Верность врагу: сказ о вампире и его охотнице

Глава 1.1: клуб

День начинается и заканчивается для Киры одинаково — со вкуса крови, заполняющего рот.

— Прости, прости, прости!

Адреналиновая волна пульсирует во всем теле, когда девушка ошарашенно вскидывает голову и смотрит в обеспокоенное лицо лучшей подруги, которая только что одним ударом рассекла ей губу.

— Перестаралась, — пытается улыбнуться, и пускает одинокий кровавый пузырь.

В туалете спортзала вода не самая чистая, но лучше, чем ничего; Кира сплевывает в раковину и широко улыбается в зеркало, прежде чем промыть рот. С акварельно-алыми разводами на зубах и с растрепанными волосами она выглядит, как рыжий домовенок-каннибал.

Но глядя на это, Кира с какой-то истовой гордостью отмечает, что даже с окровавленным ртом ни за что бы не сошла за сумрачную. Она склоняет голову, обнажая лишь веснушками тронутую шею; поправляет непослушные короткие волосы рукой с обломанными ногтями; смотрит в каре-зеленые, нетронутые бессмертием глаза, с расширенными от плохого освещения зрачками. Разбитая губа скоро посинеет и распухнет, и будет больно говорить и есть, но этот изъян будет ярким показателем ее человечности… пусть и неуклюжести тоже.

— Выглядишь, как черт, родная, — Диана, виновница этого позора, виновато улыбается и протягивает Кире сумку с вещами, когда та возвращается в зал. Тренировку на этом, пожалуй, можно бы и закончить. — Тебе отдохнуть надо. Ты себя просто загоняешь.

— Угу, а потом как в подворотне потом буду радоваться, что отдохнула.

Диане просто говорить: у нее ни один учебный бой за последние три месяца не заканчивался провалом, она даже тренеру как-то колышек осиновый к шее приставила — хитростью больше, правда, чем силой, но это было не важно. В Кире же много ярости и порыва, которые часто застилают ей глаза. В ней нет холодного расчета, так охотникам необходимых. Поэтому они с Дианой и оказались в паре, как решил тренер — пусть уравновешивают друг друга… ну и попутно наносят друг дружке множественные совместимые с жизнью увечья.

— А судороги от перетрена тебе в подворотне как помогут? — Диана театрально-тяжело вздыхает. — Если тебе так хочется подвигаться и на неприятности нарваться, давай хоть в клуб сегодня сходим…

Кира всегда была тусовщицей среднего пошиба — не сторонилась клубов совсем, но чаще все же проводила свои пятницы безалкогольно. Особенно в последние полгода, когда ее цель стать охотницей затмила все остальное. Было бы просто глупо регулярно разменивать дополнительную тренировку на шесть часов пьяных танцев; она старалась держать свои слабости в узде.

И все же ей всего двадцать лет.

— Ты не оставляешь мне ни единого шанса вести благостную и целомудренную жизнь.

Соседство с Дианой сначала до каления ее доводило, ей было сложно смириться с тем, как легко этой девушке все удается — лучшая в группе и по борьбе, и по стрельбе, и колледж закончила, в отличие от Киры... и даже есть у нее бойкий черноволосый паренек, каждый вечер поджидающий у общежития, не теряющий почему-то надежды на благосклонность ее ледяного высочества.

— Конечно, я же в бойцы пошла, а не в монашки, — игриво подмигнув, девушка уходит собирать свою сумку.

И пусть не сразу сложилось их общение, довольно скоро Кира в загадочной душе Дианы откопала неожиданный клад — способность видеть людей насквозь не только для того, чтобы их разрушить, но и для того, чтобы исцелить. Осторожно и боязливо, как уличный котенок к человеческим рукам, Кира подбиралась к этой дружбе. Для Дианы же все было легче — она просто в определенный момент решила, что берет над новенькой шефство. Что-то ей подсказывало, что за рвением к тренировкам и злостью в бутылочно-зеленых глазах скрывалось нечто более глубокое, чем простая гражданская ответственность перед такими же смертными...

Только вот о своей истории с полуночниками Кира никому — даже лучшей подруге — ни единого слова правды не выдала.

