Вернуть жену любой ценой

Глава 1.

“Ты должна это увидеть сама, приезжай”

Что увидеть? Кого? Зачем?

Но больше Светка, с которой я работала в одном кабинете бок о бок уже три года, ничего не написала. Из-за ерунды она бы меня не потревожила.

А сегодня очень важный день. Может, с Мироном что-то?

Быстро собираюсь. Светлые брюки, свободная туника.

За руль сама сесть не решаюсь. Большой срок, позднее время, пасмурно. Поэтому вызываю такси.

За три года работы это первый корпоратив, который я пропускаю из-за позднего токсикоза: отвращение к резким запахам еды и парфюма.

Мне все воняет! Но юбилей фирмы переносить на месяц, когда я уже рожу, мы не стали.

Мы пришли сюда работать со Светкой будучи зелеными менеджерами, без опыта и стажа, так и сдружились…

Левой рукой упираюсь в сидение автомобиля, правая машинально лежит на уже прилично округлившемся животе.

Стараюсь уловить хотя бы легкое движение, какое-то подтверждение того, что все в порядке.

Еще полтора месяца по сроку и я стану мамой.

Пережив бесконечное количество обследований, потом лечений, операцию, замершую беременность, я, наконец, смогла забеременеть.

Мальчик. У нас будет сын. Павел. Паша.

Для нас обоих это имя символично и значит очень много. Так зовут моего папу и дедушку Мирона.

На улице начинает моросить. Водитель включает дворники. Свет фар отражается в мокром асфальте, и все вокруг кажется размытым.

Набираю Свету, но она не отвечает.

Муж, скорее всего, тоже занят гостями и партнерами.

А я так хотела пойти с ним, разделить с этот важный этап в его карьере. Двадцать лет фирме, которая досталась Мирону от деда.

Но этот чертов токсикоз сломал все наши планы.

Мирон, конечно, сделал вид, что все нормально, но я же понимаю, что ему очень бы хотелось быть там со мной, о чем он меня просил не единожды.

Обещал долго не задерживаться. А я хотела сделать ему сюрприз. Врач наконец-то снял режим полового покоя.

Чем не подарок для мужа спустя четыре месяца воздержания?!

В духовке ждет своего часа каре ягненка, а в холодильнике легкий салат.

Такси тормозит возле здания бизнес-центра, где находится офис фирмы, а этажом ниже – ресторан.

Выхожу из машины.

Пашка пинает меня резко в низ живота. С точностью снайпера попадает по мочевому. Будто возмущается, зачем мы едем куда-то в ночь под дождем?

Глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю.

Ладонью поглаживаю живот, что утихомирить будущего футболиста.

– Ну-ну, малыш, тихо. Мы быстро. Сейчас папку заберем и поедем домой.

В животе легкая перекатка как волна. Улыбаюсь сама себе. Для врачей он еще “плод”, а для меня уже человечек: мой малыш, живой, настоящий. Еще не умеет говорить, но уже умеет показывать характер и общаться. Весь в папку: настырный и характерный.

Через пару минут, минуя турникет и лифт, оказываюсь в холле ресторана, где проходит банкет. Я знаю его как свои пять пальцев, ведь мы часто тут обедали и проводили корпоративы.

Бегло оглядываю пеструю толпу веселящихся гостей, ищу темную макушку мужа… Улыбаюсь и киваю знакомым.

– Адка, ты приехала? Умница! – за спиной.

Будто из ниоткуда взявшаяся Светка прерывает поиски мужа. Оборачиваюсь.

– Привет, Свет, что случилось? Смотрю, у вас тут все в порядке. Ты зачем мне написала? Что я должна тут увидеть?

– Как что? – ведет бровью. – Как проходят корпоративы, когда рядом нет жен…

– Ты про что, Свет? – прищуриваюсь и вдыхаю глубже.

От запаха ее резких духов начинает мутить.

– Какая ты непонятливая стала с беременностью. Неужели ты ничего не видишь, м?

– Я вижу, что все веселятся и шутят, Свет. Ты меня вызвала, чтобы посмотреть на это? Где Мирон? – задаю вопрос, не желая слушать бред подвыпившей коллеги.

– Ну вот, наконец, правильные вопросы. Только ты опоздала. Мирона нет… Вы только-только разминулись.

Улыбается и кокетливо накручивает прядь волос на палец.

– Он, минут пять, как ушел в компании личной помощницы своего партнера. Молодой, красивой девки, между прочим, что не отлипала от него весь вечер. Может, они поднялись обсудить что-то важное… А может, уехали… – продолжает накручивать опостылевшую прядь волос. – Помочь найти или сама?

Глава 2.

Но дальше я ее не слушаю, разворачиваюсь и ухожу, поднимаюсь на лифте на этаж выше.

Достаю телефон и набираю Мирона. Может, он уже домой поехал и мы разминулись, а Светка напилась и несет фигню?

Каждый шаг по этому коридору, как предательство самой себя, воришкой себя ощущаю. Я иду, хотя хочу развернуться. Хочу убежать, зажмуриться, не знать, не видеть, не чувствовать.

Но иду. Добровольно. Как будто веду себя на казнь.

Сердце стучит в горле, в висках. На языке горечь.

Даже малыш в животе замирает. Тоже чувствует.

Мирон не отвечает.

Вызов заканчивается. Я набираю снова и иду дальше по полумрачному, пустому коридору.

Здесь мне все до боли знакомо, и я, даже на ощупь, любой кабинет найду.

Дохожу до двери с заветной табличкой: “Генеральный директор “Лигастрой” Яровой Мирон Александрович”. И слабая полоска желтого света из-под нее говорит, что там кто-то есть.

Может быть, клининг припозднился? Или просто не выключили свет?

Сама себя уговариваю и успокаиваю, только сердце все равно не на месте.

Дышать вдруг становится сложно, словно воздуха не хватает. Ноги ватными становятся , а губы дрожат, когда слышу мелодию звонка его телефона за этой самой дверью.

Может, не заходить? Может, развернуться и просто… жить в незнании?

Но уже поздно. Я здесь.

Внезапно вспотевшими ледяными пальцами нажимаю на ручку двери, она послушно поддается и мягко открывается.

А я, как девчонка зажмуриваюсь, словно боясь увидеть что-то страшное. Как в детстве кошмары. Но когда открываю глаза…

Все внутри сносит ледяным валом.

Картинка будто застывает во времени – только мелодия звонка его телефона на рабочем столе делает ее реальной.

Мирон сидит на диване развалившись. В одной руке – бокал виски, янтарная жидкость чуть колышется. А вторая рука… лежит на голове девушки, что стоит на коленях между его широко расставленных ног.

И все становится кристально ясно.

Я не могу дышать. Мое тело будто не мое – я стою, как прикованная, не могу ни шагнуть, ни закричать, ни развернуться.

Мир сужается до одного кадра. Все как в замедленной съемке. Дотошно и внимательно запечатляю каждый пиксель увиденной картины: его лицо, откинутая голова, прикрытые глаза, расслабленное выражение.

Ему хорошо, приятно. Это выражение лица я не спутаю ни с чем и никогда. Ведь столько раз видела его…

Мои ослабевшие пальцы теряют хватку. Телефон выпадает из рук, падает на пол с глухим стуком. Звук, словно выстрел, разносится по пустому просторному кабинету.

И они одновременно переводят на меня взгляды. Эта тварь смущается и прикрывает оголенную пышную грудь, облизывая припухшие губы с размазанной алой помадой. А Мирон… на него смотреть больно. Но я смотрю, чтобы навсегда запомнить, как умирает любовь.

– Ада? – произносит мое имя, будто это что-то может изменить.

Удовольствие сменяется ошеломлением, потом – страхом.

А я стою. Все внутри горит, но снаружи – я камень. Интересно, камням бывает нестерпимо больно?

В ушах гул, под кожей битое стекло по венам течет.

Я даже не знаю, кто я сейчас.

Жена? Женщина? Просто человек, который хотел верить, что любим? А я ведь верила, до последнего!

– Ада…Ты… что тут делаешь?

Мирон отталкивает ее, поднимается с дивана и спешно заправляет свое хозяйство в штаны…

А мой мир резко обваливается, как потолок.

Кажется, даже боль приходит не сразу, а с легкой задержкой, как удар током – ты сначала не веришь, а потом тебя накрывает. И трясет - трясет в конвульсиях и нервном припадке.

Разговоры. Оправдания.

Зачем?

Ничего этого не хочу.

Все видела глазами своими. Да так, что ни единая потеря памяти забыть не даст. Не спасет мой мир.

“Мой Мир”.

Так я его записала когда-то в телефоне.

А сейчас он этот мир разрушил. Хладнокровно и цинично.

Разворачиваюсь и иду на выход.

– Ада, подожди, – бросается за мной.

Время… мне нужно время. Я хочу побыстрее отсюда убраться.

Зачем? Зачем я приехала? Лучше бы не видела. Лучше бы узнала… не так…

Его. Ее. Их.

Картинка искажается из-за пелены слез вызванной болью и страхом.

Лифт так и ждет меня. Потом увозит вниз.

Не вижу, не замечаю людей вокруг, только рукой придерживаю каменный живот, пытаясь удержать себя и ребенка.

И что-то не так.

Живот вдруг стягивает резкой болью.

А у турникета замечаю, как под ногами появляются капли крови, быстро превращающиеся в дорожку.

– Пашенька, нет… – шепчу онемевшими губами.

Ноги слабеют, боль становится невыносимой, я оседаю прямо там, на землю.

– Помогите, – шепчу, умирая от боли.

Спасает только внезапная темнота, что накрывает сознание.

Глава 3.

Сознание возвращается, как сквозь густой туман, – рвано, болезненно. Запах антисептика режет нос, а где-то рядом монотонно пищит медицинский прибор.

Губы пересохшие. В горле дерет. Хочется пить.

Веки тяжелые, свинцовые.

Но я заставляю себя их открыть. Белый потолок, яркий свет ламп, капельница у кровати. Все чужое, холодное.

А внутри пустота. Пустота. Нет привычных толчков, нет тепла, нет жизни. Пашка. Мой мальчик.

Дрожащей рукой тянусь к животу. Там повязка. Только повязка…

Паника сжимает горло, я пытаюсь вдохнуть, но воздух будто застревает. Сердце колотится так, что, кажется, оно разорвет грудную клетку.

Хочу встать, но боль простреливает тело, и я снова расслабляюсь.

Снова проваливаюсь в сон.

Когда просыпаюсь, вижу в палате врача.

– Аделаида, вы проснулись.

Спокойно, с тяжелой интонацией, доносится откуда-то сбоку.

Поворачиваю голову. Женщина в белом халате, лет пятидесяти, смотрит на меня с сочувствием, которое я уже ненавижу.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Мой ребенок… – слова срываются с губ, хриплые, едва слышимые. – Где мой Пашка? Он… жив? Как он? Что с ним?

Она опускает глаза.

– Нет, – машу головой из стороны в сторону. – Нет.

– Мне очень жаль, Аделаида, – говорит тихо. – Мы сделали все возможное, но кровотечение было слишком сильным. Плод… ваш ребенок не выжил.

Мир рушится. Мгновенно, как карточный домик под ударом. Я хочу закричать, но голос пропадает. Только слезы, горячие, неудержимые, текут по щекам.

Плод. Это слово режет, как нож.

Он не плод!

Он Паша.

Мой сын.

Мой мальчик, который пинался, который уже был частью меня.

– Нет! Я не верю!

Кричу и тут же сжимаюсь от очередной волны боли.

Закрываю глаза, чтобы не видеть ее лица, чтобы не видеть этот стерильный ад вокруг. Но темнота не спасает – она только усиливает боль.

– Это еще не все, – продолжает врач, и ее голос дрожит, будто ей самой тяжело говорить. – Во время операции мы обнаружили серьезные повреждения. Ваша матка… нам пришлось удалить ее, чтобы спасти вашу жизнь. Это значит, что… вы больше не сможете иметь детей.

Слова падают, как камни, каждый тяжелее предыдущего. Я слышу их, но не понимаю. Не хочу понимать. Не могу.

Пашка ушел.

Я хочу к нему! Хочу к моему мальчику! Хочу увидеть его! Хочу подержать на руках!

– Я не верю вам!

В этот миг с ним умирает часть меня. Но не физическая. Та, что верила в будущее, в семью, в счастье.

А теперь я никто.

Врач поправляет капельницу и тихо выходит, оставляя меня одну.

Картинка из его кабинета – его рука на ее голове, ее губы, его расслабленное лицо – вспыхивает в памяти, как раскаленное железо.

Он. Убил. Нашего. Сына…

Тишина давит, но она лучше, чем его присутствие. Я кладу руки на живот. Щипаю себя, хочу проснуться.

Но не помогает.

Потому это не сон.

Дверь скрипит, и я знаю, что это он. Мирон. Его шаги, его запах – все знакомо, но теперь это чужое. Я не оборачиваюсь. Не хочу видеть его лицо. Не хочу видеть вину в его глазах, потому что она ничего не изменит.

– Ада… – его голос ломается, и я ненавижу эту слабость.

Я не открываю глаза, но слезы сами текут. Эту боль уже ничто и никогда не остановит.

– Уходи.

Не узнаю свой голос. Он будто чужой. Холодный, мертвый. Не мой.

– Не говори ничего. Просто уходи.

– Ада, пожалуйста, – он делает шаг ближе, и я чувствую, как воздух становится тяжелее. – Это была ошибка. Я люблю тебя. Всегда любил. Это…

– Любил?

Натягиваю улыбку и открываю глаза.

Не узнаю Мирона. Бледный, заросший, в той же темно-синей рубашке, в которой был с ней.

– И в тот момент, когда она стояла перед тобой на коленях? Когда я потеряла нашего сына? Когда я потеряла все?

Он молчит. Его лицо – маска боли, вины, отчаяния. Но мне все равно. Его боль не сравнится с моей. Его вина не вернет Пашку. Не вернет мне возможность стать матерью.

– Уходи.

– Я не уйду, – говорит он наконец, и в его голосе появляется упрямство. – Ты моя жена, Ада. Мы переживем это. Вместе.

– Вместе? – я почти смеюсь, но любое напряжение отдает болью. – Ты разрушил все, Мирон. Ты убил нашего сына. Ты разрушил меня. Мы ничего с тобой не переживем. Потому что нас больше нет.

Он стоит, смотрит на меня, будто ждет, что я передумаю. Но я не передумаю. Никогда.

Он медленно кивает, разворачивается и выходит. Дверь закрывается, и я выдыхаю, словно избавилась от чего-то токсичного.

Я остаюсь одна. Слезы текут, но я не пытаюсь их остановить. Зачем? Они – единственное, что еще связывает меня с Пашкой. С моим мальчиком, которого я никогда не увижу. С моим будущим, которого больше нет.

За окном дождь. Капли стекают по стеклу, как слезы, которые я не могу остановить. Я думаю о том, что будет дальше.

Как жить, зная, что я больше никогда не стану матерью. Как жить с этой мыслью? Ради чего? Ради кого?

Глава 4. Визуализация.

Визуализация.

Холодова Аделаида Павловна, 32 года, “Мой Ад”
Ада — женщина, чья стойкость подобна тихой силе моря: она выдерживает любые шторма, но внутри хранит глубокую нежность.

Ее теплые карие глаза и мягкая улыбка скрывают боль, которую она никому не показывает.

Ада умеет превращать дом в оазис уюта, готовить ужины, от которых сердце тает, и окружать заботой.

Ее искренность обезоруживает, а спокойствие — притягивает.

Пять лет назад предательство мужа и потеря ребенка разбили ее мечты о семье, но Ада не сдалась. Теперь она на распутье, готовая начать жизнь заново.

Сможет ли она снова поверить в любовь?

Как Вам наша красавица? Мы ее видим вот такой, в ваших же фантазиях она может быть соверешенно другой. Совпадает с нашим или нет?

Глава 5. Визуализация

Мирон Александрович Яровой, 36 лет, «Мой Мир»

Генеральный директор строительной компании “Лигастрой”, которая специализируется на строительстве элитных апартаментов и жилых комплексов с видом на набережную.

Мирон — человек-загадка, чья закрытость и стальные принципы сделали его успешным, но одиноким. Высокий, с серьезными темными глазами. Его амбиции построили карьеру, но разрушили семью.

Мирон не умеет говорить о чувствах, но его поступки кричат громче слов.

Принципиальный и настырный, всегда добивающийся своего. Но что, если прошлое, с которым он столкнется будет ему неподвластно?

Глава 6.

Ада

Я лежу на больничной койке. Бесцельно смотрю на белую стену напротив и поглаживаю плоский живот.

Как будто этим можно разжечь теплоту там. Дать новую жизнь.

Но внутри меня теперь только эхо пустоты. Безжизненный вакуум.

Два дня как я потеряла Пашку. Моего мальчика. Мою мечту. Мою жизнь. Мой смысл.

Врачи сказали, что матку пришлось удалить, чтобы спасти мою жизнь. Спасли. Но что осталось от этой жизни? Зачем она мне теперь? Где искать новые смыслы?

Я попросила не пускать ко мне Мирона. Учитывая мое состояние, мне пошли навстречу.

Но если бы от этого стало хоть чуть-чуть легче…

Я знаю каждую его морщинку наизусть, его голос, его запах. И каждый раз закрывая глаза я вспоминаю тот роковой вечер в его кабинете. Ту девушку на коленях между его ног. В наслаждении прикрытые глаза…

Все это навсегда отпечаталось в моей памяти, как предательство, которое разорвало мой мир пополам.

Медсестра бесшумно появляется в палате и проверяет капельницу на моих исколотых венах.

– Ваш муж пришел, спрашивал о вашем состоянии, может, вы хотите, чтобы он зашел?

Как я… Смешно. Превосходно! А как еще? Как он думает я?

Слезы снова, не спрашивая разрешения, медленно катятся по щекам. Как я могла выбрать в мужья такого мужчину?

