Влюбить отличницу

1. Свидетель?!

От дерзкого взора

В ней страсти не вспыхнут пожаром,

Полюбит не скоро,

Зато не разлюбит уж даром.

М. Лермонтов

— Козырев, так и будешь отпираться, что это сделали не вы? — спокойной серьёзностью допытывается Ирина Александровна, строгий и принципиальный завуч, женщина в том солидном возрасте, когда уже нельзя её не уважать, тем более если она так же крышесносно выглядит, как наша Белоснежка.

Всегда строгий костюм, выкрашенные в блонд волосы завиты приятными локонами, что придаёт величественность коронованных особ. Осанка, стать и менторский голос, который с годами становится всё жёстче. Не сказать, что боимся её, но попадаться лишний раз её глазу тоже не айс.

Обычно с нами беседует другой завуч, как предмера, воспитательный разнос. До Ирины Санны мы доползаем лишь тогда, когда «отпираемся» и не сознаёмся в очередной фигне, которую хотят на нас повесить из-за нашей гнилой репутации.

Мы — это я и мои друганы: Санёк по кличке Скорпион и Витёк, он же Катон в честь римского борца против пороков, хотя сам Витька скорее говорящая инструкция, как согрешить.

— Это сделали не мы! — толдычу я, из упрямства не желая давать наводку на реального виновника. Всем удобно свалить снова на нас.

— Тогда кто? — прищурившись, интересуется Белоснежка, и я понимаю, почему из всех завучей она самая главная, с дедукцией у неё всё в порядке, вопросы бьют прицельно.

— Не знаю…

— Знаешь, Козырев. И дружки твои знают. Потому что по вашей наводке Игоря Алексеевича закрыли в туалете! — говорит с непривычной злостью, давая понять, что перешли черту, которую нельзя было. — Он почти каждый год переносит операции, какие вам не снились, а вы с шестого класса над ним издеваетесь! У вас уже другой учитель физкультуры, а всё за старое!

Да побоку нам его операции, мужик — атас! Материл нас на уроках, в угол ставил, стулья кидал, выгонял, родителей наших за глаза унижал, мол, как им с нами не повезло! Мудила, одним словом! С какого нам его уважать?!

— Попрошу без голословных утверждений про наводку! — возмущаюсь, это ведь ещё доказать нужно, а у нас вроде как презумпция невиновности.

— Голословных?! — Ирина Санна разворачивается на своём стуле так резко, что я подаюсь назад.

Она встаёт, чтобы посмотреть в мои глаза.

— А не вы ли устроили сеть продаж в школе, привлекая от мал до велика в сбыт вейпов? Не вы буквально на той недели подкараулили одноклассника, чтобы «посчитать ему зубы»? Не вы принесли колонку и включили музыку на математике? Не вы оплевали новые парты на трудах? — зловещим шёпотом спрашивает Белоснежка, а я лишь хмыкаю ей в ответ.

— Это не мы, — бросаю коронную фразу, которая с пятого класс уже родненькой стала, девизом, лозунгом. Чумовой отмазкой, доказать-то опять не могут, что во всех бедах виноваты мы.

Да, мы с парнями не подарок, но не нужно нас клеймить, стереотипно мыслите, мадам!

— Избавь меня от этого… — Ирина Санна отворачивается и бросает в сердцах, давая понять, что не верит. — Да, под камеры вы снова не попали, мелькнули исполнители. Но подстрекатели, Козырев, несут уголовную ответственность наравне с другими соучастниками преступления!

— А что у нас уже есть какой-то состав? — насмешливо интересуюсь я, перебивая гневную тираду Белоснежки.

Уж она-то умная, а туда же; мы знаем, где и что нам светит, пуганые! И инспекторами ПДН пугали, и спецприёмником для несовершеннолетних преступников — тоже. Родителей вызывали, к директору отводили. На нашу троицу у секретаря отдельная папка объяснительных и ничего: живы, здоровы, в меру упитаны. Цветём, пахнем и собираемся продолжать в том же духе. Так что не стоит приукрашивать реальность, отчислить нас никто не сможет!

— Нет, ты прав. Но так и до него недалеко. Вы на внутришкольном учёте, мало? — спрашивает завуч, взывая, наверное, к моей совести.

А я её, как назло, постирал и дома сушиться оставил; слишком грязная была после всех нравоучений администрации, запарили уже! Нет у вас на нас ничего, ни одного доноса, все понимают, что им же хуже будет!

Экземпляры были, да давно уплыли, мы быстро отучили видеть и слышать, что не попадя. Урок усвоили, школа жизни же учит, вот мы с пацанами ей и помогли. Одному, правда, пришлось тогда отчислиться, ну, у Макаренко тоже не без эксцессов было…

— Это не мы, — упрямой насмешливостью парирую я, поглядывая на часы, пора бы уже закругляться, у любого воспитательной «порки» есть свои границы.

— Куда ты их тянешь? Вы уже на дне, ты это понимаешь, Козырев? Сегодня закрыли учителя физкультуры, а завтра что, до директора доберётесь?! — не унимается завуч, словно я глухонемой или маугли, которому нужно сто раз повторять, чтоб улеглось под коркой.

— Вы, Ирин Санна, преувеличиваете… — журю её гиперболу. — На каком же мы дне, если ничего не делаем. Да, учимся не на пятёрочки, так это нормально для большей части школы. Что ж, теперь все на дне?

Выворачиваю ситуации, намеренно сравнивая с другими. Прям злостных нарушителей из нас лепят, а мы просто дети, нам всего семнадцать. Даже международные конвенции говорят, что нас нужно защищать и оберегать, а на статьи шить, какие вздумается.

2. Тушёнка

Белоснежка выходит, и у меня есть несколько секунд пошарить у неё на столе. Вот, кто боготворит порядок, так это Ирина Санна, листик к листику, стикер к стикеру, даже скрепки и то лежат по фэншую. Настоявшийся педантизм, который мешает коллегам и ученикам, но может помочь мне сейчас.

Перебираю листы, чтобы найти своё дело или ту заветную тетрадь, которая наверняка опять у завуча. Несчастные двенадцать листов, исписанные мелким убористым почерком классухи, уставшей нас выгораживать и решивший в каждом случае подкладывать отчёт о наших косяках.

Мы давно забили на её подножки, она пишет даже то, что точно к нам не относится: где-то что-то слышала, кто-то обмолвился — всё, Козырев и Ко виноваты. Когда-нибудь в высшей канцелярии ей, видать, это зачтётся, а пока с удовольствием её кляузы отрабатываем мы.

Где же она?! Хочу проверить, какие ещё сказки про меня понаписала эта стерва, какие её фантазии нам с пацанами надо воплотить. Пусть знает, что мечты имеют свойство сбываться. Да и марку держать нам нужно.

Слышатся тонкие каблучки, которые идут по мою душу. Надеюсь, братаны успели подчистить, если где следы остались. Меня как «главаря опг» сняли первым, выдернув со столовой. Законного обеда, между прочим!

Отхожу от стола, не удосужившись прибрать после своего обыска. Плевать, что ещё мне пришьют, когда слишком многое хочет прилипнуть, у меня один ответ, который прокатывает все эти годы: «Это не мы!» Неверящие пусть идут лесом, могу даже проводить.

— Проходи, Богдана, — бросает Белоснежка через плечо до жути знакомому хвостику.

И точно: вслед за ней входит Лунёва, одноклассница моя. Невзрачная, тихая, тусклая посредственность, которая не любит отсвечивать. И вы хотите мне сказать, что вот это вот отродье — свидетель?

Да она в жизни слова поперёк не сказала, шмыгает к доске за своими пятёрками и всё, в остальное время — мозгля, слабенькая душонка. Не зря её кто-то удачно прозвал тушёнкой, так и пристало. Варится в своём мирке, нам не мешает.

А тут вплыла вся такая серьёзная, раздутая от собственной важности. Не понравился мне её мимолётный взгляд, вроде ничего примечательного, мазнула и мазнула, но словно в ребро кортик вонзила да ещё и несколько раз его вокруг оси провернула.

Ты чего удумала, юродивая?

— Богдана, расскажи пожалуйста, что ты видела? — недовольно глянув на свой стол и взяв себя в руки, спросила тушёнку Ирина Санна.

Сегодня у неё похоже принцип в одном месте взыгрался, взяла меня в оборот и не отпускает, уже и звонок на урок был, а я всё ещё под прицелом. Странно, обычно так долго мозги не промывали.

— Видела, как мои одноклассники, Виктор, Дмитрий и Александр, поручили парню из девятого класса заблокировать Игорю Алексеевичу выход из туалета. — голосом, лишь отдалённо похожим на тот, который приелся мне за десять лет, доносит на нас Лунёва.

Всматриваюсь в её уверенное лицо, словно впервые вижу. Да она же только нюнить может, а тут прям «видела»! Брешет, точно врёт!

Делаю шаг к ней, тушёнка стоит, не шелохнувшись, и даже голову на меня не повернёт. Ты чего, малохольная, тебе же со мной ещё в одном кабинете быть, одним воздухом дышать!

— Козырев, стой, где стоишь! — грозно одёргивает мой порыв Белоснежка, почуяв, что одной хрупкой шейке сейчас придет конец. — Продолжай, Богдана.

— Да ладно, что, и продолжение есть? Это был приквел? — засунув руки в карманы джинс, с вызовом спрашиваю я у одноклассницы.

Даже радостно, что сегодня болт положил на устав и форму, сейчас я определённо выгляжу солиднее и надменнее. Таких только так можно к ногтю прижать! Распоясалась серость…

— Могу и запись показать, — продолжает тушёнка, и вдруг в её руках возникает телефон, который я раньше не заметил.

Двумя взмахами она включает видео, на котором даже тупой услышит наши с пацанами голоса. Только тупой промолчит, своя шкура дороже, а вот тушёнку какая такая ложка взбила, что она фактически против нас попёрла, это вопрос…

Мы же отбитые на голову, как гласят легенды школы, нас по дуге обходить нужно, а не завучу сдавать с потрохами. Это вызов, тушёнка, это вызов!

— Что ты на это скажешь, Козырев? — выгибая свои аккуратные брови, требовательно спрашивает завуч.

— Скажу, что это подделка, — беспечно отвечаю я.

А сам взгляда с Лунёвой не свожу, хочу, чтоб её пробрало от моей злости, чтобы моя ярость разорвала в клочья её тщедушное тельце. Будет знать, как куликать!

Но всё это, к сожалению, лишь в мыслях, а в реале: стоит спокойная она и взвинченный я, готовый расправиться с ней здесь и сейчас, наплевав на завуча, на то, что «уголовка по мне плачет». Просто сделать это с удовольствием, расплатиться за крысятничество.

— Поумерь-ка пыл! — заметив неладное, одёргивает меня Белоснежка. — Не всё вам в тени оставаться да исподтишка дела воротить! В этот раз всё действительно серьёзно, Козырев!

— Экспертиза записи была? Вдруг наши голоса искусственный интеллект сгенерировал, а Лунёва на видео наложила. — поворачиваюсь к Ирине Санне и насмешливо выдаю ей в лицо. Я свои права знаю, нечего кусать да покусывать! И в этот раз ничего не будет, себе только хуже сделают.

3. Мыльница

— Ты чего так долго? — спрашивает Скорпион, поймав меня за поворотом. Вот, мой человек, на урок вместе опоздаем.

Стоял, меня ждал, волновался.

Таких ценю, из любой задницы вытащу, если нужно будет; это, конечно, маловероятно, с нас как с гуся вода, даже в сегодняшней ситуации мы выйдем сухими, а в школе все в очередной раз поймут, что с нами лучше не связываться.

— Уронили нас, — сообщаю на ходу, шаг в сторону литры всё-таки прибавили. — Катон где?

