Ветер океана звёзд. Часть 3

Глава 1. Сушилка

Крейсер-Академия нёс в своём чреве смертоносный арсенал. На его просторной трёхсотметровой причальной палубе теснились тридцать семь единиц боевой техники: эскадрилья малых космолётов (семь звеньев по четыре истребителя – «птички») и эскадрилья средних космолётов (три отряда по три грозных боевых глайдера). Рядом громоздились стойки с личным оружием, боевыми скафандрами и горами поддерживающего оборудования – весь этот металлический зверинец ждал своего часа.

Рейнар Гару был зачислен в одно из звеньев «птичек». Его машина, оснащённая малокалиберными пулемётами, уже ждала своего пилота. Он мысленно примерял грядущие боевые вылеты, готовый ринуться в космическую мясорубку... Но судьба распорядилась иначе. Одно событие, разыгравшееся в душных недрах корабля, перечеркнуло все планы.

Направляясь в каптёрку, Рейнар замер как вкопанный у знакомой, проклятой двери. За ней, в адской духоте сушилки, разворачивалась картина, жутко напоминающая ту, полугодовой давности. Тот же убогий квадрат помещения, завешанный мокрым бельём, те же раскалённые трубы. Только на этот раз не было Тамара Науменко, чтобы охладить пыл агрессоров. Исчезновение их прежнего заводилы, Оля Голдева, и таинственная пропажа Стефана Дамоклова, казалось, усмирили эту шайку. Но нет – первокурсники-пилоты, в которых Рейнар за полгода так и не разглядел ничего, кроме злобного убожества, вновь активизировались.

В центре их внимания, как и тогда, был Рейк Рун. И нутро Рейнара сжалось от ледяного предчувствия: на этот раз всё кончится куда хуже.

Гару резко рванулся в соседнюю каптёрку – там должны были дежурить старшина и каптёр! Но помещение было пусто. «Нарушение устава! – пронеслось в голове. – Одновременно покинуть пост не имеют права!» Где они – на перекуре? В уборной? Неважно. Их не было здесь и сейчас, когда они были нужны как воздух. Чувство дежавю смешалось с гнетущим ощущением надвигающейся беды.

Стиснув зубы, Рейнар развернулся и шагнул в пекло сушилки. Воздух, густой и влажный, обрушился на него, как физический удар. Жара сдавила горло, сердце забилось чаще, будто предупреждая об опасности. Повсюду висело бельё – носки, трусы, майки – не оставляя ни сантиметра свободного места на трубах. Два огромных вентилятора за решётками в углах едва шевелили раскалённый воздух, их жужжание тонуло в духоте. Казалось, не дышишь, а пьёшь кипяток. Рейнару почудилось, что он увязает в этом месиве, как муха в смоле. Но отступать было нельзя. Рейк нуждался в нём.

Картина была отвратительной. Двое крепких парней держали щуплого Рейка, третий методично, со свирепым удовольствием, вгонял кулаки ему в живот. От каждого удара Рун корчился, пытаясь сдержать стон, но сил вырваться не было. И сквозь хрип агрессоров Рейнар услышал ключевое, леденящее душу:

– Отдай пробирку, тварь эстерайская! Ты даже не понимаешь, на кого мы работаем! Смотревший на звёзды не потерпит, чтобы земляне получили образец! С него сделают противоядие! Наши шкуры – и твоя, предатель! – пойдут на барабан, если мы его упустим! Отдай то, что ты украл у своих родителей!

Время замедлилось. Мысль о вирусе, о том, что Рейк завладел образцом, о некоем «Смотрящем на звёзды» – всё это пронеслось вихрем. И в следующее мгновение Рейнар Гару, забыв про страх и духоту, ринулся в бой.

Его появление ошеломило нападавших. Миг замешательства – и этого хватило. Рейнар врезался в группу, как таран. Его первый удар, могучий и точный, отшвырнул ближайшего хулигана к раскалённой трубе. Высокий рост давал преимущество, длинные руки держали дистанцию. Но один из парней, ловкий и злобный, прыгнул ему на спину, обвив руками шею, пытаясь задушить или повалить. Остальные, опомнившись, набросились спереди. Рейнар взревел, рванулся, раскинул руки с нечеловеческой силой – и сбросил мелких агрессоров, как щенков. Они отлетели, ударившись о стены и трубы.

Но ловкач на спине держался мёртвой хваткой. А тот, кто бил Рейка – самый опасный, с холодными, жестокими глазами – оказался умелым бойцом. Он метко бил в незащищённые места: висок, нос, солнечное сплетение. Его удары были острыми, болезненными. Опасный и тот, другой – снова кинулись к Рейнару, хватая за руки, за ноги, сковывая движения. Немец яростно вырывался, но противников было слишком много, они висели на нём гирями.

Рейк, едва придя в себя от ударов, не думал о бегстве. С отчаянным воплем он кинулся на ближайшего обидчика, вцепился в него, пытаясь оттащить от Рейнара. Но его просто отшвырнули, как назойливую мошкару. Он упал, ударившись головой.