— Лед не забудь приложить, а то фейс-контроль не пройдем.

— И это будет полностью твоя вина, между прочим.

Позже Кира будет часто возвращаться к этой мысли: лучше бы их просто на пороге развернули. Все бы было проще.

Это бы ее спасло.

Глава 1.2

Синеющую после удара губу Кира попыталась замаскировать макияжем, игнорируя пассивно-агрессивные шутки Дианы про заражение крови; если сильно не присматриваться, можно подумать, что это — последствия неудачного похода к косметологу, а не неловкости на тренировке.

Когда она выходит куда-то повеселиться, под ребрами всегда ноет отголосок старой жизни, взывает к ней, напоминает, как раньше было легко и радостно; Кира насильно заглушает этот голос, сжимая в ладони рукоять серебряного кинжала. Маленькие радости не должны отвлекать от главной цели, и пока это лезвие ни разу не испило бессмертной крови, разве у нее есть право?..

Но Диана не дает ей погрузиться в эти мысли; она ведет подругу напрямую к бару и хватает нескольких шотов, чтобы треклятый долг перед Покровителями отошел наконец на задний план. Подруга совершенно бесстыже флиртует с барменом, наклоняется ближе к его уху, над чем-то смеется, и Кира видит, что бедный мальчик просто не может отвести глаз от цветных бликов светомузыки на ее смуглой коже.

— Мы сюда вернемся, — хитро улыбается Диана, протягивая Кире очередной напиток.

— Ты знаешь, что не обязательно закусывать алкоголь мужскими сердцами?

— Так вкуснее, — девушка подмигивает бедняге за баром в последний раз и за руку утягивает Киру на танцпол.

Голова пустеет, и в этой приятной пустоте эхом отдается бит слишком громкой клубной музыки. Диана сначала «ведет» подругу в танце, не отпускает рук, так что Кира невольно следует за ее движениями и расплывается в улыбке. Не вслушиваясь в музыку, отпустив все мысли и все страхи хотя бы до конца этой ночи. То, что было нужно.

Она старается впитать в себя все одновременно — горькое тепло алкоголя на языке, ритм толпы, отблески на черных волосах подруги, смесь запахов чужого парфюма и человеческих тел.

Кира знает, что на них смотрят; нет смысла кокетничать с собой — ей это нравится. Особенно внимательно следит за ее движениями парень за одним из столиков. Он пришел сюда с компанией, но уже давно не участвует в разговоре, хоть и к толпе не присоединяется; пока просто потягивает что-то темное из стакана, и ухмыляется, когда в танце Кира закидывает голову назад, и пятна света играют на ее обнаженной шее и ключицах. Она выглядит ярко и одновременно хрупко в молочном платье с тонкими бретелями, ее рыжие волосы и веснушки оттеняют белизну кожи и ткани. Первые языки пламени пожара в зимнем лесу — то, что могло бы согреть, но вырвалось из-под контроля.

К тому же, только сами девушки знают о кинжалах в потайном кармане сумочки каждой.

После нескольких песен Диана отправляется к бару, скорее за флиртом, чем за напитками, и Кира отходит к краю толпы, чтобы чуть передохнуть; прислонившись спиной к стене, она на секунду закрывает глаза, чувствуя, как все в ней дышит, движется и пульсирует.

Из-за музыки не слышно, как к ней подходят; вырывает из этого секундного транса ее легкое прикосновение — тонкие пальцы скользят по изгибу от ее шеи к плечу.

Едва подавив инстинктивное желание тут же ударить того, кто подкрался, Кира распахивает глаза — и видит ухмылку на тонких губах и протянутую с коктейлем руку.

— Решил угостить даму, — пытается перекричать музыку тот наблюдатель из-за столика в углу. — Пока тебя снова не украли

.

Острые, точеные черты лица, лисий разрез глаз и длинные белые волосы, собранные в расслабленный низкий хвост; красив, зараза, с удовольствием про себя отмечает Кира и аккуратным движением чуть отталкивает его руку от себя.

— Дама пьет только то, что видела, как готовили, — чуть приподнимает подбородок, добавляя картинной дерзости взгляду. Он ее где-то на голову выше, даже когда она на каблуках.

