Ворон, который меня пленил

Глава 1. Первый рабочий день

Здание городской почты было матово-черным, значительным. Над нижним входом возвышалась круглая башня, отделанная черной черепицей. По ней дружным хороводом шли маленькие круглые окна, которые прерывала большая дверь с полукруглым фрамужным окном. Перед ней располагался большой балкон, огороженный массивной балюстрадой с фигурными балясинами. На поручнях сидели каменные вороны с распростертыми крыльями.

Мы сели на балконе. Я посмотрела вниз и шаркнула туфлей по линиям солнечных часов, удобно выбитых прямо на поверхности балкона. Утро стояло солнечное. Гномон часов уверенно приближался к десятому делению.

Перекинувшись в не-ворона, хозяин почтового бюро Аний коротко мотнул лысеющей головой на дверь и вошел первым. Мужчина немного прихрамывал, но шагал быстро. Я обернулась следом и сосредоточенно засеменила за начальником, стараясь ничего не упустить. Туфли чуть проскальзывали на мерзлых камнях.

— Работать будешь здесь, — проговорил Аний.

Его голос громом прокатился по комнате и замолк. Я огляделась.

Вкусно пахло бумагой. Большую часть небольшой комнаты занимала высокая стойка из черного дерева. За ней располагался такой же черный стол, заваленный квадратиками записок. У стен стояли пронумерованные бесконечные стеллажи с небольшими квадратными полками. Большая часть полок пустовала. Мне все нравилось.

Аний прошел через дверь, встроенную в стойку, на ходу показывая, где что. Я только успевала вертеть головой, стараясь идти в шаг и не наткнуться на спину начальника.

— Тут подсобка. Старое, невостребованное, документы за тот век, кушетка прилечь. Ешь в подсобке, не при всех! Никаких крошек на столе! Тут отхожее. Вода есть. В этой стене подъемный ящик, через него будешь получать почту. Видишь веревку? Осторожнее с ним, не роняй. Конструкция деликатная, еще изобретатель Мариций делал, слышала о таком?

О Мариции я не слышала ровным счетом ничего, но на всякий случай кивнула, сообразив, что имя Аний сказал так, к слову, экзаменовать не будет. Тем временем он быстро и коротко инструктировал.

— Работа простая. Когда груз приходит, твое дело разобрать по описи, пронумеровать, разложить, записать. Никаких завалов на столе! Складывать будешь по алфавиту. Вестник прилетает, отдаешь ему первое по списку, записываешь кто взял. Как все раздашь и уже знаешь, что никто не прилетит, свободна. А пока не раздала, не дождалась последнего — сиди.

Тщательно запоминая каждое слово, я усердно кивала. Аний открыл окно подъемника, показывая мне темное жерло шахты, захлопнул створки.

— Ничего сложного. Главное, делай все по должностной инструкции. И будешь работать долго, спокойно. Как Лада.

Я покосилась на пустое потертое кресло.

Собственно, та Лада на нем и померла. Вроде как от старости.

У меня не было настолько длинного плана. Пересидеть бы год до двадцати пяти, а там… Может что и сложится в жизни.

— Учти, если ты среди вестников собралась спутника найти… — снова начал Аний.

— Не собралась. Я здесь, чтобы работать, — твердо сообщила я. — Только для этого.

Аний оглядел меня с ног до головы, как и все задерживая взгляд на рыжеватых волосах, уличающих мое неоднозначное происхождение. По лицу, движению морщин на лбу и прищуру было очевидно — сомневается.

— Иного не жди. Вестники твоего возраста — давно женаты, — все же сообщил он. Я не успела категорично возразить, что не все женщины непременно мечтают о замужестве, как Аний сменил тему. — Нянчиться с тобой у меня времени нет, на проводы лечу. Слышала, что случилось?

— Да, — тихо произнесла я, посмотрев в пол.

О несчастье слышали все. Несколько дней назад один из всеведущих принял пищу в гостях и погиб. После выяснилось, что его отравили: хозяин намеренно предложил гостю отраву, боясь, что тот узнает о его грязных делах. По договору род Воронов вот уже больше двух десятков лет не имеет право воздействовать на великородных без разрешения. Всеведущий мог прочитать преступника и спастись, но не имел права. Отравителя-то казнили, только жизнь погибшему Ворону уже не вернуть.

— Знала его?

— Нет, — я помотала головой.

— Я знал, — коротко проговорил Аний, долго глядя в окно. — Н-да…

Он шумно вздохнул, но больше о погибшем говорить не стал.

— В инструкции все написано, — он вернулся к начальственному тону. — Изучи.

Аний вытащил со стойки и вручил мне такую большую книгу, что я не сразу сообразила, как ее ловчее перехватить. Книга была форматом от надплечья до запястья.

— Чтобы не потеряли, — он заметил мое удивление размером. — Сначала обычные листки были, но попропадали, будто птицы склевали, надо ж… А эта уже десятый год держится. Кстати, о потерях. Во все глаза смотри, миса Касия! За потери буду штрафовать. Порядок соблюдай.

— Со…блюдю, — поспешно вымолвила я. Сообразив, что сморозила, поспешно поправила. — Буду блюсти!

Сделав внушительные глаза, Аний аккуратно поправил одинокое письмо на полке «А».

— Разбираешь, нумеруешь, записываешь, складываешь, — снова повторил он. — Когда отдаешь, записываешь, что отдала. Свободна, когда раздашь. Поняла?

— Поняла! — с жаром сказала я.

Душой я не кривила, действительно было все понятно. Берешь — записываешь, отдаешь — тоже записываешь. Просто.

Фыркнув, Аний повернулся.

— Устраивайся. Завтра прилечу, проверю.

Когда он улетел, я отложила инструкцию, сняла плащ, сложила в подсобку котомку с обедом, задумчиво смерила шагами комнату, слушая как скрипят старые половицы. Насчитала десять шагов от двери до подсобки, снова огляделась. Письма, стол, чужие записи, документы в подсобке…

Бюро молчало, будто прислушиваясь ко мне. Я осторожно погладила темное пошарпанное дерево стойки, ощущая кончиками пальцев, какое оно теплое, чуть шершавое…

Моя первая работа. Настоящая работа.

От мысли вдруг захотелось танцевать. Я подскочила, сделала несколько победных прыжков вокруг — теперь своего — рабочего места, упала на кресло, а потом выскочила наружу. Уперевшись в перила я с улыбкой оглядела просыпающийся город. Он показался мне приветливым, дружелюбным. Внизу шумела улица, сновали головы прохожих. А я была тут, смотрела на них сверху вниз, едва удерживая булькающее в горле тихое ликование. Оно хотело вырваться, прокричать всем, чтобы слышали и знали.

Глава 2. Трудности

Таких как я за глаза называют долгосидками. Или перезрелыми. Или застойными. Перестарки еще, вот как говорят… В каждом роду находятся жестокие слова для определения статуса неудачницы. В роду Воронов — тоже.

Потому что таков Порядок. Потому что есть мелкое сито традиций, через которое так или иначе проходит девяносто девять из сотни и тот единственный, что не прошел — отбракованный камешек. Как не возмущайся, как не тужься, пытаясь пролезть через сито — то ли ячейки слишком мелкие, то ли у тебя не те бока. Исключения только подтверждают правило.

А по правилам и сто лет, и тысячу лет назад было и есть одно: однажды созревшая девица вдевает красную ленту в черные волосы и летит на свои первые посиделки. Обычно с кем-то, одной до дрожи боязно, так только очень смелые могут. Девица отправляется на посиделки под ручку с подругой, сестрой или прибивается к стайке таких же, как она — первых. Посиделки устраивают в общем доме, при каждом поселении есть такой. Порой в общем доме строго и чинно, в нем проводят суды, собрания, даже народные советы, но если посиделки… Если посиделки, только ты входишь, как в уши стрекочут веселые дудки, дребезжат колотушки, которыми кто-то ловко бьет по коленям, душно пахнет нагретым воздухом и медом, а еще — предвкушением. Предвкушение на каждом шагу, в каждом взгляде. А вдруг он? А вдруг я?