Вбегаем на третий этаж и прямо по курсу открытая дверь, уже начался опрос прочитанного, можно было не торопиться. Русичка задаёт столько, что хочется на стену лезть, ещё одна неподъёмная самоважность, других предметов как будто нет!

— Курить пошёл, — махнув рукой в сторону туалетов, отвечает Санёк. — Кто нас уронил?

— Не поверишь, тушёнка! — даже не думая перейти на шёпот, говорю я, понимая, что сейчас нас услышал весь класс, хотя в кабинет мы ещё не вошли; шумоизоляция в школе не к чёрту.

— Кто?! — не верит своим ушам Скорпион, как и я минут десять назад.

А придётся поверить, брат, такая сейчас у нас реальность: всякая мошкара пытается выбиться в люди. Осеннее обострение, видать, психушки-то по стране позакрывали, теперь нормальные люди страдают.

— Лунёва, — поясняю другу я, которые всё ещё не может въехать в поворот, буксует не по-детски. И на последнем слоге поворачиваюсь вслед за хвостиком, который уловило моё боковое зрение.

Идёт. Тушёнка. Предательница! Подстилка правды, чтоб тебе зябко было! Смакую каждую идею, что всплывает сейчас в голове, месть моя не заставит себя ждать, будь уверена, юродивая! А подготовиться я тебе не дам.

— Она что ли? — проследив за моим взглядом, обескураженно уточняет Скорпион. Ну почему он такой тугой?! Не могу же я повторять, как для умалишённых по несколько раз одно и то же.

Не обращая на нас внимание, словно мы не загораживаем ей проход к кабинету, девчонка дефилирует мимо с такой же серьёзной моськой, что была раньше, в кабинете у завуча. Внешне спокойна, внутри напряжена, точно знаю. Как может быть иначе? Чем только думала, когда нам дорогу переходила?!

Проходит словно сквозь нас, искусно уворачиваясь от наших широких плеч и грозных стоек, извинившись, заходит на литру. Такую всегда пустят, тушёнка и опоздала-то, наверное, впервые за всю свою несчастную жизнь.

— Как эта могла нас уронить? — не особо заботясь, что идёт урок, продолжает выяснять подробности Санёк.

— Как, как?! На видео сняла наш разговор, — сплёвываю на кафель, который перемену назад намывала техничка. Плевать, ещё раз помоет, ей за это деньги платят!

— Её мыльница умеет снимать видео? — искренне удивляется друг, и только сейчас я понимаю, что всё это свербело, не давая поверить в реальность предъявы.

Всем известно, что Лунёва далека от смартфона, как африканские племена от воды. Ходит с кнопочным, расписание и домашку записывает в бумажный дневник, в соцсетях её и подавно нет. В общем, забродивший прошлый век! Мы как-то свыклись и перестали обращать внимание, свалив всю вину за её шизанутость на строгую бабку, которая по слухам держит внученьку в ежовых рукавицах.

А ведь завучу тушёнка предъявила запись совсем не на своём допотопном телефоне. Это я ещё тогда приметил, отложил в долгую память, чтоб обмозговать. И вот дружище дал наводку, что пора расчехлять свои догадки.

— Точняк! Не умеет её мыльница снимать! Ты гений, Скорп! — дружески бью его по плечу, Санёк в ответ довольно скалится, поняв, что сослужил верную.

— Думаешь, у кого-то взяла? Но зачем? — продолжает он задавать правильные вопросы, прекратив валять дурака и тупить.

— Молодые люди, вы не собираетесь зайти на урок? — строго спрашивает русичка, перебивая наш важный разговор, отчего мы косимся на неё недобрым взглядом и просто игнорируем. Когда нужно, зайдём на твой урок, никуда не убежит твой Обломов, он слишком ленив! — Вы меня услышали?

— Ладно, Коз, пошли, не отвяжется же. Сегодня нам и одной ходки к завучу хватит! — морщась от того, что заставляют быть примерным учеником, говорит Скорп и пропускает меня вперёд.

Уже на пороге нас догоняет Катон, от которого за километр пахнет мозговыносящим ароматизатором его курилки. Всё никак не бросит, давно говорю ему закругляться, недавно в местным пабликах мелькала инфа, что пацан отравился ядреной смесью и скорая не успела спасти, а Витёк ещё же и с рук покупает, а не в магазине. Играется…

— Что я пропустил? — выдыхая мне в лицо, спрашивает Катон. Отворачиваюсь, чтоб не дышать с ним одним воздухом, потом поговорим, когда проветриться, а то хорошо устроился: принимай его любым, мы не те куклы, которых он обжимает за школой, чтоб терпеть весь шлак.

Пока иду к своему месту, к последней парте третьего ряда, наблюдаю за Лунёвой. Она сидит и что-то строчит в своей тетрадке, хотя русичка ничего ещё не диктует, и все остальные сидят ровно. Только юродивой, как обычно, больше всех надо!

Почему как обычно? Будто я знаю, как оно «обычно». Она всегда для меня не больше, чем тень в чёрной комнате. Ловлю себя на мысли, что ничего не знаю про тушёнку, кроме слухов, витающих вокруг её странности. Можно, конечно, сыграть на домыслах, но так её не проучить.

4. Молчание ягнят

Литра проходит быстро, наверное, потому что мы пол-урока были на своей волне, а не в плену «великих классиков».

Когда русичка не душнит, заставляя по несколько раз перечитывать отрывок, чтобы «наконец до нас дошла суть», вообще замечательно. Сегодня она как раз не стала напыщенно втирать про ультраважность чтения, погрузилась в новую тему.

Жду, пока выйдет последний ленивец, который собирает свои ручки дольше, чем Белоснежка мне нотации читала.

Богдана никогда не числилась в отстающих растяпах, не умеющих вовремя дойти до следующего кабинета, поэтому намылилась пройти мимо нас как всегда незамеченной.

Катон тормозит её, преграждая дорогу и небрежно толкая в плечо, чтоб освободила проход для нашего нерасторопного хлюпика.

— Ты выйдешь, нет? — грубо интересуется Витёк у одноклассника, копошащегося с рюкзаком.

— Сейчас, молния заела, — тихо попискивая, сообщает тот неважную для нас информацию.

— Вылетел отсюда! — вклинивается Санёк, двумя шагами подобравшись ко второй парте.

Хлюпик вздрагивает и, прижав рюкзак к животу, словно щит, бросается вон из кабинета. Я лениво подхожу к двери, защёлкиваю замок, проворачивая ключ, теперь открыть сможем только мы. Приятно держать всё под контролем, ненавижу осечки, они выбивают из зоны комфорта. А комфорт я люблю!

— Ну что, тушёнка, расскажешь нам на кой ляд ты вписалась в это? — начинает самый несдержанный из нас.

Скорпион.

Сашка давно бы встрял в передряги, если б мы вовремя его не стопорили, не умеет действовать по-тихому, не отсвечивая подвигами; до сих пор приходится учить его уму разуму. Нет-нет, да срывается.

Вот и сейчас наблюдаю за ним, тоже не выпуская из-под контроля. Отхожу от двери, сажусь на первую парту, свесив одну ногу так, чтобы выглядело вальяжно и дочерта дерзко.

— Не слышу ответа! Мы, быть может, шанс тебе даём, — подходя ближе к молчаливой девчонке, говорит Скорп.

Тушёнка смотрит на дверь и совсем никак не реагирует на нас. Расслаблена, словно не заперта в кабинете с великими отморозками школы, она же не может не знать, что «на нас нет управы»! И всё равно молчит.

— Ау, оглохла?! — заводясь с полпинка, спрашивает Скорп и нависает над мелкой.

Сейчас девчонка кажется мне хрупким лютиком, который ветер мотает из стороны в сторону, не давая сбалансировать и найти точку опоры. Точнее хочет такой казаться, потому что стоит она, даже не шелохнувшись под напором почти двухметрового верзилы.

— Юродивая, что с неё взять! — ухмыляется Витёк, так же, как и я, с интересом рассматривая тушёнку.

И, если б, я не знал его двенадцать лет, подумал бы, что Катон поплыл от восхищения. Но такого быть не может, поразить его стальное сердце — всё равно, что у ветчины душу искать, без шансов. Вообще без вариантов! Мы его даже на спор вывести не могли.

И всё-таки что-то меня в его привычной тягуче-томной манере напрягло.

— Давай сюда свой рюкзак, тушёнка, изымать будем твой телефон! — вспоминая то, о чём даже я забыл, нападает Скорп, уже не церемонясь и протягивая левую руку за чужой вещицей.

— Я ничего вам не дам, — наконец отмирая, сообщает Лунёва тем же голосом, которым разговаривала с Белоснежкой, низким и вкрадчиво-твёрдым, как алмаз, который пытаются раздробить зубочисткой.

Санька бесит отказ, а я краем глаза замечаю, что Витёк прибалдел именно от этого грудного голоса, в котором ни ноты страха или заискивания. Катон умеет подмечать тонкости, порой именно он уводит нас от бездны, его интуиция нас ещё ни разу не подводила. Курить бы бросил — цены б не было!

— Ты чё, совсем попутала, кто перед тобой стоит?! — пытаясь стянуть рюкзак с хрупкого плеча, рычит Скорп.

Ещё чуть-чуть и он может вдарить, не посмотрит, что девчонка.

Я, конечно, люблю, когда грязную работу выполняют за меня, но в этот раз отчего-то хочется самому извалять тушёнку. Слишком уверенная она стала, ни с того ни с сего! Рюкзак не держит, но лямку стянуть каким-то чудесным образом не позволяет, хотя силы Санёк не пожалел.

Спрыгиваю с парты, намеренно делая это шумно, чтоб вспомнили, кто тут вообще-то главный, но оборачиваются только пацаны; тушёнка как смотрела на дверь, так и продолжает.

— Оставь её, — слышу, как с той стороны начинают ломиться, искать ключи, чтобы открыть кабинет, и мыслишка приходит сама собой. — Пошли!

Тихо командую я, и первым направляюсь на выход, у двери последний раз взглянув на Лунёву.

Наши взгляды встретились, и я понял, что грубой силой её не взять, нужно действовать аккуратно, как мы и привыкли — исподтишка. Ведь Ирина Санна сразу поймёт, кто тушёнку отрихтовал, там и догадываться особо не придётся. Её сегодняшняя упёртость мне не понравилось, нарываться лишний раз не будем, когда уляжется, вылетим на крыльях ночи!

— Не понял, мы чё, так уйдём? — опешив от моего спокойного и, на первый взгляд, неразумного приказа, спрашивает Скорп, но Витёк не даёт ему лохануться по-крупному, похлопывая по плечу, толкает к выходу.

Вываливаемся в коридор и только тогда я понимаю, что тушёнка своей тайной силой пока обставляет нас по всем фронтам…, недооценил я её владение собой и ситуацией, она явно наблюдала за нами тщательнее, чем мы за ней.

5. Подстава

— Вот чокнутая! Она не понимает, во что встряла? — бурчит Скорп, расталкивая толпу восьмиклашек, столпившихся около кабинета русички.

Расступаться они не хотят, отчего Сашка ещё больше психует, одну девчонку прямо посылает на три счастливых буквы, наплевав, что недалеко по коридору идёт завуч. Сейчас он похож на бомбочку, которую закинули в ванную, и она от воды шипит, превращаясь в мыльные пузыри.

— Да, есть в ней что-то сумасшедшее… — протягивает Витёк, и я улавливаю в его голосе незнакомые ранее нотки восхищения.

Напрягаюсь так, что меняюсь в лице, хорошо, иду позади, и пацаны не могут увидеть метаморфозы. Катон умеет быть бесстрастным и глушить свои эмоции, поэтому выпад его сейчас намеренный, если Скорп пропустит мимо ушей, то я-то уж точно замечу, Витёк не может так просчитаться. Неприятный пунктик!