А как не выбрать? Я как только устроилась в офис, сразу же накосячила. Он вызвал к себе. Стал отчитывать, но я честно сказала, как есть, что практики нет. Но я очень хочу быть полезной и всему научиться. Потом уже, он мне и сказал, что этой своей искренностью и зацепила. А когда зацепила, у меня уже не было шансов устоять против его напора.

Но он, такой идеальный, смог сломать и убить меня одновременно, оставив в живых.

Он ждет… А смысл тянуть время? Лучшего момента все равно не будет. Лучше момента не для примирения. Не для прощения. А для конца.

– Можете позвать моего мужа, пожалуйста, – прошу медсестру, а сама вздрагиваю когда слышу свой сиплый голос.

Он настолько холодный и равнодушный. Не думала никогда, что голос может быть убитым. Но вот… наверное мой сейчас такой.

Девушка кивает и выходит. Я стискиваю пальцы на животе, инстинктивно, пытаясь защитить, удержать то, чего уже нет.

Мой сын. Моя надежда. Их больше нет.

Дверь тихо скрипит, и входит Мирон.

“Мой Мир”.

Когда-то я так его называла, с нежностью, с полным доверием вверяя себя в его заботливые крепкие руки. А он клялся, что до последнего вздоха мы вместе.

И сам переименовал себя в моем телефоне в “Мой Мир”.

Теперь это просто имя. Как болезненное напоминание о том как бывает сладко, тепло, и… больно. Как один и тот же человек может дарить любовь и отбирать жизнь? Вопрос, на который ответ я найти не смогла. И… смогу ли?

Он выглядит измученным: щетина, круги под глазами, рубашка мятая, будто он спал в ней.

Это та самая рубашка, что я гладила ему на корпоратив, подбирала в тон своему наряду… ведь хотелось быть гармоничной, красивой парой.

А сейчас… она несвежая и неопрятная, что совсем не характерно для моего мужа. Смотрю на него молча и внимательно.

Он сутулится, у него проблемы со спиной и, видимо, сейчас она болит…

О чем ты думаешь, Ада? Тебе в тысячу раз больнее!

И… Мне не жалко своего мужа. Жалость умерла вместе с Пашкой.

– Ада… – начинает он, но я поднимаю руку, останавливая.

– Там в духовке ягненок запеченный… испортился, наверное, выкини.

Он округляет глаза.

– Я готовила для тебя. Хотела разделить с тобой праздник.

И я не понимаю, чего тебе не хватило. Но сейчас уже все равно. Работу над ошибками делать поздно. Это ничего не изменит.

– Я хочу развод, – слова вываливаются, тяжелые, неподъемные камни. И я так быстро это произношу…

Страшные. Судьбоносные слова.

На его его лице одновременно шок, боль, отчаяние. Но он молчит. Просто смотрит на меня, и в его глазах я вижу то, что не хочу видеть: вину, мольбу, любовь. Только она мне больше не нужна.

– Ада, пожалуйста, – наконец выдавливает он хрипло, надломлено. – Я знаю, что виноват. Я… это была ошибка. Я не хотел, чтобы так вышло. Я не хотел терять тебя. Терять… его.

– Его звали Паша, – перебиваю дрожащим голосом, но не от слабости, он натянут, словно тетива убийственного лука. – Ты не хотел? А что ты хотел, Мирон?

Слезы на глазах высыхают сами.

– Ты весь вечер с ней флиртовал, чтобы она тебе отсосала? Я тебе звонила, а ты… ты телку трахал. Ты променял семью на похоть. Твое пятиминутное удовольствие стоило слишком дорого. Сына. А когда я истекала кровью и теряла нашего сына ты ширинку после отсоса застегивал.

Он опускает голову, и я вижу, как его руки сжимаются в кулаки. Он хочет что-то сказать, оправдаться, но слова застревают.

– Ты разрушил меня, – продолжаю, каждым словом как нож вонзаю в него и в себя. – Ты разрушил нас. Ты разрушил нашу семью. Нашу любовь. Наше будущее. Я не хочу твоих извинений. Не хочу твоей любви. Я хочу, чтобы ты ушел. Навсегда. И дал мне развод как можно быстрее.

– Ада, я…

– Извините, у нас процедуры. Покиньте палату, молодой человек, – прерывает наш разговор пожилая, строгая медсестра заходя в палату.

И я, даже ей благодарна, потому что я сказала все, что хотела.

Он поднимает глаза, и в них – отчаяние. Но он молчит. Просто кивает, медленно, будто каждое движение причиняет ему боль.

– Ты уверена, что этого хочешь?

– Да.

– Хорошо.

Мирон разворачивается и выходит. Дверь закрывается, и я выдыхаю. Слезы снова текут, но я не вытираю их.

Девочки, добро пожаловать в новую историю! Порадуйте авторов лайками и комментариями если книга вам понравилась! Для вас мелочь, а нам приятно!

Глава 7.

Минуты, часы, дни… Все сливается в один сплошной бесконечно-монотонный поток. Капельницы, обследования, посещения.

Все сочувствуют, жалеют, но если бы только это могло что-то изменить, а так все бессмысленно.

Поэтому даже на очередной стук в палату я не реагирую. Все равно уже кто там. И лучше, если этот человек сам поймет, что сейчас он тут лишний и уйдет.

Но нет. Он стучит еще. Дверь приоткрывается.

– Аделаида Александровна, добрый день, я зайду?

Юрий. Юрист моего мужа.

– Я быстро.

И я благодарна этому мужчине за его сухость, сдержанность и профессионализм.

– Документы на развод готовы, – протягивает мне папку. – Все подписано. На ваше имя открыт счет в банке, куда ваш бывший супруг перевел сумму…

– Мне не нужны его деньги, – перебиваю адвоката.

– Они уже переведены, вы можете распоряжаться ими, как хотите. Квартира и автомобиль остаются вам. Мне поручено передать это и пожелать скорейшего выздоровления.

Поднимается и также быстро, как пришел, уходит.

Провожу рукой по холодной папке. Теперь это моя новая реальность и жизнь. Открываю, листаю страницы.

На банковском счете – сумма с неприличным количеством нулей.

Его щедрость? Его вина? Его попытка загладить вину?

Мне все равно. Эти деньги не вернут Пашку. Не вернут мне возможность стать матерью. Не вернут веру в любовь.

С сегодняшнего дня я потеряла все.

Статус жены – в прошлом. Идеальная семья была иллюзией.

А мечта стать матерью навсегда украдена и вырвана из меня вместе с Пашкой. А впереди – пустота и миллион одинаковых бессмысленных путей.

Развод.

От одного этого слова передергивает и будто кованая плита, падает на грудь.

Да, я сама его просила. Сама сказала. Но когда вот оно – напечатано, с подписями, со штампами, с холодной юридической ясностью – меня накрывает.

Слезы текут, не спрашивая. Как будто глаза знают больше меня.

Вытираю их тыльной стороной ладони. Не хочу дарить ему ни одной своей слезинки. Не хочу показывать слабость. Если бы можно было отдать все эти деньги и стереть память, то я бы сделала это.

А тут в этих четырех стенах, в этом постоянном унынии и скукоте я только еще больше себя накручиваю. Я хочу домой. Хочу туда, где можно чем-то заняться и отвлечься.

Слабость все еще в теле, но я встаю. Беру телефон, набираю папу и иду к шкафу, чтобы достать сумку.

– Адочка, детка…

– Папочка… – голос ломается, всхлипываю. – Папуль, забери меня, пожалуйста… Я не могу здесь больше… Я не хочу… пожалуйста, папа… Я хочу к вам, я хочу домой.

Дрожащими пальцами скидываю без разбора в сумку свои вещи. Будто, чем быстрее уйду отсюда, тем скорее сотру из памяти все, что связано с этой больницей.

– Детка… ну, тебе еще рано вставать… – он тяжело дышит.

– Я сойду тут с ума, пап. Мне надо чем-то заняться. Помнишь, ты говорил, что хочешь свою пекарню модернизировать, а?

– Ада…

– Мирон перевел мне на счет деньги. Я вам все отдам. На пекарню. Я не хочу этих денег. Они как кровь. Как напоминание о том, что он сделал. Пусть они лучше во что-то будут вложены, потому что я ни рубля не потрачу оттуда на себя.

– Ада, не спеши с решениями…

– Не хочу ничего, пап, хочу к вам.

– Мать… – зовет папа маму, – Адка хочет, чтобы мы ее забрали.

Одежда, расческа, шампунь, щетка…

Вокруг только пустота и брезгливость. К собственному телу, к собственным мыслям.

– Ее уже выписывают? – спрашивает мама.

– Нет, она хочет, чтобы мы ее забрали.

– Папуль, возьмите Зою и заберите меня. Мне надо… домой. Иначе я сойду тут с ума.

Глубоко вдыхают. Опираюсь рукой на спинку стула и сажусь. Раньше я могла работать без остановки по полдня. Сейчас пара минут и уже бросает в пот и дрожат ноги.

– Поехали тогда за ней, – слышу на заднем фоне голос мамы. – Ей тут лучше будет.

– Адочка, мы собираемся, заедем за Зоей и к тебе.

– Я вас жду.

Я снова ложусь, натягиваю одеяло до подбородка. Тело трясет от холода и нервов. Впервые за все это время я чувствую, что можно облегчить боль.

Зоя моя старшая сестра. Она поймет. Она рядом. Она не предаст. И она лучше всех знает, как сделать так, чтобы стало легче.

Я подписываю все документы в клинике, беру на себя все риски. Переодеваюсь и жду, когда они приедут.

Мне нисколько не жалко этих денег для них. У папы с мамой своя маленькая пекарня – они построили ее прямо на нашем участке, в двух шагах от моря.

Часть выпечки идет в местные магазины, остальное – на пляж, в сезон там всегда толпа. Папа еще весной говорил: если бы обновить оборудование и перестроить цех, можно было бы сократить издержки и расшириться.

Но все откладывали… Все ждали подходящего момента.

Мне кажется, он как раз наступил. У меня есть деньги и огромное желание заняться чем-то сложным, чтобы оно отнимало все силы и мысли и не давало думать о плохом.

Телефон звонит. Папа.

Подъехали.

Я улыбаюсь, поднимаюсь на ходу стягиваю сланцы.

– Пап, вы приехали.

– Добрый день, могу я узнать, с кем говорю? – незнакомый мужской голос.

– Аделаида Яровая. То есть… Холодова. Аделаида Холодова. А вы кто? Где мой отец?

– Дорожно-транспортное происшествие. Лобовое столкновение.

Каждое слово этого мужчины, как гвоздь в сердце.

Мужчина и женщина погибли на месте…

– Нет… – шепчу.

– Женщина, что была на заднем сидении жива, но в очень тяжелом состоянии… ее забрала реанимация…

Горло сковывает. Слова превращаются в прах.

Мама, папа…

Мир молчит. Как будто весь воздух исчез.

И я проваливаюсь в ад.

В мой личный, персональный ад.

Я не кричу.

Я не плачу.

Я просто сижу. С трубкой в руке. С глазами, уставившимися в стену.

Мне что-то еще говорят. Фоном где-то вокруг.

Они поехали за мной. За мной.

И их больше нет. Из-за меня нет.

Глава 8.

Ада

5 лет спустя.

– Давай, родной, твой выход, – я запускаю тестомес.

Металлические лопасти лениво вгрызаются в муку и воду, замешивая массу. Да, я не замешиваю тесто вручную, но с каждым из своих приборов я общаюсь, как с живым. Передаю так чуточку своей души.

В цехе пекарни уже с утра жарко, хоть окна распахнуты настежь. Сквозь них доносится солоноватый запах прибоя и голоса туристов – обрывки чужого беззаботного лета.

Пекарня гудит, как улей. Духовки пыхтят, как звери в загоне, обдавая жаром, от которого мутнеют стеклянные дверцы. Воздух наполнен корицей, дрожжами, карамельной корочкой.

Это дело папы. Теперь мое. Вся моя жизнь с рассвета до заката проходит тут.

Прошлое иногда еще гудит в висках, но уже не так. Скорее как старый шрам, который ноет на погоду.

– Ада, багеты готовы? – Лена, наш пекарь, заглядывает через мое плечо, вытирая пот со лба и оставляя там след от муки.

– Почти, – отвечаю, формуя тесто в аккуратные батончики.

– Туристы их сметают, надо еще партию.

Дима, наш кондитер, уже возится с кремом для пирожных, напевая что-то под нос.

Их всего двое в цехе – Лена и Дима. Моя маленькая команда, почти семья.

Катя, наш продавец, приходит к открытию магазина, как раз перед тем, как витрины нужно наполнять свежей выпечкой.

Пять лет назад я вложила деньги Мирона – его проклятую "щедрость" – в эту пекарню. Новое оборудование, красивые стеклянные витрины с подсветкой, ремонт цеха. Все, чтобы сохранить папино дело.

И так родители, как будто все время со мной. Разговаривают через свои рецепты и записи, которые постоянно перечитываю и нахожу что-то новое для себя. Ответы на вопросы.

Но бОльшая часть денег ушла на сестру. Мою Зою. Она выжила в той аварии, но осталась в инвалидной коляске.

Два года ушло на то, чтобы она научилась держать ложку, одеваться, улыбаться.

Я была рядом. Каждый день. Новый успех сестры - моя отрада и гордость. Теперь она живет, а я живу ради нее. Ведь на свете не осталось больше никого родней и ближе.

Но до этого был ад.

Две недели в психоневрологической клинике, где я кричала, лезла на стены, умоляла забрать меня к Пашке, к маме, к папе.

Я не знаю, как выбралась.

Все как в тумане и самом страшном кошмаре. В последнюю ночь мне приснилась сестра, а утром я просто проснулась и поняла, что нужна ей.

Да, я потеряла все. Но я жива. У меня есть руки, ноги, я могу ходить и все делать. Она уже не неподвижно лежит в кровати, свободно перемещается в кресле, но неизвестно, сможет ли когда-то встать из него.

И я встала. Не потому, что хотела жить. Потому что должна была.

Так, страшно было остаться одной в этом мире, что я стала бороться за сестру.

Постепенно на лице стало появляться подобие улыбки. А позже я заново стала учиться радоваться мелочам. Вместе с Зоей. Вместе с ее победами.

Вместе мы продолжили дело родителей и сохранили о них память.

Дверь цеха хлопает, врывается Катя, запыхавшаяся, с растрепанными волосами, выбивающимися из-под фирменной шапочки.

– Ада, там опять… – она запинается, теребя край фартука. – Мужчина пришел. Требует собственника. Говорит, что срочно.

Стискиваю зубы, вытирая руки о фартук.

Опять. Как они уже надоели. Сказала же “нет”!

Пекарня стоит в самом сердце туристического городка, в двух шагах от моря.

Каждый месяц кто-то приходит с "выгодным предложением" – купить землю, пекарню, превратить это место в очередной бар или отель.

Мои ответы всегда категоричны. Каждый раз я отказываю. Это не просто бизнес. Это папина мечта. Моя связь с ним, с мамой, с тем, что я потеряла.

А их настойчивость раздражает, злит до дрожи. Они не понимают. Никто из них не понимает, что есть вещи, которые не продаются и не покупаются.

И тем более на меня не действуют ни их баснословные суммы, ни куча постоянных проверок, ни… даже угрозы.

Чего мне бояться? Ха, я сама могу людей пугать. И ничего мне за это не будет. Справочка имеется.

– Сказала, что не продаю? – резко спрашиваю, будто это Катя собралась выкупить.

– Сказала, – кивает, – но он… он настаивает. Говорит, что хочет поговорить с тобой.

Я выдыхаю, отряхиваю муку с ладоней.

Ладно.

С некоторыми надо лично говорить. А то очень непонятливые. Пойду разберусь. Очередной делец с толстой пачкой денег, думающий, что может купить мою жизнь.

Я снимаю фартук, бросаю его на стул и иду к выходу, готовясь к привычному: "Нет, не продается. Уходите".

Но когда я выхожу в зал, слова застревают в горле. У прилавка спиной ко мне стоит мужчина. Высокий, в классическом темном костюме, который так нелепо смотрится в жарком июле у моря.

Напряженные широкие плечи, руки в карманах, ровная осанка.

Он поворачивает голову чуть в сторону, рассматривая фотографии нашего побережья. И я узнаю этот профиль, замечаю щетину, которой не было пять лет назад.

Мирон.

Человек, который разрушил меня когда-то. Сбросил на дно ада, из которого я выбралась.

Сейчас он тут. В моей пекарне.

– Мирон?

Он замирает. На секунду или больше.

Как будто сам не верит, что тут и слышит меня. Спустя столько лет. Но определенно он узнал мой голос. Узнал меня.

Медленно поворачивает ко мне голову.

– Здравствуй, Ада.

Спокойно-равнодушное лицо. Маска.

И только глаза выдают, что ему не просто дается эта встреча.

Девочки, зазвездите нашу книгу пожалуйста. Вам не сложно, а нам очень приятно!

И еще у нас для вас прекрасная новость. В рамках нашего литмоба стартовала замечательная история от прекрасного автора Зои Астэр!!!

Читаем по ссылочке: https://litnet.com/shrt/PmP1

Глава 9.

Ада.

Я стою, словно прикованная к полу, и смотрю на него. Его костюм, нелепый в этом месте, режет глаза, как напоминание о прошлом, которое я выжгла из памяти.

Пять лет.

Пять чертовых лет прошло, и он смеет явиться сюда. Как будто мы старые знакомые и решили встретиться.

Карими глазами внимательно сканируют меня, будто сравнивает со старой версией.

Ловит в конце мой взгляд. Молча смотрим друг на друга. У него там огонь и азарт. У меня… Наверное, выжженная душа и боль. А по животу расползается фантомная боль, что не давала о себе знать последний год. И вот… на тебе!

— Что ты здесь делаешь? — режу голосом, который даже не пытаюсь смягчить. Яровой не заслуживает ни капли тепла, ни приветствия, ни улыбки.