Силы Рейнара таяли под градом ударов и в чудовищной духоте. Казалось, вот-вот сомкнётся темнота. И тогда, собрав остатки воли и воздуха в лёгких, он издал оглушительный, звериный рёв. Рёв нечеловеческой ярости и отчаяния, от которого, казалось, задрожали сами трубы и на мгновение замерли даже вентиляторы. Державшие его вздрогнули, их хватка ослабла на долю секунды...

Этого хватило. Собрав последние силы, он рванулся, как загнанный зверь, вырывающийся из капкана. Мощным рывком он швырнул державших его парней прочь. Двое, не успев вскрикнуть, грохнулись о стены и змеившиеся по углам раскалённые трубы, соскользнув на пол в полубессознательном состоянии. Третий, самый ловкий и жестокий, отлетел дальше всех. Он вскочил, его лицо, искажённое бешенством и внезапным страхом, ясно говорило: победа, казавшаяся верной, ускользала в самый последний миг.

«Нет!» – словно выдохнул его взгляд. И с диким, отчаянным воплем он бросился вперёд, нанося слепой, безысходный удар. Кулак угодил Рейнару точно в бровь.

Хлюп! Тёплая, липкая волна хлынула по лицу, заливая глаз. Но боль, острая и жгучая, лишь подстегнула Рейнара. Адреналин пылал в жилах, заглушая всё. Он не видел красного тумана, не чувствовал ничего, кроме жгучей потребности добить.

Игнорируя кровь, заливавшую половину лица, Рейнар обрушился на противника всей своей массивной тушей. Не было изящества, только звериная мощь. Он вогнал колено в пах нападавшего со всей силы, вложив в удар вес всего тела и всю накопленную ярость.

Глава 2. «Мечты Циолковского»

Прибыв на «Мечты Циолковского» младшим лейтенантом, Тамар Науменко был назначен начальником расчёта. Под его командой оказалось четверо: Савчик, Чичук, Иванов и Горбухин. Они были парнями с соседних кораблей снабжения, не глядевшими на звёзды сквозь призму академических знаний, но крепко сбитыми и привыкшими к тяготам службы. Внешне – такие же молодые, как и он сам.

Выбор пал на них, а не на закалённых ветеранов, неспроста. Их группу готовили как «скороспелый плод» для операции, требующей не столько опыта, сколько гибкой психики и «молодой» способности адаптации ко всему новому (и неизведанному миру в том числе). Но Тамар ловил себя на мысли: «Чёрт, да они же изнутри – такие же перепуганные пацаны! Едва за двадцать. Первая война, первое боевое задание... Не я один тут дрожу мелкой дрожью под кителем».

Ему самому не было и двадцати. И хотя его подчинённые были на пару лет старше, открытого бунта или саботажа не случилось. Тамар боялся скрытого презрения, фальшивого «так точно!» и подковерных игр из-за его возраста. Но парни, к его удивлению, держались подчёркнуто по уставу. Даже в редкие минуты неформального общения не позволяли себе фамильярности или подколок в адрес «молодого начальника». Возможно, инстинкт подсказывал им, что в предстоящем аду им понадобится сплочённость.

Корабль «Мечты Циолковского» был ульем из батарей. Помимо командного пункта и связистов – ещё четыре боевых батареи, рассредоточенных по палубам, плюс взвод обеспечения. В батарее Тамара, под началом капитана Виталия Ивановича Ипатова, служило восемнадцать человек: два сержанта, три офицера и рядовые. Ипатов. Его имя всплывало в сводках: серия дерзких разведполётов и операций слежки у сатурновского форпоста эстерайцев в 2118-2120. Ожидался профессионал, астропеленгатор с холодным умом. Получили же они... нечто иное.

Капитан Ипатов был живым воплощением служебного кошмара. Низкорослый, грушевидный, он передвигался вразвалочку, его крошечная, лысеющая голова, похожая на яйцо, казалась нелепо прилепленной к массивному туловищу. Лицо – узкое, с близко посаженными глазками-бусинками и вечным свирепым прищуром, вызывало стойкие ассоциации с озлобленным грызуном. Первое впечатление часто вызывало сдержанную усмешку, но Ипатов умел заставить пожалеть о ней мгновенно.

Его команды «Равняйсь! Смирно!» рождались не во рту, а где-то в глубине глотки – два хриплых, нечленораздельных рыка. Распознать в них приказ могли лишь те, кто уже хлебнул ипатовского «гостеприимства». Непонимание новичков взрывало капитана яростью. Он смотрел на младший состав как на расходный материал, на грязь под сапогами. Любой, кто осмеливался переспросить его невнятный рык, немедленно получал наряд вне очереди или унизительную порученческую работу. Обращение вне строя было ещё хуже. Фамилии он коверкал с садистским удовольствием («Наменко!», «Савло!»), приказы щедро сдабривал матом, а младших офицеров и солдат награждал обидными, бессмысленными кличками («Ты – Тряпка! А ты – Ведро!). Неизбежная путаница из-за его же команд и кличек оборачивалась новым витком ярости и наказаний для виновных... то есть для всех. Тамар хлебнул этой «науки» сполна. Горькой чашей.