— Юродивые все с прибамбахом! — ржёт на весь коридор Санёк, игнорируя, как и предполагал, странное поведение друга, которого знает немало лет. Эмпат из Скорпа так себе…

Посмеиваясь и думая каждый о своём, мы заходим на математику. Ольги Юрьевны нет в кабинете, поэтому он становится на эти минуты нашей вотчиной.

Наверное, об этом подумали мы вместе, раз Санёк направился не к своей парте, а к Лунёвой. Останавливаемся с Витьком в проходе, молча переглядываясь, не до конца понимая, что придумал Скорп.

Он у нас больше холерик, вспыльчивый, агрессивный, непредсказуемый в своих ярких эмоциях, поэтому предугадать бывает сложно, нужно быть всегда на подхвате, чтоб загасить.

— Ты чё, хлюпик, попутал? — бросает Скорп, встретив сопротивление со стороны Камаля, который неожиданно со своей первой парты пересел к Лунёвой. Успел даже вещи разложить. — Здесь ещё на русиче было свободно!

Тушёнка всегда сидит одна, сейчас и не вспомню, с чем это связано, но прижилось традицией, даже классуха не напирает, когда каждую четверть или полугодие пересаживает нас по принципу «друзей подальше».

— Но я же первый сейчас сюда сел! — с упрямством, совсем не свойственным Камалю, проблеял этот хлюпик, которого мы так всегда и называем, не вспоминая об имени. Посредственностям оно не нужно, а у нас полкласса таких, вот и ходят безымённые.

— Свали отсюда по-хорошему! — нависая над побледневшим хлюпиком, шипит Скорп, руки его придавливают учебник и тетрадь борца за справедливость.

Посмотрев беспомощно по сторонам, Камаль нехотя встаёт, вытягивает свои вещи и топает на своё место. И что это было?! И у этого обострение осеннее?

— Что-то поменялось… — задумчиво поглядывая на одноклассников, говорит Катон так, чтоб услышал только я.

Осматриваю класс и понимаю, что всегда безучастные и отворачивающиеся от назревающего конфликта, чтобы самим не попасть под обстрел, сейчас развернулись на стульях и внимательно наблюдают за происходящим, словно готовы вмешаться, если что-то пойдёт не по плану.

Не нравится мне такая атмосфера… Я запомнил твой демарш, хлюпик!

— Ну, что, тушёнка, будем соседями! — развалившись на стуле рядом с Лунёвой, кидает ей в спину Скорп, не обращая внимание, как за его спектаклем следят одноклассники.

Девчонка молчит и, не отрываясь от своей тетради, что-то читает или повторяет. Зубрилка! Санька ничего не напрягает, он также уверен и улыбчив, готов идти до конца, поэтому, хмыкнув, отворачивается, чтобы подмигнуть нам с Катоном.

Я ухмыляюсь в ответ, кажется, догадавшись, что Скорп решил обыграть тушёнку на её непобедимом поле — учёбе. Витёк же предпочитает промолчать, по его лицу снова ничего не прочесть.

Следую за ним к своей последней парте, мы давно сидим вместе, рассаживать нас бесполезно, тем более классная вообще не авторитет. Если уж властная Ольга Юрьевна сдалась, куда там нашей Викусе.

— Здравствуйте, садитесь! — говорит Ольга Юрьевна со звонком. Ещё один вечный педант, недаром они с Белоснежкой лучшие подружки, их скрупулёзность вряд ли кто-то другой вытянет.

Но с математичкой у нас вооруженный нейтралитет: она не учит нас жизни, мы не дерзим. Дородная, под полтинник женщина ведёт нас с пятого класса и сразу дала понять, что искать к нам подход не будет, математика — царица наук, а она — императрица учителей, даром что не директор. Поэтому слушаемся мы её скорее по привычке.

— Проверим, как вы решили домашнее задание, к доске пойдёт… — поглядывая в ноутбук, на котором открыт электронный журнал, говорит она, выбирая, наверное, у кого меньше оценок. — Фирсов!

О, попал Скорп!

— А какую задачу? — лениво протягивает тот, нагло выхватывая из рук Лунёвой её тетрадь, не думая заглянуть в свою, ведь там конь не валялся.

Ольга Юрьевна не успевает заметить нахальство и машинально называет номер задачи, решение которой нужно будет объяснить. Санёк важно встаёт со стула, медленно идёт за мелом, а потом подходит к доске и, найдя в тетради нужный номер, начинает выводить своим корявым почерком цифры, формулы, даже пытается что-то начертить. Геометрию без аккуратного чертежа Ольга Юрьевна не признаёт.

Тетради у нас закупались на весь класс, поэтому по обложке не понять, со своей ли малюет Скорп или с той, что отжал. Перевожу взгляд с довольного друга на Лунёву, которая внимательно смотрит на доску и только на неё.

6. Слабые места

— Сумасшедшая, Ольга же её сгнобит теперь… — шепчет Витёк, не думая, что я его услышу, как будто мысли вслух.

И его опасения реальны, математичка всесильна, даже управление образованием перестали с ней связываться, она очень сильный педагог, который стабильно приносит школе стобалльников, олимпиадников.

Подсиживать ту, из-за ухода которой показатели школы упадут ниже плинтуса, себе дороже. А слухи о всесилии Ольги Александровны многих пугают, но, видимо, не Лунёву. Даже язык не поворачивается назвать её сейчас тушёнка… Ну, не такая она жалкая и нелепая, как обычно. Да и класс смотрит лишь на неё.

— Прям кремень или мы чего-то не замечали? — шепчу в ответ я, не оборачиваясь на друга, но зная, что он услышит.

— Не замечали… — загадочно отзывается Катон и закидывает ногу на ногу, откинувшись на спинку стула.

— Ладно, Ольга Юрьевна, признаю. Я сам подрезал у ту…у Лунёвой тетрадь. — ни с того ни с сего признаётся Скорп, и продолжает ещё более шокирующее. — Ставьте два.

Что бы Санёк да согласился на лебедя, не поканючив, не выклевав учителям мозги… Что, блин, происходит?! Покрываюсь колючими мурашками, ирреальность случившегося бьёт по нервам, хуже тока.

— Даже так? — задумчиво спрашивает училка, наконец отворачиваясь от Лунёвой, которой, видать, из принципа не хотела проигрывать в гляделки. — Хорошо, продолжим.

Быстро переключаясь на проверку других заданий из домашки, Ольга Юрьевна делает вид, что конфуз замят. И только время покажет, спас ли Скорп девчонку аки рыцарь или его пассаж фуфло на постном масле.

Фуфло не фуфло, а одноклассники переглядываются, пока Санёк, забрав тетрадь у Ольги Юрьевны, возвращается к своему новому месту и отдаёт её Лунёвой. Остаток урока Скорп сидит тише воды, словно его отформатировали, что-то пишет, учебник даже читает.

— Что это с ним? — не выдержав, спрашиваю у Витька, пока остальные решают новый пример.

— Заколдовала... — весело хмыкнув, парирует Катон, вспоминая, какие слухи ходят о Лунёвой.

— Ага, приворожила! — поддеваю его я, посмеиваясь над невидалью, в которую он и сам не верит.

— У тебя есть другие объяснения? — в тон мне отвечает друг.

— После урока спросим Скорпа! — хмурюсь, не осознавая, что жду объяснений Санька больше, чем выпуска из этой гребаной школы.

Математика тянется, словно улитка по скользящей поверхности: раздражающе медленно и нудно. Тема ещё не способствует ахтунгу, хочется побыстрее свалить в коридор. Поэтому, отпросившись, отчаливаю в туалет. По пути встречаю Влада, шатающегося бесцельно, будто и не урок идёт.

Он останавливает меня первым:

— Козырь, нас на учёт ставят, — бросает мне в спину, когда я уже успел пройти мимо, подмигнув в знак приветствия, хотя мы уже сегодня виделись. Но легенду-то поддерживать нужно, мало ли какие камеры работают в наших школьных коридорах. — Из-за вас!

Тон его обвинительный выбешивает. Как деньги получить, это мы пожалуйста, а как отвечать, так в кусты.

— Ты о чём, малой? — иду в несознанку я, насмешливо глядя на девятиклассника и не понимая, почему мы опять связались с сопливыми.

— Мы наслышаны были, что вы грязно работаете, не верили. Зря! — зло выплёвывает мне в лицо Влад.

— Не борзей! — разворачиваюсь всем корпусом, возвращаюсь на несколько шагов, чтобы поравняться с охамевшим в край. — Если бы мы грязно работали, ты бы здесь уже не учился!

— Ну-ну, понятно, — давит кислую лыбу, высокомерно кивая мне в ответ. — Учти, Козырь, если нас будут спрашивать, молчать не станем. Одним на дне булькать не в прикол, вы тоже должны ответить за то, что сдали нас!

Мы вышли на Влада про предложению Катона, который ручался за мальца, мол крут в своей параллели, против него не попрут, репутация неплохая, исполнительный и тому подобные очки да бонусы за обращение.

— Не гони, нам нет резона вас сдавать, это наша одноклассница настучала! — рассказываю я, не знай почему оправдываюсь.

— Реши это, нам учёт не нужен! — небрежно бросает мне Влад на прощание, разворачивается и уходит.

Тушёнка не только взбаламутила претензии со стороны завуча, но и пошатнула авторитет. Никогда ещё открыто нам не заявляли, что мы «грязно работаем»! Ненависть поднялась во мне с новой силой, подавляя возможную лояльность, которую я, грешным делом, планировал проявить. Нет!

Теперь точно нет!

Заполненный злой яростью до краев, не помня себя от ненависти к мелкой твари, я спускаюсь на первый этаж и без стука вхожу в медпункт. Не знаю, что сморозил бы, будь медсестричка на месте, но её на моё счастье в кабинете не было.

Подхожу к прибранному столу, везёт мне сегодня на аккуратисток! Осматриваюсь, чтобы не терять время попусту, она может вернуться в любой момент, потом опять завуч, разбирательства, нравоучения.

Все коробки и полки с документами подписаны, поэтому найти медкарты нашего класса не составляет труда. Быстро перебираю стопку и, найдя нужное, складываю всё обратно именно в тот момент, когда дверь в медпункт открывается.

— Козырев? — удивляется пожилая медсестра Людмила, посматривая на меня из-за своих огромных очков. — Что-то случилось?

7. Красотка

Ухожу в рекреацию, где у нас есть скамейки, сажусь на одну из них и начинаю просматривать медкарту Лунёвой.

Я свою-то ни разу в глаза не видел, поэтому как устроена эта система — не в зуб ногой. Хочу найти инфу про аллергии, единственное, что приходит на ум, когда думаю о слабостях.

Пролистываю страницу за страницей, не нахожу ничего путного: то почерк наскальный, то термины заумные.

Нервно закрываю медкарту, делаю глубокий вдох и выдох, чтоб погрузиться в нужную концентрацию, и снова открываю долбаные каракули, курсируя по ним взглядом уже более осознанно и прицельно.

Так, в детстве болела ветрянкой. Ага, значит уже в безопасности…

Плоскостопие, ну, это почти у каждого, ничего особенного!

Анализы, анализы, анализы… Странно, мы разве так много сдавали их? Останавливаюсь, чтобы вчитаться. Да, это не каллиграфичный почерк Лунёвой, у которой всё всегда понятно…

Слышу чьи-то шаги, приближающиеся к моей рекреации. Так, сворачиваем экскурс в биологию, достаю телефон, фоткаю всё на скорую руку и прячу медкарту привычно под пиджак. Хорошо, догадался его сегодня прихватить с собой, а то планировал с джинсами его не надевать.

