Вкус подчинения

Пролог

Пролог: 

— Давид, — шепчу растерянно, оглядываясь. Как я здесь оказалась? — Я не понимаю…

— Молчать! — шипит он не своим голосом, и я падаю на диван в его современной квартире. Стойте, мы же были в отеле… — Ты должна знать свое место! Где твое место?!

Суров и безжалостен. Если бы еще знать, что именно его так разозлило. Он угрожающе нависает сверху, держа меня в плену глаз, рук, что по обе стороны головы, а главное, ауры силы и власти. Той ауры, которую при одном взгляде на его, словно высеченное из камня лицо, видно невооруженным взглядом. Но он никогда не грубил, не повышал голоса на меня.

Этого не требуется, ведь я уже в его власти. Добровольной, сладкой власти.

Он всматривается в мои глаза, пока я вжимаюсь в спинку дивана, словно что-то выискивая. Давит. Требует беспрекословного подчинения. Он не прикасается, но от его взгляда шею как будто охватывает ошейник, и я знаю, что он скоро там и окажется.

— На коленях, мое место у вас в ногах, — говорю тихо и покорно, и он тут же поднимается и отходит на шаг, осматривая мое дрожащее тело, скользя взглядом по прикрытой платьем груди, задерживаясь на постыдно торчащих сосках.

Страх и возбуждение, ровно как боль с удовольствием, идут рядом с этим человеком рука об руку, впитавшись в меня как яд, разъедающий прежнюю Майю, создавая из пепла новую, смелую.

Что происходит? Почему он так себя ведет?

— Правильно. И ты этого хочешь или может быть тебе больше понравится флиртовать с Андроновым, может быть ты даже хочешь сменить Хозяина? — выбор, которого нет, звучит в его угрожающем голосе.

Глава конкурирующей компании, которого мы сегодня встретили, был мил и предупредителен. И он бы мог мне понравиться, если бы не скользкий взгляд. Я и рассмеялась не над его словами, а потому что Лене сделали операцию. Я просто была счастлива.

— Нет, — сглотнув, отвечаю и медленно, словно нехотя стекаю ручейком с дивана. К нему в ноги. На колени. Трепещу, хочу его. Смотрю не в глаза, а куда-то на двигающийся ходуном кадык, на мощный разворот плеч, с которых он стягивает пиджак от Армани, и ниже, где все еще застегнутым был ремень.

Но это ненадолго.

Очень скоро упругая кожа будет хлестко ласкать мое тело, срывая хриплые постыдные крики наслаждения и погружая меня в мир порока и похоти.

И я хочу доказать, что нет причины быть грубым, ведь я сама готова к подчинению, но он словно не понимает, не слышит меня.

Смотрит зло, неприязненно.

— Расстегни ширинку, рабыня, — требует он, и я подчиняюсь. Достаю ремень, покорно вкладываю ему в руку и освобождаю из плена каменную, шелковую плоть.

Хочу облизать, хочу дать понять, как сильно люблю, но Давид резким движением толкает меня к своему паху. Большим и указательным пальцами давит на щеки и сразу толкает член глубоко в горло.

Ну ладно, я стерплю и это, стерплю насилие рта, стерплю крепкий захват косы.

Вот только острая боль от ремня по спине была настолько неожиданной и сильной, что я дернулась и хотела выпустить член, спросить, почему он меня не подготовил. Почему не рассказал, в чем будет заключаться сессия.

Но Давид продолжает держать мою голову, пихает член глубже и снова хлестко бьет по спине ремнем.

Кричу, но член во рту мешает.

Дергаюсь, но рука требует подчинения. Заявляет власть.

— Знай свое место, сука! Блядская тварина!

Это неправильно, так быть не должно! Все наши игры были на добровольной основе, а сейчас он просто насилует меня, избивает ремнем, оставляя обжигающие следы на нежной коже.

— Нравится, нравится, когда тебя стегают ремнем, как животное?! — вопит он, и я ощущаю тошноту и страх.

 Что-то не так…

Я смотрю наверх, чувствуя, как задыхаюсь от члена, как горит спина и попа, как слюна обильно стекает по подбородку и вижу…. Боже, нет! Кричу от ужаса.

Это не Давид, нет!

Это Леша и теперь в его руках полыхающий огнем хлыст, он снова замахивается и обжигает меня новым ударом. Агония проникает в тело, заставляет кричать, захлебываться слезами и острой невыносимой болью, а в попу внезапно толкается что-то острое, огромное, разрывает меня надвое! Кричу снова и снова! Умоляю прекратить адские муки.

Не надо, Леша! Не надо, Леша!

 Я умру от боли, я просто снова умру от боли! Мне больно! Больно! Помогите! Давид, спаси меня!

— Майя! Майя! — орет мне в лицо знакомый голос, и я распахиваю глаза, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как по лицу стекает пот.

Мои плечи в тесном плену рук Давида, а зубы щелкают от того, как сильно он меня трясет.

— Боже! Ты меня с ума сведешь.

— Сон, просто сон, — шепчу я хрипло и улыбаюсь. Тяну Давида на себя и вжимаюсь в его тело. Хочу окунуться в его надежность, силу, власть, просто хочу стать с ним единым целым. Чувствую, как его самого трясет и прошу:

— Воды.

Он тут же слетает с кровати и приносит мне стакан и вкладывает в дрожащие пальцы. Просто сон. Я так и знала. Выпиваю прохладную жидкость залпом, а Давид сам стирает капли с моих губ, целует и тут же смотрит внимательно и напряженно в глаза.

— Кто такой Леша, твою мать?!

Глава 1.

**Месяц ранее пролога**  Майя

Страх сковывает внутренности. Тело дрожит и сотрясается в болезненной агонии. Мое тело. Ее тело.

Но мучитель упивается этим, снова и снова пронзая девушку своим мерзким отростком и сжимая рукой грудь. Он наслаждается ее слезами, криками боли, отвращением, стискивая шею другой рукой и заставляя задыхаться. Оставляя отметины, клеймо изнасилованной, клеймо жертвы.

Я, как всегда, смотрю на себя со стороны, рыдая. Знаю, что этот ужас никогда не кончится, знаю, что буду возвращаться в этот чулан дома культуры снова и снова, каждую ночь, каждый раз, когда буду прикрывать глаза и погружаться в царство Морфея.

Я опять здесь, чувствую, как стекают по лицу горячие капли, и смотрю на себя, кричащую от боли и унижения. Смотрю, как когда-то любимый человек совершает акт далекий от любви, уничтожая в юной девушке все чистое и светлое.

И я хочу отвернуться. Как же сильно я хочу на это не смотреть! Хочу забыть это, но не могу, не могу оторвать взгляда от своего бледного лица, просящего о помощи. Но я не могу ей помочь. Как тогда не смогла помочь себе.

Тру место на руке, где до сих пор, казалось, горит сигаретный ожог, и вдруг слышу стук. Он долбит воспаленный слезами и болью мозг. Громче. Еще громче, и я, наконец, могу обернуться.

Сон прерывается.

Резко открываю глаза, с облегчением вздыхая, что сон закончился. Что следующие двадцать часов я не буду видеть этого кошмара.

Снова стук, но теперь в реальности. Стук в дверь, так как звонка не было. Его выжгли. Не слишком удивительно в этом районе отбросов общества. И среди этих отбросов я. Майя Солодова.

Ленок, кашляя, поднимается со своего диванчика и пошатываясь бредет в ванную. Сестре осталось недолго, скоро сердце окончательно остановится, лишая юную девочку возможности ощутить прелесть жизни, исполнить мечты. Если бы в жизни была прелесть.

Может, и к лучшему, что она умрет?

Нет, так думать нельзя. Мы справимся, мы найдем выход.

В конце концов я увижу, как эта красавица идет к алтарю в подвенечном платье или как эта тонкая девочка танцует на сцене. Она мечтает о сцене. Она мечтает просто жить. Прожить еще хотя бы год.

— Ты откроешь уже или так и будешь фантазировать о голубом вертолете? — спрашивает эта девятилетняя засранка и скрывается в ванной.

— Конечно, — отвечаю в пустоту, мельком осматривая убогость обстановки, которую мы на пару каждый день упорно пытаемся делать уютной.

На вопрос, кто бы это мог быть, да еще и в такую рань, ответа у меня нет.

Наверное, поэтому, открывая, не спросив кто, я ловлю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Таня?! Таня Воронина?!

Белый костюм. Уложенные волосы. Сумочка и туфли из крокодиловой кожи. Да, эта сучка, моя бывшая одноклассница, высоко забралась. Хотя я, как и все женские создания, с тщеславным удовольствием осознаю, что выгляжу моложе ее.

Таких, как Таня, много в инстаграме. Яркий регулярный макияж, солярии и развратная ночная жизнь быстро старят.

Может, и права была мама, что мы выглядим на столько грехов, сколько совершили.

Таня Воронина морщит нос, будто учуяв неприятный запах, и не говоря ни слова протискивается мимо меня, осматривая узкий коридор, и не разуваясь проходит в тесную кухню.

— Таня, чем обязана? — спрашиваю, следуя за ней и не чувствуя, что рада ее видеть, скорее, натурально охреневаю от ее наглости и невоспитанности. Нет, она, конечно, никогда не отличалась добрым нравом, но это уже зашквар.

— В этой, — она пытается подобрать слово, очевидно более вежливое, чем халупа, — квартире есть, куда присесть?

Я, вздохнув, приношу ей одну из двух облупленных табуреток и машу рукой в сторону чайника.

— Чаю?

— Да, зеленого, — повелевает она, скривив губы, и усаживается на край стула.

— Черный, Таня, только черный, — усмехаюсь аристократичности этой когда-то безотказной девки. — Ну, так что это за незапланированная встреча выпускников? Прости, врать, что рада тебе, не буду.

— Ну почему же? Я, лично, ее планировала. Даже навела кое-какие справки.

Холодок стекает от шеи по позвоночнику вниз.

Визуализация Таня

Глава 2.

— Зачем? — интересуюсь наигранно безразлично и наливаю чай без сахара. Себе добавляю одну ложку. Моему телу диеты все равно не помогают, зато помогает работа в больнице по двенадцать часов в сутки.

— Как твоя сестра? — в свою очередь спрашивает Таня и, подув на напиток, делает глоток. Этим и завершается ее чаепитие. — Много денег собрали на пересадку?

Долго молчу, пытаясь разглядеть в лице бывшей подруги хоть проблеск жалости. Но ее нет и быть не может. Она никогда не думала ни о ком кроме себя. Я уже и не помню, почему мы сошлись.

— Лена не младенец, жалости не вызывает, поэтому немного. Но ты ведь не помочь сюда пришла.

— Ошибаешься, — ухмыляется она и долго рассматривает мою сорочку до пят, распущенные светлые волосы, задерживается на наверняка опухшем после сна лице. — Ты все такая же.

— Какая? — невольно злюсь на ее выпад, в котором ни грамма восхищения или одобрения.

— Выглядишь невинной овечкой, которую хочется пожалеть. Неудивительно, что каждый мужик хочет тебя изнасиловать. У тебя же в глазах написано: жертва.

— Пошла вон! — мигом срываюсь на крик и указываю на дверь. Но весь всколыхнувшийся гнев разом затухает, когда вижу большие удивленные глаза Лены.

— О, это наша девочка, — лепечет Таня, не сдвинувшись с места, и от ее сладкой, как мед, улыбки на намалеванных губах меня тошнит, а Лена пятится, как от змеи.

— Лена, иди собирайся, — произношу спокойно. — Нам выходить скоро.

— Ты все так же в больнице? Утки за бомжами выносишь?

— Слушай, ты же все знаешь, — оборачиваюсь и рычу. — К чему эти вопросы? Что тебе нужно?

— Пришла тебе помочь, — пожимает она плечами и вдруг заливисто хохочет. — Можно сказать, стану твоей феей. Помнишь? «Золушка» была твоей любимой сказкой. И ты считала Лешу своим принцем.

— Засунуть бы в одно место такие сказки, — раздражаюсь я еще больше от того, что тема моего изнасилования, прогремевшая на весь наш маленький город, до сих пор ее смешит. Сука. — Говори, зачем пришла, пока жертва не превратилась в хищника, и весь твой дорогой костюм, купленный на деньги от продажи твоего тела, не оказался в мусорке!

— Какая ты грубая, — дует уткой губы эта проститутка и повторяет: — Я пришла помочь тебе и твоей красивой сестренке.

— Да как! Как! — уже кричу сквозь слезы. — В твоей роскошной сумочке волшебная палочка или ты принесла полтора ляма?! Как ты хочешь мне помочь?!

— Хочу предложить тебе работу.

Резко успокаиваюсь, смахивая слезы, и быстро умываюсь в раковине, растирая лицо и пытаясь сдержать желание задушить эту… Ну разве нельзя говорить все и сразу! Для чего эти инсинуации?

— Какая работа?

— Что ты знаешь о Теме?

— О каком Тёме?

Она закатывает глаза и достает из сумочки фотографию.

— Кто это?

— Это, милочка, один из самых влиятельных людей по эту сторону Европы. Нравится?

Фотография была с какого-то пафосного мероприятия, на котором мужчина в компании брюнетки смотрел прямо в камеру, но казалось, что это жесткое лицо смотрит в душу. Глаза, как и волосы, черные, кожа чуть смугловата, а твердый подбородок наводит на мысли о волевом характере.

Ничего от принца из юношеских грез. Если светловолосый нежный Леша, любимец всего города, оказался дерьмом, то страшно подумать, что из себя представляет этот миллионер.

— Не особо, — искренне отвечаю я. — И что? Его зовут Тёма?

— Нет, — фыркает Таня и убирает фото. Мое тело словно отпустили невидимые силки. Даже с фотографии аура этого человека гипнотизировала.

— Давид Грановски.

— И? — уже нетерпеливо рыкаю я. Сколько можно тянуть кота за хвост?

— И у него есть одна маленькая слабость, — она делает театральную паузу, набирает в легкие воздух и выдает, повергая меня в ужас: — Девушки с лицом жертвы. Такие, как ты, Майя.

Визуализация Лена

Глава 3.

Я не хотела кричать. Я вообще никогда не кричу. Кричать я перестала тогда, когда сорвала горло, воя о помощи. Меня никто не услышал или не захотел услышать.

Возможно, подсознание дало команду «не кричать», ведь это бесполезно. Но Таня своим предложением о продажной работе вывела меня практически на ультразвук.

Нет, я, конечно, выслушала ее, чувствуя тошноту и отвращение во всем теле ко всему, о чем она с таким упоением рассказывала. И о плетках, и о свингер-вечеринках, и о БДСМ Теме.

Но я ни на секунду не поверила, что женщина может испытывать удовольствие от всех тех вульгарных вещей, о которых она говорила.

Что женщина может испытывать оргазм, когда ее унижают, избивают или насилуют.

Вот в то, что мужчины от такого кайфуют, я поверила сразу. Сама с этим столкнулась восемь лет назад.

— Майя, а давай помедленнее, — умоляет Лена, которую я, как на убой, тяну в сторону метро.

— Прости, я просто…

— Разозлилась, — понимает умница и останавливается посмотреть, как голуби плещутся в весенней луже.

Я даже и не поняла, что зима уже прошла, отдавая бразды правления следующему времени года. В моей душе холод поселился давно и надолго, запорашивая снегом всю надежду на счастье.

Но сейчас, смотря, как качается Ленок из стороны в сторону, как солнышко ласкает ее полупрозрачную кожу, как путается в светлых волосах, я поняла, что жить надо сегодняшним днем и не думать о плохом.

Не с этой маленькой феей.

И если бы не голос Тани в голове, озвучивающий сумму, которую платит по итогу своим любовницам Давид Грановски, я была бы почти счастлива.

Квартира в Москве. В Москве! Квартира! Да где столько платят проституткам?!

Я даже боюсь представить, сколько она может стоить. И сколько денег у этого миллионера, что он каждый месяц дарит такие подарки.

«Или, может быть, — злорадная, завистливая улыбка искривляет мои губы, — его гложет чувство вины за то, что он делает с бедными, несчастными девушками? Больной урод, не иначе. Как таких носит земля?».

Доехав до учебной клиники в центре столицы, места, где и учатся, и лечат, я сразу отправляю Лену на процедуры по поддержанию сердечного ритма.

Сюда же к ней приходят преподаватели. Я же, переодевшись в закрытый халат и убирая волосы под шапочку, окунаюсь с головой в привычную суматошную жизнь клиники.

Капельницы, таблетки, утки, перевязки, чай в компании добродушной, неунывающей Вари, вечно таскающей очки, как у Гарри Поттера.

 День проходит очень быстро, выметая метлой мысли о предложении Тани подготовить меня в любовницы этому садисту Давиду Грановски.

Он, конечно, клюнет, как сказала бывшая подруга. А потом я должна ей отдать семьдесят процентов от продажи подаренной квартиры и спокойно вылечить сестру.

Все просто. Так просто, что голова от ее предложения чуть не взорвалась. Так просто, что меня замутило от образа того, как я буду снова подвержена унижению.

Добровольно. Стану шлюхой!

 И даже понимание, что после всего я смогу не только дать Лене возможность жить, танцевать, но и обеспечить себе вполне сносное существование, не помогло мне решиться…

Даже подумать о согласии на, по сути, работу проститутки.

После такого жить не хочется.

В прошлый раз мне не хотелось.

И если бы не внезапная беременность матери, я бы так и сделала. Просто прыгнула бы в темноту ночи, когда весь город осудил меня, заклеймив отверженной. Они слишком любили Алешу Маслова и были крайне возмущены, когда вместо того, чтобы выйти за него замуж, я подала заявление в полицию.

