Внезапно Папа

1. Михаил

Настойчивый звонок в дверь бьет по голове острой болью. Стону и с трудом открываю глаза, морщась от яркого солнечного света, преспокойно проникающего сквозь приличную щель в шторах.

– Какого лешего? – едва ворочается язык, по ощущениям напоминающий выжженную пустыню.

Череп просто раскалывается на части. Вчера с мужиками знатно потусили в клубе, вернулся домой уже под утро и сразу завалился спать. А теперь этот гребанный звонок, будь он неладен.

Хотел проигнорировать – позвонят и уйдут, но нет. Не уходят, а так же дербанят мой больной мозг, разрывая его на молекулы.

Постонав и поматерившись в подушку, встаю с кровати, накидываю халат, иду открывать незваным гостям. С практически закрытыми глазами распахиваю дверь.

– Ну? Чего надо?

Фокусирую взгляд на госте. На меня смотрят огромные зеленые глаза довольно-таки симпатичной девушки. Смутно знакомое лицо. Когда-то я с этой девчонкой мутил. Оу, сколько лет прошло, сразу и не посчитать.

Как же ее зовут? Ира, Инга? Инна!

Положив голову ей на плечо, на руках у нее спит ребенок. Светловолосый, в джинсовом костюмчике. Мальчик.

В голове мелькнул резкий флешбэк. Точно так же несколько лет назад Инна пришла сюда. Только одна и с единственной фразой "Миша, я беременна". И ушла с нехилой пачкой денег на аборт и уговором забыть о наших отношениях. Мне дети не нужны были. Они до сих пор мне не нужны. Так что, считай, тогда расстались полюбовно и инцидент был исчерпан и благополучно забыт.

– Инна? Тебе чего?

– Здравствуй, Миша, – негромко.

– Приве–ет, – тяну в ответ.

Осматриваем друг друга с головы до ног и обратно. Инна в темно–синем платье в пол, с голыми руками и треугольным вырезом на груди. Черные босоножки. Сумка на цепочке через плечо. Фигурой девчонка немного округлилась, а в целом все такая же стройняшка и симпатяшка. И волосы немного длиннее и светлее, водопадом струятся по спине и плечам.

– Можно войти? – тихо.

– Ну давай, – пропускаю ее вперед, недоумевая каким ветром ее занесло ко мне. Расстались же по обоюдке вроде. Сколько лет пошло? Три, а нет, пять, я тогда только–только бизнес начинал осваивать.

Инна, осматриваясь по сторонам, уверенно проходит в гостиную, осторожно кладет на диван ребенка. Тот не просыпается, только губами причмокивает и поворачивает голову набок.

– Мы можем поговорить?

– Мхм. Говори, только коротко, я спать хочу, – сложив руки на груди, опираюсь спиной на косяк. – Ну? Я весь внимание.

– Миш…

Широко распахнутые зеленые глаза девчонки растерянно бегают по периметру гостиной. Пальцы нервно теребят краешки карманов длинного платья.

– Это Матвей, – наклоном головы показывает на спящего ребенка. – Твой сын.

– Ага, – ухмыляюсь. Нашла дурака поверить в эту чушь. – Насколько я помню, я оплатил тебе процедуру прерывания беременности и дал приличную сумму на реабилитацию и счастливую жизнь без меня. Разве нет?

– Матвей – твой сын, – Инна повторяет и обхватывает себя руками, будто замерзла. – Я помню, ты отказался от него… Я не хотела тебе говорить о нем и вообще как–то появляться в твоей жизни… Но… я так больше не могу… Мне он не нужен... А ты… Ты все–таки его отец…

– Э–эй, Инночка, что за бурду ты несешь? Ты вообще себя слышишь? Какой нафиг отец? – ухмылка сползает с моего лица. У меня раскалывается башка, давит сушняк, и я не совсем улавливаю, о чем говорит эта женщина. Но то, что я слышу и почти понимаю, мне ой как не нравится!

Приближаюсь к ней, имея одну цель – встряхнуть как следует и выпроводить за дверь вместе с ее отпрыском, что сопит на моем диване, по–хозяйски раскинув руки в стороны.

– Миша, я жить хочу… – лепечет, отступая. Глаза как у загнанного в ловушку зверька смотрят на меня снизу вверх, – нормальной человеческой жизнью…

– А от меня тебе что надо? – рычу на пониженных тонах. – Денег на твою человеческую жизнь? Алименты? Я тебе что – благотворительный фонд?

Я ору шепотом, но я в бешенстве и едва сдерживаюсь, чтобы не схватить эту белобрысую за тонкую шею и не свернуть ее. Я еще не протрезвел. Я в аффекте и меня оправдают.

– Ничего себе сюрпризец. Или это розыгрыш? Заигралась ты, дорогая, – нависаю над ней, плююсь злостью. – Сколько мужиков ты уже осчастливила сией чудесной новостью? Много денег насобирала на "человеческую жизнь"? Со мной это не пройдет. Забирай этого, – киваю в сторону дивана, – и шуруй отсюда, пока я охрану не вызвал.

– Х–хорошо… – Губы едва шевелятся. В зеленых глазах Инны помимо страха и отчаяния вижу свое разъяренное отражение. – Я сейчас уйду. Можно мне… воды?

Несколько секунд сверлю ее уничтожающим взглядом, а потом разворачиваюсь на пятках, топаю на кухню. Беру стакан, наливаю воду из–под крана, выпиваю. Уф, какой же это кайф, чувствовать, как по стенкам пересохшего горла стекает прохладная живительная влага!

Наливаю второй для Инны.

Дверь хлопает!

Со стаканом воды в руке и чертовски неприятным подозрением почти бегом иду в гостиную. Ребенок спит, Инки нет!

С–с… Идиотка! Как можно оставить собственного ребенка в чужом доме с незнакомым мужиком?

Швыряю стакан на полку, вода расплескивается. Плевать.

Бегу на выход, распахиваю дверь.

– Инка, – ору на весь подъезд, – с ума сошла? Ребенка забери!

В ответ внизу хлопает подъездная дверь.

Зараза!

А из глубины квартиры вдруг раздается детский рев. Ну, приехали.

Возвращаюсь в гостиную. Тот пацан, что мирно сопел несколькими минутами ранее на моем диване, слез с него и сейчас безобразно кривится, оглядывается и громко ревет, стоя посреди незнакомой гостиной. Светлые волосы взлохмачены, по лицу бегут слезы и сопли, руки опущены вниз, кулачки сжаты. А еще, кажется, он штаны промочил. Они у него подозрительно двухцветные.

Я бы тоже обделался, если бы уснул дома, а проснулся неизвестно где.

У меня, конечно, бывает, что я просыпаюсь не у себя дома, а у какой-нибудь цыпочки, но я, как бы, взрослый мужик, это естественно и чаще всего приятно, а пацану, еще недавно от грудного молока отученному, наверное, жуть как страшно попасть в чужую квартиру к незнакомому дядьке.

2. Михаил

Немой!

Капец просто!

Потому он не нужен кукушке? А мне зачем?! Что делать–то?

Я нешуточно начинаю паниковать. Меряю шагами одну комнату за другой, чтобы успокоиться и решить, что делать дальше.

Допустим (только допустим!), что биологический отец этого ребенка я.

Но!

Какой из меня отец? Где я и где дети? Да если бы он хоть разговаривал!

– Матвей, – делаю очередную попытку найти контакт с пацаном, – скажи мне что-нибудь. Скажи "дядя". Или "дай". Или "хочу воды". Это же не сложно. "Хо–чу во–ды".

Мне кажется, он одним взглядом зеленых, как у матери, глаз красноречиво посылает меня куда подальше. Я уже готов услышать это от него вслух. Но нет. Молчит.

А я опять нарезаю круги по квартире, ероша волосы двумя руками и теребя мятое лицо. Периодически из меня вырываются стоны отчаяния. Кто бы мог подумать, что всего лишь  одна маленькая козявка может так здорово надавать по шее самому Медведю!

Мне нужна помощь. Перебираю в памяти всех своих знакомых. Посвящать в подробности появления "типа сына" лишних людей не хочу. Матвей у меня временно, а то потом объяснять еще куда он делся… Ну нафиг.

Мамаша рано или поздно объявится. Склоняюсь к мысли, что материнский инстинкт возьмет верх над эмоциями, и она с минуты на минуту вернется за сыном. А значит, сидим дома, ждем. Тем более, что кукушонок так и обосновался в шкафу. Понравилось ему там, что ли? Тоже мне, домовенок Кузя. Ну и пусть сидит.

А то, что у него мокрые штаны… Наверное ему и так комфортно…

И ведь даже сменки нет.

Черт. Еще одна головная боль – где взять сменку? Не, ну понятно, в магазине, но как ее выбрать, что именно? Я же в этом полный профан!

Ох, Инночка, как же я тебя ненавижу!

А заодно внезапно всех своих бывших, настоящих и будущих. Как же вы, бабы, любите мужикам жизнь усложнять!

