Видят ли березы сны

1

Посвящается моим родителям, которые всегда

верили в меня и поддерживали… даже тогда

когда не верил никто.

Уездный город Б, N-ской губернии. 1906 г.

Июнь, послеобеденный летний зной, солнце не греет, а печет так, будто только что вынутый из горнила, добела, раскаленный, медный шар, сухой колючий северный ветер, рой мошкары, неразборчивый гул насекомых и пыль кругом – беспощадное сибирское лето. На улице никого, Анна любила бродить по окрестностям одна, предаваясь мыслям и мечтам. Она чувствовала себя пчелой, застрявшей в патоке, медленный и нерасторопный ритм жизни убаюкивал и притуплял все чувства. Да и какой прок пытаться выбраться, если как бы ты не старался и не перебирал лапками, подобно пчеле, неизменно будешь погружаться все глубже и глубже. Неторопливая, монотонная скучная и скудная на события, провинциальная жизнь парализует не только тело, но и душу.

Устав шагать по пыльной дороге и вконец разморенная от жары и ветра, Анна повернула домой. Отец уже вернулся из школы, его крапчатая лошадка, привязанная подле забора, неторопливо переминалась с ноги на ногу, лениво пережевывая сено. Куда ни посмотри – всюду провинциально-ностальгическая атмосфера, и меланхоличная лошадь, и вылинявший на солнце, бледный скудный сибирский луг, и полчища всякого рода мошкары, и их маленькая, словно пряничный домик избушка с нелепыми яркими ставнями, и флюгером в виде петушка на крыше, чей задорный клюв и грустный хвост с тихим скрипом поворачивались то влево, то вправо – все это навевало ту самую русскую тоску.

Во дворе сидел большой косматый серо-коричневый пес, будто тоже вылинявший на солнце, увидев хозяйку, он, было, громко гавкнул, когда та ласково потрепала его за ухом, но тотчас умолк, то ли испугавшись, что нарушил сонную тишину, то ли и его разморила июньская жара, Анна ушла, а он так и остался сидеть подле крыльца. Россия страна разноцветных ставней, плакучих берез и грустных собак.

За столом сидел отец и неторопливо, растягивая удовольствие, пил чай. Он то дул на него, то пригублял из блюдца, то сокрушался, как горячо, то вновь с шумом втягивал в себя – то была целая церемония. Ее батюшка, так любил чай, что мог за вечер выпить целый самовар, и даже если к утру его ноги отекали и были похожи на два сдобных расстегая, никакие наказы, не могли его отучить от этой исконно русской привычки – жевать пряники да пить чай из блюдца. Увидев ее, он так обрадовался, что не смог скрыть возглас счастья, ему уже порядком наскучило сидеть в тишине. Супруга не любила разговоры без дела, ведь каждое слово по ее разумению должно было быть сказано за чем-то и для чего-то. Вдобавок, она по делу и без дела бранила его за каждое лишнее слово, отчего он ждал Анну почти с отчаянием, так как она оставалась его последним и единственным верным и терпеливым собеседником. Как только она зашла, он с энтузиазмом пьяницы после долго воздержания, наконец попавшего в кабак, взахлеб принимался говорить.

Он говорил и говорил, начав с рассказа о волнениях в Москве, о переселении крестьян в губернии, затем перешел на черносотенцев, большевиков, левых и наконец, закончил эсерами. Все это он говорил тихо и монотонно, как человек всю жизнь, привыкший учить детей, история для которых была не более чем череда скучных дат и ничего не значащих имен, совсем не ожидая увидеть интерес в ответ. Вот и сейчас Анна слушала отца вполуха, мысли ее витали далеко, она думала, уж не показалось ли ей, что старший сын священника Еремина смотрел на нее вчера с интересом, когда они с матушкой возвращались из мясной лавки. А в это же время, до нее доносились лишь обрывки фраз отца: «сохранить…во имя царя…русский дух…». Она посмотрела на него, на его бородку клинышком, на добрые сухие, глубоко посаженные, будто выцветшие на солнце голубые глаза, на его тонкие кисти руки, свидетельствующие о том, что его предки разночинцы были так далеки от физического труда, а в руке держали лишь перо и писчую бумагу, и на свою мать, Александру Никифоровну, в девичестве Круглову, которая монотонно месила тесто своими большими крестьянскими руками. Она видела лишь ее прямую спину, широкую, с чуть квадратными плечами, будто вылепленными для того, чтобы удобнее было носить на них коромысло. Она была сильна и надежна как сама земля, и как сама земля молчалива, сурова и скупа на ласку. Хотя, все в этой жизни создано для равновесия, так что если бы не мать, отец уже давно пошел бы по миру, а с голоду съел бы в доме все просвиры. В общем божественное ли проведение, злой ли рок, но на счастье отца, или на его беду он женился на этой сильной и приземленной женщине, ставшей ему больше матерью, чем женой, опорой взвалившей на себя бытовые тяготы и не давший ему ходить по улицам грязным, босым и голодным.

