Вернуть жену после развода

Глава 1

“Любимый, у нашего сына операция через неделю. Ты договорился о платной палате?”

Такое сообщение приходит на телефон мужа, когда он отлучается в душ.

Меня трясет, сердце болезненно колотится, и я медленно поднимаю голову, когда слышу, как муж выходит из душа.

– Давид… – сиплю я, не в силах произнести больше ни слова, и молча протягиваю ему его телефон. – Скажи, что это… неправда…

Он поначалу улыбается, но постепенно ухмылка пропадает с его лица, и он мрачнеет. В его глазах мелькает чувство вины, и я отшатываюсь. Надежды, что это недоразумение, испаряются.

– Черт, Эля…

Его реакция говорит мне больше, чем слова.

– Сколько ему лет?

По его лицу пробегает судорога, и он сглатывает. Тянется ко мне, но я резко качаю головой и выставляю руки вперед. Не хочу, чтобы он прикасался ко мне, пока не ответит на мои вопросы.

– Пять, – вынужденно отвечает муж, и я замираю. Ведь мы женаты десять.

– Кто его мать?

Вопрос повисает в воздухе, но на этот раз Давид молчит. А когда я вырываю из его рук телефон и смотрю отправителя злополучного сообщения, что-то внутри меня вдребезги разбивается. Ведь эту женщину я слишком хорошо знаю.

Глава 1

Ранее

– Я от Давида Артуровича, девушка, – слышу я знакомый раздраженный голос. – Он должен был вас предупредить о моем приходе.

Когда я подхожу ближе к регистратуре, замечаю знакомую шевелюру своей племянницы, которая притопывает на месте от нетерпения и злится.

– Я вам еще раз повторяю, никто меня о вас не предупреждал. Прием нашего кардиолога строго по записи, – с раздражением отвечает ей наш администратор.

– Оль, я разберусь, – говорю я ей, а затем хватаю племянницу за локоть, оттаскивая подальше к стене.

– Да что вы себе… – начинает она кричать, но спохватывается, увидев меня. – Т-тетя Эл-ля?

Она странно отшатывается и пугается, словно увидела не меня, свою родственницу, а по меньше мере призрака. Это кажется мне странным, но я улыбаюсь, уже привыкнув к тому, что порой Таня ведет себя асоциально.

– Что ты тут делаешь, Танюш? Зачем тебе к кардиологу? Что-то болит?

Мои многочисленные вопросы вызывают у нее раздражение, и она демонстративно закатывает глаза. Всегда так делает, чтобы показать, как же ее достали родственники, которые лезут не в свое дело.

Она дочь моего старшего брата, младше меня всего на восемь лет, так что я беспокоюсь о ней и молчу в ответ на ее пренебрежение.

– Ничего у меня не болит. Мне надо сына записать, нас направил терапевт, – фыркает Таня.

Я начинаю еще больше тревожиться, так как Таня в последние годы живет в деревне за двести километров от города, и за все эти пять лет я ни разу не видела ее сына.

Кто его отец, она так никому и не призналась, а к нам с мужем с тех пор, как родила, ни разу не приезжала.

Мне бы хотелось увидеть племянника, ведь он и моя кровиночка, но Таня отчего-то против, а я не настаиваю. Так что если мы и пересекаемся с ней в городе, то довольно редко и только с ней. Без ребенка.

– Что же ты мне не позвонила, Танюш? Я бы договорилась с Владленом Теймуразовичем, он бы вас сегодня же принял. Сегодня его нет, он завтра принимает. Ты мне скинь карту сына, я всё организую.

Я предлагаю ей помощь от чистого сердца, но она лишь сильнее злится, даже зубами скрежещет.

– Не нужна мне твоя помощь, теть Эль, – практически выплевывает она. – Давид должен был уже всё организовать.

– Давид? – хмурюсь я. Может, она говорит о своем знакомом? Не может же так называть моего мужа. Никогда она себе такого не позволяла.

– Давид Артурович, – нехотя добавляет она, а я качаю головой.

– Ты только не вздумай его по имени в лицо назвать, ты же знаешь, как он не любит панибратства, Танюш. Он не я, у него характер жесткий.

Я не лукавлю, и Таня это знает непонаслышке. Лет шесть назад, когда у нас жила, пока училась в мед.университете, ей не раз пришлось столкнуться с его жесткими ультиматумами.

Тане на телефон приходит сообщение, и она светлеет, после чего убегает, не попрощавшись со мной. Я даже сказать ей ничего вслед не успеваю, как и спросить, где она остановилась.

В больнице мне ее выловить так и не удается, а к концу рабочего дня, когда я заканчиваю работу и иду к мужу в хирургическое отделение, вспоминаю, что нужно спросить у него.

Если Таня связывалась с ним и договаривалась, чтобы он устроил ей встречу с кардиологом, значит, что-то да знает.

Странно, что она обратилась к нему, ничего не сказав мне, ведь раньше она его терпеть не могла. Называла диктатором, тираном и причитала, что я вышла замуж по ошибке.

Когда я вхожу в кабинет мужа, вижу только его спину. Он стоит лицом к стеллажу и читает какие-то документы на весу. Высокий, широкоплечий, с узкими бедрами, он так ладно сложен, что в белом медицинском халате кажется еще более привлекательным и мужественным, чем в повседневной одежде.

Взъерошив короткие русые волосы, он задумчиво перелистывает документ, а вот я медленно вхожу и закрываю за собой дверь.

Сердце колотится каждый раз при виде него, и я не спешу обозначить свое присутствие. Но он всегда угадывает меня по звуку моих шагов.

– Еще пять минут, родная, и можем ехать домой, – звучит его низкий баритон.

– Сегодня по плану никаких операций?

– На сегодня я весь твой, Эль, а вот завтра завал, три операции подряд, и еще нужно подготовить отчет в Министерство. Сама понимаешь…

Я не злюсь, когда его вызывают на работу во внеурочное время. Я ведь сама педиатр, работаю в больнице и знаю, что значит ненормированный рабочий график. Так что мужа всецело поддерживаю и не выношу ему мозги.

– Я спросить у тебя хотела, Давид.

– М?

– Я сегодня в больнице Таню встретила, она сказала, что ты договорился о ее встрече с Владленом Теймуразовичем.

Глава 2

Я сглатываю, впервые видя, чтобы муж так агрессивно реагировал.

Он оборачивается, изучает мое лицо пытливо, словно пытается прочитать мои мысли, а я настораживаюсь. Не могу понять, почему меня так напрягает его поведение, но мне становится тревожно.

– Без сына, Дав, – отвечаю я растерянно, но спокойно.

Прикусываю язык, ведь он не любит, когда я так сокращаю его имя, но молчит. Впервые не одергивает меня, но морщится при этом.

– А что такое? С ним совсем всё плохо?

Я списываю его реакцию на беспокойство о моем племяннике. Муж, судя по всему, знает о его недуге больше меня, так что я подхожу ближе и сжимаю ладони, пытаясь унять тремор.

К горлу подкатывает страх. Детей я люблю, так что их болезни воспринимаю слишком близко к сердцу, и боюсь сейчас, что малыш Тани неизлечимо болен.

– Без понятия, Эль, что с ребенком, – слишком резко отвечает Давид. – Откуда я могу знать такие подробности? Этот ребенок не имеет ко мне никакого отношения!

– Ты почему так кричишь? Я же не навязывала тебе своего племянника.

Я не скрываю обиду, ведь муж никогда не позволял себе повышать на меня голос. Пусть и отчитывал иногда, если считал, что я несу глупости, но не кричал.

А сейчас вдруг выходит из себя, словно я наступила ему на больную мозоль.

Давид странно молчит и вглядывается в меня, сцепив зубы, словно в чем-то пытается убедиться, но когда не находит того, чего опасался, неожиданно так же резко успокаивается.

Тело его расслабляется, мышцы уже не бугрятся, а сам он дергает галстук вниз, ослабляя его.

– Что с тобой, Давид? Ты странно себя ведешь.

На работе он всегда придерживался строгой дисциплины, не позволял себе выглядеть неопрятно, а тут вдруг забивает на галстук, не думая, как небрежно будет выглядеть со стороны.

– Прости за грубость, Эль, у меня сегодня был сложный день, вот и сорвался, – выдыхает Давид и нервно взъерошивает волосы.

Видно, что его что-то гложет, в глазах лютое напряжение, и мне становится стыдно, что я так наехала на него со своими вопросами личного характера. Он тут думает об операциях и спасении жизней, а я задаю вопросы, на которые он и не должен знать ответа.

В конце концов, Таня – моя племянница, а не его, так что это моя ответственность и проблема, что я совершенно не знаю, что происходит в ее жизни. Что из меня за родственница такая, стыдно сказать кому.

– Это ты меня прости, Давид, что отвлекла, – качаю я головой и прижимаюсь к его груди, обхватывая руками за торс.

Он не сразу обнимает меня, делает это с запозданием, словно что-то не может выбросить из головы, но я не лезу. Знаю, как он бывает сосредоточен, когда думает о предстоящих операциях.

– А насчет Тани я и правда не знаю подробностей, Эль, – отвечает Давид. – Она попросила записать ее к Теймуразовичу, но вопросов я не задавал.

– Странно, что она обратилась к тебе. Она ведь тебя боится, – протягиваю я, цепляясь за эту мысль.

– На что ты намекаешь? – снова настораживается муж, и я прикусываю губу.

Сегодня он сильно взвинчен, реагирует на каждое мое слово, как будто я на него нападаю и в чем-то подозреваю.

– Ни на что, Давид. Ты чего? – растерянно спрашиваю я, поднимая голову и разглядывая выражение его лица. – Просто Таня у нас девочка не особо общительная, я думала, что она скорее ко мне обратится, чем к тебе. Да и вы же никогда с ней не общались. Вспомни только, как она тебя избегала, когда жила с нами.

Усмехаюсь, вспомнив былые времена, ведь Таня делала из моего мужа просто монстра во плоти, который ограничивает ее свободу, а теперь девочка выросла, а я и не заметила. Может, я и нагнетаю, спрашиваю совсем не то, и Давиду кажется, что я его и правда в чем-то подозреваю. А я просто не привыкла, что Таня давно взрослая и не нуждается в посредниках. Может и сама написать Давиду, они ведь не чужие люди.

– Не общались, – кивает муж, но из глаз напряжение не уходит. Там горит что-то темное, словно его что-то гложет, но он не из тех, кто позволяет лезть к нему в душу.

– Не обращай внимания, Давид. Просто мне обидно, что Таня не позвонила в первую очередь мне. С тех пор, как она уехала, она будто избегает мне, а ведь раньше я была у нее любимой тетей, мы были не разлей вода.

– Она просто выросла. Не бери в голову и не ищи теорий заговоров там, где их нет, Эль.

– Да я и не ищу, я просто…

– Ты езжай домой, мне нужно задержаться, – резко прерывает он меня и отстраняется.

Становится вдруг далеким и каким-то холодным, словно передо мной не муж стоит, а посторонний человек, которому неприятно находиться со мной рядом.

– Ты же сказал, что мы домой, – растерянно говорю я, не понимая такой смены его настроения.

Чувствую себя потерянной и не понимаю, что сделала не так. В последнее время Давид ведет себя отстраненно и порой странно, но я списываю это на его занятость на работе, но всё равно неприятно.

– Я вспомнил, что Харитонов попросил меня посмотреть его пациента. Там сложный случай, ему требуется моя помощь.

– Я могу тебя подождать.

– Я же сказал, Эль. Езжай домой.

На этот раз Давид говорит с нажимом. Недовольно и едва ли не зло.

Я не спорю и ухожу из его кабинета потухшая. И чего он так взбеленился из-за моих вопросов про Таню?

Глава 3

Домой я прихожу совершенно без настроения. Не могу найти себе места и унять беспокойство.

Постоянно смотрю на часы в ожидании, когда с работы вернется муж, чтобы попробовать поговорить с ним еще раз, но время уже близится к полуночи, а его всё нет.

Прошло уже пять часов, и его консультация наверняка давно должна была закончиться, но на мои звонки и сообщения он не отвечает, поэтому мне приходится лечь в постель без него.

Ворочаюсь с боку на бок, так как не могу уснуть. Подозрения одна хуже другой впиваются в мой разум, и я впервые за все годы нашего брака думаю о том, не завел ли Давид любовницу.

Может, именно поэтому он агрессивно отреагировал на мои вопросы у племяннице? Не хочет вовлекаться в мои семейные проблемы.

Из-за этих мыслей засыпаю я с головной болью, а просыпаюсь неожиданно среди ночи, словно от толчка.

Резко открываю глаза и смотрю в темноте на потолок, вслушиваясь в непонятный шум, который слышу из коридора.

На секунду возникает страх, что в квартиру проникли воры, ведь время три часа ночи, но затем звучат приглушенные, но знакомые интонации.

Не то чтобы я удивлена такому позднему возвращению мужа, ведь у хирурга порой ночная и напряженная работа, но сегодня у меня возникает неприятное чувство, что его задержка с работой никак не связана.

Неприятные мысли, которые возникли перед сном, отравляют мой разум снова. И я уже никак не могу избавиться от подозрения, что у него и правда кто-то завелся на стороне.

– Я сказал тебе не звонить мне ночью! – слышу я сердитый голос мужа, когда выхожу из спальни.

Замираю, не в силах двинуться дальше, и вслушиваюсь в его разговор по телефону.

Не решаюсь выйти в коридор, так как боюсь, что он меня заметит и быстро прервет диалог.

– Я тебе только в прошлом месяце выслал пятьдесят тысяч. Этого вполне достаточно, чтобы в твоем захолустье прокормить двух человек!

Я впервые слышу, чтобы Давид говорил с такой ненавистью. Не знаю, с кем он общается, но собеседник его явно раздражает.

– Если я узнаю, что ты появишься возле нее еще раз, я испорчу твою жизнь. Ты меня хорошо знаешь, я слов на ветер не бросаю.

Его угрозы в чей-то адрес вызывают у меня еще больше вопросов, и я переминаюсь с ноги на ногу. В этот момент ламинат под ногами скрипит, и Давид резко замолкает.

Я же чертыхаюсь, так как он явно услышал меня и идет в мою сторону.

В коридоре горит ночник, и когда он появляется в поле моего зрения, наши взгляды встречаются не сразу.

Он вглядывается в мое лицо, прищурившись, а затем быстро сбрасывает звонок, даже его не завершив и не предупредив собеседника.

– Ты почему не спишь? – не меняя тона, спрашивает он меня недовольно.

Он весь взвинчен и взъерошен, выглядит настолько неопрятно, что это становится заметно. Не знай я, какой он педант, со стороны бы не догадалась, что он напряжен, ведь он странно не обеспокоен тем, что вся его одежда мятая, а волосы торчат в разные стороны.

– Я проснулась, когда ты пришел. С кем ты только что говорил, Давид?

Мой голос дрожит, и я едва сдерживаю слезы. Не хочу плакать, но не могу сдержаться, так как в горле возникает ком. Трясусь, так как не могу придумать ни одного объяснения, с кем Давид мог говорить.

В голову мне приходит только одна мысль. Что это была его любовница, иначе бы кому еще он перечислял деньги.

– С одной из сестер, – без раздумий отвечает он, но слишком быстро, словно у него уже был заранее заготовленный ответ.

– С кем именно?

– Это имеет какое-то значение?

– Я у тебя просто спрашиваю. Я твоя жена, а не посторонняя. Неужели я не имею права знать, кому ты перечисляешь такие суммы?

– Что за допрос среди ночи? Я устал и хочу спать. Поговорим завтра, – цедит он сквозь зубы и проходит мимо меня в сторону ванной.