Кстати, кажется, у Сереги есть младшая сестра, а сам дружок не из болтливых. Набираю. Пара гудков и абонент на связи.

– Живой? – первым делом спрашивает Серый. Судя по голосу, его головная боль после вчерашнего не мучает.

– Лучше б я сдох…

– Головушка бо–бо? – ржет в трубку.

– Если бы…

И замолкаю. Дурацкая ситуация, если озвучить.

– Миха? Ты чего? – беспокоится друг.

– Кхм, – прочищаю горло, а потом, набрав воздуха в легкие и зажмурившись, на одном дыхании выпаливаю другу события сегодняшнего утра.

– Ну дела–а… – тянет кореш. – Представляю заголовки газет: "Михаил Шведов – отец" и знак вопроса. Или…

– Хорош, Серый, – обрываю стеб. – Не до газет сейчас. Мне помощь нужна.

– И чем могу помочь я?

– Э–э, понимаешь, этот пацан… у него штаны мокрые…

– Ты хочешь, чтобы я их сменил? – хохочет. – Нет, брат, я чет не горю желанием, давай сам. Ты же типа Папа, – выделяет последнее слово и у меня от него зубы сводит.

– Вообще–то я хочу попросить, чтобы ты купил что нужно. Согласно возрасту ребенка…  – кидаю взгляд на открытые дверки шкафчика. Сколько Матвею? Меньше пяти лет, если Инка не соврала насчет отцовства. Как раз я фирму регистрировал, а она новость сообщила. – У тебя же есть младшая сестра…

– Ага. И ей четырнадцать.

– Ё–маё, я помню ее маленькой…

– Я тоже не понимаю, когда она выросла. Такая малявка еще недавно была, а тут уже гопники какие–то рядом с Варькой тусуются, задолбался гонять. Но это лирика. Лан, щас приеду, посмотрю хоть на сына самого Медведя.

– О, супер. Давай, жду! И это, Серый…

– А?

– Подгузники, что ли, купи.

– О–о, начинается: подгузники, слюнявчики, пинеточки, – Серега ржет. Будь он рядом, я бы его стукнул. Мне вот что–то не смешно. – Будешь должен.

– Без бэ.

После разговора с Серегой настроение немного улучшилось. Вдвоем с другом что–нибудь придумаем.

У Матвея ничего не меняется, он на том же месте –  в шкафу. Спустя два часа втихаря сыр с бутербродов съел, полкружки чая выпил. И все.

– А че колбасу не съел? Она вкусная. Я что попало не покупаю. Попробуй.

Отвернулся.

Скривил ему рожицу. Подумаешь, царь.

И я, как холоп, наклоняюсь за подносом и уношу его на кухню. 

Сложив руки на груди, с тоской смотрю в кухонное окно на улицу. На яркое солнце, отражающееся в окнах высоток напротив, на зелень деревьев, под тенью которых гуляют люди... – там жизнь, там свобода и заботы только об удачных контрактах и с кем провести ночь…

За пацаном никто не возвращается, а мне уже надо что-то делать. И для начала набираю начбеза.

– Степан, – перехожу сразу к делу. – Мне нужны видеозаписи всех камер в районе моего дома за последние три часа. Всех, да! Жду.

Так-то.

Вскоре приехал Серега. С порога торжественно вручил мне голубой пластиковый горшок.

– Это, – демонстративно тыкнул в его боковину пальцем, – вместо подгузников! С крышечкой!

Я закатил глаза. Серого хлебом не корми, дай постебаться.

– Очень смешно. Посмотрел бы я на тебя, окажись ты на моем месте.

– Чур меня, чур, – друг театрально замахал руками. – Я в отличие от некоторых знаю некоторые способы контрацепции.

Строю Серому кривую рожу, дарю локтем тычок в бок, а он, хохотнув и увернувшись, продолжает как ни в чем не бывало:

– Давай, иди знакомь с наследником, что ли.

– Похож.

– Не похож.

– Да похож, смотри какой взгляд. К тебе тоже страшно подойти, когда ты не в настроении.

– Пфф. Бред.

Мы сидим на корточках перед Матвеем минут десять. Разглядываем его, а он нас с Серегой. Поначалу малой отвернулся к стенке, когда новый человек в гостиную зашел, а потом, когда мы заняли изучающие позиции, друг из кармана вытащил небольшую черную машинку и поставил ее перед Матвеем. И тот немного начал проявлять интерес. Сначала на Серегу косился, потом на игрушку.

Серый, заметив это, начал машинку катать по полу. Прямо, с поворотом, с виражами, заносами и кувырками в воздухе. Разошелся не на шутку. Я бы даже сказал, впал в детство.

3. Настя

– Звони, – Олеся двигает ко мне телефон.

– Не могу, – возвращаю его на место.

– Звони, говорю или я сама позвоню, – подруга угрожает, а потом все же смягчается: – Что ты ломаешься, Настька? За спрос не бьют в нос.

– Лесь, где я и где "МиКо"? Зачем им нужен сотрудник без опыта, тем более я?

– А вдруг это твой шанс, а ты его упускаешь? Да короче, щас все сделаем.

– Олеся, нет!

Я прячу телефон, прикрыв его двумя ладошками, чтобы Никольская не схватила и действительно не начала звонить сама, но у нее же есть свой мобильник. И не успеваю я моргнуть, как она тыкает тонким пальчиком с нежно-розовым маникюром по сенсорному экрану и нажимает на громкую связь.

Три длинных гудка, за которые я успеваю расслабиться и решить, что трубку не возьмут, и вдруг в белоснежной новенькой Олеськиной кухне раздается женское вежливое:

– Компания "МиКо", Мария Снегирева, слушаю вас.

– Здравствуйте, Мария, – деловым тоном приветствует Олеся, пока я с вытаращенными глазами, зажав ладошками рот, пялюсь на нее. – Меня зовут Анастасия. Подскажите, пожалуйста, вам еще требуется помощник директора?

Да-да, я только что листала сайт в поиске работы и наткнулась на объявление, где требовался помощник директора. Проговорила вслух, что было бы здорово попасть на работу в "МиКо", а Леська, недолго думая, решила мне "помочь". Сама бы я не осмелилась, не имея на руках диплома о законченной вышке.

– Одну минуту, – с той же вежливой интонацией звучит в трубке голос Марии Снегиревой, – переключу вас на отдел кадров.

Звучит незамысловатая музыка.

– Вот видишь, ничего страшного, а ты боялась.

– Ты зачем назвалась моим именем, бесстрашная моя? – отмираю я.

Ответить подружка не успела.

– Отдел кадров, – раздался усталый голос, как мне кажется, женщины в годах.

– Здравствуйте, меня зовут Анастасия, я звоню по поводу вакансии помощника директора.

– Завтра в 15.00 с документами, – буркнула женщина и положила трубку.

– Э–э… и все? – растеряно хлопаю ресницами.

– Не все, а всего–то! Зато, Анастасия Батьковна, у тебя завтра в три собеседование. Не благодари, – довольно потирает руки лиса, хитро сощурив темно-синие глаза в обрамлении пушистых 3D ресниц.

Красивая у меня подруга, модная: губки чуть увеличены, скулы точеные, брови с татуажем. Куколка.

А Леська завидует мне, что природа позаботилась и наградила меня черными бровями с красивым изгибом, густыми длинными ресницами и естественно пухлыми губами. А волосы вообще отдельная история – черные, густые, идеально прямые и блестящие, как после ламинирования. Одна беда с ними – кудри совсем не держатся, какой бы сильной фиксацией не крепить их. Зато с такой внешностью, говорит подруга, не добавить, не убавить и на салоне красоте приличная экономия.

– Леська, ты что наделала? – ахаю.

– Работу тебе  помогла найти, дорогая. А то скоро в киоск пойдешь торговать или вообще на рынок.

Подруга права. Предложений на рынке труда много, но то, что предлагается… Заочникам на эти деньги прожить можно, но не когда у тебя аренда квартиры и родственники на иждивении.

– Настюха, ты сорвешь джек–пот, если устроишься в "МиКо". Мечта, а не компания, – продолжает ликовать Олеся. 

Меня же заранее накрывает паника. Подрываюсь и шагаю туда–сюда по просторной светлой кухне подружки:

– Завтра собеседование в "МиКо"! Как такое возможно, Олесь?

– Так я ж говорила. Позвонить не трудно. Включишь свою обаяшку и сядешь в кресло помощника самого, – Олеся подняла палец вверх, – директора. Отметим?

Леська подскакивает и устремляется в сторону кухонного гарнитура. Двигает меня в  сторону со своего пути, хлопает шкафчиком и тут же на столе чудесным образом появляется бутылка элитного напитка с пятью звездами.

– Заначка папани, – поясняет Никольская. – Притащил на новоселье, а пить некому, вот и стоит, повод ждет.

– Ты что? – машу руками. – Нет! Я не буду, я не пью!

– Ха, я тоже, забыла?