Глава 4.

Там я красках описала все то, что сделал со мной этот ублюдок. Его посадили. На девять лет.

Одно то, что Таня ковырнула старые раны, вызывает жгучую болезненную ненависть.

Но сейчас я в светлой палате со шторками в цветочек, а не под садистом. До отбоя еще далеко, и можно расслабиться и просто слушать лепет Лены о пройденном учебном материале.

Кроме того, проверяю капельницу и тут слышу шум в коридоре.

В дверь с сияющей улыбкой заглядывает Варя и, сделав круглые глаза, зовет меня. Я закатываю свои, видя ее возбуждение, и выглядываю за дверь.

Вот это да. Сама чета Сладеньких уже второй раз на неделе пожаловала в нашу скромную обитель.

Лучший хирург города Роман Алексеевич и его супруга Анна, самая известная балерина России и директор балетной студии. Они частые гости в нашей больнице, и Варя просто сходит по ним с ума, как и Лена.

— Какая красивая пара. Прямо как из кино.

— Успокойся, — усмехаюсь я и тут замечаю, как Ленок высунула свой курносый носик за дверь. Вот уж кто точно поклонник Анны Сладенькой. Она ее кумир. — А то они заявят на тебя за домогательство.

— Отстань.

Варя отмахивается, как от назойливой мухи, и делает очередную фотографию на смартфон, продолжая пялиться на общавшуюся с заведующим, Алексеем Романовичем, пару.

Да уж, вот, что называется встретить Богов на грешной земле. Они всегда держались приветливо, носы не задирали, но, казалось, кроме друг друга ничего и никого не замечали.

Когда-то я верила, что и у меня так будет. Что я буду любима и полюблю в ответ.

Но я не достойна счастья. Клеймо жертвы наложило слишком сильный отпечаток на мою душу, не позволяя заводить тесных отношений ни с кем. Варя просто навязалась, с некоторых пор став неотъемлемой частью моей жизни. И хоть я нередко замечаю на себе мужские взоры, мне скорее хочется от них отмыться, чем ответить взаимностью.

Парни это понимают и не навязываются. Да и кому навязываться, когда последним лучшим поклонником был пятилетний кавалер Михаил, решивший, что я подхожу на роль его супруги.

— Майя, а можно я автограф попрошу? — вдруг дергает меня за халат Лена, вытягивая из омута раздумий, и делает умоляющие глаза. И вот как ей откажешь, хоть навязываться таким людям неприлично?

 — Только быстро, — снимаю я ей капельницу. — И надень кофту. Нехорошо давить на жалость.

Она тут же, просияв, кидается из палаты и выбегает оттуда, одеваясь на ходу, стремглав помчавшись в сторону красивой пары. Почти в них врезается и протягивает альбом с фотографиями главных ролей Сладенькой Анны.

Темноволосая женщина мягко улыбается, и от этой улыбки тянет ответить тем же. Она просит ручку у мужа, расписывается на первой странице и целует щечку сестры, делая ее сегодняшний день наверняка самым счастливым в жизни.

— Жалко будет, если она так и не станет балериной, — слышу печальный голос Вари и смахиваю тут же набежавшие слезы. В груди дыра стремительно растет, и собственная вина, что не могу помочь единственному близкому человеку, разъедает душу. Очень давно. Почти превратив ее в тряпку.

— Жалко…

— Тебе бы волшебника, ну или любовника, — вдруг смеется Варя от моего острого взгляда, который я в нее метнула, резко успокаивается. — Я пошутила. Чего ты?

— Не шути так! — огрызаюсь и ловлю бегущую ко мне Лену. Подхватываю и несу в палату, чтобы снова поставить капельницу и дать отдохнуть возбужденному организму.

Но слова Вари не выходят из головы. Два в одном. И волшебник. И любовник. У меня это может быть. Хреновая сказка, которую не хочется читать и тем более в ней принимать участие.

Я могу помочь сестре, полностью разрушив при этом себя. Но я ведь могу! Я могу достать денег на операцию, которую проведет сам Роман Алексеевич, но мне придется продать свое тело. Тело, давно мне не принадлежавшее. Могу стать сабой для доминанта и потерять себя. Играть послушную овцу целый месяц и получить заветные документы на квартиру.

Всего месяц потерпеть то, что с таким трудом вытерпела одну ночь.

Злюсь сама на себя, что не похожа на тех женщин, которые получают удовольствие от насилия. Я при мысли о сексе хочу спрятаться в самый дальний угол. Само слово «секс» повергает меня в пучину темного отчаяния и ужасов прошлого, туда, где романтичный акт любви превратился в многочасовую экзекуцию.

Обещаю Лене скоро пойти домой и почти не глядя выхожу в коридор, посмотрев на лампы на потолке.

Одну бы заменить. Уже мигает.

И в этом мигающем свете замечаю посетителя, проходящего ровно мимо меня, скользнувшего по мне пустым взглядом.

Сердце замирает от страха и чего-то непонятного, словно брызнувшего на горячую кожу прохладной водой.

Я застываю как каменное изваяние. Давид. Тот самый Давид Грановски здесь? Здесь?!

Глава 5.

В нашей не слишком современной больнице? В своем дорогущем костюме, со строго уложенной прической. Педант.

От него веет такой волной мужества, богатства и власти, что меня прибивает, как к скале. Словно жертва почуяла опасность от притаившегося хищника и делает все, чтобы ее не заметили, буквально сливается с окружающим пространством.

Я не могу оторвать взгляда от ровной походки, от широкого разворота плеч, на которых накинутый халат смотрится откровенно нелепо и смешно. На руки с длинными, сильными пальцами. Пальцами, способными причинить страшную боль, а то и вовсе переломить шею одним движением.

На вид ему не дашь больше тридцати пяти, но аура силы, его окружавшая, на все шестьдесят.

Я делаю вдох, выдох. Спокойно. Он здесь не из-за меня.

Мир светлеет, я моргаю и дыхание снова ровное. Я как загипнотизированная иду в ту же сторону. На вопрос «зачем?» отвечать смысла нет.

Возможно, я просто как тот мотылек лечу на пламя?

Или прячусь от хищника в самом надежном месте. Рядом. За его спиной.

 И это мужественное пламя догоняет Сладенькую пару и жмет руку Роману Алексеевичу.

А потом вдруг улыбается. Во весь свой львиный оскал.

От его улыбки коленки вдруг подгибаются, а дыхание перехватает. Боже! Красота Леши по сравнению с этим мужчиной, как сорняк рядом с розой. Да, тоже растение, но между ними ничего общего.

И это садист?

Может быть, Таня обманула меня? Или ошиблась.

 — Солодова. Солодова, ты где летаешь? — сам Сладенький, откуда-то знающий мою фамилию, подзывает меня к себе, почти не прерывая разговора с Давидом Марковичем и протягивает мне медицинскую карту. — Будь добра, отнеси к Романычу. Пусть в график мой вставит.

— Конечно, — киваю я и соглашаюсь шепотом. Потом лишь мазнув взглядом по твердым губам миллионера, поворачиваюсь и хочу сделать шаг.

— Вы уронили, — этот голос. Он способен руководить целыми армиями. Он может пугать. Он может приказывать мне.

Густой баритон, от которого кровь стынет в жилах.

Я смотрю вниз и с ужасом вижу карточку, что впихнула мне Таня. Она вся измятая из-за частой попытки ее порвать.

 Алая надпись на черном фоне привлекает внимание, и Давид пытается наклониться, но я его опережаю.

— Я сама, — бросаюсь почти ему в ноги и хватаю заветную карточку, молясь всем богам, чтобы он, с высоты своего роста, не смог прочитать: клуб «Куртизанка».

Мне бы подняться и уже идти выполнять задание хирурга, но я как ведомая незримой силой поднимаю голову и сталкиваюсь с обжигающим черным пламенем в глазах хищника.

Сколько прошло времени? Секунда, минута, целый час.

Но за это мгновение перед глазами ярким пламенем вспыхнули образы Таниных рассказов.

И в главной роли он. А под ним я. И самое противное, что прямо сейчас я не чувствую тошноты, только легкое покалывание внизу живота. Странное тепло в груди и страх, что он может все это заметить.

— Извините, — сглатываю и тут же, поднявшись, рву когти от запаха одеколона и ментола, от мужчины, который наверняка берет в этой жизни все, никого не спрашивая.

Мне уж точно такого счастья не надо.

Возможно, он уже гонится за мной, чтобы причинить боль, я чувствую его взгляд, разрезающий мне кожу лезвием, вспарывая старые раны и нанося новые, пробираясь глубоко под кожу.

 Только чертовым взглядом.

И да, он садист. Я чувствую это, но его улыбка…

 Оборачиваюсь резко, но за мной никто не бежит, на меня даже никто не смотрит.

Невидимка.

Никому не нужная, вынужденная столкнуться с проблемами, и сама же их решить. Чувствуя, как все еще дрожу только от одной мысли, что этот великан способен сделать с моим телом, и на ослабевших ногах иду к заведующему.

Пара этажей одинаковой зеленой расцветки и я на месте.

В его кабинете как всегда уютно и можно урвать конфетку. Он благодарит меня и вдруг подзывает.

— Солодова? Это не твоя сестра?

— Где? — подбегаю к окну, возле которого стоит Романыч, и вскрикиваю.

Эта маленькая идиотка решила потанцевать во дворе.

— Ей же нельзя! У нее же сердце!

Только я это кричу, как Лена, взмахивая руками-крылышками, падает на асфальт и замирает.

Глава 6.

Обошлось, но это временно. Очень скоро органы откажут, сердечко встанет, и такой бледной и недвижимой Лена останется навсегда. Навсегда оставит меня в этом мире одну. Покинет. Разорвет единственную нить, что тянется к солнцу. Убьет надежду на светлое будущее.

— Майя, тебе бы поспать, — заглядывает Варя, уже собранная домой. Ее смена закончилась, а значит, можно покутить.

— Я лягу в сестринской, — шепчу, словно мой голос может разбудить сестру на аппарате искусственной вентиляции. Теперь ее может разбудить только новое сердце. — Спасибо, иди домой.

— Если силы есть, загляни в ординаторскую, поздравь Романыча от нас. Мы сегодня так подарок и не подарили, а мне уже бежать надо.

— Конечно, а ты опять на свидание?

— Ага, — улыбается она мечтательно. Я так не умею. — Он байкер и покатает меня на своем, — она поднимает брови, — стальном жеребце.

— Смотри потом, чтобы жеребята не бегали, — усмехаюсь и, поправляя одеяло сестре, выхожу вслед за Варей.

Сразу беру подарок, на который мы собирали всем сестринским коллективом, и иду в ординаторскую. Она большая, наверное, поэтому там засели те врачи, что на смене.

Иду медленно, вяло, чувствуя, как слипаются глаза. Такое ощущение, что сегодня по мне проехался каток.

Сначала Таня, потом Давид Маркович, еще кома сестры. Потанцевала, называется. И винить некого.

Стучусь и, когда слышу приглашение, открываю. Пытаюсь в небольшой толпе найти взглядом заведующего. И я нашла, вот только…

 Рядом с седовласым Романычем, расслабленно откинувшись в кресле, сидит он. Опять улыбается, смеется, повергая меня в пучину странной, безумной неопределенности.

Кто он? Почему он может только одним смехом вызвать жгучее желание слышать его снова? И снова.

— Солодова? — Алексей Романович поднимается, слегка подшофе. — Что-то случилось? Ты проходи, присаживайся.

— Нет, нет, — мягко улыбаюсь ему и извиняюще остальным. Я тут явно не к месту. Врачи с медперсоналом общаются постольку-поскольку. Есть некая служебная иерархия, и никто не выходит за границы дозволенного.

— Мы тут с девочками хотели Вас поздравить, да все как-то не собрались.

Протягиваю ему большую коробку с черепом-баром, и он, открывая ее, довольно хохочет. Смешно щелкает зубами.

И я даже на миг забываю всю безысходность своей жизни.

Порой, чтобы совсем не чувствовать себя мертвецом, нужна мелочь. Смех прекрасно подходит.

Все смеются, одобрительно улыбаются. Кроме него.

Давид Маркович не участвует в общем веселье, он внимательно рассматривает меня.

Поджилки трясутся, пока он, словно в музее, оглядывает мое тело. Легкое волнение накатывает волнами, застревая в горле, и сонная хмарь с меня мгновенно слетает.

Я стараюсь избежать тоста, но, чтобы не обидеть заведующего, выпиваю четверть бокала шампанского.

И пока я глотаю хмельной напиток, чувствую, как Давид Маркович внимательно следит за моим горлом. За тем, как капелька стекает вниз по подбородку и дальше. А может быть, мне все кажется?

Облизываю сладкие губы, чувствуя приятное покалывание в груди, и смело смотрю в ответ. Слишком смело. Не кажется.

Почему он так смотрит, почему из всех медсестер и присутствующих красивых врачей зацепил взглядом именно меня?

Совокупление взглядов разрывает звонок его телефона. Он тут же поднимается и уходит из ординаторской, приложив последнюю модель айфона к уху.

Надо не забывать, кто он и сколько он тратит на шлюх, чтобы удовлетворить свои низменные, порочные желания.

В голове шумит от пары капель шампанского. А тело наливается тяжелой негой. Надо пойти поспать, пока не рухнула прямо здесь.

Вот будет им веселье — тащить мою пьяную тушку.

— Спасибо и поздравляю, — прощаюсь я со всеми и замираю у двери, чтобы еще раз взглянуть на пустующее место.

Надо его дождаться. Нельзя оставаться с ним наедине, пусть даже в переполненной персоналом больнице.

По спине никак не прекращают отбивать чечетку мурашки, и я понимаю, что стоять здесь вечно нельзя.

Хватит трястись.

Открываю дверь. Выглядываю. Коридор пуст. Только тусклый свет мигающей лампы окрашивает пространство в теплые, оранжевые тона. А кварцевые создают приятное успокаивающее жужжание.

Один этаж, и смогу попасть в постель. Положить голову на подушку и погрузиться в сон без сновидений.

Я очень надеюсь, что он будет таким.

Прохожу на лестничный пролет и замираю.

Давид. Маркович. Боже. Стоит разговаривает по телефону, активно жестикулируя. Язык мне неизвестный. Не английский точно.

Все его крупное тело напряжено, а в голосе слышатся суровые нотки. Все внутренние инстинкты кричат: «опасность, бежать, спрятаться».

Он явно зол, и меньше всего на свете я хочу, чтобы эта злость вылилась на меня.

Пячусь назад, но вдруг оступаюсь и с вскриком падаю на мягкое место. Черт! Вот только почему-то падение оно не смягчило.

Сажусь, тру ноющий копчик и уже хочу подняться, как вижу перед собой широкую ладонь с теми самыми пальцами-убийцами.

Глава 7.

Сглатываю и, облизнув в раз пересохшие губы, подсознанием понимаю, что он следит за каждым движением. Медленно веду взгляд вверх по обвитой венами руке, плечу, чуть расстегнутому вороту, где видно темную поросль и, наконец, останавливаю взгляд на тяжелом подбородке.

Его лицо в тени, и выражение нечитаемо, но я чувствую, что он смотрит прямо на меня, вернее, на коленки, которые показались из-под задравшегося халата.

Я стыдливо поджимаю губы, ощущая, как к щекам прилил жар, и одергиваю подол.

А Давид Маркович все ждет. Рука все так же перед моим лицом. Молчит.

Нужно подняться самой. Я могу. Но я очень хочу понять, что же это за человек.

Почему сейчас он протягивает руку помощи, смеется в компании врачей, а в другое время истязает женщин и платит им за это баснословные деньги? Может быть, я ошибаюсь? Может, он нормальный?

Кто вы? Давид Маркович.

Рука вдруг сжимается в кулак, а он резко садится передо мной на корточки, и теперь я вижу его лицо лучше в лунном свете, что любопытно заглядывает в окно.

— Кто я…

Он услышал? Я сказала это вслух?

— Тот, от которого такой Мышке, как ты, лучше держаться подальше и не дразнить смелыми взглядами.

Смелыми?

— Я и не собиралась, — бурчу и отворачиваюсь, не в силах больше ощущать это давление взгляда, словно рукой нагибающего меня в коленно-локтевую.

— Охотно верю, — продолжает он на меня смотреть, ничуть не расстроенный, что я отвернулась. — Порой подсознание творит с нами страшные вещи.

Или ты творишь страшные вещи?

— С моим подсознанием все в порядке.

— Тогда почему ты все еще здесь, а не бежишь в свою норку от хищного кота?

Очень хороший вопрос, ведь все чувства кричат: беги, ведь больше всего я боюсь, что он начнет свои развратные игры прямо здесь.

Я боюсь?

— А вы почему не идете веселиться и сидите тут с серой мышью?

— Мышкой, — поправляет он. — Потому что я со своим подсознанием в ладах и четко осознаю свои желания.

— И? — возвращаю взгляд в его плен, и сердце почти останавливается, когда вижу, сколько там этого самого желания. Обжигающего. Пробирающегося под кожу. Задевающего струны души. Чего может хотеть миллионер?

Чуть не ляпнула «садист».

— Прямо сейчас — съесть одну маленькую, трясущуюся Мышку, — без утайки говорит он.

Давид Маркович вдруг обхватывает мое запястье стальными пальцами, и я шумно выдыхаю.

Пытаюсь вырвать руку, но с его силой бороться бесполезно. От его прикосновения на коже почти ожог. Но и он ничто по сравнению с тем, когда он мои пальцы насильно заставляет обернуть зачехленный брюками огромный член.