– Привет, – здоровается, как будто проходил мимо и вспомнил, что я тут живу.

На губах легкая улыбка. Такой он, наверное, очаровывает партнеров и заключает контракты. Но меня она только бесит. Меня даже имя Мирон бесит с уже давних пор!

— Ада, я по делу, — мы можем поговорить? Наедине.

Я прищуриваюсь, скрещиваю руки на груди. За ребрами колотится бешено сердце, но снаружи я камень.

– У меня есть для тебя предложение. Очень выгодное.

– То есть после всего, ты просто появляешься с выгодным предложением? А не пойти ли тебе… – практически выплевываю ему эти слова.

Мирон делает шаг ближе, и я чувствую запах его туалетной воды: дорогой, резкой, властной.

Одну руку засовывает в карман брюк, второй – опирается на прилавок, словно он уже здесь хозяин.

– Мне нужен участок земли, который принадлежит тебе. Назови цену, Ада.

– Это твое супервыгодное предложение, – усмехаюсь в ответ. – Ты серьезно?

Он пришел сюда, в мой дом, и думает, что я продам, то, что кормит меня и Зою? Продам пекарню, как память о родителях? Он идиот.

– Да. Назови цену.

Катя за прилавком замирает, глядя на нас с раскрытым ртом. Бросаю на нее взгляд. Она быстро отворачивается, притворяясь, что протирает витрину.

– Катюш, выйди, пожалуйста, на пару минут.

Она кивает и исчезает, прикрывая за собой дверь.

– Это нельзя купить, Мирон. Есть вещи, которые просто не продаются, как этот участок с пекарней и домом. Если тебе нужен хлебный цех, открой свой, а к моему не лезь.

– Мне не нужна твоя пекарня, мне нужен этот земельный участок. Что ты хочешь? Я могу сделать все.

Все?

– Ребенка. Я хочу назад своего ребенка. Это тоже можно купить, Мирон?

Он открывает рот, чтобы возразить, но я продолжаю:

– Пекарня не продается. Ни за какие деньги. Убирайся вместе с супервыгодным предложением.

Он не двигается даже только бровь чуть приподнимается, как будто ожидал моего отказа, но это его только забавляет. Забавляет!

Я сжимаю кулаки, разворачиваюсь и делаю шаг к выходу.

– Ада, пять лет прошло, ты сколько будешь за прошлое держаться? Будь разумной, — продолжает он в таком тоне, будто объясняет ребенку, почему дважды два — четыре. — Это место – золотая жила. Туристический центр, море в двух шагах. Пекарню можно поставить в любой другой точке городе.

Останавливаюсь, оборачиваюсь.

Он оглядывает зал, взгляд задерживается на витрине.

— Зачем тебе эта…эта маленькая лавочка? Ты можешь открыть производство крупнее. Если надо я помогу перевезти оборудование. Найдем подходящее помещение. Но на этом участке сейчас можно в несколько раз больше заработать.

— А для меня это место подходящее. И я не продам его ни за какие деньги. Никогда. Понял? Разве что… ну ты понял, на что я могу согласиться променять этот участок. Только ты не Бог и не волшебник, чтобы вернуться в прошлое и все исправить.

В его глазах проскальзывает адский огонь. Яровой не умеет проигрывать и тем более сдаваться. Но даже тут он бессилен.

Мирон выпрямляется, поправляет галстук, и я вижу того Мирона, которого ненавижу: холодного, расчетливого, уверенного, считающего, что все имеет цену.

И даже со мной, с той, кому он причинил столько боли… имеет совесть прийти с таким предложением. Лишний раз убеждаюсь в его бессердечии и хладнокровии.

– Тебя отсюда все равно выживут. А я предлагаю хорошую сумму, чтобы ты осталась в выигрыше. Я не понимаю, что тебе держаться за этот участок? Печь хлеб можно хоть в лесу. А на этом участке можно построить отель, который будет приносить бешеных бабок. Ну какая тебе разница, а?

– Ты многого не понимаешь. И никогда не поймешь. И ты понятия не имеешь, что это место для меня значит.

– Я не уйду, пока мы не договоримся.

— Тогда стой здесь до ночи, — шиплю в ответ, — пекарня моя. И она останется моей. Тут. Хочешь ее себе? Ну тогда убей меня, потому что пока я жива, я никуда не перееду и никому ее не отдам. Построй свой отель в лесу и живи там. Прощай.

Разворачиваюсь и иду к выходу.

— Ты не изменилась, — кидает в спину. – С тобой как в аду.

Он знает, что меня всегда это цепляло — «ад».

Торможу. Оборачиваюсь не торопясь. Смотрю прямо, спокойно. Слишком спокойно, чтобы он не почувствовал угрозу.

— Зато в моём аду — хлеб, тепло и чистота. Здесь каждое утро начинается со смысла. А в твоём «мире» — показываю пальцами кавычки, — деньги, ложь, кровь, измены и предательство.

Пауза. Во время которой он не двигается.

— Так что да. Лучше в моем аду, живом и настоящем, чем в твоем мире из бетона, где все по проекту. Можешь не возвращаться. Ты ничего не добьешься.

Он медлит, вздыхает. Лезет в карман и достает визитку.

– Если передумаешь, я рассмотрю любое твое встречное предложение.

Протягивает мне ламинированную картонку, но я не беру.

– Не будет никаких встречных предложений. Можешь забрать назад свою макулатуру.

Усмехается и кладет визитку на прилавок.

– Я подожду. Запомни, что я могу решить любой вопрос и любую твою проблему.

– Без тебя справлялась как-то пять лет и дальше справлюсь.

– Не забывай, что ты справлялась с проблемами за мои деньги.

Глава 10.

Ада

Ближе к обеду, когда хлеб и выпечка готовы для доставки, я наконец снимаю передник и иду домой. Мирон с его супер выгодным предложением так и не выходит из головы.

Ко мне уже заявлялся один их представитель. Предлагал продать участок, визитку тоже оставлял.

Разведали что ли, что он мой бывший муж и его подослали? Надо было сначала узнать, из-за чего развелись. Все бы пусть узнали. Тогда бы придумали что-то получше, идиоты.

Захожу в дом, хлопаю дверью, бросаю сумку на пол в прихожей, даже не целясь в вешалку. Запах моря, смешанный с ароматом маминых цветов на подоконнике приветствует, но сегодня не успокаивает.

Внутри до сих пор все горит, как будто Мирон, уйдя, оставил за собой пожар, который я не могу никак потушить.

Я думала о нашей возможной встрече. Чтобы я сказала, чтобы он говорил. Думала, что он будет переживать, просить прощение, извиняться, посочувствовать тому, как я живу. Да не знаю… да элементарно спросить о том, как я!

Но точно я не ждала, что он заявится, чтобы купить мой участок земли. Единственную память о родителях. Мой дом. Мою работу. Мой смысл. Ради чего? Чтобы кому-то там было удобно?

– Ада, что случилось? – Зоя выезжает на коляске в гостиную, встречая меня.

Я молилась постоянно и мои молитвы где-то там… услышали. Зоя осталась в живых. Да, в инвалидном кресле, но жива.

С ней с одной стороны просто, с другой также сложно. Она хорошо разбирается в состоянии людей, но при этом и скрыть от нее что-то практически невозможно.

Профдеформированный психолог в семье это то еще испытание.

– Я думала буря началась. – Все нормально?

Буря… Да тут цунами, а не буря. После того, как Мирон ушел, все пошло наперекосяк. Тесто не поднималось, как будто знало, что я не в себе. Я злилась, заново месила, добавляла дрожжи, но оно лежало в миске, как мертвое. Да такого у меня ни разу не было за пять лет!

Лена и Дима переглядывались, а потом Лена мягко, но твердо выпроводила меня из пекарни, сказала, что справятся, а мне лучше домой, остыть.

Выпроводили. Из моей же пекарни! Потому что я была как буря, готовая все разнести.

– Нет. Не все нормально, Зой. Ко мне опять приходили, чтобы купить участок.

– Вот черти привязались. Что теперь предлагали?

– В этот раз, Зой, они превзошли сами себя.

– Да? Предложили тебе крыло от боинга?

– Нет, ты даже представить себе не можешь, кого они подослали, чтобы уговорить меня, – снимаю одежду, чтобы переодеться в шорты и топ полегче. Жара адская.

И даже на то, что я Ада из ада поблажек не делают.

– Так что, кто приходил и куда ты так спешить?

– Дел по горло: надо хлеб в дом престарелых отвезти, потом в детский дом заскочу, попросили свежей выпечки.

Я регулярно, три раза в неделю, развожу хлеб и выпечку по объектам нашего микрорайона. Заодно… заодно навещаю шкодного мальчишку там.

– Не увиливай, так кто приходил?

Пальцы не слушаются, футболка выскальзывает из рук, падает на пол. Я наклоняюсь, чтобы поднять, и задеваю вазу на полке. Она летит вниз, разбивается с глухим звоном. Осколки рассыпаются по полу, как мои мысли.

– Черт, – шиплю, приседая, чтобы собрать.

Но руки дрожат, и я режу палец об один из осколков. Кровь капает на пол, и я замираю, глядя на нее. Как тогда, пять лет назад. Боль. Кровь. Много крови. И конец.

– Ада, – голос Зои приближается, она подъезжает ко мне. – Оставь вазу, рассказывай.

Я прикусываю палец, языком затыкая царапину.

– Ну не сам президент же? – поднимает глаза к небу и снова смотрит своими темными, точной копией маминых.

– Мирон, – беру сумку через плечо и перекидываю туда телефон, ключи, кошелек.

– Кто…?

– Можешь не уточнять. Тот, о ком ты подумала. Заявился и сказал, что ему нужен наш участок земли, чтобы построить тут отель.

– А мы куда?

– А мы остаемся тут. Дальше его сверх выгодные предложения я слушать не стала. Выбесил, Зой. Я не хочу, чтобы он лез в нашу жизнь. А он думает, что может прийти и все купить после всего, через что заставил меня пройти!

– Ада, – Зоя подъезжает ближе, – ты не обязана делать так, как он хочет. Держать это в себе. Он пришел и ушел. Но ты здесь. Ты сильнее, чем думаешь. Посмотри на себя: ты держишь пекарню, ты возишь хлеб в дома престарелых, в детский дом. Ты жива. И ты не одна.

– Это то, что мне надо было сейчас услышать.

– Давай, развейся и не думай о нем. У меня сессия как раз. Надо подготовится.

– Давай, – целую ее и перекидываю сумку через плечо.

Первым делом еду в детский дом. Грузчик медленно рагружает выпечку для детей. А я смотрю на часы. Скоро тихий час. Потом попасть к детям будет сложно. А меня там ждут… ждет, точнее.

Девочки, сегодня стартовала еще одна крутая книга нашего литмоба. Дана Денисова Алена Московская " Вернуть жену. Наш развод - не приговор"

Книга тут: https://litnet.com/shrt/Plqf

Глава 11.

Ада

Я шагаю в игровую комнату детского дома, сжимаю пакеты так, что пальцы ноют.

В одном – полезные вкусняшки: булочки с отрубями, яблочные пирожки, овсяное печенье, которое пекла до полуночи, чтобы дети ели без вреда.

В другом – игрушки.

Я никогда не прихожу с пустыми руками. Это мой способ сказать, что я рядом. Но глазами ищу только его. Всегда. Сколько бы детских взглядов ни встречали меня у входа.

– Ада!

– Ада приехала!

Окружают меня малыши, тянуть руки к пакетам. Я раздаю булочки, сладости, игрушки, улыбаюсь, глажу по головам, но сердце неспокойно колотится, когда не нахожу его.

Где он? Десятки глаз, полных надежды, смеха, но его нет. Пашки нет.

Сначала пекла хлеб только на продажу. Потом захотелось радовать кого-то еще. Сначала это был дом престарелых, куда раз в неделю возила что-то новенькое, потом детский дом.

Туда было ездить сложно. Морально очень сложно. Видеть этих брошенных детей, абсолютно здоровых, от которых отказались родители. Я бы всех их забрала, если бы могла.

А где-то месяцев пять назад тут появился новый мальчишка. Его родители погибли в аварии также как мои. И в пять лет он остался сиротой и попал в детский дом.

Я даже не знаю, почему на него обратила внимание сразу. Что-то екнуло. Растрепанные темные волосы , карие глаза. Такие большими, что в них, кажется, помещается весь мир. То ли по возрасту напоминал мне моего не родившегося ребенка. То ли внешностью. То ли тем, как много у нас было общего при том, что мы были совершенно разные. То ли своим взглядом. Пустым, равнодушным, как будто жизнь ему уже неинтересна и он устал от всего.

Что надо надо было делать с ребенком, чтобы он в четыре так себя чувствовал?

А потом я узнала, что его зовут Паша.

Судьба как будто снова решила посмеяться надо мной эхом прошлого.

Теперь я езжу сюда чаще. И другие дети это предлог. Я езжу к нему. К этому маленькому Паше, которого сейчас нет в этой комнате.

Может заболел или случилось что-то? Или… нет… я бы узнала, если бы кто-то хотел его усыновить.

Наконец Пашку заводит в игровую воспитатель. Я киваю ей, здороваясь, и улыбаюсь, пытаясь словить взгляд мальчишки. Просто наблюдать за ним уже заживляет раны и на месте моей боли распускаются свежие цветы.

Не видит меня.

– Паш, – поднимаю руку и машу ему.

– Ада! – в такие моменты он тоже расцветает. Улыбается, что на щечках появляются ямочки.

Наконец, замечает и бежит в мою сторону. Я присаживаюсь, ловлю его в объятия и обнимаю.

Я не понимаю, как можно обидеть ребенка? Как можно отказаться от него? Как можно забрать у них у всех радость, веру, свет и потушить эти огромные глаза?

Вдыхаю такой теплый, молочный, сладковатый запах и моргаю часто глазами, чтобы не расплакаться.

– Привет, смотри, что я тебе привезла.

Да, может не совсем педагогично, но мне хочется делать что-то для него. Только для него.

Достаю булочку с корицей – его любимую. Новый набор фломастеров. Хотя знаю, что его растащат за пять минут, но в моменте, это только его. И новую металлическую машинку с открывающимися дверцами.

Он прижимает все это к себе, но в глазах не радость, а боль. Такую знакомую боль, которую я видела когда-то в своем отражении в зеркале. Боль, которая говорит: "Зачем, если все отнимут?"

Он не мой сын. Не мой Пашка. Но сердце каждый раз сжимается, как будто это он. И мне хочется его обнять, спрятать от мира, который уже успел его ранить.

– Спасибо, – шепчет он, беря булочку, но не ест, а просто держит, бережет и мягко улыбается.

– Хочешь, поиграем? – спрашиваю, стараясь говорить легко, но голос дрожит.

Мирон. Его наглый голос, его "назови цену" до сих пор звенят в голове. Деньги, деньги, деньги… А тут малыш из-за этой булочки улыбается, пусть и чуть-чуть, но не чувствует себя чужим и одиноким.

– Ты видел, что у нее открываются дверцы?

– А руль крутится?

Кто знает, пожимаю плечами.

– Давай проверим.

Он кивает, и в его глазах мелькает искра, что-то живое. Я цепляюсь за нее, как за спасение. Я хочу, чтобы он знал, что кто-то в этом мире его видит. Кто-то не предаст. Даже если я сама еле держусь после того, как Мирон снова ворвался в мою жизнь, как буря, которой я так боялась.

– А ты возьмешь меня на выходные к себе? – тихо спрашивает, как будто боится, что кто-то услышит и я выберу другого. И это дико, так, конечно, не должно быть.

– Я постараюсь, Паш.

Детей забирают на обед, потом сонный час, а я иду к заведующей, своей уже хорошей знакомой. Которая знает всю мою историю и поэтому идет иногда нам навстречу.

– Теть Маш, привет, – заглядываю к ней в кабинет. – Я по поводу Пашки. Как у вас тут обстановка на выходных? Может, я его возьму?

Но она в ответ виновато выдыхает.

А у меня сжимается сердце. Что-то случилось.

– Ада, – говорит она тихо, закрывая дверь за мной дверь. нами. – Пашины документы забрали. Им заинтересовалась семья.

Я замираю. Слова падают, как камни, и каждый бьет в грудь, туда, где и без того все ноет.

Паша.

Мой Паша – не мой, но мой.

Семья? Какая семья? Кто эти люди, которые хотят забрать его, этого мальчика с глазами, полными боли, как мои?

Я открываю рот, но слова застревают. В груди снова пожар, как после Мирона, как после той аварии, как после всего, что жизнь у меня отняла.

Если его кто-то заберет, то я снова потеряю надежду. Если бы я могла… Если бы только я могла его забрать.

– Теть Маш…

Поджимаю губы, чтобы не расплакаться.

– Ада, я все понимаю, но мальчишке нужна семья, ты же понимаешь. Мы за каждого ребенка тут рады, кто находит новую семью.

– Я понимаю, но… он мой. Я уже не знаю, куда идти и обращаться.

– Ада, прости, я все понимаю и знаю, что с тобой все в порядке, но никто не даст тебе по закону его усыновить.

– А не по закону?

Глава 12.

АДа

– Ужинать будешь? – кричит Зоя из кухни.

Знаю, что она старалась, но аппетита нет вообще.

– Попозже, Зой.

– А за компанию? – выезжает, встречая меня. – Только не говори, что опять его видела.

– Нет. Зой, я была в детском доме.

– Пашку видела?

– Да.

– А чего грустная тогда?

– Зой, тетя Маша сказала, что его документы смотрели, его хотят усыновить. А я… я так к нему привязалась. Я не знаю, как переживу, если его заберут.

– Как…?

Не могу говорить ничего. Не могу отвечать. Поджимаю губы и машу головой.

– Так… сестричка… давай-ка на кухню и будем это решать.

Тянет за собой, сразу делает мне чай.

Я не пью. Просто держу чашку, пытаясь согреть ледяные пальцы. Не от холода, а от озноба.

– Давай по порядку? Кто и когда?