К слову сказать, когда-то давно Тимофей Павлович Лемешев сделал иной выбор и женился на юной красавице, жившей по соседству, в которую был влюблен с ранних лет и со всей юношеской пылкостью. Но брак был недолог, невеста оказалось безумна, и через несколько месяцев после свадьбы помещена в бедлам, где и умерла в том же году.

Помыкавшись с лихвой, без угла и копейки, к выбору второй невесты Тимофей Павлович подошел обстоятельно, и, отведав, однажды наваристых щей, да с ватрушками, в семье Кругловых, в скоростях женился на их дочери Александре. Семья хотя и была из вольноотпущенных крестьян, но благодаря прижимистости и бережливости, а точнее скупости и жадности, скопила небольшое состояние. Так, руководствуясь на этот раз в большей степени, здравым смыслом, нежели чувствами, Тимофей Павлович женился на Александре Никифоровне. Вместе они покинули северную столицу, отчий дом, своих родных и друзей и отправились в далекий сибирский уездный городок, где Лемешеву предложили место учителя в школе, а главное жалованье и кров.

– Анна, ты меня не слушаешь, – совсем не злясь на нее, пожурил отец. – Но я знаю чем привлечь твое внимание, – заметил он, лукаво улыбаясь, – сегодня видел купчиху Лаптеву, ах, время над дней не властно, – мечтательно сказал отец, но спохватившись, замолчал, и испугавшись, искоса посмотрел на жену, затем прокашлялся и продолжил: – Так вот, ее дочери устраивают завтра пикник, и она, дай Бог ей здоровья, святой человек, была так любезна, что пригласила тебя к ним присоединиться. Она так добра и великодушна, хотя мы, конечно же, являемся уважаемой семьей, и я учил ее двух дочек, и ты Анна, – он ласково посмотрел на дочь, – всегда была образцом добродетели и послушания. – Мать Анны что-то буркнула, а потом закашлялась, чтобы скрыть свой смех.

2

Дорога от дома Лемешевых до особняка Лаптевых занимала пешком около получаса и прорезала город как нож многослойный пирог. Сначала шли деревянные избы с резными наличниками, и ватагой босых и чумазых детишек, гоняющих гогочущих гусей. Затем покосившиеся деревянные бараки рабочих с окнами, похожими на черные беззубые рты, и колеи разбитых дорог, по которым человек то с трудом мог пройти, что уж говорить о застревающей после каждого дождя телеге.

Дальше шла, провинция каменная: двухэтажные дома из красного кирпича, украшенные художественной кладкой, как в столице.

В центре города, в двух шагах от бедности и грязи, друг против друга стояли пассаж купца Филиппова и пассаж купца Фетисова. Два здания, словно два петуха с ярмарки, нахохлились и распушили свои разноцветные хвосты, сияющие на солнце всеми цветами радуги, в немом поединке. Два великолепных образчика архитектуры не случайно расположились друг против друга, о соперничестве Филиппова и Фетисова судачил весь город, и ведомые старым, как мир инстинктом, инстинктом борьбы за первенство, явили на свет двух эклектичных гигантов, не вязавшихся с убогой атмосферой царившей вокруг. Тут и купола на православный манер, увенчанные остроконечными шпилями, и пилястры в два этажа и колонны оплетенные листьями буйно растущего аканта. Фронтоны главных входов были украшены экзотическими пальмовыми листьями, ковры лепных цветов, декоративные кронштейны и замысловатые карнизы в стиле модерн яростно вытесняли друг друга. Казалось, архитекторы страдали скорее избытком идей, нежели их недостатком. И хотя оба здания должны были стать олицетворением власти, богатства и мужской силы, была во всей архитектура какая-то девичья женственность, собственно как и во всей России.