Парень пожимает плечами, делает глоток — мол, как знаешь, тут не отравлено — и просто вкладывает в ее ладонь этот стакан.

— Наглый, — хмыкает Кира и все же пьет.

Коктейль приятный, но немного терпкий, даже тяжелый, и в послевкусии ощущается нечто странное, хоть и лекарствами не отдает. Вряд ли подмешал что-то, иначе сам не стал бы пить; охотница отмахнулась от тревожной мысли. Она впервые в этом месте, кто знает, может, тот мальчик за баром чем-то разбавляет для большей прибыли.

— Потанцуем? — блондин делает нарочно театральный поклон. Этот жест комично выбивается из общего настроения пятничной полуночной вакханалии.

И снова Кира оказывается утянута в самую гущу толпы, только теперь не с Дианой, а с парнем, чье имя она в принципе и не планирует узнавать.

Глава 1.3

Он тонкий, высокий и гибкий, как будто танцами занимается профессионально уже много лет. Движения у него уверенные, плавные, почти кошачьи; ладонь снова следует по линии плеч Киры, холод металла нескольких колец контрастирует с разгоряченным телом, и от этих прикосновений по крови растекается трескучее, колючее, будоражащее электричество. Каждый отпечаток пальцев будто не пропадает, а обжигает, оставляя клеймо, и все ощущения обостряются, и ускоряется пульс.

Самодовольно ухмыльнувшись, блондин притягивает Киру ближе к себе властным движением, так что, не будь в клубе так громко, она услышала бы его сердцебиение. Зато она точно чувствует его запах — металла, дерева и почему-то молитвенных благовоний.

Взгляд у него оценивающий, высокомерный, с хитрецой, похороненной на дне темных зрачков. Тонкие, аристократичные пальцы сначала поправляют непослушную прядь рыжих волос, потом мягко возвращают на место упавшую лямку платья, и останавливаются легко, но цепко на изгибах девичьего тела.

Обычно после таких наглостей он уже держался бы не за ее бедра, а за свой сломанный нос; но почему-то Киру полнейшим дурманом окутывает. И не так много она выпила, и парень сам хоть и красив, но вовсе и не бог какой-то, чтобы так им сразу очароваться. Но музыку заглушает шум крови в ушах, и, чуть приоткрыв рот, она ошалело смотрит на него снизу вверх. Даже будь они в полной тишине, ни слова не вышло бы из ее губ сейчас.

Он наклоняется к ее уху; от холодка дыхания на коже Киру пробивает мелкая дрожь.

— Нравится, олененок? — и не услышав ответа, мягко целует ее в шею.

У нее в прямом смысле подгибаются колени.

Диана уже уселась прямо на барную стойку, вполоборота дразня своего нового подопытного; но краем глаза она время от времени старалась присматривать за младшей. От этого спектакля у нее просто челюсть упала; ни разу за полгода она не видела, чтобы Кира у кого-то руках так таяла.

Танцующая толпа сильно мешает обзору, но Диане со своей высоты видно чуть больше. Не выглядит, будто кто-то сопротивляется, да и уж что-что, а постоять за себя перед наглецом она умеет и без помощи; просто это совсем на нее не похоже.

Вот и оставила тихоню на десять минут без присмотра.

Когда незнакомец впервые пытается выдернуть Киру из толпы, она еще пытается сопротивляться, остаться, вжимаясь телом в него и каблуками в танцпол. Ей странно, куда это ему понадобилось, здесь же так хорошо!.. Дурман совершенно застилает рассудок.

— Пойдем, олененок, — тихо, ровным тоном произносит он, отстранившись. — Есть дела поважнее.

Кира слышит смесь досады, раздражения — и все же удивления.

Все звуки вокруг резко приглушаются, и голос его звучит будто эхом между стенок черепа охотницы. Аккуратно маневрируя между пьяными весельчаками, они выходят из клуба.

Ночь обжигает холодом, свет фонарей сквозь легкий туман размывает границы всего, на что падает. Блондин вывел Киру через черный ход в какой-то закуток, узкую подворотню между каменными стенами. Ее колени все еще были ватными, и между ребер невыносимо жгло так, что подступили слезы; что сейчас произошло и почему она следует за ним?

