Вооруженная женщина в темной комнате

Глава 1

Инна всегда думала, что Нелли — ее лучшая подружка. Возможно, дело было в том, что, кроме Нелли, дочери богатых и влиятельных родителей, с Инной больше никто не общался — кому нужна нищая сиротка? Кроме Нелли. Роскошной пятнадцатилетней светской львице уже успели надоесть клубы и поклонники, а Инна ее развлекала. Сиротка была при своей покровительнице, словно шут при королеве: для того, чтобы смешить ее своим несуразным видом, коричневыми и серыми платьями будто стопятидесятилетней давности, из давно почившего в бозе СССР, вопросами "а что такое экстази?" и "кто такие свингеры?".

Инна была глупышкой и дурнушкой. Невысокая, неуклюжая, неповоротливая — и только длинная темная коса могла быть гордостью сиротки. Инна ее очень любила и порой даже расчесывала на большой перемене, усевшись на подоконник, словно она была Рапунцель конца двадцать первого века.

Однако мы не взяли в расчет еще одного человека, связанного с Нелли и Инной — Марину. Вот кто еще был бы не против дружить с застенчивой сироткой. Отчасти Марина понимала, что в глубине души ее желание мало чем отличается от того, которое удовлетворяет Нелли, общаясь с Инной — о, чудесная возможность оттенить свою и без того безупречную красоту! Модную одежду! Пирсинг на лице!

Впрочем, у Марины пирсинга еще не было — как и молодого человека. А одно стало тесно связано с другим в конце двадцать первого века, развившего в пятидесятых годах технологии до предела — и нравственно павшего почти на уровень палеолита. Каждая девушка и каждый мужчина теперь отмечали свои победы: дамы делали себе пирсинг сережками в виде крошечных серебряных или золотых шариков, а молодые люди за каждую победу в драке могли пронзить кожу серьгой-колбочкой с лечебным эликсиром. Как правило, пирсинг оказывался на месте самой серьезной травмы, полученной в драке. Тогда как девчонки в большинстве своем кололи серьги на лицо, уши и грудь. Быть самкой, самцом — это было престижно.

И Марина, и в особенности Инна хотели бы соответствовать веяниям моды, но одной мешала лень, второй — осознание своей бедности и ничтожного положения. То ли дело Нелли — в пятнадцать у нее уже давно была сережка в носу.

В один из теплых весенних дней, когда в окно ветер доносил запах талого снега и распускающихся почек, настолько сильный, что он перебивал даже привычную вонь загазованного мегаполиса... в тот самый чудный день дружбе Нелли и Инны пришел конец.

Девочки впорхнули в класс, Инна привычным движением бросила портфель на третью парту, замерла, настороженная, напоминая в своем светло-коричневом платье суслика — для полного сходства девушка еще и округлила и без того большие глаза. Нельзя было допустить, чтобы место кто-то занял!

Но вот в дверях класса показалась Нелли с двумя стаканчиками кофе в руках. Точнее — одного только какао-порошка, который она намеревалась уже в классе залить кипятком из термоса. Инна расслабленно опустилась за парту, начала доставать из портфеля учебники, тетради и письменные принадлежности. Вторую парту заняли две китаянки, приехавшие в школу по обмену. Они обсуждали (как обычно), что бы им съесть в столовой на следующей перемене. На первой парте — как всегда, в гордом одиночестве — устроилась Марина. Она небрежным движением сбросила с плеча вьющиеся крупными кольцами медные локоны, чтобы иметь возможность украдкой взглянуть на Инну.

Нелли и ее компаньонка разложили на парте подготовленные к уроку рефераты, и теперь Инна держала стаканчики в руках, ожидая, когда подружка нальет в них воды и можно будет выпить кофе.

— Осторожно, они сейчас нагреются! — предупредила Нелли и плеснула в стаканчики кипяток.

Инна тут же зашипела — отчасти из-за и впрямь нагревшихся стаканчиков в руках, отчасти из-за попавшей на руки воды — и разжала ладони. Не успевший как следует завариться кофе растекся по парте, намочив работы девочек. Нелли ахнула.

— Я... я все уберу, — затравленно прошептала Инна. — Я... не удержала. Случайно.

— Дура! — презрительно выплюнула Нелли и пулей вылетела в коридор.

Инна взяла страницы ее реферата, встряхнула их, разгладила ладошкой и поспешила вслед за подругой. Та в коридоре разговаривала по телефону — изящному черному прямоугольнику размером не больше губной помады. Судя по всему, Нелли живописала матери, какая идиотка ее подруга — ну а впрочем, что с нее взять, плебейка...

— Нелли, — затравленно начала Инна. — Я сейчас схожу и отксерокопирую реферат, увеличу яркость, там не будет видно пятен... Или дай мне флэшку, если ты взяла ее с собой, или планшет, у тебя ведь остался на нем оригинал... Нелли? Я же говорю, как нам все исправить...

Инна не могла понять, что Нелли взбесил сам факт ее неловкости: она могла распечатать тысячу рефератов. Она могла заявить учительнице, что пришлет текст по почте, и та не решилась бы возражать. Что там, директор не возразил бы! Но Нелли чувствовала себя опозоренной: все и всегда у нее должно было быть идеально, а Инна это испортила. Нелли казалось, что весь класс видел, как ее подручная доставила им проблем. Недопустимо! Недопустимейше! Нелли резко развернулась и смерила Инну презрительным взглядом:

— Не надо ничего исправлять. Отвали от меня, дура! — И пнула недавнюю подругу в живот. Несильно, почти неощутимо, но это было оскорбительно. Инна шмыгнула носом.