В кружки с еще горячим чаем Олеська наливает по чайной ложечке крепкого напитка. Закупоривает бутылку и убирает туда же, где взяла – в шкафчик.

Падаем с ней на стулья.

– Ну, – поднимает она кружку, тянет к моей. Стукаемся. – За сбычу мечт!

Чай пьется отлично, вкус отменный. Завтрашнее собеседование уже не такое страшное, к тому же до него почти сутки, успею успокоиться, настроиться, собраться. И принять вполне вероятный провал с джек–потом.

– Ой, я представляю, – мечтательно закатывает глаза подруга, – возьмут тебя в "МиКо", принесешь первую зарплату и пойдем с тобой наряды выбирать. Я такой салон знаю, закачаешься…

– Ага, коммуналку заплачу за два месяца, долги отдам и на еду не останется…

– Вот умеешь ты в малину нагадить, Настька. Отправляй Женьку на работу, пусть тоже о семье заботится.  О, идея! Будешь работать в "МиКо", глядишь, и парня пристроишь туда.

– Я сама еще не устроилась, ты уже других пропихиваешь, – смеюсь.

– Устроишься. Я в тебя верю.

Никольской с работой париться не нужно было еще со школы. У ее родителей крупное агентство недвижимости и работает она в нем с первого курса. Сначала просто присматривалась,  параллельно получая образование, изучала "кухню" изнутри, затем сама начала заключать сделки. 

В данный момент Леськины родители готовятся открывать еще один офис для дочери, а Олеся пока обживается в новой квартире, с на 80% готовым ремонтом. Остальные двадцать делаются прямо сейчас – в ванной комнате молодой человек укладывает кафель. Я видела его мельком и со спины – короткая стрижка, загорелая шея, и рабочий комбез синего цвета на голое мускулистое тело. Мигая Олеське, взглядом спросила кто это.

– Это Валера. Мне его порекомендовали как самого классного из всех кафельщиков, – заговорщическим голосом поведала мне Леська, не сводя голодного взгляда с мужской спины.

4. Настя

– Анастасия Игоревна Малевская, – женщина голосом из Олеськиного телефона зачитывает первую строку моего резюме и смотрит на меня поверх оправы.

Сижу с максимально прямой спиной, положив руки на колени. Прямые пальцы давят на поверхность бедер, скрывая нервный тремор в конечностях. Настя, Настя, ты через десяток собеседований прошла, закалиться должна, броней обрасти, с чего тебя так подкидывает? 

– Да, это я, – улыбаюсь как можно искреннее.

Хочется вызвать ответную улыбку, чтобы морщинки разгладились. Уверена, с улыбкой эта женщина очень мила, красива и лет на десять моложе.

– На какую должность претендуете? – спрашивает строго.

– Помощник директора.

Снова получаю изучающий взгляд и задумчивое "Кхм". Так меня еще не собеседовали. Но и уровень компании другой.

– Опыт работы есть?

– Н–нет.

"В резюме же написано!"

– Образование?

– Два курса очного обучения, сейчас на заочном…

Голос теряет силу, как и весь мой боевой настрой. Глупо было надеяться на эту вакансию. Без законченного образования сюда и уборщицей не возьмут.  

– Муж, дети планируются?

– Нет, – увереннее.

– Ну-у, может быть... может быть... – женщина задумчиво постукивает по столу карандашом, не сводя с меня глаз.

Мое сердце, как в той песне, замирает...

– Когда можете приступить к работе?

Что? Меня берут? Меня?! Не рассмотрев другие кандидатуры? 

– В любое время.

– Завтра?

– Да. Могу с завтрашнего дня.

Мое сердце снова пошло...

Все еще не верю в то, что слышу. Оглядываюсь на Галину за поддержкой и убедиться, что она слышит то же, что и я.

Галина за другим столом занята бумажками. До меня ей дела нет.

– Что делать нужно знаете?

– Нет…

Полная женщина тяжело вздыхает.

– Завтра утром вас встретят и все покажут. Сделайте копии документов, занесите мне до конца недели. Можете идти.

В голове крутится множество вопросов – от "Почему я?" до "А вдруг не потяну, не справлюсь?". Одергиваю себя. Справлюсь! Я  по жизни круглая отличница, я смогу!

И все равно сердце заходится от переполнивших грудную клетку счастья и неверия одновременно.

– До свидания, спасибо! – голос дрожит,  хочется смеяться, плакать и кричать во всеуслышание: "Ура! Меня взяли! У меня есть работа!"

Быстро иду к двери, чтобы не проронить слезы радости и не услышать что–то типа "Извините, оказывается, вы нам не подходите, нам нужны стрессоустойчивые сотрудники" или "Прошу прощения, вышло недоразумение, мы вас перепутали с Мисс Опытная сотрудница с двумя высшими…"

За дверью меня встречает четырнадцать пар вопросительных глаз, и мое слишком красноречивое выражение отражается перекосом кукольных лиц остальных претенденток. Опускаю глаза в пол, закусываю губу, пряча радость, и тороплюсь уйти из душного коридора, пропитанного завистью и приторной смесью духов.

Слышу сзади голос Галины.

– Девушки, всем спасибо, вакансий больше нет.

И недовольный гул, прерываемый криками какой–то нервной Барби. Только мне это уже неинтересно, я вся живу в завтра.

Летящей походкой проходя мимо поста охраны, улыбаюсь до ушей мужчине в черном и не могу не поделиться радостью:

– Меня взяли! Завтра выхожу на работу!

– О, поздравляю, Анастасия Игоревна! – искренне радуется он в ответ. Надо же, запомнил, как меня зовут!

– Спасибо! – кручусь вокруг себя, машу ему рукой как родному человеку.

На улице прижимаю к груди папку с документами и сумочку, подставляю лицо солнышку.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Вселенная меня услышала! Теперь я точно знаю: мысли материальны!

Звоню Никольской.

– Леська, меня взяли! – визжу ей в трубку. – Представляешь, взяли в "МиКо"!

– Я так и знала, – спокойно реагирует подружка. Как будто она наперед рассмотрела мое будущее в кофейной гуще, например, или в картах Таро. – Дуй ко мне, отметим.

– Ага!

После Олеськи набираю Женьку. С третьего гудка слышу голос брата в трубке.

– Женька, меня взяли на работу! – и ему визжу.

– О, круто, пельмешек купишь?

– Куплю, но позже! Меня не теряй, я у Олеськи.

– Оки.

В трубке что–то бабахает, стреляет, Женька отключается. У него своя работа, правда, неоплачиваемая. Но даже это не понижает количество эндорфинов в моей крови.

И я вприпрыжку, с широченной улыбкой на лице, скачу до остановки, ловя на себе удивленные взгляды прохожих.

"Ненормальная" – читаю в глазах у некоторых.

Еще какая! Счастливая!

Через сорок минут поездки на общественном транспорте и короткого забега в кондитерскую в Олеськином доме трясу перед подругой коробочкой с вишневыми круассанами:

– Гуляем!

– Прощай диета и осиная талия, – показательно вздыхает Никольская.

– Да здравствуют эндорфины счастья!

– Проходи давай, эндорфин.

Скидываю туфли и шлепаю за Олеськой на кухню.

У Никольской к моему приезду согрет чайник, приготовлены кружки, расписанные красными сердечками, в стеклянном пузатом заварнике распускаются листочки зеленого алтайского чая. В вазочке аппетитно переливается черно–лиловыми оттенками  смородиновое варенье.

Из ванной доносятся звуки строительного миксера. Поднимаю бровь.

– Это все еще он, да?

– Ага. Валера. Сказал, работы еще на два дня. По–моему, я ему нравлюсь.

– Клеится?

– Клею я, – подруга показывает пальцем на себя и хитро прищуривается. – Но он пока держится. Уже начинаю подозревать, что он гей. Но там такое тело… м-м-м. – Леська закатывает глаза. – Грех отпускать. Вот думаю, чем бы его еще озадачить.

– О, подруга, ты не исправима, – смеюсь. – А если он занят? И дети семеро по лавкам?

– Пфф, я ж для здоровья, не более.

Машу головой. Не понимаю.

– Так. А ты давай, рассказывай, как прошло собеседование. Тебя же сейчас разорвет от эмоций, если не поделишься.

5. Настя

– Ну как, чем сегодня занимаешься? – поддевает меня подружка.

Два дня как я работаю на новом месте. Два дня подряд изнываю от скуки и жалуюсь на безделье Олеське.

– С утра выпила две чашки кофе. Протерла пыль с монитора. Покаталась на кресле, покрутилась, сделала селфи, теперь читаю. А, чуть не забыла, – меняю тон вялый на тон деловой: – Сегодня я аж три раза отвечала на звонки.

– Оу! Чего хотели от помощника  директора?

– Директора хотели, – вздыхаю.

– А ты?

– "Перезвоните позже», – коверкаю интонацию на противную.

Именно такой я сдержано отвечала на последний звонок, потому что мужик на том конце трубки конкретно взбесил, требуя срочно найти ему директора. А где я его найду, если я его в глаза не видела? И на телефон ни этому мужику, ни мне он не отвечает?