— А ты с характером, — он продолжает усмехаться. Что бы ни придумало ее отравленное сознание, сейчас даже сквозь чары она видела, как ожесточилось его лицо. — Но так даже лучше. С такими интереснее.

Кинжал, — проносится спасительная мысль. Дрожащими пальцами девушка пытается нащупать рукоятку под тканью подкладки в сумочке, но кошачья плавность незнакомца не оставляет его и сейчас.

Кира просто не успевает сопротивляться.

Мягкие, холодные губы снова прикасаются к ее шее, но на этот раз не для ласки. Резкая боль пронзает и без того ослабшее тело; горячая кровь стекает струйкой в вырез атласного платья.

От осознания становится дурно и душно.

Ее самый страшный кошмар, вампир, сумеречное отродье, пьет ее на заднем дворе какого-то притона.

Взвыв от ужаса, едва обретая контроль над телом, Кира бьет его коленом в пах, и, упираясь руками в стену, чтобы не упасть, с силой носком туфли отталкивает парня вглубь подворотни.

— Дура, — рычит тот, с совершенно бешеными глазами, оскалившись — больше не прячет тонкие клыки. — Я — кровь древнего бессмертного рода, предлагаю тебе вечность, а ты, грязь, гниль…

В ее руке наконец сверкает серебряное лезвие.

— Ты — ошибка Покровителей, — Кира сглатывает, в ужасе понимая, что очарованная ее часть сопротивляется даже мысли об исполнении долга. — Я тебя не боюсь.

Ложь.

Вампир издает странный, страшный звук — его смех клокочет в горле, будто оно все еще полно свежей крови. Он расправляет плечи, и медленно, играясь, подходит чуть ближе к вжавшейся в камень бледной, истекающей жизнью девушке со святым оружием в трясущихся руках.

— Я знал, что в тебе есть что-то особенное. Маленькая охотница, — он демонстративно облизывает губы, последний оскал хищника перед умирающей добычей. — Что же ты тогда так беспечно берешь конфетки у незнакомцев? Или я у тебя первый?

Еще немного, и Киру стошнит.

Она бросается на него, замахнувшись кинжалом, и целится ровно в сердце; невольно из ее груди вырывается дикий, отчаянный крик. Он уворачивается от ее движения беззвучно, как ветер, и резко бьет девушку по запястью, выбивая смертельное серебро из пальцев. Жалко звенит последний шанс на победу по уличной брусчатке; тело Киры снова вжимают в стену, на этот раз с в прямом смысле нечеловеческой силой заломав ей руки.

Она бьется, как мотылек в паутине, в хватке полуночного хищника — снова, снова, снова; предательские, глупые, неуместные слезы текут по щекам на шею и смешиваются там с разводами крови. Она кричит, но помощи уже не дождется; в исступленной надежде возносит последнюю молитву.

Глава 2.1: логово зверя

Полгода назад

Она стоит на коленях посреди комнаты, сложив руки на груди в молитвенном жесте. Ее губы беззвучно движутся, наизусть повторяя в памяти выжженные слова молитвы; этот зов всего лишь один из множества. Сколько таких грешников вспоминает о своем долге перед Покровителями только в беде, и склоняют голову ради просьбы, а не подаяния…

Дым благовоний струйками поднимается к потолку, от густого пряного запаха скоро начнет болеть голова. Попытки сформулировать мысль так, чтобы она звучала возвышенно и достойно, ни к чему не приводят: все это театральщина. Я потерялась, направь, подай руку, помоги… плач ребенка, отставшего от взрослых на лесной дороге. Средь деревьев темно, да и до заката уж недолго осталось; страшно вглядываться, вдруг на тебя посмотрят в ответ. Опавшие листья могут скрывать кого и что угодно. Чего я стою и что меня ждет?

— Я не уверена, что ты готова, Дитя мое.

Сияние разливается по комнате, и она зажмуривается, чтобы не ослепнуть.

— Мне снится… страшное.

Ей не хватает смелости признавать в себе подобное. Полные жестокости, стекла и металла сны, льющаяся красноватая вода, сильные руки на шее, которые ее держат под поверхностью, топят снова и снова. Смерть каждую ночь за ней приходит, словно дорогой гость.