– Я не знаю. Да и какая разница. Мне никто не даст его усыновить. А ломать ему жизнь и подставлять, чтобы только он не обрел настоящую семью – жестоко.

– Но ты же хочешь его взять!

– Ты же знаешь, что у меня справка, Зой. Никто не подпишет мне разрешение на усыновление. Никогда.

Сестра сжимает губы, сводит брови.

– А если я? Ну я усыновлю. А ты воспитывай. Потом вдруг что-то поменяется и… я же знаю, как для тебя это важно.

– Зой, ты инвалид второй группы, – перебиваю мягко. – У тебя нет официальной работы, постоянного дохода, ты не замужем.

– Ну да… А если опекунство. Давай попробуем оформить временное опекунство на кого-то еще. Может быть, Катя?

– Катя едва справляется с арендой комнаты и учебой. Опекунство – это ответственность, Зой. Проверки, комиссия, постоянные отчеты. Ты думаешь, Катя выдержит? Ты думаешь, я выдержу, если ее лишат прав через месяц?

– Тогда родственники, дальние… У нас же были двоюродные дяди, тети…

– Которые о нас не вспоминали даже на похороны родителей? Думаешь, кто-то согласится взять на себя ребенка просто так? Ради меня, незнакомого практически человека?

– А если договориться с тетей Машей? Может, денег предложить…

Я качаю головой, поджимаю губы и смотрю прямо на сестру.

– Тетя Маша не возьмет деньги. Она слишком честная. Она может закрыть глаза на мелочи, пустить его на выходные, но тут усыновление, серьезно. Никто не пойдет на это. Она сказала, что по закону никак.

– Значит, не по закону можно?

Я пожимаю плечами.

– А если фиктивный брак. Может, кого-то поискать и ему заплатить?

– Зоя, ты серьезно? Кто на это пойдет?

– А давай, Димка, кондитера нашего. Хороший же парень.

– Зой, это уголовное дело. Даже если вдруг кто-то согласится, это все проверяется, собеседования, проверки дома. Да нас сразу раскроют. А вдруг потом кто-то донесет? Тогда я точно потеряю Пашку навсегда.

Сестра поднимает на меня глаза, и вдруг в них появляется новая искра. Холодная, отчаянная, опасная.

– Не по закону, говоришь, можно?

Я молчу, пытаясь понять ее мысль. Зоя прищуривается, перебирая в голове что-то еще.

– Если закон – это тупик, нужны деньги. Большие деньги. Или связи. Влияние. Тот, кто мог бы надавить, убедить, или одним звонком стереть о тебе все диагнозы и учеты.

Она медленно поднимает на меня пронзительный взгляд.

– Мирон?

Имя повисает в воздухе, как застывший звук ломающегося стекла. Осколки со скрежетом вскрывают в сердце старые раны.

– Он, может, и решил бы, но его цена — это наш дом и участок. Отказаться от всего этого?

– Ада, а если бы это был твой сын? Жизнь твоего не родившегося ребенка взамен воспоминаний и дома. Ты бы что выбрала.

Девочки, спешим Вас пригласить в еще одну сумасшедше огненную новинку нашего литмоба. В соавторстве двух великолепных авторов: Селин Саади и Аси Петровой "Вернуть жену. Дай мне шанс"

Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PEeR

Глава 13.

Ада.

Я сижу в тесном кабинете, заваленном папками и бумагами, и смотрю на Ларису, мою одноклассницу, которую не видела лет десять. Она сидит за столом, в строгом костюме, с аккуратной прической.

Она юрист в администрации и моя последняя надежда.

– Ларис, – начинаю, стараясь держать голос ровным, – мне нужно понять, есть ли у меня хоть какой-то шанс, усыновить мальчика. Может, что-то поменялось в законе?

Она вздыхает, снимает очки и кладет их на стол. В его взгляде смесь жалости и усталости, и я уже знаю, что услышу, еще до того, как она открывает рот. Но все равно скрещиваю незаметно пальцы. А вдруг…

– Ада, я посмотрела твои документы. Справка из психоневрологической клиники… Она все перечеркивает. Закон есть закон. Никто не даст разрешение на усыновление с таким документом и диагнозом. Даже если ты сейчас здорова, даже если это было пять лет назад. Система не пропустит.

Растираю ладони, выдыхаю и сжимаю подлокотники кресла так, что пальцы болят. Ее слова как удар и приговор.

Паша. Его карие глаза, его тихий голос, его улыбка. Он не мой, но он мой. А теперь его могут забрать. Семья. Какая-то семья, которой я не знаю, которой не верю. И я ничего не могу сделать. И они его не знают. Может, они просто ткнули пальцем в смазливого мальчишку, не разбираясь в его внутреннем мире и прошлом.

– Ларис, должен же быть способ. Обходной путь. Может, я могу снова пройти какую-то комиссию.

Она качает головой, и ее губы сжимаются в тонкую линию. Как будто я прошу ее нарушить закон ради школьных воспоминаний.

– Ада, я понимаю, как тебе тяжело, – говорит она мягче, – но я не могу ничего сделать. Никто не сможет. С этой справкой ты для комиссии – красный флаг. Тут только, если сделать так, чтобы она исчезла вообще, – говорит тише.

Я встаю, потому что тут больше делать нечего. В груди жжет, как будто кто-то прижег старые раны.

– Спасибо, – невнятно бормочу и выхожу, не глядя на нее. Дверь кабинета хлопает за мной, и я иду по коридору, чувствуя, как пол дрожит под ногами. Или это я дрожу.

В машине я сижу минуту, две, просто держусь за руль и пытаюсь дышать. Лариса права.

Закон есть закон.

А вчерашний вопрос Зои – пекарня или Паша – как нож, который режет сейчас сердце пополам. Мирон мой шанс.

Его имя, как ржавый гвоздь, впивается в старую рану и тут же ныть начинает. Он – мой последний шанс. Его деньги, его связи, его проклятая власть могут стереть эту справку, убрать все преграды.

Но цена?

Пекарня. Мой дом. Память о родителях. Все, что держит меня на плаву, дает заработать, чтобы немного откладывать и лечить Зою.

Я не могу это решить одна.

Я завожу машину и еду не домой, а туда, где всегда нахожу тишину. На кладбище. К маме и папе. Там среди старых сосен и соленого ветра с моря, я могу говорить с ними. Жаловаться. Плакать. Думать.

Могилы родителей стоят рядом, два простых камня с их именами. Я опускаюсь на колени, выдергиваю пару сорняков, которые пробились сквозь гравий. Закрываю глаза, представляя, как папа смеется, а мама отчитывает его за то, вымазал в новые штаны.

– Привет… Я не знаю, что делать, – шепчу, и голос ломается. – Мам, пап… Есть один мальчик Паша… он как… как мой… которого я потеряла. И я его так сильно люблю! Он сирота, родители… до дома не доехали. Как вы у меня. Его хотят забрать. А я не могу… не могу ничего сделать. Есть только один шанс, который остался. Мой бывший муж. Но он захочет за это наш участок земли. Где ваша пекарня, дом. Отдать это все под снос и переехать в другое место. Я не хочу предавать память о вас, но одновременно хочу жить настоящим, хочу хоть с каким-то намеком на счастливое будущее.

Горячие слезы текут по щекам, а я не вытираю их. Здесь я могу быть слабой. Здесь никто не осудит. Но и совета дать не могут. Я сама должна взять ответственность и сама принять это решение.

Жить прошлым или настоящим.

Телефон в кармане вибрирует, и я вздрагиваю, беру трубку и голос на том конце тетя Маша.

– Адочка! Нужно срочно приехать.

В литмобе «Вернуть бывшую жену» невозможно пройти мимо книги «Вернуть жену. Миссия (не)выполнима» замечательного автора Тани Поляк

Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PlP1

Глава 14.

Мирон

Я не люблю кладбища. Терпеть их не могу.

Они всегда давят. Не из-за мертвых, нет. А из-за тишины. Из-за всех этих камней с датами. Понятно, что где-то надо память зафиксировать, но я бы лучше бы фиксировался дома, на фотографии.

Но выдыхаю, беру охапку белых роз и выхожу из машины.

Я никогда не приезжал сюда на день ее смерти, только на дни рождении. Потому что это слишком больно. И вспоминать тот день, и представлять, как могла бы сложиться по-другому моя жизнь. Если бы она была рядом.

Поворачиваюсь и иду вглубь кладбища. Ищу нужный ряд. Не спешу. Зачем? Тут то место, где спешка уже никому не нужна.

Нахожу.

Подхожу к ограде. Внутри – та же четкая гранитная плита. Черно-белая фотография. Губы сжаты, подбородок напряжен, глаза упрямые. Мое упрямство от нее. Жесткость – тоже. Иногда кажется, что даже голос у меня ее. Холодный. Убедительный. Такой, что спорить не хочется.

Мама.

Я опускаюсь прямо в брюках на колени перед ней. Плевать. Молча смотрю в ее уже потухшие навсегда глаза. Для меня она всегда в памяти останется молодой.

Кладу свежий букет роз в вазу. Точно помню: она ненавидела гвоздики.

Внутри все притупляется будто. Боли давно уже нет, злости на всех. Потому что внутри давно уже пустота и выжженное поле.

Глупо говорить с памятниками, знаю, но не сдерживаюсь.

– Это тебе, – показываю букет, – с днем рождения. И… прости меня… – хриплю, едва слышно.

Сглатываю, вдыхаю глубоко.

– Я попытаюсь все исправить. По-своему. Как умею.

Она не отвечает.

И к лучшему, значит, еще не сошел с ума. Поднимаюсь, отряхиваю брюки, букет ставлю в вазу.

Больше мне сказать нечего.

В стороне, откуда пришел, подъезжает похоронная машина. Еще хуже кладбища – это похороны.

Чтобы избежать этого, иду к другому выходу. А когда дохожу до изгиба у старых сосен, резко замираю. Чуть дальше в женской фигуре, что отходит от могил, узнаю Аду.

Она быстро смахивает слезы, заканчивая с кем-то разговор по телефону. И не замечая меня, уходит. То ли спешит, то ли убегает отсюда.

Я не окликаю и не останавливаю. Провожаю взглядом, как она открывает дверь своей машины и уезжает.

Что тут делала?

Следующий раз я не скоро сюда собираюсь, поэтому иду сейчас посмотреть, к кому приезжала.

Рядом два памятника.

“Ольга Львовна Холодова. Павел Сергеевич Холодов. Дата смерти – одна и та же.

Это ее родители.

Они умерли в один день. Чуть позже нашего развода. А я… Я не знал. Даже не подозревал.

Она исчезла после развода. Просто – пропала. Я не хотел отпускать, злился, а потом сдался. Вычеркнул, уехал, удалил все номера.

А она тут переживала их смерть.

Растираю ладонью лицо. Сжимаю челюсть. Внутри – ледяная волна. Бьет по грудной клетке, по ребрам.

Достаю телефон. Листаю. Руки дрожат. Нахожу нужный контакт.

– Леха, ты в городе? Можешь, кое-что для меня узнать.

– Да без проблем.

Я даже не сомневался, что Чернов может разнюхать любую инфу.

– Дата смерти одна. Фамилия тоже – Холодовы, – называю дату смерти, – хочу детали, что случилось, как, почему в один день.

– Все будет, Яр.

И снова вина накатывает и растерянность. Все разом. Может, мне надо было быть рядом. Как она с этим справилась?

У нее же ничего не осталось. Только эта земля и пекарня.

И я хрен поверю, что этот старый пень ничего не знал, когда отправлял меня к ней.

Иду на стоянку. Сажусь в машину и поворачиваю ключ в замке зажигания. Резко разворачиваюсь.

Еду за ответами на кучу новых кучу новых вопросов.

Вытрясу из него всю труху! Чертов манипулятор!

Друзья, в рамках литмоба «Вернуть бывшую жену» хочу порекомендовать вам невероятную книгу — "Вернуть жену. Цена ошибки" Линды Мэй.

Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PmyH

Глава 15.

Мирон

Мчусь по трассе, как бешеный. Руль сжимаю так, что костяшки пальцев белеют. Дворники скрипят по лобовому, хотя дождя уже нет. Просто не выключил. Все внутри гудит на этого манипулятора.

Ты же знал, старый ты придурок. Знал все и послал меня к ней!

Массивная калитка, как всегда, скрипит. Захожу, даже не стучусь. Много Чести ему. С размаху открываю дверь и вваливаюсь в дом.

Дед сидит в своем кресле. Смотрит какой-то фильм.

– Ты совсем, что ли, поехал?! – срываюсь с порога.

– И тебе привет, внучок, – усмехается, игнорируя мою взвинченность. Бесит еще больше этим.

– Ты зачем ты меня к Адке послал? А?! Что за цирк?! Ты же знал, что она…

– Сейчас подожди… – перебивает меня и поднимает палец вверх, – важный момент…

Херажный момент.

Вот у меня важный.

– Ну вот так всегда, не даёшь досмотреть мне важную серию,– Ставит фильм на паузу. – Ну че там у тебя?

– У Меня? Ты знал, что она не отдаст землю. Ты знал, что у нее родители умерли! В один день! погибли после нашего развода. Ты все знал! Не отрицай.

– Что-то ты нервный какой-то, Мирош, давай я тебе чайку заварю, с мятой. – Спокойно так поднимается. Будто я не орал только что.

Шаркает на кухню и ставит чайник.

– Кофе лучше.

– Кофе может повышать тревожность, мешать сну и вызывать зависимость из-за стимуляции нервной системы. А мятный чай расслабляет мышцы, снимает напряжение и придает ясности уму.

Достает кружки, наливает заварку.

Умник бля!

Выдыхаю и сажусь за стол. Бесполезно с ним спорить. На своей волне.

Смотрю на фотографию на столе. Бабушки уже чёрте сколько нет, а фото ее всегда тут, как будто и не уходила никуда.

– Держи, – ставит передо мной кружку и садится напротив. – Первый пар спустил, теперь рассказывай.

– Зачем ты меня к ней посылал?

– Я тебя не к Аделаиде посылал. Я тебя посылал решить проблему.

– Проблему? – смешно, и смех зловещий выходит. – Это не проблема. Это ее мать и отец. Они умерли, когда у нее все рухнуло. Ты понимаешь вообще, что там было?

– Именно поэтому ты, – делает акцент на “мне” – должен был решить, – не моргает. – Она держится за эту землю, потому что у нее ничего больше нет. Значит, предлагай то, от чего нельзя отказаться.

– Господи, ты слышишь себя? – Я наклоняюсь ближе, смотрю прямо в лицо. – Ты как калькулятор. А у людей – боль. Жизни. У нее весь мир умер в тот день. А ты про землю.

– Я про дело, внучок. Предложи не деньги. Ценности не только в деньгах исчисляются. Земля должна быть наша, понял?! Мы вложили в этот проект очень много. И если ты не можешь уговорить одну бабу, то лучше скажи сразу, что сдулся.

– Я не могу. Да это ты придумал, не смог, а теперь меня как марионетку туда к ней толкаешь. Ты же знаешь, как она ко мне относится.

– Нууу… относится, – отпивает чай, – тебе же есть что ей предложить.

– Да иди ты к черту. Хочешь, чтоб ее приступ догнал.

– Я думал, у тебя есть яйца, внучок, – ухмыляется мне, берет на понт. – А ты, выходит, застрял где-то в старых чувствах.

Отпиваю горячий чай. Фу. Дрянь та еще.

Будь он кем-то еще. Я бы врезал. Но он мой дед. И если бы не он, то не было бы меня.

– Она если правду узнает сейчас, то это ее убьет.

– Женщины посильнее нас-то будут. А я не ищу легких путей Мироша, и тебе не советую. Это расслабляет.

Мироша, блядь. Тридцать пять лет.

Старый, ты, черт! Чтоб тебя. Послал же Бог партнера по бизнесу. Видимо, учебник, где было написано, что не начинать бизнес с родственниками, я успешно прое…пропустил!

Девочки, мы вам тут принесли новость. У одной из нас стартовала сегодня новинка. Заходите посмотреть!!!

"После развода. Дочки-витаминки от бывшего мужа" Яна Мосар

Ссылочка на книгу: https://litnet.com/shrt/Po7T

– Шмыкозявки цыц, вы чьи? – Давид кивает на моих четырехлетних дочек-близняшек.
– Ее, – тычет в меня указательным пальцем Вита.
– Шам шмакозявка, шапливый баклажан! – бурчит Аминка. – Ты нам решторан раздавил, и теперь у наш нет меню!
Не слушает их. Переводит на меня взгляд.
– Твои? – переспрашивает, будто не верим им.
– Мои!
– Это ты сказала на моей машине нацарапать “ХУ”?
– Я не успела еще одну букву дописать, – заявляет Вита.
– Какую? И краткое?
– А я еще не знаю, как она называется.
– Кто будет оплачивать удаление этой наскальной живописи? – кивает мне.
– Да у тебя страховка все покроет, – заступаюсь за дочек. – Зато на всю жизнь запомнишь, что у нас во дворе не паркуются на тротуарах.
– У вас? А вы что, тут живете? – кивает на дом.
– Да.
– Надеюсь, не в этом подъезде?
– Не надейся, в этом. Лучше съезжай с нашего района, тут опасно.
– Да нет… мне нужен именно этот.

Пять лет назад мы разругались в пух и прах. Никто не захотел уступать, каждый остался при своем. На эмоциях развелись. Только потом я узнала, что беременна. И сейчас, когда я встретила достойного отца для своих девочек, появляется бывший муж. Не просто появляется, а покупает квартиру в одном доме со мной, открывает свое кафе и еще, баклажан, предлагает решить мою проблему.

Глава 16.

Ада.

Выхожу из детдома, как из тесной коробки, где воздух вдруг закончился. Сердце колотится, будто я бежала. Хотя стояла.

На Пашу пришел запрос. Его хотят усыновить. Это займет двух недель. Потом его увезут, а я никогда больше не увижу.

А я не хочу его отдавать и терять. Да я лучше…

Черт.

