Верни меня домой: Через тернии в пустоту

Пролог, о событиях которого я ничего не знаю

В спальне царила унылая, тревожная тишина. Ночной Гондор спал, наслаждаясь послевоенным спокойствием, которого так давно не знали в здешних местах. Где-то поблизости сладостно журчали по рукотворным руслам многочисленные родники – система водоснабжения Минас Ти́рита была одной из лучших в Средиземье, - а вдалеке ревел горный водопад.

Стоя у окна, Халдир задумчиво рассматривал раскинувшийся внизу город. Ничего не укрывалось от зоркого эльфийского взгляда, будь то ночная птица или случайный прохожий, - разум машинально замечал его, подчиняясь выработанной веками привычке. Мыслями же командир был далек от наблюдений, и, к его собственному свербящему раздражению, они были целиком сосредоточены на кровати, стоящей прямо за его спиной. Точнее на осунувшимся теле, чья обладательница за последние дни совершенно не желала приходить в себя, чем доставляла немало хлопот своей компаньонке и ему самому.

Этель его волновала. Стоило уже это принять и перестать отнекиваться перед самим собой. И приказ леди Галадрим здесь был абсолютно не при чем. Этот человеческий ребенок своим появлением в его жизни умудрился вытащить наружу те самые чувства, которые он давно оплакал и похоронил в самых темных уголках почерневшей фэа.

И нет, не любовь, как мог бы подумать любой, услышавший такое словосочетание. Необъяснимую нежность и любопытство к этому маленькому загнанному зверьку, который всеми силами своих когтистых лапок выцарапывает желаемое. Жалость, сочувствие и милосердие, так давно позабытые в постоянных сражениях, засадах, погонях и битвах. Халдир чувствовал их, раздражался, но никак не мог отделаться. Он метался в своих эмоциях, старался взять себя в руки и вернуться к прежним выдержке и спокойствию, но попытки были тщетны – стоило ей снова появиться в поле зрения, взглянуть на него своими потерянными глазками, повинно опустить головку или наоборот гордо вскинуть подбородок, яростно отстаивая свою правоту, как вся его спесь безвольно рушилась, порождая желание толкнуть ее за спину и укрыть от всех моргуловых чудовищ этого несовершенного мира. А после отчитать за допущенные глупости и отправить к компаньонке под крыло.

В ответ на собственные мысли Халдир устало покачал головой и недовольно фыркнул. Как же его раздражает это! Как выводит из себя! И даже не наличие таких характерных эльфам чувств, а их полная бесконтрольность! С сожалением, командир эльфов подумал, что свое недовольство часто срывает на его предмете, хотя бедняжка даже не подозревает об этом.

Каждый ее жест, взгляд, слово, движение, шаг… Все вызывало невыносимый интерес, пробуждая несвойственное Халдиру любопытство и, чего скрывать, легкую паранойю. Все в ней казалось новым, неизведанным, неестественным и слегка поддельным. Он не мог объяснить этого ощущения, списывая все на непредсказуемость людской натуры. Человеческих мужей читать было не сложно, их образ мыслей был предсказуем как ветер во время урагана, искать объяснения их словам или действиям Халдиру не приходилось – все и так было понятно. А вот с людскими женщинами ему сталкиваться еще не приходилось.

Война смешала краски, сгустила полутона. Впервые за тысячи лет своей долгой жизни Халдир терялся в собственных мыслях. И пока это не осознали окружающие, пора было это прекращать. Сослуживцы и так уже потихоньку начали подтрунивать над рассеянностью своего вечно сурового командира, и пускай ему хватало выдержки отшучиваться в ответ, шатать столп собственного авторитета продолжать не стоило - в будущем могло выйти боком. По своей природе незлобивые эльфы все-таки не всегда контролировали свою речь, а потому могли поставить под удар и беззащитных. В конце концов, что бы не говорил волшебник, Война еще не закончена.

Командир прикрыл глаза и, закинув голову, тяжело выдохнул, прогоняя из головы наброски планов переброса отрядов к стенам Мордора. Да, свежепомазанному королю Гондора расслабляться не приходилось. Белый Совет с Элессаром во главе скрупулезно прорабатывал все возможные варианты развития предстоящих боев за полное освобождение Средиземья. До полной капитуляции Зла было еще слишком далеко.