— Козырев, почему не на уроке? — останавливаясь возле стенда с достижениями школы, требовательно спрашивает Белоснежка. У неё, смотрю, сегодня прямо-таки клёв на меня. Может, карты раскладывала, чтоб меня наконец прижучить.

— Уже иду, Ирина Санна. Бегу! — бросаю на ходу, крепче прижимая медкарту к боку, чтоб не думала соскользнуть.

Успеваю вернуться на математику за минуту до звонка, чем неимоверно злю Ольгу Юрьевну.

— Для одарённых повторяю, что в электронном журнале будет не вся домашняя работа, остальные задачи записаны на доске. Перепишите или сфотографируйте! — посматривая на меня с подозрением, вещает математичка, а потом отпускает, переключившись на свои дела, но не покидая кабинет.

— Ты где был? — не подрываясь выскочить на перемену первым, как это делает Скорп, интересуется у меня Витёк.

— Бегал, — тяну лыбу во все тридцать два, будем считать, что мудрость у меня тоже есть.

— Понятно… И улов есть? — продолжает настаивать на подробностях Катон.

— А то! Слушай, у тебя же родаки медики, сможешь им показать пару медицинских анализов? — встаю первым, потому что Витёк похоже никуда не торопится.

— Чьи?

— Да мне нужно… — не понимаю, почему не рассказываю всей правды, ничего не стоит признаться, что хапнул медкарту тушёнки.

И всё-таки отмалчиваюсь.

— Хорошо, скидывай, покажу, — словно потеряв всякий интерес, бросает Катон и, легко поднявшись, уходит.

Надо будет обрезать фотки, чтоб друг не понял, чьи анализы. Не зачем ему пока знать об этом, потом как-нибудь расскажу.

Осматриваю опустевший кабинет, задвинутые стулья, ровно стоящие парты, чисто вымытую доску, Ольгу Юрьевну, проверяющую стопку тетрадей, и грудь разламывает непонятной тревогой.

Последний раз такое было, когда открыл дверь дома и шестым чувством понял, случилось что-то хреновое…

— Козырев, у тебя какой-то вопрос ко мне? — не поднимая головы от тетради, но чувствуя, что кто-то ещё стоит над душой, поинтересовалась Ольга Юрьевна.

— Не, задумался. До свидания! — подбрасывая свой полупустой рюкзак, отвечаю я и выхожу в крикливый коридор.

Следующим физра, можно не торопиться, меня пустят даже после опоздания. Наш новый физрук, в отличие от Игорька, решил не связываться с Козырев и Ко, понял, что себе дороже. Даже если мы вообще не явимся на урок, «н» нам не влепит, хотя других прогульщиков не щадит.

Вот это я понимаю, умный мужик, не то, что некоторые — особо принципиальные! И где они сейчас? Правильно, в больничке!

Вспоминаю, что сейчас столовая и направляюсь на обед.

Еда, конечно, опять будет холодной, компот вонять половой тряпкой, но там такая новая повариха появилась…ммм…закачаешься!

Захожу в столовку, которая по габаритам больше смахивает на спортзал и находится как раз симметрично ему. Огромные окна, почти в пол, новые столы и стулья, подогнанные после летнего ремонта спонсором школы, который здесь когда-то учился.

Наши уже поели, одна Лунёва сидит, клюет аки Дюймовочка: маленькими ложечками, запивая чаем. Останавливаюсь, чтобы понаблюдать за ней и невольно замираю, увидев, как она душевно улыбается той самой сногсшибательной поварихе, которая вышла поприветствовать нашу тушёнку.

Работники обычно не выходят к школьникам, но эта, видать, исключение. Отодвинув мою порцию, она села напротив Лунёвой и начала мило о чём-то щебетать.

— Красотка, да? — возникает из неоткуда Катон и ехидно интересуется, проследив за моим взглядом.

— Да, ничего такая… — любуясь поварихой, признаюсь я.

Это не криминал, она совершеннолетняя, безумно красивая, ухоженная. Чёрные, туго стянутые волосы придавали её голубым глазам невероятную окантовку, словно тёмный бархат для серебра.

Белая униформа, выгодно подчеркивает каждый изгиб подтянутого тела, а там есть, на что залипнуть! Вся такая ладненькая, миниатюрная, но очень женственная, словно ангелочек. Умеет все свои достоинства показать, не то, что тушёнка!

8. Прогул

Подхожу к столу, на котором сиротливо стоит моя порция, шумно отодвигаю стул, сажусь и лишь потом говорю красотке:

— Приветик, ждала? — смотрю в упор, а в руках верчу пока ещё чистую ложку.

Какая же прекрасная эта нимфа, лоском окутана, словно рождена для того, чтоб головы сворачивали и «штабелями укладывались». Ей, как Мерлин Монро, даже картофельный мешок пойдёт за милую душу. Она, как огонь для моих замёрзших рук, свежая кровь в нашем цветнике, где я уже всех знаю.

— Ну, здравствуй, — смотрит своими ледяными насмешливыми глазами сверху вниз и не собирается садиться, чтобы быть на равных. — Дмитрий, верно?

— Верно, — парирую ей тем же высоким штилем, раз мы так официально. Пока! — А ты кем будешь?

— Катерина, — кивает в знак знакомства, рассматривая меня, словно я айфон последней модели, на который у бедной крошки нет денег. — Узнаёшь?

Достав из кармана телефон и повертев его в руке, спрашивает меня, словно я все мобилы мира должен знать. Есть айфон и все остальные, вот у неё из последних. Но потом взгляд цепляет маленькую наклейку, которую я где-то уже видел…

— Да, это тот самый, на который был снят ваш уговор с Владом! — прищуривается, наблюдая, как на моём лице расползается осознание.

— И? — не давая ей шанса на удовольствие, усмехаюсь и приступаю к еде, перемена уже закончилась, а я ещё со всякими поварихами разговариваю.

— Думаешь, в этот раз так же с рук сойдёт?

— Уже сошло. Разве нет? — издевательски спрашиваю я, зная, что вопрос риторический. Ну какие ещё могут быть сомнения?

— Игорь Алексеевич в больнице…

— Знаю. И? — бесцеремонно перебиваю, потеряв последний интерес к красивой мордашке ужасно назойливой поварихи.

— И совсем не жалко? — наконец удивляется, а не смеётся своими ярко-голубыми глазами. Чистые эмоции всё же другой уровень кайфа!

— Нет. Всё? — поднимаюсь, наевшись разговором сполна. — Моральные примочки для слабаков, не подходи ко мне больше с этой темой! Адьёс!

— Зря ты так, Козырев. Очень зря! — летит мне в спину, а я лишь киваю. Да, да, бумеранг прилетит, закон воздаяния суров, всё мне вернётся сполна.

Оставляю тарелку и стакан, уберут дежурные или болтливая повариха! Совсем настроение испоганила, кто просил?!

Нашла, у кого совесть искать. Нет её, давно препарирована как рудимент, пережиток никчемного прошлого, когда у людей было кучу ограничений. Сейчас бы в двадцать первом веке про стыд загонять, на жалость давить! Откуда только такие повылезали на моём пути, были неприметными, вот и нужно было оставаться тенью.

А могли круто время провести, нет же, ещё одна любительница на мозги капать!

— Козырев, ты решил собрать сегодня все замечания? — на выходе со столовой сталкиваюсь почти лоб в лоб с Белоснежкой.

Ей очень повезло, что я успеваю заткнуть свой рот, который хочет наговорить гадостей, приправленных крепким матом. Очень повезло! Но ещё одна такая встреча, и я за себя не ручаюсь!

Фыркнув, прохожу мимо, не отвечая на явную провокацию. Что сейчас? А, физра. Хрен с ней!

Подхожу к гардеробу, толкаю дверь, чтобы забрать вещи, она не поддаётся. Что ж, у неё был шанс. Поддев окно ключом, открываю его и перемахиваю в гардероб. Запрещено? Да мало ли, что запрещают бездарные законотворцы!

Забираю свою куртку, сменку, за которой сегодня заставили вернуться домой, не пустив в школу. Направляюсь к окну, но краем глаза замечаю знакомое пальтишко. Не скажу, как запомнил, но голову даю на отсечение, что оно Лунёвой.

Руки сами тянутся сдёрнуть его с вешалки. Порвать! Сдерживаюсь невероятной силой воли, да, есть она у меня. Совести нет, а сила воли есть! Дважды два сразу сложат, кто отомстил.

Рвать нельзя, нет. Поэтому аккуратно поддев его, чтобы само сползло с вешалки, беру чёрное пальто, шопер со сменкой и перевешиваю их в самый дальний угол гардероба. Пусть поищет! В гардеробе камер нет, поэтому не доказать, что я причастен.

— Ай-яй-яй, какой плохой мальчик! — ухахатываясь от того, что сумел напугать меня, сквозь смех говорит Скорп, который проходил мимо и заметил мои манипуляции. — На физре тебя не ждать?

В отличие от меня Санёк прогуливать не приучен, если уж трепать нервы учителям, так до конца. Не может отказать себе в удовольствии лишний раз кого-нибудь побесить, энергетический вампир! Витёк тоже вряд ли дёру даст, его нужно сразу перехватывать, сейчас уже не выдернуть.

— Правильно понимаешь! Ты мне лучше скажи, что тушёнку на математике не дожал?

— Да она так зыркнула, что дурно стало. Веришь, звёздочки перед глазами заплясали! Про неё же говорят, что чудная!

— Ага, верь больше! Ладно, прикрой меня, если что.

— А мы, между прочим, сегодня с девчонками! — играет бровями, словно меня это колышет.

— Пофиг! — перебросив вещи через подоконник, забираюсь на него и уже хочу спрыгнуть, как слышу голос Белоснежки.

Только её опять не хватало!

— Давай быстрее, что замер! — нервничая вместе со мной, шипит Скорп, стягивая меня с подоконника и подталкивая в спину, чтобы придать ускорения.

9. Уговор

Прощаюсь с охранником и стремительно выхожу, куртку надевая на ходу, а о второй обуви даже не запариваясь. Хоть и ноябрь, но я пока в своих кроссах вывожу лёгкий снег и морозец, сковавший тротуары; иммунитет хороший, закалён лыжами, поэтому зима совсем не пугает.

Поднимаю глаза к небу, голубому, светлому, сегодня солнце. И как можно в такую погоду в школе пухнуть?!

— О, Козырь, ты тоже вышел подышать чуть пораньше? — с неприглядным интересом спрашивает Катон, который неожиданно оказался под боком.

— Какими судьбами? Ты ж физру не пропускаешь.

— Да так, решил что-то в жизни поменять! — весело отзывается друг и улыбается так, словно жизнь макнули в клубничное варенье или наконец втюрился.

Последнее предположение сбивает, с головы до пят прошивая током.

— Тебя вроде бы всё и так устраивало, с чего бы? — кошусь на беспечно счастливого Катона и не могу принять перемену в нём.

— Представь, что человек, которого ты знаешь много лет, которого видишь почти каждый день, вдруг открывается тебе с новой стороны. И оказывается, что он всегда был алмазом, укутанным в тряпьё…

— Э, ты кто? Где мой Витёк? — шутливо толкаю друга в бок, а сам не хило так напрягаюсь, перебирая в голове случаи, когда Катон был таким же воздушным что ли!

Сахарная вата, прям зубы сводит от сладости!

— Слушай, Коз, давай не будем трогать Богдану?

Какой-то миг и ко мне разворачивается не развесёлый Витёк, а серьёзный Виктор, даже выпрямиться захотелось от его тона, а от предложения, наоборот, опереться на что-нибудь более устойчивое, чем моё сегодняшнее настроение, скачущее от «забью на всех» до «забью всех».

— Она же крыса… — мягко напоминаю другу я, если вдруг он успел забыть!

— У неё искренние чистые глаза… — парирует мне, а мои глаза, кажется, сейчас из орбит вылетят от шока.