Он и правда кажется почти дубиной. Каким твердым и большим он был.

«Хватит!» — кричу мысленно и отдергиваю руку. Сама не понимая, что делаю, даю ему пощечину.

Вся сжимаюсь в страхе, что мне прилетит в ответ, но Давид Маркович только ухмыляется, даже не дернувшись.

Что это за человек?!

— Мышка не хочет быть съеденной, — почти рычу, когда понимаю, что мстить он не намерен, и все-таки встаю сама. И теперь недолго, но смотрю на этого извращенца сверху вниз.

Ладонь все еще жжет, и я прижимаю ее к груди.

Он чуть кривит губы и ловко поднимается во весь свой немаленький рост.

Нависает, подавляет, проникает в самую суть, доставая на поверхность все то грязное, что я когда-то спрятала.

— Хочешь. Хочешь быть съеденной.

— Неправда, — шепот на грани.

— Проведем эксперимент?

Что? Меня парализует от его взгляда, что все ближе. Я, не двигаясь, зачарованно смотрю в его затемненное лицо.

И вдруг чувствую, как меня толкают чуть повыше груди, прямо в стену.

— Что вы…

— Замолчи.

Его рука с груди медленно поднимается вверх, пока глаза внимательно следят за реакцией на лице.

Где мой чертов инстинкт самосохранения? Почему я не бегу от него со всех ног, а стою и чувствую, как кончик его большого пальца прочерчивает обжигающую линию по ключице, потом выше по ямочке на шее. Почему сердце ходуном, рваное дыхание и набухшая сладостным томлением грудь?

Давид Маркович вдруг давит на ямочку. Срывает с моих губ хриплый стон и обхватывает тонкую шею стальными пальцами.

Чуть придавливает, наклоняется, как будто хочет послушать, что я скажу. Смотрит на губы.

Но я не могу говорить. Тело наливается свинцом, в голове все еще пусто. В груди горячо от выпитого шампанского, а сама я словно между двух бетонных плит, в коконе безопасности.

И эта смесь ощущений заставляет меня задыхаться, прогибаться под невиданной властью, что неожиданно приобрел надо мной этот человек.

Так быстро. Слишком быстро.

Он переводит взгляд с моих губ на глаза и ныряет туда, заставляя меня захлебываться страхом и странным ноющим трепетом.

Я буквально забываю обо всем, находясь во власти острых чувств, пропитавших как лекарство все еще дрожащее тело.

Он сжимает чуть сильнее шею, и уже в следующий миг я вдруг вскрикиваю, когда его пальцы надавливают на ткань халата между ног, на колготки и трусики, которые — о, боже мой — пропитываются обильной влагой.

Нет, нет, я не могла возбудиться от такого. Я даже от романтичных ласк Леши подобного не ощущала.

Сейчас же в руках этого садиста, что продолжает давить мне между ног, я чувствую себя легкой, невесомой, готовой взлететь.

Я ловлю ртом воздух, хватаю его за запястье, качаю головой, умоляю. Себя. Его.

— Не надо. Это не… — правильно.

— Это просто эксперимент, — хрипло шепчет он и вдруг рисует языком узор от шеи к уху, оставляя влажный след, и в это же время резко пробирается рукой за пояс колготок, находя до постыдного мокрые лепестки, скрывающие позорно набухший клитор.

Он сжимает челюсти, лбом касается моего.

— Просто эксперимент, — рычит он мне в губы и накрывает их в глубоком поцелуе.

Глава 8.

Страх. Он тисками сжимает внутренности. Как яд распространяется в теле, отравляя, заставляя застыть как каменное изваяние. И просто принимать все то, что делает со мной этот хищник. И жадный поцелуй, которым он пробует на вкус мой пассивный рот, и пальцы, кружащие вокруг клитора, как змея вокруг добычи, дразняще, подготавливая к чему-то неизведанному.

Я его добыча, и я должна трястись, но сквозь туман страха я чувствую вспышки острого пряного возбуждения.

Я уже и забыла, что могу его испытывать. Я уже и забыла, каково это — быть… Порочной и грязной. И даже хотеть этого.

Одним весенним днем из меня буквально выбили все желания.

Я трясусь в руках незнакомого мужчины, слабо пытаясь оттолкнуть их. Одну на шее, другую между ног. Впиваюсь ноготками в дубленую кожу, чувствуя, как по пальцам стекает кровь.

Но ему все нипочем.

Ни единой поблажки. Ни одного шанса спастись от странных, волнующих, таких неправильных чувств и эмоций.

— Не надо, не надо, — шепчу, хотя хочу кричать, пока его пальцы так ласково поглаживают половые губки, кончиками задевая чувствительную точку.

Надавливая на нее и тем самым запуская механизм моей погибели. Спасения нет.

И я, как последняя шлюха, извиваюсь всем телом, оно просит чего-то… Чего-то… Запретного. Порочного. Оно жаждет вкусить принуждения.

— Тихо, тихо, — говорит он и зарывается носом в ложбинку между грудей, пытаясь отодвинуть чашечки простого хлопкового бюстгальтера.

И тело как натянутая струна. Музыкант играет на ней своими пальцами снизу, а сверху продолжая сдавливать шею. Музыкант играет, заставляет меня захлебываться и рыдать от силы накативших эмоций.

— Не надо, не надо. Я не хочу…

Струна вдруг натягивается до основания, как только он начинает тереть внизу сильнее, чаще, почти остервенело, а его губы прикусывают плоть на груди.

Но чего-то не хватает. Всего шага, чтобы достичь неизвестной границы и рухнуть вниз.

— Кончай, сейчас, — с рыком приказывает он мне в губы, и струна, получив команду, рвется со звоном.

Я вскрикиваю, сотрясаясь всем телом в неожиданном, постыдном экстазе. И если бы не рот, вновь накрывший мои губы, мой крик разнесся бы по всей больнице.

Я опадаю в его руках, как размякший лист бумаги. Он успокаивающе целует, языком долго водит по губам, увлажняя, и я, полуприкрыв веки, вижу, как он улыбается, а по его виску стекает капелька.

Во рту вдруг пересыхает, и я тянусь к единственному возможному источнику. Хочу напиться, вобрать в себя его силу. Неосознанно поднимаюсь на цыпочки и слизываю соленую каплю со лба.

Это не я. Я не такая, но замерший на мгновение Давид Маркович думает иначе. Вдруг закидывает голову назад и хохочет, счастливо, заставляя снова обостриться все чувства.

По телу проходит очередная судорога, и я, испугавшись себя, пытаюсь его обойти. Уйти. Убежать. Но тщетно.

Он тянет меня за колготки и, поднимая, сажает на подоконник, утыкаясь в живот головой и как будто облегченно выдыхая.

— Я давно искал такую, как ты. Даже сомневался, что найду. Кто же знал, что ты обитаешь в дыре.

Что? Меньше всего я ожидала услышать подобное. В голове все еще шумело от давно забытого ощущения.

Что это было? Почему тело до сих пор как расплавленный металл? И если бы не руки этого садиста, приведшего меня к первому оргазму за много-много лет, я бы уже свалилась мешком костей прямо к его ногам.

— Какую… Такую?

Он поднимает голову, сжимая руками мои бедра, и ухмыляется. Затем проводит губами от ключицы до шеи, щекоча кожу.

И шепчет на ухо, опаляя горячим дыханием, давая моим вроде бы успокоившимся чувствам новый виток развития:

— Мышку, получающую кайф от боли и унижения.

Глава 9.

Удар под дых от его слов был такой силы, что я на мгновение задохнулась. Ледяная вода покажется кипятком с тем, как заледенела моя кровь.

«Ты похожа на жертву», — точно так же сказала Таня.

— Нет! Нет! Я не жертва! Мне не нужно унижение! — кричу и что есть сил начинаю отпихивать этого урода. Сквозь слезы гоню его вон, вспоминая давно забытые слова Леши.

«Ты же хочешь этого. Ты хочешь поиграть в жертву. Давай поиграем».

— Отпустите меня!

Хочу сорваться на бег, но тут же чувствую захват на руке.

Давид Маркович, несмотря на мое сопротивление, подтягивает меня ближе. Усилий почти не прилагает, в отличие от брыкающейся меня.

Прижимает к своему твердому телу и долго смотрит в глаза, стискивая руку пальцами все сильнее, и держа подбородок.

— Мне больно.

— Сегодня гуляй, — говорит он, на мои слова внимания не обращая.

В его голосе сталь и лед.

— Завтра остынешь, я заеду после смены, и мы поговорим. Я объясню тебе, что в твоих желаниях нет ничего плохого.

— Я ни о чем. Ни о чем не собираюсь с вами разговаривать. Садист! — замахиваюсь и бью снова, по другой щеке, вкладывая всю силу ненависти к Леше и к нему. Я не хочу играть. Я не хочу быть жертвой или даже ей притворяться. Пошли они все в задницу! Ублюдки! Бью снова.

Чувствую сильнейшую боль в руке, ожог ладони и вижу алое пятно, растекающееся по его щеке.

В его глазах злость. Еле сдерживаемая жажда ответить. По моей спине стекает пот.

— В следующий раз, — обманчиво спокойно и выделяя каждое слово произносит он. — Я отвечу. Не смей бить меня без моего разрешения. Поняла?

— Без разрешения? — а с ним значит можно? Он разрешит?!

— Поняла, Солодова? Поняла, я спрашиваю?

— Да. Да. Да. Только отпустите меня!

Он еще мгновение смотрит мне в глаза и раскрывает пальцы-капканы.

Я тут же прижимаю к себе руку, тру запястье, вижу, как по коже распускаются цветами синяки.

И стою. Стою и не шевелюсь, смотрю на него снизу-вверх.

Ну почему я стою, когда мне надо бежать, почему не могу оторвать взгляда от его лица, медленно снимавшего маску садиста.

Теперь он снова лишь слегка заинтересован.

И он мог бы этим обмануть, если бы в глазах не было четкого приказа: «Не двигаться. Ждать. Бояться».

Он наклоняется, гладит по лицу кончиками пальцев, обводит контуры, словно запоминает, касается губ.

— Рот открой.

И я вроде марионетки. Подчиняюсь, тут же чувствуя на языке солоноватый вкус.

Смыкаю губы, и, не отводя взгляда, втягиваю большой палец с ухоженным ногтем в рот, тут же вспоминаю, как в руке пусть и через брюки ощущала его агрегат между ног.

Давид Маркович, после недолгих фрикций, вытаскивает палец. Размазывает по моим дрожащим губам слюну.

— Завтра тебе придется отработать свой оргазм, а пока… Можешь идти.

Его слова звучат, как выстрел на старте, и я тут же разворачиваюсь и бегу. Шапочка, державшись на мне каким-то чудом, слетает, распуская мои собранные в пучок волосы.

Как только добираюсь до сестринской, закрываю дверь и прижимаюсь к ней затылком. Дышу рвано, часто, ощущая почти тахикардию. Боюсь, что сейчас в дверь начнет долбиться сам дьявол, взявший мою душу насильно. Даже расписываться кровью не пришлось.

Смотрю на свои ногти и вижу пятнышки крови. Мою руки и умываю лицо.

Боже, что это было?! Боже, кто он такой?! Кто дал ему такую власть над моим телом и сознанием.

Почти падаю на подушку и вспоминаю, как он поймал шапочку на лету, втянул ее запах как ищейка, чтобы найти след, и запихнул в свой карман.

Не знаю почему, но это картинка вызвала легкую улыбку на устах. Словно после темного туннеля этого дня я вышла наконец на солнышко.

Надеюсь именно его — солнышко — я увижу во сне.

Глава 10.

И я снова здесь. Несмотря на тяжелый день. Несмотря изматывающую бурю эмоций. Тот же проклятый сон. Я снова погрузилась в этот кошмар, словно на глубину океана, где вокруг только тьма и холод.

Руками обнимаю себя, в очередной раз не в силах оторвать взгляд от насилия на грязном полу чулана.

Леша снова сверху, долбит и разрывает внутренности и душу своим противным членом, срывая с моих губ болезненные стоны.

Смотрю. Смотрю. Смотрю.

Слезы застилают лицо, я почти ничего сквозь пелену и пятна света не вижу… И вдруг с удивлением замечаю, как мои руки обвивают мощную шею проклятущего садиста, который запер меня здесь, чтобы издеваться и унижать, чтобы показать, какое он дерьмо.

Тогда почему вместо воплей я мычу и улыбаюсь, вскрикивая на каждый мощный толчок. Вместо того, чтобы царапать ненавистное красивое лицо, брыкаться, прижимаю его к себе ближе, трусь сосками.

Что происходит?!

Его руки на моей шее, давят, пока бедра работают все быстрее, с чавкающими шлепками врываясь в узкое отверстие.

Я кричу, царапая в кровь его спину:

— Сильнее, сильнее. Давид, сильнее!

Резко открываю глаза, слыша, как трещит телефон. Быстро, на автомате снимаю трубку, чувствуя жар во всем теле и пустоту между ног.

Отвечаю на звонок, привожу себя в порядок, чтобы пойти помочь провести экстренную операцию.

Думаю, думаю, думаю. Почему во сне был он, и, самое главное, почему я стонала, как развратная тварь, хотела сильнее, глубже, жестче?

Почему я не сопротивлялась, пока он причинял мне боль?

Во время операции все мысли из головы вылетают. Остается лишь ноющее натяжение внизу живота.

Принимая душ после, невольно вспоминаю о вчерашнем столь противоречивом фейерверке эмоций. Рука с мочалкой медленно ползет вниз, накрывает пушок волос между ног, пальцы задевают лепесточки, и я вскрикиваю от силы ощущений, как молнией пронзивших все тело.

Резко добавлю в воду кипятка, стараясь смыть эту грязь со своих желаний, растираю почти в кровь тело полотенцем, чтобы оно перестало трепетать от воспоминаний о садисте-миллионере.

Но в зеркале глаза все равно горят каким-то демоническим блеском, кожа кажется бледной, а губы словно припухшими от постоянных покусываний и облизываний.

Нет, так нельзя. Нельзя это чувствовать. Это неправильно.

Секс не может приносить удовольствие, женское тело — лишь способ удовлетворения мужских желаний. При этом мое явственно помнит те тепло и негу, которыми было полно после домогательств Давида Марковича.

У него много денег, руки, умеющие причинять как боль, так и удовольствие. Он может мне помочь. Он может спасти сестру.

Для этого нужно просто под него — сглатываю и прикусываю губу — лечь. Просто стать марионеткой на один месяц, стать секс-куклой, которую будут использовать по прямому назначению. Принимать в себя литры отборной спермы, удовлетворяя низменные потребности этого человека.

Очень привлекательного человека.

Смогу ли я выдержать это? Смогу ли не сломаться и дотерпеть до конца?

Иду в палату к Лене и долго смотрю, как мирно и по-ангельски спит эта чудесная, светлая девочка. Вспоминаю, как первый раз ее увидела.

Я была достаточно жизнерадостным ребенком, имела подруг, увлечения, маленькие тайны. Жизнь шла своим чередом.

Если бы я тогда знала, что это всего лишь мерзкое затишье. Бурей оказался не только Леша и его садистские наклонности, которые он сдерживал почти два месяца, пока мы встречались. Леша был лишь тем криком, срывающим лавины снега в горах. Начало конца. Все покатилось в тартарары. Лавина.

Сперва осуждение всего города за мое решение упечь Лешу за решетку. Потом предательство родных, даже не отрицающих, как они во мне разочарованы. И в довершение всего обнародование подробностей моих мучений в кладовой, которые лично снимала Таня.

Тогда это и помогло засадить Лешу на восемь лет, когда ему хотели дать лишь год. И самым страшным стал истинный вид отношений родителей.

У матери давно любовник. Отец давно имел семью в другом городе. Когда отец не попрощавшись уехал, забрав из дома всю наличность, мама пошла по рукам. Часто приводила в дом так называемых друзей.

Школу тогда я уже закончила и, как жить дальше, не знала. Сальные взгляды мужчин, которые в подробностях видели, что делал со мной насильник, осуждающие — женщин. Отсутствие человека для разговора по душам. Все это очень часто направляло мой взгляд в сторону окна с видом на раскинувшийся за домом лес. И главное — на высоту пятого этажа.

Как было бы хорошо раскинуть руки и просто лететь в обжигающую, благословенную тьму, забыть все страдания, всю боль, весь ужас происходящего со мной пиз*еца. Так легко. Так сладостно.

И я ведь почти решилась, пока однажды мать не пришла и не сказала, что беременна четыре месяца и аборт делать поздно.

Всего лишь одна новость. Чудо рождения. Чудо природы. Но в меня это вселило такую жажду жизни, что я просто погрузилась в заботы о матери и будущей малышке. Имя мы не могли выбрать до последнего.

Мама и сама преобразилась, словно осознала ошибки. Стала чаще бывать дома, никого не водила, исправно ходила работать на фабрику, где упаковывала алкоголь.

Когда, сидя в ожидании матери и читая очередное фэнтези, где прекрасные принцы спасают принцесс, я услышала жуткий крик из подъезда, я страшно испугалась. Потому что нутром почуяла. Мама. Малышка.

Я выбежала на лестничную клетку, уже с телефоном в руках, вызывая скорую, и испуганно закричала прямо в трубку.

Мать лежала внизу, а под ней была лужа крови.

Скорая приехала быстро, и принять семимесячную малышку пришлось прямо там, в подъезде. Именно я поехала с ней в больницу. Именно я первый раз покормила ее с бутылочки, и именно меня она впервые схватила за палец.

