Внучка

Внучка

Мне на ухо сказали, ты тут сидишь в одиночестве и не веселишься с одноклассниками. Знаешь, что на праздниках непременно нужно веселиться? То древний обычай, его не соблюдать опасно. Вот, держи платок, а то все глаза красные, некрасиво. Ты не бойся и не смотри, что я странно разговариваю: в то время и в том месте, где я росла, язык был другим, и люди по большей части грамоте не обучались. А в остальном люди как люди, всегда одни и те же. Доброго в них все же больше, думаю. Вырастешь — почитаешь, есть прекрасная книга, что об этом говорит.

Не плачь и не печалься, что никакого волшебства не бывает: если коротко говорить, все по-настоящему. Сейчас это и правда преподаватель физики у старшеклассников, а тот, кого ты видела в прошлом году — твой папа. Он, да не совсем. Если не коротко? Давай тогда расскажу тебе сказку, но не совсем обычную. Ты маленькая еще, тебе никто не поверит, и сама все быстро забудешь. Почти все.

Так получилось, что однажды я попала в гости к одному… человеку, что жил в лесу. Это был не совсем обычный визит и не совсем простой человек. Все остальные считали, что меня не было ночь, а я провела там год. История эта случилась в начале следующей после гостей тальби — ну, то есть, в начале следующей зимы.

*****

Отец, экономя свечи, шуршал где-то в темном углу избы — собирался в лес.

— Марфуш, сегодня метель ждать?

— Нет, батюшка. Тихо будет, но темно весь день и мóрозно. Только в сумерки непременно домой иди: к ночи начнется снегопад.

— Спасибо, дочка.

— И еще, ну ты знаешь: не руби дуб у третьего перекрестка. И овса взять не забудь.

Отец проворчал что-то, но согласно хмыкнул.

Стоило двери захлопнуться, заглушая ворвавшуюся было стужу, как послышался шум на печи. Зря мы не говорили тише. Приглядевшись, я поняла, что мачеха все это время не спала, наблюдая за нами. Я с детства знала зимнюю погоду, а ей ой как не нравились мои предсказания.

— Что, девка, все баешь?— фыркнула мачеха, — Откуда-то ты про все знаешь? Приданое у черта урвала и вконец обнаглела?

— Лесник сказал, — брякнула я.

— Лесник-лесник. Лесник тот с месяц назад околел!

Не дождавшись ответа, она продолжила расспросы:

— А дуб почем нельзя рубить?

— А зачем старое дерево губить?! Растет и растет.

Не буду же я говорить ей про Дуб и про Тойву, Натиного сына, что позарился на один только сук для потешной рогатины и пропал. Ну, то есть все думают, что пропал, шатун съел или озорники украли: я-то его видела, когда была в гостях. Лучше бы правда съели.

— Шишимора ты! — буркнула напоследок мачеха, слезла с печи и демонстративно взялась за метлу.

Кормить не будет, дело ясное, и слова не скажет. Но да я на нее не в обиде: она сама, не ведая, уморила своих Манку и Пешу, теперь совесть жить не дает. С другой стороны, сами дурачины корыстолюбивые: будто не знали, что Тот обычно делает с девушками…

Я понимала, что если начну сейчас помогать — только рассержду, напустится пуще прежнего. Оставалось убраться восвояси в хлев. Туда-то она не сунется: на улице лютый холод, а печь за ночь остыла, хватает только на горницу. Прежде я всегда страх как мерзла не то что в хлеву, аж на сеновале — но то прежде.

Даря, как и весь последний год, сторонилась меня, вот и в этот раз бросила сено и ушла в дальний угол, опасливо глядя темными глазами. Жаль, конечно. Правду говоря, доверять я могла только нашей коровке — отец и тот, чуть что не так, рассказывал мачехе. Убедившись, что никто не подглядывает, я сдвинула старое корыто и отсчитала нужную балку у восточной стены. Подарок, чудесный платочек с вышивкой снежинок, лесов и лесных тварей, чуть помялся, но сохранял удивительную белизну, будто не пылился невесть сколько в тайнике. Сложив платочек как велено, представила, что хочется, и перекинула из правой руки в левую. Мигом почувствовала, как веса прибавилось: в кульке очутились еще горячие калитки — с картошкой и с пшеном. Раз в день можно так сделать. А вечером отец уж угостит чем-нибудь. «До весны, глядишь, дотяну», — заключила я, смакуя калитку и критично осматривая жутковатое тощее запястье. Не люблю я весну. Что и говорить, терпеть не могу, и тогда не переносила. Но между посулом замерзнуть насмерть или ослепнуть от света… Спасибо на том, что мороз не так пробирает.

Отец вернулся как велено, засветло, чем заслужил свою долю ворчания, и с хорошим известием.

— Жди гостей назавтра, Марфуш, — хитро прищурился он. — Встретил мужиков из деревни. Покумекали…

Он довольно потер руки. Если бы невеликое тепло в доме и запасы крови позволяли, я бы залилась румянцем. Ясно, к чему дело идет. Ну конечно. С приданым-то почему не посвататься, знамо, уже не стыдно.

— Кто ее такую возьмет? Ни кожи ни рожи, тьфу, — окончательно разозлилась мачеха, наверняка от зависти: из-за вечного недовольства и, как поговаривали деревенские, кое-чего еще за минувшие лет пять она состарилась на все двадцать.

За ужином отец ожидаемо не смог сдержать языка за зубами и рассказал все подробности: сватом выступал деревенский кузнец, а женихом — его племянник Рéбо, сын купца. Нехудший выбор, ведь я знала парня еще мальчишкой: в детстве играла с ребятами, пока они не подросли, не нахватались от взрослых и не принялись дразнить меня из-за матушки. Меня ждала завидная жизнь: мух хорош собой, не то чтобы намного старше, уже вхож в прибыльное дело. Быть может, он даже стал бы брать меня с собой в дальние края — так-то жена дальше своей избы носа не сунет…

И все-таки будущая встреча сильно волновала. Укладываясь на лавку, я дождалась, пока мачеха начнет посапывать, и шепотом спросила отца:

— А вдруг он из обратившихся, батюшка?

— Ну и выдумала. Спи уже, спи. Я семью его с малых лет знаю… хорошие люди. Порядочные… — вяло пробормотал отец, прежде чем уснуть.

Все утро и половину дня я провела у сундука с моим чудесным приданым, перебирая и рассматривая вещи, назначение многих из которых не разгадала до сих пор. Нужно ли скрывать их волшебные свойства, или лучше сразу все рассказать будущему мужу? Объяснять ли, что стало с волосами и почему у меня одно ухо без мочки, или выдать байку про прорубь, придуманную для деревенских?