Вишнёвые холмы

Глава 1

- Нянюшка, а для чего наш дед сгубил так много девиц? – маленькая Елизавета не мигая уставилась на благообразного вида старушку, что собралась переодеть и причесать ее ко сну.

- Проклят он был! Поэтому! – нахмурилась та.

Старая не любила эти разговоры, но у юной баронессы был упертый характер, и она не отступила, - Да откуда же оно взялось –то, это проклятье?

- От козней нечистого, чтоб ему пусто было, не к ночи будь помянут, - няня подняла пухлую руку, чтобы перекреститься, потом сдавшись девчонкиному напору, вздохнув продолжила, - Сговор у них был. Рогатый барону богатство, да силу невиданную, приманивать девок как мотыльков. Ох, как красив был, дед ваш… высок, статен, косая сажень в плечах, а с лица, что ангел, - она снова вздохнула, - Сердца девичьи так и замирали при взгляде на него. Да только не добрая то была красота. Глаза его выдавали, блеск в них был дьявольский. И уж коли любовью к нему какая бедняжка становилась одержима, так знамо и не долго ей по земле ходить оставалось. Дьявол, дьявол требовал себе в жертву юных дев. Вот они и умирали. Сжигала их любовь, жаркая как пламя адское, сладкая как грех и такая ж погибельная.

Разинувшая рот и застывшая в изумлении Елизавета вздрогнула, так как громко хлопнула оконная створка.

- Тебе что ли затворнице знать каков вкус у любви и… у греха? - сенная девушка Аленка, защелкнув ставни на ночь, орудовала у окна, ловко оправляя шторы и посмеиваясь.

Старуха, никогда не имевшая мужа и семьи, предпочитавшая проводить время в уединении, молитвах, да заботах по дому пропустила колкость мимо ушей.

Но не Лиза, дрожа от любопытства и ночной прохлады, малышка увернулась от морщинистых рук, отказавшись лезть в постель пока не получит ответа, - да, нянь, разве же грех сладок?

Та заворчала.

- Ох, ох, - и окатила недовольным взглядом зачинщицу у окна, - грех, он и сладкий, а временами и кислый что та вишня, а потом на душе так горько, горько становится, нестерпимо…

Аленка таинственно приглушила голос, - видно поэтому наше поместье так и называется. Барин грешил, жены его умирали, а имение… с каждой новой могилой, обрастало еще одним вишневым деревом. И стоят они по весне горемычные, вниз по холму, все в белом, как невесты.

- Огонь бы лучше в камине сладила, - прожгла ее очередным взглядом старуха, - твое дело не языком трепать, вишь дитё уже всё трусится.

Весна была уже не ранняя, но все еще пахла морозами, да вползала сквозняками в приоткрытые двери и плохо прилаженные оконные рамы. Ветер осенью, тоскливо скребшийся о стены, да игриво потрошащий желто-красные сады, за зиму набрал силу и ярость и все никак не хотел угомониться. Вот приструнит его лето красное, а осень с зимой вновь разбалуют. И так по кругу.

Маленькая Лиза, прыгнув в постель, шаловливо задергала в ней ножками, сбивая одеяло, - Пусть Аленка рассказывает. Я не хочу еще спать.

Ее капризный возглас разбудил старшую сестру, дремавшую в прикроватном кресле. Екатерина с трудом разлепила тяжелые веки, да зябко поежилась. С тех пор как отец слег трудные у нее выдались дни и ночи. Она всю неделю много времени проводила у его постели и вот совсем обессилела. Хотела сестренке книгу почитать перед сном, да только сама уснула. А книга, выскользнув из рук, лежала на полу беззащитно раскрыв наполненное буквами нутро.

- Это я-то треплюсь? – возмутилась молодая прислужница, присев, однако, у камина. Переворошила полуистлевшие поленья, да подбросила новых, - Ты же, старая, жила при нем, неужто не знаешь о проделках барона. Люди в городе шепчутся, что не проклятье жен его губило, говорят, он пил их кровь, это правда?

Старуха ничего не ответила, лишь еще более нахмурила лицо. Но рассказчицу это не смутило, Лиза слушала ее боясь шелохнуться и это воодушевляло Аленку поддать жару.