Я тогда поняла, что все прошлое — пустой звук, ничто по сравнению с этим моментом. Счастье в душе было настолько полным, что я почти забыла, как дышать. Лишь плакала. Плакала. Плакала.

Глава 11.

Сначала ничего плохого, она развивалась нормально. Мать работала, смотрела за дочкой. Я училась в медицинском колледже.

Но мать со временем умерла, а Лена страшно заболела. Может тоже меня оставить.

И теперь я еще и думаю, помочь ли ей?

Теперь я еще и пытаюсь строить из себя невинность, потому что мне неприятны прикосновения мужчин? Потому что мне страшно испытывать боль. Снова. Но разве я не могу потерпеть? Боль ничто по сравнению с тем одиночеством, в котором я окажусь опять, как только меня покинет последний лучик надежды.

Я не могу позволить Лене умереть.

Поэтому, собирая всю волю в кулак, я решаю сделать все, что прикажет этот богатый садист.

Вечером даже выхожу на крыльцо, чтобы встретить и «поговорить». Интересно, он заставит меня делать все то, что вытворял Леша? Будет приказывать сосать, глотать сперму, вылизывать его член? Будет нагибать, брать сзади и бить кулаками по ребрам?

 Кроме последнего, остальное вызвало странное тепло внутри живота, когда я представляла на месте худого смазливого Леши широкоплечего Давида Марковича.

Ну, где же он?!

Он не приехал. Я прождала почти до полуночи, стоя на крыльце как вкопанная и репетируя, что ему сказать.

На следующий день Давид Маркович тоже не появился, и вот тут я действительно запаниковала.

Ведь у меня был шанс спасти сестру, а я как дура его профукала. Убежала. Надо было прям там сесть на колени и сделать все то, о чем приказывали его жестокие глаза. Все то, что он мысленно проделал со мной, даже не прикасаясь, только насилуя душу взглядом.

Еще через день он снова не появился, и я, лелея надежду, подумала, а не сходить ли к заведующему. Но что я скажу?

«Извините, собираюсь продать свое тело, не могли бы вы подсказать адрес покупателя?».

Представив лицо Романыча в этот момент, я даже засмеялась, но улыбка быстро ушла с губ, когда я поняла, что единственным выходом будет использовать затертую до дыр визитку.

Прежде чем взять свой старый кнопочный телефон, я очень долго пялюсь на черный клочок бумаги. Стерлось от моих пальцев все, кроме номера телефона. Оно все еще ярко сияло во тьме целлюлозы, словно неоновая вывеска, приглашающая прохожих.

Итак, последний шанс. Звонить или не звонить? Прыжок в бездну неизбежен. И теперь только мысль, что я могу в итоге стать такой же развратной, как мать, такой же порочной, неправильной, что эта бездна боли и удовольствия затянет меня и никогда не отпустит, не давала мне набрать заветный номер.

Глава 12.

Я долго смотрю в разбитый экран телефона, шумно выдыхаю и провожу по нему пальцем, сдвигая блокировку.

Вот и все. Ни шагу назад.

— Алло, клуб «Куртизанка» слушает, какие фантазии вас мучают сегодня? — пропевает заученную фразу мелодичный голос.

Какие фантазии? О смерти.

— Не могли бы вы позвать Татьяну Воронину?

— Таннету? Секунду.

Таннета, надо же. Очевидно, простые имена в мире проституции не котируются. Даже любопытно, какое можно взять мне.

— Солодова? Три дня, — хмыкает Таня в трубку, и мне хочется туда плюнуть. — Я смотрю, ты несильно рвешься спасти сестру. Особенно учитывая последние события.

— Откуда ты… — охрипшим голосом шепчу я и чувствую мороз по коже. За мной следят?

— Больница у вас большая, твою историю многие знают. Так что, ты готова?

— У меня есть вопросы…

— Конечно, есть, и я на все отвечу. Увольняешься и приходишь в клуб. Чем быстрее, тем лучше. В пятницу отбор.

— Отбор?

— Да, Давид будет выбирать себе собачку, — поясняет она и тут же хохочет, а меня начинает подташнивать.

— Почему собачку? — испуганно шепчу я.

— Ну, так говорят по рабынь. Поводок, все дела. Адрес помнишь?

— Лучше бы забыла, — содержимое этой проклятой бумажки навсегда врезалось в память.

На следующее утро с большим трудом получила отпуск за свой счет на месяц. Романыч как клешнями вцепился, пытаясь выяснить правду.

— Что за родственники? — поднимает он брови, когда я вру с три короба, что поехала в другую область за деньгами. — Они не могут приехать сюда?

— Не могут. Там… — на ходу сочиняю. — Боязнь путешествий.

— Вот как? Диагноз сама ставила? Ладно. Бери свой отпуск. Но почему так долго?

— Алексей Романович, — уже устало говорю я и поднимаю, наконец, взгляд, стоя перед ним, как провинившаяся девочка. — Можно я перестану объяснять и просто сделаю то, что должна? Ради сестры.

— И то, что ты должна сделать, не претит твоим желаниям? — интересуется он, смотря на меня сквозь толстые очки.

— Главное — спасти сестру. А мои желания меня не особо волнуют.

Таню, то есть Таннету, они тоже особо не волновали, поэтому, когда я с сумкой появилась в клубе «Куртизанка», пришлось ждать, когда она закончит с клиентом.

Сижу и тихонько осматриваюсь, покусывая от волнения кожу возле ногтей. Дурная привычка, но в теле такая буря эмоций, что остается либо кричать, либо кусать себя.

Вокруг тишина, работники клуба в кожаных одеждах, больше похожих на рыболовную сеть, снуют мимо, почти меня не замечая.

Только бармен с серьгой в ухе и бандане подмигивает, но я тут же отворачиваюсь, осматриваясь. Розовые мягкие стены, черные бархатные диванчики, зеркальный потолок, в котором отражается, делая пространство больше, помещение БДСМ-борделя.

Его не найти на карте, я его и в 2ГИСе еле нашла.

В него можно попасть через потайной вход, расположенный возле зоомагазина. И если ты точно не знаешь, куда идти, то просто пропустишь черную табличку.

Но за мной вышли и встретили — неприметный мужчина-охранник.

Снова чувствую на себе взгляд бармена и пониже натягиваю на светлые волосы капюшон, стараясь отрешиться от происходящего, и погружаюсь в легкий играющий в колонках лаундж.

Взгляд невольно цепляет миниатюрную сцену, на которой медленно репетирует рыжая девушка, пытаясь, кажется, протереть в шесте дыру своей промежностью.

Кто вообще так танцует? Вот когда я училась на пило…

— Ну, Таннета, — жалобный мужской голос прерывает мои мысли, и я вижу, как со второго этажа за Таней идет и канючит среднего роста худощавый брюнет. — Почему мы не можем встретиться завтра?

— Потому что, Владик, у тебя нет денег! Я и так вторую встречу в долг тебе пишу. А будешь ходить и ныть, выдеру тебя страпоном, сниму на камеру и отправлю отцу Насти. Как думаешь, у него хер побольше страпона? — смеется она и внезапно приподнимает красную юбку, из-под которой торчит розовая херь, похожая на огурец.

Боже, куда я попала? Какие-то страпоны, Насти, деньги.

Я невольно бросаю взгляд на дверь, зажимая до побелевших костяшек в пальцах сумку, потому что мне нужно на воздух.

Просто подышать. Честно. Я только сделаю глоток воздуха, словно вынырну из этого океана разврата, и тут же вернусь.

Уже хочу встать.

Глава 13.

— Майя! Куда намылилась? Влад, иди к жене, пока я тебя снова в клетку не впихнула.

Я медленно разворачиваюсь к этой облаченной в черный латекс проститутке, так нахально общающейся с клиентом, и пытаюсь улыбнуться.

Мимо меня проходит насупившийся мужчина и направляется к бару.

— Привет, — здороваюсь я.

— Жора! Этому не наливать. Пошли, времени мало.

Она, не здороваясь, кивает и идет куда-то в сторону лестницы, а я стою на месте.

Не могу заставить себя сделать и шага. Воздуха в легких все меньше, а в горле стоит ком. Если бы только был другой выход. Любой другой выход.

Таня оборачивается, видит мое замешательство и, закатив глаза, подходит и за плечо тащит за собой.

— Давай только ты из себя овечку невинную строить не будешь? Как девственница.

— Не буду? А разве не это нужно садисту? — резонно задаю вопрос я и прохожу за Таней в простую светлую комнату, очень похожую на зал парикмахерской.

— Ты только ему не ляпни, что он садист. Это, кстати, наша гримерная, — поясняет Таня. — Светик, займись этой цыпой.

Ко мне подходит высоченная девушка неопределенной национальности. То ли китаянка, то ли итальянка.

— Волосы?

— В брюнетку надо бы.

— Зачем в брюнетку?! — хватаюсь я за свои от природы светло-русые волосы. — Чем тебя цвет волос-то не устроил?

— Солодова. Ты вроде не дура. Слушаешь меня и делаешь, как я сказала. Давид всегда берет брюнеток. Потому что иначе плакала твоя пересадка.

— Тебе нужна пересадка? — ахает Света и прижимает руки с длиннющими ногтями к груди. — У меня у деда недавно печень отказала. Тоже хотели пересадку, но в его крови, видите ли, нашли прилично промилей алкоголя. Даже в очередь не взяли. Суки. Бухал много. Ты тоже пьешь?

— Нет, — осторожно отвечаю, удивляясь этой словоохотливости, и делаю шаг назад, все так же держа волосы. Единственное ценное кроме сестры, что у меня есть.

Я часто думала их отрезать и продать. Но красить? Да еще и в темный?!

— Может, без покраски?

— Ага, еще скажи, без депиляции, — смеется Таня, и Света подхватывает.

— Ноги побрить надо? Так у меня там и волос-то нет. Пушок светлый.

— А между ног тоже нет?

— А там зачем брить? — недоумеваю я с ошалелой улыбкой, не веря, что все происходит наяву, а девки переглядываются и откровенно ржут.

— Ну ты деревня. Ладно, так даже лучше. Меньше подозрений. Света, давай ее в кресло сажай. А я пошла за обучающими материалами.

— Книгами? — воодушевленно спрашиваю я и сажусь перед зеркалом, смотря в свои испуганные глаза. И было ведь, отчего испугаться.

— В книгах слишком много букв, а нам нужно побыстрее тебе все показать, — ухмыляется Таня и выходит за дверь, пока Света разводит раствор с краской.

Видео. Понятно. Это невольно всколыхнуло воспоминание, как я впервые увидела себя на видео, снятом скрытой камерой.

Тогда я стояла в коленно-локтевой, со связанными за спиной руками и кричала от боли, пока Леша в кровь трахал мой задний проход. Один из кошмаров, теперь мне часто снившихся.

Не знаю, что было в голове у Тани, когда она это снимала. И что было в ее голове, когда она никого не позвала на помощь.

Страх перед будущим на время померк, как только Света и Таня взялись за меня всерьез. Чувствую себя какой-то наложницей в гареме, которую готовят к первой брачной ночи с султаном.

Правда, султана надо еще соблазнить, чтобы получить заветные ключи от новенькой квартиры.

И кроме приведения всех частей тела в порядок, удаления нежелательных волос и прически, нужно было…

Глава 14.

*** Давид ***

Меня нельзя было назвать добрым или приветливым, для этого взгляд у меня был слишком тяжелым, а губы тверды, подбородок упрям.

Угрюмым, нелюдимым — вот это да, это про меня. Я четко выполнял свою работу, делал ее хорошо и благодаря вливаниям отчима смог неплохо раскрутиться в жизни.

Покупал убыточные предприятия за копейки, с помощью своего хакерского таланта ставил на ноги и продавал в сотни раз дороже.

Одно предприятие, второе, сотое, я сбился со счета где-то на третьей тысяче. Теперь за меня работали другие, а я лишь руководил, как капитан корабля. Но и у кораблей порой бывают пробоины.

Взрыв на одной из нефтяных скважин вынудил меня самолично в компании лучшего друга и партнера Владимира Корзуна отправиться на платформу, надеть защитный костюм и тушить пожар.

И пока я воевал с огнем, пока спасал людей, в моей голове зудела мысль, что не предупредил Солодову о своем скоропалительном отъезде и даже не успел дать наказ Маргарите — секретарю.

Пока языки пламени пытались сбить с ног, я лишь думал, как легко сбила меня с ног своим взглядом девчонка. Если не присматриваться, ничего особенного. Просто медсестра, просто работающая в больнице, куда я регулярно вкладывал деньги.

И я бы прошел мимо, жил бы себе и дальше трахал громкоголосых шлюх, которые кроме кляпа во рту и члена в заднице ничего не заслуживали, если бы не два фактора, сметших все жизненные планы в преисподнюю.

Во-первых, запах. Запах сладкого страха, смешанного с женственным возбуждением. Эта смесь просто лютая, она зацепила в капкан, не отпускала ни на секунду все то время, что она была рядом. Но даже это я бы пропустил, если бы не взгляд.

Она что-то уронила, почти упала мне в ноги и какого-то черта подняла свои большие глаза. Такие большие, возбужденные глаза. В них было столько вопросов, столько мольбы дать ей защиту, что меня накрыло.

Я ясно представил, как стою перед ней с плетью в руке, шлепаю по половым губам и приказываю кончить. Она кончила для меня в безлюдном коридоре, поддавшись напору и своим потаенным желаниям, завела так, как не заводила ни одна жесткая БДСМ-порнуха, где бабу сажали в клетку и пускали по кругу.

Она была одно сплошное великолепие подчинения, и я буквально чувствовал его вкус на языке, который она так неумело ласкала. Обещал к ней приехать, но…

Я привык отвечать за свои слова, а еще привык брать самое лучшее. И эта девчонка с глазами цвета океана на Лазурном берегу была лучшей нижней, что я видел в своей жизни.

Податливая, мягкая, пугливая. Такую искал много лет, удовлетворяя свои потребности с ушлыми шлюшками, которые могли неплохо сыграть роль сабы, но никогда не приняли бы этого всерьез.

Солодова же.

Одна фамилия навевает сладостные мысли о солоде, который придает пиву мягкий сладковатый вкус с горчинкой. Вот и она была такой же…

Она была настоящей. Я увидел в этих глазах похоть, тщательно скрываемую страхом. И от этого сочетания нервы до сих пор звенели.

Одно лишь прикосновение к ее телу, а в дальнейшем ее неизбежный отклик, снесли внутренние стены, которые строил много лет.

Каждой твари по паре.

Свои желания хотел разделить не за деньги, а по взаимному влечению. Потому что нет ничего лучше, чем найти истинную сабу, которая будет принимать боль, наслаждаясь ею так же, как наслаждается Хозяин, ее причиняя.

Истинная саба должна получать удовольствие в первую очередь, ублажая своего Хозяина. Именно это сочетание делает Тему столь острой и возбуждающей.

Полное единение. Никакого принуждения, никаких страданий. Только кайф, как от самого упоротого наркотика. И теперь я чувствовал настоящую ломку, потому что нашел свой опиум.

Солодова должна сама хотеть, угадывать желания и полностью отдаваться во власть своего дома. В мою власть.

— Ты не здесь, — замечает Володя, стягивая с тела почти насквозь прожженный костюм и откидывая его в сторону. С огнем-то они справились, но потери, как денежные, так и ресурсные, будут колоссальны. — И явно думаешь не о работе.

— Не о ней, — подтверждаю и мажу ожоги специальной мазью, которая была в распоряжении любого работника нефтяной платформы. — Девчонку нашел.

Володя, взяв полотенце, оборачивается и удивленно вскидывает брови.

Я ему как-то рассказывал о своих потребностях, и друга это не смутило, но речи о женщинах не вел. Потому что платил им. Кому приятно болтать о том, что не можешь найти женщину, готовую лечь с тобой по любви, а не из-за материальных благ.

— Ту, что надо?

— Высший класс. Настоящая.

— И как ты понял? — интересуется Володя несколько недоверчиво. — Может, очередная шлюшка в Теме? Подставная?

Володя не слишком доверял женщинам. Бывшая жена до сих пор пытается его разорить.

— Эта даже не знает о Теме, в этом и вся прелесть.

— Даже так. Девственница?

— Надеюсь, нет, — морщусь, вспоминая крики своей единственной невинной. Я и сам тогда молокососом был, а она орала как резаная. Я, конечно, любил игры с криками и болью, но не хотел причинять ее по-настоящему. Хотел игры. Взаимно приятной и обжигающей нутро.

— Познакомишь? — подмигивает Володя, на что я скалюсь, вспоминая тонкие черты лица и пухлые губы, явно напрашивающиеся на что-то покрупнее большого пальца.

— Когда женюсь. Не раньше. Иначе решит, что можно и без Темы быть счастливой.

— Можно, в принципе, — замечает Володя и заходит в кабинку душа, закрывая за собой двери.

— Не таким, как она или я.

Глава 15.

Давид растирает тело мочалкой, уже кожей ощущая, как скоро Солодова будет делать это своими неумелыми ручками, как будет пытаться спрятать свой взгляд, как пальчики будут порхать на члене, как хорошо она будет слизывать капли воды с тех мест, с каких он прикажет.

Одно слово «приказ», и Давид сжимает челюсти, планируя первым же приказом раздеть Солодову. Потребовать показать ему свое тело.

Чудесное, жаждущее ласк и наказаний тело. Его тело.

Давид, по возможности решив все проблемы с убытками, вернулся в Москву и тут же набрал номер приемной детского хирургического отделения. Расписание он узнал сразу, чтобы у Солодовой не было возможности избежать встречи.