— То, что ты видишь — всего лишь одно послание от Нас. У тебя есть цель, но тебе нужны силы ей следовать.

Голосу как будто даже смешно от страхов Киры. Но в этой интонации совсем нет зла или раздражения – так реагируют на нелепые, безобидные выходки неразумных младших или питомцев. От каждого слова девушку невольно пробирает дрожь, на секунду даже хочется заткнуть уши. Людям очень сложно и опасно связываться с Ними, но и не каждому ведь не каждому отвечают… с редким счастливчиком случается явление Благостной матери.

Для Киры это уже не первый раз.

— Нельзя торопить судьбу, ты можешь спутать ее карты, — тихий, усталый вздох. — Но все же ты рвешься в бой… будь готова к последствиям.

От жара, расходящегося по комнате, становится дурно. Листья на стеблях роз, стоящих в вазе, иссыхают и морщатся, и сами цветы склоняются, увядая, как в ускоренной съемке.

— Иногда детям приходится исправлять ошибки своих родителей, — мягко произносит богиня. – И Я благословляю тебя на охоту, дочь моя. Ты станешь защитницей.

Око за око.

Кира в ужасе сглатывает ком в горле, и прежде чем успевает выдавить хоть какую-то благодарность – не собирается же она спорить с Покровительницей – она чувствует легкое прикосновение губ ко лбу.

Ощущая, что плавится, как свечка, от неожиданности Кира раскрывает глаза – и не видит ничего, кроме алого тумана, рассеивающегося в комнате. Ни бога, ни человека.

Она одна посреди комнаты с пылающим на лбу благословением.

Не сразу получается встать на ноги, сердце бьется так, что чуть – и ребра сломает. Она боится прикасаться к лицу, прежде чем дойдет до зеркала, и пока идет в ванную, обхватывает себя руками, будто пытается обнять.

Сам факт того, что она пережила не только две встречи с самой Модир, но еще и тело выдержало ее прикосновение – это чудо, граничащее с посмертным сном.

Не зная, чего именно опасается, снова зажмуривается и наощупь включает в ванной свет, осторожно подбирается туда, где, она знает, висит зеркало. Долго смотрит в красноватую темноту опущенных век, кусает губы, и глубоко вдыхает, готовится увидеть, как минимум, обезображенное ожогом лицо.

Что ж, ее действительно обожгло. Просто чуть иначе.

Пораженная, не доверяющая отражению, Кира осторожно прикасается к рыжим волосам, проводит пальцами по россыпи веснушек на щеках и шее. Даже кожу ее «выжгло», как ткань на августовском солнце, она стала кипельно-белой, будто девушку обескровили. Разве что глаза остались каре-зеленые, мутное стекло, не пышущее пламенем, не покрытое пеплом.

— Кира… Боги мои, Кира!

В отражении появилось шокированное лицо ее отца. Девушка осторожно растянула губы в неловкой улыбке, сама не зная, каких еще сюрпризов ожидать от метки Покровительницы.

К вечеру на стенах дома не осталось ни одной фотографии с Кирой. Это была ее просьба – было странно смотреть на свою прошлую версию, обычную бледноватую шатенку без единой родинки на коже, а после в зеркале встречать живой костер.

Да и в принципе в доме теперь ей задерживаться не стоит.

Если она присоединится к охотникам, семье лучше не иметь с ней никакой связи.

Когда. Больше никакого «если» — теперь это ее долг. Проклятие. Благословение.

Судьба.

Глава 2.2

Второй раз в жизни Кира боится узнать, во что она превратилась.

Она долго лежит, не желая открывать глаз и участвовать в той жизни, которая теперь ее ждет. Или скорее, в посмертии.

Ей не нужно будет объяснение, кто она теперь такая и что с ней сделали. Она знает. Она последние полгода провела исключительно в изучении полуночников и их повадок, в изучении способов их уничтожать.

Отвратительная из нее вышла ученица.

Хочется плакать, но Кира себе не дает. Упорно сопротивляется желанию свернуться калачиком и взвыть, заскулить, как промокший под дождем щенок. Нет смысла лить слезы по погибшим, так ведь?

Особенно самим погибшим.