Со стороны кровати раздался сдавленный вздох, выдернувший командира из невеселых мыслей. Сейчас его основная задача – она. Его даже не пустили на очередное заседание Совета, - леди Галадрим неприкрыто намекнула на его первостепенную миссию, и он безропотно подчинился. Никто и слова дурного не сказал, когда он, поклонившись, покидал залу, лишь печально улыбнулись в ответ.

Измученная волнением и отсутствием сна, Таун крепко спала в кресле подле своей подопечной. Приставленная к Этельвин в качестве помощницы и компаньонки, она в силу своего старшинства и опыта скоро приняла на себя роль наставницы и учительницы. Тихий звук не разбудил эллет. Не желая ее тревожить, командир приблизился к постели, собираясь проверить состояние больной, но остановился, не доходя до спинки.

Замерев всего в каком-то ярде от Этельвин, командир отчетливо ощутил исходящую от нее энергию, слабую, но достаточно сильную, чтобы ее опознать. И это давало полное объяснение ее состоянию – сильное потрясение растревожило неокрепшую фэа, и она взбунтовалась в неподходящем теле. Подобное состояние Халдир уже видел, когда помогал своим братьям проходить стадию становления эльфийской фэа и уравновешивания внутренней природы. Недоверчивым взглядом он скользнул по осунувшемуся лицу, по ее тоненьким рукам, лежащим поверх одеяла, и осторожным движением коснулся маленького запястья. Первородная магия тут же признала в нем старшего сородича и ответила едва ощутимым покалыванием в подушечках пальцев и сплетении вен.

– Это много объясняет, - тихо себе под нос пробормотал Халдир, опустившись на рядом стоящую скамью. – Воистину, Эру благословленная, - взяв ее крошечную, по сравнению с его собственными, ладошку, он зашептал эльфийский наговор, когда-то давно спасавший его братьев в схожем состоянии. Для людей он был бесполезен, но при условии, что в ней теплилась не человеческая душа, а именно первородная фэа, стоило попробовать.

Глава 1. В которой друзья достают меня с того света, а командир колдует и темнит

Из окна веяло осенней прохладой, а в воздухе витал запах гари и пепла. Война отступила почти полгода назад, но ее дыхание все еще чувствовалось в затылке.

Подол платья слегка шевельнулся на сквозняке. Уныло натянув его на замерзшие лодыжки, я снова повернулась к Халдиру, сидевшему напротив меня на банкетке. Я наблюдала за ним уже все утро – пока в это время дня Таун занималась какими-то своими делами, он любезно согласился составлять мне компанию. В этот раз у меня не было настроения тащиться на городскую стену или в королевский сад, куда Халдир частенько выводил меня на прогулку, так что мы остались в комнате. Командир мастерил что-то для эфеса своего кинжала и колдовал над ножнами, Сумларад, – оставленный в качестве еще одной компаньонки, - был не в настроении и молчал, сидя где-то у меня за спиной у дальнего окна, а я отрешенно наблюдала за ловкими руками командира, раздумывая о своей нелёгкой судьбе. И что мне теперь с ней делать.

Я с трудом вспоминаю, что происходило вокруг меня в те месяцы. Будто воспоминания покрылись пылью и потонули в каком-нибудь затхлом уголке сознания.

Несколько дней после приговора Гэндальфа я пролежала в забытьи. Помню очнулась от ласковых прикосновений доброй Таун, не отходившей от меня ни на шаг. А я видеть ее не могла. Закрывала глаза, отворачивалась, игнорировала вопросы и мольбы. Она просила, плакала, тормошила, уговаривала, металась вокруг меня. Мне было не до нее. Мне вообще было все равно, кто что со мной делает. Мне хотелось умереть. И даже это не принесло бы мне облегчения, ведь по законам этого мира моя душа отправилась бы в чертоги Мандоса, а не в привычные Рай или Ад, где при желании можно было бы встретить знакомых, или в конце концов давно почивших родственников. Даже эта опция оказалась недоступной, и на душе становилось все гаже и гаже.