— Как уволилась? — не понял он, выслушав ответ в третий раз и медленно выпрямляясь в кресле в своем современном кабинете.

Давид шумно выдыхает, чувствуя, что паника втекает в тело, как яд. Потом еще раз. Прикрыв глаза, он старается не волноваться.

Найдет. В конце концов, далеко она  уйти не могла. Может быть, нашла работу в клинике или пусть даже уехала в другой город. Не важно. Дело пары дней и навыков хакера.

Неужели испугалась? Неужели Давид неправильно понял ее тело и чувственную сущность?

Он находил истинную сабу только однажды, но она давно принадлежала другому. Скорее всего, она уже свободна. Марисса из Лондона.

Но желания забирать чужую истинную у него не было. Если он упустит и эту…

— Когда? — спрашивает он спокойнее, сдирая галстук и быстро набирая на селекторе номер главы своей безопасности. Димы.

— Буквально пару дней назад, — отвечают в трубке, пока на заднем фоне шумят голоса. — Так быстро. Мы даже удивились, что ее отпустили, учитывая…

— Да, Давид Маркович, — ответили с другой стороны, и он прослушал ответ медсестры. Впрочем, ему это было не интересно, и, извинившись, он бросил трубку.

«Значит, два дня. Ждала два дня и слиняла, — думает Давид, дрожащей рукой проведя по темным, чуть вьющимся волосам. — Куда только?»

— Солодова, медсестра, нужен адрес, — бросил он Диме и, отключив связь, поднялся и подошел к окну.

Город, раскинувшийся перед ним как море, скрывал девчонку. Но он найдет свою жемчужину, даже если для этого придется перевернуть каждую раковину, сожрать всю рыбу. Он не привык отступать. Он привык получать то, что ему было нужно. На данный момент только адрес.

Он не хотел знать остального. Ему было важно ее тело и подчинение, а не мысли. Если честно, он боялся, что ее возможная глупость отвратит его. Он не терпел тупых людей. Он в принципе с трудом переносил общество. Так и с Солодовой.

Как часто, встречая человека, чувствуя страсть, мы разочаровываемся в нем из-за мелочи.

Он боялся перестать чувствовать то острое предвкушение, которое раздирало на части и приносило удовольствие.

Эйфорию только от мысли, как он будет учить свою сабу, как вместе с ней будет открывать все способы чувственного секса. Секса на грани боли. Боли на грани наслаждения.

Дима перезванивает через пять минут, за которые Давид стискивает свой член, ярко представив все, что будет делать с этой малышкой.

Она такая миниатюрная, так похожа на фарфоровую куклу, которые когда-то дарил настоящий отец матери.

Глава 16.

*** Майя ***

Не поднимать взгляд, не открывать рот, если не попросят, не закрывать рот, если не прикажут, ложиться на спину, да и в любую другую позу по первому требованию, терпеть любую боль.

— А ему не проще купить себе резиновую куклу? — интересуюсь я, уже в который раз перечитывая эти правила.

Такое ощущение, что Давиду Марковичу нужна не женщина, пусть и нижняя, а просто тело.

Но ведь это не так. Я сама помнила, как он заставлял меня двигаться, направлял своей рукой, губами.

Да, было стыдно, порочно, даже грязно, но, по существу, он требовал не беспрекословного повиновения, а чтобы я получила удовольствие, пусть и в такой извращенной форме.

Я комкаю листок, надеясь, что Таня мне все объяснит лучше, потому что то, что мы наблюдали на видео, было отвратительно и тошнотворно. Такое не могло нравиться женщинам. Что хорошего, когда твои груди, как мешки, перевязывают так, что они синеют? Ужас. Или, например, соски протыкают разными приблудами, прицепляя к ним электроды и пуская ток по телу.

Это не то, что не возбуждает, это до смерти пугает, особенно когда видишь эти искаженные судорогой лица и слышишь натуральные визги.

Не удовольствия. Боли.

И если со мной подобное хочет проделать Давид Маркович… Боже. Ну, то есть понятно, что я уже не сбегу, а то, что я, одеваясь в черный пошлый кожаный костюм зайчика, часто посматриваю на дверь, ничего не значит.

Да, я очень хочу уйти, сбежать, сорваться на бег, оставить позади это место порока и греха, снова окунуться в чистоту небесных глаз Лены. Но они закрыты. И только от меня зависит, откроются ли снова.

Я не могу, не могу себе позволить следовать своим желаниям. Уже очень давно я живу лишь нуждами Лены и пациентов.

Последний раз смотрю на себя в зеркало, вижу, что глаза от бесконечных слез покраснели и чуть опухли.

Но это ничего. Под маской проклятого зайца «Плейбоя» не видно. А когда я буду давиться членом, слезы и так потекут.

Зато видно теперь темные волосы, ярко накрашенные губы, казалось, они сейчас просто отвалятся от обилия помады. На глаза зачем-то нарастили ресницы.

На себя я теперь мало похожа, кроме ногтей, на них не нашли времени, потребовав просто стереть пурпурный лак.

Но из-за какого-то внутреннего протеста я захотела оставить себе хоть эту маленькую частичку. Частичку себя. Если бы еще знать себя, знать, какая я на самом деле, потому что после изнасилования я потеряла что-то очень важное и найти этого до сих пор не смогла, и, судя по всему, не найду. Ведь мне снова придется подчиниться желаниям.

Только теперь грязным, развратным, чужим желаниям.

Это был отбор.

Нас стояло разного типа, роста и телосложения семь девушек, прямо как семь смертных грехов. Теперь готовых выполнить любую прихоть сатаны, что появится с минуты на минуту.

От плохого предчувствия по телу проходит холодок, горло перехватывает, и я большими глотками пью воздух, чтобы успокоить расшатавшиеся нервы и бешено бьющееся сердце. Но тщетно. Задыхаюсь. Хочу уйти, потому что скоро, совсем скоро увижу того, кто нагло украл место в моих мыслях, отведенное для Лены.

Делаю серию глубоких вдохов, выдохов, ощущая, как в голове ударами грома стучит кровь, а кожаный костюм стесняет грудь, давит на тело.

Я здесь, чтобы спасти сестру, я стала шлюхой, потому что другого пути нет. И повторяя себе мысленно эти слова, я невольно вспоминаю, что Давид обещал за мной приехать, как приказал кончить, как терзал пальцем чувствительное место, как жадно целовал. Тело уже горит, словно ощущая приближение источника огня.

А как бы все вышло, не приедь я сюда? Как бы все вышло, подожди я его еще денек? А если он не выберет меня, а если Лена умрет? Боже! Это, кажется, он! Он снимает пальто в фойе и скользит взглядом по красным портьерам, лебезящим перед ним работникам и наконец останавливает его на нас.

Глава 17.

Несмотря на то, что на нем была плотная маска черного цвета, не узнать эту твердую челюсть, жесткие губы, широкий разворот плеч было невозможно.

Все тело напряглось в вязком ожидании, словно заранее повинуясь любому приказу этого мужчины, а по спине прошла явственная, еле заметная со стороны дрожь.

О чем-то еле слышно переговариваясь с арт-менеджером, он заскользил взглядом по ряду, в котором я стояла первой справа.

А я стояла, пошатываясь, и ждала. Как ягненок на заклании, как рабыня перед повелителем.

Давид Маркович даже не смотрит, но его аура, энергетика давят и без зрительного контакта.

Лишь на мгновение, словно услышав мои мысли, он коснулся меня острым взглядом в этом мигающем свете черных глаз. Скорее, мазнул.

Почему он не приехал? Почему не сообщил, что не приедет? Ведь наверняка у него была возможность передать сообщение на пост в больницу или он мог попросить позвонить одного из своих секретарей.

Таня про миллионера толком ничего не рассказала, потому что и сама мало что знала. Лишь услышала случайно о парочке подаренных любовницам квартир и решила срубить легких денег.

Использовать меня. Ту, у которой выбора-то и немного. Согласиться и… согласиться.

— И самое главное — это не упоминать, что ты знаешь про квартиру, — наставляла она меня час назад, — что ты нуждаешься в деньгах. Он должен верить, что ты обыкновенная проститутка, которая согласилась участвовать в его извращениях. Ну, с другой стороны… Тебе ведь не привыкать.

Я проглотила и это. Ради сестры я стерплю очень многое. Только надеюсь, что меня никто ничем не будет прижигать, как в последнем видео. Очень сильно надеюсь.

Наконец Давид Маркович поворачивается к нам лицом. Мужчина рядом, арт-менеджер «Куртизанки» Сергей, лишь приподнял брови в безмолвной команде, и все, словно придавленные силой магии, опускаются на колени.

Кроме меня.

Я падаю спустя пару секунд. Это была уловка, чтобы клиент обратил внимание именно на тебя. Вроде как садисты любят туповатых рабынь, неспособных на мыслительный процесс.

Это сработало, но в обратную сторону. Давид Маркович заметил мою наигранную неуклюжесть, но скривил губы, как будто учуяв неприятный запах, и меня взял холодный страх. А что, если не сработает?

Он медленно обходил нас по кругу, долго осматривал тела, руки за спиной, подходил к каждой, вглядывался в глаза, водил большим пальцем по губам.

Было неприятно на это смотреть, ведь совсем недавно я была на месте этих девушек, тоже открывала рот по его требованию, кончала по его приказу.

Я, это была я.

А в этот раз он просто прошел мимо, не посмотрел, не коснулся, словно я заразная. Что же это такое? Неужели все старания и страдания, на которые женщина идет ради привлекательности, были напрасны?

Это было унизительно. Унизительно осознавать, что выставила себя на продажу просто так, а еще страшнее осознавать, что если не выберет он, то я не успею отказать остальным клиентам, что собрались потихоньку в зале и осматривают нас, как товар на рынке.

Впрочем, товаром мы и являемся. Товаром для удовлетворения животной похоти, часто граничащей с дикостью.

Например, Давид Маркович. В моих представлениях он уже с плеткой, он уже выжигает ударами на коже свое клеймо. Свое имя.

И то, чего я больше всего боялась, происходит, он выбирает не брюнетку, как делал обычно, чем бесконечно поражает персонал и в особенности Таню.

Он выбирает одну из двух блондинок. Взяв ту, что посередине, за поводок, он подтянул ее к себе, заставляя смотреть в глаза, словно что-то искал в них.

Меня! Он понял, что я блондинка, и ищет мой образ!

И он бы так и ушел, разрушил планы Тани, жизнь моей сестры, мою и отблески надежды на пряное удовольствие, которое он умеет дарить. Он бы так и ушел, если бы не пыль, попавшая мне в нос. Здесь не особо утруждаются себя уборкой.

Я звонко чихнула, второй раз привлекая к себе внимание. И автоматически зажала нос пальцами.

— Раз вы определились, господин Д, — вдруг слышу мужской чуть шепелявый голос и краем глаза вижу тень. — Я, пожалуй, возьму эту малышку с края.

Меня?

Давид Маркович чуть поворачивает голову, но взгляд так и направлен на мою руку, вернее, на ногти, которыми я недавно протыкала в кровь его кожу, пытаясь остановить руку.

Он в пару шагов приблизился ко мне и этой самой рукой схватил запястье, поднимая меня с колен и сдергивая маску.

И все бы ничего, он ведь узнал меня, план сработал, но взгляд, опаливший лавой презрения, не предвещал ничего хорошего.

— Прошу прощения, господин Б, но я еще не сказал последнего слова.

— Очень жаль.

— Эту, Сергей. Я беру эту… — прошипел он и замолчал, но я ясно услышала: «суку».

...взглядом. Скорее, мазнул. И в этом красноватом свете его глаза показались черными.

Глава 18.

*** Давид  ***

Самое сложное — найти человека, который и не думает прятаться. Солодова, как выяснилось, Майя не планировала поездок, не совершала подозрительных звонков, не сообщала соседям о своем отъезде.

Она просто взяла и… исчезла. Была Майя, и не стало Майи.

И теперь и ее пропажа, и она сама, и даже ее весеннее имя не давали мне покоя ни на миг. Сводили с ума, порой ввергая в безумие.

А одна мысль о всех грязных вещах, которые я так и не проделал с пугливой Мышкой, приводили член в состояние окаменения, что не только затрудняло рабочий процесс, но и просто мешало жить.

За день три холодных душа. Удовлетворять себя я не привык. Для этого существовали рабочие руки, пухлые губы и узкое горло.

Проблема заключалась лишь в том, что любовницы у меня не было уже месяц, и последние три дня я не сомневался, что ею станет Солодова Майя, медсестра местной больницы, но, кажется, ошибся.

Меня бесконечно бесило, что со всеми моими деньгами и связями я просто не могу не то, что ее отыскать. А даже примерно сказать, куда она отправилась.

Именно поэтому, когда позвонили из «Куртизанки», я подтвердил свой визит, который еще пару часов назад планировал отменить.

Солодова всплывет, не сегодня, так завтра, а пока, чтобы совсем не взорваться, не поувольнять весь свой холдинг, не разорить пару новых компаний, нужно нанять чудную нижнюю, пусть и играющую свою роль, пусть и открывающую рот по первому требованию ради бабла.

Рабочий день, неудовлетворенность, собственное бессилие утомили. И менеджера Сергея я слушал вполуха, лениво осматривая дорогое, вульгарное убранство борделя в красно-черных тонах.

Рабыни на продажу уже выстроились в ряд и готовились к «кастингу». Сергей лишь взглянул на них, и все упали на колени, как будто кто-то выдернул из-под висельников стул.

Кроме одной.

Сам факт, что нижняя не может следовать команде беспрекословно, вызывал раздражение. Я не терпел людской тупости, а в особенности таких шлюханских уловок.

И твердо решил для себя крайнюю рабыню среднего роста обходить стороной.

Даже выбрал блондинку. Впервые за много лет. Она хоть и отдаленно, но напоминала мне Солодову. Лишь отдаленно, но желание нагнуть ее, сдавить шею и слышать крики стало невыносимым.

Я уже потянул за поводок. Планировал насладиться губами без помады, как вдруг услышал тонкий чих.

Каким-то шестым чувством понял, что это опять тупая рабыня. Не может сдержать естественной реакции.

Учитывая, что порой проделывают Хозяева со своими нижними, это как минимум непрофессионально.

— Раз вы определились господин Д, — мы назывались по первой букве в имени. — То я, пожалуй, заберу эту крайнюю птичку, раз она так сильно привлекает к себе внимание.

Я не слушал, зацепил взглядом блеск, отражающийся от ногтей. Простых, коротко обрезанных ногтей, следы которых до сих пор ныли на запястьях.

Глава 19.

Не может быть. Не может быть.

Это просто абсурд — поверить, что столь скромная, боящаяся малейшего к себе прикосновения медсестра могла оказаться шлюхой.

Обыкновенной шлюхой, готовой пойти на любые уступки Хозяину ради денег. Прямо как мать, которая, оказывается, долгое время спала с другом отца.

Он и стал моим отчимом. Тот не полюбил меня, теперь я не полюблю сладкую Майю, потому что шлюхам не нужна любовь.

Они не достойны любви.

Но стоило убедиться, что ее желание живо и не погребено под мужскими телами.

Поэтому через пару шагов дернул на себя безвольное тело и снял резким движением маску.

Чтобы убедиться. Да… Это она. Намалеванная, с другим цветом волос, с наращенными ресницами и в костюме, который я никогда не хотел бы на ней видеть.

Я никогда не хотел видеть ее такой вот, развратной, грязной, в притоне.

Только обнаженной в моей постели, максимум с ремнем на шее и наручниками на руках.

— Прошу прощения, Господин М, но я не сказал последнего слова. Сергей, беру эту, — хотелось добавить «суку», но промолчал.

Взгляд сучки был откровенно испуганным, будто она не понимала, куда попала, но, судя по поведению тела, едва заметной дрожи от хватки руки, она давно знала, как получать и доставлять удовольствие.

Проверим.

Уводя крепкой хваткой отсюда Солодову, только радовался, что мне по статусу положено выбирать самым первым, и я не увидел, как эти уроды трогают мою собственность.

То, что Солодова теперь ею станет, сомневаться не приходилось. Она сама дала понять, что еще одна блядь, созданная для удовлетворения потребностей, и готова уйти по первому требованию.

Сергей, указав на столик с водой и фруктами, отошел, оставив за собой лишь тяжелую, давящую тишину.

Мне только и пришла мысль сразу поехать домой. Но я не хотел приводить ее такую в свой дом.

Солодову хотел, желал подарить ей все….

А этой твари хотелось лишь показать, где ее место. Их место.

Стянул с плеч пиджак — медленно, чувствуя на себе ее острый взгляд. Но прекрасно знал, что, как только повернусь спиной, Майя его укусит.

Плеснул себе воды и выпил, почти не шевелясь, обдумывая, с чего начать игру.

Я сам подошел к стене, увешанной разными БДСМ-атрибутами.

Нашел. Для начала. Простую собачью чеплашку.

Плеснул воду в миску, поставил возле кресла, в котором сам вальяжно развалился.

Но это было только внешнее спокойствие, пока внутри, сметая всю симпатию на своем пути, бушевал ураган. Она хотела стать шлюхой, я покажу, что такое унижение нижней на самом деле.

— Ползи сюда, — потребовал звенящим от напряжения голосом, чувствуя, как от осознания, кто передо мной в покорной позе, разбухает член и плавятся мозги. — Ползи сама, пока я не заставил!

Майя колебалась еще пару мгновений, словно борясь с собой, но сделала, как было велено, и остановилась прямо передо мной.

