Венец из Терновника

#1

В каждом из нас живёт крохотная искра зла. Она не кричит — она шепчет. Тихо, терпеливо, словно старый друг.

Она подсказывает, как жить, за кого держаться, кого оставить. Учит быть лучше — не по сути, а в сравнении: богаче, красивее, выше других.

И чем внимательнее ты слушаешь, тем тише становится голос совести.

Она слушала этот голос всю жизнь. Сначала — из любопытства. Потом — чтобы выжить. А потом и вовсе перестала замечать, где он заканчивается, а где начинается она.

Иногда ей казалось, что это вовсе не её мысли. Что кто-то другой живёт под кожей — в темноте, которую она не осмеливалась тронуть.

Но ночь всегда находит трещины. И когда приходит, приносит с собой тени.

— Что вас беспокоит? — спросил психотерапевт, его взгляд устремлен в блокнот, но она чувствовала, как его глаза иногда скользят по ней, как по старому, затерянному предмету, который стоит уже слишком долго на полке.

Её пальцы нервно перебирали ткань рукавов. Вся комната пахла отдушкой старых книг, а свет лампы слишком мягко тянулся к углам, как если бы тени всё время пытались вытолкнуть свет.

— Я… я не уверена, что со мной всё в порядке. — Её голос был почти неслышным, как если бы она боялась сама услышать свои слова. — Иногда мне кажется, что я теряю себя. Или… что я становлюсь кем-то другим.

Психотерапевт кивнул, записывая что-то на бумаге, но она видела, как его взгляд снова обострился. Его вопрос прозвучал без спешки, но в нём была неизбежность.

— Как часто это происходит?

Она сглотнула комок в горле, пытаясь найти правильные слова, но они всё время ускользали, как туман.

— Всё чаще… — она взглянула в окно, в котором отражался её силуэт. — Иногда я слышу что-то, какой-то шепот. Он тихий, едва заметный, но он как будто реальный. Я понимаю что я слышу что-то… несуществующее, но со временем я перестаю видеть разницу. И потом… приходят сны.

Он снова кивнул, но его молчание стало для неё тяжёлым грузом. Слова, которые она собиралась сказать, будто теряли свой смысл в воздухе, пока она пыталась объяснить то, что нельзя было объяснить.

— Могли бы вы подробно описать ваши сны? — спросил он.

Она закрыла глаза, пытаясь вернуть их в нужное русло.

— Это не просто сны. Это как будто я попала в другую реальность, где другая я, но на самом деле та я более настоящая чем я сейчас, но весь мир искажен, изуродован, всё не так, как должно быть. Люди… не двигаются а просто что-то шепчут, Я не понимаю, что именно они говорят… но когда я начинаю прислушиваться то звук сменяется скрежетом металла. И чем чаще я это слышу, тем больше мне кажется, что этот шум — это часть меня.

В комнате стало тише. Психотерапевт положил ручку на стол, а его взгляд стал менее анализирующим, больше… обеспокоенным.

— Вы упомянули, что этот «скрежет металла» звучит как часть вас. Это может быть отражением вашей внутренней борьбы. Возможно, есть чувства, которые вы подавляете, и они проявляются через эти сны.

— Но как можно бороться с тем, что ты даже не понимаешь? — её голос задрожал, а сердце начало биться быстрее — Я боюсь, что это уже не просто сны. Я боюсь, что я схожу с ума.

Психотерапевт задумался, а потом сказал тихо:

— Возможно, вы слишком много анализируете и слишком глубоко погружаетесь в свои страхи. Но мы сможем разобраться в этом. Я назначу вам курс лечения, и мы будем отслеживать, что происходит. Постарайтесь довериться процессу и побольше отдыхайте, старайтесь чаще находится в кругу семьи, среди тех кому вы доверяете.

Она кивнула, хотя понимала, что слова «доверие» для неё звучат всё более чуждо.

Эта новая реальность наваливалась на неё, как влажная плесень на стены старого дома — будто сотканная из гнили и забытых кошмаров, она дышала у неё за спиной. Она чувствовала, как что-то наблюдает, ждёт, пока она сломается. И чем дольше она в ней оставалась, тем меньше оставалось от неё самой.

На какое-то время таблетки действительно помогли. Уже две недели я не слышала шепота, не видела искажённых снов.
Психолог посоветовал мне съездить к родным — к тем, кому я якобы доверяю.

Я не могу сказать, что моя семья — плохие люди. Но и хорошими я их тоже никогда не считала.