Сердце девицы замирает, а потом быстро-быстро стучит. Сначала она крепко цепляется за руку подруги или сестры, или такой же как она, но потом сама не замечает, как уже стучит туфлями, отбивая ритм, потому что танцы, потому что ноги сами несут в пляс. А там чья-то улыбка, перегляд, потом рука, горячий шепот в ухо, смех…

И половина находят пару за первые два года, оставшиеся — за следующие два-три. А одна из ста остается кусать губы и гадать, что же с ней не так. Я винила цвет. Отец мой — чистокровный черный Ворон, который однажды встретил на границе девушку из фадийского рода. Фадийцы мелкие, рыжеватые, с вытянутыми глазами-рыбками, и я родилась смеском. Немного не такая глазами, еще и размерами помельче прочих, а главное — с рыжиной, нагло пробивающейся через благородный черный. Со ржавчиной, как обидно говорят. А черные Вороны — это, прежде всего, разум. Они рациональны, они сначала смотрят. Когда смотрят — видят…

Мама говорит, надо верить и ждать. Отец не говорит ничего, но порой я ловлю в его взгляде скрытую вину за тот его нестандартный выбор, за который расплачиваться будут дети. Подружки уверяют, что я хорошенькая, что все вот-вот сложится, что мой Ворон вот-вот найдется. За глаза, наверное, судачат, что поздно уже. Я и сама знаю, что поздно. И знаю, что вовсе не хорошенькая я. Глаза-то не те, и волосы, и возраст уже…

А верить и ждать бесконечно, может только один из ста. Вера и ожидание — жестокие жернова, которые перемалывают кости каждый день, а порой — каждый час. И однажды ты ждать уже не можешь. Не в силах больше думать, надеяться или искать, ты отправляешься куда глаза глядят, куда несет ветер. Куда угодно, только бы не оставаться на месте. Лишь бы что-то делать.

Я, высокородная княгиня из рода Воронов, покинула родительский дом, сняла комнату в городе и ухитрилась найти работу.

За что браться первым было не понятно. Поразмыслив, я взялась за инструкцию. На потертой тканевой обложке золотым по черному торжественно значилось:

ДОЛЖНОСТНАЯ ИНСТРУКЦИЯ ПРИЕМЩИЦЫ ПОЧТОВОГО БЮРО

(только для служебного пользования)

На первой странице рукописно, но тщательно было выведено:

Общие положения:

1.1. Приемщица почтового бюро (далее — приемщица) является полноценным сотрудником почтового отделения, осуществляющим выполнение почтовых услуг.

1.2. Приемщица обязана выполнять свои обязанности с соблюдением закона Порядка, действующих на тот момент законодательных и нормативных актов Соединенного Королевства, а также внутренних инструкций почтового бюро.

Быстро заскучав от обтекаемых описаний, я бегло просмотрела страниц десять, не нашла ничего особенного и отложила инструкцию на потом, решив навести порядок на столе. На нем вразнобой лежали карандаши, стояли весы, лежали три конфетки в розовых фантиках и множество записок. Видимо, их оставила Лада. Записки я прочитала внимательно, ожидая найти что-то полезное для работы.

Тезей, Киндр, Липиц?

Не забыть розовое на 7!

У коровы три рога! Му!

Дридметр Анималегус

18-26-1

51+3=52

Ни одной записки я не поняла, но выкидывать поостереглась, сложила и отложила в сторону. Конфеты убрала к запискам. Их даже пробовать не хотелось. Все-таки дух умершей от старости воронихи еще витал и над записками, и шамкал стертыми зубами над недоеденными конфетками.

Только-только я навела на столе порядок и села, в недрах стены страшно загрохотало.

Я подпрыгнула.

Грохот приближался вместе с ужасным, режущим уши визгом, откуда-то со спины. Выпрыгнув из-за стойки, я отступила к двери, готовясь в любую секунду обернуться и улететь.

Шум нарастал. Дойдя до кульминации, затих.

Тут же из дальней стены раздался женский крик:

— Лада! Принимай!

Поняв, что грохот издавал подъемный шкаф, я отлипла от стены. Деликатная конструкция, как ее охарактеризовал Аний, по уровню деликатности напоминала лося в период гона.

— Скорее же, ну! — потребовали снизу. — У меня народ стоит!

Работа моя! Я кинулась к подъемнику, поспешно распахнула черные створки. В ящике стоял еще один ящик, до краев набитый письмами и посылками.

Поспешно схватив ценный груз, чтобы не задерживать, я крикнула в жерло.

— Приняла!

— Наконец-то, — проворчала неизвестная снизу. — Держишь, Лада?

— Держу! — с облегчением ответила я, прижимая к груди всю пачку и наклонилась к ящику. — Только я не Лада! Она померла!

На последнем слоге пустой подъемник ухнул вниз. Взвизгнув, я отпрыгнула. Грохот был такой, что зазвенело в ушах. Единственное письмо в ячейке, которое поправлял Аний, подпрыгнуло и снова упало.

Глава 3. Вестники

К стойке подшагнул самый старый, седой Ворон. По возрасту, старше отца.

Критически оглядев подсунутую ему под нос открытую книгу, мужчина чуть скривился. Вонзившись ногтями в ладонь, я ждала, следя за его лицом. Надеялась, что смогу прочитать в нем хоть что-то. Так или не так? Оценивающе глянув на место назначения, Ворон черкнул в графе «вестник» свое имя и еще что-то.

Вроде порядок.

Я почти обрадовалась первому успеху, но вестник не отложил карандаш, а снова воззрился на меня.

— Попутного ветра, — почти уверенно произнесла я.

Мужчина демонстративно взвесил письмо на сухой ладони и не двинулся.

— Попутного ветра? — уже тише повторила я.

— Долго, — опять выдохнул кто-то.

Старый вестник вздохнул в сторону.

— Легкое, — коротко произнес он. Голос мужчины поскрипывал, как давно не смазанный механизм.

— Легкое? — глупо повторила я, не понимая, чего он хочет. Во рту пересохло.

За спиной старого стояли следующие.

— Легкое, — повторил вестник.

Немного подождав, он, наконец, осознал, что без подсказки я не пойму.

— Еще легкое возьму, — произнес он.

Точно… Смысл ему мотаться за следующим письмом назад в бюро, если можно взять сразу несколько, не делая лишних кругов?

Я чувствовала, как нагревается кожа. Кажется, щеки побагровели. Совершенно растерявшись от осознания собственной недогадливости, я снова схватила книгу учета и принялась копаться в ящике. О разборе по алфавиту не было и речи, пришлось просто хватать первое попавшееся письмо, бегом записывать от кого и куда.

— Еще одно возьмете? — наудачу спросила я о третьем письме.

Чуть помедлив, вестник кивнул. Начала оформлять.

Сзади цокнули, мне показалось, что с укором. От волнения я ускорилась. Почерк скорость не украсила.

— Не лезь. Я следующий, — буркнул кто-то.

— За мной стой. Я первый прилетел, — возразили ему. — Ты после меня.

— Ослеп? Когда я приземлился, ты только подлетал.

— Поговори мне еще.

— Выйдем?

Мужчины в очереди начали вполголоса переругиваться, шевелиться. Напряжение росло. Как назло, первый не торопился. Тщательно оглядев адреса, старый вестник, наконец, вернул мне книгу учета, кивком попрощался и с достоинством отошел. Я прочитала имя, которое он вписал по-стариковски тщательно: Дандиг.

На его месте мгновенно возник следующий, по пути оттолкнув соседа.

— Я. — Он был уже помоложе и подружелюбнее. — Вот те давай, красавица. Заберу три.

Незаметно подмигнув, он указал на стопку небольших конвертов.

Его я оформила гораздо быстрее.

Вроде ничего сложного, я даже приободрилась. К сожалению, следующий в очереди уже не улыбался, а сразу начал с претензии:

— Куда по три раздаешь? По правилам по два, не больше, Лада никогда больше двух не давала! Куда смотрит Аний? Уже полчаса простаиваем! Я все ему выскажу.

Кажется, волосы на голове зашевелились от ужаса. По два? По алфавиту не рассортировала, так еще одна ошибка?! И уже в первый рабочий час! Я едва не кинулась в погоню за улетевшими, но вовремя поняла, что и тех не догоню, и этих оставить нельзя. Кожа лица загорелась, лоб покрылся мелкими бисеринками пота. Вытирать его не было времени.

Легкие конверты кончились мгновенно. Где-то тут я начала осознавать, почему Аний сказал отдавать отправления строго по алфавиту. Однако было уже поздно. Первые Вороны в очереди забрали все легкие письма, и я не могла запретить выбирать остальным. Тем, кто опоздал достались неудобные неформатные посылки. Их брали с неохотой, уже по одной — Ворон не унесет двойной груз, не обернется с ним или серьезно замедлится.

Минуты потекли мучительно медленно.

Каждый следующий вестник выглядел мрачнее предыдущего. Претензии звучали все чаще. Пусть открыто меня не критиковали, но я слышала укоризну в коротких фразах и читала во взглядах.

— Только одна?

— Это что? Как я это доставлю по-твоему? Кто упаковывал?

— М-да-а.

— Другое есть? Нет?