А если он и правда может помочь? Ну подумаешь, переедем дальше от моря. Все равно за лето пару раз туда только и хожу.

Я же жалеть потом буду всю жизнь, что не попыталась.

Весь мир под ногами будто покосился внезапно. А я – та самая фигурка на полке, которая сейчас упадет и разобьется.

А я не хочу разбиваться. Хочу устоять и самое дорогое, что пока есть – сохранить.

Запрыгиваю в машину. Выдыхаю резко, как после удара. Не думала, что когда-то буду его о чем-то просить и тем более сама поеду.

Судорожно роюсь в сумке дрожащими пальцами, ищу ключи от машины.

Кошелек, салфетки, чеки, таблетки Зои… А натыкаюсь на его визитку. Когда нужен, засранец, сам в руки лезет.

Лощеный весь. Белый плотный, матовый пластик. Тисненые буквы.

“Яровой Мирон”

Звонить? Ехать?

Адрес все тот же. И даже телефон… тот же. Я его хоть и удалила, но… память просто так не стереть! И комбинация цифр легкая.

Я ненавижу себя за это решение. Но еще сильнее я ненавижу мысль, что Пашу заберут. В чужой дом. В чужую жизнь. Где он будет "подходить по анкете", но будет ли нужным и любимым? А главное, полюбит ли сам и станет ли счастливым?

Если я не сделаю этого – никогда себе не прощу. Никогда.

Иду к машине и еду к бывшему мужу.

Я захожу в его офис почти как в свою пекарню. Только здесь пахнет не булочками и ванилью, а кожей, деньгами и властью. Холодной, мужской, расчетливой.

А еще тут пахнет болью. Пахнет теми днями, что мне до сих пор снятся. И ступать сюда вновь… очень тяжело. Эти стены были свидетелями всей нашей семейной жизни.

Вот тут… на этом глянцевом полу в холле, где теперь сверкает мрамор, а ресепшен приветливо встречает посетителей, я лежала на полу, держась за живот, пытаясь дышать сквозь слезы.

Я теряла своего ребенка прямо на глазах у этих стен.

И себя. Себя – как женщину, как будущую мать, как человека, который еще может мечтать.

Я помню, как капала кровь, как все вокруг пульсировало, как мне казалось, что весь мир рушится, трещит, ломается под ногами.

А потом – пустота. Белый потолок. И конец.

Теперь я снова здесь. Ребенка это не воскресит, но может воскресить меня как маму.

Девочка на ресепшене открыто мне улыбается, подсказывает, куда мне идти. Будто бы я не в курсе, где сидит руководство. Вежливая, аккуратная, с бейджиком и фирменной блузкой.

Новенькая, конечно. Меня она не знает, для нее я просто посетитель. И я не вдаюсь в подробности.

Я поднимаюсь на нужный этаж, кабина лифта скользит вверх плавно, как будто везет меня не к человеку, а к прошлому, от которого я так и не смогла уйти. Поворачиваю в знакомый коридор – и сразу вспоминаю.

Как шла вот также к двери, искала Мирона. А он был за этой дверью... с какой-то девкой. Света тогда еще специально меня сюда отправила. Зачем? Лучше бы я не знала ничего, пока не рожу.

Все было бы по-другому…

Доходя до нужной двери, останавливаюсь. Вдох-выдох. Поднимаю глаза.

Но вместо таблички с фамилией надпись "Отдел закупок".

Он тут больше не сидит?

Не верю.

Приоткрываю кабинет, заглядываю.

Его нет. Есть несколько рабочих мест, менеджеры.

Закрываю дверь и ловлю первую попавшуюся девушку. Она и подсказывает, что кабинет директора теперь этажом выше.

Со второй попытки нахожу.

Не стал оставаться там, где… да это уже не мое дело, почему его кабинет на другом этаже. Только искупить свои ошибки это ему все равно не поможет.

Заглядываю к секретарю – и сердце подскакивает. Секретаря он не поменял.

– Ада? – растерянно спрашивает она, не веря, что это я, медленно поднимается. – Ада!

Приходит в себя и быстро идет ко мне.

– Ада! Сколько лет! Я так рада тебя видеть. Как ты? – тараторит Алла Ивановна.

– Все хорошо. Мне надо поговорить с Мироном. Он у себя?

– Да, – кивает и тушуется. – А… он тебя ждет или надо предупредить?

– Ждет. Но ты предупреди. А то мало ли… занят…

Я не договариваю, но она быстро кивает и набирает его.

Интересно, она в курсе всех подробностей причин нашего развода?

Конечно, мусолили теперь месяц целый.

Плевать.

– Мирон Александрович… к вам жена… бывшая жена… Ада…

Уважаемые читатели, в рамках литмоба «Вернуть бывшую жену» хочу порекомендовать вам невероятную книгу Алены Московской "Вернуть жену после предательства"

Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PSxE

Глава 17.

Ада

Я стою в дверях его кабинета. Воздух здесь, кажется, тяжелее, чем в пекарне после полуденной выпечки.

Мирон сидит с каменным лицом за длинным столом, как король.

Глаза холодные как этот проклятый мрамор под ногами.

– Здравствуй…

– Проходи, – кивает на кресло напротив, не отводя взгляда. Ни улыбки, ни удивления. Будто ждал. Знал что ли? Вряд ли… Откуда. – Передумала?

– Мне нужно с тобой поговорить.

Я аккуратно присаживаюсь. Кожа кресла холодит ладони.

Интересно… Это тоже кресло или он его выкинул? Адка, вот ты дура! Ну чего об этом думать сейчас?

У него своя жизнь, у меня своя.

Как будто воспоминания о той боли, о его предательстве, о крови на этом глянцевом полу могут что-то изменить.

Я не за этим здесь. Не за прошлым. За Пашей.

– Говори, я тебя слушаю.

– Мне нужна помощь. – Смотрю ему прямо в глаза. Его бровь чуть дергается, но лицо остается неподвижным. – Я хочу усыновить одного мальчика. Он сейчас в детдоме. Его родители погибли.

Мирон молчит, только глухо постукивает по столу пальцами.

– Сейчас разве с этим проблема? – переспрашивает, как будто мы говорим о погоде.

– Для меня проблема, – выдыхаю. – У меня справка… – слова царапают горло, но я не отвожу взгляд. – Из психоневрологической клиники. Пять лет назад я лежала там. Сейчас все в порядке, но то, что я там была это след на всю жизнь.

Он чуть склоняет голову.

– Я не знал. Как ты туда попала?

– А как туда попадают? Сначала потеряла ребенка, ты изменил, потом погибли родители…

Даже он тушуется и моргает глазами, хотя и пытается держать лицо.

– Ты хорошо держишься. Это впечатляет.

– Не впечатляйся, Мирон. Это не конкурс. Это моя жизнь. И жизнь мальчишки. Помоги мне усыновить его, пока его не отдали другой семье.

Он постукивает дальше пальцами. Медленно. Выдержанно.

– У тебя же есть сестра? На нее нельзя оформить?

– Нет. Зоя инвалид, без дохода, не замужем. Там вообще без шансов. Я все узнала.

Он молчит. Молчит так, как умеет только он – будто на весах что-то невидимое.

Я замолкаю, в груди жжет. Я прикипела к нему, как к своему. Не к тому Пашке, которого я потеряла на этом проклятом полу, а к этому, живому, который смотрит на мир, как будто уже не верит ему. Я не могу его потерять.

– Ты единственный, кто может мне помочь, – продолжаю дрожащим голосом, несмотря на все попытки держать себя в руках. – Твои связи, твои деньги… Я не знаю как, но сделай так, чтобы я могла забрать его. Пожалуйста, Мирон.

Он приподнимает бровь.

– В обмен на?

– На все. На эту проклятую землю. Хочешь, перенесу пекарню к черту на рога. Буду печь в лесу, в палатке. Только помоги.

Он смотрит на меня, как будто видит насквозь.

– А зачем тебе этот мальчик, Ада? Он не твой. Он чужой.

Что-то внутри меня ломается. Грудь стягивает. Висит на нитке все, и он ее рвет.

– Нет чужих и своих. Есть просто ребенок, которого я люблю. Ты… – я срываюсь, шепчу, рыча, – ты можешь любой присунуть, и она тебе родит. Хоть в пятьдесят. А мне кто родит? М? Кто?! А я хочу быть мамой.

Он молчит. И это бесит сильнее слов.

– А этот мальчик… он меня любит. И я его. Просто помоги мне. Я помогу тебе.

Он встает. Подходит к окну. Спиной ко мне.

– Я подумаю как.

– Нет. Не думай. Сделай. Сейчас. Пока не поздно. У меня есть две недели. Потом ребенка усыновят.

Глаза становятся чуть мягче. Там не наглость, не тот его деловой холод, как в пекарне, а что-то человеческое.

Но он моргает и это тут же пропадает. Мирон откидывается назад, скрещивает руки.

– Ада, ты же понимаешь, о чем просишь? Это не просто бумажка. Это система. Даже я не могу щелкнуть пальцами и все решить.

– Можешь, – перебиваю я, и голос становится резче. – Если очень хочешь. Ты всегда находил выходы. Ты же сам говорил, что любую проблему можно решить. Так реши эту.

– Я дам задание своему юристу найти выход.

– Но землю ты получишь только тогда, когда у меня будет официальный документ об усыновлении.

Девочки, приглашаем вас познакомиться с еще одной замечательной новинкой нашего литмоба.

Анна Арно "Вернуть жену офицера"

— Эй, тебе жить надоело, чумная?! — слышу за спиной грозный рык. — По зеркалам смотреть не учили?
Стоп. Да это же он гнал по правому ряду как сумасшедший. Там и вовсе фактически того ряда нет. Но этим ведь обочечникам бессовестным закон не писан. И теперь он еще решил на меня ответственность свалить?!
— Подожди, солнышко, — целую дочку в лобик. — Мамочка сейчас накажет бессовестного дядьку и в больницу поедем. Проверим, все ли у тебя хорошо. Ладно?
Выползаю задницей назад по креслу из машины, готовая просто с кулаками броситься на урода, едва не убившего нас с дочкой. Но едва оказывавшись на своих двоих — слегка пошатываюсь, и вцепляюсь в крышу машины, чтобы устоять на ногах.
— Эй, вы в порядке? — голос виновника аварии уже не кажется таким самоуверенным.
Зато у меня будто второе дыхание открывается. Да я его разорвать готова!
Слегка встряхиваю головой, отлепляюсь от своей машины, поворачиваюсь к мерзавцу, чтобы отчитать подлеца, но… так и замираю с открытым ртом, потому что передо мной… отец моей дочки.
— Аленушка?… ты… Ты как?! — похоже он удивлен не меньше моего. — Где-то болит?
Его огромная ладонь ложится на мою шею. Голова кружится. И я прикрываю глаза.
— Девочка моя…
Но затем, как гром среди ясного неба:
— Макар, ну что там? — слышится женский голос. — Если все живы, то может дальше поедем? Мы опаздываем!
А за моей спиной вдруг раздается детский плач...

Глава 18.

Ада

Ада

Я захожу домой. Зоя что-то вяжет окна.

Я бросаю сумку на комод, плюхаюсь на диван, не разуваясь.

Весь день старалась держать себя в узде.

Но это здание. Мирон. Его кабинет. Его голос.

Я до сих пор сомневаюсь, что правильно делаю.

Но выбора нет.

– Зой, – голос хрипит, как старое радио, – я была у Мирона.

Она разворачивает коляску ко мне. Темные, такие же как у мамы глаза, впиваются в мои. Она всегда видит больше, чем я хочу показать.

– И? – спрашивает тихо, но с той мягкой настойчивостью, от которой не уйти. – Что он сказал?

Сжимаю пальцы в кулаки, чтобы унять дрожь. Паша. Его карие глаза, его машинка, его тихая улыбка. Две недели. У меня всего две недели, чтобы не потерять его. А Мирон – мой единственный шанс, и это как нож в груди.

– Сказал, что поручит юристу, – выдавливаю я. – Но ты понимаешь, Зоя, что если получится с Пашкой, то нам придется отсюда навсегда уехать.

Зоя подъезжает ближе, ее рука ложится на мою, теплая, как мамины объятия когда-то.

– Ада, мне тоже дорого это место, но счастье оно определяется не местом, а людьми, которые рядом с тобой. С милый рай и в шалаше, помнишь же…

Я киваю, но в горле все равно ком. Она права, как всегда. Но мысль о том, что я снова связалась с Мироном, жжет, как раскаленный уголь.

На следующий день я в пекарне, замешиваю тесто, чтобы заглушить мысли и надежды, которые вокруг день и ночь. Запах муки и дрожжей обволакивает, но не спасает.

Паша...

Мирон...

Справка...

Я думала, что вообще с ним никогда не заговорю, но нет… Время идет, а жизнь ставит такие подножки, что приходится соглашаться и подать руку дьяволу.

– Ада, – заглядывает на кухню Катя, – там к тебе мужчина… опять этот… ну с визиткой, который хотел нас купить.

Лена и Дима переглядываются.

– Ты продаешь пекарню?

– Нет, – обтряхиваю руки от муки и выхожу к Мирону.

Сегодня он просто в брюках, белой рубашке и туфлях. Пиджак где-то скинул. Но все равно выглядит, будто пришел не в пекарню, а на совет директоров.

Катя за прилавком замирает.

– Пройдемся? – кивает на улицу.

– В туфлях? По песку?

Кивает.

Там жарко, людно уже, но этот разговор все же лучше наедине.

– Пойдем, – снимаю фартук и бросаю за прилавок.

Когда оказываемся на пляже, он подкасывает брюки, снимает туфли и носки и берет их в руки.

И все равно среди отдыхающих в шортах и сланцах, с их смехом и разноцветными полотенцами, он выглядит чужим, как человек, который забыл, что такое лто.

– Говори, – ступаю ногой в теплый песок и иду за ним в сторону моря.

Морской бриз подхватывает запах его туалетной воды. Дорогой, резкой и такой знакомой.

– Я говорил с юристом, – поворачивается и ловит мой взгляд.

Там, в его глазах, что-то новое. Не наглость. Не холод. Что-то, чего я не видела в нем уже давно.

– Твои справки можно почистить. Это реально. Но чтобы тебе дали усыновить мальчика, нужен брак. Стабильная семья. Это требование системы.

Девочки, в нашем литмобе еще одно прекрасное пополнение. Ева Стоун "Вернуть жену, когда уже поздно"

—
Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PeKw

Глава 19.

Ада

Ада

“Нужен брак. Стабильная семья. Это требование системы”

Его слова звенят в ушах, как набат.

– У нас не так много времени, чтобы принимать решение.

Я сжимаю кулаки, чтобы не закричать, и заставляю себя выдохнуть.

– Хорошо, – шепчу, а голос ломается. – Я согласна.

Мирон останавливается и разворачивается ко мне.

– Отлично, – говорит он деловито. – Тогда есть еще два условия. Первое: ты переезжаешь ко мне. Опека проверит, нужна стабильная семья, которая живет вместе. Второе, днем – твоя пекарня, с восьми до пяти. Вечером – дома, со мной. И еще одно: брак оформим задним числом.

Я замираю.

Переехать? К нему? На его территорию, где пахнет предательством? Воспоминания о той ночи, когда я потеряла сына, жгут, как пожар. Я не могу. Не могу снова быть так близко к нему, видеть его каждый день, притворяться, что все в прошло и он не разрушил мою жизнь.

– Я не могу, – выдавливаю, голос дрожит. – У меня Зоя. Инвалид. Что с ней делать? И подделать брак? Это же незаконно!

Мирон хмурится, и на секунду кажется, что он задумался, как человек, а не машина для сделок. Но это быстро проходит.

– Во-первых, если распишемся сейчас, то сразу будет понятно, что фиктивно. Во-вторых, мы и так уже много нарушаем и делаем незаконно, так что просто прими этот факт. И что с Зоей? Какая у нее группа? – спрашивает он, как о задаче. – Я пришлю врача. Посмотрим, куда ее определить. Тебе не надо быть с ней постоянно.

– Определить? – перебиваю его. – Она не мебель, Мирон! Моя сестра! Все, что у меня есть. Я не брошу ее.

Он шагает ближе. И я ненавижу, как он вторгается в мое пространство.

– Ада, – голос тише. – Если хочешь мальчика, играй по правилам. Или обойди их. Опека проверит дом, семью. А какая семья если мы отдельно живем? Я же сказал, что решу Зоей, значит помогу, а не закрою где-то, чтобы не мешала.

Внутри все кипит. Он говорит, будто это просто. Будто я могу жить с ним, притворяться.

Но на другой чаше весов Паша.

И это его: “А ты возьмешь меня на выходные?”

– Ты думаешь, мне легко жить с тобой? – шепчу. – После всего, что было? И Зоя… я не могу ее оставить и бросить.

– Не бросай сестру, – говорит он. – Врач найдет подходящее лечение или реабилитацию. Сиделку оплачу. Принимай решение, Ада. Нужно тебе это все или нет.

Я сжимаю зубы, чтобы не закричать. Он прав. И я ненавижу его за это. Паша. Зоя. Пекарня. Все висит на волоске, и Мирон держит ножницы.

– Хорошо, – выдавливаю, слово царапает горло. – Я перееду. Брак оформим. Ты поможешь Зое. Если обманешь, Мирон...

Он кивает, губы кривятся в улыбке – не насмешка, а что-то другое.

– Договорились, – говорит он. – Собирай вещи. Сутки тебе на сборы.

Он уходит к машине, оставляя на песке следы.

А я стою, глядя на море.

Паша. Зоя. Я не знаю, как удержать контроль над своей жизнью. Но я не сдамся. Даже если придется жить с тем, кого ненавижу.

Девочки, еще одна книга у нас в мобе. Заходите! Ира Орлова "Вернуть жену. Без права на прощение?"

Книга живет тут: https://litnet.com/shrt/PuvB

Глава 20.