Всё, нервы всмятку — меня пробивает на дикий хохот, словно лучшие шутки КВН посмотрел за раз. Катон лишь молча наблюдает, оставаясь серьёзным и хмурым, словно мой смех оскорбляет его, а не тушёнку. Боже, да она же даже не Лунёва, а Богдана! Как я не заметил?!

Всегда холодный и отстранённый Катон и вдруг кого-то по имени назвал, заступился, про глаза пургу несёт… Да ему обращать внимание на таких, как тушёнка, западло было, по статусу не подходит.

И что же я слышу теперь?!

— Гонишь? — отсмеявшись, спрашиваю я. — Тебе на физре успело в череп прилететь?

— Брось, Коз, сегодня все были впечатлены маленьким оловянным солдатиком. Даже ты! — напоминает дела давно минувшие, я уже и позабыть успел.

После этого столько всего произошло, да разговор с поварихой был примечательнее!

— И? К чему клонишь?

— Хочу приударить за Богданой, а вы мне с Саньком можете помешать, — наконец подводит к главному Катон, в чьей разумности и адекватности я уже сомневаюсь.

— Друг, приём! Она же моль, тень, юродивая, малохольная! Тушёнка! — чеканю каждое слово, чтоб напомнить Витьку, о ком мы вообще говорим.

— Она самая красивая девчонка в классе, если не во всей школе, — беспечно хмыкает тот, послав мои доводы лесом, нагнув их раком.

Если б такое сумасшествие подцепил Скорп, я б ещё поверил, но как вылечить Катона…

— Ты бредишь… Она — предатель!

— Ты же не знаешь, почему она это сделала, — осуждающе качая головой, резко обрывает меня друг, словно я — маленький ребёнок, не разбирающийся во взрослой жизни.

— А ты знаешь? — взрываюсь возмущением.

— Знаю! — кивает, поправляя сползающий рюкзак правой рукой. — И, поверь, всё не так просто…

— Ну, поведай мне, раз такой осведомлённый. И когда только успел! — злюсь и не понимаю, на что больше. На то, что друг очарован крысой, или на то, что наша дружба даёт трещину.

Нет, хорошо, что Катон сказал начистоту, не стал утаивать, ведь я мягким местом чувствовал, что его обмолвки эти странные до добра не доведут. Замечательно, что открылся, признание проблемы — уже первый шаг к выздоровлению. А Лунёвой невозможно заинтересоваться нормальному здоровому человеку!

Вдруг она и на Витька моего так же зыркнула, как на Скорпа?!

Да не, что за бред! Хотя… судя по словечкам его нелепым, тут нужно прописывать убойную дозу антибиотиков. Не меньше!

— У Богданы маму так закрыли в кабинете, а она астматиком была. Не спасли. — кидает сухие факты мне в лицо, разбивая все слухи, что роились вокруг Лунёвой всё это время.

И как теперь понять, где правда, а где вымысел?

— Откуда такая инфа? — настороженно уточняю я, мало ли, вдруг Катона облапошили, напичкали дезой и отправили растрезвонить нам со Скорпом.

Нет, стоп. О чём я только думаю! Сейчас бы лучшего друга подозревать в слабоумии и неумении ложь от правды отличить… Чувствую, как засасывает неуправляемый вихрь, ещё чуть-чуть, и я не выберусь.

— Катя рассказала, — заметив моё удивление, Катон продолжает. — Я её поймал после того, как ты ушёл. Странным было, что она заступилась, да ещё тебя предостерегла. Хотел понять, с кем и с чем имеем дело.

10. Разлад

Незамеченным поднимаюсь на третий этаж, кидаю рюкзак и куртку на скамейку, сам сажусь рядом и бездумно пялюсь на стену. Липкое чувство тревоги так и не покинуло, приходится смириться, что у привычного мира забрали парочку пазлов.

Катон… его интерес к Лунёвой оказался сильнее, чем я мог предположить на математике. А заинтриговать безучастного к чужим проблемам вообще представлялось нереальным.

Но тушёнке удалось! И что в ней такого?!

Рисую кроссами чёрные полосы на старом линолеуме, потом восьмиклашки отмоют, скоро каникулы их как раз вызовут убираться, а мне сейчас нервишки подлатать нужно какой-нибудь сладкой пакостью! Просто жизненно необходимо выпустить пар, иначе взорвусь так, что заденет невинных. Мне хоть и пофиг на это, но порой в сознание всё-таки скребётся совесть, и начинается…

Звенит звонок с урока, и коридор наполняется шумными школьниками, перекрикивающими друг друга, словно по-другому общаться невозможно. Мелкие вообще борзыми ходят, могут даже послать или плюнуть в лицо; не мне, но невоспитанная наглость их вымораживает!

К кабинету английского подтягивается и моя группа, сегодня не все, но это не заботит.

Даже если мы с Витьком будем одни на уроке, это совсем не значит, что будем заниматься в поте лица. Он занимается дополнительно, я фиг забил, поэтому стабильно зависаем в телефонах.

И сегодня должно было быть так, если б Катон не решил что-то поменять в своей жизни. Я до сих пор думал, что он прикалывается, пока, взяв свои манатки, друг не пересел от меня к Лунёвой!

— Богдана, можно сяду с тобой? — спрашивает предатель так ласково и кротко, словно гепард перед прыжком за добычей.

Наблюдаю за Катоном, который зашёл в кабинет вслед за Лунёвой, пропустив её и притормозив меня. А сейчас стоит и ждёт ответа от явно обескураженной девчонки, которая настороженно посматривает на одноклассника, будто впервые видит его так близко. Ну, это и не далеко от правды: где первая парта тушёнки и где последняя наша; школьная жизнь на камчатке протекает не в проточной воде!

Атмосфера в кабинете снова меняется, как погода перед грозой, ждёт непоправимого. И каким-то звериным чутьём все понимают, что всё зависит от реакции Лунёвой. Она это тоже осознает.

Смотрю на неё исподлобья, буравлю взглядом, чтоб даже не мыслила скинуть моего друга в овраг. Он хоть и предатель немножко, но свой!

— Да, садись, — наконец выдаёт девчонка, основательно так подумав.

Да она должна была сразу согласиться, будто Фадеев ей каждый день предлагает свою невероятную компанию! А эта…ещё выбирала, одобряла! Нет, Катон явно простудился и не в адеквате, раз решил «приударить» за юродивой!

Или, может… О, буду надеяться на это!

Не переставая смотреть на Лунёву, Витька садиться на её вариант, а она и ухом не ведёт, словно так и нужно: одобрить, но уступить. И что только в голове у тушёнки?

Вдруг Катон резко ударяет кулаками о парту и почти рычит:

— Кто это сделал?!

Одноклассники, что на перемене остались в кабинете готовиться к уроку, вздрогнули, но виду не показали, что вопрос адресован им. Я же смотрю в спину друга и не понимаю, что его так разозлило. А он медленно, словно в бесконечных стоп-кадрах, поворачивается ко мне и выдаёт несусветное:

— Ты?

Хмурюсь и подаюсь вперёд, чтобы впереди стоящий стул не мешал оглядеть друга. Только теперь замечаю, что на его брюках появились белые разводы: стул был «подготовлен» для определённой попы.

Так, не понял?!

— Что я? — зло шиплю я, догадываясь, к чему клонит Катон, но желая услышать его предъяву целиком. Может, озвученная она ему покажется абсурдной, раз даже мысль о таком не смутила!

— Это разведённый водой ПВА клей, он отмоется. Но выйти лучше на уроке, наши поймут, другие — нет, — хладнокровно инструктирует Лунёва, словно сталкивается с таким не впервые и уже готова к любым розыгрышам.

Нет, мы, конечно, особо внимания тушёнке не уделяли, но и травить её никто никогда не думал, откуда тогда такие познания? Или та самая пресловутая чуйка, о которой гуляют легенды?

— Что я, Катон? Договаривай! — требую у спины, ведь он успел отвернуться, чтобы послушать ту, у которой «искренние чистые глаза» и, видать, такие же слова, раз они важнее, чем оборванный разговор со мной!

— Ничего, Коз, забудь! — уже спокойнее бросает мне Катон, не оборачиваясь. Ага, как голодному псу обглоданную кость, мол и за то скажи «спасибо»!

Одноклассники откровенно поглядывают на нас удивлённо, конечно, не каждый день святая троица ссорится на публике.

Можно загадать желание — явление в сотню лет, мы просто привыкли держаться друг за друга, если когда-то в пятом классе и сдавали друг друга, красочно описывая подставы в объяснительных директору, то сейчас друг за друга горой.

Видимо, карточной горой, раз какая-то тушёнка за один день сумела нас поссорить! Ух, ненавижу тебя, малохольная!

Звенит звонок на урок, Катон отпрашивается у училки выйти, Лунёва передаёт ему салфетки, класс делает вид, что ничего сверхъестественного не происходит, подумаешь один из самых крутых пацанов школы сел на клей, с кем не бывает…

11. Может, понравилась...

— Напомни, почему мы не с ними? — в который раз спрашивал Скорп, просверливая взглядом дыру в спине Катона, который второй день кряду упорно покоряет крепость под именем «Богдана».

Тушёнка дичится его, отвечает односложно, хотя в помощи никогда не отказывает. Холодная, неподкупная, уж он к ней и так и этак, со словами и без слов…

Рвения Фадееву не занимать, всё-таки овен и этим всё сказано. Его описывают как тайфун с дурной головой, покорить и утихомирить которую не сможет ни одна девушка. Это они ещё не встречались с упёртым козерогом.

И почему я всё это знаю? Да за эти дни Скорп разве что карты таро не разложил. Мало того, пришлось извиняться за клей, оказывается его проделки были, не смог простить ультраунизительный пригвоздивший его на математике взгляд.

Кто ж знал, что булочки обмакнёт вовсе не тушёнка…

— Почему мы должны стелиться? Ему нравится, пусть прислуживает! — фыркнув в знак протеста и неодобрения, отворачиваюсь от парочки.

Катон пересел от меня на всех уроках. На всех!

Сказать, что удивились все — ничего не сказать. У Викуси вообще дар речи пропал, когда она увидела Фадеева на первой парте второго ряда; это ж самый центр жизни задрота, зубрилы и ботаника. Комбо!

— Может, у него есть план? — с сомнением интересуется Скорп, который тоже попал в немилость.

С нами просто не разговаривали, словно мы и друзьями никогда не были, хорошо хоть Белоснежке на следующий день после англа нас не сдал, а то такими темпами мы будем, как Германия и Италия: вроде вместе, но за вас жилы рвать не буду.

— Думал об этом… — нехотя признаюсь я.

Ох, за эти дни какие только мысли в голову не лезли, Катон даже на сообщения не отвечает, уточнить не у кого, а подходить в школе — западло, и так вон шепчутся, что закат Козырева и Ко не за горами. Не доставлю им ещё большего удовольствия!

— И что надумал? — отворачиваясь от Катона, который всячески пытается заговорить с Лунёвой, участливо интересуется Санёк.

У него все переживания на лице бегущей строкой высвечиваются; бедолага думает, что всё дело в клее, но это явно не так. Не так всё просто! Либо то гениальный план, как поправить корону тушёнки лопатой, либо гениальное предательство. Третьего не дано!

— Пойдём за мной! — резко подрываясь с места, приказываю Саньку, который, недолго думая, встаёт следом, и мы вместе выходим из кабинета. — Предлагаю подрезать ему крылышки, будет знать, как друзей кидать!

— Не, ты чё, Катон же свой… — неуверенно блеет Санька, сейчас совсем не похожий на Скорпа, к которому я привык. — Не поймёт!