Я слышу за спиной, как раздается хлопок двери, и вздрагиваю. Обхватываю себя руками и опускаю голову. Интуиция шепчет, что здесь не всё гладко, и Давид ведет себя так безобразно неспроста.

Я настолько накрутила себя, что в этот раз не хочу идти на уступки и подстраиваться под мужа. Никуда не ухожу и жду его у двери ванной, так что когда он выходит оттуда, нос к носу сталкивается со мной.

– Нет, Давид, мы обсудим это сейчас. С кем ты говорил? С сестрой? – последнее я говорю с нажимом, не скрывая, что не верю ему.

Это его оскорбляет, он прищуривается и оскаливается, дергая верхней губой.

– Я не понял, Элла, ты мне не доверяешь? Я что, когда-нибудь давал тебе повод?

Он всегда так делает. Когда не хочет отвечать, нападает и берет инициативу в свои руки. Задает вопросы так, чтобы я почувствовала себя виноватой.

В этот раз его схема не работает, так что я сжимаю ладони в кулаки и вздергиваю подбородок.

– Отвечай, Давид.

– Что ты там себе напридумывала в очередной раз, Элла? – выплевывает он.

Полным именем он зовет меня редко, только когда настолько зол, что не может с собой справиться.

– С какой из сестер, Давид?!

– С Любой! Разве у меня есть еще какая-то сестра, которая живет в деревенской дыре?

Я обиженно поджимаю губы, так как в его ответе кроется двойной смысл. Я чувствую себя уязвленной, ведь только что он оскорбил не только свою сестру, но и меня.

Когда-то и я жила в так называемой деревенской дыре, и, только поступив в университет, я переехала в город.

Я молчу, так как от обиды мне становится тяжело дышать и говорить, и сглатываю ком в горле. Опускаю взгляд, скрывая наворачивающиеся на глазах слезы, а затем невольно всхлипываю, не сдержав стон.

Давид чертыхается и выругивается сквозь зубы, а затем резко притягивает меня к себе. Крепко прижимает и поглаживает ладонями по спине, успокаивая меня.

– Нервы ни к черту, Эль. Прости меня, просто Люба снова загрузила меня своими проблемами, но я не должен был срываться на тебе.

– Что у нее случилось?

Мне становится немного легче, и я снова поднимаю голову, разглядывая лицо мужа, чтобы убедиться, что он не врет и говорит правду.

Глава 4

– Валентина Петровна, а можете мне дать второй номер Любы? Давид уже на работу ушел, у него дежурство, а я вчера забыла у него спросить.

Не знаю, зачем звоню свекрови на следующий день, но просьба вырывается сама собой. Я поздно прикусываю кончик языка, но надеюсь, что мать мужа ничего не заподозрит. Она знает сложный характер сына, так что не удивится, что я звоню ей, а не ему. Непонаслышке в курсе, что беспокоить его во время операций нельзя.

– Второй номер Любы? – будто бы удивляется Валентина Петровна, и перед глазами встает ее немного морщинистое лицо.

Женщина она неплохая, даже добрая, ко мне относится спокойно, без ревности и недовольства, но жизнью сына, как и нашей семейной, не особо интересуется. Звонит только когда нужны деньги или место, где остановится ближайшим родственникам, которые едут в город.

Давид давно пресек ее попытки сделать из нашей квартиры богадельню, как он говорит, но она не оставляет попытки из года в год. Настойчивая женщина.

– Какой второй номер? Она всю жизнь на одном. Как первый телефон мы ей купили, так номер больше и не меняли. Ты что-то путаешь, Элечка.

– Д-да? Н-наверное, – протягиваю я, а сама краснею.

Почему-то кажется, что она может прочесть мои мысли и узнать, в чем я подозреваю Давида. В груди заполошно бьется сердце, пока я озадаченно хмурюсь, гадая, не ошиблась ли Валентина Петровна.
Ладони потеют, я перекладываю телефон с одной руки в другую и уточняю на всякий случай. Отчаянно надеюсь, что она что-то напутала.

– Вы уверены? Она вчера Давиду с другого номера звонила.

Прикусываю губу, чтобы не упоминать деньги. Знаю, чем это закончится. Свекровь начнет в очередной раз взывать к совести Давида и говорить, что, как единственный мужчина в семье, он обязан помогать сестре, которая еле концы с концами сводит, и что он неблагодарный, ни о ком, кроме себя не думает.

У меня нет ни сил, ни желания выслушивать очередные нотации, которые взывают к чувству вины, поэтому я стараюсь подбирать слова.

– Они говорили по телефону? – удивляется свекровь. – Ой, как здорово, что они помирились, а то вечно с самого детства, как кошка с собакой. Разве ж можно так? Они ведь родные брат с сестрой, должны связь друг с другом поддерживать.

Я едва сдерживаю истеричный смешок. Помирились…

Это не то,что громко сказано. Это вряд ли возможно. Но свекровь всегда надеется на лучшее, не замечая, насколько разные у нее дети.

Я молчу, слушая ее причитания, а сама думаю, как спросить у нее напрямую, точно ли Люба потеряла работу. Мои сомнения на этот счет усиливаются, так как Валентина Петровна уверена, что никакого второго номера у Любы нет и быть не может.

– Слушай, Элла, а давай я Любке-то позвоню да узнаю, может и правда у нее номер новый появился. Она же сейчас в школе секретарем работает, вдруг там этот, ну как его… корпоративный телефон выдают.

– Люба работает? – удивляюсь я, радуясь тому, что она сама снова завела этот разговор. – И давно?

– А что, Давид тебе не рассказывал? Она уже пятый месяц на этой работе держится, – с гордостью сообщает свекровь. – Взялась за ум моя девочка, а я вам говорила, что ей нужна только поддержка, и тогда она расправит крылья.

– Пятый месяц работает, – бормочу я тихо, чувствуя, как горло сжимается от спазма.

Голова кружится, и я прикрываю глаза, пытаясь совладать с рваным участившимся дыханием. Никак не могу принять мысль, что Давид мне соврал.

Соврал…

– Я вам перезвоню, – шепчу я в трубку и прекращаю разговор, не в силах проявить больше вежливости со свекровью.

В ушах стучит пульс, в горле пересыхает, и я на ватных ногах иду на кухню. Опираюсь руками о стену, так как ноги дрожат, и сама не замечаю, как наливаю себе воды и делаю несколько глотков.

Внутренности горят, ведь меня обжигает одна только мысль, что всё, что сказал мне муж, оказывается сплошным враньем.

До самого вечера я не могу найти себе места. Сегодня у меня выходной, и в такие дни я обычно посвящаю день готовке, чтобы порадовать мужа вкусным ужином, но в этот раз у меня всё валится из рук.

Я бросаю это дело и сижу голодная, не сумев приготовить себе даже бутерброд. Только и могу, что смотреть на часы, ожидая возвращения мужа.

Он приходит довольно рано, к шести вечера, когда я уже места себе найти не могу. Проскальзывает в квартиру и, не заметив моего настроения, на ходу развязывает галстук, направляясь в спальню.

– Что ты приготовила, родная? Я так голоден, что смету всё за минуту. Не представляешь, какой сегодня был тяжелый день. С самого утра проверка на проверке, еще и интерн один накосячил перед операцией, пришлось переносить ее на завтра, а там шунтирование и…

Он продолжает вываливать на меня подробности рабочих будней, а я следую за ним, словно блеклая тень.

– Давид, нам нужно… – не договариваю, так как он не слушает и, сбросив одежду, закрывается в ванной.

Я слышу, как включаются краны, шумит вода, и скольжу взглядом по небрежно брошенному костюму на постели. Он никогда не убирает за собой одежду. Всегда оставляет это за мной.

Я машинально, по привычке, беру вешалку, хватаю пиджак и чувствую тяжесть во внутреннем кармане.

Рука предательски тянется к телефону, и я снова нарушаю собственные принципы. И сразу же вижу уведомление от Любы 2.

“Любимый, у нашего сына операция через неделю. Ты договорился о платной палате?”

Я читаю сообщение несколько раз, но оно не меняется.

У нашего сына…

Листаю чуть выше и вижу фото бледного ребенка с кругами под глазами.

Сглатываю и прикрываю с горечью глаза. Этот мальчика – полная копия Давида в детстве. Даже будь я самой наивной клушей в мире, сразу бы поняла, что это не обман зрения и не совпадение.

Меня трясет, сердце болезненно колотится, и я медленно поднимаю голову, когда слышу, как вода в душе утихает, и спустя минуту из ванной выходит муж.

– Ты мне соврал…

Глава 5

– Таня?

Мой голос кажется мне незнакомым. Он дрожит и срывается на истеричные нотки.

Сердце бьет резкими битами о ребра, в ушах шумит, а перед глазами двоится от навернувшихся слез.

– Отдай мне телефон, Эля.

Давид хватает меня за руку, жестко сцепляет пальцы вокруг моей кисти и едва не выворачивает ее. С силой выдирает у меня из рук телефон и кидает его в стену. Тот громко стучит, падает на ламинат и разбивается.

Экран покрывается паутиной мелких трещин, мигает и потухает. Когда я кидаюсь, аппарат уже, скорее, мертв, чем жив, и сколько бы я ни пыталась реанимировать смартфон, ничего не выходит.

– Прекрати истерику, Элла! – слышу я рык мужа. Кажется, повторный.

Он хватает меня за локоть и резко поднимает вверх. В лопатке что-то хрустит, спину сводит острой болью, и я скукоживаюсь, чувствуя, как набирает обороты истерика.

– Я всё видела, Давид! Зачем ты разбил телефон? Думаешь, я не успела разглядеть лицо Тани?

– Тебе показалось, Элла, – жестко пресекает мои вопросы муж и встряхивает меня, вцепившись пальцами в мои плечи.

Кожа болезненно покалывает и горит в местах соприкосновения с его руками, а сама я дрожу, еле держась на ногах. Тело охватывает слабость, и если бы не хватка Давида, я бы сползла на пол, чтобы в очередной раз попытаться включить его телефон.

Он сделал это специально. Хочет скрыть улики и убедить меня, что на аватарке была изображена другая женщина.

– Неужели ты считаешь меня настолько наивной? Такой беспросветной дурочкой, что я поведусь на твой обман?

На его щеке дергается нерв, уголок губ поднимается вверх, открывая моляры, а челюсти сжимаются до хруста суставных головок.

– Не придумывай, Элл, – раздраженно выплевывает он и хмурится до глубоких морщин на лбу.

Лицо его становится мрачным и угрюмым, взгляд холодеет, но я впервые не боюсь. Всё равно, что он зол, что может сказать мне что-то грубое и обидеть.

Хуже он сделать уже не сможет.

Самое худшее уже произошло.

– Это моя племянница, Давид, – всхлипнув, протягиваю я в отчаянии и прикрываю глаза, чтобы осознать страшную истину.

Моя единственная племянница… и мой любимый муж.

– Таня родила от тебя ребенка…

Мой голос становится тише и глуше, а сказанное кажется мне абсурдом.

Я истерично смеюсь сквозь слезы, срываюсь на безумный горький смех и яростно тру ладонями лицо. Всё надеюсь, что это какой-то кошмар. Вязкий сон, от которого я вот-вот проснусь в холодном поту.

Похлопываю себя по щекам, сознание немного проясняется, а вот реальность не меняется.

Давид неожиданно молчит, смотрит на меня пристально, но я не вижу выражения его глаз. Смотрю на его бедра и не могу заставить себя поднять взгляд выше. Мне просто-напросто не хватает на это никаких моральных и психологических сил. Это выше моей силы воли и храбрости, которая испаряется моментально.

– Эль, не делай поспешных выводов, ты не всё знаешь, – выдыхает наконец Давид, и я впервые за вечер слышу, что его голос не звенит от злости.

Он будто только сейчас осознает, что шутки кончились. Что ему не удастся списать всё на мою бурную фантазию и плохое зрение. Ведь мы оба знаем, что маразмом и близорукостью я не страдаю. И что придумывать на ровном месте – не моя фишка.

– Не всё знаю? – усмехаюсь я и дергаюсь. – И что же такого ты можешь мне сказать, что я перестану считать тебя мерзавцем? Ты и моя племянница… У меня в голове не укладывается, Дава… Как ты мог?!

Мой голос срывается на крик, но когда мужа тянется в мою сторону, я отскакиваю, упираясь ногами в бортик кровати. Края больно впиваются в кожу, но я терплю сквозь боль, опасаясь оказаться к мужу спиной.

Больше не воспринимаю его тем мужчиной, на которого могу положиться. Кому могу доверять и подставить тыл.

Чувство разочарования настолько велико, что я теряюсь во времени и пространстве, и всё мое внимание сосредоточено на нем. Я хочу получить ответы на свои вопросы, а вот он не торопится оправдаться.

Сказать хоть что-то, чтобы я не чувствовала себя никчемным ничтожеством, об которое столько лет вытирали ноги. Половой тряпкой, которую можно не уважать и ценить, изменять ей с ее же родней.

– Я этого не хотел, Эль. Ты же знаешь, как я терпеть не могу Таню. Да меня от нее воротит! – рычит он, сжимая кулаки. Скалится, словно загнанный в угол зверь, а я пытаюсь рассмотреть его глаза, чтобы понять, испытывает он хоть каплю чувства вины.

Меня разъедает горечь.

Зато становится понятно, почему племянница все эти годы избегает меня.

Я-то, дура, думала, что она обижается на меня за то, что мой муж был с ней строг, когда она жила с нами. А оказывается… всё куда проще. Всё из-за того, что он был с ней совсем не строг. Совсем нет…

– Настолько терпеть не мог, что завалил в постель? Заделал ей ребенка?

– Я мужик, Эль, – выплевывает вдруг он и шумно выдыхает сквозь зубы. – А эта дрянь крутила передо мной задницей, когда ты была на дежурствах. Я же не железный…

Из меня вырывается нервный смешок.

Он говорит об этом так спокойно, словно это рядовая ситуация. Будто такое с каждой семьей происходит. И, казалось, пытается дать мне понять, что мужчины полигамны и быть верными априори не могут.

– Не железный? – повторяю я осипшим голосом. – Ты что, животное, чтобы терять самообладание? Настолько не можешь контролировать себя, что даже защитой не озаботился?

Мне будто дают хлесткую отрезвляющую пощечину.

Становится противно, и я даже по инерции провожу ногтями по коже. Словно она чешется от одной только мысли, что после близости с Таней он прикасался ко мне.

Целовал меня…

Трогал в самых интимных местах… и не только пальцами…

Он не отвечает прямо на мой вопрос, но показательно меняется в лице.

– Если бы я знал, что она не сделает аборт… – угрожающе выплевывает он спустя время, и я отшатываюсь.

Переминаюсь с ноги на ногу, чувствуя, как по икрам скользит сквозняк, и мне становится еще холоднее, хотя, казалось, больше некуда. Циничность мужа, который явно не считает себя виноватым в этой абсурдной ситуации, поражает.

Глава 6

– Боже, Давид, – шепчу я, когда молчание неприлично затягивается.

Он взгляда не отводит. Наоборот, словно давит на меня, пытаясь убедить в своей правоте.

– Почему ты молчишь? Что, сказать нечего? – с горечью протягиваю я и всхлипываю.

Прикрываю рот крест-накрест ладонями и зажмуриваюсь. Боюсь услышать свои стоны и тщательно сдерживаю их, чтобы моя истерика не превратилась в натуральный рев.

Никогда еще я не чувствовала себя такой преданной и опустошенной. Словно в спину мне вонзили не один нож, а тысячу лезвий, которые протыкали меня насквозь и проворачивались внутри.

Внутренности кровоточат, сердце болезненно и часто стучит, а ноги подкашиваются. И я падаю пятой точкой на кровать от слабости, не в силах больше стоять.