Ада

Я в тумане. Все вокруг серое, зыбкое, как дым, который стелется над морем в шторм. Ничего не понятно – ни где я, ни что вокруг.

Передо мной Паша. Без детей из приюта, без воспитателей. Один.

Маленький, с растрепанными темными волосами и карими глазами, такими большими, что в них тонет весь мир. Тонкими, дрожащими ручками тянется ко мне. Нежно улыбается, как будто боится, что я исчезну.

И я хочу сделать к нему шаг, подхватить на руки, обнять, прижать к себе, но ноги такие тяжелые, как замурованы в бетон.

– Ада, Ада… – жалобно шепчет и режет сердце.

Цепляется своими ледяными пальцами за мои. Пытаюсь взять за руку, но туман густеет, и Пашка начинает ускользать от меня, как песок сквозь пальцы.

– Паша, – хриплю, пытаясь удержать его. – Я здесь, я с тобой.

– Забери меня, – просит, а огромные глаза блестят от страха. – Ада, забери меня. Мне страшно. Я хочу к тебе.

Мальчик мой…

Я тянусь сильнее, а он тает. Маленькая фигурка растворяется в дымке. Его голос становится громче, отчаяннее, как крик, который я слышала когда-то, в больнице, в себе.

– Мамочка… – зовет он, и это слово разрывает меня пополам. – Мамочка, забери меня! К тебе хочу, с тобой! Мне страшно!

– Паша! – кричу я, но его уже нет. Только туман, пустота и эхо его голоса, которое бьет в груди, как молот.

Я просыпаюсь, задыхаясь. Вскакию на кровати.

Сердце колотится, простыня мокрая от пота. Темнота комнаты давит, но я вижу очертания знакомых вещей: мамина скатерть на столе, Зоины книги на полке.

Четыре утра – часы на стене тикают, как насмешка. Я сажусь на кровати, хватаюсь за грудь, пытаясь вдохнуть. Паша.

Не мной рожденный, родной не по крови, но мой сын. Его глаза, его голос, его "мамочка" – все это режет, как нож, выворачивая старую рану.

Я не могу его потерять. Нет…

Я вскакиваю с кровати на дрожащие ноги. Времени нет. Гордость свою запихну подальше, злость и ненависть проглочу, но ребенка не отдам в чужую семью.

Хватаю сумку, начинаю судорожно кидать в нее вещи: футболку, джинсы, телефон, ключи.

Пальцы не слушаются, кошелек падает на пол, монеты раскатываются с глухим звоном.

Твою мать.

Достаю телефон, открываю чат с Мироном – его номер так и остался в списке, как призрак прошлого.

Не мой Мир, в который я снова возвращаюсь.

Пальцы дрожат, но я пишу: "Я собралась”

Отправляю и только сейчас смотрю на время. Четыре часа утра.

Сообщение загорается двумя галочками. Прочитано. Он не спит. Как и я.

Назад пути нет.

Больше это место никогда не будет пекарней. Тут построят какой-нибудь очередной отель.

Но Зоя правильно говорит. Важно не место, а те, кто рядом с тобой.

Пусть пекарня будет в другом месте, зато у меня будет сын. Рядом будет мальчик, которого я люблю больше всего на свете и которому так не хватает любви и семьи.

Мамочка…

Он так звал меня во сне, так нуждался во мне, что я не переживу еще раз потерять своего ребенка. Потому что Паша уже мой.

Пусть не по бумагам, пусть не мною рожден. Он мой мальчик, дарованный мне судьбой.

Я иду на кухню, чтобы попить воды. В темноте горит только свет над столешницей, и там сидит Зоя. Сидит в коляске у стола, на коленях книга. Опять читает ночи на пролет.

– Не спится? – тихо спрашивает, не поворачивая головы.

Я беру стакан, наливаю воду, но рука дрожит, и вода проливается на стол. Я вытираю ее рукавом, сажусь напротив. Зоя смотрит на меня проницательно.

– Я видела Пашу, – выдавливаю, – во сне. Он звал меня… мамочкой. Просил забрать. Зоя, я не могу его отдать.

Она кивает, и ее взгляд мягкий, но твердый, как всегда, когда она знает больше, чем я говорю. Она подъезжает ближе, касается моей руки.

– Ада, я чувствую, что грядут перемены, – говорит она, и ее голос спокойный, как море перед рассветом. – И я их принимаю. Ты делаешь то, что должна. Я вижу, как ты борешься, как держишься за Пашу. И я хочу, чтобы ты была счастлива. Ради себя.

– Зоя, я… – начинаю, но она качает головой.

– Не надо, – перебивает мягко. – Не зацикливайся на мне. Я не цель твоей жизни. Я твоя сестра, и я всегда на твоей стороне. Всегда. Но ты должна начать жить для себя.

Я смотрю на нее, слезы жгут глаза. Я не хочу плакать, но ее слова – как ключ, который открывает что-то внутри. Она права. Паша – мой шанс.

Я киваю, сжимаю ее руку, и в этот момент телефон вибрирует на столе. Я не смотрю. Знаю, что это Мирон. Теперь все изменится.

Глава 21.

Ада

Утро встречает холодным ветром с моря. Но я едва реагирую на него, стоя у порога дома с сумкой в руках.

Черный внедорожник Мирона останавливается у ворот ровно в семь. Бывший муж выходит из машины, как всегда, в костюме, который выглядит слишком идеально для нашего городка.

Если это единственный шанс, чтобы стать мамой, то я проглочу все: гордость, боль, даже Мирона.

Мирон забирает у меня сумку, ставит в багажник. Открывает мне дверь. Сажусь, не глядя на него.

Внешне, я как робот, которому приказали что делать и сказали забыть, что такое чувства.

Но внутри все кипит. Я не хочу быть здесь, не хочу ехать к нему, но Зоя права: важны не стены, а те, кто рядом. А я не хочу, чтобы Пашку отдали в другую семью.

Мы едем молча. Мирон не пытается заговорить, и не хочется сказать ему за это спасибо.

Глубоко вздыхаю.

Его запах – дорогой одеколон, смешанный с чем-то до боли знакомым – будит воспоминания, которые я старалась похоронить. Пять лет назад я ушла от него, выжженная, пустая. А теперь возвращаюсь.

Снова соглашаясь стать его женой. Даже не знаю на какой период, что будет дальше, когда я смогу с пашкой вернуться к Зое. Я ничего не знаю.

Элементарно боюсь спугнуть и что-то испортить.

Мы подъезжаем к элитному жилому комплексу – стеклянная громада с панорамными окнами, сверкающая на солнце, как чужой мир.

Не мой дом, конечно…

– Это твои ключи, – протягивает мне комплект.

Квартира Мирона на верхнем этаже. Просторная, светлая, дизайнерская мебель, огромные окна. Холодно. Пусто. Это не мой дом.

Только одно объединяет нас, тут есть вид на море. Видимо, такое же здание он хочет построить на месте моей пекарни. И жить там.

– Ада, девочка моя! – в гостиную выходит тетя Вера, наша старая домработница, вытирает руки о фартук.

Ее добрые, с морщинками глаза светятся теплом.

Я сама делаю шаг к ней и обнимаю. Она как мост в прошлое, но только в ту его часть, где было хорошо. Я не одна в этой стерильной квартире. Я не одна…

– Тетя Вера, – шепчу дрожащим голосом, – как я рада тебя видеть.

– И я, милая, и я, – гладит меня по спине, – пойдем, я чайник поставлю.

– Она сейчас придет, Вер, – Мирон кашляет за моей спиной, напоминая о себе.

Поворачиваюсь, и его холодный и деловой взгляд тут же возвращает меня в реальность.

– Идем со мной, – не разуваясь идет по квартире с моей сумкой. Открывает одну из дверей.

– Ты заселяешься в мою спальню.

Ставит мою сумку на пол возле кровати.

– Можешь часть вещей из шкафа переложить на другие полки и разложить свои.

Я замираю, а следом из меня вырывается смешок.

– Ты шутишь? – шиплю, подходя ближе. – Я не собираюсь спать с тобой в одной комнате, Мирон. Даже не мечтай.

Он поворачивается, бровь чуть приподнимается, как будто мой отказ – просто каприз.

– Ада, это не про нас. Это про проверку, – его голос становится ниже, и в нем совсем нет тепла. –Соцслужбы могут приехать в любой день. Проверяют все: от спальни до холодильника. Если увидят, что ты ночуешь в другой комнате, начнут задавать вопросы. Мы должны выглядеть как семья. Красивая, идеальная семья, которой можно доверить ребенка. Разве ты не этого хотела?

Я стискиваю зубы. Семья. Слово, которое он не имеет права произносить.

Но я думаю о Паше, о его глазах, о его "мамочка". Ради него я выдержу что угодно. Даже это.

– И что ты предлагаешь? – спрашиваю, скрещивая руки. – Будем притворяться влюбленными? Держаться за ручки?

– Я могу спать на диване, – смягчается, – но официально все должно быть как надо. Одна спальня, одна кровать.

Он знает, как меня достать и куда надавить. Знает, что Паша – мое слабое место. Но выбора, поэтому киваю, соглашаясь.

– Хорошо, – выдавливаю, но голос звучит так, будто проглотила стекло.

– Отлично.

Мне кажется или в его глазах мелькает не победа, но что-то близкое.

Эта квартира никогда не будет моим домом. Это просто сделка. Ради Паши. Моего мальчика, рожденного сердцем.

– Кстати, дай мне свой паспорт. Мне надо оформить наш брак.

Я достаю его и сумки и медленно протягиваю.

Какая в принципе разница?! Это всего лишь штамп.

Глава 22.

Ада

– Ада, как дела? – спрашивает Вера, заваривая мне чай, а Мирону кофе.

Я в квартире бывшего мужа, пусть теперь и фиктивно, выхожу за него замуж. У меня сестра-инвалид, мне придется скоро сменить весь свой образ жизни, и, может быть,я, наконец, стану мамой.

Но я не хочу грузить Веру всем этим.

– Нормально, – но голос звучит так тускло, будто лампочка внутри вот-вот, да и перегорит. – А ты как? Все также у Мирона? Все эти годы?

– А где мне быть? – Она улыбается, вытирая руки о фартук, и ставит мне кружку. – Он платит, я готовлю. После вашего развода он уезжал надолго, но потом вернулся, снова позвал к себе. Я вообще удивлена, что вы с Мироном… сошлись.

Я стискиваю губы. Конечно, она удивлена. Кто бы не был? Тогда оставаться с мироном было как дышать стеклом. А сейчас… я не знаю, что он ей говорил или не говорил.

– Сошлись и сошлись, – говорю коротко, глядя в стол. – Так получилось.

Вера поднимает бровь, но не давит и просто кивает, будто принимает мой ответ, хоть и знает, что за ним что-то есть.

Сглатываю ком в горле. Про ребенка и беременность не спрашивает. А что тут спрашивать. Все и так понятно. Она же знает, что случилось.

И на том спасибо.

Она возвращается к готовке, раскладывает еду по контейнерам: рыба на пару, спаржу, киноа с какими-то травами. Правильное питание, от которого Мирон всегда воротил нос.

Когда Вера раньше готовила мне что-то подобное и я предлагала Мирону, он всегда воротил нос и требовал шашлык или борщ.

А теперь контейнеров все больше – их уже десяток, аккуратно сложенных на столе.

Зачем столько? Или она готовит на несколько дней?

– Это для Мирона? – все-таки вырывается у меня. – Он ест спаржу?

– Нет, это для… – и осекается.

– Это для деда, – Мирон, как из ниоткуда возникает на кухне и берет свою кружку с кофе.

– Для деда? Он вернулся?

Он всегда хорошо относился ко мне. И вот его я бы с удовольствием навестила. Он уезжал лечиться еще, когда мы были женаты. Потом выкидыш, развод. Звонил мне, поддерживал, ругал внука. Но толку… если ничего уже нельзя было вернуть.

Мирон отвозит меня в пекарню, предупреждает, что заберет в пять. Мы теперь семья и вечерами должны быть дома, на случай проверки.

Я могу найти тысячу доводов и возразить, но не говорю ни слова. Я согласилась на все условия по умолчанию.

Проверяю замес теста, работу Кати. Предупреждаю всех, что теперь буду приезжать позже, но ничего не останавливается.

– Ада, – шепчет Катя за прилавком, – говорят, ты закрываешь пекарню?

– Кто говорит?

– Это правда, да? – смотрите так жалостливо.

– Нет, мы просто переедем в другое место. Я ничего не закрываю.

– А когда?

– Пока не знаю.

– Мне так тут нравится…

– Кать, давай не будем.

– Хорошо, Ада.

После захожу в дом, к Зое.

– Ты тут не скучаешь без меня?

– Ада, мы не виделись полдня.

– Я все равно чувствую вину, что бросила тебя тут одну. Что наш дом продаю.

– Ада, ты опять…? Ну, решили же все. Я, – смеется, – еще соскучится не успела, а ты уже ревешь, что бросила меня.

– Да ну тебя, – отмахиваюсь.

– Фактически ты только ночевать к нему ездить будешь, а так весь день тут и ко мне можешь заходить.

– Может, поговорить с Мироном и забрать тебя к нему. У него, правда, там всего пара комнат.

– А чего это он так? Обеднел, что ли?

– Кто его знает. Знаешь такое… у богатых свои причуды, – улыбаюсь в ответ.

И глядя, как она смеется, все уже не кажется таким уж унылым.

– Все, не нагоняй уныние. Решили же все. Мы с тобой видимся днем, на вечер ездишь к нему, играете образцовую семью. А там Пашку получишь и вернешься домой с ним. Кто там проверять вас будет. Будем снова жить вместе.

Вечером, как и обещал, Мирон заезжает за мной к пяти. Едем домой.

Молчим. Образцовую семью будем играть на людях. Наедине не хочу даже репетировать.

Он тоже весь в мыслях, изредка только бросает на меня взгляды, как будто оценивает настроение.

А я даже не представляю, что нам делать-то с ним. Еда приготовлена, скорее всего, все убрано и постирано. Я там как в гостях.

Поднимаемся в квартиру. Мирон открывает дверь, пропуская меня первой. Я иду в ванную помыть руки, но торможу напротив кухни. Там красиво сервирован стол на двоих. Скатерть, салфетки, свечи. Осталось только прикрыть шторы, создать интим.

М-да… Вера…

– Зачем это, Мирон? – киваю туда.

Он подходит, заглядывает со спины.

– Я не говорил Вере. Наверное, сама придумала так.

Обходит меня, заглядывает в духовку.

– Ммм… Она волшебница. Давай уж поедим, раз приготовила. К тому же есть, – подмигивает мне и закатывает рукава.

Девочки, мы приглашаем Вас в еще одну новинку нашего литмоба. Чарли Ви "Вернуть жену. Даже не пытайся"

Ссылка на книгу: https://litnet.com/shrt/Ph3d

Глава 23.

Ада

Я раскладываю по тарелкам еду.

Мирон скидывает пиджак, остается в своей белоснежной белой рубашке. Закатывает рукава. Зажигает поставленные на столе свечи, создавая ненужную интимность.

Было бы романтично, если бы не было так драматично.

Рука Веры видна сразу. Я даже почти слышу, как она говорит: "Пора вам помириться".

Но это не про нас.

Ставлю тарелки на стол и сажусь напротив. Беру вилку, но аппетита нет. Мирон разливает вино, но я качаю головой. Не хочу терять ясность.

– Ну что… поздравляю, Ада, – поднимает бокал, – ты снова вышла замуж, правда, пять месяцев назад, – деловито и серьезно говорит он и протягивает мне мой паспорт.

– Пять?

– Да, если бы расписались сейчас, то сразу было бы понятно, что фиктивно.

Я беру паспорт и он как будто не мой.

Открываю. Он новый.

Проверяю фамилию. Яровая Аделаида.

Кровь тут же приливает к лицу.

– Зачем ты сменил фамилию? Мы так не договаривались.

Мирон пережевывает рыбу. Замедляется. А его бровь чуть приподнимается, как будто я задаю глупый вопрос.

– А ты как думала? Моя жена и ребенок будут носить другую фамилию?

– Ребенок? – шиплю, сжимая паспорт. – Паша еще не наш. И я не твоя жена по-настоящему. Это сделка, Мирон.

– Так что теперь, развод?

В голосе холод, а в глазах мелькает что-то, чего я не могу разобрать.

– Нет, – выдавливаю, а слово режет горло. – Я кладу паспорт на стол, отодвигаю тарелку. – Но не делай так больше. Не решай за меня.

– У нас с тобой договор, я делаю все, чтобы его исполнить. Справки почти готовы, – говорит он, разрезая рыбу. – Твои документы в порядке, медицинские тоже. Осталось пару подписей, и все. – Накалывает кусок рыбы и отправляет в рот, пережевывает. – Завтра начинается школа приемных родителей. Это обязательный этап. Ты слышала про нее?

Как будто я не знаю, что такое любить ребенка.

– Да, курсы, где учат быть родителями. Но мне казалось, что они около двух месяцев длятся.

– Я договорился об ускоренной программе. Интенсивом пройдем.

– Хорошо.

Опускает глаза на мои руки.

– Кстати, забыл, – вытирает рот салфеткой и поднимается. Идет в коридор и быстро возвращается.

Садится. Ставит рядом с собой на стол бархатную коробочку.

Тух-тух… тух-тух… в груди.

– Выбрал на свой вкус, – открывает коробочку и достает оттуда кольцо поменьше. – Можно? – протягивает вторую руку ладонью вверх.

Да уж… Не думала я, что второй раз в жизни решусь на брак, но он просто не оставляет мне вариантов, что делать.

Вкладываю свою ладонь в его. Мирон аккуратно надевает мне кольцо на палец.

Когда-то это было символом нашей любви, преданности и доверия. Сейчас клеймо фиктивности.

Да и плевать.

Свое кольцо Мирон надевает себе сам.

– Я о твоей личной жизни ничего не знаю, и мне плевать. Но раз уж ты кольцо надел, будь добр не светись нигде со своими шлюхами.