В мире, где отсутствует психология как наука можно найти кучу сравнений, чтобы объяснить всю тяжесть моего состояния. В моем родном было жесткое определение – тяжелая форма депрессии. Помню, еще маленькой, встречая в классических книгах о персонаже, который «жил, жил, лег и умер», задавала маме вопросы: от чего он умер? Вот от этого. От полной безысходности. От одиночества. От горя и боли, которые некуда выплеснуть. Некому выговориться. Ведь те, кто могут знать, - равнодушны, а кому есть дело – тому знать не должно.

Я не ждала ничего. Ни помощи, ни заботы, ни еды, ни питья. В этом мире мне не было места, оно мне было не нужно. В будущем я поразилась собственному малодушию и недюжинному везению. В мире, где царила война, голод и разруха, где каждые руки были на счету, каждый меч держался за удачу, а зоркий глаз и воинская доблесть – за манну небесную, где сердца ожесточились страхом и потерями, меня чужую, больную и почти мертвую не оставили молча подыхать в дальней каморке замка.

Их трое.

Три пары рук, три приглушенных голоса, три манеры обращения.

И свое мнение на мой счет.

Меня ворочали с боку на бок, поднимали, таскали, тормошили, переворачивали, растирали. Гоняли по остывающему телу кровь, словно саму жизнь. Чесали и заплетали волосы, переодевали, силком вливали еду и питье. Поднимали, пересаживали и укладывали будто куклу. И много говорили. На разных языках – и на всеобщем, и на эльфийском, и даже немного на рохеррике.

Самыми тяжелыми дались первые дни после пробуждения. Сколько их было? Не знаю. Пять? Семь? Десять? Может месяц? Тело обратилось тряпичной куклой, мысли казались бессмысленным комком ваты. В груди образовалась черная дыра, медленно засасывающая всю меня внутрь. Не осталось чувств, не осталось мыслей. Только боль, холод и мертвенный страх. Помню однажды ночью открыла глаза и уставилась в потолок, залитый лунным светом. Из открытого окна тянул сквозняк, шелестели занавески, слышалось чье-то ровное дыхание, а под окном протяжно выла бродячая собака. Где-то издалека ей вторили вопли диких животных, заполнивших когда-то отвоеванные людьми земли. Волки? Варги? Не знаю. Ничего не знаю об этом мире. Теперь я не имею никакого значения. Все, что было когда-то выучено – не имеет смысла. Все представление о самой жизни теперь стерто. Здесь я одна. Полностью и безоговорочно. Одна. Я снова закрыла глаза.

И сквозь подступающую серую дрёму почувствовала крепкую мозолистую ладонь, сжавшую мою руку. Низкий голос произнес несколько слов на эльфийском, и я провалилась в крепкий сон. Сон без кошмаров.

Не знаю, послужило ли это отправной точкой или я просто начала приходить в себя, но мои господа-санитары с той ночи активизировались с новой силой. Через пару дней Таун исхитрилась натянуть на меня платье, заплести волосы и укутать в легкий плащ, а сам командир снес меня вниз, в разоренный войной городской сад. Ранним утром на улицах никого не было, так что некому было пялится на полумертвую рохирримку и двоих ее эльфийских сопровождающих. Халдир устроил меня на обломке мраморной колонны, неприятно холодившей кожу даже сквозь одежду, и встал за спиной. Втроем мы встретили восходящее солнце. Прежде чем из домиков повылезали сонные горожане, так же безмолвно меня унесли обратно в спальню. Теперь каждый новый день начинался с рассвета. После меня силком кормили, Таун переодевала, и до обеда я сидела в кресле подле окна.

Бедняжка Таун не отходила ни на секунду, отдыхая только когда я спала. Халдир и Сумларад попеременно сменяли друг друга, помогая моей уставшей компаньонке меня держать, переворачивать и переносить с места на место. Несчастной эльфийке же приходилось возиться со мной ежесекундно. Добрая, милая, заботливая Таун. В эти тоскливые дни она не бросила меня, не отвернулась, не оставила на волю Эру. Иногда я слезящимися глазами ловила ее полный боли взгляд, будто она вытягивала из меня всю горечь и забирала себе. Будто она страдала вместе со мной – когда я молча пялилась в потолок, когда, обессилев от ужаса и боли, раскусывала губы в кровь, когда изгибалась в судорогах в ночных кошмарах, когда срывала голос от неконтролируемого крика. Она все время была подле постели, держала за руку или прижимала к своей груди. Вовек мне не расплатиться с ней за ее доброту и сострадание.