– Тебе нужно успокоиться, Элла, – агрессивно говорит Давид и бросает полотенце на пол. – В таком тоне я говорить с тобой не намерен.

Всё это время он стоял передо мной почти голый, только бедра были обмотаны белым полотенцем. Я же удивляюсь тому, что даже не заметила этого. А ведь раньше первым делом коснулась бы его грудной клетки и прижалась к ней, чтобы послушать стук его сердца. Это был наш ежедневный вечерний ритуал перед сном, а сегодня я о нем и не вспоминаю.

– Ты сейчас обвиняешь меня в том, что я разговариваю с тобой не так уважительно, как ты того хочешь? – выдыхаю я пораженно.

– Вот только не нужно выставлять меня мерзавцем сейчас, Элл. Я такая же жертва в этой ситуации, как и ты. Думаешь, я так сильно хотел ребенка от твоей идиотки-племянницы?

Давид фыркает, даже плечом презрительно передергивает, пока натягивает на себя спортивный костюм.

– Ты серьезно? Считаешь себя жертвой? Тебе самому не смешно от этих слов, Давид?! – выдыхаю я, не веря, что он и правда ведет себя так уверенно.

Даже не извиняется, а пытается прогнуть свою линию и заставить меня чувствовать себя виноватой.

– Я разве просил тебя селить у нас Таню, Элла? Может, напомнить тебе, что я был категорически против того, чтобы эта девка жила вместе с нами? – шипит Давид, оборачиваясь ко мне, и я вижу наконец его лицо. Оно искажено напряжением, глаза агрессивно прищурены, рот сжат в две тонкие полоски, а крылья носа сжаты и слегка подрагивают.

– Ты сейчас меня обвиняешь в своей измене? Что свои причиндалы под ширинкой удержать в узде не сумел?! – выплевываю я и подскакиваю, сжимая ладони в кулаки.

Мне хочется подлететь к нему и влепить пощечину, чтобы он пришел в себя и прекратил строить из себя невиновного.

Грудую клетку охватывает обруч обиды и непонимания, что он отрицает всё и не берет на себя ответственность. Что увиливает от моих вопросов и вместо этого нападает на меня.

Вот только я продолжаю стоять на месте, не приближаясь к нему.

Ловлю себя на мысли, что мне не хочется трогать мужа. Словно что-то внутри меня умирает, и сама я наполняюсь отвращением. К его запаху. Телу.

Оно кажется мне чужим и отталкивающим. Будто со мной в спальне сейчас находится не мой муж, а незнакомец, который нагло ворвался в мое личное пространство.

– Я тебе уже всё объяснил! Я не собирался тебе изменять, она сама на меня набросилась, а у нас в тот период близости не было тысячу лет! То у тебя дежурство, то мигрень, то стыдно, что племянница за стенкой. Стыдно перед ней, что она о нас подумает?! – рычит Давид, надвигаясь на меня и нависая сверху. От его массы мне становится неуютно, но отступать мне некуда, так что я не двигаюсь, просто некуда.

Во рту скапливается горечь, и я вспоминаю тот период нашей жизни. У нас и правда практически не было близости тогда, так как мне было некомфортно заниматься этим, когда за соседней стенкой спала племянница.

– Все так живут, Давид. Но не все изменяют, – хриплю я надорванным голосом.

Голова кружится, а я непонимающе смотрю на него снизу вверх, не веря, что это мне говорит муж. Я ведь считала его образцом верности и преданности, а оказалось, что он обычное похотливое животное, не способное жить без инстинктов.

– Изменяют, Элл, изменяют, – хмыкает Давид пренебрежительно и смотрит на меня с какой-то жалостью. – Открой уже глаза и сбрось эти наивные розовые шоры. Мы не в сказке живем и не в любовном романе. Если мужика не удовлетворять, рано или поздно он пойдет налево.

В воздухе после его слов повисает гробовая тишина.

Я сглатываю и молчу, не зная, что на это ответить.

– На что ты намекаешь? – спрашиваю я приглушенным голосом. Тихо так, словно не хочу знать ответа на этот вопрос.

Он всё это время смотрит на меня таким странным взглядом, что я краснею и мне становится неприятно. Будто я букашка под его подошвами, и он разглядывает меня с интересом как раз перед тем, как прихлопнуть насмерть.

– Я не намекаю, Элл. Я тебе прямо говорю.

Он взгляда не отводит. Пристально продолжает прожигать мое лицо. Мне даже чудится насмешка в его глазах и движению верхней губы.

– Тебе чего-то не хватает в нашей семейной жизни?

Вопрос дается мне тяжело. Но я не могу его не задать, ведь уже и без его ответа понимаю, что с Таней он спит все эти годы. И если за первый раз чувствует за собой вину, хоть и не признает ее, то за все последующие измены винит уже меня. И говорит мне об этом в лицо. Даже не скрывает уже.

– Проще спросить, что меня устраивает, Элл. О каком супружеском долге может идти речь? – насмешливо хмыкает он и кривит губы. – Раз-два в месяц потыкались под одеялом и баиньки? Это. по-твоему, верх близости между мужиком и женщиной? Самой не смешно-то в твои годы?

– Как ты можешь, Давид. Я ведь твоя жена, а не какая-то…

Краснею и едва не задыхаюсь от возмущения, даже не договариваю, так как само сравнение неприятно.

– Вот именно, Элл. Жена. А не сестра или тетка, которой близость не нужна. Ты сама врач, Элла, должна понимать, что я мужик, у меня высокое либидо, и мне с моей работой нужна разрядка. И если жена этого не дает, то каждый мужик имеет право…

Глава 7

…Она была для меня суррогатом. Твоей заменой… И только.

Это самое отвратительное, что я могла услышать от родного мужа. Даже скажи он, что разлюбил меня или перестал меня хотеть, мне было бы не настолько мерзко, как сейчас.

Я чувствую себя еще более грязной и оплеванной, словно меня окунули с головой в помои. Меня невольно передергивает, и я едва сдерживаю рвотные позывы.

– Любишь? – усмехаюсь я, так как он опошляет это высокое чувство в моих глазах. – Как ты можешь так… так говорить…

Мой голос срывается на хрип, и я прикрываю глаза, не в силах выдержать уверенный и выразительный взгляд Давида. Он не сомневается в том, что его пояснения должно было меня если не утихомирить, то явно польстить.

Я же едва не смеюсь, не представляя даже, какая женщина могла бы принять такое оскорбление за комплимент.

– Ты моя женщина, Эль, Таня же для меня ничего не значит, – снова твердо повторяет Давид, словно мне первого раза было недостаточно.

Мое воспаленное воображение играет со мной злую шутку. Я будто наяву вижу, как Давид поворачивает мою племянницу к себе спиной и наклоняет, чтобы удовлетворить свою животную ипостась. Представляет при этом на ее месте меня. Называет на пике мое имя…

Меня едва наизнанку не выворачивает от отвращения. Хочется стереть себе память и не думать об этом, но уже поздно. Давид отравил мой разум своими откровениями, и я теперь не могу избавиться от чувства, что я измазана в дерьме.

– Ничего не значит? – повторяю я. – Как ты там сказал? Она для тебя замена? И чем же тебе оригинал не угодил?

…Получал то, чего ты мне дать не могла.

Я снова слышу его ранее произнесенные слова, хотя муж и рта открыть не успевает.

Мне же не верится, что он говорил серьезно. Это сильно бьет по моей уверенности в себе, ведь мне казалось, что мы идеальная семейная пара. Одна из тех, которые служат для других примером удачного брачного союза, живут в гармонии и живут вместе до самой старости.

А теперь он заявляет, что я его не устраиваю. Что я не даю ему желаемого в постели. Что не исполняю свой супружеский долг так, как он этого хочет.

– Только не делай вид, что ты ничего не понимаешь, Эль. Ты же взрослая девочка, можешь сложить два и два.

Давид насмешливо хмыкает, что просто выводит меня из себя. Ведь он делает вид, что мы обсуждаем не его предательство, а что-то обыденное, не стоящее и выеденного яйца.

Я молчу. Прожигаю мужа взглядом.

В моих глазах, видимо, отражается презрение, которое я к нему испытываю, и он дергается, скалится в ответ, реагируя агрессивно. Давид не любит критики или когда его слова оспаривают, а я сейчас просто-напросто роняю его авторитет. Не слушаю с открытым ртом, а демонстрирую брезгливость и отвращение, с которым ему тяжело смириться. Не с его раздутым эго.

Он смотрит на меня неверяще, ведь я вышла из-под его контроля, и его план убедить меня в своей правоте, чтобы легко оправдаться, проваливается. И его это удивляет, что меня слегка уязвляет.

Неужели он совсем невысокого обо мне мнения?

Не знаю, до чего я могла додуматься своим воспаленным мозгом, но он снова нападает, не дает мне провалиться в бездну отчаяния.

– Ты только вспомни, как проходят наши ночи, Эль! – говорит он жестко, будто хочет меня пристыдить. – Мы женаты уже десять лет, а ничего не меняется. Я как спал с девственницей, так и сплю с неопытный девчонкой, которая стесняется, если я пристаю к ней не под одеялом. Ты монашка, Эль! А я не святой, чтобы довольствоваться сух.пайком!

Я краснею, когда он так открыто говорит о моих страхах и стеснениях, ведь попадает в болевую точку. Обхватываю себя руками за талию в защитном жесте и опускаю взгляд, не в силах смотреть на него.

Его лицо искажено гневом, рот скошен, а взгляд тяжелый, пригвождает меня к полу. Но когда я вспоминаю, с чего всё началось, моментально расправляю плечи. Не дам ему выставить меня виноватой. Не дам ему растоптать себя.

Вздергиваю подбородок и говорю то, что у меня на душе.

– Если ты не знал, Давид, для претензий у человека есть рот. И если тебя что-то не устраивало в нашем браке, ты мог мне сказать об этом прямо, а не искать удовольствие на стороне.

Я натягиваюсь струной и вся скукоживаюсь, так как взгляд Давида неожиданно меняется на жалостливый и насмешливый одновременно. Такой контраст с агрессией, что я теряюсь и чувствую себя недалекой и нерадивой ученицей строгого преподавателя, который не собирается тебя жалеть.

Мне хочется отвернуться и снова обхватить себя руками, чтобы не встречаться с ним глазами, но я не хочу показаться слабой. Он и так слишком хлестко бросается обвинениями, а если почувствует, что продавливает меня, растопчет меня окончательно.

– Что ты сказала, Эль? – угрожающе надвигается на меня Давид. – Говоришь, есть ли у меня рот? Ты? Серьезно?

Он вдруг резко хватает меня за горло и не сильно сжимает. Я же поднимаюсь на носочки и в шоке смотрю на него, не в силах пошевелиться. Раньше он никогда не вел себя со мной настолько грубо.

– Я покажу тебе, что на самом деле значит – говорить о своих желаниях, Эль!

Стоит мне наконец дернуться, чтобы вырваться из его хватки, как он вдруг кидает меня на кровать. А затем сам наваливается сверху.

Глава 8

Тяжесть его тела выбивает из моих легких весь воздух, и я едва сиплю, чувствуя, как мне всё сложнее двигаться. Паника нарастает, но он вдруг слегка приподнимается, давая мне доступ к кислороду, и я с шумом резко начинаю дышать.

Он же в это время нависает надо мной и изучает угрюмо. Взгляд мрачный и пристальный. Губы плотно сжаты, крылья носа подрагивают, и я холодею, когда ко мне возвращается разум.

Мысли одна хуже другой проникают в мой воспаленный мозг, и я дергаюсь изо всех сил, пытаясь выбраться из-под этой туши.

– Что ты делаешь? Давид! – в панике выдыхаю я, когда он хватает меня за руки и тянет их вверх. Вытягивает так, что они оказываются сцепленными в замок одной его ладонью над моей головой, а затем второй рукой помогает себе вклиниться между моих бедер.

– Что я делаю? Ты совсем глупая, Эль?! – кривится он и скалится, словно разъяренный неудовлетворенный зверь. Я же с ужасом ощущаю, насколько это правда. Его пах прижимается к низу моего живота, и я сглатываю, ощущая страх.

Муж никогда не позволял себе вести себя со мной так грубо и пошло, и я цепенею, прекращая дергаться под ним.

Замечаю, что его это только распаляет, делает еще злее и непредсказуемее. Глаза багровеют и темнеют, а мышцы лица напрягаются, словно он изо всех сил старается держать себя в руках.

– Не смей! – едва ли не реву я, пытаясь лягнуть его ногой, когда оцепенение спадает. – Не смей, Давид! Отпусти меня! Отпусти!

Меня накрывает лавиной истерики, и я мечусь из стороны в сторону, трясу головой до мушек и черных точек перед глазами. Не даю ему поцеловать себя в губы, но он вдруг жестко хватает меня за подбородок и сжимает его так сильно, что у меня болит челюсть.

Его губы грубо сминают мои, он с силой выпивает мое дыхание и лишает меня воздуха. Я же могу лишь безуспешно дергаться под ним, ведь наши силы неравны. Я в слабой и уязвимой позиции, не могу ему никак противостоять.

– Ты моя жена, Эль! Мне давно стоило показать тебе, чего я хочу на самом деле! – рычит он, отстраняясь, когда замечает, что по моей щеке бежит слеза.

Мне морально плохо. Я буквально раздавлена его поведением и ощущаю себя уязвимой и униженной, как никогда раньше. Словно по мне потоптались и осквернили, плюнув в душу.

– Для этого люди придумали слова, Давид, – сиплю я, так как дыхание срывается, и голос скрипит.

– Как ты там сказала? – усмехается муж, не выпуская меня. – Для претензий у человека есть рот? Серьезно? Ты сама-то им пользуешься?

Краснею от этой грязной двусмысленности. Он же добивает меня, словно хочет поглумиться.

– Я много раз предлагал тебе эксперименты в постели. Намекал, что мне недостаточно того, что ты мне даешь. Напомнить тебе, что ты мне отвечала?

Ему нет нужды повторять мои слова, ведь я и сама прекрасно всё помню.

– Это не эксперименты, Давид, а извращения, – выпаливаю я, чувствуя, как к лицу приливает кровь, и щеки алеют. Даже вспомнить о его предложениях неприятно.

– Извращения они только для такой ханжи, как ты, Эля. В нормальных отношениях между мужчиной и женщиной это называется здоровой раскрепощенностью и умением получать удовольствие.

Меня трясет от его откровенности, и вместе с этим становится горько от того, что всё это вот так грубо и прямо в лицо он мне говорит сейчас.

После того, как он заделал ребенка моей племяннице.

Когда уже поздно что-либо менять.

Все его слова теперь не имеют никакого значения, но я продолжаю слушать и позволяю ему унижать меня, словно я гребаная мазохистка.

– Ханжа? – выдавливаю я из себя и смотрю на него снизу вверх. Стараюсь не обращать внимания на то, что нахожусь в неудобном положении. – Выходит, Таня дает тебе то, чего не могу я? Соглашается на всю ту грязь, которую я не хочу?

Сама я холодею, а ладони потеют, когда я вспоминаю некоторые его предложения, которые когда-то отвергла по причине стыда и их аморальности.

Он не отвечает, и я снова беру слово на себя.

– Что, Таня согласилась на твои грязные игры? Так, что ли?

– Не утрируй, Эль, – рычит и морщится Давид. – Какие еще ролевые игры? Мне бы хватило хоть малой уступки с твоей стороны! Ты ведь даже не хочешь заниматься любовью при свете дня. Ты лицемерка, Эль. Гребаная лицемерка.

Он смотрит на меня с обвинением во взгляде. Не скрывает, что считает, что именно я ответственна за его измену, пытается вызвать во мне чувство вины, но вместо этого я испытываю еще больший стыд.