Усмехается мне уголком губ.

– Не волнуйся, никого не увидишь. И раз уж мы разыгрываем счастливым молодоженов, то играем до конца.

– Спать с тобой я не буду.

Снова усмехается.

– Я не самая последняя фигура в этом городе. Раз уж мы разыграем брак, то нам надо появляться вместе где-то.

– Зачем? Что, опека светские мероприятия отслеживает?

– Это и моя репутация тоже. Ты моя жена. Значит, везде со мной.

– Хорошо.

Доедаю салат. Свечи уже наполовину растаяли.

– Кстати, по поводу… спать.

– Ты сказал, что на диване поспишь.

– Первая брачная ночь, я так понимаю, у нас отменяется.

Чего?!

– Я понял, – усмехается, но мне не смешно.

– У меня широкая кровать, мы поместились бы там вместе. И даже не мешали друг другу.

– Нет. Или я пойду спать на диван.

– Не надо, – машет головой, забирает свою подушку и уходит в гостиную.

Когда-то я мечтала, что в моем доме будет хозяйская ванная комната. И вот сейчас, стоя у дверей личную ванную своего бывшего и… как бы смешно и горько не звучало, нынешнего мужа, пытаюсь улыбнуться, но получается так себе.

Толкаю тяжелое полотно и попадаю в светлое просторное помещение. Душевая кабинка, одинарная раковина. Пара шкафчиков над ней и… все. На крючках висит халат. Стопка пушистых полотенец на столешнице.

Почему-то чувствую себя воришкой. Но рука сама тянется к дверце шкафа. Любопытство. И как бы не вопил мой внутренний голос, я его будто не слышу.

И я не удивлюсь, что на полках обнаружу яркую массажную расческу с длинным волосом, или… не знаю… помаду, бальзам для губ или склянку с женскими духами! Красные стринги на полотенцесушителе!? Оборачиваюсь, будто еще раз убедиться. Но хромированная труба пуста. А вот на полках шкафа…

Глава 24.

Ада

Я стою в ванной Мирона, глядя на пустой шкаф.

Пустой – это громко сказано. На полке сиротливо лежат бальзам для бороды, триммер, дезодорант с резким мужским запахом и его зубная щетка – черная, брутальная, как будто он выбирал ее, чтобы подчеркнуть, кто здесь хозяин.

А еще десяток одноразовых зубных щеток в упаковке.

Зачем столько? Для кого?

Непрошеные вопросы лезут в голову, будто я вломилась на чужую территорию и копаюсь в его жизни.

Качаю головой, прогоняя мысли.

Это не мое дело. Я здесь ради ребенка, а не ради его щеток.

Быстро умываюсь, чищу зубы, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркале.

Оно мне последнее время не нравится. Бледное, с темными кругами под глазами. Как будто я не живу, а выживаю.

Выхожу из ванной, выключаю свет и забираюсь под одеяло с головой, так что торчит только макушка.

А тут все пахнет его туалетной водой. Им самим.

Черт. В этой суматохе совсем забыла перестелить постельное.

Этот запах бесит тем, что окунает с головой в воспоминания, в которых я не люблю барахтаться.

Щетки еще эти. Зачем столько?

Переворачиваюсь на другой бок.

Кручу пальцами обручальное кольцо.

Я ведь не обязана его носить круглые сутки. Снимаю и кладу на тумбочку.

Жаль, что с фамилией так нельзя. Это же мне теперь все документы надо менять. Или не спешить? А вдруг ничего не получится? Тогда быстро разведусь и фамилию свою верну.

Мне даже представить сложно, сколько надо задействовать сил и связей, чтобы почистить мое прошлое.

Но если он впрягся, значит, у него есть план. Он всегда был таким – расчетливым, уверенным. Если бы не было шанса, он бы не ввязался.

Ворочается в гостиной. Диван скрипит, и я представляю, как ему неудобно. Высокий, широкий, а диван, наверное, узкий, как доска, и жесткий.

Но мне плевать.

Он сам согласился. Пусть терпит.

Мог бы купить мне кровать и не было бы вопросов.

Кстати, о детской. Ее нет пока, там пустая комната. Надо бы оставить чем-то. А то так ждем ребенка, что забыли купить мебель.

И вообще странно, что у него пустая комната. Он ее как будто к чему-то готовил. Нейтральный цвет стен и шкафа, кресло… Я какие-то его планы, что ли, нарушила своим появлением тут? Хотя как нарушила? Он сам сказал, что жить надо вместе.

Я закрываю глаза, веки, наконец, тяжелеют и я проваливаюсь в сон.

Я стою в стороне, как призрак, и вижу нашу первую свадьбу.

Я в том же белое кружевном платье, он в строгом костюме. Только лица уже не молодые. Это наши лица сейчас.

Гости вокруг смеются, поднимают бокалы, голоса сливаются в теплый гул.

Я вижу Зою, еще на ногах, улыбающуюся, вижу маму с папой и их светящиеся лица. Мне хочется плакать, но слез нет. Хочется их обнять, но я не могу сделать и шага.

Я как по ту сторону экрана от них.

Сердце сжимается так, будто кто-то сдавил его рукой. И дальше выжимает на максимум. И я не могу радоваться с ними.

А потом мой взгляд цепляется за фигуру в стороне. Света. Она стоит в темном платье, скрестив руки, на лице маска злости, а глаза как лезвия, направленные на меня.

Все плывет, она исчезает. И толпа вдруг расступается. А я вижу двух мальчиков, лет шести. Один темненький, с глазами Мирона, с длинными ресницами. Я никогда его не видела, но знаю, это он. Мой мальчик, которого я потеряла, которого так и не смогла прижать к себе. Узнаю в нем Мирона, линию челюсти, уверенный взгляд.

Рядом с ним стоит Паша, мой Пашка из детского дома.

И я хочу обнять их обоих. Забрать к себе и уйти к ним.

Темненький мальчик смотрит на меня, потом на Пашу, берет его за руку и ведет к нам с Мироном. К тем, на кого я смотрю, и говорит, тихо, но ясно, как колокольчик: "Я хочу, чтобы он был вашим. Мне нашли других родителей, а у этого мальчика никого нет. Пускай он будет с вами".

Я задыхаюсь, хочу побежать к ним, обнять, но ноги как в бетоне. Мой мальчик, мой потерянный сын, смотрит на меня с такой любовью, что я чувствую, как сердце разрывается.

Он отпускает руку Паши, нежно улыбается и тает.

– Мамочка… – эхом звучит в ушах.

– Ахах, – за спиной смех Светы.

Я просыпаюсь вся в слезах. Часто дышу, чтобы не задохнуться.

Где я?

Осматриваюсь по сторонам. Я у Мирона. Сквозь щель в шторах уже видно, что светает.

Это сон. Всего лишь сон.

Опускаюсь на подушку.

И рядом слышу чье-то дыхание.

Глава 25.

Ада

Поворачиваю голову – и замираю. Мирон. Спит на другой половине, подмяв под себя подушку.

Он должен быть на диване. Почему здесь?

Натягиваю одеяло на себя.

Спокойное лицо без деловой маски, но это не мой муж. Это сделка.

– Что ты тут делаешь? – громко бужу его.

Мирон зевает, потягивается и хрустит шеей, недовольно стонет. Облизывает губы и наконец открывает глаза. Тоже осматривается, будто не сразу понимает, где он.

– Ты обещал спать на диване! Какого черта ты тут делаешь.

– Диван, сука, слишком проваливается. Спина затекла, не мог уснуть, – растирает лицо ладонями. – Кровать большая, я даже если руку вытяну, тебя касаться не буду.

– Еще бы касался!

– Имею право, жена.

– Ничего ты не имеешь. У нас другие договоренности.

Бесит его спокойствие. Бесит, что договорились, а он меняет условия сам. Как ему хочется.

– Раз уж разбудила меня, пойду на пробежку. Можешь отдыхать дальше.

Мирон скидывает одеяло, я тут отворачиваюсь. Ни в мыслях, ни на яву, я не хочу смотреть на него, как на мужчину.

Отворачиваюсь, закрываю глаза.

По звуку он переодевается, хлопает дверью и оставляет меня одну.

А у меня в груди все еще что-то сжимается. Сон этот все еще ворочается в голове: моя свадьба, лица родителей, Зоя на ногах, тот мальчик, ведущий Пашу ко мне. И Света с ее злым взглядом.

Что это за сны вообще? К чему? Сначала Паша, тянущий ручки, теперь это – свадьба, два мальчика, как будто прошлое и настоящее столкнулись.

Это просто сон. Но он кажется таким реальным и важным.

Просыпаюсь от стука на кухне. Вот теперь точно пора вставать. Быстро принимаю душ, переодеваюсь. На кухне пахнет кофе и блинчиками – Вера уже хлопочет у плиты. Улыбается мне, ставит тарелку с завтраком, но я едва киваю.

Стук двери. Оборачиваюсь. Мирон вернулся с пробежки. Влажная футболка на груди, вспотевшие волосы. Стягивает кроссовки и идет мимо кухни.

– Вер, сделай мне коктейль.

Или все же на ЗОЖе?

Впихиваю в себя блины, запиваю кофе. Просто из уважения к Вере, что старалась.

– Ада, я хотела выходной на завтра взять, вы не против?

– Нет, конечно, может, Мирона предупреди.

– Хотела у тебя сначала спросить, все же ты тут хозяйка.

Да какая я хозяйка…

Мирон выходит к нам минут через десять, уже в своей идеальной рубашке, волосы чуть влажные после душа. Пахнет, как “майская роза”.

Садится напротив. Я стараюсь не смотреть на него, но его присутствие давит, как воздух перед грозой.

Вера дипломатично оставляет нас.

– Мы сейчас едем в детский дом, – потягивает протеиновый коктейль, – потом в школу приемных родителей. В пекарню поедешь позже.

Я замираю с вилкой в руке.

Детский дом. Паша.

– Зачем?

– Я хочу познакомится с ребенком. Все же как-никак, но это будет мой сын.

Он замирает. Я замираю. Смотрим друг другу в глаза.

Он же не думает, что это все всерьез и так можно что-то вернуть. Но вслух не говорю, не хочу даже мысль такую допускать.

Мы едем в детский дом, и я бездумно смотрю в окно, сон все еще ворочается в голове – мой погибший мальчик, ведущий Пашу ко мне, его слова: "Пускай он будет с вами". Это знак, что надо отпустить его?

Я сжимаю пальцы, чувствуя тяжесть кольца, которое снова надела перед выходом.

Мы заходим в детский дом, тетя Маша встречает нас в своем кабинете.

– Ада, – устало улыбается мне.

– Теть Маш, это Мирон, мой муж, мы хотим усыновить Пашу.

У нее округляются глаза. Она все про меня знает, но и все понимает. Вопросов глупых не задает.

– Конечно, но ты же знаешь, вы не единственная семья.

– Я знаю.

– А можно мне их контакты, я бы хотел поговорить с ними, – уверенно спрашивает Мирон.

– К сожалению, эту информацию нельзя раскрывать.

– Подскажите, может быть вам надо сделать где-то ремонт или купить новый инвентарь? У меня есть небольшой фонд, я мог бы выделить оттуда средства на такое благое дело, – спрашивает с непроницаемым лицом, как будто предлагает ей кофе выпить.

Она задумывается. Сомневается.

– Пару минут мне дайте, я попрошу, чтобы Пашу привели.

Отодвигает от себя Пашино дело в нашу сторону, поднимается и выходит из коридора.

Мирон берет папку и фотографирует контакты этих людей.

– Перешли мне, я тоже хочу с ними поговорить.

– Не надо, – кивает мне, – я сам.

А когда за телефоном, чтобы самой тогда снять, захлопывает папку.

– Слушай, я знаю, что надо делать, не лезь, хорошо?

Ненавижу.

Дверь приоткрывается, и с тетей Машей входит Паша, держа в руках плюшевого мишку.

Его большие испуганные карие глаза быстро находят меня, и он бросается в мою сторону. Я присаживаюсь на корточки и обнимаю его.

Прижимаю к себе его теплое тельце

"Мамочка", – шепот из сна и мое сердце тает, как воск. Паша должен быть с нами.

Я глажу его по голове, не в силах отпустить.

Мирон откашливается, напоминает о себе и встает, приседает рядом, смотрит на Пашу.

– Ну, привет, парень, – улыбается ему и протягивая руку. – Я Мирон.

Пашка смотрит на него, чуть хмурит брови, будто изучает. А потом тянет свою маленькую ручонку, как настоящий мужичок, и говорит:

– Паса. – Его "ш" мягкое, почти не слышно, и это так трогательно, что я не могу сдержать улыбку.

Они жмут руки. А у меня внутри все переворачивается. Я вижу что-то большее. Как будто мой потерянный сын из сна смотрит на нас и улыбается, благословляя.

Горло сжимается, слезы подступают, но я моргаю их прочь. Я не отдам его никому.

Паша и Мирон. Мой мальчик и человек, с которым я связана только штампом.

– Ада, а ты своему мужу все рассказала о здоровье ребенка?

– Я не успела, – оправдываюсь, хотя по правде, я хотела сказать позже.

Глава 26.

Ада.

– Школа приемных родителей – это обязательный этап усыновления ребенка, – ведущая, женщина с доброй улыбкой и строгим голосом, начинает лекцию.

Сидим с Мироном в первом ряду. Я понимаю, зачем мне это, зачем?! Он мог бы купить подпись, что прослушал лекции. Зачем сидеть тут со мной?

Женщина много говорит о мотивах усыновления, о том, как важно быть честными с собой. Задает вопросы на подумать, почему мы хотим стать родителями приемного ребенка? Готовы ли со сложностями? Это большая ответственность.

Я сжимаю ледяные пальцы в кулаки.

Она, конечно, не поймет, если я просто скажу, что чувствую так. Что мне приснился мой нерожденный сын и сказал, Пашка должен жить с нами.

Мирон сидит рядом, локтем касается моего локтя. Я аккуратно отодвигаюсь. Он не смотрит, но шумно выдыхает так сильно, что чувствую его раздражение.

Нам сжато, без лишней воды много рассказывают про психологию усыновления, к чему надо готовиться и что надо взвесить все за и против.

К полудню я вымотана. Лекция, вопросы – материала столько, что мозг начинает плавиться.

Освобождаемся в обед.

Выходим из здания, и Мирон смотрит на часы.

– Я на встречу. Тебя подвезти? – спрашивает он, будто это обычный день. И обычная встреча.

– Нет, я сама доберусь.

– Утром к Зое должен был прийти врач-реабилитолог. Узнай, как там у нее дела.

– Хорошо, спасибо.

Я сажусь в такси, чувствуя, как напряжение отпускает.

Я хочу домой, в свою пекарню, к сестре. Она столько лет не вставала с коляски, мне кажется, что уже нереально это сделать, но если у него получится…

Первым делом забегаю к ребятам. Там идет процесс, хлеб печется, справляются и без меня.

От них иду к Зое. Она мой якорь, мой дом.

– Привет, – захожу и сразу иду к ней, я тебе твой хлеб любимый принесла. Только испекся.

– Привет, родная, – обнимает и целует в ответ.

– Ну ты как, как дела? Мирон говорил, что к тебе должен был приходить врач?

– Был.

– А чего так недовольно? Не понравился?

Я иду на кухню, кладу теплый хлеб на стол. От него пахнет так, что я как бульдог все тут залью слюной.

Достаю доску, нож, масло из холодильника.

Зоя закатывается следом и подъезжает к столу.

– Пришел, как будто не лечить, а на ревизию. Хам редкостный. Без капли сочувствия. Не одной эмоции на лице, понимаешь. Хотя… ну ты же врач… ну отнеслись по-человечески.

– Прямо как ты описала, уже страшно. И что он тебе сказал?

Нарезаю нам хлеб и намазываю маслом. Оно плавится и растекается по еще теплому мякишу.

– Сказал, что с моими мышцами все ясно, прогнозов никаких, но если бы я действительно хотела, то давно бы ходила. А я типа не хочу! Мне вот нравится сидеть в кресле и быть обузой.

– Ты не обуза, Зой, – пододвигаю ей бутерброд и откусываю сама.

Это блаженство…

– Да… – скрещивает руки на груди. – Это как такое можно инвалиду говорить? Что мне по кайфу сидеть! Я просто ленюсь, заплыла жирком, удобно же, не надо за собой следить, ну как есть…

– Что за придурок, – шепчу себе под нос, но она слышит.

– Согласна. Мирон, наверное, решил так, поиздеваться надо мной.

– Он сказал, это лучший реабилитолог в области.

– Только к людям, походу, не относится.

Я выдыхаю. Понимаю, как ее задело.

– Зой, ну ты не переживай, ладно? Может, он просто человек такой, не в себе. Я поговорю с Мироном, найдем кого-то другого. Ну не понравился он тебе, значит, не наш человек.

– Я не представляю просто, как с таким характером можно кого-то вылечить. Как это выдержать!

Тянусь к ней и беру за руку.

– Все можно выдержать, Зой. И смерть своего ребенка, и измену мужа, и потерю родителей.

Она сжимает мою ладонь.

– Я знаю. Спасибо тебе, сестренка.

Поддерживаю ее, а у самой дрожат губы. Хочется быть сильной, чтобы она не сдавалась, потому что несмотря на диагноз, я, может, и держусь на плаву, потому что она рядом.

– Ладно, у тебя что?

– Мы сегодня ездили в детский дом, Мирон познакомился с Пашой.

– Да? И как?

– Все нормально, вроде понравился. Потом были в школе приемных родителей. Слушали лекцию.

– Ого. Это хорошо, Ада, – говорит тихо. – Мирон тоже был?

– Да, четыре часа со мной отсидел. Я понимаю, что это сделка, но… понимаешь, он мог купить эти подписи и пройти все быстро, но нет, ходит со мной. Как будто… Как будто за этим что-то стоит.

– Мужчины часто после измены осознают, что ошиблись.

– Мы же знаем, что измена – это полдела. Вот другая его ошибка, она гораздо тяжелее. И это уже никак не исправить.