- И возможно призрак его, всё еще бродит по старой усадьбе. А что? Ибо не может его грешная душа упокоиться, коль помер он не своей смертью, не исповедавшись. А как стонут и плачут деревья-невесты? Мы все не раз слышали, а давече снова Богданка слыхал… Да, и проклятье рода Волковых похоже никуда не исчезло. Вон и батенька ваш двух жен схоронил…

Катерина, встрепенувшись, цыкнула в сторону болтливой девки.

- А что такого? – не унималась та, - Лизавет Сеевна большая уж, да и не глупа она.

Лиза обожала подобные разговоры, но все же побледнела, - Значит мы все прокляты? И я… тоже?

Аленка с живостью обернулась к малышке и подмигнув ей продолжила, - Не боись, оно-то проклятье-то, говорят, по мужской линии передается. А коль ты – девчонка, так может и избежишь его. А когда подрастешь, так и вовсе Волковой не останешься, возьмешь фамилию мужнину. А вот братец ваш, что скоро вернется… он вероятно … ох, как хочется посмотреть каков стал Петр Алексееич. Интересно он также порочен и… дьявольски красив? – она хихикнула.

Тут уж Катерина совсем не вытерпела. Поднявшись с кресла, сурово посмотрела на болтушку, да и на неугомонную сестренку. Скомандовала спать, затем, поцеловав Лизоньку на прощание, погрозила им обеим пальцем и вышла из комнаты.

Коридор встретил полумраком и бодрящей прохладой. Катя вновь сжалась от холода и тоски, что лежала грузом на сердце.

Что ж теперь будет?

Горько сжав губы, она стала у окна и посмотрела на бледную луну, что взошла над сопками, освещая их пологие склоны и острые пики старой усадьбы, разлегшейся на вершине одного из холмов.

Уже более 40 лет в том доме никто не живет. После смерти старого барона, туда почти не ходят. Крестьяне боятся, сторонятся тех мест и по сей день. Новая владелица имения, единственная из жен, не только выжившая, но и родившая ему ребенка, возвращаться в усадьбу наотрез отказалась. Поэтому то и построили новую, внизу под холмом, в которой вырос сын барона - Алексей Николаевич, внук его Петр, да и собственно они – Лиза с Катей.

Глава 2

Главный полицмейстер Пичугин Степан Максимович по обыкновению обедал у Лугового. Заведение сиё было достойным, люди порядочные имели традицию здесь встречаться, и кухня считалась - выше всяких похвал. Одно прискорбно, пользуясь всем выше перечисленным, хозяин заламывал цены, что та столичная ресторация. А места у них здесь скромные, уезд небольшой, народ друг друга хорошо знает, живут семьей по большей части дружной и редко бывает между ними какая шатость.

Вот и сейчас в узком кругу своих добрых приятелей он вгрызался в ножку рябчика, коих в этих лесах да холмах водилось немеряно.

Степан Максимович и сам был охотником знатным и мог за раз настрелять с десяток таких. Поэтому, предчувствуя ценник, что будет ему выставлен по окончанию трапезы, недовольство вымещал на бедной тушке, с неким удовлетворением вслушиваясь в хруст тонких костей.

Вообще-то он слыл человеком добродушным. Но добродушие его не имело ничего общего с простотой и глупостью. Умный человек, все же должен иметь расчет и проницательность. А он о себе думал, как о человеке умном, и понимал, что вскоре ему придется проводить обеды преимущественно дома, в обществе состарившейся тетки, да идущей ее путем жены.

Грудина рябчика звонко хрустнула, когда он переломил держащую ее кость надвое, и на руки брызнул жирный, вкусно пахнущий сок.

- А что, Степан Максимович, говорят вновь реформации в уездных судах проводят? – обратился к нему, сидящий по правую руку, доктор.

Степан Максимович, обтерев салфеткой лоснящиеся губы и подбородок, кивнул и недовольно промычал, - неймется им все, супостатам. Только сладишь все в присутствии, а они все новые и новые директивы спускают. Ух! Так никакого здоровья не хватит.

Доктор хмыкнул и подцепил пальцем тонкий белый ломтик редьки.

- Да уж, доведут сначала человека, а потом сменят кем-то помоложе, да посговорчивее, - вздохнул и над своей заботой копировальщик Очеретов, - Уж не поэтому ли слухи ходят, дражайший Степан Максимович, что дела ваши пошатнулись?

- Клевещут, – постарался сохранить невозмутимый вид тот.