Каждый раз, когда я в детстве разбивала коленку, они не кидались ко мне с криками тревогой, не неслись с перекисью и бинтами. Они смотрели. Молча. С осуждением. С лёгким, почти безразличным презрением.

Отец — человек старой закалки, адвокат, уважаемый в профессиональных кругах. В деле он силён, но как отец… он был холодным, чужим. В детстве он порол меня ремнём за плохие оценки, за якобы плохое поведение— «чтобы вела себя как надо». Мать — бывшая журналистка, нервная, склонная к истерикам, всё время на грани. Сестра — замкнутая, молчаливая, ушедшая в свои миры. Она почти не разговаривает, всё время читает какие-то жуткие книжки, увлекается готикой, мрачной музыкой, рисует странные вещи. Ей всего пятнадцать — в этом возрасте это, наверное, нормально. Я в свои пятнадцать тоже увлекалась подобным, носила странные вещи, пыталась быть «не как все».

Но сейчас мне уже двадцать семь.

Я не стала ни кем. Ни кем важным, ни кем достойным. У меня нет достижений, нет побед, нет жизни, которую можно было бы кому-то показать. Я — тень, пятно, слабое место в фамильной цепочке.

Позор своей семьи.

Гостиная встретила её тишиной и запахом старого дерева. В углу тикали часы, как будто отмеряя её терпение. Мать сидела в кресле с бокалом вина, отец листал газету, а сестра — свернувшись клубком у камина — уставилась в книгу с потёртой обложкой, на которой красовалась чёрная башня на фоне грозового неба.

— Приехала, — пробурчал отец, не отрываясь от страниц. — Надолго?

— Пока не выгоните, — попыталась пошутить она, но в голосе не было смеха.

Мать бросила на неё взгляд поверх бокала.

— Ты бледная. Совсем не спишь?

— Бывает, — пожала она плечами. — Работа, заботы…

— Работа? — мать фыркнула. — Разве то, чем ты занимаешься, можно назвать работой?

#2

Аманита проснулась разбитой, будто всю ночь таскала за спиной мешок с камнями. Часы показывали почти одиннадцать. Она приняла таблетки, почистила зубы с кислым привкусом сна во рту, приняла душ. Вода текла прохладной и немного ржавой — в этом доме, казалось, старилось всё, даже трубы.

Одевалась не глядя: футболка с выцветшим логотипом группы, которую она давно уже не слушала, — подарок бывшего, от которого осталась только ткань и горечь — и потертые джинсы с засаленными коленями. Всё то же, всё старое. Всё — как сама она.

На кухне пахло затхлым хлебом и холодным кофе. Но там уже была Эмбер — босиком, в мятой майке, с книгой под мышкой. Она наливала себе апельсиновый сок и, услышав шаги, повернулась.

— Ты ходила во сне, — сказала она просто, как будто комментировала погоду. — И что-то бормотала. Очень странно.

— Правда? — Аманита зевнула и потёрла глаза. — Ты уверена?

— Угу. Я хотела тебя разбудить… но, вроде, лунатиков нельзя трогать. Так говорят. Могут испугаться и упасть.

Аманита подошла ближе, устало опершись на край стола.

— Снился кошмар, — сказала она, выдыхая. — А потом… я вроде бы очнулась в гостиной как я легла спать не помню. Я просто уже ничего не понимаю. Наверное, побочка от таблеток. Или просто нервы. Чёрт его знает.

Она открыла холодильник, достала яйца, нарезанный бекон, достала сковороду. Всё делала машинально, как будто возвращалась в старую роль, которую играла когда-то — старшая, заботливая, ответственная. Смешно.

— Мама почти никогда не готовит, — тихо сказала Эмбер, устроившись за столом и раскачиваясь на стуле. — А если и готовит, то… оно всегда горелое. Как вчерашняя курица. Это был уголь, а не ужин.

Аманита усмехнулась. Переворачивая бекон, она бросила взгляд на сестру — та смотрела в тарелку, но жевала с явным удовольствием. Без слов, без церемоний. Просто — ела.

— Радуйся, что у тебя сестра есть, — усмехнулась Аманита. — С годами начнёшь ценить нормальные завтраки.

— Ты не совсем нормальная, — пожала плечами Эмбер. — Но я тебя всё равно люблю.

Аманита чуть улыбнулась, впервые за утро. В этом доме любовь не произносилась часто. Обычно она пряталась между строк.