— Нет, не управимся мы до полудня…

Обливаясь потом, я кусала губы и бесконечно писала, уже не обращая внимания на почерк. Об одном мечтала — чтобы все закончилось. Когда очередь, наконец, закончилась и за последним вестником хлопнула дверь, я поднялась и на ослабевших ногах кинулась к кувшину с водой. Трясущимися руками плеснула в кружку, только отпила — снова хлопнула дверь. Еще один.

Он подошел к стойке широкими шагами. Я безнадежно опустилась в кресло и подняла глаза, уже ничего хорошего не ожидая. Передо мной стоял молодой мужчина. Глаз у меня на возраст острый, я сразу поняла, что он моложе меня лет на пять. Но все-таки «мужчина», не «парень» — было в нем что-то достаточно взрослое. Черноволосый, черноглазый. Вроде такой же, как все вестники, но одновременно какой-то другой. Взъерошенный что ли…

Долго его я не рассматривала. Уткнулась в книгу, молча заполнила строку номер двенадцать и выложила перед вестником очередную неформатную посылку. На столе остались только те отправления, которые никто не хотел брать. Конкретно это выглядело как крепко обмотанный бечевкой камень, к которому такой же бечевкой был прикреплен кусок бумаги с указанием кому и куда. В описи значилось «ценная руда».

Без улыбки глянув на камень, вестник взвесил его в руке и тут же отложил.

— Нет.

Звучало категорично. Двенадцатый совершенно оправдывал мои нехорошие ожидания.

— Посылка ваша по очереди… — соврала я, стараясь говорить важно и значительно. Не показывать, что я чувствую себя самой ужасной приемщицей из когда-либо сидевших на этом кресле.

— Нет, — однозначно повторил двенадцатый, даже не пытаясь смягчить ответ. — Вес больше положенного на этот полет. Отменяйте. При такой дальности полета, вес отправления обязан быть не выше половины процента от веса вестника.

Я ему не поверила.

— Просто кто-то хочет себе более удобную посылку. — Возражать один на один было легче, чем при очереди.

Глава 4. Новый путь

Новенькая хорошенькая приемщица немного украсила серое утро, но долго о ней Рейтор не думал. Ветер свистел, бил в глаза, крепко трепал густые черные перья, выветривая из головы все мысли до единой. В детстве Рейтор считал ветер лучшим другом. Дружить с ним было проще, чем с кем-то из своих. Ветер поддерживал, утешал, не осуждал, ему можно было рассказать или высказать, что угодно, даже показать слезы. Уж слезы-то никому не покажешь, а ветру — можно. Сначала они бегали вместе, потом летали наперегонки. Ветер побеждал чаще, но иногда и ворон мог выиграть. Ветер умел быть незаметным, непредсказуемым, у него не было тени. Иногда он слабел, но всегда набирал силу. Рейтор равнялся на ветер.

Таких как Рейтор в роду, да и во всех родах, выделяли. Иногда говорили почтительно «сын такого-то» или «сын такой-то», но то редко. В детстве называли папенькиным сыночком, но могли назвать и маменькиным. Чьим же еще, если отец с матерью могут решить любые проблемы? А пока сын не вырос, его имени и знать не обязательно. Важнее помнить, кто за ним. А там отец. Всеведущий, глава Совета — строг, сдержан, силен, справедлив. Мать — та, кто остановил Хаос, сильнейшая дочь погибшего рода Скорпионов. Разве можно таких родителей перерасти? Да никогда. Ему же с детства все досталось, у таких, как он лестница под ногой и еще по паре крыльев за спиной — так у Воронов говорят, да и во всех родах, что сто лет, что тысячу лет назад, и после говорить будут.

Обратное приходится доказывать. В то время как другие просто учились, Рейтор тренировался дважды — чтобы превзойти и соперников, и ожидания. И все равно любых достижений было недостаточно. Будто бесконечно летишь к горизонту, а он насмешливо отодвигается все дальше, как бы далеко или быстро не летел.

Порядок обеспечил Рейтора почти всем: отменным здоровьем, любящей семьей, завидным происхождением и небывалым набором перьев, к которому ехидно даровал постыдное бессилие. После инициации Рейтор утешался тем, что хотя бы способен летать, но по большей части скрипел зубами от ненависти — то к себе, то к несправедливому миру. Он ощущал себя яркой оберткой, под которую забыли положить конфету; дорогим сундуком, из которого неведомые воры выкрали сокровища. Отец говорил, что Ворон без силы — все равно Ворон, что характер и воля — его перья, что следует пользоваться тем, что есть. Да, истина… Рейтор кивал, зная, что отца разочаровал. Это матери любят безусловно, отцы любят за дело. Сын лорда не должен был родиться бессильным.

«Кто я, зачем я? Для чего? Почему? За что? Просто насмешка Порядка?» — мысли рвали, грызли, как голодные шакалы.

Потом все изменилось. Случился Кирел, Сокур, Марта и путь к озеру, который все переменил*. Бессилие сменилось абсолютной Силой, а неверие начало трансформироваться в веру. Рейтор стал всеведущим. Но как внезапно разбогатевший бедняк продолжает жить в маленькой хижине, не зная, что делать со свалившимся на него богатством, так и Рейтор, став на высший уровень, по инерции продолжил вести жизнь простого вестника.

«Кто я? Зачем я? Для чего?» — те же вопросы вертелись в голове, но теперь ответы приходилось искать в противоположной плоскости.

*История обретения Рейтором силы история рассказана в книге «Кто такая Марта». История родителей Рейтора начинается в романе «Дочь Скорпиона».

«Ну и?» — Рейтор хмуро посмотрел на трехэтажный дом. Получатель из рода магов все не выходил, хотя прислугу уже минут десять как известили. Заскучав перед дверью, Рейтор шатался у дома, посматривая на крышу. Он приметил ее, еще не долетев до города. Темно-зеленая, сверкающая, будто выложенная крыльями жука-златки, она переливалась на свету, как гигантский изумруд, который принес и поставил сюда неведомый великан. После традиционных серых крыш рода яркая изумрудная зелень казалась Рейтору дикой, странной, непрактичной, неестественной… Чужой.

А стены были еще ярче. В каждый камень двухэтажного дома будто втерли золотые блестки, и стены бесстыдно сияли во все четыре стороны, ослепительно били по глазам, заставляя щуриться. Через несколько минут Рейтор устал от цвета. Отвернувшись, он предпочел сосредоточить взгляд на голых ветках деревьев и грязной весенней земле. Грязь напомнила о пути к озеру. Дорога тогда была ужасной… Сколько прошло? Не так много, несколько месяцев… А по ощущениям — не один десяток лет. Рейтор улыбнулся, вспоминая как злился сам, как Таран тягал повозку по изрытой дороге, как шутил рыжий Сокур. А еще — дующуюся Марту в черном парике.

Никого из них больше не было. Порой Рейтор думал, что и сам остался в воде, не вынырнул. Хитрое озеро вернуло назад кого-то с таким же именем, с такими же глазами, лицом… Но не его, не Рейтора, а неизвестного малоприятного типа, которого еще только предстояло узнавать и как-то сживаться.

Маг соизволил выйти только через полчаса.

— Эй, ты… Ф-ф-ить! — раздался легкий свист за спиной.

Помрачнев еще больше, Рейтор не шелохнулся. На свист отзываться он не собирался. Вышедшего к нему мага Рейтор видел прекрасно, разглядывая его глазами серого воробья, сидящего на ближайшей ветке.

Хозяин под стать дому — яркий, позолоченный. Чуть старше Рейтора, с вытянутым розовым лицом. Волнистые волосы цвета спелой пшеницы тщательно уложены назад и закреплены заколками. Мантия — тоже золотая, в узорах. Почти такая, какая была у Кирела. Только старик носил ее непринужденно, не кичась, а этот… Рейтора откровенно кольнула неприязнь.

Он был чем-то похож на того человека, который отравил Даруна. То же вытянутое лицо, неуловимо похожее выражение глаз. Тот человек был уже мертв — Рейтор лично наблюдал за его казнью — но гибель убийцы не убавляла злости. Не то, чтобы Рейтор затаил обиду на всех обладателей вытянутых лиц или всех людей — нет, такого он не испытывал. Дело ведь не в лицах, а в принципе. Какой-то мелкий вредитель, ничего не значащая сошка уничтожила всеведущего, словно…

— Вестник! Ну? — Маг чмокнул губами, подзывая к себе.

Глава 5. Не все пропало?

Каждая строчка должностной инструкции звучала как приговор.

Максимальное количество посылок, которое может взять вестник — две, вне зависимости от веса.

Вестники не имеют права выбирать посылки. Приемщица отвечает за равномерное распределение посылок между вестниками.