Глава 2. В которой мне открываются неожиданные таланты

«Уныние – грех, бездействие – смерть», - твердила я себе сквозь зубы. Принять решение оказалось половиной беды. Прийти в себя, в который раз сжать зубы, сдержать слезы, заглушить вопль отчаяния – вот что оказалось действительно сложно.

Барахтаться в этом дерьме мне предстояло самостоятельно. Без толпы психологов, врачей, мамочек, нянечек, гор медицинского оборудования, лекарств и белых стен больницы, - короче, всего того, что мне сейчас было необходимо после многочисленных ранений, психологических травм и нервных срывов. В моем распоряжении была только собственная голова на плечах, чужое тело и жуткий мир, наполненный до краев войной.

Время на самоистязание у меня закончилось, пора приниматься за активные действия. Я могу вечно обливать слезами потерянную жизнь, но, если сдохну здесь, никому легче не станет. А значит будем жить!

Цель поставлена, значит первостепенная задача очухаться и приняться за дело. Какое дело? Дело найдется всегда! По меркам Средиземья я на редкость бесполезная персона – ничего не умею, почти постоянно болею, без семьи и племени, тщедушная и бестолковая. Зато есть вариант податься в местный лазарет. Война еще не окончена, куча народу полегло в боях, новые прибывают часто, практически после каждой диверсии гондорской армии, в госпитале каждые руки на счету. В конце концов, пригодилась я в Хельмовой Пади, авось и здесь занятие найдут.

Такие мысли наполняли мою голову все время моего восстановления. Когда я впервые заикнулась о работе в госпитале, суровая надсмотрщица Таун даже слышать не пожелала об этом, заявив, что пока я не избавлюсь от приступов слабости, мне даже думать об этом не стоит.

Мнения командира и Сумларада она даже не спрашивала. Чем легче мне становилось, тем чаще они отлучались на военные собрания, совещания, учения и тому подобные сборища. Сначала по очереди, после иногда вместе, а там и вовсе везде начали ходить вдвоем. Нахмуренные, мрачные и сосредоточенные, они не прекратили своего дежурства в моих покоях, позволяя Таун отлучаться и заниматься делами вне комнаты. Чаще всего теперь они возвращались вечером, один заваливался спать, а второй пристраивался подле меня на кресле и молчал до самого утра, грозной тенью охраняя наш сон.

Разоренный Гондор отчаянно силился возродиться из пепла. Сплотившиеся перед лицом общей опасности, жители объединялись в бригады для восстановления домов, святилищ и храмов, захоронения павших и сохранения общего векового наследия. И что меня приятно удивило, больше всего старались уберечь детей и молоденьких женщин. Оно и очевидно, за ними было будущее Гондора. Поэтому беспризорных стремились рассовать по семьям, стало даже в какой-то степени престижно приютить сироту, а то и нескольких, а юных девушек, оставшихся без защитника и кормильца, будь то муж или отец, отправляли на попечение местной общины, стихийно сформировавшейся в краткий период безвластия. Попирать право королевского престола они не стали, присягу дали, но с оговоркой с ними считаться. Узнав такие скудные подробности, я про себя хихикнула – так и зарождается парламент. Так вот, оставив на волю короля и военного совета защиту государства от силы темной и дела внешнеполитические, община приняла на себя дела насущные. Получив добро от Элессара, они взяли на себя управление королевским лазаретом, заботу об осиротевших и обездоленных, снабжение пропитанием и в будущем, как я слышала, планировали заняться рекультивацией выжженых и порченых орками земель. Слова «рекультивация» они естественно не употребляли, но им проще обобщить весь тот обширный список вещей, которые придется выполнить для обогащения истощенного и местами отравленного чернозема.