— А нас без объяснений бортануть норм? — злюсь, что поделился планом, пусть и сырым, но вполне справедливым, всё-таки принцип талиона историей проверен, временем оценен!

Катон не краснокнижный цветочек, чтоб беречь его чувства! Эгоист, каких ещё поискать!

— Давай сначала поговорим, а? — продолжая попытки достучаться до меня, предлагает несусветное Санёк.

— Он тебе на смски отвечает? — ехидно интересуюсь я, чисто чтоб поддеть, потому что ещё перемену назад друг ныл, как фатально игнорит его Витёк.

— Не-ет…

Вижу, как тлеет уверенность и человечность в глазах Скорпа, и в душе ликую. Одному не охота лезть против Катона, а с компанией всяк веселей. И надёжней!

— Тогда по рукам?

— Ну давай так поговорить попробуем?

— Да что ж ты такой тугой?! — укоризненно шиплю я, теряя крохи терпения и самообладания из-за твердолобости Санька.

— Не могу я так!

— Даже план не узнаешь? — сдаваясь на милость его несговорчивости, спрашиваю я.

— А чё тут узнавать, опять гадость какая-нибудь… — куксится аки Рогнеда от Владимира и глаза отворачивает, понимая, что и кому сейчас сморозил.

— Гадость значит… Понятно! — задев плечом Скорпа, прохожу мимо него, намереваясь прогулять урок. — Забей, никто не поперчит тебя!

Мне в спину летит какое-то бурчание, но я нервно веду головой, прогоняя его, как назойливую муху. Мне нужно успеть свершить возмездие. Катон хоть и стал лапочкой зубрилой, а почуять неладное всё равно сможет.

— Козырев! — окликает меня знакомый голос, когда я уже успел перемахнуть через окно в гардероб. — Стой!

Сквозь ряд курток вижу знакомую точёную фигурку в белой униформе. Поварихе-то что от меня понадобилось? То в столовой нос от меня воротила, когда я на следующий день, благородно забыв о её докучливости, подмигнул в знак приветствия, то сейчас прилетела на крыльях ветра, чтоб меня поймать. Или застать.

— Слушаю! — бросаю ей, пока переобуваю кроссы на ботинки.

Зима решила посоревноваться с ноябрём, и пока последний проигрывает, пуская на свою территорию снег, мороз и даже гололедицу.

— Что у вас за план? — сердито спрашивает красотка, симпатично нахмурив свои густые брови. О, такой она была в сто раз милее сердцу, даже такому злому, как моё.

— Тебе какое дело? — не понимая, о чём она, всё же грубо отбриваю, чтоб не имела привычки лезть не в свои дела.

12. Котёнок

Через две минуты, на морозе, я уже позабыл странное поведение поварихи. Судорожно искал, где в соцсетях видел информацию о беспризорных котятах, которых подкармливает чуть ли не вся улица, не решаясь приголубить окончательно.

Нет, была же запись, а под ней больше пятидесяти комментариев… Когда нужно фиг найдёшь! Порыскав в разных группах, стараюсь вспомнить адрес, но всё, как назло, вылетело из головы.

Что б тебя, Катон! Ладно, буду искать по местам, которые знаю сам.

Натягиваю капюшон поглубже, закидываю рюкзак на спину, чтоб не чувствовать его, и отправляюсь искать бесхозных голодных котят, у которых наверняка ворох болячек, они-то мне и нужны!

Необходимо разделить милую парочку, а то срослись, словно близнецы сиамские, тошно смотреть.

И хоть Лунёва остаётся неприступной, Витёк вряд ли считает её крепостью, так…стремянкой, по которой он рано или поздно всё-таки заберётся: вопрос времени! Вроде даже жалко девчонку, Катон ведь безжалостный, сейчас у него интерес препарировать, как у Базарова, а потом растеряет милосердие, и поминай, как звали.

В кармане вибрирует телефон, достаю его, чтобы проверить оповещение. Сообщение от Скорпа, удивительной отходчивости человек: его пошлёшь, а он с магнитиками да загорелый вернётся!

Ссорится с ним мне не вариант, одному потом по школе мотыляться — не комильфо, у Козырева должна быть компания и точка!

Скорп: «Ты где? Тебя тут Белоснежка ищет!»

Святые котята, только этого ещё не хватало! Как, как этой женщине удаётся подловить меня, словно нюх только на меня заточен! Нет, всё же спокойно и гладко было эти два дня, что могло вдруг поменяться?

Коз: «Прикрой меня!»

Что могу ещё написать за тридевять земель от школы? Не умею левитировать, чтоб хоп и материализоваться перед Ириной Санной.

Скорп: «Тут инспектор ПДН пришёл…»

Час от часу не легче… Неужели с Игорем Алексеевичем случилось что-то серьёзнее шока от «детской шалости»? Двадцать два несчастья, а не физрук, и где только таких хиленьких отловили?!

Презрительно смахиваю сообщение, оставляя его непрочитанным. У меня сейчас другой план и я должен его придерживаться, распыляться не имеет смысла. Надеюсь, друзья, если они, конечно, ещё мне друзья, отмажут меня.

Приболел, обнаглел — хоть что-нибудь, плевать.

Погруженный в свои безрадостные мысли, чуть не пропускаю трубы, обёрнутые тряпьём, под которым ютятся пищащие комки. Ухо улавливает сдавленный писк, и я резко разворачиваюсь, чтобы прислушаться. Нет, не почудилось, я наконец их нашёл!

Подхожу ближе, наклоняюсь, присматриваясь.

Сидит чёрненький, как уголёк, бедолага, жмётся к земле, словно это не она холодная его губит. Глаза прикрыты, уши ходуном ходят в разные стороны, прислушиваясь к беспощадному миру, вдруг он станет чуть отзывчивее. Прям как человек…

Осматриваю котёнка внимательнее на предмет всевозможных болячек, клочьев, наростов. Неужели уже поздно? Знаю, что подцепить лишай в холод сложнее, но надежда ещё теплится, не зря же я больше часа слонялся по городу!

Чистый и здоровый… Не повезло. Резко разгибаюсь, со злости чуть трубу к чертям не сношу, останавливает только подозрительный взгляд прохожего мужичка, укутанного похлеще меня в минус тридцать. Смотрит своими маленькими глазёнками исподлобья, словно видит меня насквозь, как Людмила. Неприятно!

— Что надо? — бычусь на прохожего я, переходя в наступление.

— Домой бы взял, чем всё крушить, — сварливо замечает тот, не мешкая с ответом, словно уже сам готов был начать разговор, не нагруби я.

— Тебе надо, ты и бери!

— А ты подай, я возьму! — находится с ответом старикашка, и я только потом замечаю, что рукава его пальто как-то неестественно вывернуты, как у моего бати, когда он с переломанной рукой ходил.

Неужели…

Надеваю перчатки и аккуратно поднимаю котёнка с земли. Не понимаю, что мной движет, но испытующий взгляд незнакомца буравит похуже, чем медсестры. Что-то много их, властных, на одного меня в эти дни…

— А без перчаток слабо было? — глядя мне в переносицу, ехидно ухмыляется старик, когда я с котёнком в руках подхожу ближе.

— Вдруг плешивый… — фырчу я, протягиваю чёрного незнакомцу.

— К зиме уж всё выветрилось! — парирует мне не менее эпичным фырчаньем дед.

— И что, вообще не найти лишайного? — спрашиваю то, что меня волнует сейчас больше всего, ведь такой гениальный план пропадает!

— А тебе зачем? — прищуривается старик, не спеша забирать котёнка. А я, как дурак, стою с протянутыми руками.

— Надо кое-кого проучить… — туманно бурчу я, думая, что дед не различит слова, но он оказывается с музыкальным слухом, слышит абсолютно всё, даже моё невероятно злое раздражение.

— Ну, есть тут один. Как раз долечиваю его… — кидает неожиданно мне и разворачивается, чтобы уйти.

— Э, вы куда? — подаюсь вперёд, недоумевая от странности старика и теряясь в мыслях о том, что делать с котёнком.

13. Совпадение

Стою в тёмном коридоре чужой квартиры, хозяина которой я знаю от силы минут пятнадцать, и думаю, как правильно поступить. В руках притаившийся котёнок, а в душе полный раздрай, словно выкачали всё разумное и даже подсознательное.

Да когда я вообще в последний раз задумывался, как правильно?! Мне такие муки незнакомы, как хочу, так и будет. А тут…эка припекло!

— Идёшь, нет? — доносится с кухни, и я слышу, как начинает греться вода в электрическом чайнике.

Чёрт, ему, наверное, помочь нужно! Как стоял, так же и подрываюсь на кухню.

— Обувь в нашей стране вообще-то принято снимать! — ворчит сварливый дед, посматривая на мокрые следы от моих ботинок. — Вика только сегодня всё помыла!

Резко разворачиваюсь, поняв, что старик может подождать моей помощи, но потом в сомнениях, куда деть чёрный комочек, поворачиваюсь к хозяину снова.

Святые котята, что за растерянность?! Неужели неловкость, которой я отродясь не болел, решила растоптать меня именно сейчас, при таком властном старикашке?!

— Да спусти ты его уже на пол! — снова каким-то чудом угадав мои мысли, предлагает дед.

Щуплый и суховатый от старости, он явно не забыл, как командовать людьми, словно всю жизнь только этим и занимался. Ведь я делаю ровно то, что он мне говорит. Нет, на мне точно какое-то заклинание, не бываю я таким послушным. Да это мне, можно сказать, противопоказано!

Ухожу в коридор, скидываю рюкзак на полку у двери, быстро снимаю обувь, куртку, а после возвращаюсь на кухню, за столом которой сидит призадумавшийся дед, поглядывая на котёнка, который, испугавшись кошки-хозяйки, забился в угол, что ближе к тому месту, где я его оставил.

Эх, мы сейчас с чёрным очень даже похожи: стою я на пороге кухни, и не знаю, что делать дальше. Жду поручений, ё-моё! А чайник тем временем ничего не ждёт — спокойно себе закипает.

— Ну, чего встал? Чашки доставай в крайнем шкафчике, чай заваривай. — всё так же поглядывая на котёнка, говорит дед, и я его снова слушаю. — Ты слей остывший чай, если есть он. Около раковины стоит банка свободная, на первой полке сито, не забудь процедить.

Мои действия отзываются на менторский тон деда, будто я запрограммированный на его голос робот, словно он — Шейх Мусса из Луксора, известный заклинатель змей. Я же та ещё гадюка или гад, если верить школьным слухам.

Хотя…вон про Лунёву же не все выдумки правдивы. И чего это я о тушёнке вспомнил?! А, точно, у этого странного деда же своя тушёнка есть!

Заварив чай, поворачиваюсь с чайником в руках к хозяину, который всё это время молчал, наблюдая за мной, его тяжёлый взгляд я постоянно ощущал блуждающим между затылком и лопатками.

Поддев двумя руками салфетку, что закрывала полстола, дед виртуозно переместил её на стул рядом с собой. Может, он не такой и беспомощный, как я думаю. Какая-то Вика даже есть… И всё-таки что-то останавливает меня от привычной дерзости и надменности.

И это точно не жалость!

— Бери стул, садись. — приказывает мне старик, указывая на нужное место напротив себя. — Ел сегодня?

Такой непривычный вопрос, не помню, когда у меня в последний раз спрашивали, ел я, голоден ли. Даже отцу нет до этого дела, а тут незнакомый дед пробивает вопросом прицельно, как снайпер.

— С утра…

— Тогда придётся ещё попорхать по моей кухоньке. Открывай холодильник, — кивает головой на шкаф, в который тот встроен; кухня вообще, надо сказать, довольно уютная, приятные оттенки, хороший гарнитур. — На второй полке жёлтую кастрюлю видишь? Доставай её.