– Да ты крута, подруга, – ерничает Олеська. – Работа мечты. Ладно, жду себяшку и тебя на вкусняшку после работы.

Что–то странно шумит по ту сторону приемной.

– Э–э, Насть? Что там у вас происходит? – попутно раздается в трубке.

– Я перезвоню, Олесь.

Телефон внезапно вываливается из рук, но я не обращаю на него внимания, старательно напрягая слух и вытягиваясь за столом в струну.

Из коридора доносятся непонятные звуки: то ли женский, то ли детский плач, рычание дикого зверя, чьи–то крики. Я не знаю, что делать: бежать в коридор, вызывать охрану, скорую или МЧС, и только поднимаюсь с кресла, чтобы для начала хотя бы выглянуть и посмотреть, что там происходит, как дверь распахивается и в приемную вваливается…

Медведь, по–другому не скажешь.

С медвежонком на руках. Громко плачущим.

От габаритов мужчины просторная приемная генерального становится тесной, темной, душной.

Одного взгляда хватает понять, что этот гризлеподобный человек – мой начальник, Михаил Иванович Шведов.

Только сейчас он злой и страшный. Такой страшный и злой, что сбежать хочется. Но он своей мощной фигурой и ребенком на руках загородил все пути отступления, перекрыв собой выход, – уставился на меня прямо с порога. Шутка ли – первый раз увидел свою новую помощницу. Еще и малыш перестал орать и выпучил на меня свои глазенки, но вижу – вот–вот заревет снова. Надеюсь, не из–за меня – незнакомой девушки. Или отчего там еще дети плачут?

Машинально одергиваю юбку, поправляю воротничок блузки, приглаживаю волосы и задеваю дужку очков…

Ой, блин, у меня же на глазах очки–тренажеры! Они огромные, как блюдца, черные, с перфорацией. Еще напугается ребенок. Я сама вздрагиваю, когда вижу себя в зеркале в них.

Нервным движением снимаю очки, они падают из рук на стол, громко брякнув, я их зачем–то снова беру в руки и кладу без грома. 

"Пардон" – делаю извиняющееся лицо и улыбаюсь. Получается не очень – волнуюсь перед начальником, еще и появление его столь неординарное, что растерялась.

Не помню, поздоровалась с ним или нет. Еще раз поприветствовать? Скажет ненормальная какая–то.  А если вообще не здоровалась? Тот же диагноз. Что же делать?

Растягиваю губы шире.

– Кофе?

Вот теперь точно во взгляде Шведова диагноз.

Блин, какой кофе? Он же по чаю!..

Закусываю нижнюю губу, чтобы не ляпнуть еще чего и таращу глаза на директора. А он на меня. И мальчик тоже.

Мужчина крупный – широченные плечи, рост под два метра, морда, ой, простите, лицо по большей части спрятано за густой бородой, губы недовольно сжаты, цвет глаз не видно из–под насупленных бровей, волосы растрепаны и просятся к парикмахеру.

Малыш – полная противоположность отцу. Фактурой, конечно, в первую очередь, а главное – он светленький и очень милый, хоть и зареванный. Зайчонок.

Ребенок все–таки заревел. Громко и похоже прямо в ухо папаше. Тот поморщился как от зубной боли и рявкнул громче сына. Да так, что я подпрыгнула на месте.

– За мной!

И шевелюрой лохматой махнул мне в сторону кабинета с табличкой "Директор Шведов М.И.", направляясь туда.

Пискнув "Сейчас", хватаю блокнот и ручку. Пальцы от волнения дрожат, заплетаются и не держат предметы. Они с грохотом валятся из рук на пол. Вовремя мужчина с ребенком скрылись за дверью, а то решили бы, что я та еще растяпа.

Подхватив предметы и зажав их крепко, чтобы избавиться от тремора в пальцах, иду в кабинет директора вместе со шлейфом вмиг распространившегося по офису аромата вкуснючего мужского одеколона. Только пока не до запахов. Тут другое важнее.

– Так, Настя, соберись, спокойнее, – бормочу себе под нос, опустив глаза в пол, чтобы не навернуться на ровном месте. – Только не запнись. Иди ровно. Помни, это всего лишь обычный медведь, тьфу ты, человек. Он не кусае…

Неожиданно упираюсь бедром в край директорского стола. Поднимаю глаза.

Медведь Иванович сидит в своем кресле. Напротив него попой на столе сидит ребенок и все так же орет прямо в лицо уставившемуся на меня как на диковинку отца. И откуда в крохотном тельце малыша столько сил на крик и слезы? И почему отец не может успокоить ребенка?

Ладно, начнем с начала. Растягиваю губы в улыбку.

– Здравствуйте, меня зовут Настя, я ваша новая помощница…

Слова теряются в крике малыша. Медведь сильнее хмурится, превращая брови в одну сплошную линию. А взгляд у него… бр-р-р, словно расплющить хочет.

Не буду ему в глаза смотреть.

Открываю новенький блокнот на первой странице. Вот сейчас будет мое первое задание, и я его торжественно запишу и выполню. Шеф для этого же меня звал?

Прижимаю локти к бокам, чтобы руки не тряслись, а то подумает обо мне этот гризли невесть что. Приготовилась внимать и записывать.

Директор что–то начинает говорить, при этом безотрывно, практически не мигая, смотрит на меня из-под своих кустистых бровей. Говорит явно мне. А я не слышу его из–за крика ребенка. Уже и одним ухом повернусь к шефу, и другим. Злюсь на себя, что не могу даже приблизительно угадать, что мне нужно сделать. Морщусь недовольно. По инерции делаю шаги вперед, огибаю его стол – приближаюсь к директору, чтобы расслышать задание.

6. Настя

Медведь закатил глаза,  а потом и вовсе зажал переносицу пальцами. Я вдруг поняла, что мне не показалось. Он действительно неимоверно устал. Может, потому и срывался на малыша? Но задание медведь все же повторил. Медленно, давая мне время записать:

– Позвони в агентство по найму, скажи, срочно нужна няня для мальчика четырех лет. Срочно – это в течение часа. До двенадцати, – Михаил Иванович смотрит на циферблат наручных часов, – нет, до двенадцати тридцати, я здесь, пусть пришлют несколько, чтобы я успел выбрать.

– А есть какие–то обязательные требования? Возраст, опыт, график работы?

– Нет требований. Мне нужно, чтобы мне не мешали на работе работать, а дома отдыхать от работы. Оплата... Посмотри среднюю по городу и удвой. Задача ясна?

– Ясна. То есть не совсем.  Можно уточнить? Я правильно понимаю, вам няня нужна круглосуточная?

– В идеале да.

Ручка зависает над блокнотом. Кидаю на мужчину непонимающий взгляд.

То есть он своим сыном заниматься совсем не будет? Плюс возьмет в няни абы кого? 

И даже не знаю, что лучше – ребенок с чужой теткой без родительской любви и внимания. Или без няни, но с отцом–неадекватом.

– И с постоянным проживанием, – добавляет. – Надеюсь, недолгим.

И взгляд такой... Попробуй возрази.

Да уж малыш, повезло тебе с папаней.

– Он вообще ваш сын? – срывается с языка быстрее, чем я подумала о возможных последствиях. – То есть, конечно, ваш, вы ведь так похожи… – бормочу не пойми что и дописываю требование "постоянное проживание".

– Да? И чем же мы с ним похожи? – вздергивает бровь гризли.

– Орете одинаково.

Тонуть так тонуть. Что уж теперь. А перед глазами картинка из зоопарка, которую мне однажды пришлось наблюдать: медведь играючи кладет лапу на банку сгущенки и она, не издав ни звука, превращается в лепешку со сладкой лужей. Легко представляю себя на месте этой несчастной банки.

– М–м. И все? – как будто не удивился. – Значит, все равно тесты сдавать…

Какие тесты? Зачем?

– На отцовство.

Ой, я вслух спрашивала?

– Понятно.

Ничего не понятно, но спрашивать больше что–то не хочется. И вообще лучше лишний раз молчать и вопросы не задавать. Пока речи о моем увольнении нет, значит, надо вести себя подобающе секретарю. Аха, я до сих пор сижу в кресле директора, а он передо мной. Классный я секретарь. Надолго ли?

Едва я хочу отойти от ребенка, чтобы идти на свое рабочее место и обзванивать агентства по найму, как Матвей начинает хныкать и вот–вот опять заголосит.

– Слушай, стрекоза, забери его с собой, а? – уставшим голосом вдруг просит директор. – Я не спал две ночи. Если он еще будет орать, я не выдержу.

Оказывается, разговаривать нормально этот человек умеет.

– Что я  с ним буду делать, Михаил Иванович? – я растерялась. – Я не умею с чужими детьми общаться.

– Я тоже. Но с тобой он хотя бы молчит. Забери, а? Я тебе премию выпишу.

Премия конечно хорошо, но не такой ценой.