– Уходи, Давид, – шиплю я, впиваясь ногтями ему в ладонь. – Мне от тебя противно.

В этот момент мне тошно от себя самой. Словно я пропиталась всей той грязью, которую он на меня вывалил. Но хуже всего то, что он добился своего.

Я чувствую себя не просто опустошенной и преданной, но и виноватой и нежеланной. А быть такой для собственного мужа, которого любила всем сердцем – самое худшее, что может ощутить на своей шкуре женщина.

– Противно, говоришь? – цедит сквозь зубы Давид и прищуривается. – Сама стыдишься своего тела, а теперь меня обвиняешь в том, что я все эти годы был неудовлетворен?!

Мне словно отвешивают пощечину.

И я замолкаю, слыша, как внутри в конвульсиях бьется моя внутренняя девочка.

Отвергнутая мужем…

Не такая, как все…

Неполноценная…
_____
Дорогие читатели, приглашаю вас в свою новинку: После развода. Верну тебя, жена
В тексте есть: беременная героиня, общий ребенок, секретарша мужа, герой пытается вернуть жену
https://litnet.com/shrt/GVPv

– Ты на таблетках, я надеюсь? – слышу я за дверью спальни грубый голос мужа.
– Надо было об этом раньше думать, когда накинулся на меня без защиты, – отвечают ему насмешливо.
Я цепенею, схватив ручку двери, и не решаюсь войти внутрь. Тело не слушается, руки прижаты к выпуклому животу, в котором беспокойно ворочается наш малыш, а мое дыхание учащается. В груди болит и ноет, а воображение подкидывает откровенные позы, в которых муж… “любил” другую женщину.
– Ты взрослая женщина, Оля, так что реши эту проблему. Неприятные последствия мне не нужны. Я надеюсь, ты меня услышала? – давит Вадим.
Женщина молчит, а вот я наконец понимаю, кому принадлежит этот отвратительный тоненький голос.
Оле. Новой секретарше моего мужа.
Меня трясет, я не решаюсь войти в спальню, но в этот момент дверь резко открывается с той стороны, и я нос к носу сталкиваюсь с обнаженным мужем.
Он отшатывается, сразу заметив меня. Его глаза в ужасе расширяются, он переводит взгляд с меня на сидящую на нашей постели Олю, которая укутана в одну простыню, а затем снова смотрит на меня. Лицо его подергивается судорогой, а в глазах мелькает отчаяние.
– Чёрт, Настя…
Я же едва не смеюсь истерично. Вот и сделала мужу сюрприз, приехала на день раньше, называется.
https://litnet.com/shrt/NaIM

Глава 9

– Ну всё, малыш. Я закончила. Держи игрушку, – ласково говорю я трехлетнему Илье, когда беру мазок и убираю тампон в сторону.

Обычно я не выполняю функции лаборанта, но для сына лучшей подруги всегда делаю исключение, так что в процедурной мы только втроем.

– Это подавок?

Он всхлипывает, утирая слезы с глаз руками, и смотрит на меня вопросительно. Стоит мне кивнуть, как он переводит взгляд на мать, ищет ее одобрения.

Моя подруга Нина приучила его ничего не брать у знакомых и незнакомых, и в ее присутствии он всегда следует ее советам.

– Скажи спасибо тете Эле, Илюша.

Нина перекидывает свою черную косу до пояса и наблюдает за сыном. Он же, услышав одобрение, весь сияет и широко улыбается, сразу же позабыв о неприятных ощущениях от сбора мазка с его горла.

– Спавсибо! – забавно лопочет он и забирает из моих рук маленького медвежонка. Игрушка молочного цвета, из материала букле, довольно приятная на ощупь, так что мальчишка быстро прижимает ее к груди.

– Вот видишь, Илюша, к доктору ходить совсем не больно. А если ты и в следующий раз будешь настоящим мужчиной и не будешь плакать, тетя Эля подарит тебе пожарную машинку. Ты же хочешь пожарную машинку?

Нина сама принесла сегодня этого медвежонка, передав его мне так, чтобы сын не увидел. Хочет, чтобы он не капризничал, когда она ведет его по врачам.

– Я бовше не вевнувсь! – обиженно говорит Илюша, не ведется на обещание матери. Даже посматривает на нас обоих с подозрением, чует, что есть какой-то подвох.

Ребенок из процедурной выбегает первым, а мы с Ниной идем следом за ним, уступая место следующим пациентам и лаборантке.

Илья бежит дальше по коридору, по памяти находит закуток с детской зоной, где по инициативе нашего заведующего установили игровую зону со столиками, где дети могут рисовать и раскрашивать, пока ждут своей очереди.

Пока крестник с удовольствием присоединяется к другим детям, подруга вдруг хватает меня за локоть и отводит меня ближе к окну, подальше от посторонних ушей.

– Сегодня ты какая-то рассеянная и расстроенная, Эль. У тебя что-то случилось? Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?

Мы с Ниной дружим еще со школы. Лучшей подруги не сыскать, она всегда приходит мне на выручку и готова оказать моральную поддержку, так что иногда мне даже стыдно, что видимся мы довольно редко.

У меня загруженная работа, занятой муж, и пересекаемся мы не так часто, как в школьные студенческие годы. Но я знаю, что, хоть мы не общаемся абсолютно каждый день, она для меня самая лучшая подруга. И ее поддержка сейчас для меня как нельзя кстати.

– Помнишь мою племянницу Таню, Нин?

Она кивает, а я мрачнею.

Всё утро стараюсь не думать об этом, чтобы у меня не портилось настроение, и мои маленькие пациенты это не почувствовали, но сейчас воспоминания прорываются наружу и снова терзают мой разум.

– Как же не помнить ее, та еще завистливая пигалица, всё норовила чужое хапнуть, – цокает Нина, а я вдруг вспоминаю, что Таня ей никогда не нравилась. И она этого никогда не вскрывала, из-за чего у нас в прошлом иногда случались небольшие скандалы.

Пару раз Нина ловила Таню за руку, когда та якобы случайно прихватывала у нее то пудру, то сто рублей с тумбы, если мы приходили к ней в гости. У меня и самой в тот период часто что-то пропадало, но я списывала это на свою рассеянность. И считала, что Нина придирается и всё не так понимала каждый раз, когда обвиняла Таню в воровстве или порче имущества.

Задумываюсь вдруг о том, что, в отличие от Нины, я этих качеств в племяннице не замечала. Была ослеплена нашими родственными связями, так что закрывала на многое глаза. А сейчас пожинаю плоды своей слепоты.

– И что она натворила, что на тебе лица нет? Снова забеременела непонятно от кого?

Нина презрительно усмехается, так как прекрасно помнит, как плакалась в прошлый раз Таня, и мы всей семьей скидывались деньгами для нее и малыша. Она ведь не работала. Сейчас же, насколько я знаю, она делает платно уколы и ставит системы в своей деревне, но вряд ли много зарабатывает, так что предположение Нины хоть и ошибочно, но обосновано.

– Хуже, – отвечаю я и вздыхаю, чувствуя, что сейчас грянет буря. – Вчера я узнала, кто отец ее ребенка.

Я мрачно смотрю снизу вверх на подругу, которая на целую голову выше меня, и она будто читает мои мысли. Выпучивает глаза и шумно втягивает в себя воздух.

– Только не говори мне, что это то, что я думаю.

– Отец ее сына – мой Давид.

Я осекаюсь, когда ловлю себя на том, что до сих пор называю мужа своим. Прикусываю язык и шикаю на себя, что от этой привычки нужно избавляться.

– Вот же потроха собачьи! – выругивается Нина сквозь зубы.

После рождения сына старается не браниться, но порой у нее вылетает крепкое словцо.

– И что этот урод Давид говорит? К ней уходит? Как ты вообще об этом узнала?

Нина вся подбирается и сжимает кулаки. Явно хочет оторвать Давиду голову. Вон как воинственно настроена. Почему-то кажется, что именно такими были амазонки в древности. И в такие моменты я особенно рада, что мы с ней подруги, а не враги.

– Не поверишь, банально… – усмехаюсь я, скривив губы. – Увидела от нее сообщение в телефоне Давида. Он регулярно посылает ей деньги.

– И что он сказал, когда ты поймала его на горячем?

– Как обычно, Нин. Он один во всем прав, а все другие вокруг виноваты.

Я вздыхаю, а сама раздумываю, как не замечала эту особенность его характера раньше. Нина мне много раз говорила, что характер у него скверный, а эго раздутое, и что он меня подавляет, но я была ослеплена своей любовью.

– Надеюсь, ты не планируешь оставаться с ним и жить втроем шведской семьей?

Конечно, Нина шутит так иронично, а вот мне становится не по себе. Предложи такое мне Давид, меня бы стошнило, и я потеряла бы к нему остатки былого уважения. Впрочем, его и так немного осталось.

– Вчера я подала на развод, – говорю я, чувствую отчаяние и апатию. – Давид, как узнал, рвет и мечет. Уже два дня не появляется дома, а я целыми днями избегаю его в больнице. Коллеги уже начинают замечать, что мы никак не пересекаемся, даже не обедаем вместе в столовой. Скоро слухи пойдут, а я не знаю, что мне делать и говорить, если они начнут интересоваться, что происходит.

Глава 10

Меня обдает холодом от одной только мысли, что за спиной появляется Давид, которого видеть я хочу меньше всего, но когда я оборачиваюсь и скольжу взглядом по пациентам, никого знакомого не вижу.

Расслабляюсь и едва истерично не хохочу, так как я вся напряжена и на каждую неожиданность реагирую стрессом. Вот до чего меня довел собственный муж.

– Ты кого-то увидела, Нин? – спрашиваю я, предположив, что она встретила кого-то из знакомых.

Она молча кивает в сторону угла, и я перевожу туда взгляд, но кроме маленького мальчика никого там не вижу.

Что-то меня цепляет, и я осматриваю его с ног до головы.

Он худой, щупленький и мелкий, мне даже кажется, что если снять с него одежду, будут торчать острые ребра. Одежда на нем явно старая, поношенная и какая-то неопрятная, неглаженная, словно мать за ним совершенно не следит.

Я поджимаю губы и давлю в себе недовольство. За годы работы в педиатрии я привыкла, что пациенты и их родители попадаются разные. Как бы мне не было жалко детей, я понимаю, что никак не могу улучшить их жизнь.

Хочу уже отвернуться, как поднимаю взгляд на его лицо и замечаю то, на что обратила внимание Нина. Она у меня тоже сердобольная и любит детей, не может пройти мимо чужой беды.

На маленьком лице огромные очки не по размеру с таким толстым стеклом, словно у ребенка зрение, по меньшей мере, минус десять.

Из-за толщины этих очков я не заметила сразу, что по его щекам текут беззвучные слезы, а сам он молчит, засунув маленький кулачок в рот. Прикусывает его зубами и со страхом стыдливо смотрит по сторонам, словно боится подать голос. Опасается, что за плач его могут наказать.

По моему позвоночнику проходит дрожь, и я сжимаю ладони в кулаки. Догадываюсь, что мать этого ребенка его, видимо, бьют, когда он ей мешает. Если он, по ее мнению, неудобный. Не позволяет ему проявлять чувства и боль.

Его лицо кажется мне смутно знакомым, и что-то внутри меня откликается. Сердце дрогнуло, и я первая срываюсь с места, заметив, что рядом с ним нет взрослых. Никто вокруг не обращает на него внимания, каждый занят своим ребенком или уткнулся в телефон.

Мальчишка вздрагивает и пугается, когда я подхожу ближе и наклоняюсь, и моя рука повисает в воздухе. Я не решаюсь его тронуть, так как он и без того напуган из-за моего к нему внимания.

– Привет, малыш, ты потерялся? Где твоя мама?

Я стараюсь говорить размеренно и спокойно, чтобы мой голос звучал ласково и не пугающе, но он всё равно смотрит на меня, словно испуганный и загнанный в угол звереныш.

На вид мальчишке лет пять, но он такой щуплый и худой, что выглядит младше. Но, возможно, я ошибаюсь.

Он качает головой, но кулак изо рта не высовывает, продолжает плакать. Меня беспокоит, что он при этом не издает ни звука, мне кажется это плохим признаком.

– Нет, не потерялся? Твоя мама куда-то отошла?

Я чувствую, как сбоку подходит Нина, но вскоре отходит, увидев, что от ее появления ребенок пугается еще сильнее. Она ведь выше, и он явно считает нас недружелюбными великаншами.

– Хочешь сока? Пойдем купим его, заодно сходим к охране и посмотрим камеры, поищем твою маму, хорошо?

Мальчик недоверчиво смотрит на мою протянутую ладонь, явно ждет подвоха, но в конце концов хватается свободой ручкой за мой указательный палец. Неуверенно так, что у меня щемит сердце.

Кулачок же так и продолжает мусолить губами.

Илюша, увидев, что мама отвлеклась, подбегает к нам и хватается за ее бедро. С интересом смотрит на более старшего мальчика.

– Мама, повчему он пвачет?

– Он потерялся и не может найти маму. Мы сейчас пойдет к дяде-охраннику и попросим его о помощи.

– А повчему он носит такие бовшие квуглявши на лице?

– Это очки, сынок. От плохого зрения.

Нина берет Илюшу на руки, а я веду безымянного потеряшку за собой. Он отказывается называть свое имя и медленно идет рядом со мной.

Он расслабляется, когда видит Илюшу, так что не сопротивляется и даже немного успокаивается. У него текут сопли, которые он игнорирует, так что я достаю влажные салфетки и привожу его в порядок. Помогаю высморкаться и протереть липкие от слез щеки.

– Камеры уже два дня как не работают, будем полицию вызывать, пусть они с ребенком и разбираются. Вот же мамаши пошли, совсем за дитем не следят. А если бы не вы его нашли, а кто-то другой? – отвечают нам в комнате охраны, но я никак не комментирую чужое негодование.

Спустя полчаса ребенка в больнице никто так и не хватается, а мамочки около моего кабинета пожимают плечами. Никто его родителей не видел, так что приходится вызывать полицейский патруль.

Напившись сока и наевшись печенья, мальчишка оттаивает и положительно реагирует на попытки Илюши с ним поиграть. Но совсем не разговаривает при этом, что навевает нехорошие подозрения.

– У нево навевное мамы нету, – вдруг выдает Илюша, сделав свои выводы, – Мама, мовжно я подавю ему медведя? Ты же мне купишь новую игвушку, мамочка?

Сын подруги хитро прищуривается, а Нине и крыть нечем. Он ведь делает доброе дело, не может же она оставить сына без игрушки. Так что приходится ей согласиться.

– Девжи, потевяшка, – протягивает Илья медведя мальчику, и он неверяще тянется за ней. А после прижимает к груди с такой силой, словно это его самая ценная вещь.

Мне физически плохо от мысли, что так оно, возможно, и есть, но прижать его к себе в порыве чувств я не успеваю.

Он вдруг весь вытягивается и выпучивает глаза, глядя прямо перед собой.

– П…п… – говорит он тихо, аж слов не разобрать.

– Что? – наклоняюсь я ниже, думая, что он называет свое имя.

– Па… ппа…

– Папа? Где?

Меня накрывает облегчением, что его ищут и он узнал отца в толпе народа, и я с улыбкой прослеживаю за его взглядом.

А когда оглядываю коридор, среди многочисленных женщин вижу только одного мужчину. И он как раз решительно, с хмурым лицом, идет в нашу сторону.

Глава 11

– Па-па, – куда отчетливее повторяет ребенок, а я холодею.

Не могу при этом оторвать своего взгляда от приближающегося мужа. А он при этом всё сильнее мрачнеет. Сжимает челюсти так сильно, что на скулах перекатываются желваки, сводит брови на переносице и раздувает ноздри.