Ипатов требовал не просто соблюдения устава – он требовал фанатичного, рабского поклонения букве. Его подчинённые безропотно тянули лямку, но создавалось ощущение, что этот гипертрофированный формализм – не необходимость, а извращённое удовольствие для капитана. Субординация под его началом превратилась в мелкую тиранию, доведённую до абсурда. И самое горькое: ходили слухи, что в других, не разведывательных батареях, дышалось хоть чуть свободнее. Здесь же Тамар знал – малейшая искра неповиновения, и Ипатов без колебаний пристрелит «бунтовщика», представив это как подавление мятежа. Рот лучше держать на замке. Все и держали.

Но унижения были лишь цветочками. Первую же неделю службы Тамар и его расчёт встретили голодом. По норме гарнизонная служба снабжения должна была выдавать протеиновые плитки, калорийные вафли, витаминные пластинки – трижды в день. Реальность оказалась не так радужна: младшие офицеры и солдаты получали жалкую треть положенного. Ипатов и его приятели-комбаты из других разведбатарей делили «излишки» между собой, списывая недостачу на «провинности» подчинённых. Единственная милость – воду не отбирали.

Никогда Тамар не думал, что будет тосковать по нормированным пайкам Объединённого Флота с академической столовой. Раньше он воротил нос от синтетики, мечтая о земных яствах. Теперь же эти безвкусные плитки казались недосягаемым пиром. Высадка на Лирюлте маячила спасением. Повстанцы должны были помочь с провизией. Да и сама планета с её посевами и скотом сулила надежду. «Прокормлюсь, – думал Тамар, – себя и своих ребят, если придётся». Но здесь, на «Мечтах Циолковского», они медленно таяли от недоедания. И тихо ненавидели старших, копившаяся злоба булькала в пустых желудках.

Голод сводил с ума. В отчаянии Тамар прибегал к чипам пищевым имитаторам. На мгновение мозг обманывался – вкус сочного стейка, аромат свежего хлеба... Но желудок не обманешь. Как только действие чипа заканчивалось, голод набрасывался с удесятерённой яростью. Ощущение предательства – вот он, вкус, а еды нет! – превращалось в безысходную ярость. Тамар в бешенстве выплёвывал чип и давил его каблуком сапога, словно ядовитого жука. Каждый раз.

С начальством Тамару катастрофически не повезло. Подчиняться этому «моральному уроду» приходилось беспрекословно. Докладывать – постоянно, дотошно, даже если в оперативной обстановке не менялось ровным счётом ничего. Но Тамар гнал от себя слабость. «Вынесу, – клялся он себе в редкие минуты не сдавленного голодом сознания. – Вынесу всё». Глубинной силой, питавшей эту клятву, был образ. Образ Зои. Он верил, что этот адский путь – цена за образец вражеского вируса, цена за возвращение героем. И эта цена, в его измученном сознании, была билетом обратно не просто на Флот, но и в её сердце. Эта мысль горела в нём слабым, но упрямым огоньком посреди ледяного мрака службы у Ипатова.

Глава 3. Ке арлатцер катцен

Высокая температура пожирала его изнутри, но странным образом – он чувствовал всё. Мысли ускользали, как скользкие рыбы, воля слабела, контроль над собственным разумом и телом таял. Он не отдавал себе отчёта в реакциях организма, но жгучее знание не покидало: он горел в адском пламени лихорадки. Боль в глазах и спине отступила, сменившись жутким ощущением, будто эти части тела уже мертвы, просто ждут, когда остальное тело догонит их в небытии. Нет, он ещё видел расплывчатые пятна света, но казалось, глазные яблоки – лишь стеклянные шары в пустых орбитах, а позвоночник – высохший хребет, бесполезно скрепляющий тлен.

Позвоночник, впрочем, напоминал о себе с каждой новой судорогой. Его выворачивало наизнанку, тело сотрясали спазмы, из горла вырывались потоки желчи и густоты. Каждый приступ рвоты был новым витком изнурения, выжимающим последние капли влаги и сил. Когда он в последний раз ходил в туалет? Ни по малой, ни по большой нужде – память отказывала. Хотя воду он пил литрами, жадно, без остановки. Всё уходило с ядовитым потом лихорадки, солёными ручьями, стекавшими по горячей коже.

В редкие минуты затишья, когда тошнота отпускала, он падал на койку, безвольный и пустой. И в эти мгновения перед его мутным взором возникала фигура. Девушка. Та, что помогала, поддерживала, вытирала лоб. Рейнар смотрел на неё, но видение было призрачным, лишённым смысла. Разум, как дырявый котёл, не удерживал образ: карие глаза, чёрные волосы, веснушки на носу – совершенная незнакомка. Кто? И она постоянно растворялась в вязкой черноте, плывущей перед глазами.

Человек по имени Рейнар Гару забывал своё имя. Он начинал забывать, что он – человек. Что он вообще такое? Уверенности не осталось ни в чём. Единственное, что занимало его расползающееся сознание – ощущение собственного «я». Вернее, состояния этого «я». Ему казалось, что с его головой произошло нечто чудовищное. Череп вскрыли. Мозг – мысливший комок плоти – вырвали и швырнули с высоты. Он шлёпнулся на бетон с отвратительным хлюпающим звуком. Потом это мозговое месиво, в котором уже почти не осталось серого вещества, обмакнули в липкий, едкий гудрон, обсыпали пеплом и втолкали обратно в черепную коробку. А макушку прикрыли грязной тряпкой.