– Пойдешь со мной? –  с сомнением спрашиваю Матюшу.  Чем мне его занять, если его даже отец развлечь не может?

И малыш, что удивительно,  вдруг тянет ко мне руки. Поднимаю его за подмышки. Устраиваю попой на локте левой, правой держу за спинку. Страшно. Никогда не держала на руках медвежьих детей.

– Ого, какой ты легкий, Матюшка, как перышко! Тебя не кормят, что ли, совсем?

Мальчик стеснительно отворачивается мне за спину. Маленькая ручка держит меня за шею.

– Вы его кормили? – хмурясь, спрашиваю папашу.

– Я варил ему овсяную кашу, он съел пару ложек.

– И все? Он же голодный!  Его сквозняком сдует!

– Я три дня выплясывал перед ним с бубнами! – с надрывом. – Курицу варил, яйца, картошку. Доставку из ресторана заказывал. Каши кое–как в него впихивал. По чуть–чуть совсем ест.

И что? Я должна пожалеть Медведя? Бедный, несчастный, с родным ребенком не справился? Это Матвейке с папаней не повезло.

– Слушай,  – Медведь вытаскивает из внутреннего кармана пиджака портмоне, достает из отсека несколько тысячных купюр, кладет их перед собой на стол, двигая ко мне, – сходи в кафе, покорми его. Сдачу себе оставь.

– Что мне делать вперед – няню заказывать или ребенка кормить?

– А–а–а, что ты пристала, стрекоза? – Медведь рычит с отчаянием. – Видишь, я уже не соображаю ничего. Делай что хочешь!

Удивительно как ребенок с таким папашей до этого возраста дорос. И где его мать? Почему не занимается сыном? Как можно оставить такого чудесного мальчика на монстра–недоотца? Еще и "стрекоза" опять, вот зачем?

– Меня вообще–то Настей зовут.

"Да пофиг" – красноречиво говорит выражение лица Медведя и меня это неимоверно бесит! Если бы не ребенок…

Одариваю хама презрительным взглядом.

– Пойдем со мной, Матвейка, будем вместе выкручиваться.

Показательно забираю одну купюру со стола. Накормить ребенка хватит, а больше нам и не надо.

В спину летит вздох облегчения.

– Ну и папка у тебя, – делюсь впечатлением с мальчиком. – Одно название.

– Я все слышу, – раздается сзади.

Да пофиг!

Усаживаю ребенка в приемной на диванчик для посетителей.

– Посиди тут пять минут, Матюш, ладно? Я позвоню в агентство, а потом мы с тобой пойдем вкусняшки кушать, ладно?

Кивает. Хорошо, хоть слышит маленький, а все равно жалко его. Глажу его по мягким  пшеничным волосикам. У Михаила Ивановича волосы темные и сам он смуглый, а Матвей белобрысый. Наверное, в маму. Интересно, где же его мама? И почему Шведов сомневается в родстве с мальчиком? Настолько бесчувственный, что сердце не подсказывает? А как же зов крови?

– Найди мне эту курицу! – орет вдруг из кабинета директор. – За что я вам зарплату плачу?

По телефону говорит или мне кричит, под курицей имея в виду няню? Так я еще до телефона не успела дойти. Сижу перед мальчиком на корточках, пальчики его поглаживаю.

7. Михаил

Недоразумение какое–то, а не помощница. Тощая, дерзкая, а глазищи… Очки еще эти… Одним словом стрекоза. А по гонору – самка дикобраза. Колючки метровые, так бы и воткнула. И в кого! В меня! Своего начальника! Никакой субординации и страха.

В груди клокочет возмущение. Как она на меня зашипела, что я на сына кричу. А как на него не кричать, если достал? Не понимает ничего и сказать не может что ему надо! Я ведь по дороге в офис чуть не высадил его, ей–богу!

Ну да, каюсь, вспылил, переборщил с децибелами, но…

Не мое это – дети. Не. Мо–е.

А стрекоза: "Орете одинаково". Ага. Лучше бы другое какое сходство нашла.

Вот же пигалица! Мелкая, худая. Куда тетка смотрела? Ведь знает, каких я предпочитаю. Чтобы ножки – вах, попа – орех, талия узкая, грудь… м–м–м, яблочки не меньше троечки. Ну и на личико – модель. Да. И покладистая такая… на все согласная…

Встряхиваю головой. О чем я думаю? Какие бабы после визита Инки и ее "подарочка"?

А вот такие, как эта новенькая. Чтобы мысли точно о работе были, а не о бабах.

Но надо признать, к ребенку стрекоза подход нашла, успокоила. А может, он в ней увидел близкого по росту и возрасту? Да хоть кого, лишь бы не орал.

Проводив за дверь стрекозу с Матвеем, не верю своему кратковременному счастью. Впервые за три дня не только уши отдыхают, но и я сам. Как будто с меня сняли чугунные цепи. Надолго ли? Как люди вообще с детьми живут? Постоянно? Круглосуточно? А если их несколько? 

Не понимаю!

А еще больше я не понимаю, как теперь жить не только с ребенком, но и его няней – посторонней бабой? На работе ночевать? Так себе идея. Отправить ее к ней домой с Матвеем или квартиру им снять? Э–э, нет, это точно бред.

Надо как можно быстрее сбросить этот ненужный балласт. Надолго меня не хватит.

Набираю Степана – начальника службы безопасности.

– Есть новости? – начинаю без предисловий.

– Ищем. Пока глухо.

На кой ляд мне такая служба безопасности, что за три дня человека найти не может? Срываюсь и ору в трубку чуть ли не матом:

– Найди мне эту курицу! За что я вам зарплату плачу?

Меряю кабинет шагами туда–сюда. Бесит эта затяжная эпопея с поисками какой–то бабы.

– Михаил Иванович, нам бы зацепку, где ее искать…

– Да не знаю я где ее искать! – рявкаю.

– Не приходила? Мать все–таки, инстинкты…

– Нет, не появлялась. Третий день уже идет.

– Мы просмотрели записи с видеокамер, картинка размытая, изображение не четкое. Нам бы побольше информации. ФИО, адрес, особые приметы.

– Да не помню я ФИО! Зовут Инной. Отчества не знаю. Фамилия то ли Орлова, то ли Воронина, короче, птичья какая–то.

– Кукушкина?

Остряк, блин.

Степан задает еще несколько уточняющих вопросов, но я практически ничем помочь ему не могу. Инка – одна из немногих девок, с которыми я встречался от силы месяц, и это был прогресс в отношениях.  Остальные были, мягко говоря, одноразовыми. Меня устраивало, их тоже.

Потому и ничего примечательного вспомнить о матери Матвея не могу. Да и времени сколько прошло, странно, что вообще ее вспомнил. После нее в моей постели было столько баб, что и не сосчитать, не вспомнить.

Кстати, из приемной не доносится ни звука. Открываю дверь – пусто. Видимо, моя секретарша увела ребенка в кафешку.

Вот интересно. Почему малой заткнулся только с этой не–пойми–что–за–экспонат по имени Настя? Что в ней такого, какие слова нашла для него?

 Если Матвей действительно мой сын, то чего он орет со мной? Почему не чувствует кровную связь? Был у меня порыв сдать анализы на родство и пропал. Зачем? Что это изменит? Сын, не сын, какая разница? Не хочу я детей. Не хочу этого пацана. Верните мне мою спокойную разгульную холостяцкую жизнь! Где не будет круглосуточных криков и выноса мозга. 

Кстати. Надо воспользоваться тишиной и позвонить Андрюхе. Как я про него забыл? Он же сразу после института пошел работать в частное сыскное агентство. Команда из знакомых ребят в полиции и собственной службы безопасности уже ищут мамашу ребенка, но пока глухо. А у Андрея возможностей может быть побольше.

Где–то когда–то я записывал  его телефон, только где? Лезу в стол, перерывая в ящичках документы.  На дне нижнего отсека отыскалась старая записная книжка. А вот и номер Третьякова, надеюсь, до сих пор рабочий. Набираю. Гудки.

– Третьяков. Слушаю, – басит в трубку изменившийся за несколько лет, но смутно знакомый мужской голос.

Уф.

– Андрюха, дружище, здравствуй, дорогой! Это Шведов тебя беспокоит. Помнишь такого?

– Шведов? Шведов… Михаил? – неуверенно.

– Он самый. Узнал, чертяка, – расплываюсь широкой улыбкой, представляя худощавого паренька с вечно лезущей в глаза белобрысой челкой. Интересно, какой он сейчас, спустя шесть лет?

– Ага, тебя забудешь, косолапый, – ворчит добродушно. – Как жизнь?

– Э–э, ну как тебе сказать…

– Понял, – усмехается, – давай по делу. Просто так ты бы не позвонил, угадал?

– Угадал, – сдаюсь со вздохом. – Надо найти одну женщину…

 – Ну как всегда – мужчины ищут женщин, женщины ищут мужчин. Давай подробности.