– Эль, хочешь, я разберусь? – тихо спрашивает у меня подруга, заметив, что я побледнела.

Я нервно облизываю губы и встревоженно смотрю на Нину, которая зло сжимает кулаки и сверлит неприязненным взглядом Давида.

– Нет, Нин. Я сама, – тихо шепчу я и глазами умоляю оставить нас наедине.

Мне и без того стыдно, что она станет свидетельницей нашей встречи, особенно после того, как я рассказала ей всё в мельчайших подробностях. Я ее слишком хорошо знаю, так что если Давид ляпнет какую-то чушь, она сразу встанет на мою защиту и не отойдет. Лучше уж, если она сразу будет стоять поодаль.

Нина, к счастью, не кидается грудью на амбразуру, а подхватывает ничего не понимающего сына на руки и отходит к другим мамочкам, которые с интересом поглядывают на Давида.

Я невольно замечаю их интерес в его сторону и с горечью усмехаюсь. А я ведь все эти годы была слепа. Совсем не видела, что мой муж – лакомый кусочек для всех разведенок в округе. И они даже не скрывают своего интереса, хоть и видя прекрасно кольцо на его безымянном пальце.

Я невольно опускаю взгляд на его руку и вижу обруч кольца на пальце. Он на месте.

Не знаю, какие эмоции вызывает у меня этот факт, я совсем себя в этот момент не понимаю, но меня вдруг отвлекает мальчишка. Он неожиданно не бежит к Давиду, а прячется за меня, больно впиваясь пальцами в мои ноги. Вжимается в меня так, словно боится моего мужа.

– Эй, ты чего? – спрашиваю я у него, но не могу наклониться, согнуть ноги в коленях.

– Увот, увот, я увот, – шепчет ребенок, и я вижу, что его глаза наполняются обидой и слезами.

Он смахивает влагу быстро-быстро, и замечаю, какие у него длинные ресницы. У Тани таких нет. Это он в Давида пошел.

В сердце больно впивается острие, и я наконец осознаю, почему его лицо показалось мне таким знакомым. Если бы не эти огромные толстые очки в черной бабушкинской оправе, я бы сразу поняла, что этот ребенок – полная копия Давида. Я ведь видела то фото в переписке мужа с Таней.

Слишком часто я мечтала, каким будет наш общий малыш. Даже вбивала в нейрости наши фотографии, чтобы он выдал примерную внешность ребенка, и на удивление он был похож на этого мальчишку. В первый день я этого даже не поняла, слишком сильно задетая предательством Давида.

Вот только это не наш сын.

Это сын Тани и… моего мужа.

Пока я рефлексирую и боковым зрением отслеживаю передвижения мужа, которого пытаются заслонить другие мамочки, решившие попытать удачу и спросить “совета” у красавца-врача, то бишь склеить его, ребенок продолжает повторять:

– Увот, увот, я увот.

– Что ты такое говоришь? – спрашиваю я спокойно.

До конца не могу осознать, что это мой родной племянник. В наших жилах течет одна кровь.

Мне казалось, что я буду ненавидеть этого мальчика. Ведь он плод измены моего мужа. Доказательство его предательства и моего унижения.

Но когда я смотрю на него, вижу лишь ребенка, который всего боится. Которого не любит. Который никому не нужен.

Несчастного. Маленького. Ни в чем не повинного малыша.

Сердце истекает кровью при виде его поношенной, местами грязной одежды, заляпанной мордашки и сальных волос.

Таня за ним совсем не следит. Словно он заброшенная, всеми забытая игрушка.

– Увот, – повторяет мальчишка, а я вдруг осознаю, что даже имени его не знаю.

– Увот… Увод… Урод… – в ужасе кручу я слова и трясусь, когда до меня доходит, что он всё это в страхе бормочет себе под нос.

Мне словно дают кулаком под дых, аж дыхание спирает от того, что он называет себя уродом. Ни один ребенок никогда не станет так к себе обращаться. Только если он не повторяет за взрослыми…

Меня трясет, глаза наливаются кровью, и я прижимаю одной рукой малыша к себе. Становится так жалко его, что я едва не плачу. Приходится стиснуть зубы и взять себя в руки.

– Эта дрянь спихнула на тебя ребенка? – раздается грубое сверху.

Я остро чувствую присутствие мужа, но всё равно вздрагиваю, когда он обращается ко мне. Я не видела его целых два дня, и сейчас воспринимаю его, как нечто инородное. Он для меня чужой и родной одновременно.

Этот диссонанс разъедает мою душу кислотой, и я сглатываю ком горечи, который скопился во рту.

– Двянь, – повторяет за ним ребенок, и я резко прикрываю ему уши.

Изнутри поднимается возмущение, и я с гневом смотрю на мужа.

– Не выражайся так при ребенке! – шиплю я, а сама ощущаю разочарование.

Не знаю, почему. Все эти дни я изнемогала от противоречивых чувств к сыну мужа. Думала, что он проводит с ним время. Любит. Что он для него долгожданный первенец, которого родила ему Таня, а не я. Что моя родная племянница украла мою мечту.

А теперь, когда я вижу ребенка вживую, меня раздирают чувства жалости к малышу, отчаяния от невозможности что-либо изменить и гнева на его родителей одновременно.

– Это сын Тани, Эль, отпусти его. Им займутся компетентные органы, раз его нерадивая мамаша оставила его в больнице без присмотра! – выплевывает Давид, будто не замечает, как сильно ребенок жмется ко мне.

– Как его зовут? – спрашиваю я неожиданно даже для самой себя.

Просто глупо называть его про себя “ребенок”.

– Увот Давы, – шепчет мальчишка, и я бледнею.

Давид же сжимает челюсть и выдвигает ее вперед. Злится. Непонятно на кого. На Таню. На ребенка. Или на меня.

Муж делает резкий шаг в мою сторону, и я машинально закрываю собой ребенка. Он смотрит на него с такой злобой, что мне становится страшно. Не за себя. За его сына.

Он вскидывает на меня удивленный взгляд, я мрачнею, но не отхожу.

В этот момент мальчишка вдруг вжимается в меня еще сильнее, а затем я понимаю, откуда у него такая боязненная реакция.

11.1

– А ну отошел от нее! – кричит племянница своему сыну, и мальчишка вздрагивает, прижимаясь ко мне крепче.

Таня всегда была девушкой скромной и тихой. Никогда я не слышала, чтобы она повышала голос. Давид даже шутил, что у нее не голос, а мышиный писк.

Ее лицо некрасиво искажено оскалом, а на лице становятся заметнее мимические морщины, делая ее значительно старше своего возраста.

– Зачем так кричать? Не видишь, что он тебя боится? – бросаю я, а сама кидаю взгляд по сторонам и чертыхаюсь.

Все головы повернуты к нам, а те мамочки, которые должны были зайти на прием, застыли в дверях и с любопытством прислушиваются.

Наши с Таней взгляды встречаются, и она бледнеет. Сглатывает и смотрит на Давида, словно спрашивая, не показалось ли ей.

При этом не понимает, что даже если бы я уже не знала правду, то от ее криков догадалась бы, что что-то здесь нечисто.

– Ничего не хочешь мне объяснить, Таня?

Нам бы отойти, чтобы не греть чужие уши, но мне вдруг становится всё равно. Нутро буквально прожигает кипятком разочарования и нестерпимого желания увидеть реакцию племянницы. Понять, за что она так со мной поступила.

Было ли это случайностью… Или нет?

– Дава, иди к маме, – нервно зовет она сына и опускает голову, не выдержав мой прожигающий взгляд.

Вижу, что ее щеки краснеют, словно ей стыдно, но я более чем уверена, что чувством вины там и не пахнет. Таня просто не выросла и не готова нести ответственность за свои поступки. Ей легче исключить всех родственников и знакомых из своей жизни, чтобы не объясняться, и я понимаю, почему все эти годы она скрывалась в деревне. Дело было не только в том, что она прятала сына.

– Эля, отпусти пацана и пойдем. Пусть они уходят. Скоро сюда набежит персонал, и по больнице пойдут слухи.

Давид вмешивается и делает пару шагов в мою сторону, но не успевает меня коснуться.

Я отскакиваю, прихватив с собой и ребенка. Малыш дрожит и цепляется за мой халат, как утопающий за спасательный круг.

– Надо было думать об этом раньше, – шиплю я, чувствуя, как внутри всё полыхает от двойного предательства.

– Не начинай снова этот разговор, Эля! Не при посторонних.

– Если тебя так волнует чужое мнение и что о тебе подумают коллеги, не стоило приводить любовницу к нам в больницу, – выплевываю я, не обращая внимания на косые взгляды.

Я вдруг остро осознаю, что в этой больнице работать больше не буду. И пусть обо мне судачат, я это переживу. Но если не выскажу сейчас наболевшее, буду жалеть об этом и задыхаться от невысказанных обид.

Муж после моих претензий гневно прищуривается и смотрит на Таню. Между ними происходит молчаливый разговор, понятный только им двоим, но в конечном итоге племянница тушуется и опускает голову, хотя ее всю трясет, аж лицо сереет.

– В вашей больнице самый лучший кардиолог, тетя Эля, нам больше не к кому обращаться, – неожиданно кротко и жалобно отвечает Таня, и я замечаю, что она украдкой смотрит на Давида. Словно ищет его одобрения.

На секунду мне становится стыдно, я вспоминаю, что малыш болен, но быстро себя осаживаю. Племянница просто манипулирует мной, на ребенка ей явно плевать.

От мужа в этот момент перестает веять агрессией, а до меня вдруг доходит, почему Таня все эти годы держит свои мысли при себе. Даже сейчас не позволяет себе показать мне свое истинное лицо, боится реакции Давида. Лишь в начале в порыве эмоций позволила себе проявить настоящие чувства, а теперь закрывается, стиснув зубы.

– Ты ее запугал, что ли? – с горечью выдыхаю я, а сама ощущаю себя, как в дешевой постановке, копии “Шоу Трумана”. Все вокруг всё знают, одна я – полная идиотка, которая не видит очевидного.

Давид меня игнорирует, опускает взгляд на сына, который прячется за меня, опасаясь, что его накажут.

– К матери иди, – холодно говорит ему муж и раздувает от гнева ноздри.

Дава-младший дрожит еще сильнее и упирается взглядом в свои поношенные порванные кроссовки.

– Он никуда с Таней не пойдет, – выпаливаю я и придерживаю мальчишку, который настолько запуган отцом, что готов вопреки страху бежать к матери.

Та явно сорвет на нем злость за то, что создал ей проблемы на ровном месте, а меня от этой мысли едва не рвет на части.

– Элла, не дури, – хмурится Давид, делает резкий шаг вперед, нависая надо мной широкоплечей глыбой. – Что тебе в голову взбрело? Зачем тебе этот ублюдок?

Мое дыхание становится тяжелым и прерывистым, и я отшатываюсь, увеличивая между мной и мужем расстояние настолько, насколько это вообще возможно.

Прячу Даву-младшего себе за спину и надеюсь, что он не понимает, что его отец имел в виду. Вот только что-то мне подсказывает, что, несмотря на малый возраст, этот ребенок слишком рано осознал, что его присутствие нежелательно. Что его рождения никто не хотел. Что он ненужный. Бракованный. Лишний.

– Ты просто омерзителен, – выдыхаю я, болезненным взглядом впиваясь в мужа. Перевожу взгляд на племянницу, которая сжимает зубы и нехотя молчит, хотя явно хочет вылить свою досаду на ребенка, но на ее пути стою я, ее тетка. – Вы оба… бездушные сволочи…

На глаза наворачиваются слезы, и сквозь пелену тумана я не сразу замечаю, что Давид хмурится. Но не из-за очередной вспышки гнева. Нет.

Ему просто невдомек, почему я так вцепилась в ребенка, и я внимательно всматриваюсь в его лицо. Пытаюсь понять, чувствует ли он к сыну хоть каплю любви или привязанности.

Даже я, хоть и ощущаю обиду и огорчение от предательства самого родного, как мне казалось, человека, не могу ненавидеть этого малыша. Он ведь ни в чем не виноват. Не выбирал родиться от связи двух не любящих друг друга людей. Быть плодом адюльтера и символом измены.

Другая на моем месте, возможно, возненавидела бы ребенка, видела бы в его лице каждый раз источник своего унижения и позора. Я же… Я же вижу перед собой лишь ребенка, который совершенно не нужен своим родителям.

Глава 12

– Вы наряд вызывали? Где безнадзорный несовершеннолетний?

Мужчины представляются, показывают корочки и осматривают нас всех прищуренным взглядом. Останавливаются на ребенке и задумчиво переглядываются.

– Безнадзорный несовершеннолетний? – повторяет за ними Давид, и в его голосе звучит недовольство. – Вы не по адресу. Здесь сирот или уличных попрошаек нет.

Я вижу, как Таня вся скукоживается при виде полицейских, кидает опасливый взгляд на одежду ребенка, но после слов Давида становится чуточку увереннее. Пока он не видит, смотрит даже на меня и прищуривается, и я замечаю негодование и досаду на ее лице. Она кривит губы, явно хочет сказать мне что-то, но в конечном итоге опускает голову и молчит. Боится сказать что-то не то при стражах правопорядка.

– Это я вызвала наряд, – киваю я, делая шаг вперед.

Дава-младший следует за мной, всё так же цепляясь за мой халат, и я машинально поглаживаю его по голове, чтобы успокоить. Он дрожить еще сильнее, когда видит незнакомых мужчин в форме, и я даже гадать не берусь, что сейчас происходит у него в голове.

– Ты? Что ты о себе возомнила? – шипит себе под нос недовольно племянница и резко вскидывает голову.

В ее взгляде ненависть, и меня даже передергивает. Пусть я уже как несколько дней знаю, что она переспала с моим мужем, а всё равно непривычно воспринимать родственницу предательницей и чужим человеком. Оттого и неприятно, что она относится ко мне настороженно, как к какой-то вражине.

Таня настолько сильно злится, что не обращает ни на кого внимания, буравит прожигающим взглядом меня. Будь ее воля, мы бы остались с ней наедине, судя по глазам. Тогда бы она сумела высказать мне всё, что думает обо мне. Что накипело у нее за эти годы вынужденного отшельничества и прозябания в деревенской дыре.

Я буквально читаю ее мысли, так как прекрасно знаю мышление Тани. Она ведь всегда мечтала жить в городе и блистать, выйти замуж за богача, который будет ее содержать. А в итоге…

Встряхиваю мысленно головой, когда мои мысли уходят не в ту сторону, и перевожу взгляд на полицейских.

– Мы с подругой обнаружили ребенка одного на этаже. Обратились к охране, но у нас, к сожалению, не работают камеры видеонаблюдения. За полчаса ребенка так никто и не хватился, так что мы позвонили в сто два.

Я слегка отхожу в бок, чтобы показать им ребенка. Дава-младший, как я его теперь называю, тушуется под внимательными чужими взглядами и водит носком кроссовок по полу.

Полицейские внимательно оглядывают его, подмечая каждую деталь, которая сразу бросается в глаза, и недовольно поджимают губы.

– Это ложный вызов, офицеры, мать пацана нашлась, – вклинивается мой муж, чтобы спасти положение.

Он явно нервничает, хотя внешне и не скажешь. Но я ведь давно за ним замужем и вижу, как его беспокоит внимание пациентов больницы. Он переживает, что о нем будут судачить после не в лучшем свете, ведь репутация – это всё, что волнует его в любой ситуации.

– Ложный вызов? Что-то не похоже, – усмехаются вдруг офицеры и странно переглядываются.

Их явно что-то зацепило, ведь в обычной ситуации они бы ушли, почувствовав облегчение от того, что дополнительная работа отменяется.

