педро Кактус:

— Значит, трое из нас, рискуя жизнью, убирали каких-то актеришек? Называется, нам честь оказали! Почетное задание! Кар-р-рамба!!

Командор иронично скривил губы:

Веле Штылвелд: Похититель звуков, НФ-рассказ

Мало кто сегодня упомнит о резном ключе Падолини... А когда-то этот ключ был притчей во языцех. О нём говорили, о нём слагали легенды, да его просто боялись! Точно так же, как и копья Падолини. Но вы и о нём не знаете? Нет, вы серьёзно?! Тогда я вам сейчас сам всё расскажу. Но только, если позволите, обо всём по порядку...

Бывали ли вы когда-нибудь в Венецианской лагуне? Честно говоря, я там тоже не был ни разу, хотя профессия моя и разъездная.

Знаете ли, я представитель Духовного сыска. Меня обычно посылают из-за пределов нашей Реальности, скажем, во сне кое-где кое-что утрясать. Уже не впервые.

Сан у меня невеликий, похвастать особо нечем-то, но работы впрок. И головы не поднять. Нет, вы только подумайте, чуть голову на подушку, тут бы только поспать, а мне работай, работай...

Вот и осуществляю Духовный надзор, а то, не приведи Господи, скольких негодяев не удалось бы в жизни остановить. Ведь если он негодяй, то негодяй даже в предощущениях.

Недавно с одним таким фруктом — Бартоломео Падолини, может быть, слышали, всю ночь до третьих петухов промаялся-прокувыркался.

Он ведь кто? Странная личность, дворецкий. Понимаете, в одном из старинных замков в итальянском предгорье Альп бездну лет служит дворецким! У самого же себя! Итак, уже четыреста лет...

Да-да, я не оговорился. Четыреста. С виду — вылитый Паганини, только ни ростом, ни талантом не вышел, да и жив до сих пор. И некоторые приговаривают о нём всякие житейские гадости вроде того, что вот уже лет эдак триста не снимал он своей ливреи. Но я-то знаю, что каждые пятьдесят лет он себе новую ливрею заказывает! Да-да-да, на днях заказал восьмую.

Теперь лет пятьдесят будут шить — ручная работа, шитьё сплошь золотом на серебре. Денег старик не жалеет. Говорят, он родственник Агасфера, а тот никогда денег не считал, но и с Бартоломео Падолини, своим внучатым племянником, между нами, не шибко водится. А всё потому, что этот Падолини вор. Да, представьте себе, вор, но особый! Он похититель звуков.

О, это давняя история. Вы и не поверите. Всё начиналось в голубой Венецианской лагуне. Когда-то однажды в безоблачную лунную ночь из лагуны выплыла маленькая копия каравеллы Кристобано Коломбо — “Нинья”, на борту которой был единственный пассажир — альт Страдивари!

Страдивари просто обожал создавать альты! А крючконосый Бартоломео — слушать. О, Падолини не просто слушал! Он впитывал в себя волшебные звуки и лишал инструмент голоса, а исполнителей на инструменте — таланта и даже жизни.

Это страшный человек, и история эта страшная. Падолини покупал инструменты у великих мастеров или их наследников, а то и просто у коллекционеров по всему миру, и дарил их талантливым юношам.

Юные исполнители были обычно в восторге: им предстояло играть на божественных деках, касаться божественных струн, целовать божественные эфы, и они соглашались на единственное страшное условие Падолини — свой первый концерт сыграть для своего благодетеля в горном приюте в итальянских Альпах, посетив прежде в предгорье роскошный замок своего мецената, который даже в замке своём представлялся не более чем дворецким. Ах да, о ливрее дворецкого я вам уже рассказывал.

В этом замке юного исполнителя поджидал целый каскад чудес: здесь он мог наблюдать за строительством очередной малютки-каравеллы "Нинья", а так происходило ежегодно, затем избранник судьбы присутствовал на балу среди юных обольстительных фей — божественноголосых, как волшебные морские Сирены. Одна из таких сирен обязательно уже под утро обольщала юнца, а затем он ей играл на подаренном спонсором инструменте, а она пела. А до того был торжественный ужин, праздничный фейерверк и...