Только вот вопрос — а что ей теперь есть смысл делать? Ее Покровительницей была Модир, матерь-Солнце, одна из самых могущественных в Легионе. Наплевать, что укус не был по согласию и желанию самой Киры, это — худший способ отречься. Несмываемый, немыслимый позор и невосполнимая потеря. Такого предательства ей ни за что не простят, и даже если каким-то чудом другой бог примет ее верность, это будет исключительно способом поглумиться над оскверненной любимицей Модир...

От ненависти к обратившему ее вампиру ныне мертвая кровь вскипела в жилах несчастной девушки; невольно сжав кулаки, Кира дала немую клятву: если он так сильно хотел поделиться бессмертием, она выпьет его до последней капли. Неважно, сколько раз придется попробовать, сколько кольев о замершее сердце поломать; долг ли это, просто ли месть — уже неважно.

Больше нет смысла держаться за какое-то мнимое благородство. Ее превратили в хищника, она им станет.

Неожиданно преисполнившись решимости, Кира поднимает веки. И, не желая в это верить, с силой трет глаза, как будто от этого реальность чудесным образом изменится.

Она лежит на жестком кожаном диване в большой комнате, скорее похожей на чей-то кабинет: полки с книгами, уходящие под высокие потолки, массивный деревянный стол с бумагами, ноутбуком и почему-то длинной белой свечой. Хозяин явно держится за ускользающую старину во всем, что имеет. На стене напротив висит редкой кисти семейный портрет — художник с удивительным трепетом запечатлел каждую деталь.

С полотна на девушку сверху вниз смотрит трое — статная женщина средних лет, молодой парень с длинными волосами и хрупкая кудрявая девочка-подросток. Они совершенно не похожи друг на друга, так что вряд ли семья по крови; впрочем, нет. Кира в упор смотрит в застывшие темные глаза.

Именно по крови.

В неверии оглядывается дальше; все в комнате выглядит точно так, как в фильме изобразили бы комнату претенциозного невыносимого кровопийцы, который кичится своей древностью и вечной молодостью одновременно. Все старо, чисто и дорого; тяжелые бархатные шторы, лишь на один лучик открывающие солнцу путь.

И все серое.

Из мира выпили, выполоскали весь цвет; взгляд Киры судорожно мечется по комнате, пытаясь найти хоть что-то, в чем еще сохранилась жизнь, тепло, оттенок. Нет, ее будто в старое кино перенесли. Разной глубины, но все же серый, серый; мертвенный холод старого пепелища.

Неужели она должна провести в бесцветии вечность?

Еле сдерживая мелкую дрожь во всем теле, Кира медленно спускает босые ноги на пол; не зная, чего ожидать от тела теперь, движется осторожно, с опаской. Проводит ладонью по лицу, будто ослепшая, пытаясь вспомнить свои черты. Страшнее всего прикасаться к губам; слегла приоткрыв рот, цедит воздух сквозь зубы. Зубы.

Клыков нет.

Это сбивает с толку, но ведь они и должны появляться только на охоте, верно? Иначе бы сумеречных было гораздо проще отличить в толпе. Спасло бы множество жизней. Но все хищники приспосабливаются к среде, чтобы жертва не могла сбежать слишком рано; Кира пытается вспомнить вкус крови во рту, спровоцировать тело. Оно не отвечает.

Пальцы нащупывают несколько свежих ранок на шее. Пришлось кусать дважды; грязная работа... больно. Почему больно?

Почему не зажило?

За массивной дверью слышатся шаги и несколько голосов — два мужских и один тонкий, девичий; от звуков одного из них ярость охватывает каждую клетку ослабевшего тела охотницы. Она не ждала кого-то другого; она вообще не успела начать чего-то ожидать.

— ...чтобы Альянс не узнал.

— Это ведь не моя вина!

— Но точно — твоя ошибка.

Глава 2.3

Она представляется Мейрой, с забавным картавым «р». Молодая ведунья, сестра зубастого блондинчика — как выяснилось, Мэтта. Ведьмы не бессмертны, и, если только его не обратили совсем недавно, вряд ли они действительно родственники. Похоже, что это с ней и, вероятно, матриархом этого подобия семьи, он стоит на том портрете — было бы чуть легче, не будь у Мейры вместо лица клубок радиопомехов.