Книга учета заполняется исключительно приемщицей бюро. Вестники ставят росписи только в описи.

Все. Горло сдавили железные пальцы паники. Стоя одна в опустевшем бюро, я схватилась за край стола и некоторое время просто дышала. Даже толком не могла видеть: в глазах расплывались разноцветные круги, а ребра сжимало такое страшное ощущение свершившейся непоправимой ошибки, что дышать получалось только маленькими глоточками.

Я попыталась посчитать количество своих ошибок. Сколько вестников взяли по три отправления? Четверо… Сколько вестников выбирали, что брать? Почти все, кроме Илия, которому на вид было все равно, что и куда. Сколько расписывались в книге учета? Все, кроме вредного двенадцатого.

А ведь я и письма не рассортировала.

По самым скромным подсчетам количество моих ошибок переваливало за несколько десятков. Если в розницу считать, оптом — меньше. Но это не успокаивало.

Я уронила инструкцию на стол и шатаясь прошла на балкон. Судя по солнечным часам, шел второй час первого рабочего дня.

…судя по всему, последнего тоже.

Солнце пригревало по-весеннему тепло, а на душе у меня царила смертная осень. Нет, не работать мне здесь. Аний меня не просто уволит, а еще и опозорит. И не возьмут меня никогда и никто, будут из уст в уста передавать историю про глупую Касию, которая назвалась образованной, а сама перепутала и испортила всю работу бюро в первый же день. А я с позором вернусь домой и выйду замуж за того, кто предложит. Или просто буду стареть в одиночестве, слушая за спиной, про долгосидку. Или буду бесконечно выплачивать с убытка — ведь я наверняка наработала на штрафы. Посылки-то у вестников только ценные и бесценные, простые грузы возят в телегах и на спинах по городу. У Воронов же сверхважные бумаги, деньги, наследства, дорогие вещи… Одних драгоценностей сегодня переправили несколько пригоршней. А если кто-то из тех, кто взял по три отправления, не донесет хоть одно? Кого сделают виноватой?

Меня.

Пропало, все пропало… Что же я наделала…

А если пронесет, и Аний не уволит… Вестники вернутся и… Они меня уже терпеть не могут, особенно те, кому не достались легкие письма. Каждый день презрением обливать будут… Мелькнула соблазнительная мысль все бросить, улететь, спрятаться.

И я ей поддалась.

Оттолкнувшись от земли, я обратилась в птицу, взмахнула крыльями. Солнечные лучи подсветили маховые перья, которые стали казаться еще рыжее, попутный ветер с готовностью взял на руки мое изменившееся тело, приподнял и… Стянутое паникой горло отпустило. Я задышала, раскрыв клюв. Взмах крыльями, еще один.

Ветер, посвистывая, летел рядом.

— Ничего, — весело шептал он. — Ничего.

Я поднималась все выше. Черная башня почтового бюро превратилась в крохотную точку, а пешие фигуры, копошившиеся на улицах, стали муравьями, которых можно придавить лапой за раз. Большой город утих, став маленьким и незначительным. В ушах зазвучало только низкое пение неба и тихое посвистывание моих перьев в такт движениям.

Куда теперь? Искать другую работу?

Голова уже прояснилась.

Работа приемщицей считалась не то, чтобы почетной… Она подходила для грамотных женщин, которым не нужно следить за домом, ухаживать за мужем и детьми. В список идеальных кандидаток входили вдовы, пожилые или травмированные, а также бесперспективные старые девы. Я подошла Анию, пусть пока и не входила ни в одну из категорий.

Хотя еще немного, и категория старых дев моя.

Дома, за которым надо следить, у меня не предвиделось. Дети, судя по всему, не близко. Делать что-то надо. А выбора у женщины не так много — если замуж не идешь и некому обеспечивать, либо вечно готовь, либо вечно убирай, либо вот, сиди на бумажной работе.

А если, я не могу работать на приеме, то, что я могу?

Задавая себе вопрос за вопросом, я вспомнила, что оставила в подсобке плащ и обед.

Ни то, ни другое не было особенно ценным, но развернулась я, почти не думая, и уже через несколько минут второй раз за день приземлилась на балконе почтовой башни.

Пустое бюро смотрело на меня настороженно. Половицы поскрипывали вопросительно.

Я опустилась в потертое кресло. Поставила перед собой книгу учета, должностную инструкцию, посмотрела на обе и вздохнула.

Что там двенадцатый говорил про вес посылки? И про какой прочерк упомянул?

Я открыла инструкцию.

Насчет прочерка выяснилось быстро.

Получив письмо (-ма), вестник указывает приемщице предполагаемое время возвращения. Если вестник не рассчитывает вернуться в тот же день, ставится прочерк.

Бегло просмотрев подписи Воронов, я обнаружила, что сегодня большая часть вестников вернется. И возвращение Воронов было весьма кстати, потому что у меня осталось еще восемь неформатных посылок. С отвергнутым камнем — девять.

А количество вестников, которые должны были вернуться — шесть.

Девять или восемь против шести.

Покусав губы, я пододвинула к себе однолапые весы.

Впереди полдня, сбежать еще успею.

А ну-ка…

С весами я возилась долго, бесконечно передвигая подвижную гирю по шкале, сверяясь с картой и с инструкцией.

Максимальный вес обычной посылки — пять единиц. Вес камня четыре с половиной единицы. Но максимальный вес посылки рассчитывается в зависимости от дальности полета. Если дальность следования больше одного крыла, вес посылки должен составлять полпроцента от веса вестника, но не больше трех единиц. Вредный двенадцатый оказался прав.

Четыре с половиной единицы…

Значит ошибка снизу, на приеме.

Я тщательно взвесила каждое из оставшихся отправлений, примерно прикинула расстояния и не нашла ничего предосудительного. Затем слетела вниз вместе со спорным камнем. Отправлять его на подъемнике с запиской мне показалось невежливым. Я решила отдать камень Данае лично. Заодно и познакомиться.

Глава 6. Не идеально, но...

Гномон показывал четырнадцать, когда вернулся один из вестников. К этому времени я уже рассортировала посылки. Получилось ровно шесть отправлений. Трем вестникам по две посылки, двум — по одной, одному — тот самый камень.

Его я придвинула к вернувшемуся первым. Камень надо было сбыть как можно скорее.

— Ни за что! — наотрез отказался зрелый сварливый Гнор. Тот самый, кто открыто возмутился, когда я легкомысленно раздавала легкие письма по три. Он только глянул на пункт назначения, и камень даже в руки брать не стал. — Ишь, чего захотела! Представляешь, сколько туда лететь? Не представляешь? Так я скажу. Такие грузы с утра выдают. А сейчас куда? Пол дня прошло, я там буду только к закату, ночевать придется. А у меня на вечер планы! Жена! Дети на крыло встают!

— Может уступите раз, бэр? — попросила я, надеясь разжалобить. — Я по неопытности не поняла с утра.

Жалобный вид мужчину нисколько не пронял.

— Неопытность твоя, ты за нее и отвечай. А у меня вечер занят.

Тоскливо заныло где-то под ребром.

— Я вам завтра легкие письма дам… — видя, что жалостливый вид на мужчину не действует, я попыталась действовать подкупом. Странным образом ответственность за чужую судьбу придавала решимости.

— Дашь — не откажусь, — мгновенно ответил Гнор. — Но сейчас нет, миса. Говори, что хочешь, проси, не проси — я отказываюсь. Пока не война, никаких ночевок вне дома, наночевался уже во как, — он установил ребро ладони к горлу. — Имею право не морозить хвост на веточке. Это и в правилах записано.

Следующие четыре вестника отказались, сказав примерно то же, что и Гнор, только разными словами. В итоге я раздала все посылки, кроме проклятого камня. Когда вернулся последний вестник, я уныло представляла, как Аний меня распнет, повесит штраф, а тут еще и Даная с детьми… Вроде как не виновата ни в чем, а вина во мне все равно только росла. У меня теплилась крошечная надежда, что сейчас прилетит какой-нибудь крупный Ворон и…

Когда дверь открылась, я окончательно пала духом. Нет, не крупный. Даже мельче предыдущего, совсем молодой.

— Уже закончили, бэр Урут? — я ждала только его, поэтому имя знала. Урут — тот, кто сам попросил три письма.

Он довольно кивнул.

— Когда же вы успели до Затона слетать? Еще и три письма унесли! Ну и ну! — вяло восхитилась я и довольно равнодушно положила на стойку «ценную руду».

— Крылья хорошие достались, — еще более довольно ответил парень, подозрительно глядя на отправление.

Но приосанился.

Внутри кольнула и снова встрепенулась еще живая надежда. Я опустила глаза, чувствуя, как отчаянно горят щеки.