Наступало позднее холодное утро... Серьёзно, холодное. Северная Италия — не Венеция. Вы видывали когда-нибудь картину Сурикова “Переход Суворова через Альпы”? Такие они, Альпы.

На юношу одевали поверх концертного фрака в тёплый овечий тулуп, и он уходил в высокогорный приют следом за Падолини, который выступал со своим знаменитым копьём в руке, в шитой золотом по серебру ливрее, поверх которой на золотой цепочке, выполненной венецианским витьём, покоился какой-то странный, вычурный ключ.

В горах очень хорошая слышимость, но от обилия звуков могут прийти в движение снежные пласты и образоваться лавины. Так вот ни звуков, ни лавин в тех местах ни единожды не случалось. Выдающийся исполнитель играл в приюте, состоящем из продуваемых досок, но никто (!) даже из рядом стоящих с приютом его просто не слышал, хотя концерт порою длился по шесть-семь часов.

Затем из приюта выходил уже один Падолини. Перед собою он бережно выносил инструмент — Гварнери ли, Страдивари ли. Едино. Кто-то из слуг выносил из пустого приюта копьё, и вся процессия шла в замок, совершенно не задавая вопроса: куда исчез исполнитель. Как не удивляло никого и то, что конец копья нисколько не был окровавлен...

В Запределе почувствовали катастрофу. Через сто лет со всей Земли должны были исчезнуть все великие инструменты, а вместе с ними и все величайшие виртуозы-исполнители.

Теперь о голубой Венецианской лагуне: каждый год по ней проплывали на микрокаравеллах в вечность великие, безголосые инструменты. Там, в итальянских Альпах, в высокогорном приюте все они навсегда лишались своего звонкого гениального голоса.

И тогда было принято решение — подослать к Падолини меня под видом нового виртуоза. Идея незатейливая в самом добром своём побуждении, но почти неосуществимая. Я вам разве не рассказал, что однажды, ещё до рождения, какой-то слон мне туго наступил на ухо. Только не спрашивайте, на какое! Поверьте, он неплохо помялся на обоих, а потому для меня что рэп, что сиртаки...

Но, как видно, это и было необходимым условием. В Запределе я не то, что на нашей грешной Земле, где мне все с тоской говорят: “мало того, что ты умный, так ты ещё и некрасивый”. И знаете, приходится соглашаться. А вот в Запределе — я просто импозантный красавчик.

Игорь Сокол: Непрощенный, НФ-рассказ

Он сошел с товарного поезда неподалеку от станции Льеж. Вот-вот должен был наступить рассвет. Спрыгнул на железнодорожную насыпь и направился к электрическим опорам, чувствуя, что без подзарядки долго не протянет.

Подойдя к распределительному устройству (на это были затрачены последние усилия) … стал отвинчивать указательный палец правой руки, оказавшийся полым.

Предусмотрительно сунул этот палец в карман серого пальто. Теперь на его месте торчал оголенный провод. Он ткнул провод в электросеть. Вспыхнула крупная голубая искра. В течение восьми минут искусственное тело сотрясала крупная дрожь.

Насытившись таки образом электроэнергией, он скользнул вниз, почти мгновенно привинтил палец на место и продолжил путь гораздо более бодрым шагом.

Хорошо, что киборги не подвержены эмоциям, не то, пожалуй, от недавних событий можно было бы помешаться. Уже несколько месяцев в странах Евросоюза на его собратьев продолжалась самая настоящая облава, хотя ее причин никто из обывателей не знал.

Киборги, выполнявшие в течение ряда лет в основном рутинную работу, в одночасье превратились во «врагов общества». Одни покорно явились на демонтаж, другие, движимые инстинктом самосохранения, ударились в бега. Ник – так звали «зайца» с товарного поезда – принадлежал ко вторым.

Он вошел в город на рассвете. Редкие прохожие не обращали на него внимания: рост средний, одежда светло-серая, стандартная, лицо – правильное, но абсолютно ничем не запоминающееся. Хотя профессиональных ищеек именно эта «усредненность» и могла насторожить. Правда, лишь в случае особого служебного рвения.

Ник приближался к бару «Золотой павлин», где была назначена конспиративная встреча. В его электронном мозгу, как старинная заезженная пластинка, вертелась не дававшая покоя мысль:

«За что живые невзлюбили нас?»