Излагаю ему свою просьбу. Андрей запрашивает видео, что нарыл Степан с ребятами. Скидываю ему контакты, чтобы общался с моей службой напрямую.

Закончив разговор, откладываю телефон в сторону, откидываюсь на спинку любимого кресла. К привычному горьковатому запаху натуральной кожи добавился еще какой–то слабый, сладковато–фруктовый. Женский. А–а, доходит до меня, стрекоза же здесь сидела. Как Дюймовочка на троне. И при этом дерзкая. Бесстрашная.

Усмехаюсь. Смешная.

А  волосы у нее красивые. Черные как вороново крыло, густые. Так бы и потрогать, сквозь пальцы пропустить, на кулак намотать… Не, не мой формат. Мелкая...

Все тело наливается свинцовой усталостью, прикрываю на минуту глаза…

8. Настя

Медведь и медвежонок спят.

Охраняя сон маленького Матвея, я сижу рядом с ним на диванчике и пишу Олеське сообщения, вкратце рассказывая обо всем, что произошло за последние несколько часов. Она комментирует это все, не стесняясь выражений, хорошо, что экран не умеет краснеть. Делюсь с ней переживаниями, что, скорее всего, меня сегодня уволят. Шутка ли – хамить директору. Но надо признаться – я вины за собой не чувствую. Подруга успокаивает, что Шведов отойдет и инцидент забудет, и вообще он должен быть благодарен, что я ребенка его успокоила.

"Ну а вообще он как? Красавчик, Шведов этот?"

"Медведь" – одним словом описываю и внешность, и характер.

"Вау! Мой любимый вид! Хочу на него посмотреть!"

В этом вся Олеська – любопытная до мужиков. А после того как мы с ней прошерстили интернет, но так ничего и не нарыли про Шведова, интерес ее к его персоне увеличился во сто крат. И я без задней мысли пишу ей бредовую идею:

"У нас сейчас будет отбор на должность няни для мальчика,  хочешь, приезжай типа тоже работу ищешь, заодно посмотришь на медведя".

Отправляю сообщение, и вдруг где–то глубоко внутри зарождается сомнение – а не зря ли я Леську зову? Надеюсь, она посмеется и откажется. Но нет.

"Слушай, это будет прикольно, сейчас наведу марафет и приеду"

Я не успеваю написать следом причину, по которой не стоит Олесе приезжать сюда, как директорская дверь распахивается – старший медведь очнулся после спячки. От неожиданности я вздрагиваю и шикаю на Михаила Ивановича, чтобы не шумел. Глаза у него осоловевшие – не доспал. И лохматый. Ну точно зверь. Один плюс в нем есть – парфюм классный умеет выбирать. Со вкусом мужик.

Рядом зашевелился Матвей.

– Эй, приве–ет, – ловлю сонный взгляд мальчика, улыбаюсь ему, настраивая на позитив. Помню из детства, как мама будила меня маленькую ласковыми словами и поглаживаниями, от этого даже самое пасмурное и холодное утро было светлым и добрым, а настроение весь день было хорошим. – Выспался?

 Матвей возится, морщится и что–то ему не нравится. Вот–вот заплачет.

– Что такое, – беспокоюсь, – болит что–то?

А вдруг салат в кафе был несвежим? Что же делать? Как узнать причину?

– Он в туалет хочет, – подсказывает его отец.

– Да?

Я растерялась. Не умею я детей в туалеты водить, тем более мальчиков.  И не знаю, может ли Матвей сам все делать в этом возрасте. Смотрю то на мальчика, то на его отца. 

– А… а в–вы не могли бы… сами…  – прошу мужчину.

– Туалет прямо по коридору, – Медведь смотрит так… испытующе. Проверяет?

А я… Мамочки! Краснею от кончиков волос до пяток.

– Это не сложно. У мальчиков все устроено так же, как у взрослых мужиков, – усмехается  гризли, – только поменьше размерами.

Капец! От его намеков я готова провалиться сквозь землю. Слава богу, он все–таки переключается на сына и подхватывает его на руки со словами:

– Так, Матвей, пойдем по–быстренькому.

Шведовы скрываются  за дверью, а  я выдыхаю и обмахиваюсь руками, подгоняя воздух поближе.

Телефон пиликает входящим сообщением.

Олеся: "Выезжаю, скоро буду"

О, нет! Интуиция подсказывает, что Никольская приедет сюда зря. В том смысле, что ее приезд и возможное общение с Михаилом Ивановичем может для кого–то закончиться плачевно. А точнее, для меня. Узнает шеф, что я тут смотрины устроила для подружки, и выгонит взашей.

"Может не надо? Идея не очень. Давай я фотку при случае сделаю?"

"Поздно, жди"

И пока я занимаюсь самобичеванием, шеф с сыном возвращаются, но не одни.

Та самая белобрысая хамка–фифа с ярко–красными губами, сверкая длинными ногами из–под короткой юбки, идет походкой модели через всю приемную прямиком в кабинет директора. Сам он с Матвеем на руках топает следом, не сводя похотливого взгляда с ее маятником колыхающихся бедер. Только что слюнями не капает. Нам точно нянек прислали или в агентстве что-то напутали?

– Стрекоза, за мной, – отдает приказ не глядя.

А сам предупредительно распахивает перед фифой дверь, радушно улыбается. Ну вот, Матвей, нашлась няня для твоего папочки.

Следую позади этой троицы, хотя не понимаю зачем я им там.

– Присаживайтесь, э–э... – зависает Шведов перед дамочкой.

– Кристина. Кристина Валериевна, – чуть ли не по слогам жеманно выговаривает фифа, располагаясь на услужливо отодвинутом для нее стуле.

Шеф с Матвеем плюхается в свое кресло.

Кристина Валериевна  закидывает ногу на ногу, грудь вперед, готова внимать Медведю и отвечать на вопросы. За всем этим преставлением чувствую себя тенью. Директор меня позвал и как будто забыл о моем присутствии, поэтому сажусь с блокнотом поближе к выходу.

Матвея шеф усадил себе на колено, и ребенок внимательно рассматривает кандидатку в няни. У меня складывается ощущение, что Шведов смог как–то договориться с мальчиком и тот теперь с отцом заодно – участвует в отборе. Не то, чтобы я не рада, но с другой стороны, я же сама Матюшке предложила поиграть в сказку с доброй феей и заколдованным отцом, а он послушный мальчик…

– Кристина Валериевна,  – повторяя тягучие слоги отчества, начинает шеф. – Как вы, наверное, поняли, мне нужна няня…

Кристина Валериевна кивает. Лица ее не вижу, но явно представляю, как горят ее глазищи, и призывно приоткрыты ярко-красные губы.

– … Для вот этого чудного мальчугана.

– Он такой хорошенький, – расплывается Кристина,  а меня коробит от ее сахара. Не нянькой она хочет быть, а поближе к отцу мальчика подобраться, неужели Шведов не видит этого?

– Он немой, – добавляет шеф.

– А чей?

– Он не разговаривает.

– Да?

Девушка несколько секунд сидит, не шевелясь, а потом растеряно оглядывается на меня, видимо хочет, чтобы я подтвердила  слова Михаила Ивановича. Наклоняю голову – да.

– А… а как с ним разговаривать? Я на пальцах не умею.

9. Михаил

Распахиваю дверь приемной, делаю шаг внутрь. В лицо летит бумажный самолетик. От неожиданности останавливаюсь, зажмуриваюсь, отклоняю голову.  Самолетик ударяется об косяк и падает мне под ноги.

Осматриваюсь. На полу как минимум два десятка белых бумажных самолетиков, свернутых из листов А4, а в руках у стрекозы еще один недоделанный. На столе открытая пачка "Снегурочки".

– Ой, – таращит глазищи стрекоза.

Озорной огонек меняется на испуганный. Как и у Матвея, который до этого момента бегал по кабинету, подбирал самолетики и тоже их запускал. Как умел – себе под ноги.

– Это что за кладбище упавших самолетов? – хмурясь, киваю на беспредел на полу.

Молчат оба, замершие. Или замерзшие.

– Ой, мы тут это… Я сейчас соберу, – отмирает девчонка, бросает недоделанный самолет на стол, подскакивает и метеором начинается носиться туда–сюда, собирая с пола оригами и отправляя их в мусорную корзину.

Матвей спрятался по другую сторону стола секретарши, одна макушка белобрысая торчит и глаза кругло–зеленые.

Пока девчонка суетится под ногами, успеваю поднять с пола два самолета, осматриваю "конструкцию".  Усмехаюсь. На крыле ручкой  цветочки нарисованы.

– Детский сад, штаны на лямках, – хмыкаю.

Опускаю глаза вниз и встречаюсь взглядом с огромными, синими с примесью зелени. Девчонка передо мной на коленях застыла с ворохом самолетиков в руках, смотрит на меня снизу вверх. Ротик приоткрыт, щеки покраснели, сама дышит волнительно. То ли запыхалась, то ли возразить хочет. Волосы черные по плечам рассыпаны. Те самые цвета воронова крыла, что я уже хотел сегодня сквозь пальцы пропустить, на кулак намотать.