— У вас, наверное, очень широкий размах… — осторожно произнесла.

— Не маленький, — многозначительно кивнул Урут. В его взгляде мелькнула приязнь. Слава небу, на камень вестник смотреть перестал.

— Это сразу заметно, — смущенно сказала я, глядя на книгу учета.

— Да? — парень вдруг обрадовался.

Тоже обрадовавшись, я однозначно кивнула.

— Очень! — подтвердила.

— В нашем деле иначе никак. С тринадцати упражняюсь, — важно сообщил Урут и широко махнул руками. — Каждый день. Чтобы крылья были сильными.

— Ничего себе, — отчаянно восхитилась я и осторожно показала глазами на камень. — У меня последний остался… Но тяжеленький. Сможете донести?

Парень поднял камень, взвесил на ладони и пожал плечами.

Я затаила дыхание.

Он прочитал место назначения и чуть нахмурился.

Увеличив степень восхищения собственного взгляда сразу до восторга, я воззрилась на плечи вестника, как на двулуние.

— Легкотня, — после паузы небрежно обронил Урут. — Оформляй, миса. Но чур потом легкие давать будешь.

Он подмигнул.

Когда он ушел, я еще несколько минут потрясенно сидела, не веря собственному счастью.

У меня не осталось ни одной посылки.

«А может что-то у меня и получится…» — мелькнула мысль.

Пусть я не рассортировала отправления, пусть немного схитрила с камнем, пусть намарала несколько строк в книге учета, но раздала же!

Успех окрылял.

Можно было улетать домой, но я задумчиво листнула книгу. Так-то придраться Анию было к чему. Страницы, заполненные покойной Ладой, выглядели аккуратно и неспешно. Мои записи напоминали бурелом. «К» похожа на «н», «т» на «г», «а» на «я». Так ветка пишет на снегу, когда ее дергает ветер. Что написала, что рукой поводила с закрытыми глазами…

Не отводя от записей взгляд, я задумалась. Новый день — новый лист…

А что если…

Щеки снова запылали жаром — теперь от намерений. Можно было лететь домой, но я провернула истерзанные разнородным почерком листы туда, обратно… И нерешительно надорвала. Бумага разошлась с укоризненным хрустом, таким громким, что я невольно поджала голову в плечи, больше всего боясь, что кто-то опять придет. Линия разрыва смотрела с укоризной. Ощущая в себе странную упрямую решимость, я резко вырвала испорченные страницы. Хуже уже не будет! Перепишу!

За следующий час я со всей тщательностью торопливо переписала все начисто. Вестников записывала не по тому порядку, по которому они стояли, а отсортировала по первому отправлению. Сорванный край вычистила до корня, за раз усеяв свою черную юбку мелкими обрывками бумаги.

Затем полюбовалась результатом. Книга выглядела уже не так плохо.

Вроде бы. Если не приглядываться. Если повезет, Аний будет проверять не очень тщательно. Может и пройдет.

Глава 7. Мари

Солнце сияло еще высоко, когда я прилетела к Мари. Первый рабочий день вышел насыщенным. Я обессилела так, что еле махала крыльями. Но не полететь не могла — поделиться впечатлениями с подругой нужно было позарез. Чувствовала, если не выговорюсь, разорвет меня на клочки. Одни перышки и останутся.

Как и многие высокородные, подруга жила с родителями на дымных скалах. Мой дом, точнее дом родителей стоял недалеко, но восточнее. К ним я собиралась заглянуть позже — не сейчас, а когда все точно наладится, чтобы было, что хорошего рассказывать. Чтобы прилететь не побежденной и неуверенной, а добившейся хоть чего-то.

С Мари мы дружили с детства. Она была младше меня на четыре года, но удачливее. И хорошенькая, и чистокровная, и родители уважаемые… Отбоя от кавалеров не было, но Мари с выбором не торопилась. У нее было время.

Я рассказала ей все. Про вестников, про Данаю, камень, книгу и инструкцию. Очень хотелось, чтобы Мари охала, восхищалась и утешала. Она действительно охала, но немного не в том тоне, которого я хотела. Мою принципиальную позицию жить самостоятельно, не унижаясь ожиданием спутника, подруга поддерживала, но именно работу не понимала.

— Ну ты даешь! Вот надо ж было тебе так решиться, Кас! Хочешь жить отдельно, так живи, кто мешает? Родители тебя довольствия не лишают, любят, содержать готовы. Зачем такие жертвы?

— Потому что я хочу что-то делать. А не сидеть, — сказала я чистую правду, жадно поглощая жареный сыр, предложенный мне в качестве закуски. Пообедать на работе я забыла. Не до того было.

Мари понимающе проследила, как я цепляюсь за миску. Мы уединились в ее комнате.

— Кто тебе мешает? — повторно вопросила Мари. — Делай что-то. Готовь, рисуй, шей, вышивай, читай, небом любуйся, цветы выращивай. Стихи пиши! А ты в позу встала. Все сама! Надо же, работать! Работа не для таких, как мы. Не для красивых!

Мари звонко хохотнула, прикрыв рукой хорошенький алый рот. Говорила она, конечно, о себе. Я красивой не считалась. Какое там в мои годы…

— Работа — это привилегия, — возразила я. — Я за этот день столько узнала, сколько за год не набралось.

— Не работать — это привилегия, — мгновенно парировала подруга, которая отличалась острым языком. — А то, что ты узнала за этот день и вовсе узнавать не следует, потому что так и морщины появляются. У тебя уже есть одна, вижу.

Она показала пальцем куда-то в район моего лба.

— Где?! — я кинулась к зеркалу, принявшись придирчиво рассматривать кожу.

— Глубже смотри. Подо лбом, — хихикнула Мари.

Сыр я доела. С облегчением рухнув на кровать, бросила в подругу подушкой. Та увернулась, заняв место у зеркала.

— Зачем тебе было знать должностную инструкция приемщицы? А? А?

Мари крутилась, любуясь собой.

— Не в инструкции дело… — я отвечала, глядя в потолок, а перед глазами плыли буквы, цифры, посылки, лица вестников. Накопившееся за день напряжение постепенно отпускало. — Ты не понимаешь… Не только в принципе дело. А в том, чтобы свою жизнь контролировать, понимать что-то, уметь хоть что-то, не ждать, что кто-то придет и… В общем, не ждать. Работать сложно, но ведь интересно… И важно!

— Что там важного?

Сразу ответа я не нашла.

— Ну-у… Письма, посылки, — вздохнув, я вспомнила Китея и селян, простирающих к нему руки. — Их ведь ждут получатели! Там не просто бумажки сидишь выдаешь. Там настоящая дипломатия. Переговоры! Решения! Математика. Считать надо! Я сегодня знаешь сколько мозгами ворочала?

— Мне кажется, это старит.

Мари скептически посмотрела на меня через зеркало, вплетая в атласно-черные волосы красную ленту. Я не сдалась.

— Бюро — оно как… королевство! А я в нем — королева! Управляю, повелеваю!

Про «потею» упоминать не стала.

Патетичные слова подругу не впечатлили.

— Откажись от этой короны пока не поздно, — прагматично посоветовала она. — Аний вредный, сам кроме работы не знает ничего и другим не дает. Ты в этом бюро как та ведающая Лада состаришься.

— О, она ведала? — спросила я, просто чтобы что-то сказать. Эмоции куда-то делись. На меня накатил блаженный покой.

Эх, еще в город на ночевку лететь… Я снимала там комнату.

Мари все болтала.

— …насколько я знаю. Она вдова же была, детей нет, вот и пошла в бюро сидеть. Ты-то зачем там себя хоронишь? Или там есть неженатые, симпатичные, высокородные?

Я равнодушно вспомнила имеющихся вестников. Урут в принципе… Динар. И этот, двенадцатый… Рейтор.

— Неженатые есть, — согласилась. — И симпатичные. А чтобы все одновременно — вряд ли. Да и… Не собираюсь я искать никого, наискалась. Пусть будет как будет… Если не судьба, что теперь, до старости плакать? Нет уж. Я переночую у тебя, можно?

Фыркнув, подруга бросила мне красную ленту.

— Можно. Вплетай.

— Да ты что? — возмутилась я, слабо отмахнувшись. — Не полечу я на посиделки. Что мне там делать? Тем более отдохнуть надо. Я же с работы, мысли не о том. Нет, я на сегодня растаяла в небе. Появлюсь завтра.

— Там тебя работать заставляют что ли? Посиделки — это когда сидишь и отдыхаешь, соображаешь? Собирайся.

В глазах расплывалось, на тело резко накатила усталость. Я отрицательно мотнула головой.

— Давай не сегодня, — однозначно сказала вслух. — Давай просто… В карты, а?