- Пошатнутся там, так исправятся здесь, - вступился за него сидящий напротив помещик Домбровский, - вон давече, он у меня за ужином, сотню рублёв выиграл, и кабы не позднее время, раздел бы меня до нитки. И почему вам всегда так везет в карты, Степан Максимович? Али вы жульничаете? – помещик беззлобно хохотнул.

- Да отчего ж всегда? Помнится, в прошлом году, я вам чуть вчистую не проигрался. Да и вообще, в чем вы обвиняете главного полицмейстера? – Степан Максимович с деланной грозностью стукнул кулаком по столу и застольщики громко рассмеялись.

- И все-таки, в чем ваш секрет? Все-таки… частенько… вам несказанно везет, – хитро сощурил маленькие блеклые глазки Очеретов.

- Я просто смекалист и внимателен. Должность обязывает. На десять ходов вперед просчитываю, пока вы репу чешете, - приосанился Степан Максимович.

- Кстати, смекалистый вы наш, - доктор достал из внутреннего кармана часы, - я сегодня утром вновь в «Вишневых холмах» был. Алексей Николаевич совсем плох, вы в курсе? Говорят, ваш Гриша к его старшенькой посвататься хотел бы. Я бы на вашем месте не откладывал.

Степан Максимович побледнел, резко умолк и видно взволновался не на шутку. Последнее крылышко рябчика выпало из его дрогнувших пальцев, а обновленная стопочка с водкой, так и осталась стоять нетронутой, когда, овладев собой, он в спешке вскочил.

Наскоро одевшись и распрощавшись с друзьями, он великодушным жестом оплатил весь сегодняшний стол и вышел, громко хлопнув дверью за которой потонул его нетерпеливый окрик извозчику.

- Смотри как расщедрился, - буркнул Очеретов, - небось надеется на добрый кусок приданного. Говорят, Алексей Николаевич в ссоре с сыном, может отпишет все дочерям?

- Ну, что вы?! – улыбнулся доктор, заметно повеселев, после того как надобность рассчитываться за сегодняшний обед отпала, - Степан Максимович, просто широчайшей души человек, настоящий семьянин, образцовый член нашего общества, душевнейший друг. К тому же старается прожить жизнь так, чтобы детям не в чем было его упрекнуть. Только поэтому он так взволнован состоянием будущего свата.

- Я б с вами поспорил, дражайший, брать невестку из дома, где дети несут на себе бремя грехов своего предка… интерес должен простираться дальше дружеского участия.

Уже через час Степана Максимовича в сопровождении сына принимали в «Вишневых холмах».

Григорий Степанович был юношей приятным – среднего роста; с лицом интересным, не лишенным благородства; волосы у него были русые слегка курчавые, глаза живые и веселые; нрав - легкий; разговаривать он умел обходительно, но далеко не робко.

Катя не то, чтобы сильно влюбилась в Гришу, но он определенно вызывал у нее горячую симпатию.

Поэтому, когда цель их визита была обозначена, она невольно зарделась, ожидая и одновременно не ожидая этого счастливого мгновения.

Знакомы они с Гришей были с детства, чаще всего встречаясь на вечерах у Домбровских и Беговых. Поначалу он ухаживал за местной красавицей Ольгой, а Катя вздыхала по учителю французу, что служил у Домбровских, красиво читал стихи и безупречно музицировал.

Когда и именно в какой момент Гришино внимание привлекла тихая и всегда так скромно одетая Катерина Волкова, он при всем желании не смог бы сейчас вспомнить. Она просто вдруг мелькнула в его поле зрения как светлячок в темноте, и он с любопытством последовал за этим светом. Ему нравился ее нежно изогнутый стан, веселый смех, ее тонкие руки, деликатная светлая кожа, отчего ее вроде ничем особо не примечательные черты как будто светились, губы, маленькие и одновременно сочные как поспевающая на солнце вишня. Сегодня вечером он надеялся наконец сорвать такой желанный поцелуй.

Катя провела гостей в комнату отца, сама же спустилась на кухню, распорядиться об ужине. Обычно управлением домашними делами занималась нянюшка Агата, как самая старшая женщина в доме, но в последнее время она, как и отец часто хворала. Ее все больше и больше подводили ноги и Катя как могла старалась уменьшить ее хлопоты. К тому же девушке захотелось умыться, дабы сбить жар с щек.