Когда она подползла на достаточное расстояние, я, уже дурея от близости столь желанного тела, взял поводок, дернул за него и заставил посмотреть в глаза.

Меня мучили противоречия. Кто она?! Кто она такая на самом деле?!

— Значит, ты шлюха? Это твоя основная работа?

Она хотела отвести взгляд, но я не дал, дернув за поводок повторно.

— Отвечай!

— Я буду такой, какой пожелает мой Господин.

Безумие приняло новые, катастрофические масштабы, ведь я так мечтал услышать что-нибудь другое. Мечтал о ком-нибудь другом. А эта… Тварь.

Рукой направил ее голову вниз, резко, грубо наклоняя, и прогремел прямо в ухо:

— Докажи! Лакай воду, как собачка у ног Хозяина.

Глава 20.

*** Майя ***

Мне здесь не нравится. Это место еще больше напоминает бордель. Даже больше, чем холл, где нас выставили на продажу.

Чего только стоит стена, увешанная приспособлениями для пыток. Только и осталось что задержать дыхание. Смотреть в пол, когда Давид Маркович идет туда и долго выбирает.

Страх стекает по спине, тело наливается тяжестью, уже готовое терпеть боль.

 Когда мужская рука уже потянулась к черному, лакированному стеку и даже его погладила, я застыла от страха, но она тут же сменила направление и взяла подвешенную на крючке миску.

Я прикрыла глаза. О, нет. Лучше уж боль, чем это унижение.

Лакать как собака в ногах у Хозяина.

Почему же мне казалось, что он не такой. Почему в больнице Давид Маркович выглядел почти нормальным. Без этого взбешенного лица и глаз, разве что не мечущих молнии.

— Ползи сюда, — шипит он, наливая в миску воды, и я замираю. Не могу двинуться с места. Надо идти, надо выполнять свою роль. Всего месяц, всего какой-то чертов месяц. — Ползи, я сказал, сюда!

Делать нечего, и я, собирая всю силу воли, ставлю руки на мягкий ворс ковра и передвигаю ими в сторону Хозяина, стараясь, как учили, сильнее прогнуться в спине. Теперь именно так я должна его называть. Хозяин. Потому что он купил меня и будет обращаться, как с тряпкой у своих ног.

Почти у самых ног, но взгляд поднять не успеваю.

Шею вдруг сдавливает ошейник, почти перекрывая воздух и мешая вскрикнуть, и я оказываюсь лицом к лицу со зверем. С затаившимся, притихшим зверем, готовым укусить в любой момент.

— Отвечай! — уже рявкает он, и я понимаю, что пропустила фразу. Как в театре на сцене прослушала.

— Я буду такой, какой вы пожелаете меня видеть, — заученная реплика, которую меня заставила выучить Таня, ничего не значит. Лишь уносит меня в позорные дали выше. Зато мне объяснили, что это выручалочка в любой ситуации.

Он буравит меня взглядом еще некоторое время, поджимая губы и раздувая ноздри, как бык перед убийством тореадора, словно ожидая, что я рассмеюсь и заявлю, что пошутила. Но молчание затягивает, а вязкая тишина сдавливает грудь тисками. Сколько же можно?! Потом Давид Маркович резко наклоняет мою голову вниз, прямо к миске.

— Лакай, лакай как собака.

Я не могу, не могу.

Качаю головой, но он насильно пихает мое лицо в воду, практически топит. Я чихаю от воды, попавшей в нос, и он снова заставляет смотреть на себя: на влажные на висках волосы, на длинные ресницы, на четкую линию подбородка и чуть сгорбленный нос.

Наверное, будь я чуть нежнее, шея бы уже сломалась от постоянного, как на веревочке, болтания.

— Рабыня должна повиноваться и выполнять любую прихоть Хозяина, разве тебя не учили? Разве ты не опытная шлюха?

Глава 21.

«Я не шлюха», — хочется мне крикнуть, но я лишь киваю, не смея отвести взгляд от синевы его глаз. Такого чистого, насыщенного цвета, как небо, уходящее в сумерки, как масляная краска, как шелковая ткань. И я тону там все сильнее, ощущая, как меня затягивает этот омут.

Выхода из ловушки собственных чувств нет.

Не понимаю.

Он унижает, он заставляет меня лакать воду из миски, и это только начало извращений, а я уже погибаю и трепещу от силы рук, что сжимают мое плечо.

Я сошла с ума?

— Почему ты так смотришь? — рычит он и подтягивает меня ближе, хватает рукой затылок и шепчет в губы: —Почему ты так смотришь, сука?

Как, спросить уже не успеваю, его рот, как локомотив, обрушивается на меня, Давид требует подчиниться своей власти, открыться, впустить язык, принять и полюбить жестокость, с которой он ласкает шелковую влажную глубину.

Прерывает поцелуй резко, словно боится болезнью заразиться, и откидывается на спинку кресла, тяжело дыша и кивая на свой пах.

В эту секунду я очень жалею, что не обладаю способностью заглядывать в голову человеку или становиться невидимкой.

Зато я хорошо умею делать то, что он от меня сейчас хочет. Ждет, пока давит взглядом. Практика была единожды, но Алексей очень старался научить меня поскорее, чтобы насладиться поистине глубоким минетом.

— Доставай, — требует Давид Маркович, пока его рука медленно массажирует мой затылок, ноги уже немеют от страха при одной мысли, как он будет толкать меня вниз на свой, судя по выпуклости, немаленький член.

Помня об обязанностях шлюхи, дрожащей рукой расстегиваю ремень. Вожусь недолго, но чувствую, как часто Давид дышит от нетерпения. Пуговица, ширинка, дорогие боксеры. Он сам стягивает все вниз, оставляя перед моим взором поистине внушительный половой орган.

Эрегированным я помню только один член, бледный в обрамлении темного пучка волос, а здесь…

Невольно стискиваю бедра. Здесь есть, на что посмотреть. Вздыбленный четко вверх. С крупной темно-розовой головкой и выпирающими венами, а главное, ни один волосок не мешает любоваться этой красотой.

Он молчит, и я сама не могу сказать ни слова, слишком завороженная этими линиями. Не могу двинуть головой, чтобы взять в рот. Никогда не думала, что член может быть произведением искусства. Что он может вызывать эстетическое наслаждение, желание попробовать его вкус. Вкусить каплю влаги, выступившую на головке.

Невольно поднимаю взгляд вверх, облизываю губы и вижу, как его почти трясет. Как он вцепился в подлокотники до побелевших костяшек пальцев и вглядывается в мое лицо как безумный. Кажется, безумие передается вместе со слюной, вместе с поцелуем, потому что я чувствую, как рот ей заполняется. Сглатываю.

— В рот, Майя! Просто возьми мой хер в рот, — рокочет он, но при этом не толкает бедра вперед, не подначивает. Только требует и ждет, продолжая массировать голову, словно умоляя меня выполнить его приказ.

Мое имя из его уст как чертова музыка толкается в мозг, распространяя волнение, скопившееся внутри живота.

Смотрю снова на головку, беру ствол одной рукой. Вниз, вверх. И не зная зачем, прижимаюсь к ней щекой, словно приластившийся котенок.

— Блядь, — выгибается Хозяин, и я внутренне улыбаюсь. У него может быть власть надо мной, но и у меня есть власть над ним. Хотя бы в это мгновение, но он слаб перед моими губами, обхватывающими кольцом член, перед моим языком, которым ласкаю его по всей длине, перед моими пальчиками, мягко трогающими его мошонку.

Глава 22

Можно ли возбуждаться от темноты. Или от боли? Можно ли видеть, когда твои глаза закрыты? Невозможное возможно.

Но именно невозможное происходит с моим телом, пока в рот так ритмично заходит член.

Глаза в глаза.

Хозяин смотрит, и я вижу, как он доволен, как капля пота стекает по его виску, как сжаты челюсти.

Он уже на грани. Член во рту разбухает, становится толще, заполняет все пространство.

Но внезапно на голову ложится рука, и член с громким чавкающим звуком вырывается изо рта, задирается наверх, открывая моему взору два гладко выбритых семенных мешочка.

— Лижи, — следует приказ, и я не смею не повиноваться, чувствуя, как слюна стекает по подбородку, прямо в кожаный бюстгальтер, который ремешками скрещен с такими же трусиками.

Отвратительно безвкусный наряд, но, наверное, таким мужчинам нравится.

Рука Давида Марковича, давящая на затылок, съезжает на шею, уводит волосы на плечо.

Я же активно работаю языком, чувствуя мягкость тонкой кожи и легкие волны возбуждения внизу живота. И пусть я не должна этого испытывать, мне нравится находиться в его власти и иметь толику власти над ним.

Втягиваю один мешочек в рот и чувствую, как Хозяин дергается, как рычит и рукой начинает надрачивать член.

— Лижи, лижи их сильнее.

Его рука гладит мне спину, другая держит волосы, и вот я ощущаю, как он оттягивает ремешок на спине, как болезненно ноет кожа, и резко отпускает.

Острая боль, ожидаемая, не наступает, лишь разливается по телу тепло, но я все равно вскрикиваю.

Скорее от неожиданности. От крика горло вибрирует, добавляя Хозяину удовольствия.

Он снова повторяет это. Гладит, оттягивает, отпускает. И снова легкий отголосок боли, разносящий трепет по телу.

Меня отстраняют, и я смотрю, как поднимаясь во весь рост, Давид Маркович берет ремень из брюк и долго смотрит мне в глаза.

Потом опускает руку вниз медленно и стягивает с плеча лямку.

— Отвратительный наряд, — хрипит он и стягивает вторую лямку, уже оголяя мою грудь.

С бешенством смотрит на упрямо торчащие соски и касается их ремнем.

Страшно. Страшно от того, что я не знаю ход его мыслей, не знаю, что именно ему захочется сделать.

Одно дело щелчок лямки по коже, другое дело удар ремня, оставляющий обжигающие следы.

Кожа ремня гладит вершинку, вторую оттягивает рука Давида, и он внимательно, слишком внимательно следит за моей реакцией. Особенно, когда ремень слегка начал хлестко бить по соскам.

А…

— Ты готова подчиняться? — новый удар сильнее, и тяжелая грудь качается из стороны в сторону.

Глава 23

— Да, — заученный ответ и я пытаюсь прикрыться, но вместо груди получаю удар по рукам.

— Не прикрываться! Ты готова заслужить мое одобрение?

— Все что угодно ради вашего одобрения… — пауза, в которую он замирает и ждет продолжения. — Хозяин.

Что-то произошло, эти слова как будто сорвали пробку у шампанского, которое я пробовала лишь дважды: на выпускном и недавно в ординаторской. Теперь его взгляд становится острее, удары по груди резче, тело напряглось.

Ремень оказывается на шее, он подтягивает меня к члену, все так же вздыбленному четко прямо, и требует, почти просит:

— Открой рот, вытащи язык.

Подчиняюсь, чувствуя, как очередная капля слюны стекает по подбородку к груди, и вздрагиваю, когда Давид Маркович наклоняется и слизывает ее языком.

А следом в мой рот тараном толкается член и на огромной скорости начинает трахать. Буквально вбиваться в горло, почти раздирая его до хрипоты.

Это неудобно, напор пугает, но Хозяин словно находится под властью инстинктов, двигает энергично бедрами, загоняя член почти до основания. Он держит концы ремня в руках, натягивая мой рот на себя. И все мои попытки царапать его кожу, щипать, вырваться, хотя бы сгладить его силу, оказываются бесполезны перед мужским, яростным желанием.

Он уже не соображает, не отпускает, заставляя держать член как можно глубже, прямо в горле, задыхаться, мычать, активно сосать, и удивительно точно знает, когда возникнет рвотный рефлекс.

Именно в этот момент он дает мне отдышаться и начинает пытку членом. Снова. И снова.

Клинок тоже красивый, может вызвать восхищение, и с тем же успехом убивать. И Хозяин убивал меня, продолжая насиловать в горло.

Резко, глубоко, ритмично. Пока слезы текут из глаз, пока слюна заливает соски, пока к моему ужасу между ног становится влажно.

Хочу уже крикнуть, «хватит», как вдруг член во рту каменеет, разбухает и начинает пульсировать.

Давид Маркович отпускает концы ремня, ослабляя давление на шею. Берет меня за голову, толкается особенно глубоко в горло, кончая прям туда, обильно заливая рот, так что часть густого семени потекла по подбородку прямо на грудь.

— Глотай, все глотай.

Член вышел изо рта, и я наконец откашливаюсь, ощущая боль в горле.

Хотела отползти, но тут же схвачена за подбородок.

— Вылизывай, что не смогла проглотить. Саба должна глотать все, — толкает он меня к члену снова. Чуть расслабленному, но не менее крупному.

И пока я занимаюсь чисткой, вдруг чувствую между ног руку, а на спине поцелуй.

Один другой. Его пальцы раздвигают влажные складки и начинают активно их массировать, постоянно задевая клитор.

Дергаюсь, чувствуя, насколько неправильным было то удовольствие, что разносится по телу. Но захват Хозяина тиски, его пальцы искусители.

И вот уже тело наливается тяжестью, соски ноют, внизу живота горит, а с губ срывается стон. Слизываю последнюю каплю спермы. Облизываю губы, ощущая сладко-соленый как тирамису вкус.

Начинаю задыхаться от того, как энергично пальцы заработали в моей киске, доводя меня до постыдного наслаждения, захватившего в плен все чувства, заставляя содрогаться всем телом и про себя умолять: «Еще. О, Боже, ещё!».

Та самая бутылка шампанского наконец взорвалась, точно так же, как и я, буквально уткнувшись головой в твердый член и задыхаясь.

Боже, как же это хорошо, как же это неправильно.

Пока я пытаюсь прийти в себя, Давид Маркович уже одевается и протягивает мне тяжелый бархатный халат синего цвета.

— Меня устраивает. Ты едешь со мной.

Вот так вот. Кастинг? Прошла?

— А вещи?

— Какие вещи? Завтра снимем мерки и закажем все, что нужно. Быстрее, — раздраженно говорит он, и я поднимаю взгляд. В его глазах недовольство, смешанное с презрением. — Мне еще работать сегодня.

Если он меня презирает, тогда зачем берет себе?

Глава 24.

Дорогая машина, дорогой многоэтажный дом, дорогой мужчина.

Сказка о Золушке, у которой не будет счастливого конца. Шлюхи не становятся женами, нормальными матерями и, вступив однажды на этот скользкий путь, обратно не возвращаются никогда. Вот и я стала девушкой для утех. Той, кто ничего не значит, лишь служит способом удовлетворения потребностей, таких же естественных, как еда или сон.

Давид открывает передо мной двери, и я вхожу в царство из хрома и стекла, абсолютно бесчувственное место. Здесь нет ни жизни, ни индивидуальности, лишь много пафоса и серого цвета. Такого же серого, как цвет моей жизни.

Я стою на пороге, все так же кутаясь в халат, в котором ехала в машине, пока Давид Маркович проходит внутрь. Ничего не сказав, он скидывает пиджак, рубашку и идет вглубь огромной квартиры: в центре кожаный угловой диван, на стене плазма, сбоку кухня с барной стойкой.

Здесь нет ни личных вещей, ни мелочей. Кажется, что здесь никто не живет, но эту мысль опровергает чайная чашка на барной стойке.

Стою на пороге, не смея пошевелиться, мне в таких квартирах бывать не приходилось, да скоро и эта сказка закончится. Медленно обвожу лофт взглядом, не ощущая ничего, как вдруг обращаю внимание на окно.

Огромное. Панорамное. С видом на раскинувшийся океан города, где небоскребы, как высокие волны золотит солнце и отражается бликами на тех, кто бродит внизу. Невольно задерживаю дыхание от этой красоты и медленно, словно загипнотизированная, подхожу ближе.

Еще никогда вид из окна так не завораживал.

— Нравится? — ощущаю я дыхание на своей коже, повожу плечами от разливавшегося по телу холодка, словно кто-то дунул мне в шею. Не смею шевельнуться, но вот его рука касается плеча и вынуждает повернуться, и я отвечаю:

— Очень.

Мне хочется сказать гораздо больше. Что всегда мечтала об подоконнике на именно таком окне, что мечтала сидеть в обнимку с любимым или даже… прямо на подоконнике заниматься любовью. Много хотела бы я рассказать вместо банального: Очень.

Он так быстро принял душ? Или я простояла здесь так долго? В любом случае повернувшись, я уперлась взглядом в голый торс, украшенный порослью волос, в которой запутались мелкие капли воды. Они сияли на солнце как драгоценные камни, и каждую мне хотелось попробовать на вкус.

Ужас! Какие мысли. Неправильные, порочные. Я невольно облизываюсь и поднимаю взгляд. Дыши, только дыши. Если бы это было так просто, но грудь словно в тисках, а сердце там раненой птицей бьет крыльями, просится на свободу.

Теряюсь во взгляде темных глаз, на дне которых тлеют угли страсти и желания. И невольно сжимаю руку в кулаки, чтобы не коснуться его, потому что приказа не было. А ведь хочется.

— Коснись меня, — словно услышав мои мысли, требует Давид Маркович, и рука расслабляется, сама поднимается выше, накрывает влажную грудь, и я чувствую, как частыми ударами гонга бьется его сердце.

Он шумно выдыхает и сам приходит в движение, распахивает мой халат и долго, долго смотрит на оголенную грудь, соски на которой уже неприятно ноют. Умоляют коснуться их не только колючим взглядом.

Смотрю за своей рукой, что медленно гладит грудь, чуть задевает соски и вижу, как полотенце приподнимается выше и выше. Моя же рука все ниже и ниже. Еще немного. Еще пара сантиметров и в моих пальцах снова окажется влажный, горячий, такой твердый член.