— Так, миса Касия, — официально обратилась Мари, — напомнить, что ты мне обещала в последний раз? Помнишь, какое ты мне слово дала?

Изображая меня, Мари подняла вверх руку и торжественно произнесла, почему-то басом.

— Обещаю, что в следующий день полечу с тобой на посиделки, дорогая подруга, клянусь своим счастьем и всеми перьями! Исполняй. Когда в следующий раз сложится?

Собственное обещание крыть было нечем. Кляня себя за необдуманное слово, я со вздохом поднялась.

— У меня не такой голос, — буркнула, нехотя подхватывая ленту.

Глава 8. Посиделки

Однажды, созревшая девица вплетает красную ленту в черные волосы и прилетает в общий дом на посиделки. Уже на входе её, мертвой хваткой вцепившуюся в локоть подруги, встречают веселые дудки, колотушки, которыми кто-то ловко бьет по коленям; она нерешительно вдыхает душный, пахнущий медом воздух и нерешительно входит. Красавицей быть желательно, но не обязательно, к счастью, парни смотрят не только на лицо. У девицы может быть длинноват нос, тонковаты губы, не такие большие глаза, неидеальная кожа или короткие ноги. Какая бы ни была, кто-то не обратит внимание на недостатки, а заинтересуется достоинствами и обязательно улыбнется именно ей. Причина не так важна. Главное, что будет улыбка, будет и рука, танцы, а потом, как знать, горячий шепот в ухо, смех…

Все это я знала уже десятки раз — без особого успеха.

На самом деле на посиделках мне уже года два было делать нечего, а Мари то ли не задумывалась, то ли просто не сдавалась в попытках пристроить подругу. Говорила, что все в порядке.

Я же ясно видела, что все уже совсем не в порядке. На посиделки слетаются молодые — двадцать пять весен максимум, а основная масса восемнадцать — двадцать два. В пожилые двадцать четыре мне еще два года назад некого было там ловить. Большая часть Воронов гораздо младше. Изредка заглянут парни постарше, но те опытные, глаза цепкие: они или целятся на новеньких или рассчитывают на отношения длинною в ночь, не дольше. Или хотят чистокровных черных.

После двадцати пяти пару можно было найти в клубах, организованных Советом специально для тех, кто постарше. Там молодой считалась уже я, спрос был, но… Я была в клубе только раз, от отчаяния, и ощутила такое небывалое унижение, какого никогда не испытывала раньше. Вдовцы, странные, слишком старые для меня, пустоглазые, с глубокими морщинами, страшные. И я под их взглядами, переминаюсь с ноги на ногу среди нарядных женщин возраста тридцать-шестьдесят. Такая же нарочито нарядная, как они. Еще и красную ленточку вплела в волосы, дура. Как будто безнадежная, как будто ущербная для своих, не выбранная, припершаяся хотя бы здесь попытать удачу, но на самом деле — абсолютная неудачница. В клубах нет меда, нет веселых колотушек, и шепот не горячий — он с холодком. Даже свет там не тот. В клубах кто-то сделал свет безжалостным. Там кто-то мерно и равнодушно говорит, другие едят и все друг друга прямо разглядывают. Не расспрашивают — а допрашивают, а то и обоюдно жалуются на судьбу. Меня тут же облюбовал взрослый настойчивый вдовец, который начал вдруг рассказывать о требованиях к жене. Что и когда она обязана говорить, носить, делать… Я так испугалась, что сбежала, как только улучила момент. Стремглав домой полетела, боялась, что преследовать будет. Даже Мари не рассказала о том опыте, постеснялась.

А ведь есть еще и другое, внутреннее…

Когда привыкаешь к разочарованиям, прелесть посиделок теряется. Ты не понимаешь, что делать, как-то разом перестаешь понимать. Ты вдруг резко взрослеешь в свои двадцать два, двадцать три или двадцать пять. Только на вид молодая, а внутри все, уже старуха, седина просто не наросла, но злорадно выжидает где-то под кожей. У тебя другой взгляд, другие вопросы, теряется гибкость и задор, ты танцуешь теперь принужденно, расчетливо и смотришь так же. Парни не слепые, они видят, чувствуют и не подходят, а ты знаешь и все равно ничего не можешь поделать. Тебе не под силу вернуть тот взгляд, который был. Ты не можешь вернуть себя год назад или два, или три… Остается только привыкать к имеющемуся, надеяться, что появится тот, кого не пугает твой трезвый взгляд, рациональные вопросы, взрослость, намерения. Ну или хотя бы пусть попробует не испугаться. Хотя бы сделает вид.

А тебе, такой взрослой снаружи, внутри страшно-страшно, потому что время идет, и, как будто уводит тебя с собой. Там, куда оно ведет, ничего нет. Там пустота, только лежат на дороге одинокие отсеянные камешки, не прошедшие сквозь сито, выброшенные вон. Нет уже девушки с сияющими глазами, а есть женщина с серьезными глазами и надеждой где-то на самом дне.

Хотя ничто не унижает так, как унижает надежда.

Раньше я просила Порядок каждую ночь.

— Дай мне его! Я все сделаю, хочешь? Хочешь?

Я не знала, что должна сделать, выдумывала какие-то глупости, вроде не есть сладкое неделю или не думать гадости. Порядок на молитвы не ответил. Зачем ему разговаривать со мной, я же всего лишь пылинка для него. Даже меньше, чем пыль. Он и имени моего не знает.

Общий дом, в который меня притащила Мари, был привычно разогрет, и пах так же, как и всегда — предвкушениями. Я переступила порог сама, за Мари не держалась. Ничего же страшного… Всего лишь невольное напряжение от оценивающих взглядов, а еще заготовленные загодя разочарование, страх, что никто не посмотрит, и надежда, что может быть сегодня…

Ничего, в общем-то, нового.

Только за спиной хлопнула обитая шерстью дверь, как меня стиснула в объятиях веселая Нора. За ней подтянулись знакомые и полузнакомые девчонки.

— Кас! Мари!

— Наконец-то!

— Мы соскучились!

— Выпей бузу! А ну? Вкусно?

— Потанцуй с нами!

Я нарочито весело обнимала всех в ответ, говорила, что тоже ужасно соскучилась, хвалила традиционную бузу и обязательно обещала танцевать. Ничего не изменилось.

Небольшие окна надежно прикрывали плотные темные ковры, от чего в общем доме царствовал не свет, а туманная, разбавленная ночь. По краям зала стояли несколько огненных чаш, дымно чадящих в потолок; еще парочка чаш болталась под потолком. Вдоль длинных стен стояли скамьи. На некоторых сидели и судачили парочки, пытаясь перекричать музыкантов. В центре уже толкались и вовсю танцевали. Широкими парусами летали черные юбки, под которыми мелькали девичьи ножки. Красными молниями сверкали ленточки, черными стрелами рассекали воздух длинные косы. Парни стояли отдельно, рассредоточившись по краям от танцующих. Переговаривались, посматривали. Ждали своего часа.

Глава 9. Скучный тип

— Хороша! Ты смотри! — голос Инея звучал возбужденно. — А, Рейт? Ты тут?

Вынужденно возвращаясь вниманием в общий дом, Рейтор поднял глаза.

— Тут. Что?

После игры танцевали меньше. Только что образовавшиеся парочки рассеялись по углам, шушукались с лавок. Рейтор с Инеем в одиночестве стояли у стены. Полноценной разбойничьей игры у Инея не вышло, и он нетерпеливо оглядывался по сторонам, периодически притоптывая на месте.

— О! Как она тебе? Рей!

Настойчивые вопросы заставляли отвлекаться от цели. Неохотно глянув туда же, куда смотрел друг, Рейтор увидел молоденькую Пенни, носящуюся по залу, как небольшое торнадо. Старшая сестра хватала ее за полол, но никак не могла вытащить с посиделок. Пенни активно сопротивлялась. Юбка, за которую ее тянула сестра, чуть задралась, открывая ноги почти до колен. Рассматривая стройные ножки, Иней мечтательно вздохнул. Серьезно оглядев девушку, Рейтор тоже на несколько мгновений задержал внимание на ногах. Затем отвел глаза.

— Слишком юная.

Определение не звучало комплиментом. Иней скептически посмотрел на друга.

— Это называется прелесть девственности.

— Не вижу никакой прелести, кроме проблемы, — Рейтор ответил в тон.