Глава 3

Лес преграждал ему дорогу, а старое имение равнодушно наблюдало за этим с вершины холмов. Острия выбеленных солнцем крыш выглядывали из-за зеленных деревьев, подсказывая, что дом совсем близко, но дорога по изножью холмов петляла и извивалась, как кокетка, намеренно усложняющая путь к желанной встрече. Поэтому Петр решил проехать через пролесок, чтобы срезать маршрут. К тому же он скакал верхом и ездовая лошадь, которую гнал весь день почти без остановки, уже порядком выдохлась.

Она нервно поводила ушами, когда он направил ее в густую поросль. Деревца, преимущественно молодые и тонкие, сбивались в гурьбу, образуя островки плотной, непроходимой заросли. Местами их дружные рядки прерывались поваленными стволами или ветвями иссохших сородичей. Петр подивился тому что дорога не проторена, очевидно ни крестьяне, ни какой другой люд здесь не ходят, дрова не рубят и валежник не собирают.

Он совсем не рассчитывал на это, заворачивая сюда лошадь, но возвращаться не хотелось.

Ему нравилось, как пах воздух, а птицы радостно галдели в ветвях.

Лошадь мягко ступала по рыхлой земле, сплошь устланной травой и опавшими прошлогодними листьями.

Еще чуть-чуть и он будет дома.

Отлично.

Но кобыла под ним вдруг вздыбилась, неистово заржав, а из-под ног ее выскочило что-то большое и темное. Сонный молодой вепрь, не ожидавший, что кто-то потревожит его здесь, смотрел на них наливающимися кровью и яростью глазами. Бочкообразное тело его с свисающими клочьями волос и грязи, мелко подрагивало, раскачиваясь на коротких ножках и готовилось к бою. Он повел носом, замотал вытянутой головой с клыками из стороны в сторону, подбадривая себя, затем, хрипло хрюкнув, молниеносно ринулся вперед.

Лошадь под Петром вновь шарахнулась, пытаясь сделать скачок в сторону, но уже раненая острым бивнем, и запутавшаяся в кустах, лишь взбрыкнула передними копытами и повалилась на землю, с жалобным ржанием опрокидывая седока.

Петр, прокатившись кубарем, вскочил на ноги на некотором расстоянии от упивающейся первой победой зверюги. Вепрь, с полтора аршина ростом, и большой головой, топтал и колол поверженную кобылу, превращая ее, еще подрагивающую тушу, в кровавое месиво.

Петр замер, понимая, что у него немного времени, пока натешившись, кабан развернется к нему и найдет своими маленькими, но острыми глазками.

Бежать нет смысла, он все равно быстрее. Прятаться в кустах тоже. Деревья вокруг слишком низкорослые и чахлые, чтобы выдержать Петра, даже успей он взобраться на одно из них.

Значит сражение неминуемо.

И победить в нем он может только чудом.

Кабан был молод, но вероятность одолеть его, увы, была ничтожна даже у Петра, хоть мало кто мог сравниться с ним в ловкости и силе. Наградной клинок, что прятался в ножнах за поясом в этом деле тоже не помощник. Шкура у вепря слишком толстая, а подранок, от боли, лишь удваивает свою ярость. Воткни Петр лезвие ему в глаз, зверюга успеет убить его десятью разными способами.

Оставалось одно.

И попытаться он сможет лишь единожды.

Петр достал пистолет из кармана дорожного камзола, благодаря небеса, что уже рассвело и видимость хорошая. Выстрел должен быть максимально точным.

Один шаг назад.

Ни одна веточка не хрустнула под ногой.

Но вепрь, дернув ухом, поднял жуткую окровавленную морду вверх, в поисках новой добычи.

Фыркая и не сводя глаз с Петра, животное тоже попятилось, беря новый разгон.

Петр поднял пистолет, выбирая прицел.

Словно, почувствовав, вепрь закрыл грудину огромной пастью, как бы говоря, что не даст противнику избежать его клыков. Стремительно толкнул вперед свою мощную тушу. Пистолет взметнулся выше. Петр прицелился между ухом и глазом бегущего на него животного.

Только один этот выстрел.

Пуля, попав в нужную часть мозга, обездвиживает, парализуя позвоночник.

Глухой хлопок.