Глава 2

Инна вернулась в школу спустя два года. Марина услышала об этом на перемене, случайно уловив краем уха разговор двух учительниц. Сердце девушки часто забилось: Марина так и не смогла забыть сиротку, которую так хотела сделать своей подругой и многому научить...

Ну теперь-то она сама, должно быть, много умеет, подумала девушка и содрогнулась.

Когда Инна вошла в их класс, Марина долго не решалась поднять на нее взгляд. Только когда Инна нависла над ней, скрючившейся над тетрадью, Марина подняла голову. И ахнула.

Инна мало изменилась: все та же выдающаяся вперед челюсть, круглые глаза под суматошными бровями, некрасивые, будто вечно распухшие от ожога, губы. И нижняя — пронзена пирсингом-колбочкой.

Линия таких же колбочек тянулась из-под ключиц девушки и исчезала в декольте, волосы, светлее и короче, чем были у нее в пятнадцать, были кое-как забраны двумя заколками и обнажали колбочку на виске.

Марине хотелось плакать: от облегчения, и от осознания, что ее вина не оказалась непосильно велика, и от вида Инны, не искалеченной еще больше.

— Пришла посмотреть, как вы тут. — Инна повела плечами, под кожей перекатились мышцы, до того почти незаметные. — Вы теперь выпускнички. Это мне еще два года мучиться.

Марина с изумлением рассматривала приятельницу и не верила глазам: эта, губастая, прожженная, с уверенным разворотом плеч, текучая, мускусная, эта — она? Забитая сиротка, которой звезда класса подожгла косу?..

Но то и впрямь была она. И волосы ее явно были не свои, пересаженные: с иссиня-черного пряди сменили цвет на светло-золотистый. А в больнице не та атмосфера, чтобы красить голову.

Инна усмехнулась, угадав, куда смотрит и о чем размышляет Марина.

— На полную пересадку кожи не хватило. — Пожала плечами она. — Но я не жалуюсь. Зато теперь спина меньше чувствительна к боли.

И тут Инна вскинула руку и помахала Нелли, сжавшейся на третьей парте.

— Еще увидимся, — бросила Инна то ли ей, то ли Марине, и направилась к выходу.

Нелли боялась, что Инна подкараулит ее у школы. Она торопливо бежала от ворот к личному автомобилю, опасаясь задержаться где-нибудь хоть на минуту, но... никто и не думал ее где-нибудь подкарауливать. Нелли переживала целую неделю и только к субботе смогла успокоиться. Она решила, что Инна не намерена мстить - и жестоко ошиблась. Когда юная светская львица выходила из клуба, шатаясь на шпильках, к ней приблизился едва различимый в темноте силуэт. Вспыхнул на мгновение огонек сигареты, на Нелли пахнуло терпким запахом табака и мускуса. Мимо промчался автомобиль — свет фар выхватил из тьмы распухшие губы, пробитые колбочкой.

— Есть разговор, — сказала Инна непривычно грубым голосом и схватила Нелли за локоть. Пальцы у нее оказались будто железные.

— Я закричу, — пообещала Нелли, содрогаясь не столько от холодного январского ветра, забиравшегося под подол коротенькой шубки из натурального меха, сколько от ужаса.

— Кричи, — Инна выплюнула сигарету в снег, — твой папа, кажется, умер?..

Нелли сглотнула.

— Прими мои соболезнования.

И Инна потащила ее прочь от клуба, от машины — в трущобы, где жила до больницы.

Инна втолкнула Нелли в холодный грязный подъезд, будто бы не ремонтировавшийся с начала века (а быть может, и впрямь — ни разу не приводившийся в порядок), протащила по лестнице на четвертый этаж, грубо дернула на себя, проводя в квартиру... Нелли вздрогнула: кругом было чисто, но бедно, так ужасающе бедно! Посреди комнаты стоял допотопный телевизор, даже не 3D, у стены — шкаф с обычными, бумажными книгами (должно быть, рассыпАвшимися от одного прикосновения), продавленный диван у самого балкона. То, что Нелли в первый миг приняла за набросанное кучей тряпье, завозилось, и с дивана поднялся плохо одетый мужчина. Удивительно высокий, небритый, лет сорока. Он почесал волосатую грудь (зазвенели колбочки, испещрявшие ее практически полностью).

— Племянница.

— Привет, — устало, но дружелюбно сказала Инна и дернула Нелли за рукав, — я привела подругу. Нам надо будет с ней поговорить.

Они прошли в комнату родителей Инны, пустовавшую с самой их смерти. Там не было ничего кроме старой железной кровати, привинченной к полу. Инна достала наручники и приковала безвольную от ужаса Нелли к решетчатой спинке. Наклонилась к пленнице, приблизила к ней свои разваренные губы, прижала их к посолоневшей от слез щеке Нелли. Ухватила одну из сережек зубами, выдрала и сплюнула в угол комнаты.

А потом они говорили — всю ночь. Пока Инна не сбила костяшки в кровь.