Иней улыбался, глядя как Пенни упирается, пока Хвоя тянет ее к двери. Юбка, ножки…

В отличие от Рейтора, Иней рос в самой простой семье. Над ним не висело тени отца, а тем более матери, не было лестницы под ногой, а за спиной не виднелось лишней пары крыльев. Обычный Ворон из тех, кто способен только на оборот и контроль одной птицы в пределах видимости; обычная незаметная мать, стандартный исполнительный отец. Иней бы удивился, узнав, как часто Рейтор мечтал вырасти в такой же простой семье. Они сдружились еще подростками. Тогда Иней обратил внимание на то, что сын лорда предпочел обойти лужу, и неосторожно сострил, что знатный мальчик боится мараться. В ответ Рейтор молча уронил юмориста на лопатки в ту же лужу, и валял, пока не оттащили. Победу Рейтора Иней оценил как чистую.

— Ты ничего не понимаешь в прелестях.

— А, да, — Рейтор невольно улыбнулся, взирая на сцену обуздания торнадо. Торнадо выигрывало. — Тебе же нравится выламывать двери. Ключ не проходит в скважину, заедает, приходится применять силу. Щепки летят. Хозяйка двери смертельно боится ключа, скулит от боли и молится, чтобы гость быстрее свалил. Какое непревзойденное удовольствие.

Сарказм в его голосе можно было черпать сразу ковшом. Фыркнув, Иней толкнул Рейтора в плечо. Тот ответил таким же ударом.

— Зато первый. — Иней проводил глазами Пенни.

— Когда нечем гордиться, гордишься чем попало.

— Я не гордый.

— В гости тебя не жду.

— Я просто отметил, что твоя сестра уже подросла! Что такого?!

— А я просто напомнил, что некоторые части тела исторически отсекают чаще, чем другие. Как думаешь, почему?

— Потому что в мире слишком много жестокости, — вздохнул Иней.

На это Рейтор ухмыльнулся.

— Касия, — без обидняков произнес он. — Что про нее знаешь?

Без Пенни Инею стало не на что смотреть.

— Рыжая? — он поискал глазами кувшин с бузой. — Я сначала тоже на нее глаз положил. Говорят, фадийки такие чувствительные… Лучшие любовницы. Хороша на ощупь? Откупилась?

Тяжело покосившись на друга, Рейтор промолчал.

— Не хороша? Не откупилась?

Не дождавшись ответа, Иней махом залил в себя полкружки бузы.

— Ну тебя! Тоже ничего рассказывать не буду!

Он замолчал. Рейтор не пошевелился. Иней вытерпел в тишине минуты две.

— Что там… — снова заговорил он. — Мать фадийка — из знатных. Наш ее то ли украл, то ли спас, точно не скажу… Знаю, скандал был до небес. Перья ему хорошо пощипали, чуть не казнили. Вроде Совет чем-то откупился. У отца спроси, он должен знать. Так ты на нее глаз положил?

Подняв брови, Рейтор немного подумал.

— Надо глубже смотреть, — уклончиво произнес он.

Иней несколько секунд глазел на танцы.

— Говорят, фадийки рожают недалеких, — пространно произнес он.

— Как ты? — Рейтор отреагировал мгновенно.

Теперь Иней наградил друга толчком локтем. Несколько минут они несерьезно толкались, затем успокоились. Рейтор рассеянно уставился в потолок.

— Говорят, фадийцы наделены даром, которого нет у нас.

На это Иней фыркнул.

— Они нам не ровня и никогда не будут. Даже самому слабому из нас не ровня. — Иней быстро глянул на друга, но тот не среагировал. — Даром размножения, вот чем они действительно наделены. Видел, сколько их?

— Видел…

Ржаво-коричневые стаи Фадии в десятки раз выигрывали по численности у черных.

Мысль разом оборвалась. Рейтор с Инеем молча проводили взглядами парня, двигающегося к выходу. Сын погибшего Даруна весь вечер простоял в отдалении, не участвуя в общем веселье. Рейтор видел, что его затащили на посиделки друзья. Погибшего всеведущего он не то, чтобы хорошо, но знал — здоровался за руку, кивал при встрече. Снова представляя, как всеведущий умирал, корчась от боли, пока над ним стоял отравитель, Рейтор скрипел зубами и сжимал кулаки.

— Хотел бы я, чтобы его казнили еще раз… — проговорил Иней, видно, думая о том же.

— А я нет, — тихо произнес Рейтор, качая головой. — Я жалею, что не убил его лично, не нашел до казни. Они сделали это слишком милостиво… Слишком быстро…

В голове вертелось слишком много жестоких образов. Заставив себя заткнуться, Рейтор поднялся.

— Выйду.

Готовясь сесть, солнце оранжево подсвечивало мерзлую ледяную корку. Воздух снаружи казался блаженно свежим. Отойдя чуть подальше от двери дома, Рейтор выпрямился, выдохнул из легких дымный воздух и открыл Око. Черные зрачки расползлись по всей площади глаз Ворона, скрывая белки со скоростью разливающейся воды. Выдохнув гнев, Рейтор вернулся к глазам птицы, которая летела следом за двумя девицами. Они как раз подлетали к туманным горам. Закатные лучи бликовали на крыльях одной из них, мягко подсвечивая рыжие подпалины.

Глава 10. Ночь перерастает в утро

В комнате стояла тишина, в которой звучал только хруст орешков, которые звонко раскусывала Мари. Накрыв голову подушкой, я с минуту смотрела прямо перед собой в недра складок ткани. Под подушкой хорошо: темно, тесно, безопасно и дышится легче. Не то, что снаружи, где блестит смешливый взгляд подруги, только что поведавшей мне, что Рейтор — сын главы Совета. Сын одного из самых сильных Воронов рода. Сын всеведущего.

Из чего закономерно вытекает, что Рейтор…

О, нет!

— Не может быть! Ты должна ошибаться! Сын главы Совета, который работает вестником? — отчаянно надеясь на опровержение, спросила я из-под своего укрытия.

— Ну ты даешь! — удивилась снаружи Мари. — Рейтор! Разве ты не слышала это имя?

Чтобы стало темнее, я зажмурилась, но в темноте меня злорадно поджидало утреннее воспоминание о двенадцатом. Как же он будет смотреть на меня завтра? Я же должна ему выкуп! Вроде как…

О, нет-нет-нет.

— Слышала! И что? — выпалила я из-под подушки. — Я никак не ожидала, что он может работать вестником! Как можно даже подумать?! Тот Рейтор должен быть с отцом, на высоком посту… А не разносить почту!

…если Рейтор даже не ведающий, а сразу всеведущий, он читал меня как открытую книгу! Слышал, что мне нравится, видел, кто я… Какой стыд!

«Посмотри на меня».

Вспомнив его голос над собой, я снова зажмурилась.

— Ходят слухи, что с ним что-то не так, — спокойно сказала снаружи Мари, не подозревая о моих страданиях. — После инициации он никогда не показывал Силу. Никто не упоминал о нем, как о всеведущем, а их все знают, наперечет же… А еще он всегда носит перчатки, руки не показывает. Говорят, у него метки Хаоса от матери.

Она задумчиво закинула в рот новый орешек, и, задумчиво жуя, добавила:

— Хотя может и шрамы. Он же учился в Обители. Там жестко тренируют. Корена видела? Весь в отметинах вернулся. Нос набекрень, щеку будто пропахали. А каким хорошеньким был!

С сожалением вздохнув, Мари перекусила пополам очередной орех.

Заинтересовавшись метками, я высунула голову из-под подушки.

— Метки от матери?

То, что мать Рейтора не из рода черных Воронов, как и моя, я знала. Мать Рейтора — потомок совершенно другого рода. Наверное, ему нелегко пришлось. Оказаться без Силы при таком отце — еще хуже, чем быть дочерью фадийки…

— Его сестра Крея так-то говорливая, веселая, а насчет Рейтора молчит, слова не вытянешь, — сообщила Мари. Сидя на кровати, она хрустела орешками и лукаво смотрела то на меня, то в темное окно. — Мы раз с девчонками сговорились, пытались ее разговорить, всем же интересно. И так с ней, и так. То по очереди, то все вместе… Никак! Значит, дело точно не чисто. Понятно, вслух о том не говорят, лорда Наяра боятся, но все знают.

Что-то подобное слышала и я.

Меня немного отпустило. Я выбралась наружу, уложила подушку на бедра.

— Не повезло ему… Тогда понятно, почему он работает вестником…

Рядом с кроватью одиноко сияла свеча. Пламя колыхалось, бросая оранжево-красные ответы на лицо подруги. Мы устроились на ночь в одной кровати, как в детстве. Мари продолжала думать вслух.

— Как ты могла его не знать в лицо? А-а-а, ты же старше, — она тут же догадалась. — Вы просто разминулись! Когда он начал летать на посиделки, ты уже и не приходила.

— А что, он часто ходил? — спросила я со странной ревностью, отобрав у нее несколько ядер.