В «Золотом павлине» приходилось бывать вместе с хозяином более десяти лет назад, но электронная память ничего не забывает. Пробравшись сквозь лабиринт улиц в средневековой части города, огляделся. Полицейских поблизости не было. Зашел в бар, бросил взгляд на столик в дальнем углу. Там пока было пусто. Приблизился к стойке.

— Два мартини со льдом, — произнес деловым тоном и, согласно здешнему обычаю, поставил монету на ребро и покатил вдоль стойки. Блестящая новенькая «5 евро» остановилась между ловкими пальцами бармена.

Коктейли появились почти мгновенно. Когда Ник поворачивался, то услышал приглушенный голос:

— Может, лучше не пей. От этого контакты окисляются.

Любой человек бы вздрогнул. Но биороботы не умеют вздрагивать. Ник повернулся и в упор спросил:

— Вы знаете, кто я?

— Сынок, мне 55 лет, и 28 из них я – за этой стойкой. Навидался вашего брата. Ну и местечко вы себе выбрали. Копы через полчаса будут здесь. Скажи это своему дружку, когда он явится.

— Благодарю вас, сэр.

Бармен хрипло рассмеялся:

— Мы в той части Бельгии, где принято обращения «месье». «Сэр» у нас не в ходу.

Ник благодарно кивнул.

Столик уже не пустовал. Одного взгляда было достаточно, чтобы признать «своего».

«Как мы все-таки сходны», — подумал Ник, садясь.

— Ник, — представился он.

— Марк, — кивнул сосед. – Надеюсь, номер необязателен?

— Какой там номер! Сколько нас осталось… Как удалось вырваться из Парижа?

— Чудом. Почти. В поезде «Париж – Афины» проводник – сочувствующий.

— Здешний хозяин – тоже, предупредил о скором визите копов.

— Прекрасно. Я не побегу. – Марк был невозмутим, как и полагается биороботу.

— Что решили в парижском центре?

— Главы правительств Евросоюза собираются в Льеж на следующей неделе. Вот и мы – сюда же. Возможны два варианта. Первый: в день саммита мы все, собравшиеся и уцелевшие, стройными рядами движемся к ратуше. Разогнать и уничтожить нас на месте не посмеют – все же не при тирании живем. Один из первого ряда подает петицию. Наши требования: прекратить робоцид, и, если уж так мы мешаем живым, разрешить нам уехать в Швейцарию, где не действуют законы Евросоюза. Вариант второй: за неделю большинство из нас переловят. Шествия не получится, пять-шесть фигур – это не колонна. Тогда петицию подаст один из нас, самый ловкий, который должен проникнуть к ратуше любой ценой. Этот вариант хуже – не будет театрального эффекта для стереовидения. Но это уж, как говорят живые, что Бог пошлет.

— С чего они вообще взялись нас истреблять? – спросил Ник. – Ведь должна быть причина.

Веле Штылвелд: Эпоха Ранних Скитальцев, НФ-рассказ

Не спешите судить Стэна Говери. Он типичный представитель эпохи Ранних Скитальцев. Тогда ещё и зеркала фотонных ускорителей не умели отстреливать и немедля аннигилировать при подлёте к планетам Миров Разрушения. Теперь в этом районе галактики в качестве музейной всё ещё существует самая настоящая межпланетная свалка.

Да и солнце там, прямо скажем, самое ординарное — днём вроде бы земное, типичное, а по сумеречным ночам какое-то странное, будто раздвоенное на две огромные Луны.

Большую из них планетарные аборигены не без юмора величают: “Здрасьте, вам!”, а малую: “До свиданья!” Стэн Говери свалился на планету Итак со стороны “До свиданья”...

Ему бы сразу и улететь, но на планету его, честно говоря, просто катапультировало из орбитального отсека, который не долго дышал на ладан, а сразу вошёл в плотные слои атмосферы и не оставил Стэну ни малейшей надежды на кратчайшее: “До свиданья”.

…У Стэна не было выбора. Вокруг кишели тропики, росли бамбуковые заросли, высаженные здесь когда-то экологической миссией посещения. Тут же цвели магнолии и росли манговые плантации. Добавьте к этому сиреневую траву и тучных каннибалов, чей завтрак либо обед, а то и ужин время от времени украшали подобные Стэны либо члены экологической миссии, либо ещё бог весть кто, и вы поймёте, что у Стэна выбора не оставалось.