Молча выполняю всё, что он говорит. Необычные ощущения не дают опомниться, что у незнакомцев вообще-то даже конфету брать нельзя, не то, что кастрюли с едой разогревать.

— Прибавь огонь, так до ишачьей пасхи будет закипать! — говорит ворчливо дед, а потом добавляет. — Пока греется, чай мне плесни, в горле пересохло.

— А как вы готовите? — выполнив просьбу, хотя это сложно назвать ею, набираюсь смелости завести разговор. За эти минуты так много вопросов скопилось.

— Дочь кашеварит, — фыркнув, признаётся старик, словно объясняет несмышлёнышу какому-то, а не десятикласснику. — Думаешь, такому, как я, выжить одному?

— Наверное, сложно… — отвожу глаза, чувствуя апогей неловкости.

— Конечно! А тут ещё ты кровь ей пьёшь! — обвинительным ехидством парирует старик, и я от удивления поворачиваюсь, чтобы посмотреть в его смеющиеся глаза.

— Вику…Виктория Николаевна ваша дочь? — обескуражено спрашиваю я, пока в голове проносится миллион мыслей.

— Николай, — кивает, представляясь. — Будем знакомы, Дмитрий! Давно хотел увидеть твою нахальную…физиономию!

Вот это совпадение!

— Вижу, не ожидал так вляпаться, да, парень? — потешаясь надо мной, продолжает дед-интриган.

— Не то слово! — выдаю я, хорошо, что не матом, потому что цензурных слов в голове не осталось. — Здорово, вы меня обставили!

На место растерянности и неловкости приходит термоядерная злость.

— А что, только ты можешь людей в тёмную использовать? — даже не пытаясь погладить меня по шёрстке, чтоб я успокоился, говорит старик. — Иди, снимай с плиты суп, уже согрелся.

14. Бриллиант

В любом другом случае я был бы уже далеко от этого злачного места и ехидного старикана, но что-то пригвоздило, да так крепко, что сижу и ем суп своей классухи. Голод взял вверх, точно, инстинкты — никак иначе!

— Тарелку оставь! — бросает насмешливо дед, не переставая наблюдать за мной. Он так непохож на свою дочь или она на него.

Николай язвительный, саркастичный, резкий, безжалостный к себе и к людям, проницательный, а Викуся наша вся такая нежная, неземная, летящая, словно пушинка, которую поймали, чтобы загадать желание, а потом отпустили в свободный полёт, задув её высоко-высоко. Но несмотря на эту воздушность, её часто можно увидеть замученной, классное руководство определённо состарит её.

И раньше мне было фиолетово до этой мелочи, но, сидя в её квартире с её отцом-инвалидом, подумываю над тем, чтобы пересмотреть своё отношение к Вику…Виктории Николаевне. Дед подкупает своей прямолинейностью и тем, что не жалеет меня. Да, я наконец понял, что меня пригвоздило — новое, совсем чуждое отношение.

— Добавки? — спрашивает хозяин уже серьёзнее.

— Нет, спасибо, — встаю, чтобы помыть за собой посуду, дед так ни к чему и не притронулся, хотя чай я ему налил, но помощь предложить постремался.

— Ты ж не наелся! — впервые за наше знакомство он говорит со злостью, которую не разбавляет насмешкой или иронией.

— Из-за стола нужно вставать чуть голодным…

— Кто сказал такую ересь?! — злится пуще прежнего хозяин и даже встаёт мне навстречу, когда я уже домыл тарелку. — Наливай ещё! Хотя…там где-то и второе было, поищи в холодильнике.

Молчу. Не рассказывать же, что мать раньше так говорила, пока не ушла от нас с отцом. Она-то свинтила, собрав монатки, а слова её не собрались вместе с ней, чтоб поганой метлой их всех вымести, засели в голову!

— Я наелся, — отвечаю, не желая идти на поводу даже у такого требовательного воспитателя, но потом всё же примирительно добавляю, сжалившись больше над собой: — я не привык есть больше.

— Как же ты спортом занимаешься? — нахмурившись, спрашивает дед, не скрывая, что очень даже осведомлён о моей биографии.

Понятно теперь, почему не смог пройти мимо меня на улице, дочь, наверное, всё красочно обо мне рассказала, экскурс по чужой жизни провела!

— Хватает! — отбриваю, возвращаясь на выделенный мне в этом доме стул. — Что ещё вы обо мне знаете?

— Что боишься многого, власть потерять, например… — елейно продолжает дед, не жалея мою хрупкую душевную организацию. Впервые кто-то высказывает мне подобное в лицо, обычно сторонятся, тихушничают или просто не лезут на рожон.

— Ещё? — ощущаю себя, как в кабинете психолога, которому, о Боже, есть наконец до меня дело.

— Дружить не умеешь…

— Это ещё почему? — поворачиваюсь лицом к старику и смотрю на него исподлобья. Уже это совсем неправда!

— Потому что тебя не боятся потерять! — расстреливает каждым словом этот безжалостный дед. Он, как цианид в капсуле Гиммлера, только я не хочу её разжёвывать.

— Хотите сказать, они быстро найдут мне замену?

— Они не будут искать замену, каждый пойдёт своим путём, пока ты есть, склеиваешь их, а нет тебя даже в школе и не общаются они. — рубит откровениями дальше, как будто наблюдал за мной долго и кропотливо, ждал, когда я приду. Но ведь это невозможно! Один случай на миллион!

— Вы прям, как генштаб, у которого есть вся инфа…

— Да, у меня хорошие отношения с дочерью! — не без гордости отзывается палач, который невольно задел ещё один мой нерв.

У меня общение с отцом сводится к единственному: «Переведи мне денег». Бывает, мы даже дома не встречаемся, он вечно работает, я вечно оттягиваю момент возвращения.

Отвожу взгляд, рассматривая кошку, которая, кажется, свыклась с мыслью, что хозяин приютил ещё питомца, пошикала на чёрного да перестала, сидит и наблюдает за ним. А я за ней.

— Почему тушёнка? — тихо спрашиваю я, чтоб только тему с себя перевести, не понравился мне сеанс у психотерапевта, хорошо, что тогда от него отказался, вот, как это ужасно расчёсывает душу!

— Богдана предложила так назвать, сам не знаю… — задумчиво отзывается дед, явно не ожидавший такого вопроса, но ответивший искренне.

— Вы и Лунёву знаете? — хмыкаю, в очередной раз поражаясь осведомлённости Николая.

Неужели есть дети, которые всё рассказывают своим родителям, даже если им самим уже давно за тридцать? Удивительно!

— Конечно! Как не знать. Бриллиант, а не девчонка! — ласково и воодушевленно признаётся дед, чем удивляет меня, поворачиваюсь, чтоб взглянуть ему в лицо, и замечаю восхищение в его тусклых глазах. — А ты и ей решил жизнь попортить, паразит!

Вмиг меняется, что-то вспомнив и зыркнув на меня своим фирменным уничижительным взглядом.

— Я тушёнку даже пальцем не тронул ещё!

— Причём здесь тушёнка? — очередь деда удивляться, а я понимаю, что о прозвище Лунёвой он не знает.

— Так ваш бриллиант в школе зовут, — фыркаю, не говоря до конца всей правды.

15. Дубляж

— Хотите сказать, что все эти голоса принадлежат одной Лунёвой? — уточняю я, не веря своим ушам, кажется, что дед решил поприкалываться надо мной.

— Я уже сказал тебе, чем слушаешь? — ворчливо интересуется хозяин, вертясь на удобном стуле, мне такой не предложил — только табуретку.

— Да там голосов десять насчитать можно! — настаиваю на своём, начиная уже основательно переживать, что меня нагло разыгрывают.

— Восемь, если быть точнее, — не поддаётся на провокацию Николай, а потом включает ещё одну запись.

Теперь я вслушиваюсь внимательнее, это детская сказка, озвученная, надо полагать, той же Лунёвой. Только фоном играет красивая мелодия, журчит вода, шелестит лес, нагнетая атмосферу. А потом появляется мужской голос! Точно, это не может быть девчонка!

Перевожу взгляд с аппаратуры на улыбающегося деда.

— Это вы? — удивлению моему нет предела, но я решаюсь уточнить догадку.

Он лишь довольно кивает и показывает рукой на уши, мол слушай, а не болтай. А сам прикрывает глаза, получая наслаждение от игры голосов, тембров, интонаций.

И это действительно завораживает, ведь сам дед озвучил молодцеватого разбойника, вставшего на пути детей, убежавших из дома за приключениями. Так не вяжется лихая энергия с дедом, который сидит слева от меня.

— Всё, хорошего понемножку, — выключает он на самом интересном месте и уже собирается встать, чтобы спровадить меня из этой комнаты.

— Вы с Лунёвой озвучиваете сказки? — начинаю свой допрос-опрос.

— Не только сказки. Всякие разные бывают заказы… — уклончиво отвечает дед, выдавая правду порционно, словно специально дозирует, подогревая интерес.

— Заказы? Вам это заказывают? А откуда у вас такая хорошая аппаратура? На вас уже выходят заказчики? — не зная, каким вопросом продолжить, бросаю сразу несколько, чтоб старик не успел увильнуть от ответа.

— А что, мы плохо озвучивает, что на нас заказчики выйти не могут? — сделал вид, что оскорбился, а у самого глаз засверкал, понимает дед, что сумел заинтриговать меня.

— Нет, здорово получилось, даже и не скажешь, что вы…

— Почему же?

— Голос не похож на обладателя.

— Так в дубляже это знак качества! — гордо заявляет дед. — Но мне ещё учиться и учиться, а у Богданы уже… Эх, ладно, пошли.

— Что у Богданы? — нет, он явно решил заинтересовать дурака: сказать «А» и умолчать о «Б» или рассказать завтра!

— Она давно занимается дубляжом, можно сказать, уже профессионал. — нехотя продолжает Николай, наверное, ему не очень нравится раскрывать чужие секреты.

А тут целый секретище!

Так вот почему мне показался тогда, в завучевской, её голос совсем другим!

— Разве в нашем захолустье можно стать профессионалом? — хмыкаю, не веря, что тушёнка в чём-то настолько шикарна.

Не вяжется и с её образом тоже, потому что голоса, которые я услышал на коротенькой записи, были задорные, живые, самоуверенные или, наоборот, глуховатые, надтреснутые, гортанные. Нет, не синхронизируется с Лунёвой!

— Какая разница, где студия, если дар у неё от Бога?! — негодующе спрашивает дед, задетый моим вопросом.

Я заметил, он про себя может выдержать любую колкость и неверие, а вот про «своих девочек» — нет, сразу нервничает, крошится его маска спокойного ехидства.

Сердце кольнуло завистью, меня никто и никогда так защищать не будет: матери до лампочки, она сейчас хорошо устроилась, новая семья, новые дети от любимого (богатого) мужика; отцу тоже плевать, какие слухи про меня ходят, пока в школу не вызывают. А тут девчонка даже не родственница, и такое рвение защитить, уберечь даже от лёгкой моей насмешки…

— И она правда популярна?

— Конечно, они с Даной озвучивают уже несколько лет! — фыркнув, отвечает дед.

— С Даной? Кто такая Дана?

— Бабушка её, заслуженный педагог по сценической речи. Уважаемый человек даже в нашей северной столице, решила вот внучку обучить, преемницу, ну и меня на старости лет в оборот взяла. — в каждом слове слышалось столько тёплой благодарности, что я в осадок выпал: про бабку Лунёвой ходили совсем, совсем другие слухи.

И что же теперь получается, ничего-то мы про тушёнку нашу и не знаем!

— Чего такой ошарашенный?

— Да вы мне про Лунёвых Америку открываете! — восклицаю я, не жалея эмоций, подумаю о горячности своей потом.

— Чего это? Богдана уже несколько лет как у вас в школьных спектаклях суфлёром выступает, все знают о её даре.

