Ветер и пламя

Пролог

Снежный ветер свистел в узких бойницах Хогвартса, будто старый скрипач терзал струны, пытаясь вырвать из них мелодию, которую никто не хотел слышать. Замок дышал зимой: вычищенные до зеркального блеска коридоры отдавали стуком шагов, и тусклое свечение факелов в их нишах казалось теплее, чем было на самом деле. Все, кроме одного, спешили в свои гостиные — к жару каминов, к шороху страниц и тихим разговорам друзей.

Камесина Селвин не спешила.

Сумрак коридоров обнимал её, как старый знакомый. Она держалась прямо, почти величественно, хотя плечи её дрожали не от холода — от усталости. Задержание у профессора Флитвика, пусть и справедливое, оставило послевкусие — не стыда, нет, но раздражения, горького, как глентвейн с полынью. Она провела в библиотеке дольше положенного: изучала старые сводки судебных процессов по применению запрещённой магии — совсем не по заданию. Профессора это насторожило, и теперь, с краткой, но ясной нотацией, Камесина шла обратно в гостиную Слизерина.

Плащ шуршал, пятки ботинок отдавались в стенах замка — она была одна. Или думала, что одна.

— Заблудилась, Селвин? Или твой змеиный инстинкт ведёт тебя обратно в логово? — голос, как пощёчина, разрезал тишину.

Она остановилась, выдохнула медленно, беззвучно, и обернулась. На ступенях, освещённых сверху факелом, стоял Сириус Блэк — растрёпанный, в тёплой мантии Гриффиндора, с ухмылкой, что не знала границ между бравадой и вызовом. Его волосы, длинные и чуть влажные, спадали на лоб, глаза блестели — будто он только что вышел из драки или, хуже, собирался в неё вступить.

— Блэк, — произнесла она, как произносят фамилию человека, чья тень давно должна бы исчезнуть. — Не думала, что ты ещё не под своим одеялом.

— Не всем нужно десять часов сна, чтобы остаться красивыми, — ответил он мгновенно. — Хотя, глядя на тебя, можно и усомниться.

Она не ответила. Только подошла ближе, на шаг, достаточно, чтобы свет от факела лег на её лицо. Камесина Селвин была из тех, кого даже враги признавали безупречно воспитанными. Четкая речь, без единого дрожания в голосе, осанка, которую не сломаешь. Снежная принцесса — так её называли за глаза. Но только Сириус называл её иначе. Он знал: за её ледяной маской не только равнодушие, но и жгучая неприязнь — особенно к нему.

— Ты всё ещё не оставил эту манеру судить по фамилии? Или просто не можешь удержаться от привычных трюков для зрителей?

— А ты всё ещё держишься, будто весь замок — твой двор, а мы — просто грязные следы на мраморе, — он сделал шаг вниз, теперь их глаза были почти на одном уровне.

— Я не держусь, Блэк, — с едва заметной усмешкой ответила она. — Я просто знаю себе цену. А ты... ты всю жизнь тратишь на то, чтобы доказать, что не принадлежишь своей семье. Удивительно, сколько сил ты тратишь на бегство от собственной крови, и как часто возвращаешься к нашим с тобой разговорам. Почему бы тебе просто не уйти?

Её голос был как лёд на озере: ровный, прозрачный, но под ним — тьма. Сириус молчал. На мгновение — слишком долгое, чтобы не заметить. Он смотрел на неё, будто искал, во что вцепиться, за что уколоть, но все слова казались слишком лёгкими.

— Неужели ты думаешь, что всё это — делает тебя сильной? — произнёс он тихо, почти по-другому, и она замерла. — Ты только и делаешь, что прячешься за родом, за манерами. Как будто это спасёт тебя, когда всё начнётся по-настоящему.

— А ты думаешь, что громкий голос и дерзость заменят честь? — её глаза были неподвижны, как гладь воды. — Мы с тобой оба носим свои фамилии, как броню. Только я не притворяюсь, что она не моя.

Снова тишина. В этом заколдованном коридоре, где стены слышали всё, но никогда не повторяли, двое стояли, словно перед дуэлью. Их слова были клинками, и каждый выпад делался со знанием: они знают, куда бить.

— Ты меня не знаешь, Селвин. — Его голос снова стал язвительным, но в нём слышалась усталость. — И не пытайся.

— Я тебя вижу, Блэк, — произнесла она. — И это хуже.

Он хотел что-то сказать, но промолчал. Повернулся, будто собирался уйти, но задержался на полшага. Она стояла всё так же, будто скала, не способная пошатнуться от ветра.

— И всё-таки, — сказал он напоследок, — среди всех в твоей змеиной норе, ты — единственная, с кем хоть интересно спорить.

Он ушёл. Камесина смотрела ему вслед, пока шаги не растворились в каменной тишине. Она не дрожала. Только один мускул на щеке дёрнулся — почти незаметно.

Словно бы издалека, снова послышался ветер, завывающий в бойницах. Замок дышал. А она стояла посреди этого дыхания — как часть его, не подвластная ни времени, ни случайной встрече с мальчиком, который слишком часто смотрит ей в глаза.

Но она знала — это было не в первый раз. И, что хуже всего, не в последний.

1 глава.

Селвины никогда не были людьми, про которых говорили «добрые». Их не любили — их уважали. Иногда — боялись. Но чаще просто склоняли головы и уступали дорогу.