Да. Вот так он и чувствовал. Чернила пропитали насквозь его растёкшиеся мысли, пыль забила все щели, высушила остатки жизни. Без его ведома. Да… это сделали без его ведома. Его не спросили. Просто сделали. И всё. «Без его ведома…»

Эти слова висели крюком в пустоте. Что-то важное было с ними связано, но ускользало в чёрную дыру. Рейнар пытался ухватить русскую жар-птицу за хвост – вспомнить, но тщетно. Без его ведома… Он увидел лицо. Не имя – лишь образ. Светлое, открытое, улыбающееся лицо доброго человека. Тамар? Без его ведома… – Эти слова! Без его ведома… Нет!!! Не слова!!!

Взрыв. Фейерверк из адского пламени рванул в чернеющем разуме. Ослепительные, смертоносные искры выжгли провал. Это были не слова. Это было утопленное воспоминание, выброшенное на поверхность чёрной пучиной. Его ведомо… Его ведомо, украденное у него. Его «ведомо» отняли с помощью биологического оружия. Воспоминание раскрылось перед ним, выросло во весь экран сознания, обволокло объёмной, стереоскопической проекцией.

Клубы чёрного дыма и пыли отхлынули под напором света. И Рейнар Гару увидел. Ту самую сцену. Яркую, кристально ясную, как вчера. Как он мог её забыть?

– … Спасибо тебе, Рейнар, я никогда не мечтать о такой друге как ти! Спасибо тебе!

– Забуди, я уверен, ты бы сделать для меня то же самой! Надо звать помощь. Пока эти не очнулись.

– Ке Арлатцер Катцен, – прозвучало из уст Рейка, как священное заклинание.

– Ты и правда счастлив? – спросил Рейнар.

Рейк ответил:

– Да.

Друг усмехнулся, наклонившись над Рейнаром. И в этот миг случились две вещи. Быстрые, неуловимые, слившиеся в одно роковое мгновение, к которым Рейнар был совершенно не готов.

Первое: лицо Рейка Руна преобразилось. Оно побледнело до мертвенности, наполнилось дикой смесью страха и нечеловеческой решимости. Все знакомые черты исказились, сползли, словно маска, обнажив под ней что-то чуждое, неотвратимое. Это было лицо существа, обречённого совершить нечто ужасное, известное только ему.

Второе: что-то тёплое, влажное и скользкое коснулось его правой ноздри и хлынуло внутрь. Жидкость – тёплая, безвкусная – залила носоглотку. Рейнар, застигнутый врасплох, рефлекторно, против воли, втянул её глубоко в лёгкие всем объёмом грудной клетки. Проконтролировать этот вдох он не успел. Не смог.

До этого избитый, полумёртвый, цеплявшийся за сознание последними усилиями воли, Рейнар вдруг резко очнулся. Словно кто-то выдернул его из липкого кошмара. Дрёму, усталость, боль от ран – всё как рукой сняло. Ясность ударила в голову, холодная и обжигающая.

– Что ты сделать? – выдохнул он, глядя на отползающего Рейка с недоумением, граничащим с ужасом. Это было абсолютно непостижимо. И правда – что он сделал?!

– Что это было?.. – приподнявшись на локте, повторил Рейнар, его голос окреп.

Рейк шаркал задом по полу, отползая к двери. Быть может, Рейк дал ему нюхнуть пузырёк с нашатырём? Но холодный голосок интуиции кричал: нет, это было нечто совершенно иное.

– Рейк?! Что ты дать мне? – рявкнул Рейнар, пытаясь встать.

Рейк замер. Его глаза, обычно робкие, горели странным, чужим огнём. Губы растянулись в кривой ухмылке.

– Ке Арлатцер Катцен, Рейнар! Ке Арлатцер Катцен! – прошипел он, смакуя каждое слово.

– Что?! – ничего не понимая, нахмурился Рейнар. Знакомые слова обрели зловещий, незнакомый оттенок.

– Это был эстерайски боевой вирус, тупой ти орясин! – выкрикнул Рейк, его голос звенел ненавистью и торжеством. – Надеясь, тебе понравится, сволочь! Ты это заслужить! Приятны аппетит!

Слова ударили, как обух по темени. Человек, корчившийся перед ним, не имел ничего общего с щуплым, отзывчивым Рейком Руном. Это был чужак. Убийца. И леденящая догадка парализовала Рейнара: его уже убили.

Глава 4. Лирюлт

Девятнадцатое февраля. Три недели ада под началом Ипатова позади. Настал час броска. Настал час Лирюлта.