Разве можно так быстро поменять приоритеты, ведь я боялась мужчин до дрожи, а сейчас сама касаюсь. Наслаждаюсь этим и с трепетом жду его нового приказа.

— Кто ты, — вдруг задает он мне вопрос, и я непонимающе хмурюсь, но ответить или спросить, что он имел в виду, не успеваю. Звонит телефон, и Давид сразу идет к нему, разорвав контакт тел.

Утро пятницы. Нужно работать. Сейчас я бы раздавала пилюли и разносила капельницы. И чем мне заниматься, пока он на работе?

Когда он завершает звонок, то идет прямиком к шкафу, где, как подтверждение его здесь проживания, висят строй белых глаженных рубашек.

Я осматриваю остальную часть помещения и вижу закрытую дверь. Черную, лакированную, словно вход в саму преисподнюю. Это точно то, что я думаю? И почему он привел меня в свою квартиру, а не снял, как говорила Таня? Что еще Таня не знает об этом человеке?

— Я вернусь вечером, — его низкий резкий голос привлекает внимание. — К тебе придут люди привести тебя в порядок. Я хочу, чтобы ты вернула свой цвет волос.

— Зачем? — срывается вопрос.

— Потому что я так сказал, — не прекращая сборов, говорит он и надевает новый пиджак, пытается завязать галстук. Один раз, второй раз. Раздраженно пытается сделать узел в третий раз, но откидывает галстук. Он падает прямо ко мне в ноги, и я с дуру его поднимаю.

— Я могу помочь, — говорю, поглаживая приятный шелк синей ткани.

Глава 25

— Умеешь? — спрашивает он и кивает свое коронное «ко мне», ему это даже вслух говорить не надо.

— Да, — подхожу я и пьянею от смеси запахов геля для душа, одеколона и его личного мужского запаха.

Поднимаюсь на носочки, закидывая ему на шею галстук двумя руками и почему-то вспоминаю, как он держал концы ремня, натягивая на себя мой рот.

Завязываю галстук, стараюсь не поднимать глаз, но он вынуждает, поднимает пальцем за подбородок мое лицо.

— Как горло?

Забота? Или хочет прямо сейчас все повторить?

— Главное, чтобы Вам было приятно.

Он резко убирает руку, словно обжегся. Что случилось? Что я такого сказала? Проверяю узел и делаю шаг назад.

— Что мне делать? — осмеливаюсь задать еще вопрос, зная, что он сейчас уйдет, и я останусь в полном одиночестве. Ненавижу одиночество. Лучше быть чем-то занятой. — Может быть есть какая-то работа?

Он хмурится, долго меня разглядывает, словно пытается разгадать загадку, потом делает шаг, наклоняется и у самых губ говорит:

— На следующий месяц твоя работа делать меня довольным и получать за это награду.

От слова награда по телу разливается тепло. Вопрос лишь в том, на что мне придется пойти, чтобы видеть Хозяина довольным.

— Я буду стараться, — говорю я срывающимся шепотом, вместо вопросов, крутившихся в голове. Давид Маркович поджимает губы и тут же отворачивается к выходу

— Будь готова к семи. Мы идем на прием, мне нужно сопровождение.

Да, об этом Таня тоже упоминала.

Так называемый эскорт. Ходить с ним под руку в вечернем платье, молчать, улыбаться. А после ублажать его самым извращенным способом.

Дверь с тихим щелчком закрывается, и я остаюсь в тишине.

Прикрываю глаза, выдыхая. Боже, как же сложно порой сдерживать свои мысли и говорить заученные фразы. Но это все ради сестры. А то, что мне приятно это ужасающе постыдное приключение, лишний раз говорит о том, что меня давно можно вычеркивать из разряда нормальных людей.

Иду в душ, смываю с себя хоть часть печали и сажусь на диван, взяв в руку свой старый смартфон. Первым делом набираю приемную нашего отделения. Звонила им каждый день, но всем просила говорить, что просто уволилась.

— Привет. Как Лена?

— И тебе подруга. Стабильно, — отвечает Варя и на мгновение замолкает, хотя обычно от нее тишины не дождешься. — Тебя это… Искали.

— Кто искал?

Глава 26.

Варя так и не смогла объяснить, кто же меня искал по телефону, но я сразу подумала о Давиде Марковиче и поняла, что сделала большую ошибку, когда его не дождалась.

В какой-то момент я решила, что совсем дуру из себя строить не нужно, хотя бы потому что есть шанс надоесть Хозяину раньше, и тогда плакала операция для Лены.

Осмотрев квартиру и немного подергав черную лакированную дверь, я пошла на кухню чего-нибудь перекусить. Только съев пару сэндвичей, я услышала звонок. Пришли стилисты. Феи, блин.

Цвет волос сказали не вернуть, больно материалы не качественные при покраске использовали. Только отращивать заново.

Не то, чтобы я расстроилась после слов стилиста, но стало неприятно. Все остальное было непривычным, но вполне приемлемым.

Макияж, одежда, обувь и косметика, которой меня усиленно учили пользоваться.

Снова возникли мысли о Золушке, наверное, поэтому стало тошно от всего этого. Потому что бал закончится, и принц превратится в жестокого тирана, который, чтобы доставить удовольствие себе, будет бить меня.

Все было хорошо ровно до того момента, пока мне не показали платье, в котором я должна предстать перед именитыми людьми на благотворительном вечере в качестве любовницы одного из богатейших людей страны.

— Я это не надену, — сразу говорю я, когда передо мной показывают красное безвкусное платье с глубоким декольте и вырезом почти до пупка. — Уберите это.

Нет, я, конечно понимаю, одевать и делать то, что хочет Хозяин дома, но выглядеть шлюхой и, по сути, позорить его? Нет, не хочу.

— Это платье выбрала секретарь Давида Марковича.

— Пусть она его и надевает. А я надену синее.

Оно было строгим, все в блестках, и очень симпатичным.

Девушка в строгом сером платье поджимает губы. Уходит из спальни, и возвращается спустя несколько минут с телефонной трубкой.

На проводе ко мне обращается женский низкий голос, от которого неприятный холодок по телу.

— На протяжении долгого времени именно я слежу за гардеробом девушек Давида Марковича для сопровождения, и вы первая пожаловались на мой изысканный вкус.

Изысканный, надо же.

— Моим нанимателем является Давид Маркович, — отвечаю в том же тоне. — Пусть он придет и сам скажет, что его устраивает это платье.

Отключаю телефон и возвращаю бледной девушке.

— Вы это зря. Она еще та сука, покоя вам не даст.

 — Разберусь, — отворачиваюсь к зеркалу и начинаю переодеваться, с неким женским тщеславием осматривая свой изменившийся внешний вид. При этом думаю о своем протесте.

В конце концов, мне все равно терпеть боль и унижение, так хотя бы выглядеть на людях буду прилично.

Легко вот так с девушками незнакомыми общаться, с ними у меня никогда проблем не возникало. А вот с мужчинами…

Они в принципе пугали меня до дрожи, а что касается Давида Марковича… То от того вообще коленки задрожали, когда стукнуло девятнадцать ноль-ноль. Скоро я его увижу, скоро я снова стану бесправной сабой.

В уже пустом, идеально чистом лофте раздается звонок телефона, а у меня трясутся поджилки. Не хочу его видеть и точно не хочу выслушивать нотации о том, что я ему не подчиняюсь.

В телефоне его голос очень спокойный.

— Выходи, — говорит он, и я, взяв сумочку, в которой лишь помада и набор влажных салфеток, спускаюсь на лифте на первый этаж. Киваю безликому консьержу и выхожу в обжигающую жару города.

От духоты перехватывает дыхание, но я, быстро взяв себя в руки, направляюсь к черной машине, у которой при полном параде стоит он. Даже интересно, почему ему костюмы подбираются с таким вкусом, а любовниц одевают, как шлюх.

Он осматривает меня с ног до головы и хмурится, когда видит все тот же темный цвет волос.

— Рассказывай, — требует он, когда машина трогается с места, а между нами остается лишь краткое расстояние, в котором я буквально чувствую его свежее дыхание.

— Что? — чуть вздрагиваю, когда он привлекает мое внимание, коснувшись костяшками пальцев щеки.

— Сегодня я понял одну вещь. Ты претворяешься. В твоих глазах бунт, а в голосе его нет. Мне нужна игра только в одном месте. Поэтому забудь все, чему тебя учили в клубе, и скажи все, что думаешь о сегодняшнем инциденте с моим секретарем.

Несмотря на страх, который тут же возник, что меня могут раскрыть, не выплатить денег, я прикусываю губу, скрывая улыбку.

Разрешение дано. И пусть иногда, но я могу перестать быть болванчиком, говорящим только: да и нет.

— А как это отразится на других обязанностях?

— Никак, не тяни, Майя, — говорит он и растягивает мое имя шипящими звуками.

— Платье. Оно вульгарное. Мне казалось, что даже будучи временной любовницей, — на этих словах он почему-то сжимает челюсти и как будто скрипит зубами, но кивает, позволяя продолжать, — Вам не к лицу иметь рядом вульгарную особу, зачем показывать всем, каким играм в постели Вы отдаете предпочтение?

Вижу, вижу, как мои слова почесали его чувство собственного достоинства, как ему нравится, что я забочусь о его статусе, и вижу, как ему нравится выбранный мною наряд.

— Это разве не то платье?

— О, нет. То красное, с вырезами, — говорю я с улыбкой, и он улыбается в ответ, от чего внутри живота начинается настоящая буря.

— Но ты нарушила приказ.

— Ваш?

— Я сказал осветлить волосы.

— Вы... — возмущенно соплю и вижу, как он откидывается на спинку и кивает на вздыбленную ширинку, а в этот момент перегородка отрезает нас от водителя. — Вы мною довольны, но все равно хотите наказать?

 — Ты должна понять, что, ослушиваясь моего приказа, ты нарываешься на наказание.

 — Но я же не виновата… В этом нет смысла, это не логично.

— А возможно, — он резко приближается ко мне и берет за шею, перекрывая доступ к кислороду, заглядывая в глаза. — Ты меня так завела, что я, весь день думавший о твоих губах, не могу отказать себе в удовольствии трахнуть тебя в рот.

Глава 27.

*** Таня ***

 О том, что Майя ненормальная, думала и Таня, когда та согласилась на ее предложение. Она уже планировала использовать бывшую подружку для своей выгоды, осталось понять, как это сделать. Ведь всегда можно найти того, кому нужны секреты такого человека как Давид Маркович.

Пара кадров, пара минут съемки и новенький БМВ, о котором она так мечтает у нее в кармане. Она уже хотела позвонить Майе на мобильный, чтобы обсудить сотрудничество, как в дверь позвонили.

Она, даже и не подумав посмотреть в глазок, открыла дверь и, ахнув, тут же захотела ее захлопнуть. Но светловолосый мужчина в кожаной куртке поставил ногу в дверь и толкнул брюнетку в грудь, так что та грохнулась на пол и стала отползать, лепеча, пытаясь хоть как себя спасти:

— Леша, миленький, ты уже вышел?

— А ты, сука, я смотрю, очень скучала? — зло ухмыльнулся он, захлопывая двери и сразу стягивая куртку. Он планировал здесь задержаться.

— Очень скучала, времени не было, не могла найти тебя навестить.

Он расхохотался и с размаху заехал ей ногой в живот, а затем нагнулся и, перевернув ее, начал задирать мини юбку, держа за волосы.

— Пиз*оболка. Сейчас я тебя, блядскую шлюху, вые*у, а потом ты мне скажешь, где моя Майя.

Глава 28.

*** Майя ***

Мой рот в плену его члена, моя грудь в плену его рук, мои чувства в плену обжигающего удовольствия, которое он дарит своими ласками. И я тону в этой лаве ощущений, что обжигает внутренности, сжигает душу.

 Хозяин теряется, уже не сдерживается и трахает мой рот, держа затылок, чтобы даже не подумала прервать его удовольствие, а затем дергается, упирается в гланды и заливает мой рот отборной, густой спермой, которую мне приходится глотать.

— Все глотай, — хрипит он, — до капли.

Он вытаскивает член, некоторое время держит меня внизу, потом поднимает голову наверх, заглядывает в глаза и целует.

Так остро, так нежно, так невозможно глубоко, наверняка ощущая свой собственный сладковатый вкус и продолжая поглаживать мне соски.

 Его рука уже потянулась ниже, кончиками пальцев провела по лодыжке, задирая блестящую ткань платья, но в этот момент в перегородку постучали.

— Приехали, Давид Маркович.

Он поджимает губы в недовольстве, и я невольно улыбаюсь на это выражение.

— Ты умница, — говорит он и протягивает мне платок. — Мы недолго, и я обязательно отплачу тебе той же монетой.

Мне даже стало интересно, о какой монете он говорит.

На приеме в глаза бьет разноцветная пышность. Войдя в зал, украшенный шарами, цветами и белой тканью, я понимаю, что то красное вульгарное платье, как раз смотрелось бы в тему.

Это осознание пришибает меня, потому что в сравнении с этой пафосно разодетой толпой мое платье смотрелось откровенно убого.

Плечи, только что вздернутые к потолку с лепниной, сразу поникли, но мужская рука на моей талии чуть сжалась, и приятное тепло разлилось по телу, когда Давид, обжигая дыханием шею, шепчет:

— Тебе здесь нет равных, Майя. Мне нужно поговорить с парой человек, и мы уйдем.

И я улыбаюсь и иду за ним, слушая, как он порой ставит на место людей своими знаниями или объясняет элементарные финансовые вещи, о которых я раньше даже не слышала, а с кем-то просто общается, как например, с высоким темноволосым мужчиной, который уже некоторое время меня внимательное разглядывает.

И в глазах нет желчи, но все портит усмешка на полных губах. Словно он прекрасно знает, откуда и для чего меня взял Давид Маркович.

Судя по всему, об этом знаю все. Даже тот высокий мужчина с неприметной внешностью, очки которого делали его похожим на безобидного Шурика из всеми известного фильма. Но я нутром ощущаю его взгляд, уже полностью меня раздевший. Именно таких мужчин я боюсь, в их душе непроглядный мрак, как у Леши.

Перевожу взгляд на Давида Марковича, на его греческий профиль, на упрямую линию губ. Он не притворяется, он не пытается строить из себя невинность, он сразу дает понять, что предпочитает делать с женщинами.

И эта откровенность пугает в той же степени, в какой будоражит сознание. Ведь с ним всегда знаешь, что нужно ждать наказания. О, ужас, теперь это ожидание становится для меня томительным предвкушением. Мне хочется сделать ему приятно.

— Нашел свою мышку, — всплывает фраза в какой-то момент разговора, и я смотрю на… Владимира, кажется. — Как-то она не по Куртизански одета. Денег пожалел?

— Не совсем, — хмурится Хозяин, и я понимаю, что Владимир ляпнул что-то неприятное ему, впрочем, он и сам это понял и даже хотел открыть рот, чтобы, наверняка, извиниться, но не успевает.

Сзади раздается насмешливый скрипучий голос, и, обернувшись, я вижу того самого Шурика.

— Давид Маркович, а вы уже с новой игрушкой, да еще такой милой, — он протягивает руку к моему лицу, мерзко ухмыляясь, но Давид Маркович тут же выходит вперед и закрывает меня собой.

Рука мужчины остается висеть в воздухе на уровне бабочки Хозяина, но тут же опускается.

— Если наиграетесь, то обязательно передайте мне ее контакты. Никогда еще не видел в глазах столь…

— Достаточно. Нам пора, Андронов, спасибо за беседу, — отрезает Давид Маркович и, кивнув Владимиру, хватает меня за запястье и тащит прочь.

— Только не портьте ей кожу, — слышу вслед, и пальцы на руке становятся клешнями. — Я займусь этим сам.

С этим Хозяин и потащил ничего не понимающую меня к выходу, до самого дома молчал, вводя меня этим в состояние отчаяния.

А дома, только стряхнув с себя ботинки, закинул к себе на плечо и понес в глубь квартиры, к той самой лакированной двери.

— Что, что случилось? Все же было хорошо. — лепечу я, пока он держит меня за задницу и открывает черные двери.

— Хорошо было несколько дней назад, когда я встретил девушку, которую хотел сделать своей, а в итоге должен показывать ее как свою шлюху, — рычит он и, зайдя внутрь темного помещения, кидает меня на что-то мягкое. — Вот и объясни мне, Майя, когда ты меня обманула. В больнице, притворившись невинной, или в борделе?

— Я не знаю, — только и говорю я, мало понимая, в чем именно он меня обвиняет, и тут же щурюсь, когда, оказывается, круглую комнату заливает желтоватый, интимный свет, в котором его глаза кажутся агатами, блестящими на солнце.

— Знаешь и скажешь мне, а если нет, — он нащупывает на стене что-то длинное и перекладывает в другую руку. Сглатываю слюну вязкого страха. — Мы будем выбивать из тебя правду.

— Давид Маркович… — шепчу еле слышно, зная, что сказать правду равнозначно убийству своей сестры. Я не могу пойти на это, как бы сильно не хотела признаться в том, что не шлюха, что невинная, что хочу быть просто с ним. Без условий и оплаты.

— Раздевайся, Майя. Медленно, покажи, как хочешь своего Хозяина.

Глава 29.

*** Давид ***

Это безумие. Впервые я думаю о бабе в течение рабочего дня, и даже минет, который она делала совершенно не невинно, не помог потушить жар в чреслах.