Путь был недолог, но под полуденным зноем, в шляпе, туго зашнурованном корсете и шерстяной юбке, Анна чувствовала, как начала таять, словно сливочное масло на блинах. Нижняя рубашка промокла насквозь, пот стекал по ключицам вдоль спины, влажные капли, будто роса выступили над губой и на лбу. И без того румяные щеки стали красными как августовский переспелый томат, шляпка сдвинулась налево, а ее полы грустно свисали над ухом, летний зонтик больше мешал нежели защищал от солнца, ноги под теплой юбкой зудели без меры. И к тому времени как Анна дошла до особняка Лаптевых, от приподнятого настроения ни осталось и следа.

Постучав в деревянную дверь, Анна приготовилась ждать долго, однако старый дворецкий был на удивление расторопен. Анна иронично заметила, что между ней в съехавшей на бок шляпе и дворецким с криво одетым париком есть немалое сходство. Он проводил ее в гостиную и попросил подождать. С заднего двора доносился женский смех и приглушенные мужские голоса. Присев на краешек стула обитого синим шелком с рисунком из экзотических желтых птиц и розовых фуксий, Анна наслаждалась прохладой и богатым интерьером. Как не похожа была эта гостиная, на простое убранство ее дома. Тут и мягкий персидский ковер вместо самотканых дорожек, картины и рисунки с изображением хозяйки дома и других членов семьи, развешены по стенам тогда как в ее доме были лишь скромные иконки в уголках. Тут и мягкий диван с тем же рисунком что и стулья, и горчично-желтое кресло с кистями, и кукольный столик с фарфоровыми миниатюрами. Этот мир был так не похож на ее собственный, и был так пугающе красив, что первым малодушным порывом было сорваться и сбежать пока еще не поздно. Конечно, это был не первый господский дом, который посетила Анна, но такой роскоши она не видела никогда.

Вдруг голоса стали приближаться, и пестрая шумная компания вбежала в гостиную с заднего двора. Отступать было поздно, оставалось лишь принять удар. Это были двое молодых людей и две юные прелестницы. Один из них, голубоглазый блондин, в коричневом цилиндре, хорошо скроенных полосатых брюках, приталенном бежевом сюртуке и рубашке, с вшитым пластроном, был высок и хорош собой. Его ловко подкрученные усы и пышный галстук, скрепленный, хотя и вышедшей из моды, жемчужиной булавкой, делали его настоящим щеголем, пусть и провинциальным.

Второй же напротив, был, хотя и одет слегка небрежно, но вместо вычурного галстука ворот накрахмаленной рубашки скрепляла простая лента с маленьким плоским бантом, брюки были однотонными, а сюртук темно-синим. Образ был сдержан, но вместе с тем элегантен. Он не носил ни щегольских усов, ни модной бородки, лицо его было гладко выбрито, темно-каштановые волосы, напротив, чуть длиннее, чем того позволяла мода. Тонкие черты лица, чуть квадратная челюсть, мужественная чувственно-изогнутая линия рта, глубоко посаженные глаза под прямыми густыми бровями и хищный ястребиный нос, делали его лицо красивым, но высокомерным. А с каким пренебрежением он смотрел на всех и вся.

Что касается дочерей купчихи Лаптевой, то они были чудо как хороши, в своих легких чайных платьях, в шляпках похожих на воздушный зефир, с лентами и цветами они были словно райские птицы. Тогда как Анна, в своем невзрачном платье, больше походила на воробья, минуту назад искупавшегося на дороге в песке.

Вся компания, только что щебетавшая в саду, увидев Анну, сидевшую на краешке стула, сразу замолчала и устремила на нее вопросительные взоры. Мысленно съежившись, и чувствуя, как от смущения кровь предательски заливает лицо, она встала, и уже хотела было представиться, как в комнату вплыла сама Надежда Григорьевна Лаптева, правда не одна, а со своей старой матушкой. Они были похожи как две капли воды, словно матрешки, отличающиеся друг от друга лишь размером. Но если купчиха была еще полна жизненных соков, то матушка была ее лишенной жизни копией.