По накатанному плану, Тамара и других офицеров с их расчётами должны были свести с нехлианскими повстанцами – подпольными ячейками, разбросанными по городам Юджура, Градура и Барахира. Задача лейтенантов Объединённого Флота под командой Ипатова: поодиночке, как тени, установить контакт с нехлианцами Барахира, завоевать доверие и получить заветный образец боевого вируса. Цель у повстанцев и землян была общая – сокрушить имперское иго. В знак доброй воли и будущей солидарности земляне везли подарок – не слова, а сталь и свинец: пистолеты, автоматические винтовки, гранаты и бронежилеты.

Экспедиционное подразделение превратилось в серые призраки. Маскировочные костюмы сливали их с любым фоном. Вещмешки, раздутые серые сосиски, висели тяжёлыми горбами. Внутри – аптечка (надежда на выживание), сигнальные и осветительные патроны (надежда на спасение), скудные запасы воды и синтетической пищи (надежда не сдохнуть с голоду), спецснаряжение и средства связи (надежда на связь с командованием). Личное оружие – последний аргумент: пистолет с ПББС (бесшумный, беспламенный, беспощадный), два боекомплекта, три гранаты, нож – холодный и надёжный.

Навьюченных до предела разведчиков затолкали в десантные челноки. Их сопровождал корвет «Стрела» – стальной страж транспортов. Весь конвой рванул к цели – к Кротовой норе, зловещему порталу, устроенному эстерайцами в околосатурновской пустоте. Ожидание перед прыжком в неизвестность сжимало глотки, леденило пальцы.

– Раньше эта дыра в пространстве охранялась как зеница ока, – неохотно, сквозь зубы, пояснил младший сержант, второй пилот транспортника. Его пальцы нервно барабанили по штурвалу. – Пограничники, сторожевики… Попробуй сунься без частот защитного периметра – сожгут раньше, чем моргнёшь. Сейчас… – он кивнул в темноту за иллюминатором, – ...сейчас тут сквозняк. Наши здорово поработали. Вычистили охранные кордоны у самого горла норы. Путь открыт.

– А на выходе? – рявкнул Ипатов, его свиноподобное лицо было обращено к пилоту. – У Лирюлта?

Сержант на миг оторвался от приборов:

– Там фортуна нам улыбается шире. Противокорабельная оборона – дырявое решето. Гегемония в секторе трещит по швам. На планете – брожение, бунты. А тут ещё... – он усмехнулся, – ...какие-то пришельцы вломились в систему, устроили эстерайцам кашу на орбитах соседних планет. Все их сторожевые и дозорные корабли рванули туда, как на пожар. У выхода из Норы – благодать. Пока кордон не вернётся, мы успеем просочиться и рассадить наших агентов по норам.

– Перегрузки? – Ипатов сморщил нос, будто унюхал нечистоты. – При проходе через эту... дыру? И при торможении после? Экипаж не расколбасит? Зубы не посыпятся?

Младший сержант уставился на капитана, будто тот спросил, круглая ли Земля. В его глазах мелькнуло недоверие, смешанное с брезгливостью. Неужели серьёзно? Вежливость и субординация не позволяли открыто усомниться в компетенции офицера, но напряжение в кабине нарастало. Ипатов же сидел, надутый и непробиваемый, как мешок с песком, абсолютно уверенный в своей правоте. Неловкая тишина затягивалась. Тамар, не выдержав, пробурчал себе под нос, но достаточно громко:

– Несколько запоздалый вопрос, Виталий Иванович, не находите?

– Насекомым слова не давали! – проревел Ипатов, его рык был узнаваемо нечленораздельным, но ярость – кристально ясной.

– Нет, – ответил сержант, старательно глядя куда-то мимо Ипатова, его голос был плоским. – Никаких особых перегрузок. Ничего сверх обычного космического полёта. Защита стандартная. – «Успокоил, сволочь», – яростно подумал Тамар, стиснув зубы.

Защита в виде кораблей отсутствовала, но минное поле на дальних подступах к Норе встретило их мёртвой тишиной, таящей смерть. Бомбы-призраки дрейфовали в вакууме, безмолвные и грозные. Пилоты «Стрелы» сработали хладнокровно и профессионально. Бортовые орудия обрушили выстрелы. Мина за миной вспыхивали короткими, беззвучными похоронами. Ни одной не упустили.

Кротовая нора поглотила их. Не рывком, а как огромная, беззвучная волна. Звёзды за иллюминаторами растянулись в жутковатые, светящиеся нити, окаймляющие абсолютную, всасывающую черноту. Внутри... время текло иначе. Кто-то позже клялся, что видел вспышки прошлого – лица, места. Кто-то бормотал о пространстве, заворачивающемся в спирали прямо в трюме. Кто-то просто вжался в кресло, ослеплённый тьмой, чернее космической пустоты. Тамар Науменко смотрел в иллюминатор. Он видел завихрения, искажения, свет, гнувшийся как нагретый металл. Он не был поэтом. Он предпочёл не видеть ничего, кроме приборов, заглушая нарастающий вопль иррационального страха где-то глубоко внутри.

Выход был антиразвязкой. Беззвучное выныривание. Плавное, незаметное. Ещё восемь долгих часов полёта на низкую орбиту Лирюлта. И вот она – планета. Лента лиловых, как синяки, континентов, окаймлённых полосками буро-жёлтых океанов разделяла этот мир.