В связи с отсутствием членов экологической миссии либо ещё бог весть кого, прямо к завтраку предполагалось освежевать самого Стэна и на том сыто угомониться. Будь вы на месте Стэна, вам бы не понравилось.

— Неправильные вы ребята, — завёл было оторопевший, но изворотливый Стэн, но тут же убедился, что сделал это напрасно. Несколько нездоровых, но сытых рож посмотрели на него озверело и безо всякого участия. Правда, одна рожа, с зачатками местечкового лидера что-то прогнусавила прочим, и те грозно и тупо взметнули над своими заросшими головами каменные топорики.

— Ага, вот ты-то, мне и надо! — обрадовался Стэн и отмёл от себя всех прочих соискателей бутерброда из его собственной начинки. — Послушай ты, без-меры-Лохматый! Скучновато здесь у вас: только свалишься с неба, а тебя тут же норовят на жаркое упечь. А у меня, может быть, дельное предложение.

— Небось, опять бусы, — на внятном космолингве прорычал бородатый. — Так у меня от них несварение, и опять же все зубы переломаны. Теперь вот пользуюсь вставными с алмазной нарезкой. Недавно один дантист перед ужином подарил. И хоть дантист тот съеден, а вот зубы хоть бы хны. Даром что чужие, а кусают что надо!

— Ясненько, — задумался Стэн. — А как насчёт того, чтобы не схватить язву желудка от чрезмерно прожаренной пищи.

— Здесь есть проблемы, — пожаловался махнорыл-барбомордик . — Вы ведь все падаете нам на голову со своими импульсными печами, а нарубкой вас на котлеты заниматься у нас некому. Кулинария — в зачаточном состоянии: вот и жуём вечно пережаренное мясо без соли и лука. Лука нам не забросили, а соль добывать умишкой ещё не дошли. Вот и язвит нас по очереди, то одного, то другого. Больше всего вождей. Оно хоть и ума от мяса больше, но зато и язва пообширнее. Но есть один плюс. Вожди часто меняются, а язвенников съедаем с должным пониманием и, можно даже сказать, с печалью... Или её задатками...

— Так ведь и тебя съедят, дурья башка!
— Это верно, — опечалился барбомордик.

О, великий космолингво: тут подмигнул, там поднырнул... Вот и доходишь до понимания, что абориген-то особый...

— Все мы здесь особые — всякого в окрестностях этого асфальтового фиг-вама чёрт носит. И все только норовят облагоденствовать. Те сиреневой травы зашвырнут, эти лазерными пушками искусственную сеть каналов нарежут, эти попроповедовать поспешат. А чего здесь проповедовать, к кому, собственно, спешить? Ядерный торнадо последней войны вылизал всю планету как шарик. Это потом, когда всё застывать стало — где взбугрилось, где на выдолб прошло. Одним словом, — получите асфальтовый леденец и сосите его под галактическим соусом.

— Неужели все здесь собравшиеся — сплошь космопилоты?..
— Не все. Есть и ссыльные, и просто маньяки, и отщепенцы, и идейные. Но ты только попробуй такого идейного заломить да в котёл, как он тебе тут же докажет, что во имя его великих идей достаточно вне очереди слопать какого-нибудь невеликого. А что умишка, то у всех его одинаково. Каждая сволочь все кнопки на всех возможных пультах знает, а вот как без кнопки и голой попкой об асфальт...

— М-да... Значит, я один из вас? Так почему же сразу на жаркое?
— В том-то и дело, что не один. Здесь тоже тонкость имеется. Да, не к чему тебе её знать. Всё равно тебя на завтрак сожрут. Потому что от запаха орхидей и вкуса манго всех уже точно воротит...
— А я бы только и нюхал манго, а ел бы только одни орхидеи.

— И до тебя умники были, но и им без жаркого от этих лун захотелось сойти с ума... Вот и сошли. И играют из себя аборигенов. Я же, между прочим, сам космопилот первого ранга. Моя межпланетная галактическая болтушка называлась, кажется, “Коломбина”. Так у неё при подлёте на эту свалку-орбиту что-то пережгло в управлении осколками разбитых фотонных зеркал. Вот и доаборигенился...
— А меня катапультировало...