И эта картинка вкупе с ее взглядом навевает кадры из совсем другой оперы – под цензом "только для взрослых". Лишает дыхания, голоса, рассудка. Кипятит кровь в венах и лавиной гонит ее к паху.

Так меня еще не встречали. Анастейша, млин. И ведь не играет!

Стрекоза скользит взглядом ниже по моей фигуре и видит произведенный ею эффект. Вспыхивает алым и резко поднимает глаза вверх. А в них недоумение сменяется смущением и страхом.

И в этот же момент вспоминаю, как мило эта девица сегодня также смущалась и краснела, когда я ей о размерах намекал… Она реально ни–ни, что ли? Это еще бывает в ее возрасте?

Черт! Что–то не о том я думаю. Стрекоза совсем не в моем вкусе. Вот подружка ее да – огонь! А эта…

Но меня прет от ее невинности и возникшего желания «поиграть» с новой игрушкой. До горяще-гудящего зуда в причинном месте.

Остановись, Шведов! Не до игр вообще-то!

Громко прочищаю горло. Дыхание кое–как выравнивается. В штанах все еще тесно, но хотя бы здравый смысл заработал.

Стрекоза,  переливаясь всеми оттенками красного, часто–часто моргает, подскакивает, подбирая последний самолет, и не глядя на меня, бежит к урне.

– И вы хотите, чтобы "это" летало? – верчу в руках те два, что не успели попасть в утиль. Запускаю тот, что с цветочками. Через полтора метра он грустно и кособоко пикирует вниз.

– "Это" вообще–то летало! – С вызовом парирует девчонка.

И не скажешь по ней, что только что не знала куда деться от стыда.

Она забирает у меня из рук оставшуюся поделку и с обиженным видом комкает ее. Отправляет вслед за предыдущими в корзину и садится на свое рабочее место. Губы надула. Как маленькая. Смешная.

Если приглядеться, не такая уж и замухрышка. Вполне себе симпатичная девушка. Худовата, конечно, но как говорится, кости есть, а мясо нарастет.

Неприятный осадок от встречи с Беляевым начал вытесняться, растворяться, исчезать. Там, за дверью, нарисовалась проблема. Большая такая, стремная, почти криминальная. Здесь же, в моем офисе, без меня, еще несколько минут назад творилось такое беззаботное веселье, что думать о проблемах сейчас совсем не хочется, а вот вернуть развлекалово, отвлечься на безделушку – да, вдруг потянуло.

Вот здесь, в этой приемной, в которой, сколько я помню, всегда красовались лучшие девушки города, сейчас стало как никогда уютно рядом с несуразной девицей и маленьким ребенком. Так уютно, что к себе идти не хочется, и, поддаваясь порыву, беру стул, приставляю его к краю стола секретарши, сажусь.

Верчу в руках недоделанный летательный аппарат стрекозы.

– Не полетит, – резюмирую после короткого осмотра и откладываю в сторону. Матвей выглядывает и больше не прячется. Наблюдает за мной.

Тянусь через весь стол к "Снегурочке", чтобы вытащить новый лист. Секретарша вдруг шумно сопит, как будто втягивает воздух. Принюхивается, что ли? Ко мне?

Поворачиваю лицо в ее сторону, она тушуется и откидывается назад. В глаза не смотрит, а щеки опять красные–е…

И грудь ходуном ходит, внимание мое притягивает. Двоечка с натяжкой. Или пушапом? Склоняюсь ко второму. И чертовски хочется проверить. Аж в пальцах зудит, иголками покалывает.

Опять я не о том думаю!

Моргаю, скидывая морок. И почему мне так неудобно стоять? Ах да, я ж за листом потянулся для поделки и замер в полусогнутом состоянии над столом. А еще у меня штаны снова топорщатся, будто год бабы не видал.

Падаю на место с листом в руке. Надо заняться делом, а не фантазировать 18 плюс.

– Не женское это дело – самолеты строить, да, Матвей? – подмигиваю пацану. – Иди, буду учить как надо аэрогами сворачивать.

– Оригами? – неуверенно переспрашивает стрекоза.

– Аэрогами.

Матвей несмело обходит стол. Встает напротив. Упирается подбородком о столешницу. Гном такой. А любопытный. Наблюдает за моими руками, которые по памяти сворачивают лист по диагонали, выравнивают по левой стороне, разворачивают и делают то же самое с правой стороной. Сгибаю левый и правый края так, чтобы их концы заканчивались на месте предыдущих сгибов. В какой–то момент понимаю, что ловлю кайф, возвращаясь в детство, в школьный возраст, когда вот так с пацанами крутили самолетики и устраивали соревнования на переменах. Интересно, сейчас школьники умеют самолетики делать?

10. Михаил

– Так значит, да? Заколдованный принц, да?

Нервно барабаню по рулю, стоя на светофоре. Как назло собрали все красные по дороге домой.

– А она, значит, добрая фея. Ну–ну, – в груди кипит. – Добрая, ага. Да ей дай автомат, мокрого места не оставит!

Не могу успокоиться. Руль трещит под пальцами, вот–вот раскрошится. Колбасит меня не по–детски. Дерзкая стрекоза вывела из себя. И чем? Не столько вопросами и обвинениями, сколько взглядом своим сине–зеленым. Острым, колючим, убийственным.

И откуда она такая взялась на мою голову? Где я нагрешил, когда?

Смотрю в зеркало назад.

Да ладно!

Серьезно?

Матвей воробышком сидит на заднем сиденье авто. Молчит. Иногда вытягивает шею, смотрит в окно, а в основном лупает вперед, на панель приборов. Подсветка панели отражается в его горящих интересом глазенках, а я подсматриваю за ним в панорамное зеркало, пока стоим.

Внимание привлекает стоящая в левом ряду машина. К заднему стеклу прилипла черноволосая девочка. На вид постарше Матвея. Нос сплющился в свинячий пятачок, языком по стеклу елозит. Меня передергивает от брезгливости. И такие детки бывают? Хорошо, мой не такой дурачок.

– Фу, Матвей, ты так не делай, –  киваю на девочку.

Сравнивая детей, расслабляюсь – не такой уж у меня плохой вариант. Тем более временный.

Загорается зеленый, и наш ряд наконец–то трогается. Девочка успела облизать половину окна. И куда родители смотрят? Какое счастье, что они свернули к торговому центру.

– Надо тебе автокресло купить, да, Матвей? Завтра заеду, куплю, а то сегодня что–то сил нет. Я с тобой две ночи не спал.

С тё… девушками я и две, и три ночи могу не спать и при этом бодрячком, но ребенок – это совсем другой квест. Изнуряющий, выматывающий, опустошающий. Или это только с Матвеем? Другие же как–то живут с детьми, фанатеют от них, еще заводят.

– Матвей, у тебя сестра или брат есть?

Молчит.

– Вот и у меня нет. Но тебе все равно больше повезло, чем мне. У меня и мамы нет, и папу не знал никогда. С тетей жил... Нет, так–то тетя Наташа хорошая, добрая, уж я ей нервишки помотал как надо, – усмехаюсь, вспоминая, как гоняла она меня веником после родительских собраний.  – Надо вас познакомить, и будет у тебя еще и бабушка.

Не умею быть добрым, говоришь? – мысленно обращаюсь к помощнице. – Это мы еще посмотрим!

– А хороший из тебя собеседник, Матвей. Очень ценное качество в людях – слушать других.

Встречаемся взглядами с ним в зеркале. Улыбаюсь ему и внезапно подмигиваю. 

– А тебе, я смотрю, понравилась стрекоза, да? Как думаешь, сработаемся с ней?

Сжимается гном, прячется от меня за спинку кресла.

– Ладно, посмотрим еще пару дней, может, и выйдет из нее стоящая секретарша. И кстати, – усмехаюсь, – с Олесей аккуратнее. Не беси ее, а то сбежит подружка, фея твоя расстроится. Окей?

– Окей, – отвечаю за пацана.

Вскоре въезжаем во двор, паркуюсь.

– Вот видишь, пока болтали и доехали быстро, несмотря на пробки. Вдвоем же веселее, да? О, а нас уже еще одна твоя подружка ждет.

Возле подъезда, пружинисто перекатываясь на широкой подошве белых брендовых кроссов, в голубых джинсах и свободной футболке с принтом в виде серебряной паутины, стоит Олеся. Рядом с ней чемодан на колесиках. Девушка скучающим видом медленно пролистывает что–то в телефоне тонким изящным пальчиком. Смею предположить, что читает статьи о детях.

– Ну что, идем знакомиться?

Выхожу из машины, отстегиваю Матвея, помогаю ему вылезти. Серьезный парень. Кряхтит смешно. А утром орал как резаный.

– Сам пойдешь или на мне поедешь? – спрашиваю. 

Отворачивает головенку. 

– Ладно, сам так сам, но руку давай.