У нее мягкий голос и буйные, великолепные кудри; в платье из тяжелого темного бархата она выглядит как кукла из кошмара, которая ночью придет за душами всех несчастных.

— То, что ты осталась человеком после укуса... непредвиденно, — она тщательно подбирает слова. — Мы про такое никогда не слышали, и непонятно, какие еще последствия у этого будут, кроме...

Мэтт молча расстегивает несколько верхних пуговиц на рубашке и отгибает воротник, обнажая мраморно-белую кожу, острые, птичьи ключицы и шею — Кира знает, что если подойти ближе, увидит там такие же следы от укуса, как теперь красуются у нее. Только наверняка более аккуратные. Ее не удивило бы знание, что он сам попросил какого-то старшего вампира его убить лет пятьсот назад.

Метки клыков на нем смотрятся очень естественно, в отличие от шрама, ошейником огибающего шею чуть выше. Тонкая темная линия, с лучами, походящими на шипы тернового венка, который бесконечно душит того, кто не может умереть.

Раньше ее не было.

Инстинктивно рука охотницы тянется к собственной шее в попытке разубедиться; но вампир на это ее движение только коротко кивает.

— Что это значит?

— Точно мы пока не знаем. Я думаю, что все симптомы, — Мейра запнулась на этом слове, но ничего лучше придумать не смогла, — проявятся позже. Что-то очень серьезно пошло не так в момент, когда Мэтт пытался тебя обратить.

— Убить, — ледяным тоном поправляет ее Кира.

— Не огрызайся, малютка с серебряным ножиком, — она может поклясться, что он сейчас закатил глаза. — Все было взаимно.

— Особенно, когда ты меня приворожил, да?

Третий, совсем не участвующий до этого в обсуждении, от этой фразы аж присвистнул. У него глаза были красные, в отличие от Мэтта; он был крупнее него, крепко сбитый, с руками рабочего — явно не боялся при жизни физического труда.

— Юне очень будет интересно, — хмыкает здоровяк, откидываясь назад в кресле, как будто готовый наблюдать за представлением.

— Заткнись, — Мэтт весь напрягся, вытянулся, как струна. — Юна сейчас — меньшая из проблем.

— Это ты — проблема, братец, — медленно тянет ведунья, снова поворачиваясь к собеседнице. — Но ладно, это действительнно сейчас лишнее. Скажи, пожалуйста, что-то поменялось, может, появилось? Кроме метки. Или пропало?

Древний мальчик забрал у ее мира все цвета, и возможность смотреть людям в лица.

Подбирать описания тому, что видит сейчас, Кире сложно. Ее слушают внимательно, молчаливо, не прерывая. Красноглазый с интересом тычет себе в щеку пальцем, будто проверяя, изменилось ли что-то для него тоже.

— Ни малейшего понятия, что это значит, — девочка звучит раздосадованно. — Но я подумаю, что можно сделать. Так и с ума сойти недолго.

Она уже очень близка.

— А с тобой что не так? — особого смысла задирать Мэтта нет; похоже, они теперь — ужасная мысль — в одной лодке. Просто хочется эту высокомерную нафталиновую сволочь побесить. — Помимо всего очевидного.

Широкоплечий вампир, похоже, больше всех наслаждается этой ситуацией: потирает ладони в предвкушении, ощущает себя в зоопарке. Сейчас два зверя будут драться в клетке.

— А Мэтт теперь не может пить, — в его голосе совершенно выбивающееся из общего настроения веселье. — Утром попытался приложиться к одной из горничных, так девочке пришлось после этого еще и все за ним же убирать. Мерзейшая картина.

Воображение невольно дорисовало сцену: девушка с окровавленной шеей и в форме держит длинные волосы древнему аристократу, которого тошнит гемоглобином на свежевымытый пол.

Нарочно не придумаешь.

— Насчет этого у меня есть мысль, но ее надо проверить, — картинно поднимает пальчик Мейра. — В принципе много всего нужно проверить. Я соберу ритуал, попробую кое-что...

— Тьфу, да смысл церемониться, надо просто закончить начатое, и все!