Купчиха Лаптева была одна из богатейших женщин своего города, и хотя состояние сколотил ее ныне покойный муж, после его смерти, вопреки ожиданиям многих, она не только не пустила по ветру наследство, но и умудрилась его приумножить. В общем, женщиной она была хваткой, жесткой, хитрой и смекалистой, но грубоватой и малообразованной, так как сам характер ее бизнеса – торговля спиртным, высокие материи, увы, не подразумевал.

3

Казалось, птицы умолкли, ветер перестал гулять в ветвях деревьев, а вся природа превратилась в тишину, только для того, чтобы Анна услышала эти слова. И когда смысл сказанного, стал для нее понятен, сердце остановилось, ладони вспотели, кровь отхлынула от лица, а душевная боль была такой силы, что казалось, человек не в силах вынести ее. Она инстинктивно дотронулась до своих мелких кудрей, потом прижала ладошку к губам, чтобы не зарыдать, и, стараясь, ничем не выдать своих чувств, стойко направилась к скамейке, где одиноко сидела старушка.

Николай, понял, что она все услышала, по твердой походке, по несгибаемой прямой спине, по быстрому взмаху рук, по широким шагам, и по тому, как поспешно она их покинула. Жгучее чувство стыда и отвращение к себе захлестнуло его. Он так хотел перед другими скрыть свои чувства, так оберегал свое душевное спокойствие, что принес в жертву чужое. Он оскорбил ее самым не достойнейшим образом, на виду у не достойнейших людей. А самое ужасное, что он ничуть не лучше их. Его душа рвалась побежать за ней, утешить, но ноги как будто налились свинцом, и он не сделал и шага.

– А вы слышали, что число пуговиц на костюме должно быть непременно нечетным. Четное число пуговиц, право слово, прошлый век, а уж застегивать четное количество пуговиц на все – верх дурновкусия, а вот оставить одну не застегнутую – вот истинный парижский шик, – рассказывал Анатоль.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть! – Мари, наконец, решив поучаствовать в разговоре, начала считать пуговицы на сюртуке Анатоля. – А где же седьмая! – воскликнула она. С гордым видом Анатоль, явил свету седьмую, потаенную пуговицу и гордо произнес: – Как вы могли сомневаться во мне Мари? – все дружно захохотали.

– Вчера в гостях у нас была Татьяна Павловна Лопухина, – тотчас перехватив внимание на себя, заговорила Анастасия, – и вы не поверите, ее веер был из петушиных перьев, представляете? Из настоящих петушиных перьев!

– Какой кошмар! – с неподдельным ужасом воскликнула Мари.

Николай сидел, погруженный в свои мысли. Он не слышал о чем они говорили, да и не слушал. Он смотрел на Анастасию, и она ему стала напоминать деревянную куклу чревовещателя, как будто кто-то дергал за веревочки этой марионетки, отчего у той магическим образом открывался и закрывался деревянный рот, то и дело, обнажая ряд ровных белых таких же деревянных зубов. Внезапно она перестала казаться ему красивой, или даже милой, а превратилось в самую уродливую женщину на земле. Но большее отвращение вызывал у себя он сам. Он желал, но не смел повернуться, хотел хотя бы краешком глаза посмотреть на нее, казалось его спина горит огнем, смотрит ли она на него, испепеляет ли ненавистным взглядом, а может ему это лишь кажется. Что ж, если даже это так, он это заслужил по праву.

Анна сидела на скамейке, медленно пережевывая пирожное. Еще минуту назад, оно бы показалось ей волшебным лакомством, но сейчас она не чувствовала ни вкуса, ни ароматного запаха выпечки, с тем же успехом она могла бы пережевывать цветной картон.

Она могла бы пережить, то, что ее отвергли эти богатые отпрыски богатых семей, в конце концов, ей не привыкать, но он, как он мог, как он мог поступить так, еще минуту назад, она чувствовали такую глубокую взаимную симпатию и единение душ. Словно крохотное зернышко в душе, дало нежный зеленый росток, но вероломно было брошено оземь и жестоко растоптано. Уж лучше бы она сама тащила эту корзину. Нет ничего больнее обманутых надежд и утраченных иллюзий.

К счастью для Анны, пикник подошел к концу, вся процессия двинулась в обратный путь. Теперь, впереди шел Анатоль, под руку с обеими дамами, чуть поодаль, в дурном расположении духа шел Николай. Замыкали процессию Анна со старушкой, ту совсем разморило на солнце, чепец сдвинулся набок, так что Анне пришлось, чуть ли не волоком тащить ее под руку.