Матвей руку протягивает. Идем к подъезду. А все–таки молодец стрекоза, нашла подход к ребенку, уговорила слушаться и не капризничать.

– Давно ждете, Олеся? – подходим к девушке.

– Нет, что вы, – расплывается лучезарной улыбкой. Мажет по Матвею и снова улыбается мне. – Минут пять всего.

– Мхм, – не отвечаю на улыбку. Сейчас на флирт не настроен. – Принимайте объект, – передаю ей руку Матвея, сам беру чемодан няньки. – Прошу, – набираю код, открываю дверь, пропуская вперед дамочку.

Духи у нее сладкие–сладкие. Как и она сама вся. Идет по лестнице впереди меня, Матвея ведет, а задница ее круглая, джинсами обтянутая, у меня перед глазами туда–сюда. 

И все равно такого впечатления, как сегодня в офисе было, не производит. Или я устал, или настроение не то. И понятия не имею, как теперь 24/7 жить с посторонней женщиной в своей квартире. Одно дело на ночь пригласить, а тут постоянно. Ну или до того времени, пока мать пацана не найдется. Скорей бы уже.

– Нам сюда, – торможу у своей двери, открываю, пропускаю вперед парочку. – Проходите, осматривайтесь, привыкайте. Матвей, не стесняйся, покажи няне, где у нас что.

Эти двое проходят в гостиную. Олеся осматривается, улыбается. Наблюдаю за ней исподтишка. Девочка, конечно, красивая. Цену себе знает и подает себя выгодно. Интересно, почему в няни? Побеседовать у нас путем не вышло, то и подкупило, что интерес к ребенку проявила, а он типа одобрил.

– У вас уютно,  Михаил Иванович, – Олеся отвешивает комплимент. – И светло, и просторно. Ничего лишнего. Я тоже за минимализм в интерьере.

– Мхм. Можно просто Михаил и на ты. Так, Олеся, вот твоя комната, – закатываю чемодан новой жилички в свободную спальню. Иду к другой. – Здесь Матвея поселим. Там, – указываю на еще одну дверь, подальше, – моя. Неприкосновенная, – акцентирую внимание на важной детали. – Без разрешения не входить, без меня не шариться.

– Само собой, шеф, – кокетливо соглашается нянька.

А вот этого не надо. Вопросительно поднимаю бровь, Олеся понимает, что перегнула. Скромно потупила глазки. И все-таки играет. А подруга ее нет. Стрекоза отбила все желание на игры реагировать. Одним взглядом растоптала мое ЧСВ, изрекошетила.

11. Настя

Мечусь по дому весь вечер, не могу найти себе занятие. Мысли заняты Матвеем и Лесей. Как они там? Нашли общий язык, подружились? На Медведя мне плевать, а вот малыш и подруга… 

Голова начинает болеть от бесконечных взмахов. Прогоняю из нее непристойные картинки с участием Леси и Медведя и брошенного, залитого слезами Матвейки. Нет-нет, не может такого быть, должно же благоразумие быть у взрослых? Морщусь, вспоминая похотливый взгляд шефа на Олесю. Кобелина! Лучше бы о ребенке заботился, а не под юбки заглядывал. 

Десятый раз хватаюсь за телефон, жду звонка или смс от Леськи. Что, сложно, что ли, ей поделиться впечатлением от новой работы?

Не звонит, не пишет. Я в который раз набиваю текст и стираю. Почему у меня ощущение, будто я влезаю в другую семью, и мои  звонки и смски могут повредить чужим отношениям? Как глупо, убеждаю себя, никакой семьи нет и в ближайшее время не предвидится, а червяк сомнений гложет и гложет.

Но я же могу узнать как там Матвей? Если он плачет, то я попробую его успокоить по телефону. Он же меня слушал сегодня. А если я смогла с ним договориться, то и Леська сможет.

Аааа! Что делать?

– Настька, ужин скоро? – кричит из комнаты Женька.

Ужин!

Хватаю из шкафчика первую попавшуюся пачку крупы. Это оказывается рис. Пачка выскальзывает из рук и шмякается на пол. Рис рассыпается, я падаю на колени, чтобы собрать его. Рисинки высыпаются из пальцев. Не могу понять, что я делаю и что надо сделать с этой кучкой. Сижу, туплю.

Женя притопал на шум, заполнил собой половину кухни.

– Систер, ты чего?

– Ничего. Вот, – растерянно развожу руками, указывая на катастрофу с крупой.

– М–м.

Брат, подхватив меня под колени, легко отрывает от пола и усаживает на табуретку. Сам поднимает пачку с оставшимся рисом и в два счета собирает рассыпанный.

Бросив на меня мимолетный взгляд, вытаскивает вторую табуретку, садится напротив.

– Рассказывай.

– Что?

– Все. Что случилось?

Пожимаю плечами.

– Ничего.

Хватаю со стола бумажную салфетку, нервно тереблю краешки.

– Мне не ври. Я же вижу, на тебе лица нет. На работе что–то? – Рука брата тянется к салфетке, спасая несчастную. – Обидел кто?

Женька взрослый такой. Совсем недавно был застенчивым прыщавым подростком, а сейчас передо мной сидит молодой симпатичный мужчина. И сильный, между прочим. Как пушинку поднял меня с пола. А сейчас этот молодой человек готов выслушать загоны старшей сестры. Внимательный взгляд серо-голубых глаз сканирует мое лицо. А я думала, ему кроме игрушек ничего больше не интересно в этой жизни. 

– Сегодня я познакомилась с шефом и его сыном.

– И?

Беру новую салфетку.

– Мальчик маленький, никому не нужный, плакал…

Женька не понимает ничего, но и не торопит меня. Знает, что расскажу, надо только дать время. Края салфетки превращаются в неровную бахрому.

– Он даже отцу не нужен. Мать его бросила… – стираю тыльной стороной ладони слезинки. – Я с ним весь день… кормила, играла… А потом мы с Медведем…

– С кем?

– С директором. Его Михаилом зовут, а за глаза Медведем. Ну вот, мы няню мальчику выбирали и выбрали Леську…

– Леську? – Губы брата дёргаются в полуулыбку. Так всегда, когда я о Леське разговор завожу. –  Никольскую, что ли? Она там каким боком оказалась?

– Я позвала. Она хотела на моего шефа посмотреть, а он ее няней для сына взял.

– И почему я не удивлен? – хмыкает. – Она у тебя вечно с приветом. Ну а ревешь–то ты чего? Ребенок с няней и отцом, чего волноваться–то?

– А вдруг Леська не справляется и Матвейка плачет?

– Так позвони.

– А если помешаю?

– Кому?

– Ну… Леське мой шеф понравился, она решила его охмурить.

– Пипец у тебя подруга.

Женька злится, психует, подскакивает на ноги, мечется по кухне из угла в угол.

Я всхлипываю. Что поделать, такая у меня Никольская.

– Или ты ревнуешь ее к этому Медведю? – брат тормозит.

– Что? Ты что несешь, Жень? Да он… Он… – вспыхиваю, задыхаюсь от возмущения. Как Женя мог так подумать?  – Он Медведь! – рву салфетку в клочья, представляя на ее месте директора. – Чурбан бесчувственный! Он на сына собственного орал как ненормальный! Он гадкий. Он… Терпеть его не могу! Уволюсь завтра же, чтобы не видеть его!

– Ну все, все, завелась, – Женя выставил руки вперед, останавливая мой гневный речевой поток. В глазах подозрительные смешинки остались. – Просто позвони подружке и спроси как дела, окей?

– Думаешь?

– Уверен. Звони давай.

– А ужин?

– Насть, давай я пельмени сварю?

Пельмени – Женькина слабость. С бульоном, зеленью, сметаной он готов их есть круглосуточно. Иногда я леплю их сама, и тогда они улетают еще быстрее, чем магазинные. Я же их ем от случая к случаю. Не люблю вареное тесто.

– Ладно, вари. Мне как всегда восемь.

– Ага. А ты звони, а то так и будешь мучиться. Или мне позвонить? – стреляет глазами на лежащий на столе телефон.

– Нет, я сама.

Поддавшись на уговоры брата, набираю Леську. Пара гудков и она на связи. А я мямлю:

– Леся, ты у Шведова? Как дела?

– Настен, ага, у него я, – Леська отвечает горячим полушепотом. – Ты знаешь, круто! Квартира большая, шикарная. У меня отдельная комната, у Матвея тоже. Правда, сам Шведов ушел к себе и не выходит, что–то он не в духе приехал с работы, – я выдыхаю и слегка улыбаюсь. Кобелиная сущность гризли не такая уж пропащая, –  а в целом все просто отлично, – продолжает делиться Олеська, – потихоньку реализую свой план. Я пока ужин готовлю. Планирую позвать Мишу оценить мои кулинарные способности. Буду действовать старым добрым способом – прокладывать путь к сердцу мужчины через его желудок.

Женька давит смешок на мой выразительный фейспалм – Леся ни о ком, кроме как о мужиках, думать больше не хочет?