Вход в атмосферу начался с высоты 90 км. Скорость – бешеная, 6-7 км/сек. Обшивка челноков и корвета вспыхнула ослепительной плазмой – погребальным саваном из чистого огня. «Стрела» и челноки пылали, как падающие звезды. Спасала лишь оболочка – лёгкий, невероятно прочный композит из керамики и углепластика.

– Без этого панциря, – прокомментировал младший сержант, его лицо было напряжено в свете пламени за стеклом, – мы были бы уже угольками.

Снижаясь, пилоты включили все системы РЭБ – электронный хаос должен был скрыть их от чужих глаз. Встретит ли их планета, контролируемая эстерайцами, огнём зениток или мёртвой тишиной, предстояло узнать. Высадку назначили за чертой города Канакур. Глухое, богом забытое захолустье в регионе Жёлтый Край. Ни зениток, ни патрулей. Посадочной площадкой служил заброшенный космодром.

Асфальт взлётно-посадочной полосы Канакура был изъеден временем и безразличием. Трещины, как шрамы, поросли скудной лиловой растительностью Терминатора. Именно эту «любезно забытую» площадку и использовали повстанцы для рискованной встречи.

Глава 5. Рейнар и Офелия

Немецкие слова Рейнара так и остались для Офелии бессвязным бормотанием, тарабарщиной угасающего сознания. Но другая фраза, с характерным, режущим слух эстерайским звучанием, прозвучала с пугающей чёткостью и врезалась в память: «Ке Арлатцер Катцен».

Она немедленно связалась с Юлией Ивановной Синицыной, экспертом по ксенолингвистике. Ответ майора пришёл быстро, но лишь углубил тайну: это был архаичный магмарийский диалект, давно вышедший из употребления. Дословный перевод звучал зловеще: «Клянусь, что поплатитесь».

Леденящее непонимание сжало Офелии горло. Что это значило? Зачем Рейнар, умирая, произнёс угрозу на мёртвом языке врагов? Кому она адресована? Троим пилотам-садистам, изуродовавшим их в сушилке? Или… ей самой? Может, он возненавидел её за тот разрыв, за боль, которую она причинила? Мысль была невыносимой, но логика рушилась: почему угроза звучала на эстерайском? И откуда он вообще знал этот забытый диалект? Его не изучали в Академии Королёва. Это знание было таким же чуждым, как болезнь, пожиравшая его мозг.

Офелия уставилась на неподвижную фигуру в койке. Он бодрствовал – об этом говорило слабое мерцание сознания в глубине глаз. Но тело было безвольной куклой, а взгляд… Взгляд застыл, уставившись в одну точку где-то в пустоте над потолком. Глаза, подёрнутые мутной плёнкой, забывали моргать – лишь редкий, рефлекторный спазм век, вызванный невыносимой сухостью или болью, ненадолго нарушал этот жуткий, остекленевший транс.

Спрашивать его было бессмысленно. Безнадёжно. Способность к речи, к осмысленному контакту, исчезла несколько дней назад, растворившись в чёрной пучине болезни вместе с его личностью, памятью, всем, что делало его Рейнаром Гару. Теперь оставалась лишь оболочка, медленно гаснущая под неумолимым напором странного недуга.

* * *

Тревожная тень легла на историю Рейнара Гару. Лечащий врач, чьё лицо было складкой озабоченности, вызвал Офелию. Его слова повисли тяжёлым грузом: клиническая картина не укладывалась в рамки посттравматического синдрома или последствий сотрясения мозга. Сотрясение не объясняло прогрессирующей деградации когнитивных функций, сползания к состоянию, напоминающему глубокую умственную отсталость. Консилиум врачей, собранный срочно, лишь подтвердил его опасения – их лица отражали сначала профессиональную озадаченность, а затем и нарастающую тревогу. Офелию охватило леденящее предчувствие: эта кошмарная история, казалось бы, завершившаяся с осуждением пилотов, была ещё далека от финала. У Рейнара экстренно взяли кровь на расширенные анализы, а Офелию и Рейка Руна – как наиболее частых посетителей помимо семьи – немедленно изолировали в герметичных боксах блока биологической опасности.

В тот же день к смотровому окну её камеры подошёл человек в форме. Михаил Артелин, следователь военной прокуратуры. Его взгляд был серьёзен и сосредоточен. Офелия поднялась с койки, шагнув навстречу к холодному стеклу.

– Младший лейтенант Минасян, у меня есть несколько вопросов к вам, – начал он без лишних предисловий, сверяясь с планшетом. – Как часто Рейк Рун навещал Гару в лазарете? Замечали ли вы в его поведении что-то... необычное? Тревожное?

Вопрос застал Офелию врасплох. Она на мгновение задумалась, перебирая воспоминания.

– Пожалуй, нет, – ответила она наконец. – Он был подавлен, но это объяснимо. Посттравматический стресс после нападения... Это естественно.

– Понятно, – Артелин сделал пометку. Его невозмутимость была пугающей.

– А почему вы спрашиваете? – не удержалась Офелия, чувствуя, как внутри сжимается холодный комок.