От неожиданности кабан взвизгнул, но инерция движения все еще несла его дальше прямо на Петра. Не отскочи тот вовремя в сторону был бы раздавлен и смят как перезрелый фрукт.

Домой он добирался уже пешком.

Дворовые удивленно обступили молодого барина, увидев его запыленную, местами порванную одежду.

Когда все церемонии со слугами, да рассказы о его приключениях были окончены, он наконец смог умыться, снять измазанный китель, сменить сапоги и отправиться на встречу к отцу.

И что же он увидел, стоило ему подняться по лестнице?

Мгновение, когда все трое замерли, казалось длилось целую вечность.

Катерина, овладев собой, отпрянула от Гриши, так и не успев ничего почувствовать по поводу своего первого в жизни поцелуя. Заметив, как испуганно сжалась девушка, как напряглось и еще более побледнело ее лицо, Григорий был готов проклясть свою поспешность, но тишину коридора нарушили шаги.

Петр Алексеевич – молодой барон Волков, приближался к ним.

Высокий и плечистый он шел, не просто заполняя собой пространство, а, казалось, овладевая им. Поступь его при этом не была тяжелой, напротив он двигался с какой -то легкостью, с небрежной грацией неся вперед свое массивное тело.

Паркет вторил его шагам, пылинки изумленно висли в воздухе, пока их не проглатывала, его тень, следующая за ним, чуть поодаль. Катя забыла, как дышать.

- Пичугин Григорий Степанович, - звонко представился Гриша, разгоняя давящую тишину, - жених Катерины Алексеевны, - спешно добавил, дабы прояснить смущающую ситуацию, свидетелем которой возможно стал брат его новоиспеченной невесты.

В том, что это именно сын Алексея Николаевича сомнений не возникло. Слишком разительно они были похожи. Фамильные черты рода - рост, темные густые волосы, симметрия гладко выбритого лица, строго соответствующего греческим канонам красоты, крупный прямой нос, чувственные пухлые губы, решительный, даже жесткий подбородок.

Приблизившись, Петр учтиво ответил на кивок Гриши, затем повернулся к Катерине.

- Ну, здравствуй… сестренка, - его низкий голос и изучающий взгляд прошлись по ее застывшей как статуя фигуре. От макушки, до едва торчащих из-под подола носочков туфель.

Глава 4

В «Вишневых холмах» почти никогда не устраивали приемов, но всегда радушно принимали гостей.

В большинстве своем соседи старались понять Алексея Николаевича, все-таки двух жен схоронил. Но некоторые поговаривали, что он или стыдился своего мезальянса или же стал стеснен в средствах, так как со смертью старого барона дьявольское богатство того превратилось в пыль. Иные же просто считали Алексея Николаевича, получившего образование в столице, скучным высокомерным снобом.

Накрытие в большой столовой, предназначенной для банкетов, свидетельствовало об особенности этого дня. Барон так обрадовался приезду сына и помолвке дочери, что даже набрался сил присутствовать за трапезой.

Катерина, наблюдала за порядком сервировки и старалась сосредоточиться на выносимых и расставляемых на столе холодных закусках. Ярко пахнущие маринады, разные виды вяленого мяса, гусиный паштет, заливное, остроты и соусники с уксусом - все находило надлежащее ему место, в то время как она… не могла найти себе места.

Вернулся.

Он сильно изменился, возмужал и… в то же время, совсем не изменился.

Глаза его смотрят по прежнему. Остро. Зло.

Некоторые люди с годами становятся другими, а некоторые… еще более собой.

Если их война продолжится, папенька этого не вынесет.

Руки Катерины задрожали, она чуть не пролила сливовую настойку на белую скатерть.

- Присядьте, Катерин Сеевна, я сама все сделаю, - юркая Аленка насильно усадила хозяйку, заметив в каком та состоянии, - совсем вы, бедняжка, из сил выбились. Оно-то и не мудрено, сколько ночей у тятинькиного изголовья бдели. Все навалилось-то на вас. Но ничего…, - пристроив наливку, отнятую из Катиных рук, она принялась аккуратно расставлять хрусталь, - …Теперь- то Петр Сеевич вернулись и барину, гляди-ка полегчало. А молодой барин то как собой хорош…

Славная она девушка, - подумала Катя, - только легкомысленная. Ох, как бы и тут чего не вышло? Алексей Николаевич не позволял себе вольностей ни с крепостными, ни тепереча с вольнонаемной прислугой. А вот как поведет себя его сын?