После завтрака Аманита решила, что нужно выйти. Воздух, люди, хоть что-то отличное от стен дома, где каждый звук напоминал о детстве, от которого она так старалась сбежать. Ей казалось, что если она купит себе хоть что-то новое — одежду, обувь, хоть заколку — это поможет нащупать ощущение контроля, пусть и временное.

На улице пахло пылью и прелыми листьями. Солнце лениво висело в сером небе, как старая лампа в прокуренной комнате. Магазинчик, в который она зашла, почти не изменился: всё те же полки, всё тот же запах старины и чужих судеб.

Она уже почти прошла мимо стойки с платьями, когда взгляд зацепился за что-то странное. Кружево. Чёрное, тонкое, как паутина. Старомодные платья с высокой талией, будто из другого времени. От них веяло театральной тоской и чем-то ещё… неуловимо знакомым.

Среди них — сарафан. Чёрный, бархатный, со скромным вырезом и аккуратной отделкой. Он был почти нереально красив для этого магазина — и стоил сущие копейки.

Аманита долго не думала. Сарафан и пара блестящих балеток отправились с ней к кассе. Впервые за долгое время она почувствовала: может быть, ещё не всё окончательно.

Когда она обернулась на выходе, её сердце споткнулось.

Девушка с густыми, почти чернильными волосами, с бледным фарфоровым лицом и ярко-зелёными глазами смотрела на неё с лёгкой, но искренней улыбкой. Уголки губ дрогнули, и Аманита почти услышала в своей голове её голос — детский, звонкий.

— Кэти?.. — выдохнула она прежде, чем успела сдержаться.

— Аманита! — девушка улыбнулась шире. — Ничего себе… сколько лет. Ты совсем не изменилась.

— А ты стала похожа на актрису из нуарных фильмов, — сказала Аманита, не зная, что это — комплимент или защита.

Кэти хихикнула. У неё был лёгкий, звенящий смех, который вдруг болезненно отозвался в воспоминаниях — смех из сна? Нет, чепуха…

— Как ты? Что с тобой? Я слышала, ты уехала…

— Да… — Аманита опустила глаза. — Работала. Потом уволили. Сейчас немного отдыхаю… у родителей.

— У-у, — Кэти сочувственно скорчила лицо. — Мой кошмар. Но если что — у меня чай вкусный, и кошка с характером. Мы можем как-нибудь пересечься?

Аманита кивнула с лёгкой настороженностью.

— Не возражаю… но я немного не в себе сейчас. Таблетки, терапия. В общем, не очень весёлый гость.

— Тогда именно такой гость мне и нужен. Весёлых вокруг слишком много.

Они обменялись номерами. Кэти исчезла между рядами одежды, а Аманита стояла с пакетом в руках, чувствуя, как старая жизнь, от которой она бежала, медленно тянет за рукав, словно говорила: «Не думай, что ты меня оставила».

Аманита вернулась домой с покупками, когда дождь, начавшийся после грома, ударил по городу как шквал. Сырой запах земли, мокрой пыли и старых стен проник в её лёгкие, заставляя её почувствовать себя частью чего-то великого и неумолимого. С неба лилось словно какое-то древнее проклятие — осенний ливень, который усиливался с каждым шагом, когда она вбежала в дом.

В комнате её сестры, Эмбер, доносились голоса. Аманита приостановилась у двери, улавливая звуки, но вскоре поняла, что это была всего лишь репетиция. Эмбер разговаривала с кем-то, будто вживаясь в роль. Это казалось необычным, но не настолько, чтобы она решила вмешаться.

Она поднялась в свою комнату, скидывая мокрые вещи, и снова оказалась лицом к лицу с собой в зеркале. Платье, которое она купила, оказалось идеально подходящим, будто специально подобранным для неё. Аманита расстегнула волосы, выпустив их в полный размах, наблюдая, как клубничный блонд струится по её плечам. Она почувствовала себя как-то иначе, чуждой этой реальности, как если бы она снова стала собой, после долгих лет, проведённых в тени.

"Давно я не приводила себя в порядок", — проговорила она вслух, рассматривая своё отражение. В зеркале она видела свои серые глаза, слегка небрежно уложенные волосы, которые вдруг показались ей бесконечно длинными, и… нос, который она всегда ненавидела. Он был слишком курносый, а веснушки на её лице казались ей пятнами грязи. Тонкие губы. Все в ней казалось странным, несовершенным.