Артелин глубоко вздохнул, будто к нему в грудь влили свинец. Готовность к тяжёлому разговору читалась в каждой его черте.

– Несколько месяцев назад, – начал он, отчеканивая слова, – курсант Олимпий Голдев с факультета Стратегическая разведка, был арестован по обвинению в саботаже. Он устанавливал диверсионные маячки на боевые скафандры. На допросе… – Артелин сделал паузу, подбирая точные слова, – Голдев дал показания о своём кураторе. Некий аноним, известный только под прозвищем «Смотревший на звёзды». Этот куратор отдал Голдеву чёткий приказ: любой ценой изъять у Рейка Руна образец эстерайского боевого вируса. «Смотревший» был убеждён, что образец у Руна есть. Голдеву не удалось выполнить приказ – его разоблачили раньше. Но, – следователь подчеркнул слово, – поручение «Смотревшего» не кануло в Лету. Его подхватили другие. Сообщники Голдева, его друзья с факультета «Военное пилотирование»: Константин Бардуков, Андрей Фарников и Александр Блохин.

Офелия замерла, впитывая каждое слово. Неверие боролось с леденящим ужасом.

– Именно эти трое, – продолжил Артелин, его голос стал твёрже, – напали на Гару и Руна в той злополучной сушилке. И теперь у нас есть все основания полагать, что их целью была не просто травля. Они пытались выбить у Руна образец вируса. Силой. Запугиванием. Именно это было их истинной задачей.

– Штаб Академии, – Артелин перешёл к следующему звену цепи, – после ареста Голдева и вскрытия приказа «Смотревшего» о Руне, немедленно санкционировал проверку. Учитывая статус Руна – ценный союзник, неприкосновенность частной жизни, и главное – абсолютную уверенность командования в его лояльности – обыск провели тайно. Всё личное имущество Руна и его каюта были тщательно обследованы во время занятий курсантов.

Офелия слушала, как в кошмарном трансе. Паника, холодная и липкая, поднималась по позвоночнику. Она отчаянно пыталась отвертеться от зловещей мозаики, складывавшейся с неумолимой жестокостью у неё на глазах. Артелин не сводил с неё пристального взгляда.

– Факт остаётся фактом, – сказал он, возвращаясь к исходной точке заговора. – Родители Руна, эстерайские военные бактериологи-перебежчики, при побеге с сатурновского форпоста действительно вывезли опытный образец биологического агента. Именно этот образец позволил нашим учёным на Земле расшифровать ДНК-цепочку вражеского вируса и создать тесты для его обнаружения. Но вернёмся к вашему сокурснику. Обыск ничего не дал. Никакой ампулы. Никаких следов образца. Штаб счёл опасения Голдева, а заодно и параноидальные фантазии его таинственного куратора «Смотревшего», необоснованными. Однако… – Артелин сделал многозначительную паузу, – Руна решили не выпускать из поля зрения. Наблюдение продолжилось.

Глава 6. Нехлианцы

...К концу второго этапа пути, когда усталость стала тупой болью в висках и спине даже у закалённых бойцов, их ненадолго выпустили размяться у очередного укрытия. Тела протестовали против неземного ритма. Еды снова не дали. «Отдохнёте и поедите у кураторов», – было единственное пояснение. Предстояло встретиться с теми, кто будет их опекать в Парарте.

На границе города, у древней, поросшей лиловым мхом хижины, под сенью гигантских деревьев с листвой цвета запекшейся крови, их ждал приземистый, крепкий мужчина.

– Гын, – отрывисто представился он. Густые, ёжиком чёрные волосы, щетина как стальная стружка, карие глаза, полные сдержанной ярости. Его гримаса смягчилась лишь после проверки позывных.

– Внутрь. Быстро.

Прежде чем затхлый сумрак хижины поглотил их, Тамар успел мельком заметить фигуру, праздно бредущую по опушке лилового леса. Гын, поймав его взгляд, бросил одно слово: «Дозорный». Этого было достаточно.

Внутри, в густом воздухе, пропахшем плесенью и чем-то терпко-сладким (винные споры? смола лиловых деревьев?), их ждала четвёрка мужчин. Они расположились кто на полусгнившем диване, кто у выцветшего деревянного стола в центре гостиной. При появлении землян кто-то встал, кто-то лишь кивнул, но ни один не сделал шага навстречу, не протянул руки для какого-либо приветствия – земного, эстерайского или нехлианского. Ожидание было напряжённым, лишённым ритуалов.

Четверо из них, включая Гына, держались с сухой, сдержанной официальностью. Но пятый... Пятый сразу выделялся. Это был молодой человек, лет тридцати, излучавший невероятную энергию. Он встретил инопланетян широкой, искренней улыбкой, в которой читались живое любопытство и азарт. Однако в его тёмных глазах, прятавшихся под чёрными кудрями, плясали дерзкие, почти опасные огоньки. Лицо с крупными, привлекательными чертами хранило отпечаток бурно прожитых лет, но в самой его позе чувствовалась неуёмная жажда приключений и отвага, напоминающая сорванца, готового и на шалость, и на подвиг. Над левым ухом, поверх короткой стрижки, красовался большой белый пластырь. Его звали Ог.