– Мирон… как будто подводит тебя к тому, чтобы ты дала ему шанс.

– Я не смогу, – качаю головой.

Мирон: “Я заберу тебя сегодня из пекарни в 19.00, едем в ресторан”

Не хочу ли, никакие у меня планы. Вот он решил так и все. Показаться с ним где-то снова, как пара, еще одно испытание.

Девочки, пока вы ждете новых глав, приглашаем Вас окунуться в уже завершенную эмоциональную историю.

https://litnet.com/shrt/aZWn

— Я хочу другую. И я запутался, прости, — рычит он, злясь сам на себя.
— Что?.. Ты клялся, что никогда не обидешь… — шепчу я, слёзы душат.
— Я знаю! Но она — как яд, везде, в моих снах, между нами! — он рычит, отталкивает меня. — Потерпи. Все пройдет, я уверен.
— Нет. Ты ведь знал, что я не прощу предательства. Убирайся!

Двенадцать лет счастливого брака, сын, дом — всё рушится в один миг...
Муж был моей опорой: честный, верный, страстный. Я знала его, как никто другой.
Но появилась его первая любовь...
Простить? Невозможно. Забыть? Нельзя. Развод ставит точку. Или нет? Что, если он однажды поймёт, что потерял женщину, которая сияет, несмотря на всё?

В книге вас ждут:
Упрямый и характерный 🐐 герой - 1 шт.
Сильная и волевая героиня♥️ - 1 шт.
Коварная любовница 🐑- 1 шт.

Глава 27.

Ада

Стою перед зеркалом, а отражение кажется чужим. Вечернее платье, черное, с мягким вырезом, облегает фигуру, подчеркивая талию, которую я давно не замечала.

Волосы, завитые крупными волнами, лежат на плечах, а макияж – легкий, естественный, с акцентом на глаза – будто возвращает меня в ту жизнь, где я еще умела быть женщиной.

Когда в последний раз я так выглядела? Пять лет назад? Точно. С тех пор, как вернула себе фамилию Холодова, я не была в ресторанах, на концертах, в тех местах, где люди притворяются, что счастливы.

Я просто не верю, что счастье для меня может быть настоящим. Вот такая правда жизни. Увы…

Не хотелось. Да и времени не было – пекарня, ремонт, Зоя, бесконечные счета за реабилитацию.

Я провожу пальцами по ткани платья. Думала, разучилась краситься, забыла, как держать кисточку для теней. Но нет. Рука помнит. Наверное, это как езда на велосипеде.

Женщины не забывают, как быть красивыми, даже если душа похожа на поле после пожара.

Смотрю в свои глаза в зеркале. Они усталые, но сегодня в них есть искра. На мгновение я хочу почувствовать себя не Адой, что месит тесто с четырех утра и носится, как савраска туда-сюда, а Адой, которая может быть женственной и красивой. Хоть на вечер. Как Золушка, да? Тайминг до двенадцати, а потом карета в тыкву?

Я четко понимаю почему согласилась на этот вечер. Ради видимости. Чтобы все думали, что мы муж и жена, ведь слухи в нашем городе расползаются молниеносно. И это работает отлично. Пусть все знают. Люди любят стабильность, а мы с Мироном идеальная картинка. По крайней мере, для всех вокруг.

Я выхожу из комнаты, и Мирон замирает. Его взгляд скользит по мне: от завитых волос до подола платья.

Несколько секунд он молчит, и я чувствую, как воздух становится гуще. Потом он подходит, берет легкий кардиган с вешалки и помогает мне его надеть. Пальцы касаются моих плеч, и я напрягаюсь.

– Ты невероятная сегодня, – шепчет он хрипло, наклонившись к моему уху, щекочет теплым дыханием.

Но я не реагирую. Не хочу. Эти слова ничего не значат. Это просто слова.

Я киваю, беру сумочку и иду к двери.

В ресторане тепло, пахнет специями и дорогим вином. Друзья Мирона уже здесь, за столиком у окна. Чернов, про таких как он говорят, что он с возрастом только лучше становится. Жаль, что пузо не отрастил! За его скотское отношение к жене-то, не помешало бы. Но судьба его сама наказала. Фамилия говорящая.

Рядом Игорь, давний партнер по бизнесу, лет тридцати пяти, с острыми скулами и безучастным взглядом. Я удивляюсь, что он один. Помню его жену, яркую блондинку, которая всегда смеялась громче всех. Где она? Но молчу. Не мое дело.

– Ада, рад тебя видеть, – Чернов встает, пожимает мне руку, с теплой улыбкой без тени удивления. – Сколько лет, а ты все такая же.

– Спасибо, – отвечаю тихо, садясь. Игорь просто отделывается “приветом”, но тоже как-то по-доброму.

Они не спрашивают, почему я здесь, почему снова с Мироном. И совсем не удивлены. Вот так бывает в мужском мире. А может быть они в курсе всего и хотя бы перед ними мы не будем разыгрывать “долго и счастливо”? Было бы неплохо.

Разговор между мужчинами течет легко: бизнес, новые проекты, шутки про погоду. Я киваю, улыбаюсь, когда нужно, но мысли где-то далеко. В пекарне. У Зои. С Пашкой.

Я как будто совершенно разучилась вести вот такие беседы, или они мне просто напросто перестали быть интересными.

Мирон сидит рядом, его рука иногда касается моей, но я аккуратно отодвигаю. Он замечает, но молчит.

– Пойду в уборную, – говорю я, поднимаясь.

Мне нужно хоть на минуту остаться одной, передохнуть, без вот этого притворства и показушности.

В туалете тихо, только слабый гул музыки доносится из зала. Я подхожу к раковине, смотрю в зеркало. Та же Ада, что была полчаса назад, но теперь я вижу трещины. Они не на лице – в душе.

“Терпи, мать!! Ты кремень, так надо!” - словно мантру себе твержу.

Я поправляю волосы, и тут дверь открывается.

Женщина. Молодая, красивая, с длинными темными волосами. Не пойму, что заставляет меня обратить на нее внимание. И только спустя несколько секунд до меня доходит… Она… чем-то внешне на меня похожа.

Дамочка подкрашивает губы и тоже смотрит на меня через зеркало. Алые губы кривятся в усмешке.

– Так вот на кого Мирон меня променял? – словно ментальную пощечину получаю. – На милфу, что вот-вот выйдет в тираж?

Глава 28.

Ада

Я замираю. Эта девка смотрит на меня с такой наглой ухмылкой, будто я ее проблема, а не наоборот.

Променял? На милфу? Серьезно?

Вот оно, эхо прошлого, в виде этой размалеванной куклы, которая думает, что может меня задеть.

– Извини, что? – говорю я, поворачиваясь к ней. Спокойно, но с той остротой, которую берегу для таких моментов. – Ты вообще кто такая, чтобы открывать рот в мою сторону?

Она моргает, но быстро берет себя в руки, поправляя свою идеальную прическу.

– Я? Я та, с кем Мирону было хорошо. Нам было хорошо, пока не появилась ты. И он ушел! К кому? К старой милфе?

Это я кто такая?

Взрывает внутри от такой наглости.

Я всматриваюсь в нее, в эту гладкую кожу, глянцевый взгляд и тонкие пальцы, которые вцепились в тюбик помады, будто это оружие.

– Слушай, кукла, ты тут рот открываешь про "милфу", но давай я тебе кое-что расскажу. Мирон – мой муж. Муж, поняла?

Я медленно вытаскиваю руку из кармана и демонстративно поворачиваю кольцо на безымянном пальце, чтобы блеснуло при свете лампы. – Видишь? Это не побрякушка из масс-маркета. Это символ того, что я – его семья. А ты…

Я делаю паузу, чуть прищуриваюсь, позволяя словам упасть в тишину.

– А ты? Ты просто еще одна в его списке. Думаешь, ты особенная? Потому что умеешь раздвигать ноги? Поздравляю, медаль тебе за оригинальность.

Ее глаза расширяются, щеки краснеют.

– Я… он тебя не любит, раз приходит каждую ночь ко мне.

– Ты же сказала, что бросил тебя, значит и ты уже плохо стала раздвигать ноги и не удивляешь. Поздравляю, ты тоже вышла в “тираж”. Только я осталась женой, а ты никто.

Забираю сумочку и выхожу.

Руки дрожат, но не от слабости, от ярости. Вот такая я теперь стала. Не та Ада, что плакала по ночам. Эта Ада кусается, когда ее зацепить.

Выхожу в зал, осматриваюсь, девку эту не вижу. Возвращаюсь к себе за столик. Мужчины продолжают вести разговоры обо всем и не о чем, но мне нет дела до всего этого пафоса.

Меня тошнит. Еще сильнее чем до похода в туалет! От встречи с туалетным утенком мне реально плохо. Господи, и вот таких он реально выбирал?

Так сильно испортился вкус Ярового? Какой кринж и сюр…

Чернов же, как ни в чем не бывало, поворачивается ко мне:

– Ада, а ты что думаешь о новом проекте? Мирон говорил, у тебя есть идеи по поставкам.

Я смотрю на него, но не вижу. Слова висят в воздухе, но я не цепляюсь.

– Не знаю, – бормочу, уставившись в бокал с вином. Оно красное, как кровь. Как воспоминания. И губы этой прошмандовки…

– А как пекарня? Хороший бизнес? – интересуется Игорь.

– Отличный, – отвечаю, не поднимая глаз. Они переглядываются, но диалог не продолжают.

Мда… актриса из меня так себе.

Мирон касается моей руки под столом, но я отодвигаюсь. Не сейчас. Не после этого.

Ужин тянется, как пытка. Наконец Мирон откашливается:

– Ладно, ребята, нам пора. Ада устала, поедем домой.

Скомканно прощаюсь и спешу покинуть это место. потому что у меня сложилось такое впечатление, что мою спину испепелили одним гневным взглядом. Но… даже оборачиваться я не стала, много чести этой “прихехе”.

Мы выходим на улицу, садимся в машину. Двигатель урчит, а я молчу, глядя в окно. Дождь стучит по крыше, как мои мысли.

– Что случилось? – спрашивает Яровой, когда мы отъезжаем.

Поворачиваюсь к нему.

– Очень бы хотелось не встречаться с женщинами, с кем ты спишь, в общественных местах. Ты можешь меня от этого оградить? Я что, прошу многого? Или мы это не обговаривали? – достаю из сумки салфетки.

Он сжимает руль, лицо бледнеет.

– Она что к тебе подходила?

– Да, – одним движением стираю губную помаду. Не хочу этой красоты навязанной. – Просто ответь. Это настолько сложно? Потому что если это часть твоей жизни – эти прошманде, которые выскакивают из ниоткуда, то я пас. Я не для этого согласилась на все. И ты будь добр держать свое слово. Просто оградить меня от всего этого!

– Орать заканчивай. Я все связи оборвал, нас с ней сейчас ничего не связывает.

– Она следила за тобой тут? Или так горевала, что пошла искать нового спонсора?

– Не язви, тебе не идет.

– То, что я согласилась на твои условия, не отнимает того факта, что я женщина, которая выжила в аду. И если нужно, я укушу. Сильно.

Дома я быстро принимаю душ и ложусь спать. С Мироном и не разговариваем, но я слышу как он жестко с кем-то разговаривает.

Утром также молча завтракаем и собираемся. Между нами, словно стена Китайская. Но ведь так и должно быть в фиктивном браке? В такой же тишине едем в школу приемных родителей.

– Сегодня у вас практическое занятие – как обращаться с новорожденными, а потом встреча с психологом, – сообщает куратор курса.

Я моргаю, переглядываюсь с Мироном, но он в телефоне чем-то занят и не обращает внимания.

– Простите… а зачем нам новорожденные? – спрашиваю, – нашему мальчику уже пять лет.

Только сейчас Мирон отрывает взгляд от телефона и смотрит на меня.

– Это стандартная программа. Все кандидаты проходят полный цикл, чтобы быть готовы к разным ситуациям.

– Даже если ребенок, которого мы хотим, давно не младенец? – уточняю, чувствуя, как брови сами тянутся вверх.

– Даже в этом случае, – сухо кивает. – Бывают непредвиденные обстоятельства. Плюс, это часть требований опеки.

Я откидываюсь на спинку стула.

Странно. Логики – ноль. Мы же на индивидуальном курсе, платим немалые деньги, все под конкретный случай… И все равно – “полный цикл”. Как будто неважно, что мы пришли сюда за знаниями по общению с дошкольником, а в нас впихивают все от и до.

– Ада, не спорь.

Спустя тридцать минут я сижу за столом в классе школы приемных родителей, и в руках у меня кукла Беби Борн, которая орет так, будто я ее ущипнула.

Пеленка сползает, я пытаюсь завернуть ее потуже, но эта чертова штука выскальзывает, а кукла надрывается еще громче.

Глава 29.

Ада

Я выхожу из душного здания, и воздух кажется тяжелым, как после той дурацкой куклы, которая орала, будто я худшая мать на свете. Такси я отменила – после занятий зашла в детский дом, к Пашке.

Его улыбка, его вопросы, его "а ты когда меня заберешь?" – все это крутится в голове, как заезженная пластинка.

Домой не тянет. Не хочу. Лучше пройтись.

Набережная встречает меня шумом моря и криками чаек. Уже вечереет, небо оранжевое, с розовыми прожилками.

Я иду по аллее, мимо семей с детьми. Мама катит коляску, папа тянет за руку малыша с мороженым, а тот хохочет, размазывая шоколад по щекам. Смотрю на них, и внутри что-то сжимается. Скоро, Пашка. Скоро мы будем также гулять. Ты будешь бегать, а я – догонять. Будем кататься на роликах и объедаться мороженым.

Присаживаюсь на лавочку под старым каштаном, недалеко от детской площадки. Отпиваю кофе из бумажного стаканчика и прикрываю глаза. Ласковое вечернее солнце греет лицо, и на секунду я почти чувствую себя счастливой.

– Ада? Адочка, это ты? Дорогая моя, сколько мы не виделись? – голос, знакомый до мурашек, выдергивает меня из этого мгновения.

Открываю глаза. Светка. Та самая Светка, что пять лет назад отправила меня в кабинет Мирона, где моя жизнь обрушилась. Она стоит передо мной в легком сарафане, который едва скрывает округлившийся живот. Рядом – девочка лет трех, тянет ее за руку, держа в другой лопатку и ведерко.

– Света? – удивляюсь встрече. – Давно не виделись.

– Пять лет! – она улыбается, будто мы старые подруги, что просто потеряли связи. – Это Маша, моя дочка. – Она указывает на девочку, которая уже ковыряет песок у площадки. – А это, – Света гладит свой живот, – скоро будет еще сынок. Ты как ты, Ада? Что у тебя нового?

– Все хорошо, – отвечаю коротко.

Не хочу рассказывать про себя ничего вообще. Не хочу рассказывать про пекарню, про Зою в коляске, про Пашку, которого я надеюсь забрать. И уж точно не хочу упоминать Мирона.

– А я вот замуж вышла, – продолжает Света тараторить. – Удачно, знаешь. Муж – бизнесмен, хороший человек. После того как Мирон меня уволил пять лет назад, я думала, все, конец. Но, знаешь, не жалею. Все к лучшему. – Она смеется, поправляя прядь волос. – А ты как? Слышала, вы с Мироном тогда развелись. Жаль, вы были такая пара.

Я киваю, сжимая стаканчик с кофе. Уволил. Конечно, он уволил. После того как она отправила меня в тот кабинет. После того как я потеряла малыша. Я не виню ее, но ее легкость, ее счастье – они как соль на рану.

– Кстати, – Света понижает голос, будто делится секретом, – я сегодня Мирона видела, буквально в обед. В женской консультации, представляешь? В той же, где наблюдалась ты. С какой-то девушкой. Молоденькой, симпатичной. Похоже, живет он хорошо и счастливо. Чтоб ему пусто было, козлу такому! Тебя потерял, и новую наивную нашел.

Делаю глоток, кофе становится горьким, хотя я пила его секунду назад. Девушка. Женская консультация. Зачем мне все это? Опять провоцирует или врет? Зачем ей это спустя пять лет? И зачем ей надо было это делать тогда?

– Рада за него, – говорю я, глядя на море.

Она смотрит на меня, ожидая, что я скажу что-то еще, но я молчу.

Маша подбегает, тянет ее за сарафан:

– Мам, пойдем на кавусель!

Света улыбается, берет дочку за руку.

– Ладно, Ада, была рада тебя видеть. Заходи как-нибудь, поболтаем! – Она машет и уходит, а я остаюсь на лавочке, сжимая уже остывший кофе.

Куда заходи? Чего заходи? Подруга нашлась…

Как была дурой, так и осталась.

Я встаю, выбрасываю осточертевший стаканчик в урну и ухожу с набережной.

Что за девушка? Еще и в женской консультации. Или это вчерашняя? Света видела его в обед… Значит, он бросил наши занятия ради нее? Его личная жизнь меня волнует мало, только он сказал, что нам надо сыграть в семью, а сам водит своих баб по врачам у всех на глазах.

Нет уж. Меня это не касается!

Уже у входа в жилой комплекс, где находится квартира Мирона, оступаюсь, неловко попав каблуком в щель между брусчаткой, а когда поднимаю голову, вижу знакомую машину, въезжающую в соседний двор.

Не в тот двор, где ОН живет…

И почему-то иду в этом же направлении. Что-то заставляет меня поспешить. Подгоняет, веля ногам двигаться быстрее.

Наблюдаю, как его авто тормозит у подъезда, как массивная фигура “мужа” обходит машину и открывает переднюю дверь. Как появляется белобрысая макушка, а спустя мгновение… вижу огромный живот, что с особой нежностью эта женщина придерживает, пока Мирон закрывает дверь и несет пакеты.

Пара мгновений и они скрываются в подъезде соседнего дома.

Правды хочу! Надоела ложь и недосказанность! Достаю телефон и набираю его номер. Гудок, еще один и…