Мари посмотрела на меня так снисходительно, что я сама себе показалась младше ее.

— Ну-у-у… Я видела его одно время часто, а потом он пропал. — Тут Мари вдруг замычала. — М-м-м, Кас, Рейтор, он… Опасный.

Чуть не подавившись орехом, я закашлялась.

— В смысле?

— Лично не знаю, но-о, — она наклонилась ко мне, заговорив почему-то шепотом, хоть мы были одни, — слышала, что от него без выкупа не уходят. Без большого выкупа, если ты понимаешь…

— Серьезно?

Щеки загорелись. Хорошо, что темно, Мари не видела.

— Мне… — тут подруга, чуть запнулась, — …нам многим он нравился, он же такой… Ну, ты видела. Да и сын лорда. Мы вокруг него крутились по-разному, интересно же… А он на сверстниц и младше даже не смотрел, представляешь? Танцуй-не танцуй, выбирал таких… постарше. Ты осторожнее с ним, Кас… Он когда на посиделки активно ходил, каждый раз с новой улетал.

— Да уж, конечно… — только и смогла вымолвить я. Если Рейтор привык действовать по такому шаблону, вряд ли у него серьезные намерения были и… есть.

Щеки горели уже возмущенно.

— Что у вас было-то?

Спросила, наконец… Я вздохнула, вспомнила руку Рейтора на спине, его низкий шепот на ухо, властное «плати».

— Ничего особенного… — облегченно произнесла я и поспешно спрятала глаза, усиленно работая челюстями.

— Врешь. Лапал?

— Нет!

— Выкуп?

Я старательно пережевала орешек в кашу. В ответ отрицательно помотала головой.

— Точно, ничего особенного, — разочарованно заключила подруга.

— Точно ничего… — неуверенно подтвердила я.

Было ли что, или мне только показалось, я уже не была уверена. Если подумать, ничего ведь…

И не будет.

Однажды мой Ворон — тот, кто выберет меня и тот, кого выберу я — найдет меня. Я увижу его первой, узнаю сразу по взгляду, прикосновению, слову. А как узнаю… Брошусь, обниму крепко-крепко какой бы ни был, спрячусь под его крыльями, и все прошлое покажется одной длинной дорогой к нему.

Ночь дышала полной грудью над горами. Я закрыла глаза, выдыхая из легких этот день.

Глава 11. Вам письмо

Утром я прибыла на рабочее место значительно раньше положенного — и не зря. Аний появился почти сразу.

— Так-так… — проскрипел он. Возвышаясь надо мной черным столбом, начальник ястребом вглядывался в раскрытую книгу учета. Обмирая от страха, я усиленно вглядывалась в Ания, пытаясь прочесть по рисунку глубоких морщин, видит он мои преступления или нет.

Все улики Аний держал в руках.

— Так-так, — снова угрожающе повторил он, заставляя меня дрогнуть. Перелистнул книгу в одну сторону, в другу. — А это что такое?!

Гадая, сколько десятков нарушений отметил ястребиный взгляд начальника, я сглотнула.

— Почему по три отправления отдавала? — Аний сдвинул брови. — Надо по два. Ясно?

— Ясно, — кротко ответила я, опуская глаза.

Аний еще несколько раз листнул книгу учета. Слушай шелест бумаги, я осознала, что пора что-то предпринять. Если и дальше позволить начальству разглядывать работу в поисках ошибок, начальство ошибки обязательно найдет. А что дальше? Я выдержу бурю, подхвачу котомку с вещами, ни с чем полечу домой, погорюю, буду думать, как жить дальше или снова искать место…

— Бэр Аний, подскажите, почему такая мера — не больше двух отправлений? — озабоченно поинтересовалась я. — Вестники рады брать и по три…

Не дав мне договорить, Аний с размаху захлопнул книгу. От оглушительного хлопка под ухом, я подпрыгнула. Стул жалобно застонал.

— Они и по десять возьмут! Но мера в два отправления важна как закон! — наставительно произнес Аний. — Запоминай, девица! Первое!

Важно загнув палец, похожий на желтую узловатую ветку, Аний завел глаза в потолок. Я преданно воззрилась на начальство, всем нутром отсчитывая минуты до прибытия почты.

— С двумя отправлениями вестника легче контролировать. Дай ему десять посылок, он одну занесет, подремлет в полдень, потом кое-как занесет вторую. Когда вернется, никто не знает. Ленивых хвостов полно! А с таким количеством отправлений и неленивый искусится. К тому же, никто точно не скажет, когда вернется. Неэффективно и неконтролируемо давать больше двух!

Я почтительно протянула длинное «о-о-о». Аний отреагировал одобрительно.

— Во-вторых! — Он загнул второй палец. — Мера создана для безопасности. Если на вестника нападут, если произойдет несчастный случай, если он попадет не в попутный ветер, меньше ценного пропадет, меньше ущерба. Бюро, которое теряет отправление, как называется?

— Бюро… потерь? — осторожно предположила.

— Пропащее бюро! — Аний торжественно кивнул. — Репутация важнее жизни! Так что только по два!

Он снова углубился в книгу. Углубление мне было категорически невыгодно, поэтому я быстрее задала новый вопрос.

— Но почему женщины не работают вестниками? Могли бы ведь… Я думаю, что мо…

Аний с размаху захлопнул книгу второй раз и посмотрел на меня с максимальным внушением. На этот раз я не подпрыгнула. Анию это, кажется, не понравилось.

— Потому что любые дальние дороги не безопасны, — недовольно пробурчал он. — Воздушные тоже, должна понимать. Скорость у женщин меньше, реакция не та, соображаете вы медленнее. Вес меньше — можете взять не все. Женские дела тоже фактор — порой далеко не летаете… Готова ночевать на сосне в мороз, в ураган? Степные орлы летящего великородного запросто с простой птицей путают, не различают они, представь себе. Бывали случаи… Регулярные дороги мы подчистили, но все горы и леса зачистить не можем. Что будешь делать? А разбой? А недружественное государство? Фадийцы те же твои, а? Многие рады окружить вестника, самоутвердиться. Порой разбой не случайный, а заказной. Сбивают в полете стрелой, сетью. Упав на землю, как будешь сражаться? Юбкой отмахиваться? Чем?

Преданно глядя на Ания, я согласно моргнула.

— Нечем…

— Потому и сиди. Работай спокойно в тепле. — Сразу успокоившись, Аний посмотрел на книгу. Только я вдохнула, чтобы коварно задать новый вопрос, как он опять заговорил. Открывать книгу не стал. — Сработала терпимо. Лада в первый день перетрусила, книгу замарала всю, а у тебя ничего… Ровненько. Сидишь, храбришься.

Я гордо подняла голову.

— …жаль, что не по алфавиту.

Я покраснела. За спиной спасительно загудел, затрещал подъемный шкаф.

— Лада, принимай!

Рабочий день поскакал как веселая коза по траве. Во второй раз дело спорилось лучше. Подняв свежие отправления, я уже не уронила подъемник. А когда прилетели вестники, уже не так суетилась, как вчера. Даже по алфавиту рассортировала — не так уж много на это потребовалось времени. Кое-что сомнительное взвесила, но обошлось. Поняв, что я теперь выдаю по правилам, вестники между собой не толкались. Смотрели еще подозрительно, но не сердились, как вчера. Ворчал только Гнор — ему и сегодняшние посылки пришлись не по душе. Но я стерпела.

Больше других я ждала двенадцатого. План действий для него был продуман до мелочей и согласован с Мари. Привыкшего к победам сына главы Совета, решено было развернуть и осадить, чтобы не думал даже надеяться в мою сторону.

Он опять явился позже всех.

— Светлое утро, миса Касия, — ровно произнес Рейтор.

— Светлое бэр… Лорд Рейтор, — я максимально выпрямилась на стуле. Лордом его назвала специально, чтобы знал, что я знаю о нем. Кто он, что он — все разведала. Не проведешь, не окрутишь!

Мужской взгляд я встретила твердо. Сделала все, чтобы не сдать взрослую позицию, не опустить глаза, хотя вчерашнее стояло перед глазами, кипятило кровь. Но я вонзила ногти в ладони, стиснула зубы и… справилась! Не опустила ресниц.

— На работе достаточно «бэр», — спокойно ответил Рейтор.

Я ожидала, что он улыбнется, начнет шутить, сыпать приятностями, пытаться брать меня за руку, будет что-то говорить о вчерашнем… Была абсолютно готова к обороне, даже подходящие фразы заготовила.

«Ничего не было», — планировала я говорить холодно и удивленно.

«Все, что было на посиделках, остается на посиделках», — собиралась произносить снисходительно, как для маленького. Он же младше!