Тем не менее, вечер сегодня должен быть радостный и даже хищному оскалу Петра Алексеевича она не позволит его испортить.

Папенька уселся во главе стола. Несмотря на то, что быстрая болезнь иссушила его высокое, недавно еще крепкое тело, он все равно выглядел внушительно. И старшая дочь с тревогой и гордостью смотрела на него.

Лиза же не сводила восхищенного взгляда с ново обретенного брата.

Девочки сидели по левую руку от отца, сын же и Пичугины занимали места по правую.

- Жаль, Петр Алексеевич, жаль, что вам пришлось вернуться по такому скверному поводу как пошатнувшееся здоровье вашего благородного папеньки, - поднял рюмку Степан Максимович. На лице его разлилось сожаление, которое он не переставал испытывать с того самого мгновения как сын явился в комнату отца, прервав их приватную беседу. Оставалось только надеяться, что он успел донести Алексею Николаевичу все самое важное и что тот, не преминёт сделать необходимые выводы.

- Кончилась ли для вас теперь эта муштра на плацу, да зубрежка латыни? Планируете ли насовсем возвращаться в «Вишневые холмы»? – задал гость вопрос так тревожащий Катерину, - Не заскучаете тут у нас? Поговаривали, вы плавали по морям на королевском судне, и даже закалились огнем войны? Степан Максимович крутанул ус, довольный возможностью блеснуть поэтичностью своей речи. Пусть прибывший не думает, что они уездные жители, здесь совсем простаки.

- Огонь войны… удивительное слово вы подобрали, - Петр сделал реверанс гостю, отчего полицмейстер вновь самодовольно пригладил ус, - одних этот огонь сжигает, других закаляет как сталь. Но я теперь свободен от службы и вполне пресыщен войной, останусь подле отца сколько ему будет угодно… как он распорядится, так и поступлю, - смиренно произнес низкий, чужеродный этим стенам голос.

Алексей Николаевич, удовлетворенно кивнул такому ответу сына.

Катя удивилась, совсем не ожидая от Петра подобной галантности и кротости, - Действительно простил нас? – хотелось в это верить, видя, как засиял отец, - или хитрит? Что же в таком случае он задумал?

Степан Максимович тоже закивал.

Очевидно и его отцовское сердце грело подобное послушание.

- А что, каковы ваши успехи, хорошо ли служить Его Величеству? – продолжил поддерживать беседу Пичугин старший.

- Эта служба не хуже любой другой, - ограничился этим Петр, не желая хвастаться своими достижениями.

Катя в очередной раз подивилась переменам – братец способен на удивительное красноречие. В детстве, пугая ее, он с упоением рассказывал витиеватые истории о старом имении и призраке дедушки, который скоро утащит ее к себе. А теперь вот лаконичен и краток как заправский солдафон. Неужто и вправду изменился?

- А на каком корабле вы плавали? Где побывали? Может расскажете о сражениях в которых довелось участвовать? - у Гриши загорелись глаза, стоило речи зайти о приключениях и жизни столь отличной от здешнего однообразия.

- Боюсь, эти рассказы не предназначены для нежных ушек некоторых здесь присутствующих, - брат многозначительно глянул на ту сторону стола где сидели сестры.

- Если вы имеете в виду меня, то я совсем не боюсь страшных историй, - бурно вскрикнула Елизавета, прямо-таки жаждавшая услышать что-нибудь этакое, - Поверите, я ни капельки не робею, когда рассказывают о дедушкином призраке…

- Лиззи! – тихо оборвала ее Катя, увидев, как Алексей Николаевич закачал головой, - Дети должны сидеть за столом чинно и смирно, и нужно слушать, а не говорить.

- Вот, вот. Бери пример с сестры, - наставительно произнес Петр, - смотри какая благовоспитанная барышня из нее выросла.

В то время как слова его звучали похвалой, их взгляды скрестились на мгновение достаточное, чтобы она увидела, как в глубине его волчих зрачков вспыхнула злая насмешка и краткое настолько, чтобы считать, что это ей лишь показалось.

Она пригубила бокал, почувствовав, что трепет и сомнения раздирают ей душу. И воротничок закрытой блузы, которые она предпочитала носить, сейчас давит горло, словно невидимая рука. Наливка была ароматной, но едва ль освежала.