Дом Селвинов в графстве Нортумберленд стоял на склоне среди каменных пустошей, где даже деревья казались не деревьями, а застывшими в вечном поклоне фигурами, выточенными из мрака. В этих краях ветер звучал, как проклятие, а снег шёл с таким остервенением, будто род пыталась укрыть от чужих глаз сама природа. Здесь, среди старинных портретов с тусклыми глазами и неприветливых гобеленов с гербами и чёрными змеями, росла Камесина.

Росла — слишком громкое слово.

Скорее, её формировали. Как оружие. Как орудие.

Мать, Синевра Селвин, была женщиной хрупкой внешности, но с голосом, способным пронзить сердце одним тоном. Она говорила редко и точно, как будто каждое слово стоило галлеон. Её взгляд — холодный, как утренний иней на подоконнике, — не знал ни жалости, ни поощрения. Камесина с детства привыкла, что мать видит только то, что недоделано, не доведено до совершенства.

Отец, Атрей Селвин, был будто высечен из гранита: суров, молчалив, с руками, всегда пахнущими пергаментом и старой магией. Его любовь к роду выражалась в безжалостной дисциплине, а к детям — в равнодушной требовательности.

Старший брат, Алдерик, был для Камесины и примером, и напоминанием: ты — младшая, ты — в тени. Он никогда не бил её — в этом не было нужды. Он бил тишиной, презрительными взглядами, идеальностью своей учёбы и поведения. А ещё — тем, как легко его любили родители. Как будто он оправдывал своё имя, а она — всего лишь обуза, дочь, которая должна была быть сыном.

У Камесины не было друзей. В огромных, выхоленных залах дома, где всё дышало родовой гордостью, для детства не оставалось места. Игрушки были антикварными, а книги — о войнах, крови и славе предков. Даже сказки, которые ей позволялось читать, были переписаны под надобности семейной идеологии: добро — это долг, зло — слабость, эмоции — предательство. Она рано научилась молчать, слушать, подчиняться. Но внутри — никогда не забыла, как хочется смеяться. Просто смеялись в доме Селвинов редко.

В Хогвартсе она держалась сдержанно, аккуратно, точно выверенно. Как будто каждое движение — это продолжение древней фамильной линии, и не должно быть в нём ошибки. Даже мантия на ней сидела идеально, складки — будто под линейку. Волосы — всегда уложены. Манеры — безупречны. Камесина не позволяла слабостей. Никому. Даже себе.

Даже среди слизеринцев она казалась чужой. Мрачная, строгая, холодная. Держалась особняком.

— Она как статуя, — сказала однажды Мелисса Гринграсс, с которой Камесина делила парту по зельеварению. — Прекрасная, но мёртвая.

Камесина не ответила. Лишь мельком посмотрела на Мелиссу — та сразу притихла. Мелисса была шумной, яркой, с лёгкими глазами, как у девочки с картин. Глупа? Нет. Скорее, лёгкомысленна. Поверхностна. Она смеялась над шутками Эйвери, влюблялась каждые две недели и боялась профессора Макгонаглл больше, чем сама Камесина боялась разочаровать отца. Они иногда разговаривали — между делом, сухо, по делу. Но подругами не были. Камесина не знала, как быть чьей-то подругой. Да и кому нужна подруга, которая смотрит, будто сквозь тебя?

— Смотри, твоя любимая Слизеринская снежинка, — Джеймс Поттер толкнул Сириуса локтем, пока тот развалился за гриффиндорским столом, лениво обмакивая хлеб в тыквенное пюре.

Сириус поднял глаза. Большой зал был залит теплым золотистым светом, под потолком медленно кружился искусственный иней. Камесина сидела за дальним концом слизеринского стола, спина прямая, как струна, лицо — непроницаемое. Она даже ела, как леди на королевском приёме: маленькими движениями, будто за ней наблюдают тысячи глаз. Ни один локон из светлых волос не упал ей на лицо. Ни одна эмоция не дрогнула.

— Может, ты и прав, — медленно сказал Сириус, не отрывая взгляда.

— Что? — Джеймс хмыкнул. — Ты что, серьёзно? Селвин?

— Не в этом. Я о снежинке. Только она не снежинка. Она — лёд. Настоящий. Хрупкий и опасный. Тронешь — и порежешься.

Джеймс фыркнул, отпил из кружки.

— Я всегда думал, ты любишь горячих и шумных. А эта — она будто вырезана из мрамора. Её поцелуй, наверно, как у рыбы.

Сириус не ответил. Он снова посмотрел на неё. Камесина что-то сказала Мелиссе — тихо, ровно. Глаза у неё были серые, как зимнее утро. Он понял это не сегодня. Он замечал её давно. Ещё в прошлом году, когда она стояла одна у окна в библиотеке и листала «Историю великих династий». Он тогда подумал: она не гордая. Она просто... защищается. Строит стены, потому что знает — без них её раздавят.

Он знал это чувство. Слишком хорошо.

— Может, просто она ненавидит всех вокруг, — пробормотал Джеймс. — Или думает, что мы все ниже её.

— Может. А может — она просто одна, — тихо сказал Сириус. — И не умеет по-другому.

подписывайтесь на мой телеграмм канал! там рассказываю о новых книгах и фанфиках - tso_ff