– Вы мать? – спрашивают у Тани и скептическим взглядом окидывают ее с головы до ног. Всматриваются внимательно в ее лицо и делают какие-то свои выводы.

Что-то им явно не нравится, так как один из них поджимает губы, а второй агрессивно складывает на груди руки.

– Дава, иди сюда, – слегка визгливым тоном зовет сына Таня, чувствует страх, даже дрожит. – Не видишь, что дяди полицейские тебя забрать пришли? Ты что, хочешь в тюрьму попасть? А ну иди к матери!

К концу она повышает голос, и я морщусь от ее визгов. Хочется даже уши прочистить, чувство, словно их заложило.

Ребенок дрожит, отпускает мой халат и кидается к Тане, прячась за ее спиной, но не касаясь при этом ни ее самой, ни ее одежды. В глазах неподдельный страх и полное доверие к маме.
Мое сердце бешено колотится и болит, словно мне загнали занозу в самую глубь, которая колется и не дает мне никак покоя.

Неприятно наблюдать за тем, как племянница пугает ребенка, не понимая, что формирует в нем страхи, от которых ему будет трудно потом избавиться.

Я не выдерживаю и решаю вмешаться.

– Какую еще тюрьму, Тань? Ты что несешь? – едва ли не цежу сквозь зубы, желая встряхнуть ее с силой, но боюсь не сдержаться. – Зачем ты пугаешь ребенка? Не видишь, что он и так напуган?

– А ты не лезь! – шипит она, окончательно храбрея, когда Дава-младший оказывается рядом. – Это не твой ребенок, а мой! Я сама знаю, как его воспитывать!

– Я и не спорю, но…

– Вот как родишь своего, так и воспитывай его! – выплевывает она, и я дергаюсь, получив укол меж ребер. Даже прийти в себя не успеваю, как она меня добивает: – Ах да, ты же не можешь, ты пустышка бракованная!

Она бьет словами хлестко. Играючи и умело, словно всю жизнь только и ждала, как ударить меня побольнее.

Я бледнею, так как она попадает по самому больному месту. Незаживающей ране, о которой я стараюсь не распространяться.

Мы с мужем женаты десять лет, и от всех родственников и знакомых неизбежно следуют бесцеремонные вопросы, когда мы планируем завести детей. Всем я всегда отвечаю одинаково. Что мы пока делаем карьеру, а детей не планируем.

И только самые близкие знают настоящую правду. Ту, о которой мне стыдно говорить остальным. Что у нас просто-напросто не получается.

И знают об этом только двое.

Моя лучшая подруга Нина.

И муж Давид.

В Нине я уверена на сто процентов. А значит…

Перевожу потерянный взгляд на мужа, но он на меня не смотрит. Буравит ненавидящим злым взглядом Таню.

А у меня внутри всё ухает вниз. Чувство разочарования, которое накрывает, несравнимо даже с тем фактом, что муж мне изменил. Даже тогда я не чувствовала себя настолько преданной, как сейчас.

Глава 13

– Рот закрой! – цедит сквозь зубы Давид и дергает Таню на себя, с силой впивается в локоть.

Она шипит и пытается оттолкнуть его, но куда ей тягаться с его силищей.

– Отпусти! Разве я неправду сказала? – визжит она, и на нас смотрят даже те, кто ради приличий делал вид, что на нас не смотрит. – Если бы не я, ты бы никогда с ней отцом не стал!

Я морщусь и ненадолго прикрываю глаза. Пытаюсь ровным глубоким дыханием немного успокоиться. Поймать дзен, но до него мне, как неходящему до горизонта.

– Нашлась героиня-спасительница, – ехидством реагирует Давид. – Я тебе сто раз говорил, что от тебя мне ребенок не нужен.

– Что-то не припомню, чтобы тебе не нравилось что-то, когда ты мне его делал, – ядовито протягивает Таня.

Тошнотворный диалог вызывает отторжение, и я уже просто боюсь открывать глаза. Боюсь, что все глазеют и смеются над моим публичным унижением.

– Каждый раз, когда ты открываешь свой поганый рот, Таня, оттуда такой гнилью несет. Как тебя от самой себя не тошнит? – выплевывает Давид, пытаясь заткнуть ей рот. – Еще хоть одно слово о моей жене, я тебя в такую дыру отправлю, где автобус в ближайший город раз в месяц только ходит.

– С чего ты взял, что я тебе подчиняться стану? Это раньше ты мог управлять мной, а теперь мне терять нечего. Раз тетка всё знает, со дня на день и родители будут в курсе, от кого я ребенка родила.

Я цепенею, ведь всё это время о них не думала особо. Было не до родственниках. А когда я думаю о том, что они довольно быстро будут осведомлены о происходящем, едва не стону.

Что может быть позорнее, чем когда всё твое грязное белье всплывет, и вся родня будет обсуждать тебя, смакуя каждую подробность. Вместе с тем я осознаю, что это не самая главная проблема.

Начнется затяжной скандал, и я даже не знаю, в какой именно момент из жертвы превращусь в виновницу происходящего.

У меня вырывается нервный смешок, но в суете и криках никто его не замечает.

– Подачки мне твои больше не нужны, Давид. Я на алименты подам!

– Мама, мне ствашно, – слышу я за спиной голос Илюши, и Нина тихо что-то шепчет ему.

Я же опускают взгляд на ребенка племянницы и замечаю, что он стоит чуть поодаль от нее, весь скукожен и едва не дрожит. Маленькое тельце настолько напряжено, что со стороны выглядит деревянным.

Делаю шаг назад, так как Таня распаляется и размахивает во все стороны свободной рукой, едва не задевая меня. Ее лицо искажается, глаза превращаются в две узки щелочки, а тонкие брови настолько изгибаются, что она становится похожей на карикатурную фигуру злодейки из мультфильма. Неудивительно, что дети вокруг со страхом жмутся к своим матерям и хнычут. По всему коридору поднимается вой, и я делаю то, что удивляет меня саму.

Огибаю мужа за его спиной, пока он борется с Таней и уже сам пытается ее от себя отцепить. Она впивается зубами в его плечо, но он ни звука не издает, хотя по лицу и сжатым челюстям видно, что сил она не жалеет.

Я же в это время приближаюсь к Даве-младшему и присаживаюсь перед ним на корточки. Меня пугает, что он не плачет. Грудная клетка его при этом часто вздымается, а сам он будто пытается слиться со стеной.

Судя по всему, подобные экспрессивные скандалы у мужа с Таней происходят на регулярной основе, и он настолько привык к ним, что у него выработался рефлекс. Бей или беги. В его же случай это “замри”.

– Иди ко мне, – шепчу я и обнимаю застывшее тельце.

Он всё равно вздрагивает и никак не может расслабиться. Здесь поможет только работа с детским психологом и любовь. Ребенок должен понять, что он существует, что он нужен. Что он не невидимка.

– Я не довжен был вождаться, – бурчит он, а самого при этом потряхивает.

Меня же от его слов бросает в дрожь. В горле возникает болезненный ком, и я с силой проталкиваю его вниз. Мне нечего сказать, все слова застревают, и я боюсь расплакаться.

– Сделайте что-нибудь! Что вы стоите?! – кричат матери детей вокруг и с гневом смотрят на бездействующих полицейских.

Я тоже смотрю на них снизу вверх и замечаю, что они с усмешкой наблюдают за перепалкой и разыгравшейся драмой.

– Гражданочка, угомонитесь и прекратите кусать своего любовника, – пытается выглядеть серьезным один из них, когда на них наезжают.

– Она мне не любовница! – взбешенно рычит Давид и наконец успешно отталкивает Таню. Она же падает прямиком в руки стражей правопорядка.

Те подхватывают ее, не давая ей упасть, но у нее случается истерика.

– Не трогайте меня! Не трогайте! – кричит она и кидается то на одного, то на второго. Ревет громко, с визгами и всхлипами, и им приходится ее скрутить, когда она наносит им увечья. Одному даже нос разбила до крови.

– Забираем ее в отделение, вызовем опеку, пусть они разбираются с горе-мамашей и пацаном, – гневно выплевывает он напарнику и запрокидывает голову.

– У него же отец есть, – отвечает тот первому.

– Вызов был?! Был! – кричит он. – На пацана глянь, как он одет! Явно маргинальная семья! Муж от жены гуляет с ее же племянницей, за мальчишкой присмотра нет, он в рванье ходит. Уличные и то приличнее выглядят!

Каждое слово, будто хлесткая пощечина.

Вроде вина не моя, а стыдно так, что щеки горят от прилива крови. Меня трясет, и я выпрямляюсь, поднимая Даву-младшего на руки. А сама цепенею, когда замечаю, что на скандал сбежались все наши с мужем коллеги.

Меня бросает в жар от чувства унижения, и я отворачиваюсь, ощущая при этом, что все буравят взглядами мою спину.

Один из полицейских уводит Таню, а второй, котоорому с трудом удается остановить кровотечение из носа, хватает из моих рук Даву, а вот у меня каменеют мышцы рук. Буквально не разжимаются, словно тело противится тому, чтобы отдавать им ребенка.

Я как представлю, что с ним будет в приюте, куда его могут поместить из-за истерики Тани, как меня саму прошибает холодной дрожью.

Я перевожу взгляд на мужа в надежде, что он хоть что-то сделает, но он лишь хмуро и непонимающе смотрит на меня.

Глава 14

– Что ты делаешь, Элла? Не устраивай представление в больнице.

Весь мой мир сейчас сужается до одной точки. Лица мужа, которое я вдруг не узнаю.

Нет. Он всё тот же. Те же черты лица, те же морщинки, та же квадратная челюсть. Весь тот же.

Вот только взгляд не тот, к которому я привыкла. Передо мной стоит не мой муж Давид. Не тот Давид, в которого я когда-то влюбилась.

Нет.

Совсем другой мужчина, который не ведает жалости, не чувствует привязанности к ни в чем не повинному ребенку. Воспринимает его чужим, считает отродьем, как и Таня.

– Па-па, – тихо шепчет Дава-младший, утыкаясь мне носом в плечо, и я чувствую, как ткань халата пропитывается детскими горючими слезами.

Сердце болит от одной только мысли, что мальчишка любит своего отца и тянется к нему, а тот его постоянно отталкивает. Даже не скрывает, что ребенок для него ничего не значит. Что ему настолько плевать на него, что он отпинывает его, словно футбольный мяч.

Маленькое тельце вздрагивает на моих руках, а у меня так сильно болит сердце, что я сама шмыгаю носом и отворачиваюсь от мужа, не в силах смотреть на него. Становится неприятно, даже тошнит от него.

Я прижимаю к себе малыша крепче и уже в сотый раз жалею, что вызвала полицию. Не будь их сейчас здесь, всей этой ситуации можно было бы избежать.

Мнение коллег, в отличие от Давида, меня волнует мало, как и то, что они загребли Таню, а вот то, что ребенок останется один по моей вине, неожиданно цепляет. И довольно сильно.

– Угомоните свою жену, или мне придется применить силу, – рычит полицейский, которому так и не удалось отцепить мои руки и забрать ребенка. Смотрит на Давида и прищуривается, пытается того продавить, но еще не знает, с кем связался.

– Превышение должностных полномочий? – цедит сквозь зубы муж и резко кидается вперед, вставая между нами.

За его спиной я чувствую себя чуть легче, ведь полицейский не прожигает меня злым взглядом, так что у меня появляется небольшая передышка.

– Успокойся, мужик, хочешь за второй своей бабой загреметь в УАЗик? Так мигом организуем, – быкует офицер, но тихо, чтобы никто не услышал.

– Со словами поосторожнее, лейтенант, – опасно спокойно протягивает Давид, и я знаю этот тон. Не угрожающий, но он куда хуже. – Это мой сын, не беспризорник. Так что никуда вы его не увезете. Ты вокруг оглянись, здесь одним мамаши. Мигом шум поднимут, если вздумаешь пацана силой забрать при живых родителях.

– Так на его мать-то мы наручники надели, – хмыкает летеха, но немного спокойнее, явно опасается скандала.

– И? – ухмыляется Давид. – Мать – алкоголичка и деструктивная личность, кидалась на полицейских при исполнении. Я тут причем? Я примерный гражданин и отец. Уважаемый врач, заведующий хирургическим отделением. Публичного резонанса хочешь, лейтенант?

В голосе Давида отчетливо слышна ирония и насмешка. Он чувствует себя в более выгодном положении, и я даже знаю, почему. Он и правда врач от бога. Вытащил с того света стольких серьезных влиятельных людей, что благодарных по всей стране наберется немало. В любой сфере любого города.

Полицейский, видимо, чует, что тот бравирует не просто так, так что помалкивает и в конце концов идет на попятную.

– Вызов был. Оформляем, как ложный? – недовольно спрашивает он, но в голосе определенный намек.

– Почему же? – притворно удивляется Давид. – В рапорте напишешь, что перепутали, родители ребенка нашлись, никакой он не беспризорный. А в качестве компенсации руководству предоставишь Таню. Нападение на сотрудников полиции – это ведь статья. Административная, а при желании… уголовная.

У меня по коже бегут мурашки, и я вся дрожу.

Мне физически плохо и страшно, когда я осознаю, каким жестоким может быть мой муж. Он всегда был с характером, принципиальный и дотошный, несгибаемый, но я никогда не думала, что в чертах его характера есть мстительность и жестокость.

От этого я пугаюсь и делаю шаг назад, желая как можно скорее оказаться от него подальше.

Колени подгибаются, и я удерживаюсь на своих двоих только благодаря ребенку. Боюсь его уронить, а потому напрягаю каждую мышцу в теле, чтобы конечности мне не отказывали в самый неподходящий момент.

Дети вокруг, когда представление отменяется, галдят, играются, бегают по коридору, так что их матери пытаются их успокоить и не слышат, о чем говорят между собой Давид и летеха.

А они голоса понижают до такого шепота, что даже я, стоя близко, слышу их разговор еле-еле.

Перевожу растерянный взгляд побитой собаки на подругу Нину, которая обеспокоенно поглядывает на меня, и киваю ей на свой кабинет. В суматохе хочу унести малыша подальше от чужих глаз, но мне нужна ее помощь.

Одной рукой она хватает за руку своего сына Илюшу, а второй помогает мне удержаться на ногах. Вместе мы скоро достигаем моего кабинета и вскоре скрываемся в его недрах.

– Выпей воды, Эль, ты сама не своя, – сразу же хозяйничает Нина и набирает в пластиковый стакан воды из кулера.

Я опускаю Даву-младшего на пол, и его утягивает за собой Илюша, который тонко чувствует, что тому нужна поддержка. Сын Давида и Тани всё это время не выпускает из руки мишку, вцепляется в плюшевую игрушку с такой силой, словно боится, что ее отберут.

– Бедный ребенок, ни отцу, ни матери не нужен, – цокает тихо Нина и качает головой, пока я делаю несколько жадных глотков. – Ты прости меня, Элл, я понимаю, что это сын Давида от этой Тани, но пацана реально жаль. Никому такого не пожелаешь. Родители его – те еще уроды моральные.

– Согласна, – выдыхаю я сипло, но мы оба понимаем, что ничего поделать с этим не можем.

Это сейчас я отбила ребенка у полиции, вознамерившейся его забрать в приют, и то благодаря Давиду, а что будет дальше… Это мне неведомо. Оттого и тревожно сейчас, ведь будущее для ребенка теперь туманно.

Буквально минут через пять дверь распахивается, и на пороге появляется мрачный и решительный Давид. Оглядывает нас взглядом и приказывает Нине присмотреть за ребенком. Та сжимает зубы, явно хочет сказать Давиду что-то грубое, чтобы не смел говорить с ней в таком приказном тоне, но увидев моей умоляющий взгляд, сжимает зубы и прикусывает язык.