Они ни разу больше не встретились взглядом. Она видела лишь его прямую широкую спину, затянутую в сюртук. Он по-прежнему широко шагал, но вид его был грустен, казалось, он не наслаждается прогулкой, а безнадежно идет на эшафот.

От тягостной атмосферы, казалось, дорога длилась вечность. Устав тянуть разговор на себе даже Анатоль и Анастасия замолчали.

Наконец дойдя до развилки, Анна сердечно поблагодарила Анастасию с Марией за приглашение. Анастасия к тому времени убаюканная словами Николая, перестала видеть в ней опасность, и начала испытывать некое подобие вины, тем более, что ревность более не глодала ее, и как это часто бывает, когда враг повержен и унижен, гнев сменился на милость. Как это милосердно, толкнуть, а потом помочь подняться. Убедившись, что социальная справедливость восстановлена и она по-прежнему на вершине, Анастасия снизошла даже до того, что поблагодарила ее за заботу об ее «обожаемой» бабушке.

Николай по-прежнему хранил молчание, и когда все попрощались, голос внутри, а точнее совесть уже не только играла на трубе, но и била в барабан, то был ее последний шанс найти успокоение. Но он так ничего не сказал и даже не поднял глаза. Только когда она удалилась на приличное расстояние, а ее силуэт был едва различим, он осмелился посмотреть ей вслед. Такой он запомнит ее навсегда и даже через годы, когда он состариться и превратиться в дряхлого старика этот образ и этот день будет всплывать в его памяти и отзываться щемящей тоской, рисуя в мыслях как могли бы сложиться события, не поступи он так.

Ничто не давалось Анне так тяжело как этот отрезок дороги. Казалось ноги будто из ваты, а руки, никогда до того момента она не ходила так, размахивая руками словно маятник, ленты на шляпке развязались и непослушные растрепанные волосы лезли в лицо и в глаза. Наконец завернув за угол, она с такой силой побежала к дому, что даже ветер не смог бы ее догнать.

Вернувшись домой, Анна стремглав бросилась в свою комнату, не сказав ни слова своим напуганным родителям, упала прямо в одежде лицом на кровать и разразилась горькими рыданиями, затапливая подушку солеными девичьими слезами.

4

Однако ничто в жизни не вечно, и однажды придя в дом Лаптевых и по привычке постучав в дверь, вопреки ожиданиям, дверь ей открыл хотя и тот же Никифор, но одетый в парадный траурный костюм.

Также как и три года назад она присела на краешек синего атласного стула, вышитого прекрасными райскими птицами и розовыми фуксиями. Она уже привыкла и к этой гостиной, и к молчаливому Никифору, и к старушке, и даже к самой купчихе Лаптевой, но повторюсь, ничто в этой жизни не вечно. И теперь, Анна чувствовала и свободу, и пустоту, как заключенный с одной стороны рад избавиться от тяжелых оков, но вместе с тем проведя в заточении слишком долго, не знает что с этой свободой делать.

Через минуту спустилась купчиха, с ног до головы, одетая, в заранее припасенное, уже лед дцать как, для этого случая черное траурное платье. Они обменялись короткими фразами и принятыми словами соболезнования. Больше им говорить друг с другом было не о чем.

Подали чай.

– Дорогая Анна, нет слов, чтобы выразить, как я вам благодарна за заботу о матушке, вы были ей не только компаньонкой, но и верной подругой, в ее последние годы жизни. Ничто не предвещало беды, матушка была вчера вечером в добром здравии и хорошем расположение духа. Отменно и с большим аппетитом отужинала…и… А по утру, ее не стало. Как печально и пусто будет без маменьки, особенно после того как мои девочки упорхнули из дома, – и Лаптева украдкой вытерла слезы, то были слезы скорби по себе, слезы надвигающегося одиночества и старости.

Анне и впрямь было жаль старушку, за все время, проведенное вместе, волей неволей она успела привязаться к ней, их совместный ежедневный ритуал: чтение, прогулка, обед – делал жизнь стабильной, предсказуемой, и даровал спокойствие, компенсируя отсутствие событий, которые должны происходить в жизни молодой незамужней девушки. Она посмотрела на пустое кресло, в котором еще вчера сидела Домна Федоровна, еще вчера она укутывала ее сухонькие ножки в плед, и вот, как и не было вовсе человека, он остался только памятью в сознании людей, кто знал его. Но и память не вечна.

