Волчий Пастух

I. Договор

— Не хочешь ли ты заключить сделку?

Я усмехаюсь, чиркая спичкой по коробку. Если бы меня попросили написать краткий справочник по выживанию за Гранями, я бы начал вот с чего: ни за что не соглашайтесь на сделки, которые предлагает вам Князь, глядя яркими, разными глазами. Но Шило, стоящий перед ним на коленях, кивает, мотает головой, готовый на что угодно. Князь улыбается — солнечно, безмятежно, вот только над болотом ничего не светит, не пробиваются лучи через обложившие тучи и густую хмарь.

У Шила рябое от детской оспы лицо, растрепанные волосы, один глаз заплыл; когда он скалится в неловкой улыбке в ответ, видно, что передний зуб у него сколот. Я знаю в подробностях, потому что лицо это опрокинулось надо мной, когда на нас напали во время привала. Все еще печет длинную царапину на шее — я почесываю ее большим пальцем, ощущая легкий зуд. Стоило попросить Льдинку залечить ее, но мне не хотелось, чтобы девчонка призывала свое эльфское колдовство и привлекала внимание Граней. Этот дар стоило беречь для ран посерьезнее.

На самом деле первое правило жизни за Гранями другое.

Все, что происходит за Гранями, остается за Гранями. Поэтому ни один стражник не узнал бы, что Шило пробил мне горло тонким ножом, если бы у него это получилось. Поэтому наемники, как их отряд, нападают на других охотников за артефактами, чтобы поживиться добычей или просто раздобыть пропитание. Когда Шило набросился на меня, глаза у него были мутные — но не как у дивьих людей, а просто из-за жадности. Потому что он верил, что они могут победить.

Ни один стражник не узнает, что Князь собирается с ним сделать — с единственным выжившим из нападавших.

Он снимает с Шила веревки, снисходительно кивает, когда наемник поднимается и потягивается. Тот кидает быстрый, неуверенный взгляд на меня, протянувшего ногу, сидящего на замшелом пне. У его надежды сладковатый привкус, и я чую это ослепительное ликование, разлившееся в густом, неподъемном болотном воздухе.

— Беги, — говорит Князь почти что ласково. — Если сможешь удрать, награжу тебя жизнью.

Уговаривать Шило не приходится. Не задавая вопросы, он сразу же разворачивается и бросается в лес, как заяц, петляя. Некоторое время Князь остается неподвижным, словно эльфский идол, поросший лозой. Он тоже успевает достать из серебряного портсигара самокрутку и поджечь ее. Медленно поднимает ружье, которое стояло рядом, у большой трухлявой ветки. Я наблюдаю за размеренными, почти ленивыми движениями Князя. Как приклад упирается под ключицу, как он целится, а огонек сигареты замирает на вдохе у него на губах.

Оглушительный выстрел заставляет взметнуться птиц — или то, что когда-то было птицами. Я вижу, как тень, оставшаяся от Шила, падает и дергается. Я знаю: Князь не промахивается, он нарочно бьет сперва под колено, чтобы добыча успела почувствовать дыхание смерти. Ужас, который затапливает Шило, черный, густой, вязкий, как будто он проваливается в болото. Я прикрываю глаза, чтобы не видеть его последние трепыхания, зажмуриваюсь, но не получается сразу отсечь свои чувства от его, перехваченных. Второй выстрел выбивает дыхание и из меня, жалящий, мучительный взрыв в основании черепа, который заставляет покачнуться.

— Готов, — беззаботно говорит Князь, закидывает винтовку на плечо. Когда его взгляд останавливается на моем лице, на выпавшей и потухшей сигарете, он сочувственно цокает: — Ай, Пастух, ты ж знаешь, что цигарки у нас на вес золота! Поосторожнее как-то можно было?

— Ты только не подбирай, — вздыхаю я.

Он усмехается: не княжеское, значит, дело. Я киваю, как бы подтверждая, что готов идти обратно, что отзвуки чужого страдания уже осели на душе. Князь терпеливо дожидается, потому что не разделяться и присматривать друг за другом — это еще одно из правил, которое учишь, когда переступаешь границу. На нем настаивает Скопа.

Мы просто выполняем приказ атаманши, напоминаю я себе. Нельзя было оставить в живых того, кто чуть не исполосовал мне горло — и кто сделал бы это снова, представься ему возможность. Скопа не хочет оставлять следы. И уж тем более — свидетелей.

Что же с того, что Князь находит в выполнении таких приказов особенное удовольствие?

— И зачем со мной казнить пошел? — хмыкает он, идя впереди. Легкая, неслышная поступь охотника выдает то, что в лесу Князь так же естественно себя чувствует, как всякий зверь; только леса за Гранями другие. — Ради чего, чтобы нахвататься от этой швали предсмертных страданий? Ты, Юрай, такой же ненормальный, только притворяешься добреньким.

— Я не притворяюсь, — хмыкаю я. — Старый Лис после нападения был не в духе, я подумал, он с тобой опять разругается, если вы вместе пойдете. А оно нам не надо.

— Надо же! — всплескивает руками Князь. — А я и не заметил.

— Конечно. Как же вашу светлость можно не любить.

Князь смеется соловьем. И кажется, что все ему нипочем. Он не чует затаенной злости и скопленной обиды, не переживает все то, что подстреленные им враги в последние удара сердца чувствуют. Но я знаю — сам он признавался, — что Князь ни разу не слышал зова болота, голоса из-за Граней, который приходит к каждому рано или поздно, из-за которого юнцы уходят, чтобы потеряться в хороводе дивьих людей, матери перегрызают шеи детям, а старики ложатся умирать, чтобы вернуться и пить кровь. Только Князя эти голоса не трогают. Может быть, потому, что сам он страшнее Граней, потому, что он обычный человек.

— А Лиса я понимаю, — делится он; помолчать Князь не может, даже десятка шагов с закрытым ртом пройти. Я чуть наклоняю голову, чтобы показать, что слушаю, даже если отвлекся немного. — Он всегда беспокоится, когда что-то идет не по плану. Атаманша наша говорила, что нужно спешить, вот старик и злится.

Мы отстаем из-за нападения наемников: должны были уже перебраться через Ключниково болото, но потратили время на допросы и на эту казнь. Разбойники появились, когда мы стали у пруда, относительно чистого, по словам Таволги. Студентик что-то долго взбалтывал в склянке и смотрел на осадок. Заключил, что ничего нам не грозит, если воду вскипятить, а лошадей можно и так напоить. Позиция была уязвимая, о чем сообщила Скопа, но мы все равно остались. Прогадали.