В голове полный диссонанс, с одной стороны, в глазах ее полно девственного страха, а на дне тлеющие угли желания, которые могут принадлежать, если не девственности, то девушке очень неискушенной.

Но все это стало неважным, зыбким, когда я обнаружил свою нимфу в банальном борделе, в ожидании, когда ее купит извращенец. Добровольно. И так же добровольно она сосала его член, заглатывая так глубоко, как порой не может обычная шлюха.

Для меня это стало загадкой, как двоичный код в системе, который давался не каждому.

Но именно я, семья которого была не слишком озабочена сыном, умел с самого детства взломать любую самую защищенную систему.

Мир интернета стал для меня отдушиной от постоянных ссор родителей, которые обязательно заканчивались избиением неверной матери.

Я очень хотел остановить это, очень хотел контролировать свою жизнь, а в итоге научился контролировать лишь цифры.

Они поддавались легко, и желание быть дирижером и в реальности направило на путь доминирования.

Уже по пути домой, облаченный в темно-синий костюм от Армани, я размышлял, кто же все-таки Майя. На ум приходили разные варианты, и мне не нравился ни один из них.

Что именно может заставлять женщину шарахаться от мужчин? Насилие. Так ведут себя изнасилованные. И это самое страшное, потому что преодолеть барьер нежелания снова оказаться под кем-то будет самым сложным.

Еще был вариант, что она искусно притворяется, и еще в больнице поняла, кто я, а потом просто поймала в клубе ради денег.

Но самое главное, несмотря на эти не слишком радужные варианты, я помнил, как темнеют ее глаза, когда она смотрит на меня, как приоткрываются её пухлые губы, о которых можно читать сонеты, а насколько рванное у нее дыхание при одном моем прикосновении к ее телу.

Да, тут и гадать не надо, ее накрывает точно так же, как и меня. И если я сдерживаюсь по причине неуверенности, что правильно распознал тот самый код, то о ее чувствах даже не подозревал.

Мне нужно было убедиться, убедиться, что она истинная саба, что ни обыкновенная шлюха, играющая роль, а та, кто желает время от времени забыться в этой острой будоражащей игре по-настоящему.

Но если в начале вечера это желание было лишь моросящим дождиком, то после мероприятия, на котором Майя предстала перед всеми очередной любовницей, желание выбить из нее правду стало ливнем, обжигающим мозг.

Воспаляя его, впрыскивая в кровь яд злобы и гнева.

Она могла бы уже стать моей невестой, я бы открывал перед ней мир подчинения и доминирования, а в итоге ее уже хочет купить другой извращенец.

Тот, кто любит оставлять порезы на теле жертв как плеткой, так и ножами.

— Раздевайся, — требую, стискивая в руках рукоять длинной палки с несколькими полосками кожи на конце. Они не должны причинить сильной боли, но, если бить долго, да еще и в одно и то же место, ожог обеспечен.

Но что принесет он Майе, страх, боль, или удовольствие?

Она поворачивается спиной, убирает с одного плеча волосы, оставляя его обнаженным и таким прекрасно тонким.

Ей стыдно? Или это игра?

Я уже хотел приказать повернуться, но приятная нега предвкушения, разлившаяся по телу, заставила меня умолкнуть.

Просто наблюдать за тем, как она заводит руки за спину. Как пытается нащупать замочек.

Усмешка касается губ, когда после третьей попытки руки ее безвольно опускаются. Ну что ж, даже раздевание буду контролировать сам.

Подхожу близко, долго рассматриваю совершенство кожи, окрашенной в приятные томные тона желтого цвета, и веду линию над кромкой платья, которое планирую скоро снять. Сорвать его так же, как маску, под которой скрывается моя истинная саба, моя настоящая женщина.

Я с восторгом чувствую, как дрожь пробегает по телу Майи, а когда начинаю тянуть за молнию, то сразу слышится тихий стон.

Под платьем нет бюста, я еще в машине это оценил, когда мял груди, сжимал соски с удовольствием, ощущая тугое кольцо пухлых губок на своем члене.

Под платьем лишь трусы, подцепляю их пальцами, тяну на себя, чтобы они впились в кожу, целует то самое плечо и резко отпускаю ткань.

Она со смачным звуком шлепает Майю, от чего та издает громкий вскрик, но внезапно изгибается в пояснице.

Я доволен. Как мало надо сделать Майе, чтобы сделать меня довольным.

Стон, прогиб, обнаженное плечо и правда.

Правда…

— Кто ты? — снова шепчу ей на ухо и прикусываю его, массируя шею. — Скажи мне, кто ты на самом деле?

— Я... — поджимает она ягодицы, когда прижимаюсь к ним своим внушительным бугром. — Не знаю. Не понимаю, о чем Вы спрашиваете. Мне очень жаль.

— Мне тоже очень жаль, — говорю и гневно сдергиваю платье с плеч, рву трусы и толкаю Майю на кушетку, такую же мягкую, как все в этой комнате.

Будь тут белые цвета, можно было подумать, что это комната для безумца. И порой именно таким я себя считал.

Особенно сейчас, когда буквально хочу сожрать эту бледную, упругую плоть ягодиц.

Она оттопырила их, держа ноги в чулках прямо, хотя видно, что ей хочется их согнуть.

— Скажи правду!

— Какая правда Вам нужна?

— Ты шлюха? Как много мужчин у тебя было?

Молчание только злило и принесло в руку желание ударить.

Я с шумным выдохом подчинился, опуская плеть прямо на ягодицу.

И снова ни звука, ни стона, словно она терпит. Но мне не нужна мученица, мне нужна саба!

Новый удар и прогиб в спине стал больше, а запах женственности ударил струёй в нос.

Еще удар и член стал ныть от возбуждения.

Новый удар — сильнее, еще один и еще.

— Отвечай, Майя! Сколько! Сколько мужиков тебя трахали! — уже рычу и слышу жалобное:

— Один! Только один!

Глава 30.

*** Майя ***

Мое тело, словно музыкальный инструмент. Я не звучу, пока моей кожи как струны не коснутся его пальцы, его губы, его твердеющая плоть.

Он мой владелец и я не смею ему перечить, когда приказывает раздеться. Я не смею противостоять этому огню желания, который горит и во мне. Но мне стыдно за этот огонь, стыдно за влагу, что уже стекает по ноге, когда его плетка касается моей попки. Мне стыдно за каждый еле слышный стон. Однажды мне уже вышла боком моя порочная грешная сущность, стоит ли снова рисковать?

Хозяин требует ответа. А что я могу ответить. Только правду и его это устраивает. Только про то, что он первый меня купил за деньги.

Больше информации ему и не надо. Давид, как и любой мужчина, хочет быть если не первым, то точно не одним из ста. И он будет первым, потому что Леша так и не сорвал девственность.

«Вдруг ты кончишь», — говорил он со смехом и пихал мне член в зад. Снова и снова. Он унижал меня раз за разом, разрывая анальное отверстие в мясо, доставляя просто адскую боль, которая на корню уничтожала мою к нему любовь, мою личность.

Когда-то я хотела именно этого. Жесткого секса. Увлекалась тематикой БДСМ. Даже писала рассказы, придумывая, как можно получить удовольствие от боли. Но разве я знала, что нужен особенный человек. Что кое-как это все не освоить. Я романтизировала насилие, не понимая, насколько грязным это все может быть.

Мои дневники нашли.

Таня знатно полоскала меня среди подружек и показывала их Леше, которого, как она считает, я у нее увела.

Просто рассказы. Да, где-то чересчур откровенные, но мне было хорошо, когда я их писала. На месте мужчины в маске я представляла не Лешу, не знаю почему. Может быть в нем не чувствовалось стержня, но он, конечно, потом продемонстрировал его мне. Он неправильно все понял. Его мозг принял только часть информации, и он полез в интернет, где мужчины не церемонятся с женщинами, пихая им все, что под руку попадется, зажимая соски, выкручивая груди.

Леша просто растоптал мою душу своими играми, которые, как он утверждал, мне нравились.

Когда потекла кровь, а я потеряла сознание от очередной вспышки боли, он и сам испугался, убежал, оставив меня в грязном сарае.

Я уже не помню, как поднялась, как дошла до больницы, как ревела белугой, когда меня зашивали.

Девственница. Да, официально я осталась девственницей, плева была на месте, вот только ничего невинного во мне не осталось.

Давид думает, что делает больно. Глупый.

Но он просто не знает ее истинного значения. Боль – это агония, когда горит все тело. Его же шлепки приносят лишь приятное покалывание и тошноту возбуждения, и я сжимаю зубы, чтобы просто не простонать «еще». Хочу еще!

Чтобы не начать умолять, делать это снова и снова. Потому что стыдно, потому что я не хочу, чтобы он знал, какая я на самом деле.

Он проводит по киске пальцами, собирает влагу, понимает, насколько я возбуждена, и я отвечаю на его проклятый вопрос.

Здесь нет смысла врать, а если я отвечу правду, он прекратит сладостную пытку и даже возможно поцелует меня.

А он и целует, держит пальцами за шею, давит на живот и посасывает язык.

Так приятно, так болезненно необходимо. Но вот я уже на полу, а он между моих ног. Он одет, я обнажена. От контраста я просто дурею. Он кажется властителем мира в своем костюме и ослепительно белой рубашке, и я перед ним как народ, склоняюсь перед его силой, хочу испить из источника, впитать в себя хоть толику его сущности.

Он оттягивает соски, а я выгибаюсь, хочу прикрыть глаза, но слышу жесткое:

— Смотри на меня, смотри, что я делаю с тобой.

И он делал, он просто склонился и стал лизать мне между ног, которые сами раскрылись шире, почти в шпагат, на который я так любила садиться в юности.

Еще я любила танцевать на пилоне, я даже участвовала в конкурсе. И я елозила по шесту точно так же, как сейчас на моем клиторе елозит шершавый язык, доводя меня до сладостного умопомрачения.

И тело словно под прессом, все сдавливает, и я уже кричу в голос, словно от боли, а на самом деле от ослепляющего наслаждения, которое вторгается в меня вспышкой, точно так же, как вторгается идеальный член Хозяина.

Слитно так, как нож в подтаявшее масло, мгновенно срывая девственность.

И если секунду назад был оргазм, то сейчас тело просто взорвалось удовольствием. Пронося по телу упоительные судороги и крик, срывающий горло.

Так невероятно. Боль, которую я не ждала, только добавила огня. Давид и не может причинить мне боли.

Он такой же идеальный, как и его член, и, если мне суждено провести с ним этот месяц, я сделаю все, чтобы он был доволен, пройду через любую боль ради него.

— Уже нет, — отвечаю я на его глупый вопрос и обнимаю. Только бы не прерывался, только бы трахал меня, как когда-то я мечтала. — Я женщина. Твоя женщина.

 Давид прикрывает глаза, с выдохом касается моих губ и делает движение бедрами. Назад. Вперед. И снова. Назад. Вперед и до конца.

Достает до матки, толкается сквозь пересохшие губы и задает сразу бешеный темп, четко имитируя его языком, почти насилуя мой рот, так же, как сладкое местечко, которое все сильнее заполняется влагой, из которого доносятся приятные, хлюпающие звуки.

Но мне мало, я хочу чего-то еще, смотрю в эти, подернутые похотью, глаза, прекрасно зная, что мы только начали, что он не намерен останавливаться и кончать так скоро.

Тяну руки к его ремню, и он с любопытством наблюдает, замедляется, и я вижу, как его пугает и удивляет моя инициатива.

Особенно, когда я снимаю с его брюк ремень и протягиваю ему. Вручаю как символ полной власти над моим телом. Душа пока принадлежит только мне.

Он почти выходит, елозит головкой по половым губам. Обвивает мою шею ремнем и затягивает жгутом.

Переворачивается, и я оказываюсь сверху, сидящей прямо на его члене.

— Помни про слово, — сдавленно шепчет он и натягивает меня на себя, как лошадь, двигая бедрами и заставляя скакать. И боль в шее, потемнение в глазах только добавляют остроты, я прикрываю веки, свожу вместе свои груди и чувствую, как от бешеного трения члена внутри влагалища новая волна оргазма приближается, как цунами, грозя смести под собой все моим чувства.

Глава 31.

*** Давид ***

Спросил и сам понял, что идиот. Майя попыталась разлепить губы, широко раскрыв глаза, и я, тяжело вздохнув, осознал, что разговор придется отложить. Поэтому подняв на руки взвизгнувшую девушку, понес ее в ванну, лег сам, положил на себя несказанно удивленную девушку и включил воду, ощущая, как сердечко, бьющееся в груди Майи раненной птичкой, затихает.

Я не вижу выражение ее лица, но почему-то чувствую, что она улыбается. Иногда в голове мелькает сходство с моей двоюродной племянницей, которой я чуть не увлекся, но вовремя понял, что Василиса слишком своенравна и поразительно непослушна.

Ей больше нравилось жить в студенческой общаге, чем радоваться жизни в многокомнатном лофте. Все, что она у меня взяла, это помощь при поступлении. На конкурс было более ста человек на место.

Майя же была кроткой, мне это нравилось, нравилось, что она хотела меня слушаться, и тогда я смогу полностью подчинить ее себе. Научить получать удовольствие и от более извращенных практик, я уже представлял, как подвешу ее тело на цепи, подключу к клитору вибратор, заставляя кончать снова и снова, и при этом буду трахать узкое горло. Чувствовать, как яйца заливают слюной, а сперма заливает рот.

— Сегодня мы поспим, а завтра поговорим обо всем.

— Что именно Вы хотите спросить?

— Так, Майя, давай условимся, здесь я Давид, ты можешь общаться со мной на ты, но в мягкой комнате я для тебя….

— Хозяин, — тут же подхватила Майя и расслабленно откинулась на мою грудь, пока ее собственную уже омывала вода, поднимала наверх, как два соблазнительных буйка.

Я сжал их руками, чувствуя острые соски, и поцеловал свою девочку в шею, зализывал краснеющие полосы от ремня, чувствуя, как возбуждаюсь снова от одной мысли, что такие же полосы будут по всему телу моей сабы.

— Хочу знать, как получилось, что ты осталась девственницей, но при этом находилась в борделе….

— Давид, я…

— Замолчи. Еще ты утверждаешь, что у тебя был один мужчина. И запомни, если соврешь или откажешься говорить правду, та порка, которую я устроил, покажется тебе детским развлечением.

Глава 32.

*** Алексей ***

Знал бы он, о чем в том момент думает Майя.

Знал бы он, о чем в том мент думает Таня. Блондинку как раз трахали в задницу, которая уже горела от шлепков.

Она привыкла сама управлять мужчинами, ставить их на колени, а тут с коленей не вставала она, уже который час крича от боли, от того, как член разрывает её анальное отверстие. И это бы еще ничего, если бы на ее сосках не болтались прищепки, а груди не были перетянуты веревкой, от чего они почти синели.

Но Леша был доволен, он рычал от счастья, вторгаясь именно в женский зад, тиская именно женские сиськи, и даже трахал найденным резиновым хером рот.

Ему нравилось слышать крики, мольбы, он кайфовал от этого, как кайфовал когда-то от миленькой девушки Майи.

Ему нравилось растягивать руками ее тугую попку, впихивать туда огромный огурец и слышать, как она визжит от боли, а еще ему нравилось смотреть ей в глаза полные слез и трахать рот.

Щелку, то самое, что он хотел больше всего, он оставил на потом. Она сама виновата. Ходила, крутила задницей на шесте как шлюха, выгибалась, но на каждое прикосновение его члена к ее попке или бедру мягко отстранялась и говорила, что ей нужно закончить школу, что ей нужно поступить, что она еще не готова, что у нее месячные, и еще куча тупых бабских отмазок.

Если бы не Таня, чей рот стабильно пополнялся его спермой, он бы трахнул целку давно, но терпел, ждал ее как идиот.

А она, сука, оказывается дрочила на свои извращенские рассказики.

Так он пошел в интернет и посмотрел видео, чтобы знать, что такое настоящее БДСМ, и показал ей. Она же сама хотела. Откуда ему было знать, что ей не понравится. Эта сука еще и заяву накатала.

Сама значит задницей вертела, а потом он насильник.

Бабы стервы.

Он понял это сразу, а теперь будет наказывать их своим членом. Как наказывали его в тюрьме за непослушание. Но это только сначала. Потом он откусил одному член и стал сам пользовать других. Теперь же он пользовал Таню. Пока она рыдала и думала, что когда-то хотела замуж за этого психа.

Но Майя все испортила.

Нет, конечно, сначала Таня сама решила заарканить Лешу, потому что Майя, с которой они всегда ходили в школу и из нее, поведала, что именно Серов ей нравится.

Уже через неделю Таня вела Лешу в танцевальный клуб, знакомить с Майей, чтобы показать, что она — Таня Воронина, может взять себе любого.

Но все пошло крахом в тот момент, когда они с Лешей вошли внутрь тренировочного зала. Майя как раз изгибалась на пилоне, создавая очень двойственное ощущение.

С одной стороны, невинное лицо, а с другой, полуобнаженное идеальное тело.

Леша залип. А через три дня сообщил, что любит эту сучку, а через три недели Таня снимала на камеру, как эта блядь корчится в муках, пока Леша толкался в ее рот членом, а в задницу совал огурец.

А теперь точно такая же участь настигла и ее.

— Ну, рассказывай, — зло ухмыльнулся Леша, смотря, как подрагивает тело оттраханной суки у него в ногах. — Что тебя заставляет терпеть пытки уже второй день, но не говорить, где Майя?

— Нет, — простонала Таня, помня про три миллиона рублей. Ради них можно и не такое вытерпеть. Не убьет же он ее.