Остальные представились коротко: Орб, Дек, Гог, Дребч. Имена звучали отрывисто, грубовато, как обрубки слов. Их одежда – лёгкие стёганые куртки, полотняные штаны, синтетические ботинки – была практичной и по погоде. Но главное, что сразу поразило Тамара и объединяло всех шестерых (включая водителей), – это их речь. Эстерайский язык звучал у них с отчётливым, шипяще-свистящим акцентом, словно воздух выходил сквозь узкую щель или между особыми зубами. Многие звуки сопровождались характерным присвистом. «Это особенность всех лирюлтских нехлианцев?» – подумалось Тамару. Он не припоминал, чтобы майор Синицына или «Цифровой Близнец» упоминали такую деталь. Это было странно и настораживающе.

Держались нехлианцы отстранённо. Их взгляды, осторожные и пристальные, скользили по землянам, выдавая глубокое недоверие и тень ксенофобии. Эти люди привыкли полагаться только на своих.

Ипатов, с привычной ему напыщенной официальностью, представил себя и свой отряд на эстерайском. Его произношение было чудовищным, фонетика – искажённой. Гын и другие нехлианцы выслушали это с вежливой, едва уловимой усмешкой терпения. Тамар внутренне сжался от досады: «Дай слово мне, звучало бы куда лучше...».

Пока шли формальности, Тамар невольно сравнивал. Все нехлианцы выглядели старше его лет на пятнадцать, были коренастыми, невысокими (около 170 см), с плотными, словно выкованными под давлением, фигурами. «Высокая гравитация на Нехле?» – попытался вспомнить Тамар, но геофизические данные родного мира нехлианцев стёрлись из памяти. Он мысленно поморщился – Жокей прикончила бы его за такую халатность одним взглядом. Здесь, на Лирюлте, с его почти земной гравитацией, они казались удивительно приспособленными к своей среде, но следы иного мира впечатались в их стать.

После обмена ничего не значащими фразами о перелёте Гын извлёк из кожаной сумки предмет, похожий на простой пистолет.

– Это не оружие, – прошипел он своим характерным свистящим голосом. – А устройство. Дорогое. Без него здесь, вы – никто. Протяни руку.

Он подошёл к Тамару, приложил устройство чуть выше запястья. Резкий укол, жгучее ощущение – и крошечное отверстие размером со спичечную головку осталось на внутренней стороне руки, на границе предплечья и кисти.

– Ручной Голографический Компьютер или РГК, – пояснил Гын, закончив процедуру с остальными землянами, всеми кроме Ипатова.

Капитан потряс головой, мол ему эта приблуда не понадобится: его дело – подготовка точки извлечения. Подчинённым же сухо объяснил, что для связи с ним у них есть гарнизонные средства. Гын вернулся к инструктажу:

– Эстерайские РГК технологичнее, почти ИИ. Но главное различие – в коде, – и для наглядности он «вызвал» свой интерфейс. Голограмма цвета электрума засветилась над его предплечьем. – Наш помечен. Любой сканер сразу видит: перед ним – «низшая раса».

Каждый землянин сосредоточенно попытался вызвать голографический интерфейс силой мысли. Сначала проекции были тусклыми, неустойчивыми, управление – вязким. Тело сопротивлялось новому импланту. Но через десять минут упорных попыток все более-менее справились. Нехлианцы, к удивлению Тамара, не поскупились на редкую похвалу, сравнив их сноровку с местными уроженцами. Тамар, несмотря на обстановку, невольно ощутил горделивый толчок – он оказался способным учеником.

– Каждому, даже нелегалу, нужен идентификатор, – вернул всех к делу Гын.

Они отсканировали лица землян, создав в системе РГК новые цифровые личности. Так родились Горбух, Савчик, Иван, Чичук и Тар Наумек, молодые нехлианцы.

– Обычный патруль проверит РГК поверхностно – ваши легенды выдержат, – пояснил Гын своим характерным свистящим голосом. – Но! – Он резко повысил тон, и свист стал пронзительнее. – Если вы влипнете по-крупному и вас возьмут за задницу «Мясники» – Гвардейцы Эстерайской Гегемонии... – Гын сделал многозначительную паузу, его карие глаза сузились. – У них полномочия государственной службы безопасности. Они не ограничатся сканером. Они сверятся с активностью вашей биометрии. – Он отчётливо подчеркнул последнее слово. – Устройства слежки по всему городу – на улицах, в управлениях, даже в трущобах, где есть камеры – постоянно считывают лица и сетчатки глаз. И тогда они увидят, что ваш биометрический след появился в системе лишь вчера или сегодня. Что вы не жили здесь месяцы и годы, а свалились с неба буквально на днях. А уж тогда... – Гын мрачно улыбнулся, и эта улыбка не сулила ничего хорошего. – Думаю, последствия объяснять излишне. Так что, по возможности избегайте гражданских заварушек. Не привлекайте к себе внимания ни заносчивым поведением, ни взглядом, который «берёт на слабо» первого встречного. Старайтесь быть невидимками. Серыми тенями.