Главой общины выбрали поджарого мужичка, до войны заправлявшего местным рынком. Мужичок оказался хватким, авторитетным и сурово-справедливым. Быстро разогнал всех обормотов, приструнил смутьянов и построил лентяев. А еще он быстренько прижал зарождающийся по классической схеме бандитизм и всея с ним вместе взятая, организовав народную дружину, взявшую на себя охрану населения от самого себя. Вот и полиция подъехала, здравствуйте. В общем, старейшина оказался золотом, с головой на плечах и руками в правильном месте.

Вот к нему-то и отправился подговоренный Таун Сумларад за делом для двоих молодых женщин, желающих оказать любую посильную помощь для жителей Белого Города. Ах да, и еще формально числящиеся гостями Ее величества. Если верить рассказу Сумларада, мужичок знатно прибалдел, завидев на пороге своего скромного жилища эльфа, но быстро взял себя в руки, почесал бороду, попыхтел и подобрал занятие «достойное столь высокочтимых дам».

Так что теперь, когда днем мы с Таун были предоставлены сами себе, она старательно учила меня всякому рукоделию, будь то шитье, вышивание, вязание и плетение. А дело у нас было простое – в лазарет и дома сирот требовалось множество изделий: льняные рубашки, штаны и другая простенькая одежда, грубое постельное белье, корпия, бинты, косынки, фартуки, манишки. Все это шилось, кроилось и выделывалось из грубой ткани, от которой кололо пальцы и натирались мозоли. Но больше всего мне нравилось шить пеленки и распашонки, для которых из всех потайных закромов доставали и приносили нам хозяйки самую тонкую и нежную ткань, какая только у них была. Муслин, батист, ситец – нежные облачка появлялись из-под фартуков, и доверительным шепотом звучала просьба: сшейте, добрые госпожи, не сдавайте в лазарет, у нас кроха в семье свет увидела. А что мы? Мы радостно переглядывались и принимали заказ. Поначалу Таун не доверяла мне такие тонкие ткани, лишь убедившись в моем достаточном мастерстве, позволила такую тонкую работу, как шитье для новорожденных. Невероятный трепет, скажу я вам! До сих пор помню свою первую пеленку из бледно-голубого муслина. Пускай по форме она была больше похожа на параллелограмм из-за слишком стянутой нитки по шву, но моя наставница умело исправила косяк, каким-то мудреным способом придав краю божеский вид.

Глава 3. В которой в Гондор прокрадывается зима, а командир приходит ко мне за разговором

И снова потекла вереница будней.

Ночи становились холоднее, а дни голоднее. К Гондору все ближе подкатывал спутник всех воин и смертей – голод. Как и любые другие города этого мира, Минас-Тирит в лучшие годы жил за счет даней и торговли. Со всей страны собирался народ по праздникам, ярмаркам, съезжались купцы, проводились встречи, совершались сделки. Город не знал недостатка провианта, одновременно считаясь неприступной крепостью. С самого начала войны Кольца появились перебои с поставками, орки и прочие разбойники разоряли караваны едва они переступали границу государства. Дезинформация населения, ослабленная безумием власть (в лице наместника) и полное разорение окружающих земель сделали свое черное дело. После затяжных боев едва ли не под родными стенами, скромные запасы были истощены, а новых поставок провианта не предвиделось.

Сейчас переход на самообеспечение был невозможен. Окружающие на многие мили поля Пеленнора были выжжены дотла и отравлены пролитой на них орочей кровью. Эльфы знали, как можно возродить плодородие некогда благословенного края, и уже разрабатывали совместно со старостой планы. Но для этого необходимо было дождаться весны. А впереди была суровая зима.

Каждый день сокращалось количество и качество выдаваемой еды. Тем, кто работал на благо общества, давали дополнительную порцию. Нам с Таун приносили каждый день. И каждый день она правдами и неправдами старалась втолкнуть в меня свою, я отказывалась, и мы ссорились. И каждый день заканчивался одинаково – ослиное упрямство эльфийке переспорить было невозможно, так что каждая съедала свои порции, и мы приступали к работе.

Где и как столовались мужчины, мы не знали. Мы их вообще почти не видели. С тех пор, как я начала вставать и работать, они перестали ночевать с нами в одной комнате и спали теперь в соседней каморке. К нам заходили редко и совсем ненадолго, проверить как мы, не обижает ли кто.