— Не хожу я на всякие такие утренники…

— А, ну-ну, тогда понятно! — рассмеявшись, выдаёт дед, словно вспомнил шутку века.

— Что вам понятно?

— Почему ты такой неосведомлённый. Не хочешь видеть дальше своего носа. Удобно же! — слышу в голосе нотки командирского отчитывания, опять неприятно! — Если б хотел, уже давно бы, как твои одноклассники, пользу принёс обществу, сказку бы какую озвучил или ещё что.

16. Предупреждение

Бывает же интоксикация, вот у меня похоже тоже: отравлен Лунёвой, захватила всё вокруг меня, нарушив жизнедеятельность.

Друга увела, с одноклассниками якшается за моей спиной, да так, что даже смирный Камаль вдруг попытался пойти против выстроенной системы! Наверное, и настраивает ещё против меня. Одно её слово против моего у Белоснежки, и у меня уже неприятности…

Нет, всё-таки нужно было дальше искать лишайного котёнка, а не зависать на квартире у первого встречного деда.

Напомни-ка мне, Коз, чем тебя сюда заманили, на что ты повёлся, как первоклашка?! А так, поймал бы, передал бы его заразу тушёнки, и нет проблем месяца так на два, раньше такую болячку не вылечить.

— Ах, да, да. Посмотри пожалуйста, один микрофон плохо пишет… — извиняющимся лебезением тараторит дед, почти подскакивая на своём удобном стуле, чтобы освободить место для Лунёвой.

Она подходит ближе, и я ощущаю её уже не спиной, а боком.

— Привет, — здоровается первой.

А я сжимаю челюсти и молчу в ответ, но её похоже не шибко заботит, она пришла не ко мне, она здесь не первый раз, почти хозяйка, это я — так, пятое колесо в телеге. — Сейчас посмотрю. С ним были раньше проблемы?

Сейчас Лунёва разговаривает тем голосом, каким сдавала меня у Белоснежки. Значит, это её нормальный, не затюненый «профессиональными умениями». Девчонка возится, пыхтит, но не сдаётся и под восхищенные возгласы деда, проверяет микрофон.

И я ловлю себя на мысли, что жду, когда она начнёт говорить как-то по-другому, одним из тех восьми голосов, что я слышал только на записи, вдруг всё-таки монтаж!

— Спасибо! Всё, слышу, как работает родненький, а то, грешным делом, думал, я совсем его доломал! — причитает дед, поплыв от помощи Лунёвой.

— Да не за что, дядь Коль! — смущённо отзывается она и тут же переводит тему. — Вы пятую главу уже озвучили?

— Да, с утра сегодня добил до конца, — кивает дед. — А что, уже торопят?

— Нет, нет. Время ещё ждёт. Автор только седьмую главу пишет. У неё есть ещё одна книга неозвученная, просила уточнить у вас, возьметесь за неё или нет. — важно отвечает Лунёва. Она похоже здесь поставщик работы, поэтому на неё смотрит старик почти с придыханием.

Слушаю их рядовой диалог и ощущаю, что лишний. Отвратительно! Только этого не хватало мне в моей распрекрасной жизни: чувствовать неловкость перед тушёнкой! Зато дед как-то сразу разочаровал, со мной весь такой напыщенный, серьёзно-насмешливый, а с ней — мороженка на солнышке. Тьфу!

Валить нужно, пусть чирикают дальше без меня.

— Я пошёл, чёрного оставляю вам. Спасибо за обед. — поднимаюсь с табуретки, ногой задвигаю её под стол.

— Оставайся, сейчас чай будем пить. — предлагает хозяин уже совсем другим голосом, не елейным, не приторно-угодливым.

— Нет уж, сами пейте!

— Он у вас всегда такой ревнивый? — со смешинкой в голосе спрашивает дед у Лунёвой, говоря про меня в третьем лице.

Злость берёт, и я разворачиваюсь, чтобы обдать его всем презрением, которые скопилось в душе. Ненавижу лицемерных, которые с одними — любезные, а с другими — невежливые. И плевать мне, что девчонка ему ближе, это всё равно двуличие!

— Всегда по-разному… — уклончиво отвечает Лунёва, хотя могла привычно промолчать, зараза!

— Захлопнись, тушёнка! — рычу, почти выкрикивая обидное прозвище. И на мой голос с кухни неожиданно прибегает кошка, со всего размаху влетая мне в ноги.

— Не хочешь пить с нами чай, иди, куда там торопишься. А злость свою нечего мне тут распылять! — сердито выдаёт дед, расстроенный, что я посмел посягнуть на святой его «бриллиант». Ага, меня же обещали в случае чего в бараний рог скрутить.

— Дима, тебе лучше не уходить, — аккуратно подаёт голос Лунёва, называя меня непривычно — по имени.

Для всех и всегда я Коз, Козырев, максимум — Димон, но не Дима…

— Это приказ от всесильной Богданы? — ухмыляюсь я.

— Нет, это совет или предостережение. — не тушуясь, отвечает она и смотрит мне прямо в глаза, выдерживая мой безусловно тяжёлый взгляд.

— Какая забота! — не скрываю острой издёвки.

Нужно мне её предостережение, как снеговику кипяток! Самомнение у тушёнки, оказывается, выше гор, глубже дна морского. А с виду не скажешь, хотя теперь вряд ли можно верить прошлой инфе о ней, нужно новую собирать. Не такая уж девчонка и тень от тени. Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся, это, видать, про неё!

Она молча смотрит, как у меня подгорает. Атмосфера накаляется, её разряжает дед.

— Идёмте на кухню, — только что прогонял (давал свободу), а теперь, видите ли, настаивает чай попить. Пошли они все!

Разворачиваюсь, отгоняю кошку от своих ног, выхожу в коридор, собираю свои вещи, обуваюсь и выхожу, не прощаясь. Уже сказал всё, что хотел, пусть переваривают, если захотят. Им и без меня есть, что обсудить. Не за чем оставаться там, где тебе не рады!

Не успевает за мной хлопнуть подъездная дверь, как рядом падает кирпич. Инстинкты спасают меня вовремя, отскакиваю в сторону, а крошка ударяет лишь по икрам. Поднимаю глаза и вижу рабочих на крыше, один из них смотрит на меня, пытаясь сквозь пять этажей разглядеть, пришиб или нет.

17. Заманила

Скорп: «Влад и его дружки сдали нас!»

Скорп: «Возвращайся в шк!»

Скорп: «Игорь Алексеевич в реанимации…»

До этого сердце ни на секунду не ёкало, когда кто-то при мне или специально для меня упоминал физрука, но сейчас оно замерло, пропуская удар за ударом, я почувствовал пульс на запястьях, даже, ей-Богу, в животе. Липкий страх намеренно скрыл от меня реальность, обостряя разыгравшуюся фантазию, не желающую пощадить хоть на секунду.

Реанимация — это ужас. Такое нам не забудут. Мне не забудут! А если он умрёт… Что там говорила Белоснежка, у него было много операций? Каких? Может, не мы довели, а его болячки обострились? Тогда бы меня так не искали…

А теперь подумают, что специально сбежал, что-то узнал, почуял и дал дёру. Уверен, уже такие слухи поползли, тем более Влад не стал молчать, как и обещал. Твою мать! Всё гораздо серьёзнее, чем я думал.

Набираю Скорпа, он берёт почти сразу и тут же рычит мне в трубку:

— Коз, ты где?!

— Что там у вас? — не собираясь отчитываться, отвечаю вопросом на вопрос, он должен понять сразу.

— Что-что! Дело тут нам шьют! — повторяя мои словечки, вскипает Скорп. — Говорят, что это мы его довели! Мы!

— Кто говорит?

— Ирина Санна, инспектор ПДН. Ты понимаешь, что нам уже семнадцать! Это давно уголовка! — в голосе друга проскальзывает истерика, и я понимаю, что его уже сломали. Интересно, Катон рядом…

— Понимаю, успокойся, Скорп…

— Да ничего ты не понимаешь! Ты во что нас втянул?! «Просто закрыть в туалете», «ничего не будет», «покричат и перестанут»? — припоминая мне мои же фразы, взбеленился друг.

— С тобой разговаривали?

— Конечно, батю даже вызвали, ты знаешь, сколько всего уже ему про нас рассказали! Ты где?!

— Объяснительную писали уже? Катон рядом? — судорожно вспоминая короткий путь до школы, спрашиваю я то, что может мне потом пригодиться, так сказать разведка перед боем.

— Какая объяснительная? Ты чего тупишь? Нас допрашивают! До-пра-ши-ва-ют! — как глупому начал объяснять мне Скорп, словно впервые о чём-то допрашивают.

За всё это время мог бы и бронёй обрасти, а всё пугливый. Сдаст сейчас всех ещё больше, чем Влад, и это будет проблематичнее, ведь Санёк знает гораздо больше девятиклассника.

Что нам могут предъявить? Причинить вред мы не хотели. Убить — тем более, нет ни цели, ни мотива. Нет состава преступления! Но не все это знают, а из дырявой башки Скорпа уже всё, что я им с Катоном рассказывал, вылетело. Он в стрессе теряет больше половины информации…

— Ты где?! — который раз спрашивает Скорп, а я скидываю звонок.

Буду в школе, узнает, а пока нет смысла обещать, поэтому ускоряю шаг, чтобы успеть до того, как друг сдаст всю нашу компанию.

Доверяю ли я ему? Конечно, но не сейчас. Он слишком напуган, а это мешает делу. Там профессионалы, не знаю, кто из инспекторов пришёл, но Белоснежка расколоть Санька точно сможет, а там дело за малым. Мы в основном из-за него и горим постоянно, опросят по одному и всю картинку нарисуют.

Выхожу со двора на достаточно людную улицу, наверное, все спешат домой после рабочего дня, снуют туда-сюда, ладно хоть не толкаются, вроде бы места всем хватает даже перед светофором, который внезапно решил остановить меня красным. Надеюсь, это не знак свыше, что в жизни начался полный писец!

Святые котята, пообщаешься с тушёнкой, и станешь суеверным. Слежу за циферблатом светофора, сменяющимися секундами, и вдруг замечаю в окне проезжающей машины знакомое лицо. Автомобиль останавливается прямо на пешеходном переходе, а в окно высовывается Лунёва.

— Садись, нам по пути, — бросает мне быстро и указывает на заднее сиденье.

Очумев от её наглого приказа, не сразу соображаю, что таксист вообще-то нарушил мыслимые и немыслимые правила движения, ему начинают неистово сигналить, а я открываю дверь и максимально быстро влетаю в салон.

Машина с рёвом трогается, а водитель бурчит себе что-то под нос, но, стрельнув глазами в девчонку, замолкает, всё внимание вернув дороге и только ей, даже на меня не поглядывает.

Не спрашиваю, куда мы едем, догадавшись, что её наверняка тоже вызвали в школу. Лунёва же у нас главный свидетель, запись опять-таки сняла, сдала нас и сейчас небось повторит за милую душу.

Слежу за девчонкой через боковое зеркало автомобиля, она же, почувствовав мой взгляд, свой тоже переводит на зеркало и смотрит прямо мне в глаза, выигрывая и этот бой — я отворачиваюсь.

Бесхитростность и простосердечность Лунёвой кажутся мне такими странными. Она ведь должна меня как минимум ненавидеть, ведь из-за таких, как я, умерла её мама, и я её в какой-то мере понимаю. Но девчонка относится ко мне абсолютно ровно, словно напряжение между нами придумываю я, а её совсем ничего в нашем скупом и ненормальном общении не смущает.

Задумавшись, пропускаю момент, когда такси проносится мимо поворота на улицу, на которой расположена наша школа. У меня и мысли не было, что мы едем в другое место, поэтому позволил себе расслабиться.