Глава 15

– Таня напишет отказную на ребенка. И ты его усыновишь. Станешь его матерью.

– Ты шутишь? – выдыхаю я, испытывая неподдельный шок.

Одно дело – пожалеть брошенного малыша. И совсем другое – услышать от мужа-предателя, что сын любовницы будет жить с нами.

– Развода я тебе всё равно никогда не дам, Элла, – холодно выплевывает Давид и прищуривается. – Ты ведь не думала, что какая-то интрижка на стороне – весомый повод для развода?

Я неверяще смотрю на мужа, не до конца осознавая, что он не шутит. Что и правда не собирается отпускать меня, а хочет, чтобы я закрыла глаза на его измену и приняла ребенка от любовницы. Моей собственной племянницы.

Воспитывала его, как своего. Не видела в нем плод предательства мужа.

Я оглядываюсь назад, гипнотизируя дверь своего кабинета, и с горечью усмехаюсь. Брошенного всеми малыша жаль, но я ведь не зверь, не могла оставить его в беде. А вот Давид, судя по всему, решил, что это будет отличная идея, которая решит все наши проблемы.

– Интрижка на стороне? – выплевываю я и вздергиваю подбородок, бросаю вызов мужу, чтобы не смел давить на меня. – Интрижка – это когда муж загулял с левой девчонкой, которая больше никогда не появится в его жизни. О которой жена не узнает. А то, что сделал ты, Давид, называется по-другому. Это просто-напросто свинство.

Последнее я произношу с таким удовольствием, что даже облегчение чувствую.

– Я уже тебе всё объяснил, Элл, – цедит сквозь зубы муж и бычится, бесится, что я никак не хочу войти в его положение.

Неужели настолько считает меня дурочкой, которая проглотит любое унижение? Аж противно и мерзко становится. Не только от него, но и от себя самой. Ведь и я виновата в том, что он считает меня бесхарактерной клушей, которой можно приказать на задних лапах, и она с удовольствием это сделает.

– Что ты объяснил? Что я тебя не удовлетворяю, поэтому ты на Таню полез? Это ты считаешь достойным оправданием измены? – фыркаю я, не веря, что приходится объяснять ему такие прописные истины.

– У меня к ней никогда не было и нет чувств, Элл, – качает он головой. – Все мужчины изменяют, просто не все попадаются. Думаешь, остальные другие, более благородные? Я мужик, мне регулярно нужно пар спускать, но для меня это совершенно ничего не значит. Я всегда возвращаюсь к тебе.

Отшатываюсь, когда до меня доходит смысл его слов. Щеки буквально горят, и я похлопываю по ним ладонями, глядя на мужа с недоверием.

– Всегда возвращаешься ко мне? – выдыхаю я, потирая рукой грудную клетку, которую опоясывает болезненный обруч. – Выходит, Таня была не единственной? Ты… Никогда не был мне верен?

Мне казалось, он уже не может сделать мне больнее, но ему каждый раз удается окунуть меня в дерьмо.

– Я не это хотел сказать, Элл, – чертыхается и морщится Давид. Вжимает один кулак в подоконник и шумно выдыхает, словно ему надоел этот разговор.

– Но сказал это, – произношу я уверенно и поднимаю голову, изучая выражение его лица.

Черты лица мне знакомы, ведь я каждый день ими любовалась, а сейчас… Меня даже прикоснуться к нему не тянет. Я вдруг замечаю, что в молодости он был другим даже внешне.

За годы нашего брака погрузнел, потяжелел, стал более матерым и не таким легким и улыбчивым, как в молодости. Надбровные дуги утяжеляют его и без того мрачный взгляд, губы постоянно сжаты, словно он чем-то обеспокоен и недоволен, и я уже не помню, когда мы с ним говорили о чем-то, кроме работы.

Криво усмехаюсь, осознавая, что мы с ним давно чужие друг другу люди. И его измены здесь уже ни при чем.

– Хватит, Элл. Ты моя жена, я тебя выбрал когда-то и ни разу об этом не пожалел, – добавляет Давид спустя минуту молчания. – Давай не будет разрушать сложившийся уклад нашей жизни? Измена – это ведь не трагедия, особенно если для меня она ничего не значила.

Он умело обходит мой вопрос про других любовниц, не хочется касаться этой темы, а вот я бездумным взглядом скольжу по коридору. Замечаю, что несколько врачей и медсестер неподалеку делают вид, что изучают совместно чью-то историю болезни, а по факту, я уверена, прислушиваются к нашему разговору.

– Ты спал с кем-то из них? – киваю я в их сторону, ведь там одни женщины. Мужчины сразу же разошлись, как уехала полиция.

Давид оборачивается и хмурится, а вот я едва не смеюсь, заметив то, что он хотел от меня скрыть. Как бы на меня не накатила истерика. Прижимаю кулак к груди стараюсь размеренно дышать, но чувствую, что воздуха хватает всё меньше и меньше.

– Продолжим разговор дома, Элл. Ты сейчас взвинчена, на эмоциях, да и я слишком зол, чтобы правильно тебе всё объяснить, – говорит вдруг спокойно Давид и трет пальцами переносицу. – Подумай насчет моих слов насчет усыновления. Так правда будет лучше для всех. Пацан нам обоим родственник по крови, чем не идеальный ребенок?

– Нет, – твердо отвечаю я, не собираясь ни о чем таком думать. – Ребенка жаль. И я помогу ему. Но матерью ему не буду. Никогда.

– Ты тетя, черт возьми, – злится он, снова выходит из себя, а в голосе проступает сталь. – Это твоя кровь.

– Тетя – не мать, – отрезаю я и сжимаю челюсти. Не собираюсь позволять ему себя угнетать и продавливать.

На коллег, которые всё не уходят, а уже нагло подбираются ближе, стараюсь не смотреть. Противно от того, что мой воспаленный мозг лихорадочно пытается понять, кто из этих женщин, с которыми я работаю бок о бок много лет, все эти годы спит с моим мужем.

Давид в это время прищуривается и подходит ближе, нависая надо мной угрожающей скалой.

– Развода я не дам. Запомни, Элл. Можешь орать, плакать, истерить, но ты моя жена. И точка, – припечатывает он зло, разворачивается и уходит, давая понять, что на этом разговор окончен, что продолжать он не намерен и мне ни слова больше вставить не даст.

Я замечаю, что стервы-докторши, заметив его уход, нацелены на меня, и быстро проскальзываю в кабинет, закрывая его изнутри. Слышу, что подруга что-то объясняет своему сыну, а сама прислоняюсь лбом к двери. Мне нужна передышка.

15.1

Я цепенею, глядя на ребенка, который смотрит на меня снизу вверх глазами, полными надежды. Его жалобный и детский взгляд цепляет, и мое сердце болезненно стучит о ребра. Оно не понимает, что передо мной стоит не обычный ребенок, а сын моего мужа и племянницы. Плод измены, глядя на который я вижу своего мужа Давида.

– Эля? – осторожно зовет меня подруга, заметив, что я замешкалась.

В ее голосе и печаль, и предостережение.

Она понимает, какие я испытываю чувства, но при этом дает понять, что мне сейчас нужно себя контролировать. Не показывать ребенку, как одно его присутствие меня деморализует, причиняет лютую боль.

Не стоит обижать малыша, который совершенно не виноват в том, что родился не у тех родителей.

В груди что-то неприятно сжимается, и я сглатываю, едва не зажмуриваюсь от того, что в параллельной реальности всё могло бы сложиться по-другому, и это мог быть мой ребенок.

Будь он моим, он бы никогда не выглядел, как беспризорник. Как сирота при живой матери.

– Иди ко мне, мой хороший, – шепчу я, когда вижу, что надежда в глазах ребенка постепенно затухает, нижняя губа дрожит, а ручки опускаются вниз.

Жалость во мне побеждает, и я подхватываю его на руки, перехватывая поудобнее, и прижимаю к себе.

Прикрываю ненадолго глаза, ладонью касаясь затылка ребенка. Прижимаю его голову к своему плечу, чтобы он не увидел, каким напряжением искажено мое собственное лицо.

Я вся дрожу, словно от холода, хотя все окна закрыты и сквозняка нет. Болезненным взглядом смотрю на подругу, и она понимающе мотает головой, намекая, что я всё делаю правильно.

В такие моменты, когда дело касается ни в чем не повинных детей, стоит засунуть чувство обиды и боли поглубже, чтобы не убить в таком маленьком ребенке последнюю надежду.

Чувствую, как его пальчики крепко цепляются за мою шею, и нервно прикусываю губу, не понимая, как всё так нелепо обернулось.

– Ты хочешь кушать? – спрашиваю я его, наверное, спустя минуты две.

Он всё это время от меня не отлипает, словно подспудно чувствует, что я готова в любой момент опустить его на пол.

Я же ощущаю, что ему явно не хватает человеческого тепла. Он как будто согревается от меня. Не только телесно, но и душевно.

Что может быть более скверным, чем вид ребенка, которого шпыняют собственные родители, и он это уже прекрасно понимает?

Что он не любим самыми родными людьми.

Что не нужен им.

Что он не должен был рождаться.

– Нет, – неожиданно выдавливает из себя Дава-младший и яростно мотает головой, еще сильнее вжимаясь в меня.

Я же беспомощно смотрю на Нину, не понимая, как себя вести. Одно дело – лечить детей, и совсем другое, когда они видят в тебе взрослого, который может закрыть их базовые потребности.

– Илюша, а ты не хочешь покататься на тракторе, вроде я видела в коридоре, что дядя доктор оставил там машинки, – протягивает заговорщически Нина, подталкивая сына к выходу.

У него загораются глаза, так как мама разрешает поиграть в детской зоне, а Илюше только дай повод отклеиться от юбки матери. Она его хоть и воспитывает одна, но маменьким сынком он не растет, уже вовсю проявляет признаки самостоятельности.

– Дава, айда быстрей занимать лучшие игрушки, пока другим детям укол делают, – зовет Илюша Давида и ловит на себе одобрительный взгляд матери.

Он хоть и маленький, но понимает, что от него требуется. Видит, что мы с его матерью хотим остаться наедине.

– Хочешь поиграться? Тракторы? Брум-брум, вжжж, – спрашиваю я Давида, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть ему в лицо.

А в ответ ловлю лишь недоверчивый взгляд и упрямо поджатые губы. И это выражение лица так сильно напоминает мне мимику мужа, что у меня перехватывает дыхание.

– Только с тобой, – упрямится ребкнок, доказывая, что умеет говорить, а вот я чертыхаюсь, не понимая, что делать.

Я не хотела, чтобы его забрала опека, а теперь, когда сталкиваюсь с тем, что остаюсь с ним один на один, остро осознаю, что взвалила на себя ответственность, которую, кажется, не потяну.

Мы с Ниной в итоге обе покидаем кабинет, идем в конец коридора, где расположена детская игровая. Детей там сейчас мало, так как мамочки уже разошлись, а Давид, к счастью, удостоверившись, что я никуда не собираюсь уходить, спускается с моих рук и бежит за Ильей к игрушкам. Первым хватает заветный трактор и прижимает его к себе, глядя на Илюшу недобрым и ревностным взглядом из-под хмурых бровей. Боится, что тот отберет у него насильно игрушку.

Я прищуриваюсь, начиная догадываться, в чем его проблема.

– Тебе не показалось странным, что он так быстро ко мне привязался? – спрашиваю я Нину, чтобы она подтвердила или опровергла мои догадки.

– Я не психолог, Эль, но предполагаю, что у него расстройство привязанности.

Мотаю головой и еле-еле давлю в себе усмешку, предположив, в каком восторге был бы Давид, узнай он об этом. Он ведь только и видит, как сделать меня мачехой для своего ребенка. Я рассказываю Нине о нашем с ним разговоре, и она сурово поджимает губы, ей тоже не нравится его прыть.

– Он там совсем оборзел? Может, наделает на стороне целую футбольную команду и всех детей в семью потащит? А тебя дома посадит, чтобы ты была домохозяйкой да кормила и обстирывала всех его ублюдков, – шипит Нина, и я шикаю на нее, с опаской глядя на детей.

Надеюсь, что они не услышали ее грубых слов, особенно Давид, который часто молчит, но я уверена, что всё прекрасно понимает и мотает на ус.

– Что-то я раздухарились, просто и правда в шоке что от него, что от этой наглой Тани. И что ты будешь делать, Эль? Ты уже подумала, куда пристроить ребенка?

Нина быстро меняет тему, сразу зрит в корень проблемы, а вот я качаю головой.

– Думаю, может, брату обо всем самой сообщить и отвезти ребенка к ним? – неуверенно говорю я вслух, представляя, какой сложный мне предстоит с ним и его женой разговор.

Глава 16

Я сошла с ума. Определенно сошла с ума.

Такой диагноз я себе ставлю, пока лифт везет нас с Давидом-младшим на наш этаж.

Только полная дура приведет внебрачного сына своего мужа к себе домой. Только потому, что его некуда деть и не с кем оставить. А всё мое чертово сердобольное сердце, которое не позволяет оставить ребенка на произвол судьбы и вот так бросить не пойми где и с кем.

У меня своих детей нет и, возможно, во мне взыграл нерастраченный материнский инстинкт, как и тот факт, что этот неухоженный малыш никому не нужен. Ни отцу, ни матери.

– Заходи, малыш, разувайся. Умывай лицо, а я пока быстро что-нибудь приготовлю нам на ужин, – ласково говорю я ребенку и подталкиваю его внутрь квартиры.

Когда за нами с щелчком захлопывается входная дверь, я вздрагиваю, и меня накрывает ощущением, словно это какая-то точка невозврата.

Пока мальчишка неуверенно топчется в коридоре, рассматривая что-то на стыках ламината, я растерянно оглядываюсь по сторонам. Непривычно видеть в собственной квартире малыша. Особенно когда я знаю, чей он сын.

Сердце колет, ведь чем больше я приглядываюсь, тем сильнее вижу в Давиде-младше не только черты лица мужа, но и свои – фамильные.

Он, конечно, копия Давида, но чем-то похож и на моего брата, своего деда, и на меня.

Таня же является копией своей матери, так что мальчик совершенно ничего не взял от ее внешности. И, возможно, именно поэтому мне чуть легче воспринимать его присутствие в зоне своего комфорта. Он мне ее совершенно не напоминает.

Я не сразу замечаю, что мальчишка не снял свои рваные кроссовочки, и у меня сердце кровью обливается, когда я рассматриваю его с ног до головы.

Тряпье, в которое он одет, на фоне красивой и богато обставленной квартиры выглядит рваньем, в котором стыдно даже мусор выбрасывать. Тем сильнее контраст между его внешним видом и тем, что Давид прекрасно зарабатывает, в то время как его ребенок одет хуже, чем беспризорник, живущий на улице.

По дороге из больницы домой в супермаркете неподалеку я купила максимально подходящую для него одежду, но сделала себе зарубку, что завтра нам нужно будет пройтись по магазинам, чтобы купить ему одежду по погоде.

Больно и тяжко смотреть на то, как он плохо одет. Благо, мы приехали на моей машине, но я заметила, как он дрожал, пока мы шли от супермаркета до дома пешком. И что совершенно разбило мне сердце, не издал ни звука.

Не пожаловался, не сказал, что ему холодно.

Нет.

Он просто терпел, словно в его маленькой головушке нет осознания, что о своих потребностях обязательно нужно говорить взрослым. Мне даже кажется, что если он сломает себе что-то, будет также молча ходить, пока кость не срастется неправильно.

– Давай я тебе помогу, солнышко, – бормочу я, стараясь не показывать ему, какая ядреная смесь гнева, презрения и раздражения копится внутри на Давида-старшего и свою непутевую племянницу.