Чаще всего заглядывал Сумларад, он много разговаривал, помогал кроить, шить и стягивать и вообще оказался толковым портным. Несколько раз он относил за нас белье в лазарет и дом сирот, а вечером возвращал корзинку, в которую обязательно подкладывал какую-нибудь вкусность, будь то пару кусочков сыра или хлеба, несколько яблок или горстка сушеных ягод. Воинов кормили лучше, чем горожан, а потому мы прекрасно знали откуда он все это брал и ругали его, на чем свет стоит. А он отмахивался, улыбался и упрямился похуже моего. Таун сердилась, краснела и долго распиналась в суровых нравоучениях, а скромный парень слушал ее в пол острого уха, кивал и делал по-своему.

Командир заходил всего пару раз. Он был привычно молчалив, мрачен и суров. Коротко осведомившись о здоровье, он окидывал меня взглядом и отворачивался к Таун, обстоятельно докладывавшей ему о наших текущих делах.

Насколько мы знали от Сумларада, не далее, чем в начале декабря был взят Осгилиат, и орки были полностью выбиты за пределы Раммас Эхора – стены, некогда построенной одним из наместников Гондора для защиты от тварей, захвативших крепость Минас-Итиль, позднее ставшую оплотом тьмы Минас-Моргул. Приказом короля Элессара ее следовало уничтожить, но злобные чудовища крепко обороняли свои рубежи. Планированием операции занимался весь Военный Совет во главе с самим королем и эльфийскими владыками. Халдир пропадал на заседаниях от зари и до зари, и, опять же, если верить длинному языку замкомандира, внес решающие поправки в окончательный план, принятый к исполнению. Так что его усталое и даже измученное выражение лица и редкие визиты были вполне оправданы.

Чем холоднее становилось на улице, тем меньше мы старались выходить наружу. Если осенью Таун считала своим долгом отправить меня на прогулку в чьем-нибудь сопровождении, чтобы размять мое вялое тельце, то теперь мы вместе отсиживались в комнате, позатыкав все видимые и невидимые щели в тонких рамах. Грелись мы у замысловатого очага, выстроенного на совсем незнакомый мне манер. Он чем-то напоминал мне камин из дворца Топкапы, который я углядела в каком-то турецком сериале. Тепла он давал не много, да и дров у нас было тоже с гулькин нос, так что мы подтащили все рукоделие поближе к огоньку и грелись работой и долгой болтовней.

Шить мне очень нравилось. Я быстро училась замысловатым швам, подолгу отрабатывая их на многочисленных однотипных рубахах из грубоватого льна, а после осторожно тоненькой иголкой выводила на ласковых тканях. Эльфийская наставница показала мне множество вариантов кроя всех вещей, которые просили нас сшить. В конце концов, достаточно навострившись, я собрала все кусочки мягких тканей, какие только попадали нам в руки, и с трепетом в душе сшила себе трусики. Выкройку я отработала на грубой рогожке, так что кроить уже не боялась. Да, вышли они не совсем привычные, зато удобные! Конечно, не любимый трикотаж, по которому я скучала едва ли не сильнее, чем по поездам и прочему, но тоже хорошо. А по сравнению с теми задрипанными панталонами, судьба которых затерялась где-то в Лориэне, эти трусишки можно было посчитать манной небесной.

Таун наблюдала за моим усердием с полным недоумением. Однако, когда я продемонстрировала ей готовое изделие и способ его использования, задумчиво сказала, что иногда она была бы согласна такое надеть. Естественно, ведь эльфийское нижнее белье, как и человеческое, здесь предусматривало только нательную рубашку. И задумавшись о естественных женских потребностях, я вдруг кое-что поняла и ошалело покосилась на Таун.

– Что-то не так, госпожа? – она отвлеклась от шитья и подняла на меня глаза.

– Я просто подумала, - я запнулась, думая, как корректней выразиться. В этом мире пуританские нравы, а я тут со своими вопросами. – Просто я подумала, что их удобно носить в… хм, дни крови.

– Я тоже об этом подумала, госпожа, - без тени насмешки согласилась Таун. – Ваша идея просто великолепна, - ага, я пока шила, еще вспомнила защитниц природы с их тканевыми прокладками на пуговицах.