Анна думала о своих родителях, которые были уже не молоды, о неотвратимости будущего, о предопределенности финала, когда голос купчихи прервал ход ее грустных мыслей:

– Дорогая, есть ли вам куда пойти работать?

– А, простите, задумалась, нет, не куда, вернее я не думала еще об этом, все произошло так неожиданно, – сказала вслух Анна, – хотя неожиданного в том было мало, – в то же время подумала про себя.

Ей и правда не куда было пойти, то место в школе, где она работала, уже давно было отдано другому человеку, больше свободных вакансий, соответствующих ее профессии и навыкам, в городе не было. Мало кому нужен французский, в городе, где русской грамоте то обучен не каждый.

– Да, совершенно с вами согласна, кто бы мог подумать, – и купчиха снова начала пересказывать события вчерашнего вечера и утра, пока закольцевав разговор, не вернулась к тому, с чего начала: – Ах да, я вот что хотела сказать, – спохватилась Лаптева, – сестра моего покойного мужа, ах, какой замечательный был человек, все его уважали, справедлив он был и к слугам и к крестьянам, такого человека уж теперь не сыщешь. Так о чем это я, ах, да, вспомнила, сестра моего мужа, ищет гувернантку для своих дочерей семи и восьми лет, сейчас надежный человека с безупречной репутацией, и высокими моральными принципами, такая редкость. Молодые люди в больших городах, в погоне за деньгами давно их утратили, только в провинции сохраняются исконные и «правильные» традиции. Сейчас все хотят гувернанток француженок или англичанок, но знаете ли, книжку читают не по обложке, или как там говорят, ну да не важно, у моей родственницы по мужу, был печальный опыт, знаете ли, они вынуждены были уволить гувернантку француженку, в виду произошедшей пикантной ситуации, – сделав театральную паузу купчиха многозначительно посмотрела на Анну, но в подробности пикантной ситуации вдаваться не стала, по всей видимости, та должна была догадаться сама, о чем идет речь, – но вы моя дорогая, в ваших моральных принципах я уверена, вы образец добродетели и высокой нравственности, – заключила Лаптева. Странное дело, но столь высокая оценка ее моральных качеств из уст купчихи не только не польстила ей, но и вызвала в сердце горечь. Как будто из этого следовало, что грешить это удел лишь красивых и богатых, а остальным остается лишь хранить и оберегать добродетель.

Но вслух лишь ответила: – Боюсь, вы слишком добры.

– Правильно ли я понимаю, что ты согласна, Анна?

– Да, конечно, для меня будет честью и превеликим удовольствием учить двух ваших племянниц, я приложу все усилия, дабы не разочаровать вас и оправдать ваши надежды, – не раздумывая ни минуты, ответила Анна. Да и раздумывать было не над чем, такой шанс для провинциальной, хотя и образованной бедной девицы выпадает только раз. Обеспеченные дворяне и состоятельные купцы все больше предпочитали гувернанток француженок или англичанок, в общем, любой иностранец казался им кандидатурой более подходящей, нежели соотечественник.

Вопрос был решен, так что пора было прощаться, Анне был выдан расчет и рекомендательное письмо, и адрес купца Кузнецова, с подробной инструкцией как добраться, чтобы не заплутать.

Возвращаясь домой, и сжимая в руках письмо – пропуск в новую жизнь, Анна едва ли понимала на пороге каких перемен стоит, как кардинально изменится ее жизнь, в тот день когда она выпорхнет из под родительского крыла. Она будто цветок в зимнем саду хотя и выращенный в любви, заботе и неге, но своими листьями неизменно тянущийся на живой свет. Пришло время испытать и зной солнца и шквалистый ветер и проливной дождь, словом все, что и является жизнью, ибо как бы не было хорошо в зимнем саду, любое растение или другое живое существо, должны жить на воле.

Сколько слез радости и печали принесло родителям известие о ее скором отъезде.

Время, отведенное до отъезда, Анна находилась в приподнятом настроении, в эйфории, в ожидании новых впечатлений, новой жизни, но когда пробил час, на нее напала такая свинцовая тоска и стали одолевать такие тревожные сомнения, уж не ошиблась ли она, приняв данное решение, рискуя потерять все, отправившись в пугающую неизвестность.