Ребенок не раздевается и не разувается, пока я ему не помогаю. А когда мы оказываемся в ванной, и я приподнимаю его, ставя внутрь ванной, рассматриваю его с жалостью.

Без одежды он выглядит еще более худым, чем в своих куцых вещичках, ребра торчат, но я стараюсь лишний раз не обращать на это внимания.

Я слишком чувствительна, а за последние дни у меня было слишком много потрясений, так что я боюсь при нем не сдержаться и просто-напросто расплакаться.

– Что случилось,? Ты чего-то испугался? – спрашиваю я ласково и поглаживаю по худой спинке с выпирающими позвонками, когда он вдруг вздрагивает и резко цепляется за меня, словно кот, который на дух не переносит воду.

Давид-младший ничего мне не отвечает, начинает трястись и плачет, всеми силами держится за меня, словно боится, что я оставлю его одного. Он явно боится воды, и у меня возникает нехорошее предположение, что Таня оставляла его вот так одного, и, возможно, однажды что-то произошло.

Конечно, ребенок не может ответить на мои вопросы, но я, как могу, показываю и говорю ему, что я никуда не уйду, что помогу ему искупаться, а затем мы вместе пойдем кушать.

– И эту ножку давай помоем, и спинку тебе потрем. И мишку твоего искупаем, а то смотри, какой он чумазый, – говорю я на ходу, отвлекая его, и постепенно он расслабляется, но продолжает при этом цепко и настороженно отслеживать каждое мое движение.

После купания его кожа блестит и буквально похрустывает от чистоты, а волосы оказываются гораздо светлее, чем я предполагала до этого. Видимо, его давно не мыли, и внутри меня разгорается гнев на племянницу, которая плохо исполняет свои материнские обязанности.

Укутываю ребенка в полотенце и с щемящим сердцем выношу его из ванны и несу в спальню. Возникает вдруг мысль, что это именно то, чего мне не хватало все эти годы.

Сердце рвано и болезненно стучит, а я гоню от себя тягостные мысли куда подальше. Если я привяжусь к этому ребенку, то расстаться после будет сложно. Так что я абстрагируюсь и стараюсь не эмоционировать, чтобы не представлять даже в самых скудных фантазиях, что это не Танин ребенок, а мой собственный.

Переодеваю его в чистенькую одежду, которая оказывается ему великовата, что только доказывает, что для своего возраста он маловат. И это явно следствие плохого питания, так как Давид весьма крупный, как и отец Тани. Даже сама Таня куда крупнее, чем я.

Причесываю его отросшие волосы и сушу их феном, чтобы он не простудился. Ребенок шмыгает носом, и я тревожно прищуриваюсь, опасаясь, что он мог заболеть.

Впервые оказываюсь по другую сторону баррикад и, наконец, понимаю тех мамочек, которые сильно беспокоятся, когда их дети начинают болеть.

Пусть я и врач, знаю, как лечить ребенка, но это оказывается довольно непривычно, когда ты та самая “мамочка”, которая переживает, как бы сыночек не засопливил.

Давид-младший всё это время молчит, неотрывно наблюдает за мной, явно боится, что я в любой момент исчезну.

А вот я беспокоюсь, что Нина может оказаться права, и у него расстройство привязанности. Ведь если это так, то он будет доверять любому, кто проявит к нему мало-мальскую заботу. А это чревато в будущем проблемами.

Глава 17

– Умница, Эля. Ты приняла верное решение. Накрой и на меня, не хочу пропустить наш первый семейный ужин.

Я молчу. Таращусь на мужа и не могу выдавить из себя ни слова.

Если бы не держалась крепко за спинку стула, точно упала бы на пол.

Что-что, а его появление совершенно не входило в мои планы, так что я сглатываю плотный режущий ком и пытаюсь подобрать слова так, чтобы донести до него мысль, куда ему следует идти с такими запросами, и одновременно не испугать ребенка, который замер за моей спиной.

Я оборачиваюсь, глядя на Давида-младшего, и замечаю, как он весь скукожился и старается казаться незаметным. И это создает такой контраст на фоне мужа, который своей крупной фигурой заполонил почти всё пространство кухни. Плечи развернуты, взгляд уверенный, поза доминантная.

Если бы не внешнее сходство, я бы ни за что не поверила, что этот ребенок – биологический сын Давида. Слишком разные характеры.

– Тебя ждут в гостинице, – говорю я мужу, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Не хочу пугать малыша, он и без того забит своими родителями, боится быть заметным, ведь его считают пустым местом. Ошибкой, которой не следовало появляться на свет.

– Не понял, – протягивает муж, прищуриваясь. Благостное выражение лица моментально исчезает, уступая место настороженности и раздражению.

– Всё ты понял, Давид. Не вынуждай меня устраивать скандал при ребенке. Мы тебя не ждали и хотим поужинать вдвоем.

Мой голос звенит от напряжения, я сжимаю ладони в кулаки и едва сдерживаю себя, чтобы не перейти на крик. Изнутри так и рвется подавленная агрессия, которая не нашла себе место еще в больнице.

Он всю жизнь затыкал мне рот, считая свое мнение единственно верным, а теперь у него даже сомнений не вызывает, что я соглашусь пойти на его условия.

– Всё еще злишься? – неожиданно спокойно спрашивает он и наклоняет голову набок. Рассматривает с такой ухмылкой, что мне хочется залепить ему пощечину.

Он так сильно зациклен на себе, считает, что все должны ему подчиняться, что и мысли не допускает, что всё пойдет не так, как ему надо.

И я вдруг с горечью и неприятной досадой осознаю, что изменил он именно потому, что для него вошло в привычку – вот так топтать людей и переступать через их жизни. Так и мою он разрушил погодя. Сломал мой хребет надвое об колено, растоптал мою веру в верность и любовь, оставив после себя лишь выжженную пустыню.

У меня даже слезы иссохли, и я плачу без слез. Слышу, как что-то ломается внутри от его насмешливого взгляда, в котором так и не появилось ни капли раскаяния. Наверное, остатки гордости и выдержки, которые были моей опорой все эти дни.

Сейчас же я вся дрожу и чувствую, как меня буквально потряхивает. Всхлипываю и хватаю ртом воздух, пытаясь наполнить легкие кислородом. Вот только диафрагма неожиданно зажимается, и я хриплю, хватаясь обеими ладонями за горло.

– Эль? – хмурится муж, и перед тем, как потерять сознание, я вижу, как выражение его лица меняется. Становится неожиданно испуганным, в глазах появляется отчаяние и страх, которые обычно ему не свойственны.

Перед тем, как потерять сознание, мелькает мысль, как бы Давид не выгнал ребенка, вызвав органы опеки. Я ведь ясно дала ему понять, что его предложение отвергаю, а малыша он явно недолюбливает.

Не знаю, как долго нахожусь без сознания, но прихожу в себя от мерзкого запаха, который пробивает ноздри и доходит явно до мозга.

– Фу, – качаю я головой, чтобы избавиться от этого “аромата”, и он наконец пропадает.

Приоткрываю глаза, медленно моргаю, пытаясь выплыть из забытья, и чувствую, как слегка покалывает виски.

– Слава богу, ты пришла в себя, Эль, – слышу я вдруг обеспокоенный голос мужа.

Он наклоняется, нависая надо мной и загораживая яркую лампу, и только поэтому я не отталкиваю его первое время. Глазам тяжело приспособиться к такому яркому свету, но я ничего не отвечаю ему.

Анализирую свое состояние, пытаясь понять, что произошло. Тело ватное, как после сна, пальцы вялые, едва слушаются, но вскоре организм просыпается, и я рассматриваю пространство вокруг.

Мы всё еще в квартире.

Я подскакиваю, едва не ударившись лбом о твердый чугунный лоб Давида, и тревожно смотрю по сторонам.

– Где ребенок? Что ты с ним сделал? – выплевываю я, а у самой к горлу подкатывает ком от усиливающегося страха.

– Он на кухне, – с раздражением отвечает муж и насильно надавливает мне на плечо, возвращая в горизонтальное положение. – Неужели я в твоих глазах такой монстр, что сразу должен был побежать и пнуть пацана на выход? Так, что ли?

– С каких это пор тебе важно, как ты выглядишь в чужих глазах? – язвительно отвечаю я вопросом на вопрос.

Ко мне возвращается голос и смелость, и я чувствую небывалое облегчение. Даже дышится полной грудью, от былой зажатости ни следа.

Я предполагаю, что из-за истерики, которую я пережила внутри себя, у меня случилась нехватка воздуха, из-за чего я потеряла сознание.

– В чужих – неважно, – пожимает плечами Давид, а сам наблюдает за мной, словно пытается понять, что со мной. – В твоих – с первого дня.

– Лаконичный ответ, – усмехаюсь я и смотрю на него снизу вверх, не скрывая усталости и раздражения от его присутствия. – Я надеюсь, ты не вызвал скорую?

Судя по взгляду, вызвал. А они, как обычно, едут долго.

Я знаю, какая у них загруженность и в целом тяжелая работа, так что не сетую на то, что они не приезжают сию минуту. Да и мне становится лучше, а в больнице я могу и завтра провериться.

– Тебе надо поспать, Эль. На лицо переутомление, – кивает Давид, а я сжимаю челюсти. Возникает глупое желание к противоречию, но я сдерживаюсь.

– Переутомление у меня от тебя, Давид, – цежу я. – Так что будь добр, исчезни.

Я не нервничаю, говорю спокойно, так как вся эта ситуация меня изрядно вымотала, и я уже просто хочу, чтобы всё это наконец закончилось.

– Эль, – вдруг мягко и каким-то странным голосом произносит Давид и резко замолкает, прикусив внутреннюю часть щеки. – Я не знаю, что ты так близко к сердцу воспримешь… всё это…

Глава 18

– Я заварил тебе ромашковый чай, Эль, – говорит муж за дверью уборной, пока я продолжаю нависать над унитазом.

Голова кружится, рвотные позывы прекращаются не сразу, а когда мне становится лучше, я всё также продолжаю стоять спиной к двери. Благо, успела в перерывах между тошнотой выгнать мужа и закрыть дверь на щеколду.

Неприятно, что он стоял прямо за моей спиной и всё слышал. От него исходило ощутимое напряжение, а я хоть и приняла решение расстаться, не горю желанием представать перед ним в таком отвратительном свете.

Грязная. В частицах собственной блевоты.

Едва не смеюсь, внутри ощущая себя не лучше.

Я как будто отравлена тем воздухом, который витает вокруг мужа. И он своим непрошенным появлением послужил тем катализатором, который загнал меня на унитаз.

Я бы и вовсе не выходила из уборной, надеясь, что Давид сам догадается пойти прочь из квартиры, но судя по тому, какую бурную деятельность он развил, надежды мои тщетны. Да и откровенно говорят, мне немного легчает, и я на первое место выходит беспокойство о ребенке, который вынужденно остался со своим отцом наедине.

Давид вообще с детьми контактировать и управляться не умеет. Он из тех мужчин, при виде которых подростки шугаются, пытаясь забиться в дальний угол, а дети плачут и писаются. Рожа у него протокольная и пугающая. Так сказал мне кто-то однажды, когда я удивлялась, почему дети к нему так настороженно относятся.

Сейчас же я убеждаюсь в том, что вся эта детская реакция неспроста.

Дело не в том, что он выглядит хмурым и недовольным. Нет.

Просто Давид, как я вижу, детей не любит. Даже собственных.

Сколько угодно люди вокруг могут говорить, что мужчины любят только тех детей, которых родила любимая женщина, но я точно знаю, что это не так. Мужчина либо изначально хорошо к детям относится, либо их недолюбливает. Ну или просто никогда не сталкивался и сам не знает, каким был бы отцом.

Мой отец, например, мать мою никогда не любил. Женился на ней только потому, что возраст поджимал. Да и мама к отцу чувств не питала. Просто ей было за тридцать, а в те годы она не просто считалась старой девой, а едва ли не пенсионеркой. Особенно для деторождения.

Оба родителя от меня своего равнодушного отношения друг к другу не скрывали. К чести обоих, уважали свой осознанный выбор и не гуляли на стороне. По крайней мере, я такого не припомню.

Так что когда я влюбилась в Давида, а он ответил мне взаимностью, я витала в облаках. Ведь всю жизнь хотела, чтобы у меня брак был не как у родителей. А как в сказке. Чтобы меня холили и лелеяли, на руках носили.

– Ха, – усмехаюсь я на выдохе чересчур громко. Пока что меня носят на руках, только если я сознание теряю. Вот тебе и любовь сказочная.

Только я не принцесса, а Давид не принц. Мы, скорее, дракониха и осел, только без счастливого конца. Да и осел здесь не муж, а я. Точно я.

– Эль? – снова звучит уже настороженный голос Давида. – Если ты сейчас не подашь голос, я выбью эту дверь к чертовой матери!
Вздрагиваю, услышав в его голосе рассерженные нотки.

– Что тебе еще надо?! – кричу я вспыльчиво, не понимая, почему он меня так терроризирует. – Хватит меня мучать, Давид. Я так устала а тут ты еще…

Последнее едва ли не шепчу, но почему-то уверена, что он услышал каждое мое слово.

– Я не хочу терять тебя, Эль, – слышу я следом его такой же тихий шепот.

Едва различимый, но в моей голове пустота, я сижу в тишине и оттого его слова звучат для меня так отчетливо, будто говорит он мне это прямо в ухо.

– Давид, – выдыхаю я и опираюсь спиной о стиралку.

Подтягиваю колени к груди и утыкаюсь в них лицом. Чувствую, как беззвучно реву, не в силах сдержаться. Сжимаю зубы так сильно, чтобы ни звука не издать, и это мне на удивление удается.

Кто-то трезвонит в домофон, Давид отвлекается, а я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь выровнять дыхание. Кажется, это скорая. Судя по голосам, на вызов приехала бригада из нашей больницы, но он ее отправляет восвояси. Знает, что я всё равно к ним не выйду. Не захочу, чтобы коллеги видели меня в таком состоянии.

Не знаю, как много проходит времени, но когда ручка двери опускается вниз, а затем сама дверь немного приоткрывается, сантиметров на пять, я замираю, но взгляда не поднимаю. Не хочу сейчас видеть лицо мужа, но он, как я того опасалась, не врывается резко внутрь, а продолжает стоять в коридоре.

– Эль. Чай на столе. Я пойду. Закрой за мной дверь, – шепчет он отрывисто, даже голос звучит рвано, словно ему самому плохо. Будто его вот-вот хватит удар.
Я же цепенею, впервые слышу, чтобы муж говорил таким ослабевшим тоном. Обычно он кремень и довольно холоден. Я привыкла только к его жестким высказываниям и приказам. Нежным он был со мной только в постели, и меня вдруг осеняет.

А каким он был, когда спал с моей племянницей? Неужели именно этого и у меня не хватало во мне? Что он не мог позволить себе быть зверем, каким и являлся по жизни?

– Эль? – вдруг снова слышу я свое имя.

Вскидываю резко голову, вздрогнув от неожиданности. Выходит, всё это время он смотрел на меня. Видел весь спектр эмоций на моем лице. Боль. Отчаяние. Ревность.

– Что? – рычу я, а затем едва не отшатываюсь, когда вижу выражение на его собственном лице. И эти эмоции вторят моим, словно являются отражением. Полной копией, которая отзывается во мне невыносимой болью.

– Ребенок заперся в спальне, в шкафу.

Глаза его темнеют, и я вдруг впервые вижу, что там творится на глубине. У него есть чувство привязанности к этому малышу. Есть. Просто он тщательно давит в себе любые проявления эмоций, которые считает, что не может себе позволить.